Квартирка Лины находилась на последнем этаже старой обшарпанной хрущевки на углу улицы Баранова. Лина снимала эту квартиру уже два года, но ни новой мебели, ни занавесок или сантехники так и не купила, довольствуясь старым хозяйским гарнитуром, газовой плитой без одной конфорки и чугунными батареями. Комната была маленькой и тесной, с советскими обоями в бабочки, матовым плафоном на потолке, который толком не давал света; пейзаж оживлял только ноутбук, на который Лина потратила почти всю зарплату. Герман осмотрел спартанскую обстановку и вздохнул про себя. Тётка из опеки была не так уж и неправа. От Солнечногорска прямо-таки веяло бедностью, упадком и разрухой. Но Лина жила хотя бы в панельной пятиэтажке, а не в деревянном бараке. Он с каким-то смущением вспомнил свою квартиру в новом жилом комплексе на севере столицы, за которую уже выплатил ипотеку. Тоже однушка, только квадратов не двадцать, а шестьдесят пять, лоджия и раздельный санузел. Всю квартирку Лины можно было разместить в одной комнате, и ещё осталось бы место.
Лина тем временем уже суетилась на тесной кухне, включала духовку, звенела чашками и рылась в ящиках в поисках заварки. Привычные действия успокаивали её, заставляя хоть на время забыть об ужасах дома на Крупской, об алкаше Николае с похабным взглядом, о Стасе и хабалке из отдела опеки и попечительства. На гостя она старалась не смотреть, ругмя ругая себя под нос за настырность. Ещё подумает, что она решила его охмурить способом "через желудок". Справедливости ради, у Германа мелькнула мысль, что пирожки не просто так появились именно этим утром (а вы тоже печёте пироги в шесть утра после выезда на тройное убийство и суицид?), но он решил не зацикливаться на этом варианте. Тем более, всё это время он только и делал, что критиковал Линин родной город, не оценил творчество скульптора Рукавишникова и вообще вёл себя как столичный сноб с кучей понтов. Он по-быстрому сполоснул руки и зашёл на кухню.
Лина уже вытащила противень, переложила выпечку на блюдца и сделала приглашающий жест:
– Садись. Круглые с мясом, овальные с картошкой, а треугольные с рисом и яйцом. Чай горячий.
– Ну ты даёшь. – Герман как-то не ожидал такого буйства кулинарии. – Сколько же ты времени потратила.
– Зато еды на несколько дней и с собой взять можно. И это в любом случае лучше дошираков. Ты ешь, пока не остыли.
Сама она взяла пирожок с картошкой и начала его задумчиво обкусывать, как обычно, глядя в стол.
Герман неожиданно для себя сожрал пять штук. Лина искоса наблюдала за ним, бросая быстрые вороватые взгляды из-за чашки с чаем. "Путь через желудок" оказался весьма действенным, вот только Лина опасалась, что её гость может неправильно истолковать это внезапное приглашение. Она осторожно прихлёбывала полуостывший чай, пытаясь скрыть мучительную неловкость. Нет, ну в самом деле, это ж надо было додуматься приглашать полузнакомого человека в дом, особенно учитывая причину их встречи. Она снова бросила на Германа осторожный взгляд. Тот поглощал пирог и выглядел вполне довольным жизнью. Лина снова опустила глаза. В этом жутком деле с самоубийством и мумифицированными трупиками детей она чувствовала себя лишней, ненужной и попросту трусихой. Кризберг мог расследовать всё в одиночку, она видела, что этот человек способен докопаться до истины невзирая ни на что. Зачем она ему, от неё никакой помощи, лишь слёзы и бестолковая болтовня.
— Отличные пироги. — Герман откинулся на стуле и цапнул кружку с чаем. — Даже жить захотелось. Мой тебе респект. Давно такого удовольствия не получал.
— Понравилось? — Лине внезапно очень захотелось услышать подтверждение своих кулинарных талантов.
— Ещё как. Вообще ты меня удивила, надо признать. Ну что ж, давай теперь прикинем план дальнейших действий.
Она поставила чашку на стол и сцепила пальцы. Необходимость возвращаться к событиям вчерашнего утра заставила её понуро опустить плечи. Это движение, казалось, всего за сутки намертво въелось ей в плоть. Лина прекрасно понимала, что это задание ей не по силам, здесь должен был работать человек типа Германа, зачерствевший от постоянных соприкосновений с тёмной стороной человеческой натуры, холодный, равнодушный и беспощадный. А её дело — освещать городские праздники, коммунальные аварии и открытия поэтических сезонов в усадьбе Шахматово, родине Александра Блока. На что-то более серьёзное у Лины не хватало ни опыта, ни нервов.
Герман уже открыл было рот, чтобы поделиться своими соображениями, как у него завибрировал телефон. Бросив взгляд на экран, он помрачнел, пробормотал что-то на немецком и нажал на иконку ответа. Лицо его стало совсем неприветливым.
— Я слушаю... Да. Да. Какого хрена?.. Нет, это вы меня послушайте, о его отпуске было известно месяц назад!.. Что?.. Это, вообще-то, завтра! И что?.. Тьфу, мать вашу... Я понял... Вечером буду. Auf Wiedersehen. — И он со злостью швырнул телефон на стол. Лина испуганно таращилась, прижав тонкие лапки к груди.
— Verdammte Schei;e!* — Он не сдержался и выматерился, раздув ноздри. — Как же это зае...ло! Вот чего я никогда не смогу понять, это вечного русского раздолбайства!
— А что случилось? — Лина впервые видела Германа в таком бешенстве и теперь даже дышала осторожно и через раз, боясь, что он и на неё накричит в запале.
— Идиоты! Я про нашу группу сбора. У нас Данька, ведущий спецкорр, уходит в отпуск, в Париж поедет. Господи, он написал заявление месяц назад! Месяц! Все всё знали, никакой тайны он не делал, но группа сбора чухнулась только теперь. И на меня падают его съёмки, а он политический обозреватель помимо всего. Придётся валить в Москву и срочно переаккредитовываться на коллегию Минобороны, она завтра. Дебилы, б...ь.
Лина тихонько вздохнула. Бедный Герман с его педантичностью и тщательно распланированными действиями, как он вообще ухитряется выживать в хаосе российских реалий? Она подняла на него глаза и спросила:
— То есть ты сейчас возвращаешься в Москву?
— Да прям. — Он уже успокоился и теперь сидел, барабаня пальцами по столу. — Конечно, придётся скорректировать планы, но в Москву я поеду часов в шесть, не раньше. Это не мои проблемы, что эти полудурки вспомнили обо мне только сейчас. У меня выходной, я за городом. Но ничего. Кое-что мы успеем. Я предлагаю сейчас попытаться разговорить Таисию Павловну, старушку, если она в состоянии. Такие бабки обычно всё подмечают, наверняка она может рассказать про Кипятковых.
— Ой, там этот бегемот... — Лина с омерзением повела плечами. — Он на меня так гадко смотрел... будто я голая...
— Ты будешь со мной. — Герман нахмурился. — Ничего тебе этот алкаш не сделает. Он, как я вижу, всегда поддатый. Если что, просто беги. Он тебя не догонит, координации не хватит и скорости. Ну, а в крайнем случае... Я и не таких скручивал.
— Думаешь, получится?.. — с сомнением произнесла Лина. — Бабулька тогда совсем плохая была. А вдруг у неё сердце прихватит, мы же и виноватыми будем.
— Я спрашивать умею. — Герман допил чай. — У меня работа такая: спрашивать, выводить на чистую воду, льстить, врать в глаза, изображать лучшего друга или следователя. Расколем мы эту бабку. Ну что, на выход?
Она убрала со стола, накрыла полотенцем оставшиеся пирожки и подошла к зеркалу поправить волосы. Ей не очень хотелось возвращаться к зелёному бараку на улице Крупской, но деваться было некуда. А ещё её странным образом резануло, что Герман уедет, и она останется один на один с этой историей, а его рядом не будет. Лина вздохнула, достала ключи и открыла входную дверь.
* * *
Уже печально знакомый дом стал словно ещё ниже и грязнее. Под окнами Кипятковых валялась пустая водочная бутылка, а на стене темнело пятно очень понятного происхождения. Лина брезгливо отвернулась. Всё-таки так оскотиниться ещё уметь надо.
Герман смерил взглядом развалюху и мрачно сообщил:
— А откуда взяться чему-то хорошему в таком месте? Это ж лепрозорий.
Около крыльца на скамейке сидела Таисия Павловна, в домашнем залатанном халате и цветастой косынке на седых волосах. Она была какой-то полупрозрачной, с высохшими руками в старческих пятнах, с глубоко запавшими глазами и таким морщинистым лицом, что трудно было даже разобрать его черты. Герман и Лина подошли поближе. Старушка словно спала сидя или просто не слышала их шагов. Герман наклонился к ней и сказал:
— Здравствуйте, Таисия Павловна.
Она медленно приоткрыла глаза.
— Вы кто такие? — в дребезжащем голосе чувствовалась настороженность, но слабая. Казалось, из пожилой женщины откачали все эмоции.
— Мы журналисты, расследуем вчерашнее происшествие.
Таисия Павловна пожевала губами и тихонько пробормотала:
— Ох, горе какое, горюшко... И себя загубила, и деток... Ох, горюшко...
— Вы хорошо знали Кипяткову? — Герман присел рядом на корточки, и Лина поразилось, как поменялось выражение его лица. Сейчас это был чуткий и внимательный человек, и его голос был тихим и успокаивающим. Даже рубленые черты, казалось, смягчились. Таисия Павловна снова вздохнула, тягостно и безнадёжно.
— Никто её не знал... Как тень жила, как тень и ушла... А я всё думала, когда?.. Я старая, я, когда смерть рядом ходит, чую её... Ох, горюшко...
— Как же так случилось? А дети? Ведь они столько времени были мертвы. Вы не замечали, что она с ними не гуляет? Что они не смеются, не плачут, не кричат?
— Так немые они. — Таисия Павловна впервые посмотрела Герману в глаза. — Нешто не знали? Все трое немые, с рождения, да и Наталья сама... убогая была.
— Убогая? — Лине стало совсем неуютно, и она машинально вцепилась Герману в рукав.
— Да. Сейчас так модно говорить: даун. Только и могла, что полы мыть, прости меня господи.
— Ничего себе, — пробормотал Герман, — хотя это кое-что объясняет. Но неужели она ни разу не просила вас посидеть с детьми? Она же работала два через два.
— А что с ними сидеть, они сами сидят. Никуда не выходили, в окно не смотрели, как зверьки. Дикие они были. И... — Тут Таисия Павловна перекрестилась и утёрла глаза. — Говорили люди... Ох, Матерь Божия, царица-заступница... Про покойников-то нельзя...
— Нам очень надо знать, — Герман ласково погладил старушку по руке, — потому что нельзя такие вещи забыть и сделать вид, что ничего не было.
Таисия Павловна кивнула.
— Нельзя, внучек... Да только страшно мне. Ровно покойники-то на меня смотрят... а глаз-то нету...
Перед глазами Германа вспыхнули смазанные фотографии, и он прерывисто вздохнул. Этой чертовщине должно было быть объяснение. Лина стояла не дыша и боялась пропустить хоть слово из спутанного рассказа Таисии Павловны.
— Так что говорили люди?
— Что Наталья-то... Ох... Что детки-то у неё... Ох, господи, грех-то какой...
Герман терпеливо ждал. Наконец старушка решилась снять груз с души.
— Говорят, что родились они убогими, потому что Наталью родной отец... А она ж дурочка, не понимала ничего... Ох, грех-то какой, господь и покарал...
— Только инцеста мне не хватало, — Герман понял, что скоро "поплывёт", — а вы знали её отца?
Она покачала головой:
— Нет, внучек... Да только слухи не скроешь... А она их, деток-то, прятала... а потом вот... грех на душу взяла... да и не вынесла, совсем рассудком повредилась. В петлю полезла... ох, мне б умереть скорей, чтоб не жить тут рядом... покойнички-то без глаз, а смотрят...
— Спасибо, — Герман видел, что старушке становится тяжело и говорить, и снова переживать вчерашний ужас. Но, надо признать, держалась она на удивление неплохо, хотя это мог быть просто не до конца прошедший шок.
— Спасибо, что рассказали. — Лина тоже попрощалась и на ватных ногах побрела за Кризбергом. Её мутило. Они дошли до входа в парк, и Лина обессиленно рухнула на скамейку. Герман мрачно курил рядом, резкими щелчками стряхивая пепел. Лицо у него закаменело, на скулах проступили желваки. Несколько минут оба молчали, а потом он со вздохом присел рядом с девушкой.
— Schei;e...** Да, вот это поворот. И я боюсь, что это дерьмо окажется правдой.
— Почему? — Лину до сих пор коробило от отвращения, стоило ей подумать о кровосмесительной связи, да ещё со слабоумной.
— Вот, смотри. — Герман достал мобильник, включил запись и отмотал на кадр пола с белыми силуэтами. — Посмотри на очертания. Старшему мальчику было одиннадцать лет. Даже если допустить, что мальчики развиваются позже девочек, его силуэт очень маленький. А двое других вообще крошечные. Видишь?
— Но ведь они были уже мумии, — Лина прищурилась, рассматривая абрисы фигур, — они же высохли и уменьшились, ведь так?
— Так. Но при естественной мумификации мягкие ткани высыхают, но кости-то в размере не меняются. Мумия человека может быть чуть пониже обычного трупа, но карликом всё равно не станет.
— И что это значит? — Лина начала понемногу отходить от гадливого шока и теперь с интересом слушала Кризберга. Тот задумчиво почесал нос.
— У меня два предположения. Первое, во что я хотел бы верить. Мать-даун просто не заботилась о детях должным образом, плохо их кормила, им не хватало витаминов, солнечного света, еды, в конце концов. Это могло привести к задержкам в развитии и росте, может, у них был рахит. Дистрофия, истощение. Это всё может быть.
— А вторая версия? — Лине не хотелось её выслушивать, но дело есть дело. Такой подход Герман Кризберг одобрил бы.
— Если Таисия Павловна права, и её насиловал собственный отец, то от близкородственной связи могли родиться дети с отклонениями и даже мутациями. Кстати, то, что они были немые, это косвенным образом подтверждает. Я боюсь, что именно этот вариант вы и увидим в итоге.
— Какой ужас... — Новые повороты в деле заставляли Лину шмыгать носом, и она нервно ломала тонкие пальчики. — Господи, да что же это за кошмар такой, как вообще могут происходить подобные вещи? И никому не было дела...
— Вот это самое страшное, — сказал Герман, — людское равнодушие. Ну ничего. Мы выведем на чистую воду всех причастных к этой трагедии и покажем всему миру. Ты как, получше тебе?
— Ну да. — На самом деле Лине хотелось сжаться в комок и спрятать голову в ладонях, но она уже столько раз вела себя как плаксивая дура, что ей было просто стыдно. "Тоже мне, журналистка, ага. Трусиха-страусиха, чуть что, голову в песок. Дура ты, Трипольская, и как он тебя ещё терпит?" Герман тем временем глянул на часы и досадливо поморщился.
— Надо выдвигаться к станции. Значит так. Меня дня три не будет точно, завтра коллегия Минобороны, Данькино наследство, потом у меня свои съёмки и спецреп, не отвертишься. План действий такой. Я вернусь и займёмся судмедэкспертом, на удивление вменяемый мужик и тоже очень хочет разобраться в этом деле. У него первый раз мумии, надо понимать. Если повезёт и я с ним договорюсь, то постараюсь взять образцы ДНК детей и Натальи Сергеевны. В Москве отдам в одну частную генетическую лабораторию. По анализам посмотрим, какая из двух наших версий правильная. А ты, пока меня не будет, порасспрашивай ещё Горелова, съезди на СЭМЗ, вообще покрутись по городу. Только к этому чёртову дому не лезь. Не надо. Ещё не ровен час, на алкаша этого нарвёшься. Я, если что, всегда на связи, что-то найдёшь, пиши. Договорились?
— Хорошо. — Она вымученно улыбнулась. — Ладно, пошли к станции. Ты можешь ещё успеть на электричку от Подсолнечной, она пустая.
Они дошли до перрона, и Герман махнул ей на прощание.
— Выше нос, лисичка. И не такие проекты заваливали. Жаль, что приходится так быстро сматываться. Ну, на связи.
Светловолосая фигура смешалась с толпой пассажиров, промелькнула в окне вагона и растворилась в круговороте снующих людей. Лина молча смотрела на серо-красный поезд и теребила в руках рюкзачок.
"Почему "лисичка"? Это у него такие шутки своеобразные? Или это из-за пирожков? Или он просто простебался на прощание?"
Электричка взвизгнула и медленно тронулась на Москву.
* — Е...сь оно колом! (нем.)
** — Дерьмо... (нем.)
Продолжение: http://proza.ru/2019/01/07/1456