Они познакомились в середине восьмидесятых годов прошлого столетия.
Иван Михайлович не имел семьи, и в выходные дни вынужден был обедать в общепитовской столовой.
В один из таких дней он ел в столовой свой традиционный обед: щи, котлету с картошкой-мятухой, компот, и просматривал газету. В обществе все ожидали каких-то
перемен, и в газетах было много любопытной информации.
В этот день в зале все столы были заняты, и к Ивану Михайловичу подсел человек, а если сказать точнее, человечек маленького росточка с необычайно узкими плечиками, курчавыми длинными и, похоже, давно немытыми волосами, с детским не возрасту личиком. И удивительны были его глаза: чрезвычайно чёрные и каким-то диким блеском.
Человечек составил с подноса на стол свои тарелки и приступил к еде. А ел он как-то не по-человечески, так низко наклонял голову, что его длинные волосы опускались в тарелку с супом. Казалось, что он и нос свой окунает в бульон.
Иван Михайлович пришёл в ужас, но из деликатности сделал вид, что не замечает такого, мягко говоря, странного способа поглощения пищи.
И как-то так получалось, что они часто оказывались за одним столом и уже здоровались.
А однажды Иван Михайлович, видимо, движимый чувством приличия, и сам присел за стол к человечку.
Скоро они привыкли друг к другу и считали естественным сидеть за одним столом. Но до разговоров ещё не доходило, видимо, были они очень разные, а потому и не знали, как начать разговор.
У Ивана Михайловича была давняя привычка просматривать за обедом газеты и вслух комментировать наиболее заинтересовавшие его места из статей, высказывать свои мысли, идеи, взгляды. Бывало, он обрушивался на автора какой-либо статьи в газете, уничтожая его своим сарказмом и остроумием.
И когда Иван Михайлович эмоционально и с пафосом разносил газетную статью, а с ней и её автора, то человечек отрывался от тарелки, с беспокойством в глазах слушал, кивал головой и замечал, что суп сегодня вкусный, а вот котлеты немного пережарены.
А Иван Михайлович, не избалованный вниманием, был рад и такому слушателю.
Как-то, выходя вместе из столовой, они разговорились и познакомились.
Иван Михайлович узнал, что человечка зовут Петром, ему тридцать лет, детство он провёл в детском доме, не женат, работает дворником, а живёт в общежитии. Пётр признался Ивану Михайловичу, что не получил никакого образования, так как ещё в младенчестве его уронили на цементный пол, и от этого голова у него глупая, неспособная к какому-либо обучению. И ещё рассказал Пётр, что есть у него увлечение: в детстве выучился он игре на балалайке и даже играл в детдомовском оркестре народных инструментов, но сейчас ему редко удаётся брать в руки любимый инструмент, так как игра его на балалайке не нравится соседям по общежитию.
И Иван Михайлович вдруг проникся к молодому человеку сочувствием. Быть может, причиной этому было его собственное одиночество, а быть может, естественная любовь к ближнему.
Иван Михайлович когда-то окончил автотехникум, и уже много лет работал токарем на автомеханическом заводе. И у него, как и у Петра, было увлечение, но совсем иного рода. Иван Михайлович в свободное от работы время чинил часы своим сослуживцам, соседям, знакомым. И была у него слабость к старинным часам, настенным, настольным, и при случае он покупал старинные часы и для себя. И у Ивана Михайловича уже составилась небольшая коллекция старинных настенных часов.
А как-то Иван Михайлович пригласил Петра в свою маленькую однокомнатную квартирку и попросил прийти непременно с балалайкой.
И уже в следующий выходной день сидели приятели за столом в уютной квартирке Ивана Михайловича, пили пиво, лакомились воблой. А когда Пётр сыграл на балалайке несколько народных мелодий, то неискушённый в музыке Иван Михайлович отметил, что играет Пётр на балалайке довольно сносно.
Но говорить с Петром о чём-то серьёзном было затруднительно: он либо молчал, либо кивал головой, а на вопросы Ивана Михайловича отвечал односложно. Видимо, Петра кроме балалайки, ничего в этом мире не интересовало.
Но Иван Михайлович остался доволен гостем, он чувствовал, что от Петра нельзя ожидать каких-то неприятностей, а то, что Пётр молчалив, так уж лучше молчаливый собеседник, чем никакой. А если подвести итог этой встречи, то можно сказать, что приятели понравились друг другу.
И уже скоро они подружились. Как-то зашли приятели в рюмочную, пили водку и в конце концов оба упились, обнимались и выпили на брудершафт.
В выходные дни друзья встречались в столовой, обедали и шли на квартиру Ивана Михайловича, где пили пиво, а Пётр, не опасаясь соседей, играл на балалайке.
А в это время в стране происходили события, которые должны были изменить жизнь советских людей. Иван Михайлович следил за происходящим в стране, читал запоем газеты, бывало, ходил на митинги, переживал за судьбу страны. А с отменой цензуры журналисты осмелели и писали в газетах такое, за что в прежние времена-то и за решётку можно было угодить.
И Иван Михайлович высказывал свои мысли, суждения, идеи, пусть не такие смелые, но, как ему казалось, достаточно разумные. А как-то друзья случайно попали на митинг, на котором со всеми собравшимися на площади требовали от властей демократических реформ и кричали «Свободу Сахарову!»
Но Иван Михайлович не оставлял и своего увлечения. Каждый свободный вечер до полуночи работал он в своей комнатке, копаясь в часах. И не упускал Иван Михайлович случая, чтобы не пополнить свою коллекцию старинных настенных часов.
А пополнение коллекции происходило по-разному. Бывало, Иван Михайлович находил старинные часы на городских свалках, в подвалах, у мусорных баков. Люди избавлялись от старого хлама и обзаводились новыми вещами. Но случалось, что Иван Михайлович и покупал старинные часы, но такое бывало редко и затруднительно при скромной зарплате токаря.
Но не все старинные часы Иван Михайлович оставлял для своей коллекции, а только часы со сложными механизмами, курантным или музыкальным боем. Ценил он и художественное оформление старинных часов резьбой, инкрустацией, предпочитал классический и барочный стили.
Были в коллекции Ивана Михайловича и часы со своей историей, необычной судьбой.
Как-то купил он часы у бывшего офицера-фронтовика, участника штурма Берлина. Ветеран уверял Ивана Михайловича, что привез часы из Берлина как трофей, в 1945 году, а нашёл их в одном из кабинетов рейхсканцелярии самого Геринга. И Иван Михайлович поверил в эту легенду, купил часы и очень ими дорожил.
Иван Михайлович пытался и Петра приобщить к своему увлечению часами. Он объяснял Петру принципы работы часовых механизмов, пытался заинтересовать Петра рассказами об истории изобретения часов, от солнечных, водяных, песочных до пружинных. Но Пётр слушал Ивана Михайловича без интереса, видимо, ему были скучны все эти шестерёнки, пружинки, балансиры, маятники. И, бывало, Пётр, устав от разговоров о часах, брал в руки балалайку и наигрывал свою любимую «Во саду ли, в огороде девица гуляла».
И Иван Михайлович смирился, и уж больше не донимал Петра своими разговорами о часах, а равнодушие Петра ко всему, помимо балалайки, объяснял его падением в младенчестве на цементный пол.
Но как-то и Пётр удивил Ивана Михайловича. Принёс Пётр ему часы, которые случайно нашёл в подвале заброшенного дома. А часы оказались старинными, очень редкими, и с кукушкой. Иван Михайлович нацепил на глаз лупу, ловким движением извлёк из корпуса механизм, долго и внимательно рассматривал его и вынес вердикт: механизм требует чистки, шестерёнки необходимо заменить. И Иван Михайлович пообещал Петру заняться ремонтом часов, и если всё пойдёт ладно, то уже через неделю Пётр сможет повесить часы с кукушкой на стену в своей комнатке в общежитии.
Иван Михайлович увлёкся ремонтом, впервые в его руках оказались часы с кукушкой, да ещё в таком красивом корпусе, украшенном замысловатой резьбой. Он почистил механизм, заменил стёршиеся шестерёнки новыми, купленными на «блошином» рынке. Не прошло и недели, и часы с кукушкой уже висели на стене среди других часов, задорно тикали, каждый час в корпусе открывались створки, и маленькая птичка с красным хохолком своим звонким «ку-ку» напоминала о времени.
И Иван Михайлович уже готов был передать молодому другу отремонтированные часы с кукушкой. Но в выходной день Пётр в столовой не появился, не пришёл он и на квартиру Ивана Михайловича, ни на следующий день, ни на третий. А Иван Михайлович не знал, где живёт Пётр и где он работает.
И так ждал Иван Михайлович своего пропавшего молодого друга четыре года.
А время было тревожное. Страна тяжело и с большими потерями освобождалась от своего коммунистического прошлого. И в этом вихре перемен погибли многие.
Возможно, погиб и Пётр.
С начала девяностых Ивану Михайловичу жить стало трудно. В стране закрывались заводы, фабрики, разваливались колхозы. Закрылся и машиностроительный завод. Иван Михайлович лишился работы и средств к существованию. До пенсии ему оставалось ещё три года, а он уже был больным и слабым стариком.
Чтобы купить себе хоть какой-то еды, Иван Михайлович вынужден был продавать на рынке свою одежду. И даже с болью в сердце продал он скупщику антиквариата несколько часов из своей коллекции.
Иногда к Ивану Михайловичу обращались с просьбами починить часы, деньги платили небольшие, но любимая работа с часами доставляла ему удовольствие, и он не отказывался от заказов.
Но Иван Михайлович быстро утомлялся, у него часто болела голова, дрожали руки, слезились глаза, и тогда он в отчаянии откладывал инструменты, ложился на кровать и отдыхал.
И, бывало, когда он смотрел на часы, висящие на стене, то чувствовал, как зарождаются в нём неприязнь к этим бездушным механизмам и безразличие ко всему.
И он решил больше не принимать заказы.
Отказался Иван Михайлович и от чтения газет, и уже не следил за событиями, происходящими в стране, не переживал за страну, которой вдруг оказался не нужен.
Стоял август 1993 года. В стране происходило что-то страшное. Но Ивана Михайловича уже ничего не интересовало. Он и на себя махнул рукой, и чувствовал, что жить ему осталось уже недолго. Он так и сказал соседке, встретившейся ему во дворе: «Долго я не протяну, подохну, как собака».
Иван Михайлович проснулся ночью от сильного давления в груди, удушья, кашля. Он сразу понял, что это сердце, такое уже бывало. Иван Михайлович попытался встать с кровати, но ноги его не слушались, были, как ватные. Он приподнялся, потянулся к тумбочке, где лежали сердечные таблетки, но вдруг почувствовал в голове какое-то кружение и потерял равновесие. Он упал на пол рядом с кроватью, ударившись головой об угол тумбочки, и уже ничего не чувствовал.
Первые лучи солнца пробились через оконные занавески, осветили узкую, как гроб, комнатушку и лежащее на полу тело Ивана Михайловича. Голова его была как-то неестественно повёрнута, и казалось, что открытые глаза покойного смотрят на стену, где висели и невозмутимо тикали старинные часы в резных деревянных корпусах…
А часовые механизмы, каждый по-своему: курантным боем, густым басом, музыкальной нотой – возвещали о наступающем новом дне.
И только часы с кукушкой молчали.