Это была авантюра чистой воды - найти место, где стоял хутор моего деда, которого нет ни на одной из известных мне карт прошлого века: ни на верстовках, ни на картах РККА, ни на картах Стрельбицкого. Другие хутора есть, а нашего нет. Батаево, Татариново, Мусин починок, Наволоцкий и десятки других спрятавшихся в лесу, один два двора, как правило, одна семья,они на картах есть, а Питерского нет, и Шабалина нет. На расстоянии две версты от деревни Селино стояли эти хутора. Известно, что располагались они на речке Портюг. Какой такой Портюг? Их целых три около Селино : Ночной Портюг, Дневной Портюг, и, собственно, сам Портюг. Небольшие, метров 6 в ширину, но очень чистые, как оказалось, речки, берега которых облюбовали трудолюбивые бобры. Следы их зубов мы то и дело встречали на поваленных и обточенных как карандаши деревьях. По мнению исследователей топонимики Портюг это не то изба, не то крепость.
А собрались сюда, в Селино, потомки жителей окрестных деревень, чтобы установить памятник шестерым жертвам кампании продразверстки, невинно убиенным 4 ноября 1918 года крестьянам. Тогда без суда и следствия прадеда моего Шабалина Антона Васильевича, жителя хутора Питерский, убили.
Ноябрь – время не самое благоприятное для путешествия на русский север, на границу Вологодской и Костромской областей - слякотно. Прямо в аккурат на этой границе этих областей хутора и находились. Без помощи местных жителей мы, конечно, туда бы не добрались. Низкий поклон и благодарность за это Забаеву Александру Степановичу. Родственник он мне аж с двух сторон, и со стороны Смирновых и со стороны Шабалиных. И ведь с погодой как везло – с утра дождь, а вышли на улицу – глянь и распогодилось. Вечером, уже уставшие только успели добраться мы до избы, и сильный дождь начался вновь. В деревне Селино, жилых домов немного, в основном полуразрушенные строения. Школа и клуб светятся пустыми глазницами. Бывший магазин активно разбирают охочие до дарового материала мужики - выкупили на вывоз, сбрасывают с крыши листы кровельного железа, с удивлением поглядывая в нашу сторону - откуда столько народа в заброшенной деревне? Приехали в деревню потомки расстрелянных крестьян и каждый пошел родной земле поклониться. Кто с печалью стоял у полуразрушенного дома, кто земельку набирал на месте где когда-то дом стоял, что бы её потом на могилку предков рассыпать. Посреди деревни стела памятника погибшим во вторую мировую жителям Селинского сельсовета. После войны в деревне из двенадцати дворов стало восемь вдовьих. По дороге вдоль деревни ходили мои предки к церкви. На Троицу и Покров были большие гуляния. По этой дороге из-за Портюга, с хуторов и из окрестных деревень стекалось население. Гармонист, а за ним в ряд красавицы местные. Песни, пляски до ночи. Девчонки в этих местах, говорят, самые красивые были, не то, что в Козлихе. Далась им эта Козлиха. Дядька мой как только переберет, так грозился пойти в эту Козлиху и со всеми разобраться.
Коровы, почитай, почти в каждом дворе до войны были. После Покрова кто позажиточней бычка закалывали, мясо солили, а как пост начинался, это самые морозы, просоленное мясо развешивали на понебье – это так в этих местах чердак называли. Мясо вялилось на морозе и от этого получалось очень нежным. Всю зиму бабы воду в ледники заливали. Ледники - сараи с подвалами. Черпали воду из колодцев и заливали. Замерзнет вода, потом следующий слой и так доверху, а верх мхом укрывали, на него кадки с продовольствием ставили, холодильников же не было, до шестидесятых годов в деревне ни у кого холодильников не было. Летом в этих ледниках продукты хранили, лед подтаивал потихоньку, но все лето там было холодно.Экзотика по нынешним временам. Избы здесь даже от костромских отличаются. В костромской деревне дома на каменном фундаменте - цокольный этаж, уходит наполовину в землю. А в Селино старые дома особые, такой, наверное, и у моего прадеда был. Дом о пяти, украшенных наличниками, окнах, стоит нижним венцом прямо на земле. И перед домом тротуар из досок, постеленных в незапамятные времена, и ведь не гниют же. Вход в дом сбоку. Дверь из досок сантиметров семь толщиной, подогнанных так, что строители пирамид позавидовали бы. Крючки, защелки, ручки ручной работы, небось, дед еще ковал на всю округу еще в начале прошлого века. Говорят, кузнец был от бога. Высота двери полтора метра. Не потому, что люди жили маленького роста, а чтобы в дом с поклоном входить. За входной дверью лестница на два метра вверх, дальше коридор. Это помещение называется мост. Соединяет это холодное помещение отапливаемую часть дома, это налево и сеновал, это направо. Жилая часть дома с печью и лежанкой начинается на высоте метра два от земли , на мосту есть люк, западня называется. Там припасы хранятся. На сеновале тоже уровни разные, вниз по лестнице, если спуститься с моста, помещение, где скот стоял, телеги и всякая утварь хозяйственная хранилась, а лестница, которая вверх идет это на понебье, помещение над жилой часть дома. На сеновале на уровне второго этажа перекрытие из бревен с расстоянием сантиметров десять. Там сено, хранилось. И дверь оттуда во двор низехонькая, на высоте удобной, чтобы сено это на сеновал с телеги забрасывать. И запах…запах дерева, сена, пыли и чего-то еще. От него голова кругом идет, и хочется вдыхать его всеми клетками тела.
Язык здесь тоже особый, вроде и по русски, но не сразу поймешь. Местное словечко – «буде». : « Я, буде, сейчас разберусь с тобой» - в переводе – может быть. А есть слово, оно как паразит –«бат», типа, говорят. И еще, -«Дучи»: «пойдешь на чердак, прихвати дучи ведро». По пути, значит. "Выскерь"- это дерево упало, и корни торчат. Дерево падает, корни выворачиваются. "Бачаги" - промоина на дне реки. "Голбец"- ларь для хранения продуктов.
-А это чей дом? – А частники, Демины жили. А здесь Меньшиков Анатолий Николаевич, бригадиром работал много лет в колхозе, а потом женщина жила, из Федоровского переехала. Шадрины что ли? Нет, Соколова Валерия Михайловна, а тут однофамилец мой Забаев Геннадий.
Пошел пустырь, никаких признаков стоявших домов нет: «Так тут, наверное, дома, Егеревых и стояли. Вон там, где черемуха, жила Агафья, а вон там дальше был сыромаслозавод». - Александр с печалью обводит взглядом пустынное поле, до самого леса ни одного строения, кивает по сторонам: «Там вот коровник был на сто коров, а там на сто пятьдесят».
Сейчас там только волки и медведи гуляют, да охотники ищут встречи с ними. Мы миновали деревню и по разбитой колее двинулись в сторону речки Портюг. Налево дорога на Заболотье, а нам прямо на Ледянки. Названия хуторов и починков, которые потом разрастались до деревни давались , как правило, по имени основателя или по месту откуда их владелец переехал. Вот и деревня Ледянки в метрических книгах за 1901 год означена как починок Ледянский. Батаево, Татариново, Мусин починок,хутор Наволоцкий с 1903 года в метрических книгах означен, это все от фамилий основателей. Дождь не то есть, не то нет. Влажная взвесь висит в воздухе. По разбитой колее, где и лесовозам то не пройти, хлюпая жижей пополам со снегом, потопали мы в сторону хуторов, стертых с лица земли вместе с населением социальными экспериментами строителей очередной утопии, с таким остервенением тащивших упирающееся крестьянство в светлое будущее, что от населения только щепки летели. Кого в лагеря, кого на север на перевоспитание, а кто и сам стух от этого издевательства.
Жить на земле в достатке можно, только если ты эту землю любишь. А если она не твоя, то любовь означенная товарно-денежными отношениями, да еще управляемая сверху, и не любовь вовсе.
Мост через речку Портюг разломан - нагромождение из досок и бревен.
Дальше идем через луг с засохшей растительностью. Да что там по пояс, в рост человека травы! Это ж какие роскошные травы родит эта земля! Коси - не хочу. Коровкам раздолье, только вот нет этих коров. Сворачиваем с дороги, минуя корабельные сосны. В конце семнадцатого века леса в верховьях р. Портюг
объявлены Петром I заповедными. Говорят, их волоком из кологривских лесов в Архангельск таскали на строительство российского флота, а сейчас заграницу. Да уж и тащить сегодня нечего, все повырубили.
Довоенное, до первой мировой войны, время – абсолютный расцвет Кузьминской волости. Проживало около семи тысяч человек . Потянулись сюда в начале прошлого века крестьяне из малоземельных волостей Вятской и Вологодской губернии. Кто на заработки, а кто и землю покупал, хозяйство разворачивал. У прадеда моего на хуторе Питерский мельница была и кузница. До места, где стояла мельница, мы не дошли. А была она, говорят, справа от моста через Ночной Портюг, мельницу тоже на дрова после войны разобрали. Это надо было нам от сломанного моста на реке Портюг, который мы миновали, идти на Ледянки прямо на сосны. Красавицы-шапки в небо уходят. А там метров через пятьсот еще должен быть через Ночной Портюг мост или остатки от него. Достоят ли эти корабельные сосны до нашего следующего визита в эти края, не знаю, уж больно активно идут вырубки лесов.
Мода была в начале прошлого века среди хуторского населения тех краев. Странная мода - сажать перед домом тополя. Это и позволило найти место, где дом стоял. Это на юге тополь - король. Метров по тридцать в высоту, и не обхватишь, а здесь самый толстый тополь ладонями обнять можно. Но выжил южный тополь в костромской тайге и дал корневую поросль и через сто лет на месте дома разобранного на дрова, уже и не помнит никто, когда разобрали, роща тополиная в диаметре метров пятьсот стоит. Из космоса видна эта тополиная роща – чудо среди корабельных сосен и берез. Серым пятном эта рощица среди зеленого моря тайги светится на карте Гугл. И не только на месте хутора Шабалин, а и на месте Батаева и других хуторов тоже рощи тополиные есть. Дед мой в колхоз так и не вступил, уехал в Мантурово в предвоенные годы. Ему такой продналог назначили, что либо в колхоз, либо уехать. Налог тогда сельсовет на собственника мог наложить любой, какой посчитает нужным. В Мантурово судебные приставы его разыскали и конфисковали и кузню и все имущество в счет уплаты налога. Отобрали даже новую гармонь, которую он сыну подарил за помощь в кузне. Говорят дядька мой, тогда вцепился в эту гармонь смертной хваткой, еле отодрали от пристава мальчонку. Многие тогда покинули насиженные места, кому охота за палочки работать. Это когда в колхозе тебе не зарплату выдают, а в книге учета трудодни отмечают – палочки ставят. Остались тогда в этих краях только оптимисты, а сейчас там и не живет никто- пустыня.
Углубились мы в рощу. Где дом стоял незнамо. И ведь могли мимо пройти - шаг влево, шаг вправо, а вот натолкнулись на два жёрнова. Выточенные из цельного камня – бетона-то не было, в диаметре метра по полтора – не меньше, опоясанные металлическим обручем – как пить-дать дед, а может прадед – кузнец их оковывал, посередине жерновов отверстие, и лежат рядом. И не мы первые на них наткнулись, кто-то тряпочку на дереве рядом оставил. Всё-таки языческое нутро не выбить в русском человеке. Понавешали и мы на соседнее дерево ленточек и шнурочков. И визитки оставили, медведям, наверное. И, конечно, бутылку на жернове, но без закуски - мхом занюхают. Торжественно поклялись вернуться сюда на медовый спас – язычники, и побрели в обратный путь, полные благодати на нас нисшедшей, я полагаю, от предков. Это удивительное состояние близкое к катарсису, когда ты приходишь в полный восторг и умиление от веточки на дороге или отражения неба в луже. "Увидеть небо в чашечке цветка".А какие удивительные мхи и лишайники там в лесу! Серо-зеленые розы на деревьях, а еще зеленые мочала висят с деревьев клочьями, словно леший через чащу лез и шесть на деревьях оставил - мох бородач. На пне поганки какие-то - грибы похожие на лисички, ядовито яркие в блеклом лесу. Краса несъедобная.
На обратном пути дошли до слияния Дневного и Ночного Портюга, на стрелку. Там бобры устроили плотину, на берегу заточенные как карандаши деревья повалены , бобры постарались. Березы, вдвоем еле обхватишь, и не то колодец бывший, не то родник-вода чистая. Глубокий:двухметровая палка не достала дно. Видели еще одно чудо, сработанное по древним лекалам - западню для волка. Дерево на высоте метра три, не меньше, расщепляется, и в расщепу вставляется палка с приманкой. Говорят, кабанью голову мостят. Волк прыгает, за добычей, выдергивает ее, расщепа схлопывается, и волчья лапа попадает в капкан. Может для кого это приспособление и знакомо, мне так в диковинку.Оказывается эта ловушка называется рожон. Да, да! тот самый рожон на который лезть не рекомендуется. Во всезнающем интернете я нашла такую информацию об этом приспособлении:
"Очень хитроумный и эффективный самолов на хищников. Разного размера рожоны (рожны?) ставили и на лисицу, и на волка, и на медведя.
На центральной пике закреплялась приманка, скажем, тушка птицы или рыбины. И... И всё.
Зверь стремился достать приманку и становился на задние лапы, опираясь передними на трезубец. В конце концов его лапы оказывались между зубьями и защемлялись намертво. Использовались по всему Северу".
Вот и мы все попались в такую расщепу, за светлое будущее, нарисованное коммунистами. Выжили всех с земли разными путями, самых хозяйственных и крепких во времена гражданской войны, потом оставшихся раскулачили, тех, кто выжил, споили. Теперь потомки убежавших сидят по городам, обратно не затащишь. Но когда бывший крестьянский внук или правнук смотрит на бывшие собственные пустые поля , сдобренные потом и кровью предков, печаль и ностальгия сосет каждого, но навряд ли они вернутся - на генетическом уровне отбили у всех охоту к труду на земле.
Продолжение
http://www.proza.ru/2018/01/23/2061