А началось всё с неутолимого любопытства голландского торговца галантереей Антони ван Левенгука. Для жителей его родного города Делфта парень вообще был местным дурачком — всё свободное от торговли время он шлифовал стекла и изготавливал линзы. Хобби такое было у Левенгука.
Для своего времени он был не только дурачком, но и невеждой! Знал лишь голландский язык и не умел читать книги на латыни. А без этого человек XVII в. не мог постичь премудрости науки. Впрочем, только азартному невежде могло придти в голову соединить линзы и рассматривать через них чрезвычайно мелкие предметы. Вот и получилось, что именно Левенгук придумал микроскоп — отозвал людей от созерцания неба к созерцанию глубин мироздания внутри сущего.
Однажды утром, когда глупцу шёл уже пятьдесят третий год, придумал он посмотреть в микроскоп на капельку чистейшей дождевой воды. И что же он там увидел? Множество малюсеньких зверюшек, которые сновали туда-сюда и жили своей странной, одним им понятной жизнью. Так были открыты простейшие клеточные организмы и бактерии. Микроскоп Левенгука увеличивал в 275 раз, а линзы в нём были столь тщательно отшлифованы и подогнаны, что чистоте видимости может позавидовать даже современная техника.
Вскоре открытие натуралиста стало известно всему учёному миру Европы. Судьба позволила Левенгуку сполна вкусить славу мудреца и принимать у себя в гостях знатнейших особ, кто пожелал собственными глазами увидеть таинственных зверюшек. Правда, передавать кому-либо тайну микроскопа изобретатель не пожелал — так и умер в возрасте девяноста двух лет, упрямо оберегая её от потомков. Пришлось учёным самим изобретать собственные приспособления из линз. Благо, микроскоп голландца был убедительным доказательством такой возможности.
Смерть настигла Левенгука в самом преддверии коренных изменений в европейском обществе, когда наука стала превалировать над религией. Церковь быстро теряла свои главенствующие позиции, гражданское общество агрессивно наступало. Во Франции семимильными шагами приближалась эпоха маркизы Помпадур, а вместе с нею тот самый блистательный век Просвещения — век Энциклопедии Дидро, философии и романистики Вольтера, Монтескьё и др. Из Англии же распространялись по свету открытия членов Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе, которое провозгласило, что знание дают исключительно эксперимент и расчёты, но никак не слова религиозных авторитетов. Светилами Королевского общества были основатель науки химии Роберт Бойль и великий Исаак Ньютон.
Вместе с Просвещением в Европу пришла мода на атеизм. Церковь более не могла его преследовать — хотя общество ещё не стало свободным, но абсолютные монархии уже старательно изображали своё свободолюбие и уважение к закону. И как это нередко бывает во времена либеральных трансформаций, заодно с общими свободами как чертик из табакерки выскочили очередные сексуальные свободы. Если угодно, «цивилизованным» обществом была сделана заявка на сексуальную революции. Весьма своеобразная заявка, надо сказать.
«Спорный вопрос, из-за которого лучшие друзья превращались в заклятых врагов, а профессора готовы были расколоть черепа священникам, заключался в следующем: может ли живое существо зародиться самостоятельно, или же у каждого живого существа обязательно должны быть родители? Создал ли творец все растения и всех животных в шесть дней и затем взял на себя простую роль директора-распорядителя Вселенной, или же он и теперь развлекается тем, что разрешает новым живым существам возникать чудесным образом из “ничего”?»*
________________________________
* Поль де Крюи. Охотники за микробами. — М: Главная редакция изданий для зарубежных стран издательства «Наука», 1987.
Как ни парадоксально, но передовая наука XVIII в. упорно утверждала, что жизнь возникает самостоятельно. «Большинство мыслящих людей склонялись к убеждению, что некоторые животные не имеют родителей и являются несчастными незаконнорожденными детьми отвратительного месива из разных грязных отбросов»*. Наука провозглашала право природы на чудеса — на рождение жизни без совокупления мужского и женского начал!
____________________________
* Там же.
Надо признать, что идея самозарождающейся жизни появилась ещё в древности. Чтобы не уходить в самые глубины, отмечу, что даже Платон и Аристотель не сомневались, что вся природа мёртвая, а живыми оказываются только те некогда мёртвые части её, на которые снисходит по своему желанию некое живое начало, по Платону — бессмертная душа или психея. Поскольку Аристотель являлся высшим авторитетом средневековой Европы, самозарождение жизни признавалось тогда не требующим доказательств постулатом.
Безусловно, возникал вопрос:
— А может ли самозарождаться человек?
— Да, может, — отвечали одни учёные. — Полностью сформировавшийся человек приходит в мир в сперматозоиде, который сам собой рождается в мужчине. Только человечек этот очень-очень маленький. Чтобы крошка начал расти, надо поместить его в надлежащий сосуд, где он мог бы свободно развиваться. Таким сосудом является женское чрево. Но с не меньшим успехом можно вырастить человека в колбе — достаточно создать там благоприятные условия. Учение о том, что уже готовый малюсенький человечек вырастает в чреве матери до размера младенца, получило название преформизм — «заранее образованное».
Человека, который вырос в младенца вне чрева женщины, назвали гомункулом. Согласно рецепту великого швейцарского врача и алхимика XVI в. Парацельса, для выращивания гомункула в колбе помимо сперматозоида требуются растворенный в воде конский навоз, постоянный подогрев и магниты.
— Нет, — говорили другие учёные. — Жизнь рождается из мертвой природы сама собой и благодаря имеющейся повсюду живой силе. После рождения, организм постепенно развивается во взрослую особь. Это учение получило название эпигенез — «после рождения».
Как бы там ни было, но обе ведущие «научные» теории утверждали, что живые организмы могут рождаться без родителей, сами собой.
Удивительно то, что опровергнуть столь наивные представления о природе жизни энтузиасты-исследователи додумались только в XVIII в.!
Вплоть до этого времени повсеместно считалось, скажем, что мухи рождаются из гниющего мяса. Это был не требовавший доказательства факт. Но вот в Италии объявился врач и натуралист Франческо Реди, который провёл неожиданный эксперимент. А именно: поместил куски свежего мяса в одинаковые горшки, часть горшков затянул кисеёй, не позволявшей мухам добраться до содержимого, и оставил приманку гнить. В горшках, куда мухи имели свободный доступ, вскоре появилась их молодь. В горшках, закрытых кисеёй, мухи не появились — там родители не смогли отложить в мясо яйца. Это для нас, жителей XXI века, в результатах исследований Реди нет ничего удивительного. Мудрецов XVIII в. эксперимент Реди ошеломил — был опровергнут сам Аристотель!
Наиболее упорные сторонники самозарождающейся жизни сочли «мушиный» эксперимент случайностью. Британский священник и любитель-натуралист Джон Тербервилл Нидхем опубликовал в 1750 г. в Париже книгу «Наблюдения новых Microscopiques…». Там мыслитель на основе экспериментальных исследований доказывал, что все живые существа, от малюсеньких «зверьков» Левенгука до человека, порождены гнилью.
В доказательство своего «учения» Нидхем описал следующий эксперимент. Им была исследована баранья подливка, взятая прямо с огня. Ее слили в бутылку и, чтобы внутрь не могло попасть ни одной живое существо, плотно закрыли крышкой и обмазали сверху мастикой — смолистым веществом. Поскольку ещё экспериментами Левенгука было установлено, что малюсеньких зверьков убивает всё горячее, бутылку для верности поместили в пышущую жаром золу, а затем на несколько дней оставили в покое. Через время Нидхем рассмотрел капельку подливки в микроскоп и был поражён: она кишела разнообразными зверьками Левенгука, причём некоторые из них напоминали малюсеньких червей! Значит, в бутылке сами собой зародились ещё и черви. Для чистоты эксперимента Нидхем проделал те же манипуляции с миндальным отваром и с подмокшей пшеницей. Результат получился тот же.
Со времени публикации этого научного труда Нидхем получил прозвище Человек-червь.
О своих исследованиях священник доложил Лондонскому королевскому обществу. Учёные мужи, недавно разочарованные экспериментами Франческо Реди, пришли в восторг от опытов Нидхема! Ведь экспериментально была доказана правота Аристотеля и Платона. Поддержал англичанина и французский натуралист Жорж Луи Леклерк дю Буффон, автор знаменитой «Естественной истории». Нидхем и его сторонники, проповедовавшие учение эпигенеза, торжествовали…
И тут объявился Вольтер. А там, где появлялся Вольтер, всегда следует «шерше ля фам».
В далёком 1733 г. любовницей, а затем и гражданской женой прославленного философа стала Габриэль Эмили ле Тоннелье де Бретель, маркиза дю Шаттеле-Ломон. Они с Вольтером сожительствовали вплоть до кончины маркизы в сентябре 1749 г. Эмилия обожала естественные науки, была блестящим физиком-экспериментатором и математиком. Достаточно сказать, что в 1746 г. маркизу одной из первых женщин в истории избрали членом Болонской академии наук, а в математике признали соперницей самого Леонарда Эйлера. Сожительница консультировала Вольтера при написании популяризаторских книг по проблемам естественных наук. Эмили умерла от послеродовой горячки, подарив Вольтеру единственного ребенка — дочку. К сожалению, девочка отошла в мир иной следом за матерью.
Первым браком маркиза была замужем за королевским губернатором в бургундском Семюр-ан-Оксуа. Женщина родила троих детей, после чего оба родителя сочли свои супружеские обязанности исполненными и расстались. Эмили уехала в Париж, где погрузилась в мир науки и старалась не переступать границ приличий. Однако любовники у неё имелись и до Вольтера. В основном это были учёные мужи, в частности, видный французский математик, естествоиспытатель и астроном Пьер Луи Моро де Мопертюи. И хотя Мопертюи был любовником маркизы недолго и быстро получил отставку, Вольтер почему-то ужасно ревновал к нему Эмили. Мыслитель уважал научные достижения соперника, но ревность пересиливала. Причём после кончины возлюбленной она переросла в ненависть и распространилась на друзей и единомышленников Мопертюи.
Мопертюи был убежденным сторонником эпигенеза и выступал в тесном содружестве с Буффоном и Нидхемом. Как результат, имевший к естествознанию весьма отдалённое отношение, Вольтер автоматически стал убеждённым сторонником преформизма, а Бюффона и Нидхема счёл своими врагами. Он объявил всем им войну. Воевал Вольтер словом, сделав его для многих если не смертельным, то морально уничтожающим оружием. Правда, философ, как правило, воевал единовременно на десятках фронтов и с десятками противников. Это немного облегчало участь побеждённых.
С 1750 г. Вольтер и Мопертюи жили в Берлине и служили при дворе прусского короля Фридриха II. Вольтер был камергером, Мопертюи — президентом Берлинской академии наук.
Случилось так, что Мопертюи пригласил в Берлин своего однокашника, видного швейцарского математика и философа Иоганна Самуэля Кёнига. Как и большинство швейцарских интеллектуалов XVIII в. Кёниг был человеком «передовых», то бишь либеральных взглядов. По этой причине он мотался по Европе и нигде не мог удержаться на долгое время — как только начинал «искать правду», его сразу же гнали прочь. Мопертюи уже несколько раз помогал приятелю в Париже, а теперь вот пригласил его в Берлин.
Едва Кёниг появился в стенах академии, как сразу же, в первый же месяц, вознамерился оспорить приоритет Мопертюи в одной философской теории, которою француз весьма дорожил. Доказывая вторичность идей Мопертюи, Кёниг даже предъявил этому доказательство — частное письмо, согласно которому якобы философ Лейбниц высказывал ту же идею, но гораздо раньше Мопертюи. Начался скандал, который быстро захватил весь учёный мир Европы! Мудрецы разделились на сторонников Кёнига и на сторонников Мопертюи, причём большинство учёных оказалось в лагере первого. Прав же, если верить современным непредвзятым исследованиям, был Мопертюи — Кёниг предъявил подложное письмо.
Все бы хорошо — ну, поругались учёные мужи, чай не в первый раз. Но в своё время по рекомендации того же Мопертюи Кёниг был учителем математики и философии у покойной Эмили дю Шаттеле-Ломон. Да ещё и Вольтер злился на Мопертюи. А тут ещё последний не удержался и нажаловался королю, после чего Кёнигу отказали в службе, и тому пришлось уехать в Нидерланды.
Вольтер решительно встал на сторону обиженного профессора. Мопертюи отреагировал незамедлительно — в немецкой прессе появилось «Письмо к публике», в котором неизвестный автор осуждал Кёнига и с издёвкой прошёлся по малосмыслящему в науке Вольтеру. Затем «Письмо к публике» вышло в Берлине отдельной брошюрой — на титульном листе её были изображены корона, скипетр и прусский орёл. Для узкого круга придворных это был знак, что «Письмо…» либо написано самим королём Фридрихом II, либо получило его полнейшее одобрение. Вольтеру же брошюра сообщила о том, что он впал в немилость у короля и скоро будет уволен. А ещё она означала, что Мопертюи в данной дрязге стал лишь орудием Фридриха II, который искал повод без громкого скандала и выяснения отношений изгнать надоевшего ему прославленного философа.
Язвительный Вольтер к тому времени уже восстановил против себя столь многих из сильных мира сего, что искренне опасался потерять королевскую защиту. Он попытался подольститься к Фридриху, а заодно скомпрометировать Мопертюи.
В 1752 г. президент Берлинской академии наук Мопертюи опубликовал целый том собственных писем (в эпоху Просвещения эпистолярный жанр был в моде), где помимо мудрых размышлений предложил Европе откровенные глупости, а именно: 1) взорвать египетские пирамиды, чтобы узнать, что скрывается внутри; 2) основать город, в котором говорили бы только на латыни; 3) докопаться до центра Земли, чтобы увидеть, что там; 4) подвергать осуждённых на смерть преступников вивисекции, считая, что при вскрытии мозга живого человека можно обнаружить механизм страстей и т.д.
Не повеселиться на предложенные темы было просто невозможно. Тем более для Вольтера! Ответом на весь этот бред стало блистательное сатирическое эссе «Диатриба* доктора Акакия, лекаря Папы Римского».
_________________________
* Диатриба (лат.) — публичная речь с нападками личного свойства на другого человека
О том, что Вольтер пишет эссе против Мопертюи, Фридрих II узнал заранее от придворных сплетников. Он немедля вызвал философа к себе и предупредил, что не потерпит дальнейших выпадов против президента его академии наук. Вот как описал дальнейшую сцену французский писатель Ги Эндор в книге «Любовь и ненависть».
«— Тогда пусть она отправляется в огонь! — беззаботно воскликнул Вольтер, элегантным жестом бросая свою рукопись в горящий камин. Он, улыбаясь, наблюдал, как пламя пожирает страницу за страницей.
— Ах, что вы сделали! Я должен вначале сам это прочесть! — воскликнул пораженный Фридрих. Жадность его к сочинениям Вольтера увеличивалась с каждым днём.
Подбежав к камину, он проворно вытащил из огня рукопись, слегка опалив при этом манжеты.
Начав тут же читать её, он рассмеялся. Чем больше углублялся он в псевдонаучные глупости Мопертюи, тем сильнее смеялся. Наконец расхохотался.
Но разве могла вызвать другую реакцию идея Мопертюи о строительстве города, в котором все будут разговаривать только по-латыни, а все прочие языки будут запрещены?
Вот что говорилось по этому поводу в “Диатрибе”!
“Когда мы предлагали построить город, в котором все будут говорить только по-латыни, мы, конечно, подразумевали, что каждая прачка, каждый дворник в нём будут свободно общаться на этом языке. Мы полностью отдаём себе отчёт в том, что, хотя его жители, как мужчины, так и женщины, в совершенстве освоят язык Цицерона, они всё равно останутся прачками и дворниками, хотя будут считать себя профессорами. Да, мы это понимаем.
Но кому нужны чистые рубашки? Римляне, как известно, вообще не носили рубашек. А кому нужны повара и прочая челядь? Наши учёные и наши академики могут запросто обойтись без них”.
— Нет, что вы, этого ни в коем случае нельзя печатать! — воскликнул Фридрих, смеясь до слёз. — Мопертюи настанет конец, если только это сочинение увидит свет.
Он продолжал увлеченно читать дальше.
Среди заумных предложений Мопертюи было и такое: необходимо прорыть в центре земли отверстие — только это позволит выяснить состав нашей планеты.
Вот что писал по этому поводу в “Диатрибе” Вольтер: “При всём нашем уважении к дыре, которую вы предлагали прорыть в центре Земли, мы всё же должны отказаться от сего прожекта. Ибо мы не в состоянии найти ни одного сюзерена во всей Европе, который позволил бы нам прорыть такую дыру в пределах его государства. Дыра должна быть весьма большой, чтобы в ней могли расположиться сотни тысяч рабочих — ведь им предстоит довести эту гигантскую работу до завершения, прорыть тоннель в четыре тысячи миль глубиной. К тому же нужно куда-то девать вырытую землю, так как если её разбрасывать вокруг дыры, то она может похоронить под собой то королевство, на территории которого её начнут рыть. Например, всю Германию. Ну а если похоронить под толстым слоем земли Германию, как быть с равновесием сил в Европе?” <…>
Этот отрывок вызвал у Фридриха такой приступ смеха, что казалось, он вот-вот лопнет прямо у Вольтера на глазах.
— Нет, нет, — продолжал он, — никогда такой позор не появится в печати!
— Ваше величество, вы правы, как никогда, — сказал Вольтер и, взяв у него из рук свой манускрипт, элегантным жестом бросил его в камин. И по-прежнему улыбался.
— Но это вовсе не значит, что нужно уничтожать рукопись! — закричал король. Снова он ловко выудил её из огня. — Я сохраню её вместе с остальными вашими не подлежащими печати сочинениями, — сказал он. — Вместе с вашей “Орлеанской девственницей” и вашим эссе “О нравах”.
Фридрих положил рукопись Вольтера в ящик стола.
— Ваше величество оказывает мне тем самым высокую честь, — сказал Вольтер. Пусть себе воображает, что это у него — единственная копия. Но чтобы опубликовать рукопись, ему нужна была подпись короля. Без неё ничего не напечатаешь в этой стране свободной мысли. — Вы вправе думать о ней что угодно, — сказал Вольтер. — Даже заставить меня переписать её. Но вы, конечно, не станете её печатать, так?
У Вольтера не оставалось никаких сомнений на этот счёт. Нужно что-то придумать. Недавно умер лорд Болинброк, фаворит английской королевы Анны, государственный деятель, выступивший инициатором заключения Утрехтского мира. Теперь со всех сторон священнослужители чернили его светлую память за его острые антирелигиозные высказывания. Вольтер чувствовал себя обязанным заступиться за этого человека, который в прошлом оказал ему не одну услугу. Поэтому он и написал памфлет “В защиту милорда Болинброка”.
Король без всяких возражений поставил под ним свою подпись. Подобные нападки на религию Фридрих просто обожал.
Не долго думая, Вольтер засунул между страницами одобренного монархом сочинения страницы “Доктора Акакия”. Печатник набрал оба произведения, не отдавая себе отчёта в том, что подпись короля стояла только под одним. И эссе увидело свет»*.
_______________________________
* Эндор, Ги. Любовь и ненависть. Франция. Тайны галантного века. — М.: Армада, 1998.
Удар был сильнейший! Над Мопертюи смеялась вся Германия, вся академия и даже Фридрих II покатывался со смеху. Правда, одновременно король повелел изъять все экземпляры брошюры, публично сжечь их рукой палача вместе с чучелом Вольтера, а пепел передать в качестве подарка лично Мопертюи. Акция вышла эффектная, но бесполезная. Отныне уважаемый ученый стал объектом жестоких насмешек.
Вольтер видел казнь эссе и чучела собственными глазами. Философ затаил обиду. Поскольку в тот же день Фридрих II дал ему отставку, Вольтер смог свободно покинуть Берлин. Уезжая, он с явно подлыми мыслями стащил тексты стихов короля, в которых тот оскорблял членов европейских венценосных семей. Фридрих слишком доверял своему камергеру и передачей ему на одобрение фривольных стишков сделал глупейшую ошибку. Теперь у Вольтера появлялась возможность шантажировать прусского короля.
Однако он недооценил Фридриха. Монарх не стал церемониться. Погоня настигла Вольтера в вольном городе Франкфурте. В гостиницу, где остановился философ, вломились пруссаки и полиция Франкфурта и потребовали вернуть тексты короля. Вольтер сделал вид, что не понимает о чём речь. И тогда начался обыск. Длился он восемь часов, но окончился полным фиаско полиции. Вольтера арестовали. Только тогда выяснилось, что один ящик с книгами он отправил через Лейпциг. Там и хранились тексты стихов прусского монарха. В конце концов, они были найдены и возвращены.
Однако Фридрих II еще несколько дней держал Вольтера под арестом. Оказалось, что король готовил философу ответную подлость: по его приказу в Берлине срочно опубликовали рукопись тайного эссе Вольтера «О нравах». В этой работе, посвященной памяти маркизы дю Шаттеле-Ломон, впервые в истории прямым текстом было написано, что все короли — завоеватели, явные разбойники и укрыватели награбленного. Настоящими героями человечества провозглашались первооткрыватели, ученые, художники, писатели и поэты. Врагами же этих героев издавна являются римские папы, священнослужители, военачальники. Конечно, сейчас мы понимаем, что сказав правду о королях и священниках, Вольтер поднял на щит далеко не героев, а преимущественно сквалыг, провокаторов и предателей. Но в XVIII в. его эссе стало откровением, после публикации которого безопасно жить философ мог только в республиканской Швейцарии, и то не во всех кантонах.
Эссе «Диатриба доктора Акакия, лекаря Папы Римского» погубила ученого Мопертюи. Уже в 1753 г., не выдержав насмешек окружения, он подал в отставку и уехал из Берлина. Наукой больше не занимался. У него началась гиперемия легких, которую бедняга долго безрезультатно лечил и от которой умер в 1759 г.
Зато остались его научные соратники, с которыми намеревался разделаться мстительный Вольтер. Ещё в «Диатрибе доктора Акакия…» философ косвенно «лягнул» Джона Нидхема. Он заявил, будто Мопертюи создает червей из муки, открыто намекая на Нидхема, который со временем стал одним из главных объектов ненависти для Вольтера, но к тому времени уже вошёл в число наиболее уважаемых учёных Европы. По подсчётам современных исследователей, в третьей четверти XVIII в. Нидхем был самым цитируемым в научном мире автором. Так что к злобе на сотоварища Мопертюи у Вольтера прибавилась присущая ему зависть к чужой славе.
Подступиться к Нидхему было не просто. В отличие от Мопертюи англичанин был экспериментатором, сопровождал свои теоретические выкладки конкретными опытами. У Вольтера заниматься чем-то подобным не имелось ни малейшего желания. Поначалу он попытался зацепиться за гомосексуальные наклонности учёного. После ссоры с единственным в Европе открытым гомосексуалистом королём Фридрихом II философ не упускал возможности представить своего оппонента человеком нетрадиционной ориентации (как мы выражаемся сегодня). Однако в научном мире на сексуальные выпады Вольтера никто не обратили внимания — в век Просвещения гомосексуалистов, бисексуалов или асексуалов среди учёных имелось более чем достаточно. К научным достижениям сексуальность вообще не имела никакого отношения.
В 1765 г. в центральных городах Европы стали распространяться анонимные памфлеты под общим названием «Письма о чудесах». Направлены они были против Нидхема — против эпигенеза в целом и против гомосексуалиста или т.н. «учителя юношества». Словосочетание «учитель юношества» с легкой руки Вольтера какое-то время являлось общественным обозначением гомосексуалиста. Философ так и писал: «Как! Среди нас появился видоизмененный иезуит, учитель юношества! Это опасно во всех отношениях!»
Нидхем, опираясь на поддержку всего научного мира Старого Света, не пожелал отмалчиваться. Он даже не спрятался за псевдонимом и не скрыл имя адресата. Ученый опубликовал несколько открытых писем Вольтеру, где назвал его «так называемым мудрецом», который публично проповедует добродетель, а сам даже не пытается соблюдать обет безбрачия. Другими словами, долбанул демагога ниже живота его же оружием. Оба свели научный спор к обсасыванию сексуальных пристрастий противника. В данном случае Нидхем намекал на беззастенчивый инцест — Вольтер соблазнил и затянул в постель собственную племянницу. Вывод учёного был безжалостным: всё литературное наследие Вольтера — яд, поскольку в нём содержится «открытый призыв к распущенности, которая является величайшей угрозой для человечества».
Согласитесь, как созвучны все эти споры и склоки XVIII в. с тем, что творится в «желтой прессе» XXI в.! От Вольтера и Нидхема тянется веревочка.
Вольтер попытался насмешками, колкостями и откровенной демагогией уничтожить Нидхема подобно Мопертюи. Однако авторитет уважаемого учёного сделал англичанина недосягаемым для мелочной клоунады писателя.
Соблюдая свой стиль борьбы, в опусах против Нидхема Вольтер заодно боднул Бюффона, которого вообще ни с какого бока зацепить было невозможно, столь уважаемым в просвещенном обществе был Бюффон писателем и учёным. Единственное, что смог предъявить «разоблачитель» классику научно-познавательной литературы XVIII в., это его добрые отзывы об исследованиях Нидхема и сотрудничество с ним. Бюффон тоже не стал молчать и в открытом письме Вольтеру обвинил его в зависти к любому известному человеку, которая «усилила его раздражительность, возросшую с годами. Поэтому создаётся впечатление, что он готов при жизни похоронить всех своих современников».
Роковой удар нанес Нидхему его сотоварищ по науке, аббат-натуралист и старательный экспериментатор из Италии Лаццаро Спалланцани. Он с великим уважением отнёсся к опытам Франческо Реди, о котором к тому времени многие забыли. Потому, прочитав отчёты исследований Нидхема, не поверил ему. В эксперименте явно была какая-то ошибка, и микробы не могли рождаться сами собой из неживой материи.
В часы одного из ночных бодрствований, когда Спалланцани напряжённо искал ошибку в опытах Нидхема, аббата осенила идея: «сосуды с экспериментальным бульоном надо не крышкой да мастикой закупоривать, надо запаивать их горлышко на огне!» Он приготовил семенной отвар, залил его в несколько склянок и запаял им горлышки на сильном огне. Затем прокипятил их в котелке с водой. Одни склянки кипятил по несколько минут, другие держал в кипятке час. Несколько склянок исследователь плотно закрыл крышкой и замазал сверху мастикой, как это сделал Нидхем.
Прошло несколько дней. И вот Спалланцани приступил к изучению экспериментального отвара. Поначалу он открыл склянки, которые кипятились несколько минут. Везде были очень маленькие зверьки, похожие на муравьев. «Они выносливые, — догадался Спалланцани. — Видимо, несколько минут кипячения мало им навредили». Склянки, закрытые пробкой и замазанные мастикой, как и ожидалось, были переполнены самыми разнообразными зверьками. «Теперь ясно, что маленькие животные проникли в склянки из воздуха», — записал аббат. Под конец дошла очередь до долго кипятившихся склянок. Там не было никакой жизни!
В XXI в. день, когда Спалланцани исследовал свои склянки, признан днем окончательного разоблачения мифа о стихийно саморождающейся жизни. Всему живому необходимы родители. Кто же были первыми родителями жизни на Земле? Бог или жизнь, занесённая на планету из космоса.
В этот же день родилась наука о микробах. Правда, само слово «микроб» появилось только в 1878 г. По личному заказу французского натуралиста Шарля Седийо его придумал для зверюшек Левенгука филолог Эмиль Литтре.
О своем эксперименте Спалланцани опубликовал полный сарказма научный трактат. Прочитав сей труд, Вольтер пришел в восторг. В своих публичных опусах против Нидхема он не раз заявлял, что англичанин — шарлатан, не умеющий проводить чистые опыты, а потому только морочит всем головы. Но это были только слова, и Вольтеру мало кто верил. Теперь же слова философа экспериментально доказал уважаемый учёный. Вольтер разом отказался от идей саморождения и преформизма и стал убеждённым сторонником традиционных взглядов на роль мужского и женского начал в природе.
Зато Нидхем и Бюффон не собирались капитулировать без боя. Нидхем посетил Париж и совместно с Бюффоном выдвинул гипотезу о том, что в природе существует некая Производящая сила — животворящий элемент, который погибает при длительном нагревании. Другими словами, Спалланцани якобы убил Производящую силу, потому и не зародились в отваре зверюшки Левенгука.
За эту идею Нидхема о гибели Производящей силы и зацепился Спалланцани. Аббат приготовил отвары из десятков видов семян, разлил их по склянкам. Все закрыл крышками и залил сверху мастикой, как рекомендовал Нидхем. А потом часть отставил в сторону, а большую часть кипятил различные промежутки времени, доведя продолжительность кипячения некоторых до двух часов. Через несколько дней ученый исследовал содержимое каждой склянки. Самое удивительное, больше всего зверьков Левенгука оказалось в склянках, которые кипятились по два часа! Миф о Производящей силе лопнул, словно его и не бывало.
Вольтер и Спалланцани объединились и начали совместную жесточайшую травлю Бюффона и Нидхема. Противники капитулировали — они закрылись в своих кабинетах и предпочли отсидеться вдалеке от общества.
И все же оставался открытым важнейший вопрос: как размножаются микробы? В микроскоп Спалланцани часто видел, как они совокупляются, а вот рождения микробов наблюдать ему не доводилось. Ответ на этот вопрос нашел швейцарский натуралист Гораций де Соссюр. После длительных визуальных наблюдений он пришел к выводу, что в микроскоп видно не совокупление двух микробов, а деление одного старого на двух молодых. Микробы бесполые существа и размножаются путем самопроизвольного деления. Так наука вернулась на круги своя: размножение делением и есть не что иное, как саморождение, не требующее родителей.
Спор продолжается и в наши дни. Он принимает всё более сексуальный характер, где с одной стороны выступают люди традиционной направленности, а с другой — люди всевозможных сексуальных отклонений. Наукой здесь уже давно не пахнет. Вернее, наука всё более переходит на позиции людей с отклонениями. Ведь сегодня дети-гомункулы уже рождаются в колбах, где создаются условия женской утробы, а о животных-клонах и рассказывать нет смысла — их история общеизвестна.