Старые люди. Глава 3

Николай Панов
Тарантас, в котором ехал есаул Карпов, медленно тащился на юг, к его заветной цели, посёлку Соколинскому. Здесь, он намеревался отстать от большого обоза, который продолжит движение на Гурьев, скупая по пути следования чёрную икру и просоленную красную рыбу, а его, как важного и долгожданного кунака (гостя), встретят с распростёртыми объятиями местные старики. Так, по крайней мере, обещал перед своей кончиной его старший товарищ Бородин. Их дружбе было чуть больше десяти лет. Когда сотника Ахилла Карпова перевели с Дальнего Востока в Уральское казачье войско, он, однажды, наведался в редакцию газеты «Уральские войсковые ведомости», чтобы показать, а если получится, то и напечатать свои стихи, написанные ранее в Амурском войске. Усталый редактор газеты, Вячеслав Петрович Бородин, прочел их без всякого интереса и сказал:

– Писать, молодой человек, нужно про Урал, Уральск, Уральское казачье войско и Уральцев. Тогда будите иметь успех и понимание в войске, а моя газета с удовольствием станет печатать ваши замечательные стихи.

Правда, когда выяснилось, что редактор знаком с литературными трудами покойного родителя Ахилла Карпова, отношение к сотнику изменилось.

– Признаться право, не ожидал, что родитель ваш и есть автор знаменитого рассказа «Мантык – истребитель тигров», – явно с удивлением проговорил Бородин. – Читал в трёх номерах московского журнала «Природа и охота». Интересно, рассказ был подписан псевдонимом «Верненский гражданин», а говорилось в нём об уральском казаке – калмыке, который в одиночку, с двуствольным ружьём и кинжалом, ходил охотиться на тигров, и одержал тринадцать побед…

Однако первую встречу нельзя было считать началом дружбы. Скорее, это было «шапочное» знакомство, переросшее в дружбу, много позже. 

Перевод Ахилла Карпова в родное Уральское войско больше напоминал эпопею. По происхождению, из дворян Уральского казачьего войска, но его родитель служил в далёком Забайкалье, потом в Семиречье, в только что созданном новом казачьем войске. Сам же Ахилл, никогда не бывал раньше в Уральске. Хотя, он и учился рядом, в Оренбургском казачьем юнкерском училище, судьбе было угодно забросить молодого хорунжего на Дальний Восток, в Амурское казачье войско. Поэтому на него, сначала был подписан приказ о перечислении сотника Амурского конного полка Ахилла Карпова из войскового сословия Амурского казачьего войска в войсковое сословие Уральского казачьего войска. Затем, спустя почти два месяца, Высочайшим приказом, состоявшимся 17 марта 1896 года, Карпов (Ахилл) переведён в Уральское казачье войско, с зачислением в комплект Уральских казачьих полков.

Нахождение уральского офицера на льготе в войске, по сути, означало полуголодное существование на половину, и без того скудного, жалованья. Обычно, уральских офицеров выручало удачное рыболовство или богатое родительское хозяйство. Сотник же, Ахилл Карпов, не был прирождённым уральским рыболовом и не имел богатых родителей. Всё, чем он мог бы заняться, помимо военной службы, это писать стихи.

В голову есаулу Карпову лезли строки гимна амурских казаков:

Слава вам, братцы, герои – амурцы,
Слава лихим казакам!
Слава и честь пионерам Востока,
Слава Амура сынам!
Ровно полвека вы царскую службу Верой и правдой несли.
Ровно полвека  стояли на страже Граней родимой земли.

Сможет ли он, также пропеть гимн уральским казакам? А почему бы нет.

Бодро же стойте на грани России,
Смело глядите вперёд –
Сзади за вами стоит исполином Русский великий народ!

Честь же и слава Руси пионерам.
Слава лихим казакам,
Слава недремлющей страже России,
Слава Амура сынам!

А почему, Амура сынам! Ведь, можно громко заорать: «Урала сынам!»
Среди амурских и уссурийских казаков, было много уральцев. Одних, как его отца, Бонифатия Архиповича Карпова, посылали по жребию, другие же, ехали в дальние края по зову души, в поисках лучшей жизни.

Бонифатий Карпов много лет служил на Сыр – Дарьинских фортах: Раим, Кос – Арал и других. Был знаком с известным учёным Г. С. Карелиным. Затем судьба забросила его на пограничные поселения Амура и Уссури. Там пишет натуралистический очерк «Охота на Амуре», в защиту таёжных зверей, опубликованный в Санкт - Петербургских «Ведомостях». Затем было Забайкалье, правда, здесь Бонифатий жил недолго. С двумя сотнями приамурских казаков, направленных на формирование нового казачьего войска, Бонифатий Карпов прибыл в Семиречье. Выслужив свой срок и выйдя в отставку, он поселился с семьёй в городе Верном, где занялся на общественных началах озеленением города, как знающий дело садовник и лесничий. Здесь им были воспитаны два сына – троянца: Патрокл и Ахилл.

Последние годы жизни Бонифатия Карпова связаны с судебными тяжбами. Поводом для судебного процесса послужил его этнографический очерк об уйгурах (таранчи), которые бежали из Китая, приняли подданство России и поселились в Семиреченской области. Автор очерка, под псевдонимом К., обрушился с критикой на вице – губернатора Аристова, а тот подал жалобу прокурору Санкт – Петербургской судебной палаты. Возбудили «Дело об оскорблении в печати помощника Семиреченского военного губернатора Н. А. Аристова», в котором довелось поучаствовать знаменитому адвокату Кони. В ходе судебного расследования установили личность автора, а так же, вскрылись факты коррупции и другие безобразия, чинимые в области. Вице – губернатор Аристов был уволен с высокого поста. К сожалению, автор «Таранчинки» не дожил до начала судебного процесса ровно год. В конце октября 1892 года Бонифатий Карпов скончался, оставив после себя добрую память, как неутомимый труженик озеленения края и талантливый публицист, под именем «Верненский гражданин».

– Ваш бродь, – повернулся к Карпову извозчик, отставной казак Фокин, – надолго ли едем в Соколинский?

– Пока не могу знать,  – ответил офицер, прервав свои воспоминания, –  по обстоятельствам. А, что тебя, братец, так волнует сей факт? Ты же сказал мне, что в Соколинском у родственников остановишься. Насчет оплаты не тревожься, расчет будет полным, сразу по возвращении в Уральск.

Вероятно, Фокину наскучило сидеть молча, и он решил затеять разговор с пассажиром. Не знал только уральский казак, на какую тему будет лучше балакать с офицером, который ни обликом, ни манерами не был похож на уральца.

– Ваш бродь, нонешна весна, прям, никудышна вышла, – опять заговорил Фокин. – Лёд по всяму Уралу, до кех пор стоял. Через это и рыба плохо ловилась. Воды прибывало мало, Урал в трубе остался. Неделю назад в Свистуне, тамошние казаки пяток осятров пумали. Не успели привезти на базар, в Уральск, их в драку расхватали. Даже в Гурьеве, сказыют, мало рыбы ныне.

– Братец, а зачем же купцы обоз послали в Гурьев? – задал вопрос казаку Ахилл Карпов. – Неужели, порожняком съездят?

– Да, нет же конечно, ваш бродь, – ответил Фокин. – Начнётся севрюжна плавня, пойдёт рыба. Опять же, гурьевцы, те ещё в море рыбачат. Курхай!

Поговорив, ещё немного на разные темы, старый казак Фокин замурлыкал под нос унылую песню, а есаул Карпов снова предался воспоминаниям.

Года два назад, здоровье Вячеслава Петровича Бородина стало ухудшаться и он был вынужден оставить пост редактора. Ему предложили незавидную должность младшего чиновника для особых поручений при Войсковом Хозяйственном Правлении. Пришлось вернуться на военную службу, в чине сотника. Ахилл Бонифатьевич представил себе, каково это в возрасте шестьдесят, слишком, лет. Был же, когда – то, отставной поручик гвардии.  Здоровье его делалось хуже и хуже. Наконец, он совсем слёг. Как раз в это время он написал письмо в Соколинский, старику Евтихию Харитоновичу Дуракову, с просьбой принять для беседы есаула Ахилла Карпова.

– Ахилл, что скажу, нагнись ближе, – поманил рукой, лежавший в постели Бородин. – Мне поручение было, уже давно, написать историю уральского войска. Материал, кое – какой собрал, а за работу так и не принялся. После моей смерти, продолжи друг, задуманное дело. Я письмо написал Евтихию Дуракову, про тебя. Он один из самых уважаемых старых людей, без его слова писать историю войска не моги. Признаюсь тебе сразу, я так и не дождался от старых людей нужного мне: «Жалам!». Наказный то, Атаман поручил, а старые люди не одобрили. Сказали, нельзя родню последнего войскового атамана – уральца сажать за сочинение истории войска. Опять «бородинщина», из – под пера, выйдет. Мне же, сказали: «сыщи человека грамотного, без сродственных связей». Вот, на тебя, друг Ахилл, пал мой выбор. Ты, не обременён службой. Талантливый поэт. На своё место буду тебя прочить. В Хозяйственном Правлении и войсковой архив под рукой…

Через неделю, Бородина увозили в больницу, и он сказал, навестившему его Карпову, что ответ из Соколинского получен. Старые люди его ждут.

– Поезжай скорее, пока старик не передумал. Да, держи язык за зубами, тайну великую доверил тебе. Удачи, друг Ахилл! Прощай…

Карпов сначала намеревался отправиться до Соколинского на гребной барже с мукой, которая отходила из Уральска на Гурьев 19 апреля, но в последний момент передумал и нанял извозчика. Однако отъезд пришлось отложить на время. Неожиданно, 19 апреля, в Уральске прошёл первый весенний дождь с грозой. Продолжался он не более пяти минут, а уже на следующий день зарядили дожди осеннего характера, непрерывно лившие три дня подряд. Погода, как бы оплакивала умирающего В. П. Бородина. Он скончался в больнице, 21 – го апреля, в 2 часа ночи. Хоронили его 22 апреля.

В среду Ахилл Карпов помянул покойного товарища Бородина за обедом, а в четверг, 1 мая, вышел прогуляться по бульвару. В летнем помещении клуба играла музыка и была масса публики. Бульвар к этому времени был приведён в праздничный вид – аллеи тщательно подметены, а лавочки и фонарные столбы на главной аллее подкрашены. Однако малые размеры бульвара и большое количество публики, делали его похожим на базарный толчок.

– Вот бы, где пригодились талант и призвание покойного родителя, – подумал Ахилл. – Следовало бы расширить боковые аллеи, да снабдить их фонарями, да поставить большее число скамеек для отдыха.

Вернувшись на квартиру, которую снимал в Новосёлках, Ахилл обнаружил во дворе несколько женщин, занятых выделкой кизяков из перегнившего навоза. Хозяйка – вдовая казачка, лихо подбоченившись, стояла на пороге и зорко следила за работой нанятых работниц, из иногороднего сословия.

– Пора отправляться в путь – дорогу на низ, – сказал самому себе Ахилл, – иначе, завтра в Новосёлках ступить будет негде. В округе пустыри займут сырыми кизяками, а за ногами будет таскаться, ошмётками гавно. Завтра, как нельзя, кстати, купеческий обоз отправляется на Гурьев. Вот, с ними вместе и надо ехать. Ни один извозчик не возьмётся везти в такую даль, в одиночку. Время тревожное, разбойники балуют на дорогах.

Собрав наскоро дорожный саквояж, Ахилл отправился к казаку Фокину, промышлявшему частным извозом, сказать насчет завтрашней поездки.

– Ваш бродь, мне собраться, только подпоясаться, – весело проговорил Фокин, – мы за плату хоть куда свезём. В Соколинском сродня у меня, я у них на фатере постою. Глядишь, на севрюгу сплаваю с кумом…

Ахилл Бонифатьевич долго размышлял, как спросить Фокина про старых людей. Он понимал, что вопрос щекотливый, но любопытство распирало его во все стороны. Только за Лбищенском, Ахилл набрался смелости и спросил напрямую казака.

– Братец, не слышал ли ты, что – либо, про старых людей?

– Што ты, ваш бродь, про них, даже, всуе поминать нельзя, – прошипел Фокин. – Язык отрежут. Везде, глаза и уши.

– Иван Алексеевич, да полно тебе, ведь, мы одни едем, – успокоил его Ахилл. – Обоз в стороне идёт, кто нас в степи услышит?

– Не скажи, ваш бродь, и у степи есть уши, – промолвил Фокин. – Ладно, расскажу, что знаю. Старые, те люди, не по возрасту, а по службе в войске. Их праотцы первыми на Яик пришли, да остались навечно. Когда Захаров перепись провёл, то их не больше дюжины на Яике было, остальных кого – куда, по Расеи разослали, в разные службы. С тех пор, о них молчок.

– А чем же, они такое уважение заслужили?

– Скажем, у донских казаков, али кубанских, али других каких, – стал  объяснять Фокин, – наказный атаман войска сам себе хозяин. Как хочу, так ворочу. У нас, Уральцев, не так. Наказный атаман – голова, старые люди – шея. Куда шея повернёт, туда и голова смотрит. Что ни новый атаман, то едет на плавню, осенью, да по три дня в шатре сидит. Папаша сказывал, со старыми людьми балакает, как ему себя вести. Только один Ставровский сначала заартачился, стал свои порядки устанавливать, а войско против него возьми, да забунтуй. И казаки и офицеры. Сразу ему на место указали.

– Так, у нас Съезд Выборных от станиц является выразителем воли войска, – сказал Ахилл. – Выборные, ведь, принимают все судьбоносные решения, а Наказный Атаман утверждает их. Причем, здесь, старые люди?

– Э, нет, ваш бродь, – возразил Фокин. – Выборный, каждый за свою станицу печется, а старые люди за всё войско радеют…

– Долго ли, ещё ехать? – спросил Карпов, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Если к вечеру до Карши доберёмся, то день пути останется.

В Мергеневе путники сделали небольшой привал. Фокин завернул тарантас в придорожный шинок, который открыл рядом с почтовой станцией иногородний мужик. По рассказам казаков, у этого музлана, помимо выпивки, всегда была в наличие горячая похлёбка – джурма. Шинкарь называл свою похлёбку «затируха», и готовил всегда на мясном бульоне. Постной джурмишки у него никогда не бывало. Вероятно, его расчет был прост: под жирную пищу и водки больше казаки выпивают. Сидевшие за одним столом с Карповым и Фокиным, сламихинские казаки рассказывали, что в их краях вновь объявился разбойник Айдунгалий. Его почти поймали, но он сумел ускакать от погони и укрыться в Рын - песках.

– Братцы, а это не тот ли душегуб, который самарского купца убил? – спросил Фокин, а получив утвердительный ответ, вопросительно заявил. – Так, его вроде, как Алдангалеем, называли?

– Правда твоя, этого шайтана по всякому называют, – сказал сламихинский казак, – только сущность его звериная от этого не меняется...   

После нескольких ночлегов в войсковых посёлках, на пятый день пути, к вечеру, тарантас с есаулом Карповым въехал в Соколинский посёлок. На главной площади остановились на минуту и направились к правлению, у крыльца которого стоял поселковый атаман, урядник Дикин.

– Господин урядник! – обратился к атаману Карпов. – Как проехать к дому Евтихия Дуракова?

– Ваше благородие! – вытянулся в струну урядник. – Не извольте, ни о чём беспокоится, сей минуту провожу. Старик Евтихий предупредил о вашем скором приезде. Сам он уехал на низ, в Кулагин. Днями воротится, а вас приказал в своей избе разместить. За вами племянница его поухаживает, Акулина.

Изба Евтихия Дуракова снаружи имела вид неказистый: сложена была из воздушного кирпича, обмазана жёлтой глиной, с плоской крышей, похожа по форме на «крест». Два небольших окна глядели на улицу, остальные же окна выходили во двор, огороженный невысоким плетнём. На задах стоял огромный баз для скотины, за которым виднелась кошара для овец, тут же в стороне располагался навес, покрытый плетнями, а вот, рядом с крыльцом была коновязь. Ахилл зашёл в избу и обомлел, неказистая снаружи изба, оказалась с очень богатым убранством внутри. Глиняный пол в избе застелен домоткаными ковриками, а по стенам развешены добротные персидские ковры. Акулина показала Карпову его комнату, в которой стояли: железная кровать, резной из красного дерева стол, два стула и сделанная из тала этажерка с книгами.

– Располагайтесь, господин хороший, а потом приходите в летнюю кухню, ужином вас накормлю, – сказала скороговоркой Акулина и удалилась.

Поужинав, Карпов повалился на кровать и уснул сном младенца. После долгой и утомительной дороги, у него не осталось сил, чтобы раздеться. Во сне Ахилл увидел себя, косившим высокую траву на зелёном лугу.
Утром Акулина подала варёные яйца, белый хлеб, ещё тёплый, недавно вынутый из русской печи и поставила на стол чашку с каймаком. Завтрак был сдобрен вкусным плиточным чаем, из огромного тульского самовара.

– Спаси Христос, Акулина, – поблагодарил заботливую хозяйку Карпов. – Не подскажите, когда прибудет ваш дядя?

– Не нынче – завтра, должен приехать, – ответила Акулина. – Отдыхайте с дороги.

Ахилл принялся изучать содержимое этажерки, на двух полках которой, стояли рядами книги. Его внимание привлекла книга, лежавшая в стороне, в коричневой обложке, с диагональными светлыми полосами, сверху вниз. Чтобы добраться до названия книги на титульном листе, Ахиллу пришлось перелистать два чистых листа, пока его взору стал доступен текст:

«Историческое и статистическое обозрение УРАЛСКИХ КАЗАКОВ
Санкт Петербург в военной Типографии Главного Штаба Его Императорского Величества 1823».

На следующем листе был текст такого содержания:

«Печатать позволяется
с тем, чтобы по напечатанию, до выпуска из Типографии, были представлены семь экземпляров в Цензурный Комитет, для препровождения куда следует. Санктпетербург, мая 23 дня 1823 года.

Цензор Александр Бирунов».

На следующем листе, начинался основной текст, который представился Карпову важным и интересным по содержанию. Нумерация же страниц начиналась с цифры 1. Ахилл погрузился в чтение первой части, названной «Историческое обозрение Уралских Казаков (а)».

«Время, и образ казачьей жизни лишили нас точных и несомненных сведений о происхождении Уралских Казаков. Все исторические об них известия, теперь существующие, основаны только на преданиях, довольно поздних, не совсем определительных, и ни кем критически неразобранных, – говорилось в первом абзаце книги, а затем взгляд Ахилла скользнул по примечанию в конце страницы. – (а) Казак есть слово Татарское; ни один из народов Турецко – Татарских не произносит в оном «о» вместо первого «а»; Китайцы также говорят Хасак, а не Хосак. Причины сии побуждают и нас вместо Козак писать Казак. Соч. Ч. 1.».

– Вот, это да! – воскликнул Карпов. – Кто ж, сей мудрец, написавший этот чудеснейший трактат?

Ахилл начал перелистовать страницы, и на 33 обнаружил имя и фамилию автора: «Алексей Левшин. Писано в Уральске в ноябре 1820 года». А затем вновь погрузился в занимательное чтение.

«…дана им была на реку Яик с сущими при ней реки и протоки и со всякими угодья от вершин той реки до устья, Его Великого Государя жалованная грамота, чтоб им на той реке жить и владеть, и Ему Великому Государю служить казачью службу, и набираться на житие вольными людьми. Токмо – де та грамота в давних годах в пожарное время сгорела, а из которого приказа дана была, того ныне на Яике никто не помнит»…

На следующий день, после полудня приехал Евтихий Дураков со своим помощником Вениамином Алаторцевым. Поспели, как раз к самому обеду, на который Акулина приготовила наваристую щербу из севрюги и пироги с красной рыбой. К чаю были поданы каравайцы с курагой и черносливом. Уж, чего – чего, а вкусно поесть старик Евтихий всегда любил.

– На голодный корсак (желудок) не гоже вопросы решать, – сказал он Карпову. – Кушай, есаул, форфосную пищу, а завтра о делах потолкуем.

– Евтихий Харитонович, объясните, что значит, «Урал в трубе»? – наивно спросил Карпов.

– У брат, да ты не наш, не уральский, – проворчал старик. – «Урал в трубе», значит, мало воды с гор. В берегах остался, Яик – Горыныч. Ништо Бородин, царствие небесное, прислал ко мне балбеса? Завтра смотреть тебя стану...

После этих слов, старик Дураков встал из – за стола и пошёл спать.