Часть 1-я. Детство моё - босоногое

            
         Поэт:  Юрий Рыбчинский
         Композитор:  Владимир Засухин.               

Берега, берега - берег этот и тот,
Между ними река моей жизни.    
Между ними река моей жизни течёт,
От рожденья течёт и до тризны...               
            
              Из песни в исполнении А. Малинина.               
         
               
Колесник   
   
Судя по всему, мне тогда не было и трёх лет, потому как ещё не родился братик Веня...
Лето. Жарко. В одной короткой рубашонке я сижу на проезжей части дороги и разгребаю ручонками тёплую пушистую пыль. Вот и всё, что я смутно помню и вижу себя как бы со стороны и, наверное, это самое первое, что запомнилось с раннего детства - в возрасте до трёх лет...               
 
Вдруг что-то огромное, страшное с большими круглыми глазами, жутко грохочущее приближается ко мне, поднимая за собой облако белесой пыли. Не в силах встать от ужаса, я сижу посреди дороги. Огромное чудище медленно свернуло на обочину, объехало меня и продолжило свой путь...
 
Это был первый в колхозе трактор-колесник. Деревенские дети в диком восторге бежали следом за трактором, не обращая внимания на клубящуюся дорожную пыль позади его.



Одна

Выбравшись из-под тяжёлого лоскутного ватного одеяла, я к своему ужасу поняла, что совершенно одна в доме. Холодно и сумрачно. На дворе осень, льёт проливной дождь, мутные ручейки стекают по стёклам. Я стою босиком на широкой деревянной лавке, гляжу в окошко и ору. Знобит. На мне длинная рубаха, вся мокрая... 
   
Внезапно услышала громкий резкий стук и чуть не свалилась с лавки на пол от страха, увидев огромный кулак, неестественно тонкие пальцы, туго прижатые к ладони и барабанившие по стеклу. Под окнами стоял огромный дядька в серо-зелёном, промокшем от дождя брезентовом плаще с капюшоном и с большим горбом на боку.

Позже мне объяснили, что совсем не нужно бояться, - это почтальон Клавдий с почтовой сумкой, а рука у него покалечена на войне...

Оказалось, что дядя почтальон на самом деле совсем не страшный. Он часто приходил к нам домой, вынимал из большой сумки журнал с яркими картинками и газету, - отдавал папе. 
Меня часто оставляли одну дома и с этим, хошь-не-хошь, пришлось смириться... 
               


Голодуха

Навсегда запомнилось чувство голода и постоянные боли в животе. В свои два-три года я часто плакала, потому как очень хотелось есть. Мама рассказывала, когда мы стали уже взрослыми, что в те тяжёлые годы еле-еле сводила концы с концами.

Мама пекла из травы черевушника с отрубями что-то наподобие хлеба, варила картофельные очистки, которые давала соседка. От такой грубой пищи болел живот.  Расстройство кишечника переходило в жестокий запор... Поистине, не жизнь, а мучение.

Меня, постоянно ревущую от голода, наказывали сёстры. Я так их достала! Помнится огромный, грязный, стоптанный валенок моей сестры Дины, она сильно толкает им мне в зарёванное лицо и я падаю... Сестра старше меня ровно на четыре года, значит ей шесть лет, а мне всего лишь два года, но я всё это ярко помню!               
 
Мне очень хочется чуть-чуть тёпленькой манной кашки или корочку хлебушка...
Нестерпимо болел живот, - я терпела как могла, а потом уже ревела и папа загонял меня ремнём под кровать или выкидывал в холодную половину, в которой мы не живём, где я, зарывшись в половики, наконец, засыпала, судорожно всхлипывая во сне.
   
Иногда я ненавидела маму, которая также очень больно била меня ремнём, крепко держа за руку. Тогда я, забившись в уголок после порки, шептала:

-- Ненавизу маму-у... ненавизу-у-у! Мама злая-я! Хоть бы она умеллА...

Меня считали капризной, вредной и, наверное, не совсем любили. Я росла медленно, была очень худа, с большим животом и сильно выступающим пупком, ручки-палочки, рёбра торчали. Соседка-бабка называла меня жужелицей... 
 
Страдали все. Послевоенная разруха: голод, лишения коснулись каждого. Народ в деревне страдал, в некоторых семьях от недоедания погибал ребёнок... 

Спустя много лет, старшая сестра Тамара рассказывала один эпизод из того времени:  мама, уходя утром на колхозные работы, оставила для Нинки (для меня) стакан молока и кусочек ржаного хлеба, а сестра Дина ещё была совсем мала и также, страдая от недоедания, нечаянно съела мой завтрак...

Ребёнок плакал, просил есть, но ничего не было, кроме ржаной муки. Тамара решилась на обман, развела в стакане немного муки, получилась мутная светловатая жидкость и этим накормила плачущую сестричку (меня).



Сводный брат

Возможно, я была нежеланным ребёнком. Как я позже узнала, папа тогда был начальником сельской школы и на свою беду связался с молоденькой учительницей... Не скрывая своих отношений, гуляли вдвоём "под ручку, а на свою семью наплевать", - так рассказывала мама...

Что перенесла она, сам Бог знает! Да я ещё (нежеланная) у неё в животе... Вместе со мной в один год, даже в один месяц (сентябрь 1945 г.) родился у учительницы сынок Саша.

За аморальное поведение папу наказали, ему пришлось уйти из школы и переехать со всей семьёй в далёкую лесную деревеньку на берегу озера, что находилась в двадцати пяти километрах.

Её муж, придя с войны целый и невредимый, расставил всё на свои места: принял и воспитал хорошего человека.
Я это узнала позже от людей, ещё говорили, что он, как две капли, похож на меня.               

Такое предательство с папиной стороны мама помнила всю свою жизнь...

Спустя много лет, когда уже сильно заболел папа, к нам издалека приехали двое мужчин на легковой машине. Один из них, как рассказывала нам мама,- муж той учительницы, второй мужчина, что помоложе, не представился...

Мама естественно догадалась, что это папин сын, но желания общаться с ним у неё не возникло. А ведь зря! Они посмотрели наши альбомы, сфотографировали...

Позже я пыталась найти своего сводного брата в сетях интернета, но, к сожалению, не нашла...



Первая прогулка 

Яркий солнечный день. Конец зимы. Впервые в моей жизни, с разрешения мамы, сёстры вывели меня на улицу. Мои тонкие ножки болтались в огромных валенках.

Валенки (катаньки)серого цвета с подшитыми подошвами и кожаными заплатками на пятках, они намного выше моих коленок и были очень тяжёлые. Большой тёплый мамин плат укрывал мою фигурку, концы его завязаны на спине в толстый узел.

С трудом передвигая ноги, я бреду по узкой дорожке, с обеих сторон которой громоздятся огромные, искрящиеся на солнце сугробы.

Неописуемое чувство восторга и испуг перемешались в моей детской душе, от чего сильно колотилось сердечко и что-то пощипывало в груди...               
               


Оладьи в блюдце

Мы с мамой дома вдвоём. Мама напекла оладьев: тоненькие, горячие, золотистые, вкусняцкие! Я взяла чайное блюдце с двумя олашками, споткнулась о порог и... грохнулась. Блюдечко на мелкие дребезги, олашки на осколках.
Мои слёзы и мамина ругань: 

-- По котору болесь ты пошла в горниЧю-то? Сидела бы тут за столом!



Письмо маме

К нам часто приходили деревенские мужики. Папа читал вслух газеты, журналы... Они дымили крепкую вонючую махорку, завёрнутую в косяк или в трубочку из обрывка старой газеты, склеенную слюнями, вспоминали фронтовые годы, громко матерились, иногда шутили и смеялись.

Тогда я узнала, что матюки - это очень плохие слова и запомнила их все,  коротенькие и «трёхэтажные»...      

После того, когда мне в очередной раз очень больно досталось ремнём от мамы, я  решила написать письмо и высказать ей всё, что о ней думаю...
Не зная ни одной буквы, я «написала» пол-страницы кудрявыми зигзагами одни матюки и с чувством волнения дала маме почитать.

Мельком взглянув на каракули, она сказала:

-- Вот подрОстёшь, пойдёшь в училище дак там и научит учительницЯ писать да читать...

Я облегчённо вздохнула, хорошо, что мама не смогла прочесть моё довольно злое матерное письмо.



Урок рисования 

Маленькая сельская школа рядом с разрушенной церковью. Здесь во втором классе учится сестра Тамара... Всего в классе пять учеников.

Мы с сестрой Диной неслышно подошли к двери класса, за которой слышался голос учительницы, объясняющей детям как рисовать домик, цветочки, солнышко...
Дина показала щель в двери, и я увидела учительницу, рисующую мелом на классной затёртой доске, и сестру, тихо сидевшую за старенькой партой...
 
Дома Тамара всегда что-то рисовала. Мне нравилось как она это делала и я могла   подолгу смотреть на красивые картинки, что получались у неё. Дина, стоя коленками на лавке и облокотившись об стол, тоже не отрывала взгляда от творчества старшей сестры.

В нашей семье все дети хорошо рисовали. Моё умение рисовать заметили и уже в школе мне досталась «профессия» художника-оформителя, а позже «выезжали на мне» и в студенчестве, и так до самой пенсии, очень часто и за «того парня»...



Дед Мороз добрый!

Зима. Мои сёстры и я с мамой в сельской школе на новогоднем утреннике. Впервые я увидела так много детей. Дети водят хоровод вокруг ёлки, поют песенки, мои сёстры читают стихи.

Расширенными глазами смотрю на нарядную ёлку: бумажные гирлянды и цепи, склеенные из газетных полосок, клочки серой ваты и огромные, нарисованные цветными карандашами конфеты украшают лесную красавицу.               

Вдруг что-то затрещало мелкой дробью, объявили: прилетел Дед Мороз на самолёте!  Я оробела, прижалась к маминой руке. Зашёл бородатый Дед Мороз в ярком, цветастом халате с мешком за спиной и, ласково разговаривая женским голосом, угощает ребятишек «цветным горошком» и меня тоже угостил тремя горошинками...
   
Я устала сидеть на жёстком стуле и мама взяла меня к себе на колени. Прижавшись к ней, мне сразу стало необыкновенно уютно, легко, а что было дальше - не помню, наверное, я уснула.



Братик

Мне уже три года и три месяца. Вскоре после нашего с мамой посещения новогоднего утренника у нас вдруг появился маленький ребёночек! 1 января 1949 года родился братик Веня...

Я рассматриваю его, лежащего в зыбке, раскачиваю. Зыбка висит на конце гибкой жерди, второй конец которой пропущен через мощное железное кольцо, прикреплённое к матице. Братик маленький, такой хорошенький – просто куклёнок!

Мама кормит его грудью. Позже она даёт ему марлевую "соску", в которую завёрнут жёваный ржаной хлеб с сахаром и завязанную узлом... Веня высасывает всё без остатка: марлечка рыжего цвета, пахнет кисляком.

Мама что-то вяжет и иногда просит меня, чтобы я развернула братика и посмотрела, не мокрый ли он, если замарался, то надо поднять за ножки и подогнуть сухой угол пелёнки под тельце ребёнка.

Уходя ненадолго по своим срочным делам, она оставляла меня одну с братиком. Я очень любила его. Не помню, чтобы он сильно досаждал.
   
Приходила медичка Галя, осматривала Веню. Заодно вынимала из чемоданчика большой стеклянный шприц и подзывала меня к себе. Я уже знала что к чему и быстренько ныряла под кровать, но мама вытаскивала за подол и мне, громко плачущей, Галя делала прививку. «Больно-о!»... Я боялась её и в то же время, относилась с большим уважением. 



Не описать!

В доме не было электричества, его не было не у кого так же как и радио. Потому как не было и керосина для лампы, мама поджигала лучину (тонкая длинная щепка из сухого берёзового полена) и вставляла её в специальное приспособление.
    
Зима. На улице трескучий мороз. Мы все сидим на горячей печи. Мама тут же моет маленького братика в большом тазу, намыливает мягкую тряпочку обмылком душистого розового земляничного мыла и трёт ему ножки, ручки, спинку, смывая «щетинку», так называется детский нежный пушок, который почему-то надо убрать у младенца...
До бани спинку мажут тестом, дают подсохнуть и кожа очищается от «щетинки».
   
Видно, что братику купаться нравится. Он лежит в горячей воде, сучит ножками, головка на маминой руке, щёчки разрумянились, голубые глазки широко распахнуты. Мама ласково приговаривает:

-- На сон, да на рост, да на Божью милость...

Весело трещит лучина, запах дыма так приятен, что я и сейчас его чувствую...
Тепло и уютно на печи, старшая сестра Тамара что-то рассказывает интересное, может сказку, может быль... Тамаре идёт девятый год.
Какие приятные минуты! Не описать!



«Молодая Гвардия»
               
Зима. Мне три года и примерно четыре месяца. Почему я уверенно говорю о возрасте? Да потому, что в ту зиму моему братику было около месяца или чуть больше...

Папа впервые пообещал сводить меня в кино. Положив Веню в зыбку, мама меня одела, завернула в клетчатую шаль, вынесла на улицу и посадила в привязанный к санкам бурак (большая высокая корзина, плетёная из широких тонких лыковых полос).

Сёстры весело с визгом покатили санки (чунки)по утоптанной хрустящей снежной дорожке. Мне было немного жутковато в тёмном бураке, ведь сверху чем-то укрыли.
Клуб был не очень далеко. Папа сказал:

-- Кино будут показывать долго, если захочешь в уборную, скажи мне...

Этот чёрно-белый фильм «Молодая Гвардия» я помню до малейших деталей. Главную роль играла юная Нонна Мордюкова, образ которой до сих пор у меня в глазах: её облик, её глаза, её длинные чёрные косы...

В клубе очень холодно, люди сидят, смотрят кино, а у всех пар изо рта клубами...
Я с огромным интересом, не отрываясь, пялилась в экран, хотя не особо что и понимала.

Попутно папа объясняет, что экран – это большая простыня, а кино показывают вон из того окошечка, что сзади нас, а электричество вырабатывает движок, что урчит на улице... Но до меня всё равно ничего не доходило в свои три с небольшим года.
 
Красные огненные всполохи освещали разрисованные морозом стёкла окон. На улице сжигают пропитанное керосином тряпьё, так пояснил папа. От этого было страшновато, тревожно, холодно и действительно захотелось в уборную.

Сильно стыдясь людей и папу, который сидел слева от меня на скамейке, я не стала ничего ему говорить, терпела, терпела и... не вытерпела. Стало ещё холодней, но я всё вынесла до окончания трёхчасового фильма, не проронив ни звука... 
   
Домой меня везли также в бураке. Сёстры бойко обсуждали сюжет фильма. Папа терпеливо объяснял всё, что им было не понятно.

Перед сном снова захотела в туалет. Нам, детям, разрешали все эти маленькие дела «делать» в помойное ведро или в таз под рукомойником. Я залезла на скамейку, где стоял большой алюминиевый таз наполовину с водой, и... таз опрокинулся, облив меня с головы до ног... Последствий не помню... хотя, наверняка мне попало опять.



Режиссёр
   
После последнего моего посещения сельского клуба и просмотра фильма «Молодая Гвардия», произведшего на меня неизгладимое впечатление и папиного подробного объяснения как делают кино, я с энтузиазмом взялась за свой фильм. Настригла  ленточки с краёв старой газеты, расчертила линейкой на кадры и нарисовала «Сказку про репку», «Колобок» и ещё кино про всю нашу семью... 

Все давным-давно спали, а я всегда была какая-то «не спящая», и это состояние  сохранилось до зрелости. Папа как всегда читал и что-то писал в толстой тетради, часто макая пером в чернильницу, а я рисовала, и он меня не прогонял. Изрисовав бумажную ленточку сказочными персонажами, показала ему своё «кино».

Оторвавшись от писанины, папа одобрительно кивал: 

-- Молодец, Нинка, наверное, художником будешь или режиссёром-оператором...
Что такое «режиссёр-оператор», я не знала, но всё равно была довольна собой. 



Золотая зыбка

Зимняя ночь. Все спят, слышно как кряхтит в зыбке маленький братик, а я сижу за столом и что-то рисую. На столе керосиновая лампа с абажуром из тетрадного листа в клетку, исписанного цифрами... Папа сидит напротив, просматривает газеты, много курит, что-то пишет.
 
С нами он был строг, но моментами добродушен и внимателен. Проникнувшись к нему, я доверительно рассказывала, что когда стану большая и у меня будет много денежек, куплю папе новые тёмно-зелёные тёплые стёганые на вате штаны в цветочек. Они будут весёлые, как летний луг.

А маме куплю голубую материю на платье и коленкоровый плат, Веньке - золотую зыбку с новыми пелёнками. В моих глазах так и стоит блестящая зыбка, ярко отливает жёлтым золотом, а я качаю её и пою:

-- Баю-баюшки–баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок, схватит Веню за бочок...



Пожар

В студёные зимние ночи почему-то часто случались пожары: горели гумна, овины,   зерносушилки... Начинал гореть один, огонь перекидывался на другой. Хорошо, что они были в стороне от изб.

От избы к избе бегали всполошенные люди, стучали палкой по стене и кричали:

-- Пожар! Люди, на помощь! Пожар!
 
Папа с мамой спешно одевались, хватали вёдра, лопаты, багор и, убегая, приказывали нам строго-настрого сидеть тихо, следить за братиком... 

Сёстры разговаривали шёпотом, ещё больше нагоняли жуть в моё сердце, которое билось часто-часто, ведь угли и горящие головёшки летают по воздуху, утверждали они. Страх сковывал всё моё тело. Зловещие отблески пламени освещали чёрное небо и снег. Я очень боялась, а вдруг загорится и наша изба!
 
Потушить пожар вручную не удавалось. Просуетившись около огненной стихии не более часа, люди понимали, что толку никакого не будет. Вскоре пламя окончательно обрушило крышу со стенами, осыпав снег вокруг фейерверком красных искр...



Сорока - белобока
 
Я сижу на лавке у окошка, закутанная в тёплый мамин клетчатый плат. В замёрзшем стекле мама сделала кружочек, оттаяв толстую наледь своим дыханием...   

Мутный зимний день. Недалеко от дома под старой кривой берёзой серое пятно на снегу от вылитых помоев. Здесь же прыгают две сороки, что-то отыскали, начали  драться. Тут же копошатся маленькие взъерошенные воробьи, то отлетят, то снова возвращаются. Что их там привлекло? Спрашиваю у мамы:

-- Чево там делают птички?

-- Видно що-то рОскопали, вишь как сороки верещат... - отвечает мама.

Мама шьёт на руках Веньке рубашечку, качает ногой зыбку и поёт:    

Ты, сорока–белобока, научи меня летать,
Не высоко-не далёко, только б милого видать...



«Кулацкий сын»

Сёстры собирали фантики от карамели, их было не так много, но они все были яркие, разноцветные, хрустящие, пахли сладко и вкусно-превкусно! Я тайком лизала их, носом втягивала тонкий конфетный запах...

Конфеты «Пилот». Откуда они взялись? Мама дала нам по одной. На белой бумажной обёртке нарисован маленький самолётик. Я уже знала, что пилот, это шофёр, он водит самолёт по воздуху, а самолёт – «ероплан» я уже видела в небе не раз.
 
Самолёт летал над нашей деревней довольно часто, что вызывало неописуемый восторг у деревенских ребятишек, в том числе и у моих сестёр. Они стремглав выскакивали на улицу, что-то кричали и махали руками...
   
Мама, укачивая Веньку, пела песенку про пилота:               


Самолёт летит - моторчик новенький,
А за рулём сидит - мой чернобровенький,
А чернобровенький – мне не парочка, 
Он кулацкий сын, я – пролетарочка.

Я тоже пела про себя эту песенку про красивого чернобрового дяденьку-пилота со шлемом на голове, представляя в своём кулачке маленького человечка (кулацкий сын)...  Что такое «пролетарочка», узнала спустя много лет в школе.



Галя и Коля
 
Вене было годика полтора. Папа купил две куклы в пёстрых сарафанчиках: одна была темноволосая, другая – рыжая, волосы и глаза нарисованы. Куколки были прекрасны. Нарисованные глазки с чёрными ресничками смотрели на меня с непередаваемой нежностью и добротой.
 
Я выбрала себе куклу с тёмными волосиками и назвала её Галей в честь кареглазой черноволосой медички Галины. Хотя она и делала мне «болючий» укол-прививку, но я её уважала...
 
У Вениной куклы мама зашила подол сарафанчика, получились штанишки, её назвали – Коля. Я очень сильно любила свою Галю, не расставалась с ней ни днём, ни ночью: обнимала-целовала, заворачивала в тряпочку, укачивала, совала в нарисованный ротик жёваный хлеб с маленькой ложечки.
 


Зелёный попугай

Откуда-то появилась погремушка для братика - красивый целлулоидный зелёный попугай. Длинный хвостик, грудка, пёрышки вокруг блестящих чёрных бусинок глаз и по бокам тёмного клювика раскрашены яркими красками всех цветов радуги... Попугай был прекрасен – точная копия из книги Чарльза Корниша «Мир животных».

Скорей всего я больше играла с погремушкой, чем маленький братишка. От попугая очень резко и вкусно пахло то ли целлулоидом, то ли красками и мне хотелось погрызть кончик хвостика и со временем образовалась дырка, а может быть, и Веня помог... Из дырки высыпалось несколько дробинок.



Уроки жизни

Я не очень любила мыться в бане. Наша это была баня или соседей, точно не знаю... В баню меня возили на чунках (санки).

Действительно, мне не нравилась дикая жара в бане, от которой перехватывало дыхание, не нравилось «кусачее» хозяйственное мыло, которое сильно жгло глаза...
Мама драила моё худенькое тельце колючим мочалом, а я орала, за что она ругалась и больно шлёпала по заднице.
 
Однажды в очередной раз мы с мамой пришли в баню, и тут получился конфуз...
Может быть, я повзрослела и впервые обратила внимание на обнажённого папу.
Я изумлённо воскликнула:

--Мама, смотли-ко! У Веньки писаль маленький, а у папы больсой–плебольсой! - за что получила от папы резкий окрик:

-- Нельзя так говорить, ты поняла?
 
Поначалу до меня не дошло, за что так рассердился папа, потом сообразила: видимо, нельзя смотреть на голых в бане и особенно на писаль, нельзя ни с чем и ни с кем сравнивать и болтать лишнее, глупое...

С той минуты я насторожилась и никогда не смотрела на свою мать, когда мы с ней мылись вдвоём. Даже, став взрослой, стеснялась её и в бане поворачивалась к ней спиной. Мама спрашивала:

-- Що ты жмёшьсе в угол? Подвиньсе ближе сюды вместе с тазом, да мойсе как следует!
 
Вот они уроки жизни... Считаю, что-то тут было неправильно, и я всю свою жизнь   страдала от застенчивости, от ложного стыда, стеснялась своего обнажённого тела, которое было не хуже других.

Даже, выйдя замуж, поначалу очень стыдилась мужа, держалась скованно до тех пор, пока не стала кормить грудью своего ребёнка.

И сейчас, хотя я уже прожила целую жизнь, до сих пор не очень-то удобно смотреть на наготу своего собственного мужа... Вот оно как!



Собака на обочине

Весна. Мы с мамой шагаем вдоль деревни по оттаявшей дороге. У мамы в руке маленькая корзиночка, мы идём в другой конец деревни к тётеньке-соседке за картофельными очистками...

Тонкий ледок хрустит под мамиными ногами. На мне пальтишко сестры, а на ногах её катаньки, они великоваты и мои ножки постоянно разъезжаются в стороны...
 
Я крепко держусь за мамину руку, смотрю по сторонам и постоянно спотыкаюсь. Мне интересно абсолютно всё... В конце концов, мама берёт меня на руки. Сразу легко стало, я вздохнула с облегчением, продолжая озираться по сторонам. Вдруг вижу, в стороне лежит, вытаявший из-под снега труп какого-то животного.
 
–- Мама, посмотли-ко, скоко много мяса! Давай возьмём, супику с калтовью навалим!

В ответ услышала резкий окрик мамы:

-– Нещо-то не говори, собак не Идят!

Я почувствовала себя виноватой, не понятно, почему так рассердилась мама.



Тряпичный Мишка

Веня рос спокойным, плакал ли он, - не припомню. Часто оставаясь с ним одна, я укачивала его в зыбке, жевала ржаной хлеб с сахаром и этим кормила братца с ложечки. Если обмочился, подсовывала под него сухую тряпку. Чтобы не вывалился из зыбки, завязывала братика широким длинным полотенцем-ручником вместе с зыбкой как научила мама. А мне тогда не было и четырёх лет...

В то время я пристрастилась к рисованию. Листок из тетради в клеточку, простой или цветной карандаш – в результате закрашенные клеточки выдавали интересные композиции... 
   
Откуда-то взялась пустая коробка от папирос «Казбек», на коробке нарисованы голубые горные вершины и на их фоне - конь. Тамара аккуратно вырезала скакуна.
С каким упоением я играла с этим чудесным конём, это, пожалуй, была самая лучшая игрушка – картонный конь, и я его очень берегла.
 
Вскоре появился тряпичный коричнево-серый медведь, набитый опилками, похожий на горбатую черепаху... По моему недосмотру игрушка попала в ручки Веньке, и он выгрыз дырку в лапе своими, недавно проклюнувшимися зубками. Опилки немного высыпались, мама затолкала внутрь тряпочку, заштопала, и мы с Венькой ещё долго продолжали играть.

Вообразив, что это лошадь, я смастерила сбрую из льняной бечёвки, дугу и оглобли из ивовых прутиков и запрягла в картонную повозку... Этот тряпичный Мишка был для меня, как живой.
   
Время идёт, вот и братик подрос, он уже шустро бегает по избе, только пяточки гремят по полу...  Сёстры: Тамара и Дина в школе, мама с папой на работе. Как всегда приглядываю за ним я.

Ещё мы играли «в лошадку». У меня в зубах верёвочка-поводок. Ползая на четвереньках, я катаю братика на своей спине, а он держит в ручках поводок...
 
Сидя на полу, мы часами играли с пустыми спичечными коробками, с катушками из-под ниток (называются – тюрики), с вырезанными из старого журнала «Крокодил», карикатурными фигурками людей, животных. Чтобы они стояли, наклеивала их на старую газету, вместо клея использовала варёную картофелину.



«Крокодил»
               
Папа выписывает журнал «Крокодил», газету «Известия» и районную газетку «Путь к коммунизму». Читает он от «корки до корки», закончив чтение тут же делает подшивки: протыкает шилом дырки и аккуратно прошивает вервями.

(Верви - очень крепкая тонкая льняная нить, натёртая варом – затвердевшей смолой). Аккуратно сложенные подшивки хранятся в большом светло-коричневом шкафу.

Я люблю рассматривать картинки в «Крокодиле», Тамара вслух читала подписи под карикатурами. Запомнились некоторые слова: Гитлер, Черчилль, Муссолини, НАТО, СЕАТО, Пентагон, Бундесвер, Марионетки, Кукрыниксы...
Не понимая значения этих слов, постоянно про себя повторяла их.

Крайне аккуратный папа требовал порядка и от нас. В отдельную папку подшивались вырезки с полезными советами на все случаи жизни...
Вторая папка содержала «Вспомогательный материал и различные рукописи».

В других папках – его поэтическое творчество: стихи, басни, литературные альманахи, сборники стихов «Нарьяна Вындер», «Переписка с издательствами», даже ответ математика Якова Перельмана на папино письмо насчёт доказательства какой-то математической теоремы...



К дедушке в деревню

До школы мне оставалось два года с небольшим. Наша семья со всем своим скарбом на двух повозках ранней весной переезжает из маленькой лесной деревушки в деревню к дедушке.

Ехать пять-шесть часов, расстояние двадцать пять километров по таёжной дороге, которая уже оттаяла, и снег стал мокрый, рыхлый. Лошади проваливаются, идут медленно. Я опять сижу в бураке, в нём тепло, но сильно затекают согнутые ноги... Сёстры иногда соскакивают с повозки и идут пешком.
    
Началась новая жизнь на новом месте. Здесь живёт наш дедушка Александр Яковлевич. Он жил один, бабушка Анна умерла зимой 1943-го то ли от голода, то ли от мучительной тоски по погибшим в первый месяц войны двум своим младшим сыновьям, то ли от постоянной тревоги за дочь Катерину добровольцем ушедшую на фронт, чтобы отомстить за гибель братиков и беспокойстве за старшего сына Павла - моего отца... 

Папа был только на финской войне в 1939 году, длившейся всего три месяца. По состоянию здоровья он был оставлен в тылу и работал в городе Горьком на военном заводе, а позже был направлен на работу в сельскую школу...
 


Часы на цепочке
               
Дедушка был всегда притихший. Он носил причёску как у Емельяна Пугачёва, сам  себе остригал волосы вокруг лица большими ножницами для стрижки овец, тщательно собирал тёмные клочки, заворачивал в газетку и бросал в печь...   

Поверх рубахи дедушка носил жилетку, в кармашке которой лежали красивые серебряные часы на длинной толстой цепочке, пристёгнутой большой булавкой.

Мама к деду была холодна, причиной тому – бывшая папина измена. Его любовница на сносях, одновременно и мама, тоже ждущая ребёнка, оказалось – меня!
Это породило страшный разлад в семье, в котором не один год страдали мы, дети...

Она с дедом почти не разговаривала и тайно за его спиной перед нами, детьми, грозила ему кулаком, показывала язык... При этом лицо у мамы было очень злое...
Наверное, он всё чувствовал, потому как мы, дети, внезапно умолкали.
 
Дедушка сам доставал из печи чугун с супом, наливал в железную чашку, насыпал толчёные сухари и молча ел... Каждый раз перед едой он осенял себя крестом...



Колодец

Дедушка со временем смягчился, и мама тоже уже не злилась...
Однажды мне и Вене дедушка смастерил по лошадке. С одного конца деревянного бруска вырезал квадратную голову с ушами:

-- Робята, вот вам лошадки, играйте.

Мы ставили на спину «лошадкам» пустые катушки из-под ниток или деревянные шахматные фигуры, аккуратно вырезанные дедом, и возили по полу...

Папа любил шахматы и заставлял нас - детей проявить интерес к этой игре. Умение играть в шахматы мне в дальнейшей взрослой жизни позже очень даже пригодилось. Мат в два хода – это круто. У сельских ребят – глаза на лоб!
 
У дедушки - золотые руки, что передалось и папе, а потом и моим братьям: Вене,  Гене и Алёше...

Дедушка вытачивал тонкие, лёгкие, изящные деревянные ящики под «Вологодское сливочное масло» вместимостью на пять килограммов для отправки за границу...
За готовыми ящиками приезжал какой-то дядька.

Летом дедушка с папой чистили старый заброшенный колодец в огородце у соседки Анны Доришны. Копали долго, потому как вода была очень глубоко...
Я постоянно крутилась возле них.

Дедушка спускался на глубину, подавал папе ведро с сырой землёй, а папа тянул на верёвке. Голос дедушки из глубины был еле слышен. 
 
Деревянный колодец был «срублен» и подогнан как надо сверху на земле. Гладко обработанные брёвнышки сияли новизной. Папа спускал их на верёвке частями, а дедушка складывал сруб...
Вот и готово! Ворот с блестящим крюком, длинная цепь с новым ведром – колодец был прекрасен.
 
Вскоре дед и папа построили баню с каменкой, ближе к низкому потолку установили полОк и гладкие жёрдочки для белья, а вдоль стен - две широкие лавки...

Баня стоит до сих пор - уже более пятидесяти лет. В последний раз мы с сестрой Диной ездили на родину, навестили родительский дом в 2000 году. Колодец давно завалился, в бане уже нет котла, а дверь висит на одном шарнире. Сама баня подсела, стала такая жалкая...
Какая грусть! Какая безутешность!



Колоски и камни

Закончились уборочные работы. Колхозный бригадир Пётр Петрович Заплатин отправил ребятишек на поле собирать оставшиеся после жатвы колоски...

Дядя Пётр – фронтовик, до сих пор он ходит в выгоревшей солдатской гимнастёрке,  хотя со дня Победы пошёл уже четвёртый год. При ходьбе он немного прихрамывает, сказывается ранение. На выгоревшей добела гимнастёрке позвякивают медали.
   
У дяди Петра нет одной руки, за что прозвали его – однорукий Петруха. Также у него повреждён глаз, отсутствует половина уха. Я боязливо гляжу на яму вместо  глаза, на рваный шрам под глазницей, на отстреленное ухо, на пустой рукав, заправленный под потёртый солдатский ремень, и тут же отвожу взгляд...               
   
Мы бродим по полю, высматриваем колоски. У моих сестёр в руках по зобеньке (плетёная из бересты корзинка). Мне четыре года... Я шагаю рядом с ними по стерне, наклоняюсь за очередным колоском...
   
Тёплые осенние денёчки. На этот раз ребятня собирает на поле камни. Это занятие  нам нравится, все работаем с удовольствием. Мы складываем камни на деревянные сани на полозьях, которые тащит трактор-колесник. В кабине сидит тракторист дядя Петя «Яколич», весь закопченный от солнца. Он разрешает нам посидеть рядом с ним...
   
Мы по очереди залезаем, садимся на опрокинутое ведро, накрытое промасленной  фуфайкой. Объехав круг по полю, трактор останавливается и в кабину немедленно залезает следующий по очереди. У нас нет предела радости... 

Нагрузив полные сани камней, мы все вместе быстро скидываем их на межу у самой кромки леса... И так день за днём, поле за полем. 
   
Больше всего мне нравится кататься на комбайне. Он появился спустя несколько лет. Новенький голубой комбайн гордо плывёт по полю созревшего хлеба, как огромный корабль. На ветру трепещется маленький красный флажок.
 
Босоногие дети проворно залезают по лесенке сбоку на площадку с перильцами и по очереди нажимают ногой на педаль и тут же большая аккуратная копна золотой соломы остаётся на жнивье. Копёшек на поле стало уже много и мы любуемся своей работой.
 
Ближе к вечеру подъехала бортовая машина с расстеленным в кузове брезентом. Комбайн остановился: янтарное зерно мощным потоком выливается из бункера, а мы теперь уже кувыркаемся в зерне, подставляем руки под тёплый поток, струящийся из трубы, похожей на шею гуся. Зерно щекочет наши ладошки, белобрысые затылки,  конопатые носы, а мы звонко и радостно хохочем... Какие чудные дни! 
 
Наш бригадир Пётр Петрович долго не работал в этой должности, старые раны давали знать, здоровье ухудшилось, и он сдал свои полномочия более крепкому и шустрому бывшему фронтовику Платову Александру Викентьевичу.         



Сахарин – лекарство для диабетиков

Начало 50-х. Всё так же холодно и голодно... По деревне ходят агенты–налоговики с папками в руках. Зашли трое человек и к нам, что-то вытягивают из мамы...

Давать было совершенно нечего, я вижу как мама, пряча лицо газетой молча плачет. По её щекам стекают крупные прозрачные горошины слёз...
У них свои планы по закупкам и обязательные налоги, а у нас своя полуголодная жизнь.

Дома совершенно нет сахара. Мама растворяет в трёхлитровой банке кипятка большую таблетку аптечного сахарина. Вода сладкая, мы пьём её, заедая ржаным хлебом. Сахарин – заменитель сахара, лекарство для больных сахарным диабетом...
 
Грызли жмых (выжимки из семян подсолнечника), казалось, нет ничего вкусней, пусть даже и попадались мелкие камушки, противно хрустели на зубах и после жмыха почти всегда засорялся кишечник.
 
Безмерно до отвала ели полевой хвощ (пестики), их много вылезало на полях по  весне. Мы срывали их и тут же съедали ещё и домой приносили. Мама "запаривала" в чугунке в горячей печи, они становились мягкими и сладковатыми.
Полевой хвощ – лекарство, сильное мочегонное средство... Несчастные дети!
 
Летом жевали много молодой дудки, конского щавеля, заячьей кислицы, дикого лука, пополняли организм витаминами из недозрелой шипицы (шиповник), красной и чёрной смородины и лесных ягод, ели суп из крапивы, тайком воровали зелёный горох...

Воровать горох на колхозном поле не разрешалось, всё выращивалось и подчистую сдавалось государству. Бригадир Викентьевич строго следил, и не дай Бог, если он увидит ребятишек, крадущихся к гороховому полю, догонит на лошади и «огреет» плетью, а то и лошадью затопчет! Запугали нас, и я его жутко боялась...

За свою стремительную походку, он получил меткое прозвище - «лёгонькой». Бригадир просто «летал». Вроде был только тут рядом, глядишь, он уже в другом конце деревни, даёт ценное указание колхозникам...

Большой праздник, когда дома появлялся большой кусок какой-то рыжей сладкой массы. Что это было, я не знаю до сих пор, эта масса по мягкости была похожа на маргарин, но жира в ней не было. В деревне её называли «глюкозой». Может это выварка из сахарной свеклы? Поговаривали, что «это» сделано из нефти...

Вспоминается какая-то молодая девушка у нас дома, может быть, это была квартирантка... В керамической посудине с носиком появилось то ли топлёное сало, то ли масло. Посудина долго стояла в сенях на окне, потом появилась в избе в шкафу.
Мама строго предупредила:

-- Это не нашО, не трогайте!

Я много раз в день заглядывала туда, уж так хотелось лизнуть. Позже жира стало совсем на донышке...
Подойдя на цыпочках, тихо открыла дверку (квартирантка лежала на печи), подвинула ближе посудину, осторожно провела пальчиком, слизнула. Ещё раз и ещё раз... Какая восхитительная «вкуснота»! Кажется, никто не заметил! Как знать?
 
Наконец появился сахарный песок, белый, искрящийся, как снег. Уходя рано утром на колхозные работы, мама нам всем насыпала по ложке сахарного песка прямо на деревянную столешницу, рядом клала кусочек ржаного хлеба, посреди стола – кринка молока. Просыпаясь, мы немедленно садились за стол, бойко черпали молоко ложками, макали хлебом в сахарный песок.



Ртуть

Мама сшила нам по тряпичной кукле. Лицо нарисовала химическим карандашом,оно было не совсем красиво. Мама, видимо, совершенно не умела рисовать, но мы всё равно играли, нам куклы очень нравились.
 
Однажды в руки братику по недосмотру попался ртутный градусник...
Мы с Веней катали ртутные шарики в ладошках, раздавливали, с интересом наблюдали как из крупных шариков получалось множество мелких, потом снова собирали в один.

В конце концов вся ртуть была рассыпана по полу, закатилась в щели между половиц и зловеще поблескивала. Достать её уже не было никакой возможности.
Но, кто из нас знал, что это опаснейший яд!



Желтуха

Внезапно сильно заболел наш братик Веня. Он таял на глазах. Его тельце и белки глаз ярко пожелтели. Мама сказала:

-- Жовтуха, - не играйте пока с ним...

Она ежедневно силком толкала в рот маленькому братику по полстакана сахарного  песка, размягчённого водой. Веня плакал, давился сахаром, глотал с трудом, но мама не сдавалась.

Нам для профилактики тоже давала, но поменьше. Хотя и был близкий контакт, никто из нас не заболел...
Вскоре выздоровел Веня безо всяких больниц. Хорошо, что появился сахар!



Осенцы

Поздняя осень. В хлеву прибавление, родились ягнята. Какие они хорошенькие и махонькие с кудрявой тёмной шёрсткой, на которой белые пятнышки!
Мама сокрушалась:

-- Осенцы... Скоко ягушек нарожалось, да що уж... вижу що не жильци. Жавко...
 
Ягнята, родившиеся осенью, почти всегда не выживают. Мама положила их на тёплую печь. Ягнята даже не пытались пить молоко из соски.

Мама делала им уколы с камфарой по рекомендации ветеринарки, но всё бесполезно, ягнята все до одного погибли... В избе ещё долго стоял крепкий запах камфары.



Стиснув зубы...

Сколько помню в детстве, у меня постоянно болели уши, особенно зимними ночами.
Я не знала, куда деться от невыносимой боли, стиснув зубы, молчала, не пикнув, боялась наказания...

В нашей семье не до капризов, не до стонов и это мы усвоили с детства. Вскоре ухо прорывало и ночью текло на подушку. Утром я просыпалась даже со склеенными волосами, сама чистила ухо трубочкой, скрученной из обрывка газеты...
Так же страдала и сестра Дина.
 
Иногда сильно болели зубы. Мама жгла кусочек газеты на чайном блюдце, завёрнутый в конус. Полученное жёлтое «масло» собиралось на кусочек ваты, и мама клала на зуб. Боль действительно проходила.               
 
Вдобавок часто досаждали чирьи. Они вскакивали то на ногах, то на руках, то где-нибудь на теле, да не по одному. Вот тоже мучение – один сойдёт, другой следом... И так всю зиму... Следы от нарывов остались на всю жизнь.



Свинка – болезнь заразная   

Зима как всегда лютая...  Мы с Веней заболели свинкой (паротит). Надо сказать, очень неприятная болезнь: сильная боль в горле, что невозможно глотать, страшно опухшая шея, что голову не повернуть, казалось, на шею надели тесный хомут.

На наши ворота медичка наклеила записку: «Посещения запрещены. Свинка. Карантин на десять дней».
   
Мама нас лечила: отпаивала горячим картофельным несладким киселём, сваренным на воде. Крахмал делали сами. Для этого натирали целое ведро картошки. Признаться, тереть клубни – весьма тяжёлая работа, так казалось мне. После тщательного промывания, крахмал остаётся на дне...

Сваренный кисель был очень густой, как желе, сверху мы наливаем молоко и хлебаем ложками...  Из отходов мама жарит вкусные-превкусные олашки-драники.