Ивану Николаевичу Косенкову,
дорогому дедушке, посвящается.
В начале 1889 года на Орловщине родился один из 7 сыновей крестьянина Николая Косенкова и назвали его самым коротким и сильным именем – Иван.
Рос он очень пытливым ребёнком, ему хотелось всё знать, всё понять, видимо, поэтому он легко за два года окончил четыре класса церковно-приходской школы. Его учитель не переставал удивляться способностям мальчика, и, когда он окончил курс этой школы, с большим трудом выбил бесплатное место для Ванюши в городе для дальнейшего обучения. Но мечте мальчика, получить хорошее образование не суждено было сбыться: когда его учитель пришёл к родителям и сказал, что теперь мальчик сможет учиться дальше, отец категорическим тоном заявил: «Научился писать-считать и будет. Надо работать – семье помогать!»
Сколько слёз пролил Ванюша, услышав ответ отца учителю! Он так хотел учиться дальше! Ему очень нравилось учиться! Вот почему у него всегда были слёзы в глазах, когда он, уже взрослый, видел радостных школьников, возвращающихся после уроков домой, когда слушал их песни, когда смотрел табеля своих внуков. Это были слёзы радости за их более счастливое детство, и это были слёзы горести о своём неполученном образовании, о своём трудном, с лишениями детстве.
Но это будет потом, а сейчас он ещё совсем ребёнок с раннего утра помогает во всём отцу.
Мечта учиться в городе осталась мечтой, но он много читал, книги ему давал его бывший учитель и батюшка, что служил в их церкви.
Пришло время служить царю-батюшке, а тут и Первая мировая война подоспела. Воевал он достойно, дослужился до унтер-офицера. И вот началось Брусиловское наступление. Войско под руководством генерала Брусилова, перейдя в наступление, глубоко врезалось в расположение немецких войск. Казалось, что всё для армии генерала складывается благоприятно. Но... соседние группировки их не поддержали, и брусиловцы оказались в окружении. Унтер-офицер Иван Косенков, как и многие другие, оказался в плену во Франкфурте-на-Майне.
Работал на шахте. Старшим одного из караульных нарядов, которые охраняли барак, где находился дедушка, был вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман. В те дни, когда он и его товарищи несли караульную службу, они через отверстие в крыше барака опускали для больных и ослабленных военнопленных лекарства, хлебушек. Каждый день перед сном пленных выводили на прогулку. Их путь проходил через столовую, где невольники оставляли на столах свои котелки, а возвращаясь с прогулки, забирали их с собой. В котелках была вода, но, когда их караулил наряд Тельмана, в котелках был суп или что-то другое съедобное. Иван неплохо понимал немецкий и сносно говорил на нём, поэтому был как бы переводчиком.
То ли от тяжёлого труда и постоянного недоедания, то ли кто-то из немцев занёс к пленным тиф, но невольники один за другим начали им болеть, заболел и мой будущий дедушка Иван. Очень тяжело было ему. Администрация этого лагеря, видимо, решив, что он и другие «русские доходяги» всё равно не выживут, отправила их поездом с сопровождением домой. Не все доехали до границы Российской Империи. Дедушка доехал! И выжил! Встретил мою будущую бабушку Матрёну Зиновеевну, но, чтобы жениться и помочь родителям, нужны были деньги. Вот и отправился окрепший после тифа Иван в Донбасс на заработки: шахтёрское дело он уже освоил в Германии.
Труд шахтёра везде был труден: и в шахтах немецких, и в России, но здесь он был здоров, работал на себя и своё будущее счастье, поэтому работа спорилась неплохо. Но... опять беда! Однажды одна из вагонеток для перевозки угля сорвалась и понеслась по инерции прямо на дедушку и проехала по нём. Выжил он и после этого испытания. Пришлось невесте его выхаживать, а тут и свадьба состоялась. Пошли детки. Из-за травмы он сильно кашлял всю жизнь. И снова испытание и для Советской России, и для её народа: начался голод. Дедушка в качестве уполномоченного по ликвидации последствий голода едет в Поволжье. Когда спрашивали его о том, что пришлось там ему увидеть, пережить, он молчал и мотал головой, как бы говоря: «Не надо! Не спрашивайте!» - видно, такого насмотрелся ужаса, что вскоре они переехали жить в Хабаровск. Завербовались. Так и прожили здесь до последнего своего вздоха.
Когда началась война, он был признан не военнообязанным из-за донбасской травмы, так и проработал всю войну вольнонаёмным в воинской части.
Надо сказать, Хабаровск стал городом серьёзных испытаний и для дедушки, и для бабушки: здесь они потеряли трёх детей. Валя вдруг занемогла-занемогла – и её не стало.
Страшной смертью погиб Коля: провалилась доска над выгребной ямой в уборной. А потом не стало опоры и надежды, готового всем помочь Миши. Папа лежал в военно-морском госпитале, который сейчас находится на остановке «39 магазин». Рыжик ездила к нему каждый день или с мамой, или с Мишей, её девятнадцатилетним дядей. Вернее с Мишей они ездили на его велосипеде, а с мамой ходили пешком. Дядя был просто замечательный! Красивый, высокий, всё время шутил, сильный, готовый всем помочь и на работе, и на огороде: и вскопает, и воды наносит, а её носить было непросто – по высокой лестнице на горе, да ещё до колодца нужно было дойти. Вот он и бегал 20-25 раз-туда-сюда, туда-сюда. А на лице улыбка! Миша очень любил Рыжика – они были большими друзьями. Это он возил её на велосипеде по брусчатке (тогда на улице Руднева не было асфальта) в госпиталь. Девочка очень скучала по папе и волновалась за него: «Как там его ножка? Может, перестала болеть?»
Никифор Трофимович оказался на госпитальной койке, потому что во время испытаний нового корабля, упал в воду и стукнулся бедром о винт. А был холодный октябрь. У него начался остеомиелит. В госпитале лечились только раненые моряки. Их которых привозили сюда с войны и только тяжелораненым морякам тогда делали капельницы с пенициллином – он только появился.
Папу положили туда через Наркомат по настоянию директора завода им. С. М. Кирова Григорьева, которого за силу и строгость все звали Дубом. Огромное им всем спасибо. Всё это трудно было запомнить, но Рыжик жила в такой обстановке, что всё хватала на лету. И вот дядя Миша приходит с работы, переодевается, берёт велик, и они с племяшкой мчатся в госпиталь, к папе! Однажды они упали на брусчатку, хорошо стукнулись, потёрли ушибленные места и поехали дальше. Папа лежал в большой белой палате, на спинке его кровати висела зеленоватая плоская бутылка с пенициллином, от которой шёл тоненький шланг к большущей иголке, которая была воткнута в папину ногу. Это было очень страшно для Рыжика! Она входила в палату и, здороваясь с каждым раненным, спрашивая, как у них дела. Тихонько подходила к спинке папиной кровати и, шевеля пухленькими губками, пыталась прочитать, что написано на табличке, которая висела на спинке каждой кровати, фамилия, имя, отчество папы, его температура и другие данные.
А потом, тяжело вздыхая, подходила к папе, гладила его голову, и, останавливаясь около него, продолжала сокрушенно вздыхать. За всем этим следили все лежащие в палате. Нянечки, свободные медсестры (а времени свободного у них практически не было), и начинала длинный подробный рапорт папе обо всех и обо всем за сутки: о дедушке-бабушке, Мише, который сдерживая смех, стоял рядом, о маме, о Люде, о кошке Машке, о дедушкиной собаке Верном, о лошади и т.д. Кусая губы от боли, папа внимательно слушал свою болтушку, временами смеясь пополам со слезами: становилось ещё больней.
Но я этого не понимала и продолжала свой бесконечный рассказ. Для раненных это был спектакль: малышка так уморительно, в лицах, вещала порой о взрослых и серьёзных делах с разными вздохами, то с вытаращенными, то с закрытыми глазами, ручки были скрещены на животике, что её нельзя было не слушать.
Время от времени в палате раздавался гомерический смех, поначалу врачи, нянечки сестрицы забегали с испугом – швы лопнут, но поняв причину смеха, сами в следующие разы приходили послушать маленькую «актрису».
Моряки называли Рыжика нашим лекарством, они обожали её, ждали, когда в двери просунется огненная головка и нежный голосок скажет: «Здравствуйте всем!» В госпитале были замечательные врачи, сестрички, нянечки, но папа сказал: «Запомните доцента Дахно навсегда, это он спас мою жизнь, мою ногу». И Рыжик помнит доцента Дахно до сих пор. Девочка очень гордилась своим успехом, а папа и Миша ещё больше. Скоро уже весь госпиталь знал, если слышен хохот от души – значит, прибыла Веснушка к папе.
Раненые любили её и ждали. Она войдёт в палату, со всеми поздоровается, погладит их по руке или голове, подражая нянечкам, вздыхая, подоткнёт им одеяло, всех угостит домашней пищей, которую они специально привозили для всех. Готовили очень простую еду, даже скудную, но по-домашнему. Морякам это нравилось. Дедушка у Веснушки-Рыжика был знатный повар! Мог сварить кашу из ничего, как в сказке. Да и раненным было главное, что это был, как бы привет из дома!
Они ждали её, гладили её руки, им, наверное, казалось, что это их доченьки или младшие сестрички пришли навестить, и нежно гладят их руки и волосы. Полюбили раненые и Мишу. Он кому-то поможет приподняться, кому-то спустить ноги, кому-то поднести-вынести-вынести «утку». Всё это он делал легко. С шутками-прибаутками. И лежащие в палате, относились к нему, как к своему.
Но вот однажды случилась беда. Миша, как всегда, вернулся с работы, помылся, переоделся почему-то в красивую белую рубашку с вышивкой по вороту, отказался кушать и послал Машу, молодую тётю Рыжика, и её тоже, покормить поросюшку. Они пошли в сараюшку, и тут через некоторое время бах-ба-бах! Она первой вбежала в дом и увидела своего любимого дядю, сидящего на стуле в белой рубашке, а в руке сжато ружье, из которого шёл дым.
«Дядя Миша, дядя Вася…!» - она хотела сказать, что дядя Вася не разрешает никому брать ружьё, но она этого не сказала, потому что, подбежав к нему, увидела кровь на его рубашке, и крича: «Кровь! Кровь!»,- бросилась вон из дома. Девочку еле поймали люди, она плакала, кричала, царапалась, увёртывалась. Это было сильное потрясение для неё. Только бабушка-ведунья смогла справиться с её недугом.
Да! Да! Хотите верьте, хотите нет. Люди, поняв, что у Косенковых случилась беда, начали собираться у их дома, кто-то позвонил в воинскую часть, где вольнонаёмным работал дедушка. Вскоре он с бабушкой уже на своей «тачанке», так папа называл телегу с лошадью из воинской части, на которой дедушка работал (в городе в то время было больше таких вот повозок чем, машин) неслись к дому. Въехав на улицу, они поняли, что в доме действительно горе, потому что около дома была толпа людей. Мишу все на улице любили за помощь и добро.
Соскочив с телеги, они бросились во двор, бабушка, увидев людей и во дворе, охнув, упала, потеряв сознание. Сколько же можно, Господи! Посылать такие страшные испытания отцу и матери?! Приехав в Хабаровск по вербовке в тридцатые годы из Орла, они столько пережили-перенесли!
Сынок Коля пошёл до ветру, на улицу, и надо же было так случиться, что видно прогнившие доски под ним сломались, и он упал в выгребную яму уборной. Жуткая смерть! А тут Надя заболела, и её не стало. Сколько же может выдержать сердце материнское и отцовское?!
И вот опять! Сынок, кровинушка любимая, взял и ушёл навсегда, как жить теперь?! Без такой опоры! Ему только недавно исполнилось 19 лет! Он оставил записку: «Я не хочу больше ходить на работу, хотя очень её люблю. Простите меня папа и мама! В моей смерти виноват Слущевский.» (фамилия изменена)
Долго головы ломали, что же такое могло произойти, чтобы трудолюбивый, уважительный, улыбчивый молодой человек мог решиться на такое?!
Больше всех суетился Слущевский, начальник Миши, он прибежал одним из первых, и видимо, смог уничтожить записку. Но Маша-то с Рыжиком ее видели! Семьи Слущевских, дедушки и родителей Рыжика дружили. Их дочь Юля училась в одном классе с девочкой. Она была такая милая, черноглазая, очень стеснительная девочка. Огневушка даже иногда ночевала у них на праздники. И вот, когда спустя годы, мама и папа Рыжика узнали, что Слущевского посадили в тюрьму на длительный срок за побои жены и постоянное насилие собственной дочери, родители Огневушки схватились за головы: «А ведь Рыжик у них ночевала!».
И вот уже взрослая Огневушка думает: « Вот почему так быстро прибежал Слущевский, когда с Мишей случилось несчастье! Вот почему так бегал, суетился – и пропала записка, которую мы с Машей читали!
Он просто боялся, что докопаются до его отвратительного, запретного пристрастия насильника! Он, возможно, домогался Миши, а тот не сдавался, вот он решил таким страшным образом решить свою проблему. Он же написал: «… в моей смерти виноват Слущевский.» Поговорить с родителями, сестрой, братом видно стыдился. Точно! Так всё и было! Только что-то плохое, непотребное, могло заставить уйти из жизни такого жизнелюба. Сколько же нужно было сил, терпения, чтобы дедушке выжить самому и поддержать бабушку!»
Все люди, которые общались с дедушкой, уважали его. Не только за его замечательный ум, порядочность, честность, но и за его увлеченность садоводством. Своей степенностью и преданностью саду, саженцам он очень напоминал великого русского садовода Ивана Владимировича Мичурина. У дедушки была его книга, по которой он научился прививать деревья: на одной яблоне в его саду зрели яблоки двух сортов и один сорт груши. Сбор урожая у дедушки был священнодействием. Во-первых, он начинал сильно волноваться за 2-3 дня до этого события.
И вот наступал этот семейный праздник. Он одевал свою красивую белую рубашку, подпоясывал её тонким ремешком, вставал перед внуками, детьми и в очередной раз напоминал, как надо собирать фрукты-ягоды, чтобы они были благодарны людям за их к ним уважение и любовь, и чтобы на следующий год они бы подарили ещё больше своих плодов. Потом все получали чистые мешки, дедушка махал рукой и со словами: «Начинай! Удачи!» - брал свой мешок, показывал, как и какой фрукт надо срывать, не повредив его и дерево, и, благословляясь, срывал первый плод, нежно его поглаживал, показывая всем.
И всё! Забыв обо всех и обо всём, собирал яблоки, груши, о чём-то с ними разговаривая, и осторожно укладывал в свой мешок. Фруктов всегда было очень много! Для меня дедушкин сад был особым царством-государством! Там царили свои запахи-ароматы, это был мир, полный постоянно меняющейся красоты. Вот вдруг появились нежные листочки! Потом – раз! И деревья зацвели, как будто оделись в белые и нежно-розовые бальные платья и закружились-закружились! А их тончайший аромат, прекраснее духов, вызывал ощущение радости и счастья! А затем заходишь в сад, а он наполнен мириадами чарующих белых и розовых бабочек-лепестков, которые, подгоняемые лёгким ветерком, танцуя свой единственный, удивительный танец, незаметно опускаются на землю, покрывая её дивным нетканым ковром!
И посреди этого царства красоты сидит дедушка-кудесник, любуясь этим чудом. Глаза его полны слёз прощания с этим волшебством.
«Дедушка, ты почему плачешь?» - спрашиваю я. «А прощаясь, люди всегда плачут, ты разве этого не знала?!». Я подхожу к любимому садовнику, обнимаю его за шею и тихо шепчу: «Не плачь! Они отдохнут и снова придут».
Так и сидят они, прижавшись своими головами – седой и огненной. Дедушка Иван Николаевич был не просто садовником, он был настоящим учёным, хотя и без диплома.
Никакие жизненные переплёты не смогли убить пытливости его ума, сломать его. Ему всегда хотелось найти ответы на вопросы, которые кто-то или он сам себе задавал, пока не дойдёт до истины – не угомонится!
Я помню, как все стены веранды были исписаны его десятилетиями продолжающимися наблюдениями за природой, погодой, изменениями климата по сезонам, что и когда лучше способствует лучшему урожаю садовых и огородных культур. Каждую весну он отмечал прилёты и отлёты птиц, что очень помогало дяде Васе (его младшему сыну), страстному охотнику вовремя подготовиться к открытию охотничьего сезона и рыбалки.
Под ненавязчивой опекой дедушки дядя Вася взрослел, становился настоящим рабочим человеком. Благодаря Ивану Ивановичу Корникову он стал лучшим краснодеревщиком. Это искусство у него проявилось рано. В Великую Отечественную войну он начал совсем парнишкой работать в г. Хабаровске на заводе имени Кирова. Именно там судьба столкнула его нечаянно с Родионом Яковлевичем Малиновским, который почти полтора года сражался в Испании против фашистского мятежа, который начался по сигналу генерала Франко, переданному по радио: «Над Испанией безоблачное небо» летом 1936 года. Франкистов поддержали Муссолини и Гитлер, отправив в Испанию войска и боевую технику. Со всех стран мира туда группами, по одному человеку устремились добровольцы, в том числе и из Советского Союза, объединяясь там, в интернациональные бригады, воюющие против испанских фашистов (1936 – 1939г.г.).
После этого Родион Яковлевич Малиновский прошёл всю Великую Отечественную войну, а после её командовал Краснознаменным Дальневосточным военным округом. Вот в это время и свела судьба прославленного военачальника и юного Василия Косенкова. На завод имени Сергея Мироновича Кирова поступил заказ на катер для Р.Я. Малиновского. Каюту для него отделывал Вася.
Когда командующий приехал на завод принимать катер, его поразило мастерство человека, который работал над его каютой. Он обратился к сопровождающим: «Я бы хотел встретиться с человеком, который совершил это чудо». Привели мастера. Это был Вася. Малиновский недоуменно посмотрел на него: «Я просил познакомить меня с мастером!» - «Родион Яковлевич, это и есть мастер, занимавшийся Вашей каютой». Командующий был поражен: «Этот мальчишка?! Да, силён наш народ», - с этими словами он пожал руку Васе, обнял его и поблагодарил за прекрасную работу. Для юного дяди Васи это, конечно, было потрясение. О таком событии, такой встрече он думать даже не мог! За свою работу, а он всю жизнь проработал на заводе им. Сергея Мироновича Кирова, он был награждён орденом и пятью медалями. Так что дедушка мог только гордиться своим единственным сыном, оставшимся в живых. Кстати, Дом культуры имени С.М. Кирова – его двери, диваны, всякую мебель, отделку доверили делать тоже дяде Васе и его наставнику Ивану Ивановичу Корникову.
Дедушка очень любил своих внуков, его дом всегда звенел от их голосов. Мою младшую сестричку Нину он любовно называл «чепурёха» за то, что она любила наряжаться и крутиться у зеркала, принимая различные позы, что-то своё напевая и подтанцовывая. Это был театр одного актёра. Умилительно и смешно!
Так сложилось, что ему и бабушке Матрёне Зиновеевне на какое-то время пришлось даже заменить родителей своему славному, трудолюбивому, но горемычному внуку Жене. Он хорошо – на 4 и 5 – учился, помогал и дедушке, и бабушке, был одним из первых пионеров, приехавших в Дальневосточный «Артек» - лагерь «Океан». Танцевал в ансамбле « Трудовые резервы», вместе с которым был многократным лауреатом и призёром разного уровня конкурсов и фестивалей, в том числе и Всесоюзных в Москве, Киеве и т.д., он был гордостью Ивана Николаевича.
Но, к сожалению, дядя Вася, отец Жени, развёлся со своей женой из-за её непоборимой страсти к мужчинам. Так случается. Какое-то время двоюродный брат жил у матери с сестрой, но родительница наконец-то нашла себе нового мужа, которому, а также его матери, боясь его потерять, сказала, что у неё есть ребёнок, дочка Лена. Жени как бы не было.
Вот он и стал жить с дедушкой, а потом с дядей Васей, его женой и подрастающим братом Серёжей, который был очень привязан к Жене и тёти Вале. Живя у отца, он окончил школу, увлекался охотой и рыбалкой, они были не только друзьями с дядей Васей и его другом дядей Колей, а и друзья-напарники вместе с отцом Жени.
Вместе с отцом Женя полюбил и природу, и научился бережному отношению к ней. Дяди Васи уже нет. ….
Именно поэтому страсти – охота и рыбалка - жива и у Жени, и у его старшего внука Никиты, сына его дочери Лиды, и принимал участие в акции «Аэрация Кривой протоки» вместе с другими добровольцами, спасая гибнущую рыбу от нехватки кислорода.
Точно так же, как дядя Вася когда-то с ним, он ездит с Никитой на ближнюю и дальнюю рыбалку в компании своих старших друзей, перешедших к нему от отца, а друг от дяди Коли Мундулов стал Жениным тестем. Окончив институт, брат вернулся в Хабаровск, где до сих пор работает, и женился на Оле, дочери Мундулова. Вот такие приятные повороты Судьбы!
Всё сложилось у Жени неплохо, вот только дедушка этого не узнал! Его любимец стал замечательным человеком, отцом трёх очаровательных девочек и трёх внуков. Жизнь продолжается!
Тётя Валя, мачеха, каждый месяц отправляла Жене в Киев посылки, денежные переводы. Единственным взносом родной матери за весь период его детства, взросления были перчатки, которые, однажды встретив сына на улице, она ему подарила, а потом, через несколько дней снова забрала. Мы помним, как двоюродный брат в слезах вернулся домой: он ведь так обрадовался, что мама его помнит, а значит – любит. И вдруг… такое! Моя мама, Анна Ивановна Москалёва, не спала всю ночь – вязала ему рукавицы, уже уходящему в школу племяннику она успела довязать большой палец второй рукавицы.
Понятно, что жене не хватало матери, и став отцом, он сумел наладить с ней добрые, хорошие отношения, а у его дочек появилась бабушка. Ещё бы! Кто откажется от такого сына!
Дедушка с любовью относился ко всем своим внукам. Его щедрой души хватало на всех, и на Женину сестру Лену, оставшеюся с матерью тоже.
Если сравнить их жизнь: Женину и Ленину, то брату досталось больше внимания и любви: дедушки, бабушки, дяди Васи, моей мамы Анны Ивановны Москалёвой и всей нашей семьи, а в сестричке было сложнее. Как ни странно, но её защитником в новой семье матери стал её отчим, с которым у неё сложились неплохие отношения. Это он и соседи вырывали Лену из рук разгневанной матери, это соседи забирали её к себе, это с отчимом она делилась своими переживаниями, советовалась, а для матери она была «дурой» и «Золушкой». Дедушка очень переживал за неё. Сколько слёз он пролил из-за этого! Но забрать внучку к себе он не мог – у неё была мать, был отчим. Это была его постоянная боль. Дедушка прожил 81 год, но, к сожалению, он не смог проследить за их взрослой жизнью, но внуки, и правнуки стали достойными и состоявшимися людьми. У них есть свои семьи, славные детки, но им всем очень не хватает нашего мудрого и любящего дедушки Ивана Николаевича Косенкова. Особенно остро это чувствовала Маша, дочь дедушки, и её два сыночка Витя и Миша. Тётя была после смерти Миши отрадой и для дедушки, и для бабушки. Их он называл «сладкие мои».
Дедушка был нужен, очень нужен и своим детям, и внукам, и правнукам, а правнуки, которые его не видели, только мечтают о таком удивительном дедушке. Мне тоже жаль, что мои дети не видели его сад и дом, исписанный его приметами и пометками, не слышали его сказок, его песен, не собирали яблоки с ним в саду, не кушали его вкусняшек, не научились у него видеть, слышать и понимать всё и всех вокруг. Это сделали и делаем мы – его внуки правнуки, делимся всем со своими детьми и внуками, что подарил им дедушка – Иван Николаевич Косенков.
Дядя тоже бал романтиком, но романтиком леса, птиц, рек, озёр, он писал трогательные стихи.
Он так всё это любил, что просто не мог жить без леса, реки и их «население». Так однажды и умер на зимней рыбалке в землянке. Подвело сердце. Хорошо, что дедушки уже не было! Слишком много было потерь на его пути! Когда я вспоминаю дедушку, вижу кухню у него дома, накрытый стол и неповторимый борщ в красивых деревянных чашках, от него идёт такой чудесный аромат, что даже сейчас, через много-много лет хочется взять деревянную ложку и, закрыв глаза от наслаждения, кушать его! Никогда не удалось приготовить подобного борща, мочёной свёклы, засоленных сигов и щук, и ароматной крупной рассыпчатой картошки. Дедушка был замечательным кулинаром, кем он только не работал! А его восхитительные сухарики! А прессованный фруктово-ягодный плиточный чай! Вкуснятина бесподобная! Наешься – рот чёрный, язык чёрный, а ты смеёшься и млеешь от удовольствия! Уж сколько лет прошло с тех пор, как этот чай перестали производить, а у дедушки в его волшебной кладовке он был! Кстати, у нас это было первым средством от желудочно-кишечных неприятностей.
Открыв глаза утром, я вскакивала с постели и вприпрыжку бежала к дедушке, который жил через три дома от нас уже на улице Победы. «Ну, что? Сухариков захотелось? Или яблок мочёных?» - улыбаясь, спрашивал дедушка Иван Николаевич. «Мочёные яблоки» - это мочёная свекла удивительного, какого-то яблочно-неповторимого вкуса! Мы с мамой всё собирались взять у него рецепт приготовления этого замечательного «яблока».
Но так, к сожалению, и не собрались. Опоздали! Правильно дедушка говорил: «Хочешь что-то сделать – делай, не тяни, тонкости-то каждого дела закреплять сразу надо. Тут можно и поспешить!»
У меня было два любимых дедушкиных блюда: борщ экстраклассный и рассыпчатая картошка, выращенная на каменистой почве, с засоленным дедушкой сигом по его особому рецепту. И что интересно! Он готовил борщ без мяса, но он был такой «взваристый», как он говорил. Он, вообще, считал, что женщинам ни место на кухне, особенно, если затевается какой-нибудь праздник!
Иван Николаевич очень много читал, у него была, к тому же, феноменальная память, с ней он и отметил даже своё восьмидесятилетие. Голова светлая, в которой столько было накоплено событий, историй, людей, их судеб! Его можно было каждый день слушать и не наслушаться. Говорил он негромко, даже когда сердился, правда, в последнем случае его голос становился каким-то недоступным, как будто появлялась невидимая преграда между ним и ослушником. Ох! И боялась я его «спокойной» сердитости.
У него было много знакомых, к нему часто обращались за советом и по житейским делам, и по садовым, потому что все были уверены, что он выслушает, поможет, не подведёт. Некоторым нравилось петь с дедушкой за праздничным столом. Своим приятным голосом, которому помогала его закрытая для других душа, он притягивал к себе.
Любимые его песни – «Славное море, священный Байкал» и «Бродяга» (который «… к Байкалу подходит…»). Он всегда солировал, когда пели эти песни. Весь уйдёт в них глубоко-глубоко, а как песня закончится, он откроет непонимающие глаза: «Где, мол, я?!»
Был у него закадычный друг Заборатский, в саду которого в подаренном дедушкой беленьком в горошек платьишке трофейного японского производства я ела-ела и наелась малины на всю оставшуюся жизнь. Что поделаешь – излишки голодного военного детства – если можно – есть до отвала. Деталь: в сад я пришла в беленьком платьице в горошек – уходила в малиновом. Так вот, дедушка многому научился у Заборатского, ведь сад, в котором работала бабушка моя Матрёна Зиновеевна, назывался садом Заборатского. В нашей семье с огромным уважением относились к этому магу садового дела и ко всей его семье, которая помогала отцу выращивать ягоды-фрукты в войну, и весь урожай практически уходил в свежем, сушенном виде и т.д. в госпитали, на фронт. А вот после войны маму и меня пригласили в это вкусное царство-государство.
А дедушка Корников и дядя Коля Мундулов были друзьями и Ивана Николаевича, и его сына Василия. Правда, мудро? Ведь один круг друзей здорово сближает отцов и сыновей, им есть о чём поговорить, что обсудить – у них общие интересы, и разница в возрасте только укрепляет их понимание друг друга, ведь так?
Дедушка Корников был наставником-краснодеревщиком дяди Васи.
Все премудрости этой сложной и красивой профессии мой дядя усвоил так, что стал лучшим в этой профессии после своего наставника. А мой дедушка был в курсе всех дядиных проблем и достижений, мог ему помочь вовремя. Дядя Коля был связан с дедушкой и дядей Васей непреодолимой страстью охотника и рыболова. И так их это связало, что они даже породнились все: дядя Коля женился на дочери дедушки Корникова, а его дочь Оля вышла замуж за сына дяди Васи Женю. Так благодаря мудрости моего дедушки, два клана навечно стали не только друзьями, родственными душами, но и действительно, родными людьми.
К моему дедушке всегда тянулись интересные чистые люди – видно, правду говорят: «Добро тянется к добру», а уж ему добра было не занимать. Никакие сложные жизненные передряги не смогли сломить моего замечательного дедушку Косенкова Ивана Николаевича, его стойкость, честность перед собой и другими: ни война, ни плен, ни горести, ни болезни. Поэтому-то он со своей тяжелейшей травмой грудины в шахте, с сильным кашлем хроническим прожил достойную, долгую жизнь в 81 год.
И даже за несколько дней до кончины за его Веру, Терпение, Мужество Господь подарил ему ещё одну Радость: правнука Станислава. Он так его долго ждал! И дождался! Увидел! Сказал: «Теперь можно и умирать (у него был рак гортани): приемника увидел. Надо поскорее рассказать Бабке (Матрёне Зиновеевне)». И через день, в ночь на Рождество его не стало. Не стало моего любимого дедушки, прадедушки Станислава и Оли, прапрадедушки моих внуков Станиславы, Матвея, Ярослава и Светланы. Чтобы его помнить, помнить папу и маму, по просьбе детей и внуков пишу книгу. Никто не забыт!
Нашей благодарностью ему пусть станет вот этот мой стих, посвящённый ему:
В белых платьях, малахитом подбитых,
Яблоньки в родительском саду стоят,
Источая счастья райский аромат.
Кажется, что то невесты вышли на парад.
Вместе с ними кружатся плавно лепестки,
Подхватывают нас невидимо они.
Прикрыв глаза, навстречу музыке ветвей оркестра мы летим
И танцем юности восторга ответно их благодарим.
Юбки-солнце ноги обнимают,
Вокруг стрекозы, бабочки порхают.
Так было и во сне, и наяву!
Так мы встречали хозяйку красоты – Весну!
Я, как сестричек, яблоньки люблю,
По гороскопу друидов их имя ношу.
Яблоневый садик – наша семья:
Яблонька-внучка, яблонька-дочка, яблонька – Я.
Яблоньки – совершенства творенья!
Они особо прекрасны на Преображенье!
Зайди в сад и хорошо посмотри,
Как наливные фонарики повсюду они!
Вот богатые жёлтые антоновки – плутовки,
Прозрачной спелости полны девчонки-августовки,
В застенчивых веснушках родные амурчанки,
Лихие ярко-красные ефремовки-цыганки!
А яблоневая ночь!
Восторга невозможно превозмочь!
Мама до утра окошко открывает,
Яблок ветка над ним нависает.
И кажется, что звёзды смотрят из-под них,
А яблоки – необычные планеты средь других.
В саду хозяйка покойно поквакивает,
Собака от внезапности подскакивает.
Что-то внезапно хрустит,
Половица в доме скрипит.
Тоненький месяца серпик в окошко глядит,
А яблоки как будто с месяцем рядом качаются,
Успокаивая нас, озорно улыбаются.
Всё это – детство-юности картинки,
Радости тишины и «небылинки»!
Уж постарел тот яблонь сад,
А всё влечёт к себе назад!
Но…уже молодняк пробуждается,
И яблонь царство возрождается.
В ветви яблонь хочется венки вплести,
Как в старину, близко к ним подойти,
О молодости и красоте их попросить,
Испечь пирог, красавиц угостить.
Так за вкус, целебность их отблагодарить,
Собраться вместе в хоровод, песнь начать,
Государыню Осень встречать.
И помнить: первое яблочко съедать на Преображение,
Тогда исполнится желанье и придёт исцеление!
P.S. Информация о Р.Я. Малиновском взята из книги замечательного дальневосточника Николая Дмитриевича Наволочкина «Дневник памяти».
Блажкевич Светлана,
2018 год