Шарлун (Шарль) Рьё (1846-1924), прованский фермер и писатель, родился в деревне Параду (департамент Буш-дю-Рон). Всю свою жизнь оставался деревенским жителем и крестьянином, трудился на огромных хозяйствах Кро и Камарка. Шарлун Рьё – не только прекрасный рассказчик, но и поэт, автор сборника песен «Мелодии земли», творивший на уникальном языке Прованса, бережно сохраняемом еще и сейчас в обиходе жителей Арля и его окрестностей.
Предлагаемыe вниманию читателей рассказы –две из тринадцати новелл, которые составляют книгу «Пояс Ориона», представляющую собой дублированный текст оригинала и его перевода на современный французский язык.
Проза Шарлун Рьё подкупает не только простотой описания бытовых сцен, но и прелестного языка, который зовет нас в путь «по большой дороге, в свете звезд, к долгожданному урожаю».
(Armand Vidal)
От автора перевода.
Прожив три года в небольшом городке на юге Франции, пытаясь понять суть характера местных жителей, коренных французов-провансальцев, я случайно набрела на эту книгу. Наугад взялась за перевод одной из новелл и удивительным образом сразу нашла ответ на все мои вопросы в одной фразе:
«НО ДАЖЕ В ТАКИЕ ВОТ ВРЕМЕНА МЫ ЖИВЕМ, КАК НАШИ ПРЕДКИ ТРИ ТЫСЯЧИ ЛЕТ НАЗАД: ИСКРЕННЕ, ОТКРЫТО И ЧЕСТНО».
И я продолжила работу над переводом, все больше и больше очаровываясь милой простотой языка и простой милостью описываемой жизни.
ОЛИВАД. СБОР УРОЖАЯ
Это надо видеть. В предверии Дня Всех Святых деревни и земли Арля охвачены жаром. В лихорадочном волнении люди. Всё – оживление. Юные девы, весь год просидевшие взаперти в своих домах, теперь толпятся, краса края, все, как одна, с плетеными корзинами, которые подвешены на ремне или поясе, перекинутом через плечо. И вот наконец все вместе отправляются, выступают на сбор созревших плодов олив, и осеннее солнце будто говорит, что уже время, что наступил он, этот момент - пора делать масло, прекрасное масло цвета золота.
До самого Рождества каждым утром, не менее великим, чем самое первое, наши красавицы под присмотром одного старшего рассыпаются по плодовым садам у подножий холмов, но все же нередко случается так, что, когда мы празднуем Рождение Христа, оливковые деревья все еще бывают усыпаны плодами. На протяжении двух месяцев слышите вы, как где-то высоко на своих лестницах поют сборщицы. Одна рука держит ветку, а другая льет оливковый дождь из «les berruguettes» , «les salonaises» и «les blancanes», который падает в ивовые корзины, на глазах наполняющиеся.
Сбор урожая оливок – не только древнейший вид трудовой деятельности в Провансе, но и наиприятнейшее занятие. Время ему отведено и место. Хорошо поработало солнце? Значит, вот она, оливка в руке, всем на радость. Однако время это пробежит быстро, и вот уже дует сухой и холодный северный ветер. Тогда пустеет всё. Ни души.
Каждая команда состоит из пяти работников: две молодых девицы, которым помогают две сборщицы постарше, опускают ветки, и юноша на своей лестнице обрабатывает дерево как бы изнутри.
Когда дует мистраль можно видеть, как пожилые сборщицы, присев на корточки, ползут друг за дружкой, собирая оливки, которые упали от ветра.
Старший, тот, кто отвечает за всех, и старых, и молодых, и за все происходящее, напоследок сбивает висящие высоко плоды в свою корзину, держа ее на плече. Он же обходит ряды дерево за деревом, опорожняя корзины в замасленные мешки. Сделать это надо до вечера, особенно, если урожай богатый, чтобы сохранить плоды, как полагается, крепкими, будто старые камни.
В деревне звонит колокол – оливы пустеют. Старший низко кланяется, крестится и кричит: «Хлебца!»
Разом всё поделили, все члены команды моментально уравнялись - плоский камень тут и стул, и трон. Вот уже последний кусок с сожалением проглочен, и нахальные молодые шельмы подтрунивают над беззубой, с трудом жующей старостью. Потом они разбредаются по длинной аллее и заводят хоровод. Если которой девушке не хочется играться, то, вероятнее всего, ей все равно не отвертеться – поймают и будут подкидывать в воздух.
Некоторые играют в классы на плоских каменных плитах, которые называются «lauses», другие греются, прыгая на одной ноге.
Что до старшего, то хорошо, если он веселый человек, а вот зануда и ворчун скрипучий, берегись, откажешься войти в круг - резвые девицы схватят, свяжут руки и ноги и не успокоятся, пока не повалят на землю дважды или трижды, всячески мешая вырваться из круга. Крики, смех, шум такой, что, кажется, по другую сторону горы слышно. Про тех же, кто колокольчики в траве собирает да наблюдает за всем со стороны, говорят: « очереди дожидаются старшего опрокинуть».
Однако потехе час, а делу время. Все снова берутся за работу, и уж будьте уверены – времени не потеряют, не в их это привычках.
Освободившиеся молодые парни с хуторов или с оливковых мельниц подходят помочь сборщицам, поднявшимся на лестницах на двенадцать перекладин. От прикосновения столкнувшихся внутри одной корзины рук рождается любовь, и нередко сбор урожая находит продолжение в свадьбах, которые сыграют в следующем году.
В хорошую погоду все замечательно, но случаются дни, когда вдруг запоет дрозд, а
дрозд, запевший раньше времени,
никогда не сулит ничего хорошего.
И тогда вместо по-летнему теплого утра у вас утренник, и оливковые деревья, сплошь покрытые белым инеем. Это похоже на нашествие мародеров. Не жалеем рук, чтобы отогреть деревья, но большинство олив поникли; деревня в горе, все наши красавицы дрожат, как листочки, хочешь-не хочешь – надо зажигать костры, и мечась меж деревьями, вы видите их: израненные, изъеденные морозом блестят и лопаются в углях сморщенные желуди.
Все это время беспрерывно надо делать факелы, чтобы не дать остынуть камням, о которые согревают замерзшие пальцы.
Солнце клонится к закату. На повозке, которую тянут трое лошадей, красуется возница, хлопает кнутом.... Вечер. Бессонная ночь на оливковой мельнице. Вспоминаем прошедшие дни, хорошее и плохое. Вокруг печи гора хлеба с оливками. Старухи рассказывают сказки, которые слушаем, как зачарованные.
Нельзя не сказать об одном обычае, связанным с этой удивительной порой оливад. В последний день принято угощатся жареными каштанами, запивая их белым вином. Каждая сборщица запевает свою песню, поют и сборщики-мужчины, тоже своё.
Есть и еще одна старая традиция, котрая жива по сей день, называется «догони петуха».
Когда содержимое последней корзины пересыплют в мешок, тоже последний, хозяин выпускает в сад петуха и зовет всех девиц. По поверью та, которой удастся поймать птицу, выйдет замуж первой. А вы правы, если, глядя на нее, думаете, что гонится она за своим счастьем, бежит-торопится, чтобы завладеть добрым сердцем того, кто встанет с ней рядом на одной лестнице влюбленный, кому подарит она свой нежный взгляд.
(27 декабря, 1892г)
НА ОЛИВКОВОЙ МЕЛЬНИЦЕ
Знаете ли вы, о чем мечтал я зимой, когда лютовал мороз, вставала Рона, когда дул ледяной северный ветер, резал лицо, разгуливал по полям ? Взять вас с собой на оливковую мельницу. В этом году. Если оливы не станут болеть, что и не много, и не мало, да если святая Катерина, которая помогает оливкам налиться маслом, убережет от заморозков.
Оливковая мельница. Как там хорошо!
Этот огромный котел, наполненный водой и взгроможденный на печь, чтобы заваривать «тесто»; горяченный, дымящийся оливковый жмых, которым покрыт пол; «караульные» не зевают, следят, чтобы испорченные плоды ни в коем случае не были бы пропущены и смолоты; работники у жернова, все в поту и масле, прессуют наполненные до отказа скуртины*; старший мастер подгоняет их, подбадривает криком: «Давай! Еще раз! Еще разок хорошенько! Чтоб все порубить! Еще раз вдарим, да посильней!» И вот вы чувствуете проникающий в самое сердце густой жар, который сводит с ума...
А вот я вам расскажу, как было время – и я толкал рычаг жернова на мельнице в Параду, дробя кипы скуртин.
Мне тогда исполнилось двадцать. Какие оливы, Боже Великий! Какие в те времена там были оливы! Оливковые деревья гнулись под тяжестью плодов – одна сплошная благодать. Крестьяне бывало отправлялись на колясках, запряженных парой жеребцов, собирать красавиц-девиц из Ронёна, Мелана, Молеже и всех деревушек, рассыпанных по равнине Дюранс, чтобы быстро собрать весь урожай. А я на то время нанимался на мельницу Ма д’Эскана, расскажу вам про все, как было.
Сидим мы как-то поздним вечером в воскресенье в кабачке, собрались было опустошить последнюю бутылку белого вина, как смотрим - старший наш Сорин заходит и говорит: « А вы, молодежь, знаете, что этой ночью жернова крутиться начинают,амбары оливками переполнены, самое время нам рукава засучить, если не хотим можжевеловое масло жать».
Мастера, сортировщики, старший на жернове - одним словом вся артель - на ногах, бегом бежим домой переодеться. Помнится, я натянул ветхие перелицованные штаны синего цвета и что-то вроде старой шинели, которую мой дед носил, когда служил в солдатах у Бонапарта.
В наши дни все совершенствуется, мчимся на всех парах, все механизировано, даже наши оливковые мельницы, хотя масло от этого лучше не становится. Скорее, наоборот, благодаря всем тем негодяям, которые разбавляют его растительным маслом!.. Но даже и в такие вот времена мы живем, как наши предки три тысячи лет назад: искренне, открыто и честно.
Итак, чтобы мельница заработала, потребуются девять человек у рычага пресса, шесть караульных, один сортировщик, один старший на жернове, который отвечает за работу главного рычага, а кроме него, еще главный - мэтр, кто регулирует весь процесс. Да еще забыли возницу, который нас катает, вечер, бобовый суп и тучи надоедливой летающей живности.
Караульные всегда выступают первыми, стоят в начале действа. Своими деревянными лопатами они пересыпают оливки, которые вертикальный жернов превращает в кашу. Такой жернов приводит в движение мул, который мелким шагом двигается по кругу, весело позванивая бубенчиком.
Затем, когда все оливки раздроблены, и «тесто» доведено до нужной кондиции, караульные, одетые в кацавейки из козлиной шкуры, завязанные на спине веревкой из мешковины, проворно наполняют оливковой массой скуртины, которые размещают между жерновом и прессом, и дальнейшее напоминает процессию муравьев: пустые скуртины возврашаются к жернову, а полные занимают место под винтом.
Похожий на тамбурин, ровный и правильный столбик из шести скуртин сложен, небольшой рычаг установлен в нужном положении. Все готово! Однако не торопитесь, время бьющего ключом масла еще не пришло. Караульные будят тех восьмерых, что встанут у рычага. Все они крепко спали, их еще пошатывает со сна, и выглядят они комично. Кое-кто упорно пытается всунуть ноги в рукава своего пиджака. Полусонные мы толкаем небольшой рычаг два-три раза, на масло холодного отжима, которое сортировщик зальет в отдельную бочку. Затем мы разбираем стопку скуртин, встряхиваем, выравниваем и перемешиваем массу, запуская в нее руки по локоть.
Потом мы поправляем, перекладываем весь ряд, вливая в каждую скуртину по ковшу горячей воды. Нужно, чтобы стопка стояла строго прямо, чтобы ни одна скуртина не высовывалась. И вот большой рычаг вступает в действие.
Пришел старший на жернове. К нему обращаются «мэтр Симард». Больше тридцати лет он на этой должности в Ма д’Эскана. Великий шутник, неиссякаемый. Правду сказать, чтобы нас разбудить в ночные часы, тягач был бы нужен, и, если бы не мэтр Симард, который нам, потягивающимся и плохо соображающим, все время говорил что-нибудь такое, что заставляло нас покатываться от хохота, мы бы точно все тут же на оливковый жмых и попадали бы дальше спать.
Идем к большому рычагу, пятеро с одной стороны и четверо – с другой. Старый Симард расставляет нас напротив винта, и тут надо глядеть в оба. Тогда дается команда: «Давайте, ребята! Не спите, как куры на насесте! Пустим немножко крови, черт побери! Навались! Все разом! Чтоб не говорили, будто Сент- Шама** родит слабаков! Ах, шалопаи ! Они учуяли его, хорошее вино! Они проглотят его, этот чесночный соус!»
Эти взбадривающие окрики подгоняют, раззадоривают нас, мы бросаемся вперед и, упираясь ногами, толкаем рычаг, в то время как стоящие с другой стороны тянут. Несмотря на усилия девятерых сломать этот не очень длинный рычаг, он, на самом деле, гнется, но не ломается.
Купол мельницы делает ее похожей на кафедральный собор. В свете семи ламп струя масла бьет в потолок, и надо видеть нас: быстрые, как стая мышей, в заломленных кепках, лохмы по плечам бьются.
Дело идет к концу; еще не рассвело, а на склоне холма уже показался наш заказчик, для которого и трудились мы, чтобы выжать эти первые шесть порций масла. Он очень доволен, привез нам большую бутыль прекрасного вина. Мы кладем в котел, где варится бобовый суп, треску фунтов в шесть. Старший, мэтр Сорин, велит начистить чеснока и разбить пару яиц в ступку, мэтр Симард вливает оливковое масло. И мы, замерев, смотрим,
как на глазах пышнеет дивный чесночный соус, который так пахнет!
И мы затягиваем хором:
А на оливковой на мельнице,
Что зовется Ма д’Эскана,
По утру, да каждым утром
Мы едим чесночный соус.
Ах, клянусь вам, он может хрипеть и скрежетать, этот мистраль, сколько угодно. Нам, усевшимся перед своими плошками с треской, холод нипочём. Черт меня возьми совсем, если мы замерзнем!
(27 января, 1891г)
* Сплетенная из волокна ёмкость, по форме напоминающая берет, с круглым отверстием в центре, которая заполняется массой из раздробленных оливок и помещается под пресс.
** Городок на юге Франции.