Три туза и джокер

               
     - Дита, кисочка, это я, Жорж, - привычно запыхавшись, тарабондил я кулаком в ее красного дерева дверь, принеся ушатавшую мое сознания новость к ногам только хорошеющей с годами и расстояниями перфекционистки. Надо сказать, что я проснулся в четвертом часу дня, совершенно перейдя на австралийское время, ложась спать в семь, начале восьмого, жаль, что мои глаза не обладали свойством растяжимого и нелинейного времени и упорно отказывались видеть вечное лето за окном : привычные горы заледеневшего говна посреди бескрайней глинистой равнины с небрежно разбросанными тут и там тракторами новыми без колес и замершими в ажидиции весны комбайнами, на вытянутых стрелах которых кто - то висел, жутко раскачиваясь под арктическим ветром с Мурмана, может, Потупчик, подвешенная за шею, а может, и декабристы, разбудившие Герцена и ставшие сразу же страшно далекими от народа, бухающего вот уже неделю, отмечая наступление года Машки Шараповой по китайскому календарю, ужо, ужо гроханет триумфально неостановимая принцесса допинга, рванет килотонную мину замужества с Билли Гейтсом, крестным отцом ушлой Лизки Вишез, ночь с которой переполняла мои трясущиеся колени необъяснимой нежностью.
     - А, это ты, - зевнула матерая, нарисовываясь в дверях, - заходь, раз зашел.
     Она посторонилась, отодвинув чуть в сторону пышную грудь, надушенную жасмином и абрикосом, пропуская меня в свою кандейку, по - прежнему дислоцировавшуюся на борту  " Наутилуса ", держа в руке моток какой - то байды, я еще подумал, что, по - ходу, в портные завербовалась Дитушка, теребит метр портновский, собираясь мерять хер исчезнувшей с горизонта познания Бэйли, но приглядевшись, осознал как личность, что это : билетики, свернутые плотным цилиндром. Совсем обезумела старая, устроилась при небывалом росте экономики кондуктором троллейбуса  " Самарканд - Пешмерга ", продает за дым от паровоза билетики, штрафует зайцев и жестяным голосом произносит кошмарные в непонятности фразы в хрипящий с похмелья микрофон : " Моховые горы, город Бор, пригородный поезд отходит с пятой платформы, просьба пассажиров занять спасательные капсулы  " Ностромо ", ибо путь в Изабеллу Кларк, избранный многонациональным народом России, никто не отменял. Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи ". Пассажиры орут, выставляя опухшие от оптимизма рожи в мутные окна троллейбуса  " Крымнаш, мостнаш, семь ноль и ярославские роботы, Ваенга и китайские джинсы для всех ! " Троллейбус трогается и тут все замечают, что у него нет ни колес, ни седушек, ни крыши, ни х...я. Даже стен - и то нету. Ни хера нету, словно в  " Догвилле " расчерчены квадратики засранной предыдущими поколениями трудящихся земли, лежат кусочки страниц в линейку и клеточку с обозначением координат светлого будущего, тута - гектар Алины Хенесси неконьяк, тама - запрет Голливуда делегаткой Яровой, сзаду - мужественный человек Пехтин, не побоявшийся получить орден из рук тети Вали Матвиенки. Полный п...дец и прикуп рабочих, переехавших в Сочи.
     - Не, это натуральные билетики, - сказала чуть в нос Дита, падая на кушетку, куда тут же забрался и я, орудуя теплой рукой, угодившей куда надо. Она замурлыкала, прикрыв уставшие глаза шляпкой, кокетливо сдвинутой на высокий лоб мыслительницы, пока я изучал все целесообразные для женского организма покатости и выпуклости, решая наощупь проблему вымаливания прощения у моей Богини. Я уж думал, что забыл вздорную девку с хером, но мысли неостановимо кружились вокруг всей такой покинутой мною Бэйли, что я с трудом сдерживал слезы, представляя скандалы с Тархуном. Ходит плешастый по особняку Флориды, пеняет молчаливой не по годам Бэйли, зудит, как лихорадочный комар, закономерно указуя на сложности конкурирования заинтересованности в конечном результате, Бэйли стонет от горя, а потом вырывает мужу остатки волос, выгоняя того на мороз. Надо возвращаться, думаю, пропадет она без коалы, кто еще ей будет мозги еть ? Смешно и говорить. Поэтому, вдвоволь нагулявшись руками по жаркому телу Дитушки, я запел, сурово и негромко, как и подобает принесшему потрясающую новость мысли человеку думающему и развивающемуся.
     - На белом катере к такой - то матери ...
     Принуждая себя к серьезности, что привычно и всегда, оборвал песню и, закурив пару сигарет, протянул одну музе, зажал вторую в углу решительно искривленного рта и прокинул как бы невзначай заинтересовавшую меня новость :
     - Узнал я, Дитушка, кисочка, что, оказывается, черножопый композитор Хачатурян еще до половецких плясок придумал оперу  " Капитан Гастелло ". Там - п...дец. Литаврами изображает надрывный рев подбитого двигателя бомбера, оперные певцы рычат раненным в жопу бортстрелком о жизни, такой молодой, о комсомольских взносах, оставшихся неуплаченными, но долг зовет е...ся о планету со всей резкостью и четкостью патриотов.
    Я выпустил клуб сизого сигаретного дыма к потолку и продолжил :
    - И прорубило меня, что я даже не знаю наименований членов экипажа ! Их же там пять, что ли, летунов терсилось, один вел, второй штурман, третий пулеметом орудовал, четвертый хвост крутил самолету, короче, бригада. А решение въехать в почву принимает по всем понятиям Устава командир. Несправделиво, думаю, интересно, они хоть проголосовали мандатами или партбилетами перед тем, как мырнуть внутрь гумуса. А потом понял, что они в свару разыграли это героическое намерение отомстить самолетом ордам немецко - фашистских захватчиков, скудоумно зная, что обученный летчик стоит три копейки, потому как никто его и не обучал, а самолет - вещь. Он железный.
     Представил, как бортрадист кричит  " Тридцать одно ! " и тащится, разворачивая бомбер домой, штурман бросает карты на приставной столик, а Гастелло, гад нерусский, вымахивает три туза и все бледнеют и шатаются. Изабелла, Рокси, Хоткинкиджо, джентельмены. Как говорится, покажи больше.
     - Знаешь, - засыпая на груди Диты бормотал я, переполняясь жалостью к проигрывающей Богине, - если бы я был в экипаже, то вынул бы я джокера, меняя правила игры в свару на ходу во имя любви.
     Дита гладила меня по голове, а я видел во сне хихикающую Бэйли, загребущими руками хватающую коалу за уши, расцеловывая свое трудное счастье в надутые гордостью щеки, за которыми лежат про запас листочки пахучего эвкалипта.