В 1948 году отец получил квартиру от института в центре города на улице Гоголя, и мы переехали на новое место. В то время на этой улице были, в основном, одноэтажные дома с небольшими дворами, но там же располагались ЦК партии и Горный факультет политехнического института, куда я поступил через несколько лет.
Когда-то, до революции, в нашем доме жил пристав. Дом был солидный со стенами в 3-4 кирпича, в нем летом не было жарко, а зимой холодно, подоконники были восхитительно большими, шириной, наверно, в пол метра.
Теперь я ходил в школу № 50 имени Сталина, расположенную недалеко, в трех кварталах от нас. Школа считалась одной из лучших в Ташкенте, в ней, наряду с детьми рабочих, инженеров, преподавателей учились дети партийных и государственных руководителей республики, в том числе, сыновья первого секретаря ЦК Усмана Юсупова и председателя Совмина Абдурахманова.
В нашем классе тоже были дети "сильных мира сего": сын одного из секретарей ЦК партии, довольно нагловатый парень, и сын зампреда Совета Министров Армен, очень возбудимый и простодушный парень, учившийся отлично.
Они ничем не выделялись среди нас, не кичились своими родителями. В классе обычно никто не придавал никакого значения этому, разве только учитель истории Никола иногда корил сына секретаря ЦК тем, что он позорит своего отца.
Когда мы выезжали всей школой с 7 по 10 класс на сбор хлопка в совхоз " Баяут" в Голодной степи и работали там целый месяц, вместе с нами весь этот срок были и сыновья Юсупова и Абдурахманова, жили в тех же условиях и ели ту же баланду.
Я перенес хлопковую кампанию тяжело и, хоть старался, но собирал хлопка мало, норму не выполнял. От необходимости постоянно нагибаться за коробочками хлопка болела спина, я тогда вставал на колени и передвигался на них..
Иногда, собрав фартук хлопка, кг 5, чтобы показать, что в поле выходили, мы с приятелем странствовали по окрестностям поселка, где жили. Как-то добрались до базара в близлежащем райцентре, Там я продал свои шерстяные носки, и мы купили и съели миску плова. Это был незабываемый день.
Поскольку в старой школе преподавался немецкий язык, а в новой английский, мне пришлось наверстывать упущенное. Отец устроил меня в кружок английского языка в Дом ученых. Преподавала там эмигрантка из США, хорошо знавшая язык. Я быстро догнал одноклассников, а главное, усвоил хорошее произношение.
По английскому у меня всегда были пятерки, и все же разговаривать на этом языке я не могу, а вот специальные тексты по геологии я перевожу со словарем неплохо да и без словаря могу понять, о чем там идет речь.
По работе мне приходилось нередко переводить статьи из журналов "Джеофизикс" и " Майнинг джорнэл", и даже отчеты Угандийской геологической службы. Так что обучение английскому не было напрасным.
В новой школе требования к учащимся были выше, но я довольно быстро освоился и учился хорошо.
О большинстве учителей у меня сохранились теплые и благодарные воспоминания, и я думаю, не только у меня. Об этом говорят прозвища, которые носили наши учителя: Никола (Николай Федяй) - учитель истории, Павлуша (Павел Гузар) преподавал географию, Лёва (Лев Рудницкий) - физику.
Самой яркой личностью был учитель математики Арам Хачатурович Айвазян или, по-нашему, по школьному, почему-то, Арон. Энергичный, требовательный до изуверства он умел заставить класс работать.
Опрашивал он очень эффективно. Трех учеников сажал на первые парты, пересадив сидевших там назад, и задавал каждому по задаче. Доску делил на три части, вызывал троих к доске, и они тоже решали задачи, каждый свою. Всему классу тоже задавалась задача, потом еще одна, а чтобы заинтересовать в их решении, решившему задачу первым ставил пятерку.
Все были заняты, а Айвазян в это время опрашивал еще кого-нибудь устно. В результате такого интенсивного опроса у каждого в конце четверти было по десятку оценок.
Несмотря на чудовищные задания и жесткие проверки, почти все ученики Арона уважали и даже любили, может быть, за ироничное, иногда саркастическое и в то же время справедливое к нам отношение.
" Елкин, солнце нашей школы, к доске!" - вызывал он одного из самых отъявленных лентяев. "Исупов, третий Гаусс, прекратите болтовню"- говорил он моему приятелю по старой школе, тоже перешедшему в пятидесятую. Класс настораживался: «Почему третий?» - "Второй рядом сидит".
Год или два он был у нас классным руководителем, а в десятом классе вдруг перестал ходить в школу, и нам назначили нового «классного». Ни директор, ни завуч нам ничего объяснять не стали, сказали, что уволен за аморальное поведение.
Поползли самые невероятные слухи, чаще всего говорили, что он оставался на оккупированной немецкой армией территории, и это, кажется, было действительной причиной увольнения одного из лучших учителей школы.
Перед выпускным вечером, собирая деньги на подарок новому классному руководителю, мы решили сделать подарок и Айвазяну. Мы знали его адрес и пошли приглашать его на вечер. Арам Хачатурович очень неохотно говорил о своем уходе, но согласился придти на вечер и подарок принял.
Как только вечер закончился, меня (я был комсоргом) и старосту вызвали к парторгу школы, и тот стал нас допрашивать, почему мы позвали уволенного педагога, почему не согласовали с директором. После проработки он нас отпустил.
Директор наш Ирванд Григорьевич Саруханов был весьма колоритной фигурой. Не знаю, каким он был директором, но методы преподавания у него были оригинальными. Учил он нас узбекскому языку.
После празднования очередного юбилея Октябрьской революции он приносил с собой в класс газету с призывами ЦК ВКП(б) на узбекском языке, вызывал кого-нибудь к доске и поручал переписывать лозунги с газеты на доску.
Все остальные должны были переписывать их в тетрадь, а дома переводить на русский, что было совсем несложно, имея соответствующую газету на русском языке.
Переписывание продолжалось до первомайских праздников, после которых мы начинали писать новые призывы, мало отличавшиеся от октябрьских.
Такой вот безупречно выдержанный политически способ преподавания узбекского языка, в результате которого я до сих пор, несмотря на склероз, могу, будучи разбуженным рано утром, бодро произнести: "Ленин байроги остида, Сталин рахбарлигида коммунизм галабаси сари олга." Этим лозунгом кончались и октябрьские, и первомайские призывы. Тот, кто жил в то время, поймет, даже не зная узбекского языка.
От школы у меня осталось некоторое знание узбекской грамматики, а, в остальном, мое знание узбекского сводится к словарному запасу, почерпнутому из общения с дехканами во время выездов на сбор хлопка или овощей, а также поездок в горы.
Неплохо знал узбекский язык и кое-чему научил меня отец, который во время наших посещений базара торговался по-узбекски, хотя торговцы обычно русский знали. В результате я могу поздороваться, попросить пить ( ичиш), продать яйца (тухум), молоко, ( сут ) или хлеб (нон ), поторговаться (неч пуль - почем? ), (арзон эмас - недешево ) и ответить на обыденные вопросы о здоровье, семье и т. п.
Хорошо помню я и свою учительницу химии Любовь Семеновну. Это, кажется, единственный предмет, по которому у меня в четверти была четверка. Любовь Семеновна имела скверную привычку вызывать меня на следующий день после того, как я уже ответил и получил оценку. Получив пятерку, я терял бдительность, естественно, химию не учил, а наша химичка, прекрасно знавшая эту особенность своих учеников, вызывала меня иногда по три - четыре раза подряд.
Мне тогда казалось, что она пристрастна лишь ко мне, и я не любил и химичку, и химию. Моя нелюбовь к химии перешла и в институт, где она, к счастью, была недолго.
Литературу я тоже мог возненавидеть, но я прочитывал все, входящее в программу, еще до того, как мы начинали проходить ее, определять «тему и идею произведения», характеризовать основные его «образы». Все это я умел делать, т. к. читал не только учебник, но и критические статьи, читал кое-что из Литературной газеты, которую постоянно выписывал отец.
Сочинения я насобачился писать так, как требовали в школе, но не думаю, что сейчас они бы мне понравились.
Литературу преподавала нам Заслуженный учитель республики, награжденная орденом Ленина, Агнесса Борисовна, которую ученики звали просто Агнесса.
Не исключаю, что когда-то она была прекрасным преподавателем, но мы ее не любили, хотя и побаивались. Ее взаимоотношения с классом лучше всего показывает такой эпизод.
Идет урок, Агнесса нам что-то рассказывает, большинство слушает в полуха и занято своими делами, негромкие разговоры сливаются в ровный гул. Вдруг Агнесса прерывает объяснения и грозно спрашивает: " Это что за разговоры? Я кому объясняю? Почему так безобразно себя ведете?".
Класс замолкает и настораживается. Агнесса обводит глазами класс и через некоторое время начинает снова: «Что за зловещее молчание? Почему не уважаете старших?» и пошло, поехало.
Класс был очень не однороден по составу, в нем были ребята из семей с разным достатком, с различным отношением к учебе, было несколько отличников, впоследствии получивших золотые и серебряные медали, немало хороших по успеваемости учеников, и они задавали тон.
Это не значит, что не было никаких эксцессов и скандалов. В один прекрасный весенний день некто из нашего класса, увидав с третьего этажа во дворе школы козу, решил накормить ее цветами, росшими в горшках на подоконнике. Еще кому-то эта идея понравилась, и вниз в бедную козу полетели горшки.
Вычислить, откуда они летят, не составляло труда, и через несколько минут у нас появился завуч Павлуша с незнакомым нам свидетелем наших подвигов. Последовала цепь всяких разбирательств и расследований. Были и родительское, и комсомольское собрания.
Мы метателей горшков не выдавали. Директор настаивал, чтобы родители воздействовали на своих детей и принудили выдать злодея. Не знаю, как другие родители, а моя мать сказала, что полагается на своего сына, и он сам должен решать, как ему поступить.
На комсомольском собрании, проводившемся без учителей, большинство высказалось за то, чтобы виновники сами покаялись в своих грехах, но их выдавать не стали. Узнала школьная администрация, кто кидал горшки, или нет, не помню. Но все обошлось, и дело было спущено на тормозах.
С Геной Исуповым уже не было прежней тесной дружбы, у меня появились новые друзья. Самым близким был Ренат Каипов. С ним мы позже учились в одной группе в институте, вместе занимались борьбой самбо, "диким туризмом". Дружим, звоним друг другу и встречаемся до сих пор, уже 70 лет.
А тогда мы делали вместе уроки или у нас на Гоголя, или у него на Чимкентском тракте, где он жил в большом дворе напротив табачной фабрики. Я хорошо знал его родителей, сестру Лялю. Мы были очень близки и временами неразлучны.
Очень дружны мы были и с Юркой (Юрием Станчевичем) Миленковым. Он жил недалеко от нас на Первомайской улице, в большом доме, где позже размещался Куйбышевский райисполком. Юра был спокойным выдержанным парнем. Он разделял мои увлечения природой и туризмом, тоже ходил в кружок краеведов во Дворце пионеров и ездил со мной в горы.
После окончания школы пути наши разошлись. Он поступил на мехфак нашего института и вскоре уехал в Минск, а потом в Ригу. Во время своей поездки в Ригу, в семидесятых годах, я пытался разыскать Юру через адресный стол, но без успеха. Не нахожу его следов и теперь.
Еще один мой школьный друг, Гена Кижайкин, как и я, увлекался охотой, горами. После окончания школы он учился на лесфаке Сельхоэинститута, работал в Министерстве лесного хозяйства Узбекистана (было такое, хотя лесов в Узбекистане очень мало)
Дружбу, как и любовь, часто трудно объяснить, иногда она рождается, кажется, на пустом месте, но обычно людей все же связывают общие интересы, увлечения, близкие взгляды на мир, на жизнь.
Со мной, по крайней мере, было так, может быть, потому что я своими интересами отличался от большинства одноклассников. Я мало интересовался спортом, не участвовал в спорах футбольных фанатов. Кино, хоть и любил, но не ходил по несколько раз на одну и ту же картину и не обсуждал горячо ее содержание подобно многим, не собирал фотографий актеров и актрис.
Я не ходил на танцплощадки, а на вечерах, в школе или в Доме ученых, где изредка бывал, чувствовал себя неуверенно, очень стеснялся. Мне хотелось научиться танцевать, и моя мама учила меня танго, фокстроту, вальсу, которые были тогда в ходу, и даже бальным танцам.
Одно время советские чиновники зачем-то пытались внедрить на танцевальных вечерах старые бальные танцы, а моя мать умела танцевать и польку, и краковяк, и па-де-грас, и мазурку. Это мне не пригодилось, а фокстрот и танго я освоил с грехом пополам, но всегда стеснялся своего неумения и танцевал только в знакомой мне компании на домашних вечеринках.
Я не особенно увлекался легкой музыкой, по нынешнему "попсой", любил (и люблю)русские народные песни, романсы, оперную и симфоническую музыку.
В школьные годы я не курил и не пил спиртного. В нашей школе, по крайней мере, мало кто из школьников курил, еще меньше выпивало, а о наркотиках мы и не знали. Были разговоры об анаше, но ее курили большей частью узбеки.
Десятый класс я кончил с золотой медалью и по тогдашним правилам мог поступать в любой вуз без экзаменов. Несколько человек из нашего класса уехали учиться в Москву и поступили в университет, в Бауманское высшее техническое училище.
Мог учиться в Москве и я, но получилось по-другому. Отец хотел, чтобы я продолжал его дело и поступил в сельскохозяйственный институт. Он убеждал меня, что, во-первых, это соответствует моему увлечению природой, и, во-вторых, откроет предо мной широкие перспективы благодаря его помощи и поддержке, а также богатой библиотеке специальной литературы, им собранной.
Мне же хотелось иметь такую специальность, которая позволяла путешествовать, видеть новые края и страны, и я подумывал о специальности геолога. Однако, мой брат Володя, учившийся на горного инженера-геофизика, считал, что будущее за геофизическими методами поисков и разведки нефти, руд и других полезных ископаемых, и убедил меня поступать на отделение разведочной геофизики, где учился он сам.
Сейчас я думаю, что мне все же следовало стать геологом. У меня не было в школе трудностей с физикой и математикой, но особого увлечения этими науками, нужными геофизику, я не испытывал.
В институте мне больше нравились геологические дисциплины, а такие науки как теория поля, высшая математика, теоретическая механика и радиотехника энтузиазма не вызывали. Кроме того, геофизические методы в то время, да и теперь все же имеют второстепенное значение, особенно при поисках руд, и моя специальность несколько ограничивала служебные перспективы.
Тогда все это мне не приходило в голову, и я, закончив школу, был принят без экзаменов на геофизическое отделение Горного факультета Средне - Азиатского политехнического института. Начался новый, студенческий период моей жизни.