На Родину предков

На Родину предков
«Ну вот, - сказал мой папа, Лев Николаевич Липатов, академик и ученый с мировым именем, - наконец-то и мы стали знаменитыми…»
Сказал он это в ответ на мое сообщение, что в библиотеке районного центра Бондари Тамбовской области про нашу семью пишут статью.
Когда началась эта история?
Может быть тогда, когда мой дедушка, выйдя на раннюю военную пенсию, написал воспоминания?
Или когда мой папа их перепечатал одним пальцем на старенькой печатной машинке «Москва»?
Или когда мы с сестрой Катей их издали небольшой книжечкой?
Или, несколько месяцев назад, в поиске решения одной математической задачки? Я вернулась «в детство» – вспомнила детскую любовь к математике (и одну из своих профессий) и стала репетитором по математике. Много лет я всем рассказывала, что первую половину своей жизни я была математиком, а теперь перешла во вторую половину и стала гуманитарием. Вот не знаю, наверное, теперь у меня третья половина жизни. Потому что я опять стала математиком.
Дети иногда приходят ко мне с такими задачками из школы, что – ой. Ни моя собственная, законченная три десятка лет назад, математическая школа при Политехническом институте, ни диплом физического факультета Ленинградского Университета, ни четырехлетняя служба в школе учителем математики и в учебно-производственном комбинате преподавателем программирования и физики, всё это – не помогает мне справиться с заданием.
И вот – ура современному интернету! Решая одну такую математическую задачку, попала по ссылке на сайт какой-то станицы на Дону. Не знаю почему, возможно, учитель из этой станицы – или автор сайта – просто любит математику, потому и развесил на сайте математические ссылки. Походила по сайту – с удовольствием. Надо же, какие люди увлеченные, подумалось мне, так любят свою маленькую Родину, так хорошо про нее рассказывают. Написала даже письмо благодарственное им. (Они радостно ответили через некоторое время, спасибо им.) Потом думаю: а может, мне свою собственную прародину поискать? Никогда не была на родине дедушки и бабушки, но всегда слушала с удовольствием дедушкины рассказы. (Бабушка умерла в 1972, когда я была в младшей школе, поэтому ее рассказов я не запомнила.)
Так вот, после изучения жизни чужой станицы на Дону, ввела я в поисковую строку название села Нащёкино в Тамбовской губернии. Я уже пробовала так делать несколько лет назад, пыталась какие-то названия, слышанные от дедушки, вводить, но молчал интернет, как партизан.
О радость, как люди-то творят! Как интернет сведениями заполнили за последние года!! – полно ссылок на это село, даже группа в Контакте есть, название по имени этого села.
Мои предки, Липатовы, родились, жили и умирали в этом Нащёкино поколения за поколением, столетие за столетием, пока двадцатый век не поднял и не перемешал народы.
Теперь – несколько биографий родственников, и я опять вернусь к потрясению, которое я получила из-за интернета.
Михаил Афанасьевич Липатов
(1969-1934)
мой прадед
Михаил Афанасьевич Липатов был замечательным человеком. Георгиевский кавалер, член Второй Государственной Думы и организатор табачного кооператива в родном селе Нащекино.
Вот что я нашла на сайте «Бондарская земля: прошлое и настоящее». а также на других сайтах:
ЛИПАТОВ Михаил Афанасьевич (1870, по др. данным 1872, с. Нащекино Кирсановского у. – не ранее 1917),  хоз. и полит. деятель. Русский, православного вероисповедания, крестьянин села Нащёкино Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Окончил церк.-приходскую школу.  Занимался земледелием, торговлей, имел надел и дом. Беспартийный. Был одним из создателей и руководителей Нащекинской кооперативной табачно-махорочная фабрики.
11.2.1907 избран во 2-ю ГД от общего состава выборщиков Тамбовского губернского избирательного собрания. Входил в Трудовую группу и фракцию Крестьянского союза. Член комиссий: о нормальном отдыхе служащих в торговых и ремесленных заведениях, по народному образованию. Дальнейшая судьба неизвестна.
Ист.: Гос. дума Российской империи: 1906-1917. Б.Ю. Иванов, А.А. Комзолова, И.С. Ряховская. – М., 2008;  Тамбовская энциклопедия. - Тамбов,2004.
Лит.:Акатушева, Л.П. На берегах Большого Ломовиса: историко-библиографические очерки.- Тамбов, 2012.
Бондарская энциклопедия / Науч.ред. В.В. Канищев. – Тамбов, ОАО Издательский дом «Мичуринск», 2013.

В воспоминаниях моего деда Николая Михайловича о своем отце, конечно, было написано подробнее.
 
Михаил Афанасьевич Липатов родился в селе Нащёкино Тамбовской губернии в 1869 году. Был очень уважаемым в селе человеком. В 1907 году он был избран от крестьян Тамбовской губернии, по списку партии трудовиков-эсеров, в члены Второй Государственной Думы. Михаил Афанасьевич был женат на Офицеровой Евдокии, моей прабабке. У них было пятеро детей: Михаил, Николай (мой дед, ветеринарный военный врач), Анна, Петр и Александра.



Михаил Афанасьевич Липатов был унтер-офицером, участником русско-японской войны, награжден Георгиевским крестом за храбрость: взял в плен японского офицера. (Мой дед пишет, что отличился он под Лаояном.) Сведения об этом весьма туманны. Увы, в истории страны были времена, когда необходимо было тщательно скрывать службу в царской армии. И свою храбрость. И свои награды.
 «И Святой Георгий тронул дважды пулею нетронутую грудь». (Н. Гумилев.)

Вот какую информацию об этом ордене я нашла:
«25 (13) февраля 1807 года российский император Александр I учредил Знак отличия Военного Ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия, который жаловался только нижним чинам, отличившихся "противу неприятеля отменной храбростию". За время существования ордена и его знака отличия правила пожалования и сам вид этой награды несколько раз изменялись, но неизменным оставался ее высокий статус. За 110 лет существования этой уникальной награды чести "носить, не снимая" Георгиевский крест были удостоены более двух миллионов человек. В соответствии с императорским Манифестом Георгиевский крест невозможно получить просто так. Заслужить "Егория" можно было только настоящей храбростью и бесстрашием в бою. За какие конкретные подвиги вручали этот крест?
Эту награду можно было получить не просто за участие "в походах и делах против неприятеля", как тогда указывалось в формулярных списках, но и за проявление особой доблести. Например, солдат награждали Георгиевским крестом за захват особых неприятельских трофеев, за взятие в бою неприятельского знамени или штандарта, или применительно к нашим восточным противникам – туркам – различных бунчуков, флажков и значков. Солдат мог заслужить "Егория" за спасение жизни своему начальнику, а также за то, что первым выскочил из окопов и поднялся в атаку».
Возможно, то, что Михаил Афанасьевич был Георгиевским кавалером, послужило веским аргументом во время выборов в Государственную Думу. Храбрость депутату нужна.


  Торжественное открытие Государственной Думы 20 февраля 1907 года.
 Депутат трудового союза И.Я. Голубев читает Высочайший указ об открытии Государственной Думы.
В журнале «Нива» (возможно, в 1907 году) были опубликованы портреты всех членов II Государственной Думы и в том числе моего прадеда, Михаила Афанасьевича Липатова. Мой двоюродный дядя Леонид Андреевич Самсонов видел этот портрет и даже носил хвастаться в школу своим дедом. II Государственная дума Российской империи просуществовала с 20 февраля по 3 июня 1907. Она была разогнана после принятия нескольких преждевременных законов, не понравившихся императору. Главной причиной роспуска Думы были разногласия между правительством и Думой в земельном вопросе. 1 июня 1907 премьер-министр Столыпин обвинил 55 депутатов в заговоре против царской семьи. Дума была распущена указом Николая II от 3 июня (Третьеиюньский переворот).

Еще одну интересную историю нашла я на просторах интернета, об обрушении потолка в Государственной Думе:

«2 марта в заседании Государственной Думы должно было состояться чтение декларации председателя совета министров. Но чтение декларации было отложено по причине обвала потолка. Обвал произошёл в 5 часов 40 минут утра. В помещениях Государственной Думы были только дежурные служители, а в самом зале заседании никого не было. В первый момент предположили, что это взрыв. Оказалось же, что с потолка, на огромном пространстве в 84 квадратных сажени (382 кв. м), обрушилась все штукатурка с досками, дранкой и гвоздями. Вся эта масса, весом до 200 пудов, упала в места депутатов, в проходах и частью на ложи для публики. Вне района разрушения остались места только что избранного президиума, ложи министров, членов Государственного Совета, представителей печати и часть кресел депутатов крайней правой и крайней левой партий. Все остальное пространство сплошь было завалено досками, грудами извести и мусора, перемешавшимися с обломками мебели. Слева, опираясь одним концом в ложу для публики, а другим на обломки кресел и пюпитров, повисла громадная часть деревянной обшивки потолка. Люстры на потолках удержались на своих цепях.

  Обвал в Государственной Думе 2 марта 1907 года

(Общий вид залы заседаний с трибун для публики)
В Таврический дворец прибыл градоначальник, были вызваны судебные власти и должностные лица. Одним из первых прибыл председатель совета министров П. А. Столыпин, а затем председатель Думы Ф. А. Головин.
 Прибывшие депутаты, умеренные и правые, отслужили благодарственное молебствие за избавление депутатов Думы от предстоящей неминуемой гибели. Если бы катастрофа случилась несколькими часами позже, то погибло бы около 300 депутатов.
В комиссию по расследованию ЧП вошли архитекторы Л. Н. Бенуа, А. И. фон Гоген и др. Уже к вечеру определили причину катастрофы — некачественный ремонт зала, произведённый год назад. Выяснилось, что клинообразные гвозди ручной ковки легко выпадали при усушке дерева, что и произошло. Непосредственной же причиной обвала потолка стало то, что накануне, ввиду намеченного приезда в Думу Столыпина, чердак осматривали агенты охраны и пожарные. Полтора десятка человек долго ходили по чердаку и простукивали его. Именно это воздействие на ветхий потолок оказалось роковым. Вечером следующего дня на Невском проспекте появилась шайка неких юнцов, бодро кричавших: «Купите на память останки парламентского зала, осколки потолка!». Многие охотно приобретали у них сомнительного вида обрывки войлока, ржавые гвозди и кирпичные обломки. После того, как Госдума объявила перерыв в работе до окончания ремонта зала, многие депутаты, несмотря на грозившую опасность обвала остальной части потолка, поспешили к своим заваленным штукатуркой креслам. Из-под груды мусора они доставали книги и записи. А некоторые отламывали себе на память куски щеп, вытаскивали на сувениры роковые гвозди.»

  Обвал в Государственной Думе 2 марта 1907 года

(Временное заседание Государственной Думы, после обвала потолка, в вестибюле Таврического дворца 2 марта 1907 года)


Как изменилась бы история России, если бы потолок обвалился на несколько часов позже?..

Депутатам платили суточные за работу в Думе, немалые по крестьянским меркам. Михаил Афанасьевич снимал в Петербурге комнату на одной из Рождественских (ныне Советской) улицах. Вспоминал впоследствии, что хозяйка его квартиры читала газеты: «Надо же, баба, а газеты читает!..» Жил Михаил Афанасьевич в столице по-крестьянски экономно, и депутатский заработок привез домой, 1000 рублей золотом. Пять рублей тогда стоила корова. Как мудрые запасливые крестьяне, они с женой разделили заработанное на две части. Одну часть он положил в банк. Деньги, положенные Михаилом Афанасьевичем в банк, не пропали, а в смутное время войн-революций были выданы ему в бумажном виде. Он так и пришел однажды из города, неся под мышкой рулон денег. На этот рулон вполне можно было купить коробок спичек. То ли спички стали дорогие, то ли коровы подешевели…  Поэтому меня безмерно злит слоган Сбербанка «180 лет на службе Отечеству». Моим предкам Сбербанк послужил не лучшим образом.
Вторую часть денег они с женой Евдокией где-то закопали. До худших времен. Вот так всё и ждали, когда наступят очень-очень трудные времена. Или когда сменится власть. Не дождались самых трудных времен прадед Михаил и прабабка Евдокия, умерли в тридцатых годах прошлого века (сначала муж, потом жена), не выкопав деньги. Выкопать было страшно: то одна война, то другая, то одна революция, то другая, то раскулачивание, то коллективизация, то еще что-нибудь. Забылись в жизненной круговерти эти деньги и место тайника. Да и худшие времена, видимо, всё не наступали. Или казались не самыми худшими. Мне нравится думать, что фамильный клад, заработанный моим прадедом своими мозгами, уже столетие где-то лежит, как будто залог того, что Россия еще не на грани. Пусть лежит. Это значит, что последние, худшие, времена еще не наступили.
После возвращения из столицы, из Думы, Михаил Афанасьевич играл в селе большую роль. Он был организатором (вместе со своим братом Иваном Афанасьевичем) табачного кооператива.
Судя по надписи на оборотной стороне следующей фотографии, это руководство табачной артели после удачной продажи табака. В этом, 2016 году, фотографии исполняется 100 лет.

 
 
Крайний слева – Михаил Афанасьевич Липатов, в руках у него ствол табака. Крайний справа – его старший брат, Иван Афанасьевич Липатов, держит охапку листьев табака. Иван и Михаил были очень дружны. Старший, Иван, пережил младшего, Михаила лет на двадцать. Фотографий Михаила Афанасьевича не так много, зато фотографии его брата Ивана Афанасьевича сохранила его внучка, Надежда. Вот они:

 


Иван Афанасьевич имел золотые руки и кличку «Чина», потому что всё мог починить.

 



Иван Афанасьевич успешно разводил пчёл, имел большую пасеку.


 


Иван Афанасьевич в 50-е годы, с дочерью и внучками

 


Похороны
Ивана Афанасьевича Липатова

В книге Акатушевой рассказывается очень подробно о табачном предприятии. Надежда Николаевна Котова, внучка Ивана Афанасьевича и моя, соответственно, троюродная тётя, тоже очень интересно об этом рассказывала, когда я (благодаря Акатушевой) встретилась с ней в Тамбове. Ее рассказ я записала ниже.
Жили Михаил Афанасьевич и Евдокия Ивановна с младшим сыном Петром в дальней части Нижнего Нащёкино, Тягуновке, а старший их сын, Михаил Михайлович с женой – тётей Саней, жил наискосок, через дорогу. Леонид Самсонов, сын Анны, внук Михаила Афанасьевича, вспоминал, как подъезжал подростком к Тягуновке и смотрел из кабины грузовика, стараясь не пропустить дом своего дяди Петра. У дома росло три огромных тополя, это были единственные деревья по всей деревенской улице. Говорил, что вообще не было не только деревьев, но и садиков перед остальными домами. Видимо, перед войной и в войну, в те времена, которые он подростком застал в деревне, жителям было не до цветов. Дом Петра стоял сразу за единственным кирпичным домом в деревне. Когда я съездила на Родину предков в марте 2015 года (и об этом ниже), то обнаружила развалины двух кирпичных домов в Тягуновке. Сфотографировала, привезла фотографии бодрому восьмидесятисемилетнему дяде Лёне в Петербург, показала. Он, технический человек, сразу взял лупу и внимательно изучил оба дома. «Вот, – сказал он, – этот дом. Видишь, здесь одно из окон – бывшая дверь, заложенная до половины кирпичами? Я помню, как на этом крыльце 75 лет назад сидел одноногий мужик, очень добрый. Ему должны были в больнице палец полечить, а отрезали ногу. Он подзывал детей и давал нам гостинчики». Вспоминал дядя Лёня деревенские погреба, в которых было принято хранить всякие нужные вещи. Родственники, приезжающие из Тамбова, привозили иногда в качестве гостинца колбасу, которая не съедалась бессмысленно, а пряталась в погреб на черный день. Так велик был страх голода и бед, что колбаса хранилась там, пока не покрывалась замечательной плесенью.
 Михаил Афанасьевич Липатов умер в 1934 году от водянки, надорвавшись и простудившись при строительстве мазанки. Мазанка – домик, который строили из материалов, доступных в степи. Стены возводились так: втыкались в землю колья, промежутки между ними заполнялись глиной вперемешку с соломой. Хотя тётя Нелли, его внучка, рассказывала, что умер он от рака горла. Любил пить очень горячий, почти кипящий чай и холодную воду, обжигая тем и другим себе горло.

Евдокия Ивановна Офицерова
(1870-1940)
моя прабабушка
Вот что пишет мой дедушка Коля о своей матери Евдокии в своих «Воспоминаниях о детских годах»: «В тебе так много хорошего, святого, доброго, и души, и божественной теплоты, ласки, любви к детям. Все это заслуживает святого благоговения, постоян¬ного света лампады, хочется встать на колени и молиться перед тобой всегда, как только представишь себе твой не¬забываемый образ!»
Много добрых слов посвятил мой дед своей матери. Она была трудолюбива и добра.

 

Евдокия Ивановна с внуками Валентиной (стоит) и Леонидом Самсоновыми, детьми своей дочери Анны. Примерно 1931-1932 год.

 
Она умерла от воспаления легких, перейдя ледяную речку (видимо, переходила вброд Большой Ломовис, по дороге в Верхнее Нащёкино),  куда в магазин привезли водку. Она не пила водку, но водка была тогда «валютой», ею можно было расплачиваться за всякие дела по хозяйству. Она ждала приезда сына Коли из Ленинграда. Николай забирал мать на зиму в Ленинград. Николай, мой дед, приехал и нашел мать уже в Бондарской больнице, с воспалением легких. Её не спасли, и водкой Николай и главврач больницы помянули Евдокию.

Павел Николаевич Терёхин
(?-1956?)
мой прадед
Отец Марии Павловны, Павел Николаевич Терёхин, тоже был родом из Нащёкино, он был усыновлен богатой семьей Терёхиных. Он был очень красив. Ходили слухи, что он был высок, но дядя Леня Самсонов говорит, что это не так, Павел был не больше метра семидесяти. Но за красоту был взят в гвардейцы (или в гусары?): служил при царе в Петербурге, уехав из Нащёкино. Специалистом по «мясам». Видимо, что-то вроде интенданта.
Выйдя в отставку,  он с женой Пелагеей Дмитриевной жил под Петербургом, в Гатчине или Вырице. (Конечно, с таким ростом и красотой вовсе необязательно было возвращаться в родную деревню.)
В эвакуацию вместе с семьей дочери, моей бабушки Марии Павловны и ее сыновьями, Павел не поехал, поехала одна Пелагея Дмитриевна, чтобы помогать внукам. После смерти в эвакуации Пелагеи Дмитриевны  Павел Николаевич женился на молодой жене (без специальности, как сказал дядя Лёня Самсонов) и родил еще двоих или троих детей. Павел любил землю, был трудолюбив, выращивал огурцы и другие овощи и продавал в Ленинграде на рынке у Троицкой церкви. Был единоличником. Мой папа вспоминает, как этот его дед навещал их с матерью, уже после войны, когда они вернулись из эвакуации. Он приносил внучку Лёвушке какой-нибудь гостинчик после успешной торговли. Жили они тогда на Измайловском проспекте.
Умер Павел Николаевич в середине пятидесятых от сердечного приступа, и его малолетних детей определили в детдом, потому что жене одной было их не вырастить. Мой дедушка, Липатов Николай Михайлович, помогал определить в детдом сводных братьев и сестер своей жены.
Павел Николаевич был награжден за почетную службу самим царем Николаем II серебряными карманными часами с музыкой и дарственной надписью. Мой папа видел в детстве эти часы.
Когда я пью кофе с моей чудесной рыжей соседкой Людмилой (ей под восемьдесят) в доме на Васильевском острове, где я живу с 2002 года, я думаю, что мой прадед, гвардеец Павел, и ее отец, улан Ефим, вполне могли встречаться по службе. А сама я, вообще-то, знакома с последним русским царем через четыре объятья. Как это? А вот так.
Есть теория, что на этой Земле каждый с каждым знаком не более чем через пять рукопожатий. Оказывается, с последним русским императором я даже ближе знакома. Потому что Людмила –  дочь улана Ефима. В уланы брали рыжих и высоких. В драгуны - черных и высоких. Еще куда-то брали высоких блондинов. Нет, мы про рыжих. Этот улан, батюшка соседки, танцевал на балу с царскими дочками. Рассказывал, что они были не очень красивыми, рыжими, с конопушками. Не так чтобы очень умными, но образованными. Так улан рассказывал. Выпив с соседкой утренний кофе, я обнимаюсь с ней при расставании. Если царские дочки обнимались иногда со своим папой, то я знакома с императором Николаем II всего лишь через четыре объятия.
С Путиным через эту же соседку я знакома куда ближе: ее сын работал с Путиным в одном кабинете на Литейном. Но это не в русле данного рассказа.
Липатов Николай Михайлович
(1903-1986)
мой дед
 
Мой дедушка, Николай Михайлович Липатов, родился в селе Нащёкино Тамбовской губернии в 1903 году. Князь Гагарин, владелец ближайших сел, привез поселенцев из-под Москвы, когда в этих пустынных местностях с татарами разобрались. Так в тех краях появились Липатовы. А дедушка сам мне рассказывал, что первый Липат, родоначальник фамилии, был мельник.
Николай Михайлович окончил в селе земскую начальную школу. Он обладал каллиграфическим почерком, и много лет после того, как он уже закончил школу, его тетрадки показывали ученикам в качестве образцовых. Замечательно в его воспоминаниях описано, какое сильное влияние оказала на него учеба в школе, общение с учителями и чтение книг, до которых он был большой охотник. Когда он пришел в школу впервые, его отослали обратно домой – еще посидеть годик, потому что школа оказалась переполнена, да и был он очень маленького роста. (Один из моих племянников тоже маленького роста, видимо, в этого своего прадеда. Остальные – высокие, под два метра, видимо, уже в другого прадеда.) Теплые слова благодарности в написанных им воспоминаниях нашлись у него и для учителей и этой сельской школы и следующей, средней, где он продолжил свое образование. Единственная ближайшая школа, где можно было получить среднее образование, была Пахотно-Угловская школа второй ступени. Ее он и закончил.

 

Потом учился в Тамбове, закончил педтехникум, затем ветеринарные институты в Москве и Ленинграде. С 1929 года служил в Советской Армии, в его послужном списке ликвидация басмачества в Таджикистане (его гарнизон стоял в Кушке – самой южной точке Советского союза), Финская война и Великая Отечественная война. Почему-то он мне всегда говорил, что у него за плечами четыре войны. Видимо, в боевых действиях с Японией он тоже принимал участие. Среди его должностей были: старший ветврач кавалерийского полка, начальник армейского лазарета, терапевт 8-ой гвардейской армии, защищавшей Сталинград, военный преподаватель Ленинградского офицерского училища, начальник военной кафедры Омского ветеринарного института. Кадровый военный, ветеринарный врач, подполковник, он был награжден одиннадцатью правительственными наградами, в том числе: орденом Ленина, орденом Красного знамени, орденом Красной Звезды и медалями.
Очень любил Нащёкино, часто приезжал на родину из Ленинграда. В Ленинграде он мечтал жить с детства. Про Санкт-Петербург рассказывал замечательно своим детям его отец Михаил Афанасьевич, после того, как прожил в нём одну зиму, заседая во II Государственной Думе. Поэтому мои дедушка с бабушкой стремились всегда в Ленинград, и семьи двух их сыновей Льва и Леонида тоже живут в  Ленинграде. (Правнуки, правда, перебрались в Берлин.)
 Дедушка помнил прекрасно весь свой деревенский мир, людей, кто кого в жены взял, кто кому какой родственник. Жену свою, Марию Павловну Терёхину, он взял «от Точилиных», из Верхнего Нащёкино. Сам же был из Нижнего. В Верхнем Нащёкино – селе садов, оставшихся от барских, дворянских, видно и население было немножко с барской кровью, поэтому Анна Ивановна, жена Петра Михайловича, дедушкиного брата, всегда говорила, что они с Марией Павловной – из Точилиных, и, судя по всему, очень этим гордилась. Анна и Мария были двоюродными сестрами.
Родные всегда держались вместе, помогали друг другу. Эта помощь спасла многих членов моей семьи во время войны, иначе было бы не выжить. На фотографии 1931 года два брата и сестра: Петр, Анна, Николай Липатовы, муж Анны – Андрей Самсонов, погибший через 10 лет на войне и Мария Терехина, жена Николая.

 
 


В начале войны Николай Михайлович служил под Ленинградом, на Карельском перешейке начальником военного ветеринарного госпиталя. Когда, через много десятилетий после войны, по телевизору показывали лошадей, он сразу, оживляясь, говорил: «Вот, вот, лошадки, люблю лошадок! Самое умное, прекрасное животное!» Лошади, рассказывал он, добрее людей и лучше машин. Им не надо бензина, они пройдут по любой местности. Нежные страницы его воспоминаний о детстве посвящены лошадям, тому, как пас он их «в ночном».

 

 
В день начала войны он был в Нащекино в отпуске. Он успел вернуться в Ленинград и, по семейной легенде, размахивая наганом, спас всю семью и последующие поколения, посадив свою жену Марию Павловну Терёхину с двумя сыновьями: десятилетним Леонидом и годовалым Львом (будущим академиком и моим папой) на поезд в Тамбов.
После войны деда с семьей перевели в Омск, в ветеринарный институт, преподавать военную химию. У деда там сложились плохие отношения с ректором, который мечтал его уволить. И вот приехала комиссия из Москвы, была произведена проверка. Ректор надеялся, что по  результатам можно будет как-то деда наказать. Выстроили всю военную кафедру, стали зачитывать выговоры и благодарности. И вдруг: «Подполковник Липатов, Николай Михайлович, выражается благодарность за отличную работу!» Проверяющий был боевым товарищем моего деда! Так ректору и не удалось уволить моего дедушку.
Другой товарищ деда служил в штабе, в отделе кадров. Он помог деду перевестись обратно в Ленинград, в ветеринарный институт, на военную кафедру, тоже преподавателем военной химии. Так дед опять вернулся в любимый город. В ветеринарном институте начальник его кафедры требовал от преподавателей предоставления дословного конспекта каждой их лекции. В докомпьютерный век (и при отсутствии в широком доступе печатных машинок) это было непросто выполнить, но, когда дедушка уходит на пенсию, он радовался, что благодаря этим записям уровень преподавания останется высоким. Где-то лежат конспекты моего деда по военной химии, ибо «рукописи не горят».
В 1957 году ушел в отставку и написал воспоминания о своей жизни.
Как-то я, еще школьницей, приехала к дедушке на выходные в гости и мы пошли в кинотеатр, смотреть только что вышедший фильм «Иди и смотри». Фильм тяжелый, про войну. Я знала, что фильм тяжелый, и говорю: «Дедушка Коля, а тебе не трудно будет этот фильм смотреть, войну вспоминать?». На что дедушка мне ответил: «Я столько страшного видел… Я видел однажды на войне, как стал таять снег, и из-под снега стали появляться убитые – всё поле завалено людьми, рука где-то поднята, нога… Фильмом меня не испугаешь.»
Дедушка любил и умел рассказывать – и писать! Очень начитанный, он и после восьмидесяти лет обладал необыкновенной памятью.
Дед очень легко сходился с людьми, завязывал разговоры с незнакомыми на своих ежедневных прогулках. Ходил дедушка очень быстро, размахивая палочкой. «Подожди, Аринка, прихватило», - говорил мне, останавливаясь и кладя под язык круглый белый шарик. Недолго постояв, быстро шел дальше.
Я, выйдя замуж в 1984 году, жила недалеко от него, в южном районе Ленинграда, Дачном. Дедушка жил на Бульваре Новаторов, а мы на соседней с ним улице, три раза менявшей название. Она за свою жизнь побывала и улицей Третьего Интернационала, и улицей Суслова, сейчас же стала Дачным проспектом. В то время это была улица Суслова. Я приходила погулять  с дедушкой по окрестностям с годовалым сыном Антоном на коляске. На прогулках он знакомился со всеми старушками на лавочках, легко завязывал разговор на любую тему. Вижу, как он, в своей неизменной шапочке лодочкой, в пальто с каракулевым воротником, с палочкой, на которую опирался только иногда, кивает на нас с Антоном, и говорит очередной, минуту назад незнакомой ему старушке: «А главное в жизни – это они, дети. Внуков я люблю больше детей, а правнуков – больше внуков!»
Некоторые его рассказы и сейчас стоят перед глазами (ушами?).
«Найдешь яичко, украдешь, разобьешь, выпьешь вот так – дедушка запрокидывает голову – ох, и вкусно». Мне, городской девочке, непонятно и таинственно было всё в этой фразе. Как яичко можно найти? У кого украсть? Как это выпить?? Сырое??
Нигде в интернете я не нашла подтверждение дедушкиного рассказа про дирижера Евгения Федоровича Светланова. Дедушка говорил, что он не Светланов вовсе, а Офицеров. Его отец по молодости ушел с белыми, поэтому потом фамилию сменил, очень уж «говорящая» была фамилия. И был дирижер Светланов двоюродным дедушкиным братом. Мама дедушки, Евдокия, и отец Светланова были братом и сестрой, по фамилии Офицеровы. И дедушка Евгению Федоровичу Светланову даже это исследование письмом послал. Только Светланов-Офицеров не ответил. Неудобное, видно, тогда ещё было время для признания предков-Офицеровых. Похожи они были с дедушкой как две капли воды. Когда дедушки уже не было на свете, я очень любила появление Светланова на экране телевизора – как с дедушкой встречалась опять…

  В Ленинграде дедушка прожил до своей кончины в августе 1986 году, на 83-м году жизни. Вернулся с ежедневной прогулки, присел на скамеечке перед парадной своей милой уютной хрущевки и – умер. Я положила ему в гроб бордовые георгины. С тех пор всегда в августе, когда я вижу георгины, я вспоминаю дедушку.


Через тридцать почти лет, в 2003 году, мы с сестрой издали сами в нескольких экземплярах воспоминания дедушки и подарили папе на День рождения. Я тогда работала в издательстве, была мастером на все руки: сканировала книги, которые нужно было переиздать, писала предисловия и послесловия в издаваемых книгах, корректировала, редактировала, делала макеты. Это была эра бумажных книг. После книжного многолетнего голода печатать стало можно и нужно всё, и мы это делали. Моя сестра Екатерина тоже в это время работала дизайнером в маленькой фирмочке.
Я занималась текстом воспоминаний, а Катя – обложкой и фотографиями. Рукописные воспоминания были когда-то найдены папой после смерти дедушки в его бумагах и перепечатаны на древней машинке «Красный Октябрь». Папа дал мне копию (тогда копии делали так: при печати на машинке вставляли не один лист, а несколько, через копировальную черную бумажку, глянцевую и пачкающую с одной стороны и серо-матовую с другой). Если сильно стукать по клавишам машинки, то можно было пробить через копирку 3-4 копии, последняя, почти нечитаемая, называлась «слепой» копией. Пишу эти строки и думаю, как это удивительно, что много вещей, которые для меня были обыденными, очевидными, совсем непонятны моим детям! Пятьдесят лет – и никто не знает, что такое копирка! Да и я нисколько, честно говоря, по ней не скучаю, хотя как раз печатной машинке и копирке я обязана наличием у меня дома книжечки моих первых юношеских стихов. Теперь же я просто нажимаю кнопочку – и в соседней комнате вылезает цветная копия любого документа!
Печатную машинку когда-то подарил моему папе, Льву Николаевичу Липатову, его старший брат, Леонид Николаевич. Дедушка, любитель чтения, назвал старшего сына в честь Леонида Николаевича Андреева, а младшего –  в честь Льва Николаевича Толстого.
Воспоминания дедушки о своем детстве – недлинные, получилась небольшая брошюрка. Мы с сестрой вставили туда фотографии – о, это была целая секретная операция! Вытащили тихонько фото из семейного альбома, хотели, чтобы папе это был сюрприз. Спорили с сестрой, хохотали, – где кто среди этих суровых матерей семейств в черном, с черными же платками на головах, кто где среди этих тонколиких блондинов? И надо же, всех угадали, правильно подписали в брошюрке.  Это были воспоминания о детских годах дедушки. Он родился в 1903, тридцатыми годами прошлого века воспоминания заканчивались – зная теперь историю нашей страны, понимаешь, что ничего удивительного в этом нет. Правду писать было невозможно, а ложь – зачем?.. В воспоминаниях было много фамилий, село было большое, родственников и друзей у дедушки – много. Мне было так странно думать, что все эти люди существуют только на этих страничках. Но оказалось, что это не так.
Терёхина Мария Павловна
(1903-1972)
моя бабушка

Бабушка запомнилась мне очень добрым человеком. Она, как и дедушка, родилась в 1903, а умерла рано, в 1972 году, на семидесятом году жизни, мне было лет девять, поэтому никаких рассказов ее я не помню.
В книге Акатушевой Лидии Петровны «На берегах Большого Ломовиса» моя бабушка упоминается как «М. Терехина», первая учительница в школе в Зиминке. Папа нашел это место: «смотри, все остальные учительницы – без инициалов, по фамилиям названы, и только бабушка Маша с буквой М.»
Бабушка Маша была учительницей географии в младшей школе. Она окончила педагогический институт в Тамбове. Только во время войны, в Нащёкино, она не работала. Как и дедушка Коля (мне почему-то думается, как и все нащёкинцы), она много читала. Недаром детей они назвали Леонидом Николаевичем и Львом Николаевичем – в честь писателей Андреева и Толстого. Была очень рассеяна – это качество потом вновь возродилось в моем папе, в моей сестре и во мне. Однажды ей пришлось вернуться из школы домой, потому что она забыла надеть юбку.
Тётя Нелли рассказывала, что когда она вышла замуж на Камчатке, они стали помогать свекрови, матери ее молодого мужа. Свекровь была вдовой с девятью детьми. Они посылали ей деньги, помогли построить ей дом, где-то в Татарстане. И вот на семейных посиделках как-то зашел разговор о том, что, если умрет свекровь (а она была уже очень старенькой, прошло много времени с постройки этого дома, почти все дети выросли и разъехались из дома), то, продав дом, отдадут ли наследники часть денег тёте Нелли с мужем. Моя бабушка Маша вдруг встала за столом и строго сказала: «Нелли, не смей брать ни копейки. Ты помогала сиротам!»
Мне кажется, такие рассказы о давно ушедших людях – самое интересное в воспоминаниях. Не то, кем человек был по профессии, а черты характера.
«И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой
– все это забирает он с собой».
Евгений Евтушенко.

Итак, в начале войны дедушка сумел приехать из армии в Ленинград и, размахивая наганом, посадил в переполненный эвакуирующимися поезд свою жену Марию Павловну, тещу Пелагею Дмитриевну и двух сыновей: одиннадцатилетнего Леонида и годовалого Льва, моего будущего папу. Как они ехали до Тамбова – никто уже не расскажет. Страшно представить, что это была за  поездка. У Леонида из рюкзака вырвали буханку хлеба при какой-то пересадке. В 2015 году в Нащёкино мне рассказывала дочка эвакуированных из Ленинграда, что из Ленинграда до Тамбова в то военное время добирались недель шесть. В Тамбове бабушка Маша со своей матерью и с сыновьями прожила у Самсоновых только август. (Анна Михайловна Самсонова, в девичестве Липатова,  была дедушкиной сестрой).
Война догнала: Тамбов несколько раз бомбили. Через много лет мне рассказывала тётя Нелли, что Мацнев Виктор, муж Валентины Самсоновой, говорил, что при такой бомбежке «на устрашение» погиб на улице Тамбова его брат-подросток.
Бабушка Маша написала письмо в деревню своей двоюродной сестре Анне Ивановне о своих обстоятельствах. Сестра была замужем за Петром Михайловичем Липатовым (братом дедушки). Два родных брата Липатова женились на двоюродных сестрах, и, как с гордостью говорила Анна, они были из Точилиных. Точилины жили в Верхнем Нащёкино, а Липатовы – в Нижнем. Верхнее Нащёкино было село садов, «барское» село. Там долгое время сохранялись следы барских усадеб.
Вот что мне рассказывала (по моему приезду в Тамбов, об этом дальше) тетя Нелли, дочка Анны Ивановны: «Моя мама была очень мудрая. В семье было так заведено, что все проблемы решались вместе. Все садились вечером за стол и разговаривали. Получили мы письмо из Тамбова, от тёти Маруси, которая эвакуировалась туда из Ленинграда. И решили мы на семейном совете, что надо Маше с детьми, Леонидом и Львом, и матерью Пелагеей приехать к нам, в деревню.
Поездом можно было доехать из Тамбова до Платоновки, а там ходили сельскохозяйственные машины, возили зерно и лес, и на них можно было добраться до Нащёкино. Но они для переезда наняли подводу.
Приехали они истощенные, измученные дорогой. Разместились в избе, ночевать всем было немного места. Тётя Маруся с ребятами на железной кровати: одиннадцатилетний сын Леонид рядом, годовалый сын Лёвушка у них в ногах.  Мама – на сундуке, видела когда-нибудь сундук? Маленький он. Мы с Юлюшкой, сестрой, на печке. Лето-зиму на печке. Как лезть на печку, тут телок бывало нагадит. Рядом с телком – овца с ягненком. А тётя Поля на столе», – стучит по кухонному столику, – «ну чуть побольше, может, этого стола, вот так, метровый. Тут скамейка, но она низко, скамейка, а тут плита, печка. Наверное, комочком, вот так, спала.
Один год, особенно, картошку выгребали из погребов, выгребали, да. Директор школы одна была такая, маленькая, ой, откуда она энергию такую брала, лазила по погребам. Она вот почему-то в этой комиссии была. И у всех прямо выгребали. А мы посадили уже картошку. И вот ведра два, наверное, у печки открыли, плита где, уже печки не топили, весна уже была, и в печку спрятали. Не догадались те, которые искали.
А Лёва ослабленный такой был, продуктов не хватало. Тётя Маруся его однажды за руку взяла и в коридор вытащила. А он кричал, есть просил. Его, может быть, и нельзя было сильно кормить, он не понимал. Дистрофик был.
Они приехали, Кукушки уже были. Пасха, на следующей неделе Красная горка, а на следующей неделе – Кукушки. Мы яйца жарили. И я свою долю ему отдала. Он съел. Курицы были, штук пять держали, их кормить нечем было. Сдать надо было семьдесят пять яиц. Нестись они начинали ближе к лету. Чтобы курицу посадить на яйца, надо было двадцать одно яйцо.
Перед войной ещё, помню, на Пасху, когда новый дом построили, сколько-то яиц покрасили, мы их карандашами раскрашивали. Я одно яйцо стащила. И съела его у сарая. И папа говорит: кто яйцо взял, - а ну, становитесь, и – на мои глаза - воо-оон в глазах у тебя яйцо катается, вооон катается… А я не признавалась. Это я под Пасху съела яйцо.»
В Нащёкино, в семье брата Петра Михайловича Липатова, моя бабушка Маша с двумя сыновьями и прабабушка Пелагея прожили всю первую военную зиму. Некоторое время жили они в деревне Вердеревщине. Бабушка Маша работала там в школе по своей специальности, преподавала географию.
Летом 1942 года немцы стали подступать к Воронежу, слышалась канонада и на горизонте по ночам виднелись всполохи взрывов. Решено было уезжать из деревни обратно в Тамбов. Дедушке опять удалось оформить отпуск на несколько дней с фронта и отправить семью в Набережные Челны, Татарской ССР, где бабушка смогла найти работу по специальности, преподавателем географии. 
В Набережных Челнах умерла от голода Пелагея Дмитриевна. Пелагея Дмитриевна была очень доброй и самоотверженной бабушкой. В семье считается, что внуки, Лёнечка и Лёвушка, выжили благодаря ей. Наверное, отрывая от себя еду, она подкармливала внуков. Низкий поклон Вам, мне незнакомая моя прабабушка Пелагея Дмитриевна. Мы помним Вас.
Когда моя семья после войны вернулась в Ленинград, из печки их комнаты торчал неразорвавшийся снаряд. Окно их комнаты в коммунальной квартире на Красноармейской улице выходило на юг, на Пулковские высоты. Откуда обстреливался всю блокаду город. И вот один снаряд попал окно, но не разорвался.
Исторический факт, что иногда в неразорвавшихся снарядах вместо пороха находили песок и записку: «От немецкого пролетариата».
В начале шестидесятых дедушка, бабушка, мои родители и я, новорожденная – переехали из коммуналки на Измайловском проспекте в четырехкомнатную хрущевку в южный район Ленинграда, Дачное. Одна комната была там пять квадратных метров, другая семь. Кухня метра четыре, а в совмещённом санузле стояла сидячая ванная. Говорят, дед очень не хотел уезжать из коммуналки. Ему там было прекрасно. В коммуналке была какая-то огромная кухня, в которую попадали, выйдя из квартиры и перейдя лестничную клетку. В этой кухне собирались все жители коммуналки не только для того, чтобы готовить, но и для того, чтобы пообщаться. Пообщаться – это дедушка очень любил.
Потом мои родители построили кооперативную квартиру и переехали со мной из Дачного уже на север Ленинграда, в новостройки на Гражданском проспекте, воздвигнутые на месте старинного немецкого поселения. С нашего девятого этажа, под крышей, со всех сторон было небо, а с одной – вдалеке – был виден Финский залив. Теперь в это поверить невозможно: сотни домов закрывают залив.
В гости к бабушке и дедушке мы отправлялись по выходным через весь город. Какое это было счастье! Мы! Едем! К бабушке! Маше! Мы с папой долго-долго тряслись сначала на автобусе или троллейбусе по таинственным дорогам до Финляндского железнодорожного вокзала, где тогда была конечная станция метро. На Финляндском мы садились в интересный поезд метро. Внутри он был желтым, и на желтых стенках рельефом выступали маленькие геометрические фигурки. Кружочки, палочки, треугольнички. В них была тайна и шифр. После нескучной темноты, полной труб, похожих на змей, поезд – вдруг – вырывался в сияние, на поверхность. К станции «Дачное» народа в вагоне оставалось совсем немного (ездили мы по выходным), и я стояла на сидении на коленях, ожидая – справа – первого яркого сияющего вертикального луча (может, это была просто лампа дневного света, но мне казалось, что это свет сверху, обещание чуда). И чудо всегда и закономерно свершалось – вагон влетал в пространство, в свет, почти в космос. На станцию метро Дачное. Она была открытая, на поверхности, под  длинной вокзальной крышей. На платформе уже стоял дедушка в «полковничьей» шапке – такой пилоточке из серебристо-черного кучерявого меха. И шапочка, и плечи дедушки припорошены снежком. Давно нет шапочки, дедушки, бабушки, станции метро Дачное, меня меленькой, а снежок всё не тает в памяти.
Мы идем к ним домой, и счастье всё больше. Там уже ждет бабушка Маша, уютная, спокойная, с неизменной манной кашей, которую я вообще-то терпеть не могла. Она меня так мягко уговаривала, внимательно выслушивая, почему эту кашу невозможно есть, что я всё-таки всю съедала.
Бабушка Маша умерла «от сердца» в 1972 году, когда я училась во втором классе. Я впервые видела папу плачущим, когда он мне сказал, что бабушка Маша умерла.
Липатов Леонид Николаевич
(1930-1997)
 мой дядя
 

У Николая Михайловича и Марии Павловны было два сына. Леонид и Лев. Леонидом Николаевичем, в честь Андреева и Львом Николаевичем, в честь Толстого, назвали своих детей любящие русскую литературу родители.

Был литературно одарен. Написал о кругосветном путешествии под парусом воспоминания. Напечатал их на той же печатной машинке, на которой потом его брат Лев напечатает воспоминания дедушки, а я в юности буду печатать свои стихи.
  Дядя Лёня родился в 1930 году. Он прекрасно учился, был гордостью родителей. Поступил и некоторое время учился на филологическом факультете Ленинградского Государственного Университета. Но потом выбрал море, окончил мореходное училище имени адмирала Макарова, несколько раз совершил кругосветку, один раз – на паруснике, после окончания училища.
  Стал капитаном дальнего плавания. Во время Карибского кризиса, на тонком острие между войной и миром, как раз был около Кубы. И во время заварушки во Вьетнаме тоже был около. Водил сухогрузы Игарка, Волголес, Северный лес. Был капитаном теплохода  «Анатолий Васильев» и сухогруза «Капитан Мезенцев».


 
Был прекрасным собеседником, интересно рассказывал, хорошо слушал. Привозил диковинки из путешествий. У дедушки с бабушкой в буфете жил привезенный Леонидом удивительный китайский чайный сервиз с зеленым драконами, из пасти которых змеились сочные красные языки. А своему младшему брату, моему папе Льву, подарил однажды огромную розовую раковину, которую сам нашел и очистил – почему-то мне кажется, что он как-то ее варил. Понятия не имею, как раковине придают товарный вид.

У него есть одна дочь Наташа, она бухгалтер и одна внучка Ксения, она работает вместе со своим отцом Владимиром в порту Петербурга.
Умер Леонид Николаевич в 1997 году, упал в саду своего дома в поселке Володарском под Санкт-Петербургом и умер.
Липатов Лев Николаевич, мой папа
Вот что написано о нем на одном из сайтов интернета:
ЛИПАТОВ Лев Николаевич (р. 2.V.1940), российский физик, академик РАН (2011, член-корреспондент с 1997). Р. в Ленинграде. Руководитель Отделения теоретической физики, Петербургский институт ядерной физики им. Б.П. Константинова  (г. Гатчина). Профессор Петербургского  государственного  университета.
Труды по квантовой физике, физике элементарных частиц, квантовой хромодинамике. Предложил партонную интерпретацию глубоко неупругих лептон-адронных процессов аннигиляции электронно-позитронных пар в адроны, внёс вклад в развитие квантовой хромодинамики. Им получены фундаментальные результаты в области теории элементарных частиц, стали классическими его работы, посвященные исследованию взаимодействия частиц высокой энергии и расходимости рядов теории возмущений. Им обнаружены свойства реджеонной теории поля в квантовой хромодинамике, открывшие возможность применения подходов, основанных на квантовой версии метода обратной задачи рассеяния, к физическим четырехмерным теориям. Внесен значительный вклад в решение задач новой области теоретической физики, основанной на соответствии суперсимметричной квантовой теории с ее дуальным описанием на языке квантовой струны. Его имя можно найти в названиях уравнений, необходимых теоретикам и экспериментаторам, изучающим сильное взаимодействие при высоких энергиях.
Основные научные результаты Липатова Л.Н.:
•исследован ряд высоко-энергетических процессов в квантовой хромодинамике (1967);
•построены уравнения эволюции партонных распределений (уравнения ДГЛАП) (1971);
•выведены уравнения для высоко-энергетических амплитуд в КХД (уравнения БФКЛ) (1975);
•предложен метод расчета асимптотически высоких порядков теории возмущений (1977);
•обнаружена полная интегрируемость реджеонной динамики в многоцветной КХД (1993);
•построен эффективный лагранжиан для высоко-энергетических процессов в КХД (1995);
•обнаружена интегрируемость уравнений для аномальных размерностей в N=4 СУСИ (1997);
•вычислены двухпетлевые поправки к уравнению БФКЛ в КХД и СУСИ (1998-2000);
•предложен принцип максимальной трансцендентности для N=4 СУСИ (2003);
•вычислены четырехпетлевые аномальные размерности в N=4 СУСИ (2004-2007);
•обнаружена полная интегрируемость амплитуд рассеяния в N=4 СУСИ (2009);
•построено эффективное действие для высоко-энергетических процессов в гравитации (2011).Основные научные результаты Липатова Л.Н.:
•исследован ряд высоко-энергетических процессов в квантовой хромодинамике (1967);
•построены уравнения эволюции партонных распределений (уравнения ДГЛАП) (1971);
•выведены уравнения для высоко-энергетических амплитуд в КХД (уравнения БФКЛ) (1975);
•предложен метод расчета асимптотически высоких порядков теории возмущений (1977);
•обнаружена полная интегрируемость реджеонной динамики в многоцветной КХД (1993);
•построен эффективный лагранжиан для высоко-энергетических процессов в КХД (1995);
•обнаружена интегрируемость уравнений для аномальных размерностей в N=4 СУСИ (1997);
•вычислены двухпетлевые поправки к уравнению БФКЛ в КХД и СУСИ (1998-2000);
•предложен принцип максимальной трансцендентности для N=4 СУСИ (2003);
•вычислены четырехпетлевые аномальные размерности в N=4 СУСИ (2004-2007);
•обнаружена полная интегрируемость амплитуд рассеяния в N=4 СУСИ (2009);
•построено эффективное действие для высоко-энергетических процессов в гравитации (2011).
Научный руководитель Зимних школ ПИЯФ, ежегодно проводит международные научные конференции: «Адронная структура в КХД».
Премиии И.Померанчука, А.Гумбольда, М.Кюри и премия  ФИАН “Ad Astra”.
Его статья «Интегрируемость амплитуд рассеяния в N=4 СУСИ» была признана лучшей работой за 2010 год американского журнала “Journal of Physics A: Mathematical and Theoretical”.

Вот читаю я эти интернетные строки и думаю, а что бы сказали папины родители, его деды и прадеды, узнав о том, что один из потомков станет известным физиком? И будет считать себя нащёкинцем? Поразительные генетические узоры рисует провидение.
Лев Николаевич родился и учился в Ленинграде. Как выяснилось не так давно, учительница по математике у него была та же, что и у нынешнего президента, В. В. Путина. По семейной легенде, сначала Лёвушка учился не очень хорошо (в первом классе у него была четверка по пению), но потом выправился и закончил школу с серебряной медалью. Петь любил всю жизнь. Песни бардов. Очень фальшиво. Когда я рассказываю, почему у меня нет слуха, я всегда ссылаюсь на то, что с детства мне колыбельные всегда пел папа.  Но зато он замечательно читал нам с сестрой по вечерам сказки. Очень артистично, разными голосами. Когда я вспоминаю детство, я всегда слышу папин голос, читающий мне про серого Волка.
Лев поступил на физический факультет Ленинградского Государственного Университета. Но говорит до сих пор, что его не так интересовала учеба, как шахматы. В шахматы играл страстно. Входил в сборную Университета, даже играл (вничью) с Корчным и Спасским. Говорил, что его тренеры перед началом игры настраивали своих подопечных, что они должны противника ненавидеть, вот просто так – за всё – ненавидеть. Тогда получится настоящая игра. Благодаря шахматам папа познакомился  с мамой: приходил играть в общежитие, где жила мама, Эльвира Андреевна Логвин, золотая медалистка из города Кустанай, приехавшая в далекий Ленинград учиться теоретической физике. Они поженились после окончания Университета, в 1962 году. Мама прекрасно играет в шахматы, научила нас с сестрой, четверых внуков и одну внучку. Когда в декабре прошлого 2015 года я привела к ним своего внука Михаэля, рожденного и живущего в Берлине и иногда привозимого нам в Петербург напоказ, прабабушка Эля села с ним тоже играть в шахматы. «Я зззлой! – сказал трехлетний Мишка, - Поэтому я буду играть чёрррными!.. А ты добрая, играй белыми…» Так что в моей семье опять есть умный Михаил, родившийся через  полтора века после своего прапрапрадеда Михаила Афанасьевича Липатова.
Папа умер 4 сентября 2017 года в Дубне, под Москвой. Зарегистрировался в гостинице, приехав на конференцию, а на открытие конференции не пришел. Все думали, что он готовится к своему докладу.
Когда вскрыли номер гостиницы, его уже не было с нами.
Ночью он встал, принял душ, завязал своё белье в мешочек, лёг на спину на кровать, сложил руки на груди и умер.
За неделю до этого он с мамой прилетел из Гамбурга, где они жили два месяца, и за эти два месяца слетали оттуда на конференции в Израиль, Лондон, Крит и Париж. За неделю до смерти, ещё в Петербурге, он посетил все свои присутственные места, институт в Гатчине, Университет в Петергофе, дачу, все бегом.
Как сказал на панихиде один коллега: "он умер на передовой, на переднем крае науки".
Похоронили папу на Смоленском кладбище на Васильевском острове, совсем недалеко от моего дома и от квартиры моих родителей.
Дети мамы с папой и наши потомки
(Эту вставочку я сделала для вновь обретенной в Тамбове троюродной своей тётушки Надежды Николаевны и ее мужа Виталия Васильевича Котовых. Они просили назвать наш клан поименно.)
Я родилась в 1963. Папа хотел назвать меня Петром, в честь Петра I. Но раз родилась девочка, решил назвать так, чтобы она быстро научилась произносить трудную букву «Р»: Ириной.
В 1969 родилась моя сестра. Ее тоже хотели назвать Петром. Но получилась Екатерина. Как раз в то лето, когда должна была родиться сестра, я с дедушкой Колей и бабушкой Машей поехала в Тамбов. В следующий раз я Тамбов посетила через полвека. А Катя была один раз, пятиклассницей, в 1982, с папой и дедушкой. И даже есть фотографии, где они стоят в группе деревенских жителей на фоне дома прадедушки.
Мой муж Игорь и я учились вместе в Университете, на физическом факультете.
У нас двое детей: сын Антон, который родился в 1985 и дочь Антонина, родившаяся в 2003 году. Разница между моими детьми Антоном и Антониной 18 лет, один день и сорок минут. Сейчас Антону 31, Антонине 13. Антон, программист, с семьей живет в Германии, в Берлине. Со своей женой Галей мой сын Антон учился в одной школе, в городской математической гимназии Санкт-Петербурга № 239. Так что у обоих склонность с техническим наукам. Антон хорошо говорит на немецком и на английском. На немецком – потому что мы три года жили в Германии, в городе Зиген. С 1991 по 1994. Мы с мужем учились в Университете Зигена и работали, муж в Университете, а я – где придется. В том числе преподавала русский, немецкий, работала нянькой и ночной сиделкой. Немецкий мы с мужем выучили там же, на курсах при Университете. Когда мы туда приехали, то знали только два словосочетания: «Гитлер капут» и «Хенде хох». Низкий поклон немцам за то, что они научили нас своему языку! Это непередаваемый восторг – учить чужой язык в сознательном возрасте. Когда – вдруг – открываются уши и в какафонии непонятных звуков проявляется значение, красота и глубина. Антон же учил язык в обстановке, приближенной к боевой: сразу пошел в первый класс немецкой школы в маленьком городке. За три года, пока мы там жили, он сменил три школы, потому что нам приходилось переезжать. Языку научился очень быстро, намного больше усилий я прилагала к тому, чтобы он не потерял русский: мы шли по учебникам русской школы, и я даже платила ему пфеннинги за написанные русские упражнения. Жить в Германии я не смогла, очень тосковала по России. Когда мы вернулись в Ленинград, к тому времени ставший Петербургом, я, наоборот, стала нанимать Антону учителей по немецкому, чтобы он его не потерял. Каждый год я отправляла его в Германию, где часто по контракту работал мой папа, чтобы Антон походил в какую-нибудь немецкую школу и «подравнял» свой немецкий язык.  Для моего сына Германия осталась навсегда детским раем, и он очень хотел там жить и работать. После окончания физического факультета Санкт-Петербургского Университета он нашел работу в Германии. Когда я его спрашиваю, слышат ли немцы по его произношению, что он иностранец, он говорит: «Нет, не слышат. Они чувствуют, что я из другой земли, но мне наплевать, это они не из моей земли!..» В Германии много диалектов, в каждой земле – свой. Это все немецкий, но отличающийся по словарному запасу и нюансам произношения.
Его жена Галя училась после школы в Ирландии, поэтому хорошо говорит на британском английском, а сейчас уже выучила немецкий.
Старший мой внук родился в 2008 году во Франции, по документам он Грегори, то есть Гришка. А младший, Мишка, родился в 2012 в Берлине, поэтому по документам он Михаэль. В моей семье опять есть Михаил, мой внук, – через пять поколений после Михаила Афанасьевича Липатова. Я, мой муж Игорь и моя дочь Антонина живём в лучшем городе на свете – Санкт-Петербурге. Про который рассказывал своим детям депутат Второй Государственной Думы Михаил Афанасьевич Липатов. Мой сын, впрочем, считает, что это он живет в лучшем городе на свете. Антон рассказывал, что, возвращаясь из Финляндии, с обучения фирмы Майкрософт, где он тогда работал, он подумал, когда его самолет делал круг над Берлином, над знаменитой телевизионной башней: «Вот он, лучший город мира!». Удивилась я этому рассказу, потому что это я живу в лучшем городе мира! Что будет думать Антонина в дальнейшем, посмотрим. Пока она учится в классической гимназии, программа которой близка к дореволюционной. Что бы подумал Михаил Афанасьевич, узнав, что его праправнучка учит латынь и древнегреческий? Занимается бальными танцами, играет на гуслях, на фортепиано и выигрывает математические олимпиады? Сильно бы, наверное, удивился.
Я сейчас преподаю математику, муж – программист.
Моя сестра Екатерина закончила Гидрометеорологический институт по специальности солнечная активность, но в 90-ых солнечная активность оказалась никому не нужна, и она с тех пор работает дизайнером на компьютере. У нее трое детей: Сергей, закончивший психологический и юридический факультеты, Георгий, студент физфака Московского Государственного Университета и Кирилл, пятиклассник. Сережа живет и работает в Петербурге, а Катя с мужем Андреем и сыновьями Гошей и Кирюшей переехали пять лет назад из Петербурга в Москву. Её муж Андрей – москвич. После пятнадцати лет жизни в Петербурге он всё-таки захотел вернуться в Москву. Хотя Андрей – тоже тамбовский, тоже нащёкинский! Он наш с Катей троюродный брат. Михаил Афанасьевич Липатов – наш общий прадед. Среди пяти детей у Михаила Афанасьевича был мой дедушка Николай и бабушка Андрея Анна. У Николая родился мой папа Лев, у Анны – трое детей, среди них Ирина – мама Андрея. Так что моим рассказам о Тамбове и Нащёкино все и московские родственники с удовольствием внимают!
Теперь перейду к другим родным.
Самсонов Леонид Андреевич
Дядя Лёня Самсонов – двоюродный брат моего отца. Он родился в Тамбове, он старше моего папы, в войну ему было 10 лет, и он много про это время помнит. Его мама Анна и папин папа Николай (мой дед) – родные брат и сестра, дети Михаила Афанасьевича. Леонид Андреевич –  доктор технических наук. В возрасте восьмидесяти лет он все еще преподавал в высшем учебном заведении. Прекрасный язык, четкая память. У него дома каких только инструментов нет, и все – в деле, всё подвластно его золотым рукам.
Иногда я езжу к нему в гости, он живет в Дачном, недалеко от того места, где когда-то жил мой дедушка. Я очень люблю к нему ездить и слушать рассказы про старину.
Дядя Лёня Самсонов рассказывает, что голод на Тамбовщине был два раза: в начале двадцатых и в начале тридцатых. Возможно, голод был искусственный, спровоцированный коммунистами, с целью выманить золото и драгоценности у населения. Продукты можно было получить только за них. Молодое советское государство нуждалось в золоте. На улице валялись трупы. Из еды доступнее всего был лук. Репчатый. Лук покупали, варили и ели. Дядя Леня его восемьдесят  лет спустя не может есть, страшная аллергия с тех времен. Года за два до войны стали жить получше. В магазинах появились продукты.
22 июня 1941 все были дома, в сборе, когда по приёмнику объявили о начале войны. Отец Самсонова Андрей и сестра его матери, тётя Шура (Анна и Александра – две сестры моего дедушки Коли), большие любители поговорить о политике, стали обсуждать, как это будет, кто кого победит: Сталин Гитлера или наоборот. Но сходились они во мнении, что война не будет долгой. Мама, Анна Михайловна (в девичестве Липатова) всё-таки решила, что надо сделать некоторые запасы и послала сына Лёню на рынок за продуктами. Он принес два килограмма манной крупы, на этом семейная подготовка к войне закончилась.
А вот в семье его будущей жены Галины подготовка к войне проходила более успешно. Отец тёти Гали был ветеринаром. И его, еще совсем молодого, убила лошадь копытом при осмотре. Тётя Галя с мамой жили у своего деда в деревне, старого человека. До войны дед собирался купить пианино. Как только объявили о начале войны, дед, не рассуждая долго, собрался, сказал: «Пианино не будет», и поехал на рынок. С рынка на «пианинные» деньги дед привез на лошади мешок пшена. Занес мешок в избу и сказал: «Экономьте, война будет долгой».
Отец Леонида Самсонова, Андрей, был мастер на все руки (потом «золоторучность» передалась его сыну). Перед войной он занимался починкой пишущих машинок, обслуживал их на заводе. Директор завода, который хорошо к нему относился, предложил перейти Николаю на работу к ним, на завод, потому что на заводе была бронь от призыва. Но жена сказала ему, что не нужно идти на завод, потому что, наоборот, с завода всех заберут в армию. Он послушал жену и на завод не пошёл. За это он поплатился жизнью. Вскоре его призвали, и почти сразу, в начале 1942-го года, он погиб. Состав, в котором ехали на войну солдаты, разбомбили. Его жена Анна осталась вдовой с тремя детьми. Мой дедушка, Николай Михайлович Липатов, брат Анны, проезжал место, где погиб Андрей. Местечко называлось Миллерово, вся земля в нем была взрыта воронками.
Когда моя бабушка Маша с сыновьями Леонидом и Львом приехали в начале войны в Тамбов и решили зиму провести в Нащёкино, то в деревню они взяли с собой Леонида Самсонова. В деревню из Тамбова поехали, наняв телегу. Анна Самсонова, мать Леонида,  положила в телегу белье, граммофон и мясорубку. Спасала добро, потому что в Тамбове рядом с их домом был завод, она боялась, что его будут бомбить, и всё пропадет.
В деревне Мария с семьей жила у Петра Михайловича, а племянник Леонид – у брата Петра, Михаила Михайловича, наискосок через деревенскую дорогу. В Тягуновке дом Петра стоял сразу за единственным кирпичным домом в деревне. Леонид взял с собой в деревню лыжи, было много снега, катался, гулял, в школу не ходил – пропустил целый год.
Михаил Михайлович, в доме которого жил Леонид Самсонов первую военную зиму, был старшим сыном Михаила Афанасьевича. Он всю жизнь прожил в родной деревне. Учиться Михаил Михайлович не хотел, зато крепко работал. Его жена была тоже из Нащекино, тетя Саня Тараскина. У них был сын Николай и дочь Лидия. Михаил вернулся с Отечественной войны легко раненый в руку и до конца войны был председателем колхоза в родном Нащёкино. В 55-56 году у него появились боли в области уха, он приехал в Ленинград. Брат Николай Михайлович устроил его на консультацию в военно-медицинскую Академию. Ему сделали пункцию уха, левая сторона лица опухла, пошли метастазы. За ним приехал сын Николай из Тамбова и отвез его на родину, где он умер. Николай –  герой, был  танкистом. Воевал, трижды горел в танке. Женился на девушке из Нащёкино, переехал в Тамбов, работал на заводе. Построил дом в Тамбове, родил трех дочек. Потом решил уехать в Казахстан. На вопрос сестры Лидии «Что ж ты, дом продавать будешь?» Отвечал: «Что же я, в деньгах жить буду?» Продав дом, уехал в Казахстан, где умер очень рано, лет в 35. Лидия поехала в Казахстан к нему на могилу и потеряла там сознание. Лидия Михайловна недолго проучилась в пединституте в Тамбове: был голод. Уехала под Москву.
Дядя Лёня вспоминает, что в Тамбове было очень тяжело в войну: мучили вши, донимал голод. Ели тогда два раза в день, немудреную еду: похлебка, пшено, картошка. 300 грамм хлеба полагалось иждивенцу, 400 грамм – ребенку. Ребенок после 14 лет считался иждивенцем. Как выжила вдова Анна Михайловна в войну и после, с тремя детьми? Очень сильны были родственные связи. Не раз я слышала от моих родственников, по разному поводу и от разных, что каждый старался помочь каждому – иногда отрывая от себя, принимая жить к себе, отдавая своё. Анна Михайловна шила. Многие старались прожить шитьем, конкуренция была большой. Она покупала на толкучке армейское теплое белье, распарывала, шила из кусочков юбки и опять шла на толкучку, уже со своими изделиями. Подросток Леонид тоже старался подработать, как мог. Наблюдал за соседом, который умел делать ложки. Стал искать на свалках кусочки железа, выпрямлял их, долбил, придавал форму – научился делать ложки и половники. Очень уж хорошие у него получались половники. Мать шла с его изделиями по деревням, меняла на картошку. Так и жили. Голод был еще два года после войны, потому что был разрушен весь мир. На сестру Леонида Иру, которая родилась в 1935 году, давали  пособие 200 рублей. А буханка хлеба стоила тоже 200 рублей. Пенсию за погибшего мужа Анна стала получать только в конце шестидесятых. Так и шила всю жизнь, иногда работала сторожем, ездила в Москву помогать старшей дочери Валентине с родившимися в 1955 дочками-близняшками.
Дядя Лёня рассказывал несколько ситуаций из своей жизни, когда можно было, ими воспользовавшись, жить полегче, чем пришлось.
Первая история – о пшенице. Когда в Тамбове в 1943 году их, подростков, послали из школы в совхоз на работы, то заплатили им пшеницей. Пшеницы дали мешок, 4-5 килограммов. Леонид привез мешок домой, отдал матери. Мать попробовала ее варить, но есть это было невозможно, она все равно оставалась слишком жесткой, и, даже проглоченная кое-как, не усваивалась. Спустя семьдесят лет он жалеет: надо было ее сначала размочить, а потом пропустить через мясорубку, тогда, наверное, ее можно было бы съесть! (Вот я, ни разу не деревенская, понять не могу, почему эту пшеницу нельзя было растолочь в ступке или просто камнями в муку, а потом употреблять уже в пищу?.. И почему у деревенских людей не было опыта использования пшеницы? Ведь были же в деревне до революции какие-то мельницы. Наверное, там мололи рожь, но про пшеницу тоже можно было догадаться?..)
Вторая история – о ракушках. Бродя голодным подросткам по отмелям Цны, тамбовской речушки, он натыкался на кучки раскрытых раковин моллюсков. В некоторых кучках было до 50 штук оболочек этих моллюсков. Однако он не догадался, что люди, видимо, добывали, раскрывали, может быть, как-то жарили и ели эти ракушки. Отмелей, стариц, было по Цне много, можно было насобирать много такого «мяса» и хоть немного заглушить всегда мучивший его голод.
Третья история – о желудях. За городом было такое место, называлось Эльдорадо. Там стояла красивая, старая, высокая дубовая роща. Туда люди плавали на лодках, и Леонид с другом плавал, отдыхать. Но ведь там были желуди! Их можно было набрать! Как-нибудь растереть, и желудевую муку уже попытаться использовать в приготовлении пищи.
Леонид уехал из Тамбова учиться в 1945 году в Ростов. Сначала учился в среднем мореходном училище, а потом поступил в Ленинградское высшее. Много лет преподавал там, защитил две диссертации, доктор технических наук.
(Как интересно, думаю я, распределялись среди моих родственников всякие семейные свойства. Дяде Лёне были подвластны все вещи, он все мог починить и многое изобрести. И ведь один из его родственников, Иван Афанасьевич Липатов, брат его деда и моего прадеда Михаила Афанасьевича, имел в Нащёкино кличку «Чина», потому что всё мог починить. Потом одного из его сыновей, Николая, стали звать «Чинёнком». Были и еще «Чины» и «Чинёнки» в роду. А у моего папы всегда были сложности с материальными вещами. Недаром он преуспел в теоретической физике, а Леонид  - доктор технических наук. )
Дядя Лёня, рассказывая мне о своей жизни, всегда прибавляет: «Как хотелось бы побывать еще раз в Тамбове, в Нащёкино, но теперь уже тяжело…»
Еще о нескольких родственниках хотелось бы упомянуть. Я еще расскажу  о том, как я нашла своего троюродного брата из Москвы Сергея Ехлакова. Вот что он мне написал о своих и моих родных:
«1. Ехлакова (Липатова) Нелли Петровна, 3 июня 1929г. Окончила Тамбовский пед. институт в 1951г. Преподавала химию, последние лет 20, в Тамбовском медицинском училище.
После учебы поехала на Камчатку, где вышла замуж, родила двоих сыновей: Сергея и Андрея.
   2. Липатова Юлия Петровна. 09.12.1926г.-18.08.2001г. Училась там же, работала там же. Историк. Преподавала все общественные науки. За многолетнюю плодотворную работу награждена орденом Знак Почёта.
   3. Липатова (Точилина) Анна Ивановна, 30.01.1906г.- 23.08.1977г. В Нащёкино работала в колхозе, за что потом получала пенсию, 12 руб. В Тамбове она не работала, потому, что была неграмотной, но зато она воспитала внуков, нас с братом, за что мы ей очень благодарны.
   4. Липатов Пётр Михайлович, 12.07.1908г.(?)-14.09.1975г., бухгалтер. Работал главным бухгалтером Тамбовского хлебозавода. С игрушками тогда было туго, так вот, если на счёты поставить перевёрнутую табуретку, то получался отличный самокат. Дед не ругался, хотя был строгий.
Был ранен в Отечественную войну в грудь, пробиты легкие. Всю жизнь его мучили боли. Говорил: «Для всех война кончилась, а для меня – нет.»
   Ещё, из ныне здравствующих, в Тамбове живёт мой брат Андрей, у него две дочери – Катя и Ксения, и мамин двоюродный брат-Точилин Владимир Васильевич, сын бабушкиного брата.»
У Сергея Ехлакова две дочери, у одной – годовалые мальчишки-близнецы. Дают жару родителям и бабке с дедом! Хорошо, что есть интернет: я с удовольствием рассматриваю своих внучатых племянников на экране, и что-то мне они сильно напоминают собственных внучков Гришку с Мишкой круглыми большими темными глазками и овалами лиц!

И вот – возвращаюсь я ко дню сегодняшнему – листала я ночью в интернете альбомы группы «Наше Нащёкино» – пейзажи, степная деревушка, речка с крутым правым и низким левым берегом, закаты и птицы. Альбом с людьми. Становилось все интереснее. Как будто – вот сейчас – найду собственную, прежнюю жизнь, которой никогда не жила, которую прожили за меня другие, потому что мои предки уехали из этих мест за полвека до моего рождения. Некоторые фотографии подписаны. Сначала стали появляться фамилии, которые были в воспоминаниях дедушки. Надо же, это мои родственники по прадедушкам, а эти – по другим прадедушкам. Сосины, Офицеровы, Точилины! Вот и Липатовы появились! Я уже почти сомнабулически листала странички альбомов. Информация переполняла. Люди, почти мифические, которые, как мне казалось, жили только в тоненькой книжечке дедушкиных воспоминаний, существовали – оказывается – не только на ее страницах! Они были! Они жили! Они ходили по дорогам вокруг Нащёкино, они учились в Нащёкинской школе! Девочка Липатова. Мальчик Офицеров.
И вдруг – что это было – в полвторого ночи? Я замерла. Что это было? Показалось? Осторожно листнула назад две быстро промелькнувших страницы альбома. Нет. Не показалось. В полвторого ночи с экрана компьютера на меня взглянул мой дед, умерший почти тридцать лет назад. С фотографии, которой у меня нет. Этого не может быть, думала я, смотря в дедушкины глаза. Что это? Откуда? Понятно, спать я после этого уже не могла. Я вовсе не царица интернета, но за остаток бессонной ночи перелопатила его вдоль и поперек, написала в десять мест, и вот что выяснила. Да, Нащёкино – это не детская сказка моего дедушки. Оно существует, как и весь мир вокруг него! Там есть замечательные, увлеченные люди, которые пишут книги об этих местах (не только дедушка любил писать воспоминания!). Люди, которые собирают фотографии, пишут истории села, семей и школ, историю всего этого прекрасного мира, в котором выросли мои предки.
На мои полубезумные письма «На Деревню Дедушке», но в интернете, ответили из нескольких мест: администрация села Нащёкино и библиотека села Бондари. Оказывается, вокруг этого моего Нащёкино есть и другие села, с людьми, библиотеками и интернетом! Люди там пишут книги и издают их! Фотография моего деда среди прочих фотографий людей его времени, его мира была напечатана в одной из книг, которую написала учительница физики на пенсии, Акатушева Лидия Петровна.
(Чую, чую я, что не просто так всей моей семье легко давались физика с математикой – что-то там есть такое в этих местах – вода? Воздух? Микроэлементы? Библиотеки? ; )
Акатушева Лидия  Петровна прислала мне вскоре две написанные ею книги, «На берегах Большого Ломовиса», часть первая и часть вторая.
Я читала не отрываясь всю ночь. Потом подарила их на 23 февраля папе.
 Ломовис, хоть и «Большой» в названии, – это маленькая меленькая речушка, которая прихотливо извивается среди лугов, по которым ходили мои предки. В первой книге Лидия Петровна написала историю села с давних дней, то, что я в детстве слышала неоднократно от своего дедушки. Как Орден-Нащекин перевез из-под Москвы своих крепостных для заселения тамбовских земель.
(В Живом Журнале я давно и с удовольствием читала записи Татьяны Губиной, психолога, филолога и приемной мамы. Как она прекрасно пишет! Вот чувствую, что-то такое родное-родное! Листала-листала ее записи, наткнулась на прекрасные старинные фотографии прадедов, и под одной фотографией – я обомлела – слова: «Мой прадед Липатов…». Я написала Татьяне, вот как чувствовала, мы родственники! Она ответила, что Липатовых много, – а вот и нет, это у нее много, в ее Костроме, в еще одном родовом гнезде под Москвой… Вот они, чудеса интернетные!
И продолжаются странные жизненные совпадения: нашла книгу Глезерова о других местах нашей семейной истории – о Гражданке – и там натыкаюсь на «Липатовский дом»! Оказывается, около площади Мужества, где прошло мое детство в новостройке, и такой был – дом лесопромышленника Липатова!)
Во второй книге Акатушевой Лидии Петровны – истории людей, живших в этих местах. Именно в этой книге и была фотография моего деда Липатова Николая Михайловича. И читатели выложили фотографии односельчан из книги в интернет – спасибо им! Это уже потом, разворачивая с восторгом и наслаждением, как свиток, историю моих – я теперь уже так считаю – краев, я узнала, что дедушка часто приезжал в родное село. И дарил своим многочисленным тамошним родственникам свои фотографии, как это было тогда принято. Когда собирали материалы для второй книги, фотография из архива одной моей родственницы была – вместе с краткой биографией дедушки – опубликована в части второй книги «На берегах Большого Ломовиса». Спасибо большое Надежде Николаевне Котовой, моей троюродной тетушке, я еще расскажу фантастическую историю ее обретения, за эту страничку в книге и за эту фотографию. Вот такие интернетные чудеса!
Переписка, которая завязалась у меня через (благословен будь опять!) интернет, была разнообразной и фантастической. Из села Бондари, районного центра, к которому относится родовое село Нащёкино, ответила заведующая библиотекой, Галина Николаевна Ступникова.
Замечательные люди живут на Тамбовской земле!
Я послала в библиотеку Бондарей воспоминания своего дедушки, которые были прочитаны с радостью. Через некоторое время Галина Николаевна Ступникова, заведующая библиотекой, написала, что какой-то мой родственник из Москвы просит любую информацию о наших общих предках, и – «можно ли послать дедушкины воспоминания ему?»... Так я обнаружила потерянных родственников в Москве. Связалась с ними и вскоре по полученным от них телефонам звонила в уже обратно в Тамбов, восьмидесятишестилетней тёте Нелли. Круг, начатый интернетом, замкнулся. Тётя Нелли, двоюродная сестра моего отца, виденная мною однажды почти пятьдесят лет назад, сразу поняла, кто с ней говорит. Светлая голова, превосходный язык. Она преподавала химию и биологию. Она сразу стала рассказывать, как приехали к ним эвакуированные из Ленинграда моя бабушка, Мария Павловна Терехина с двумя сыновьями: одиннадцатилетним Леонидом и годовалым Лёвочкой, моим будущим папой. Каким дистрофиком был Лёвочка. Как добрейшая бабушка Маша вытаскивала его за ручку в сени, когда он, не наевшись, продолжал просить и плакать около стола, хотя свою порцию уже съел. А другие еще ели. Нельзя ему было после голода сразу много есть! Как Нелли, девчонке-подростку, было жалко малыша, двоюродного братца, и она ему давала кружечку и шептала: «Вон, беги, мама моя молоко несет, а она и тебе нальет.» И ее мать, тетка Анна, наливала племяннику молочка, и проносила мимо своих детей этот подойник, потому что надо было на молоко покупать хворост и сено, чтобы пережить зиму, а не выпивать его всей семьей. Я, держа телефонную трубку у уха, начала плакать, как будто этим историям не семьдесят пять (почти!) лет, а случились они вчера и со мной. «Тётя Нелли, - сказала я, - а можно, я к вам в Тамбов приеду?..» «Конечно, приезжай», - сказала тётя Нелли, отдавшая семьдесят три года назад моему голодному папе покрашенное на Пасху яичко.
И я купила билет по интернету. На каникулы. Дочь уехала в танцевальный лагерь, муж в командировку в Германию, учеников я распустила отдыхать.
И я опять написала в библиотеку тамбовского села. Замечательная заведующая Галина Николаевна обзвонила своих коллег и знакомых в селах вокруг, и выслала мне список тех, с кем можно встретиться, кто может меня проводить по селам и рассказать всякие истории. Благодаря этой переписке я ехала не совсем «на деревню к дедушке», а, поговорив по мобильнику (благословен будь!) со вновь приобретенными знакомыми и родственниками, к людям, мною уже заочно любимым.
Известие о своей поездке я решила преподнести сюрпризом своим родителям. На 23 февраля они позвали в гости папиного двоюродного брата, Самсонова Леонида Андреевича с сыном Николаем. Все были потрясены моей идеей.
Это слово – Нащёкино – было мне знакомо с рождения, всегда было на слуху. Я никогда там не была, для меня это всегда было полу-фантазией, полу-сказкой, семейной легендой. Для меня Нащёкино было всегда чуточку похоже на Лукоморье, и уж во всяком случае за тридевять земель.
Когда у нас еще не было своей дачи под Петербургом – тогда Ленинградом – каждое лето для вывоза нас, чахлых ленинградских сестренок, снималась в некотором отдалении от Ленинграда дача. Иногда она была менее удачная, вместе с поющей с подвизгиванием по субботам за стенкой выпившей хозяйкой, иногда более удачной – три крошечных комнатки под крышей, но своя будочка-кухонка на улице, с дощатым туалетом там же. И часто-часто папа говорил: «Надо построить в Нащёкино дом. И туда ездить.»
И вот я туда еду.
Папа и мама сказали мне, что там голодают, и велели брать консервы. Я сопротивлялась, как могла. Я уже набрала полную сумку конфет и разнообразных чаев!
Тогда родители сами пошли и купили несколько коробок конфет. Когда я путешествовала по Тамбовской земле, я везде дарила конфеты и чаи и просила разрешения фотографировать столы, за которые меня усаживали: «Покажу папе, как здесь «голодают»!
Я стала звонить по телефонам, которые мне дала заведующая библиотекой. В Нащёкино сказали, что проведут меня по всему селу. И надо брать резиновые сапоги. Потому что март и распутица. В Прибытках полный тезка моего дедушки, Николай Михайлович Липатов, пригласил у него остановиться. В Бондарях меня ждали в библиотеке.
Лидия Петровна Акатушева, писательница, сообщила, что в Тамбове у меня есть близкие родственники (это помимо той тёти Нелли, к которой я уже ехала). Спасибо Вам, Лидия Петровна, и за это воссоединение семей! Оказалось, в Тамбове живет Надежда Николаевна Котова, внучка Ивана Афанасьевича Липатова. Иван Афанасьевич был братом Михаила Афанасьевича, моего прадеда. У нас с Надеждой Николаевной состоялся с ней замечательный разговор по телефону. Она прекрасно знала всю генеалогию семьи и то, кем я ей прихожусь! Ее муж, Виталий Васильевич Котов, встретил меня на Тамбовском вокзале и привел в свой дом. Меня ожидал прекрасный обед, первый в череде тамбовских. (И первое фото тамбовской еды для папы!) Низкий поклон энергичному Виталию Васильевичу! До того, как выйти на пенсию, он занимал очень высокие посты на местных секретных заводах. Необыкновенно обаятельный и коммуникабельный, как расцветил и облегчил он моё путешествие по земле моих предков!
Виталий Васильевич проводил меня к тёте Нелли. Оказалось, они живут в десяти минутах ходьбы и давно потеряли друг друга из вида. Так благодаря Лидии Петровне Акатушевой и ее книге встретились две троюродные сестры: мои тёти Надя и Нелли.
Конечно, у тёти Нелли меня ждал накрытый стол! И троюродный брат Андрей с женой! Я была в этом доме один раз, почти полвека назад, и почему-то помню только головастиков, которых мы с каким-то дальним братом (а может, и с Андреем) сажали в пластмассовый красный вертолётик с целью запустить полетать в космос. Тогда все мечтали о космосе.
Я сфотографировала ещё одни накрытый стол, тёти-неллин. Думая, что завтра хорошо бы ничего не есть.
На следующий день с утра мы уже ехали с одним из племянников Виталия Васильевича из Тамбова в Нащёккино! Этого просто не может быть! Первая наша остановка на пути в историю была в селе Бондари, в районной библиотеке. Я увидела Галину Николаевну, автора чудесных подробных писем, моих нитей Ариадны на пути к истокам! В письмах оказывалось, что тамбовский мир ясен и несложен, до генеалогического гнезда можно добраться и так, и так, и так! И на этих всех путях меня будут ждать – кто на ночлег, кто с пирогами, кто с экскурсией мои – вот не знаю теперь, как назвать, родные? Односельчане? Друзья? В одном селе – библиотекари на пенсии, в другом – учительницы, в третьем – просто полный тезка моего деда, Николай Михайлович Липатов, который вместе со своей женой пригласил меня переночевать!
Спасибо Вам, Галина Николаевна, и всем сотрудникам Вашей библиотеки! Я верю, что этот источник тепла – Ваша библиотека – выращивает и еще вырастит не одного влюбленного в эту Землю, талантливого человека! В библиотеке я третий раз села за стол на Тамбовской земле (третье фото для папы). На этот раз на столе был даже местный сыр! В селе Бондари есть производство сыра. Ох и вкусный!
Спасибо Вам, Любовь Алексеевна Долматова! Мы встретились с ней и с Ниной П… на ступенях разрушенной церкви Верхнего Нащёкина. Сто лет назад мой дедушка и моя бабушка наверняка стояли не раз на этих же камнях. Может быть, они здесь венчались? Как стараются энтузиасты возродить церковь! Отделена правая сторона, в ней светло и чисто, лампадки и иконы. И старинная икона, спасенная при разрушении церкви. Удивительный круг замкнулся: родители Любови Алексеевны тоже, как и моя бабушка с сыновьями, эвакуировались из блокадного Ленинграда. Сначала на катере: шло три катера, два из них утонуло, пострадав при бомбежке, а один доплыл. Потом ехали на поезде до Тамбова. Они ехали сорок пять суток! По дороге, по которой я ехала часов восемнадцать. Ее старшая сестра не может простить родителям, что они увезли ее навсегда из прекрасного Ленинграда. А родители не смогли туда вернуться. Во-первых, это было не так просто (теперь известно, что нужно было получить вызов из после-блокадного Ленинграда, а если там никого не осталось, то и вызова было прислать некому). Во-вторых, они говорили: «Здесь, в деревне, хоть трава есть, можно есть траву. А в Ленинграде не было даже травы». Я слышала много таких рассказов. Люди рассказывали о том, что их предки были эвакуированы, но никогда не вернулись обратно в Ленинград, не смогли пересилить страх голода. (Одна такая семья когда-то в Калининграде попросила меня положить цветы на Пискаревское кладбище, где похоронены сотни тысяч жертв блокады. Эвакуировавшись, они никогда не вернулись и не увиделись с оставшимися и погибшими. Я приехала на Пискарёвку, положила по гвоздике на каждый надгробный камень каждого года блокады. И по ракушке, привезенной мною с Лазурного Берега Франции. По такой же ракушке я положила через месяц к каждой стороне обелиска в городке Зиген. На кладбище, где лежат угнанные в Германию русские подростки.).
У Любови Алексеевны, понятно, мы еще раз сели за стол. (Фото для папы – я уже сбилась – номер четыре?) На этот раз на столе были еще и пироги! Второй раз, по-новому, сделанные, потому что первые не поднялись! И еще там были грибы, меня изумившие. Я знала, что лесов вокруг села раньше не было. Дядя Лёня Самсонов рассказывал, что перед войной были посажены школьниками кое-где леса, высотой они стали уже под потолок во время войны. Оказалось, это грибы именно из тех посаженных односельчанами лесов! Они теперь высоченные и густые. А пирожки, упакованные мне на дорожку, я привезла в Санкт-Петербург папе с мамой. Пирожки из Нащёкино!
Двор Любови Алексеевны полон кур, хочется сказать, всех цветов радуги – красавцы и красавицы необыкновенные.
Мы опять смотрели фотографии. Нина Петровна Бокотанова, учительница на пенсии, рассказывала, как она собирала по селу фотографии для второй книги «На берегах Большого Ломовиса». Спасибо Вам большое, Нина Петровна!
Около церкви в Верхнем Нащекино – разрушенная старая школа. Наверное, в нее и пошел в 1910 году мой дедушка. В его воспоминаниях сказано, что в первый год его не взяли, отправили обратно, потому что детей пришло много и мест не оказалось. И был-то он маленького росточка. Но зря огорчился прадед, когда увидел маленького сына бредущим домой, отправленным из школы обратно. Дедушка не остался без образования, закончил целых три института.
Вот откуда истоки такой жажды знаний? Всё пыталась я понять, почему из Нащёкино вышло столько образованного народа. И когда читала книги Акатушевой, удивлялась, как могло остаться столько фотографий от того, вовсе не фотографического, времени. В одном воспоминании описывается, как мальчишка выменял у деревенских друзей фотоаппарат на какие-то мелочи. Не могу представить в нашей Вологодской деревне, в Тверской области, на берегу Мологи, такую «мену». Я думаю, это – положительное последствие крепостных времен. Недаром «Барышня-крестьянка», говорят, написана Пушкиным по истории, случившейся в тех краях. Помещики проводили в своих усадьбах лето, а некоторые жили постоянно. И оказывали влияние на своих крестьян. И после отмены крепостного права, и после революции. Там остались национализированные библиотеки, фотоаппараты в руках детей, хоры в церквях и деревенские театры! Только в школьной библиотеке детства дедушки было 25 000 томов. Вот и выросли на этой культуре необыкновенные люди. Большинство детей, внуков и правнуков Михаила Афанасьевича выучились в самых разнообразных отраслях. Генетическая жажда знаний!…
Я сфотографировала школу. Четыре стены без крыши, провалы окон. Краснокирпичная кладка, деревья на месте парт. Мы сели на машину и отправились в Нижнее Нащёкино.
Всё Нащекино состоит из двух, вытянутых по берегам речки Большой Ломовис, частей: Верхнее Нащекино – справа, на высоком берегу, а Нижнее – слева, на низком. Между речушкой и деревней были раньше заливные луга. Вокруг – степи. Тамбов расположен на границе степей и лесостепей, южнее его – степи, севернее – лесостепи.
В самом селе были разные названия для разных частей этого села. Если с Верхнего Нащёкино спускаться к мосту через Большой Ломовис, то, не доходя моста, проходишь краем через Грязновку. Грязновка –  низко расположенная часть села. Каждое половодье Грязновка заливалась водой. Несмотря на неудобство жизни в таком месте, жители Грязновки никуда переезжать не торопились: после того, как вода сходила, их огороды, удобренные илом, радовали высокой урожайностью.
Надежда Николаевна, моя счастливо найденная тетушка, жила в детстве в Грязновке. Она рассказывала, как табак выращивали. На старинной фотографии – члены правления табачного кооператива. «Видишь, - говорит тётя Надя, - в руках у твоего прадеда Михаила табак, ствол уже разрезан пополам. Вот, было у меня 5 соток табака. Мне 15 лет было. Сначала 40 ведер надо воды принести. Полить. Каждый день. Потом уже поменьше носишь. Потом листики обрывать. Полоть. Нарезать, сушить, переворачивать. Нижние наверх, верхние вниз. Вялить в комнате. Комната маленькая, зайдешь – ох, какой дух в ней, угораешь. Потом наняли грузовик, повезли на станцию. Мой табак по первой категории приняли. Мне денег заплатили, отрез на пальто купили, мама сшила. Носить нечего было, какое это было счастье!» Виталий Васильевич добавляет: «В этом пальто она и замуж выходила!»
И еще Надежда Николаевна вспоминала, как она с мамой ходила на кладбище в Нащёкино. Мама на кладбище показывала на невысокий холмик: вот, где-то здесь моя мама лежит.
Переехав по мостику речку Большой Ломовис, вы попадаете в уже несуществующую часть деревни, которая тянулась вдоль дороги и называлась Кричаловка. Здесь, как и в Грязновке, была грязь по колено, и не только в половодье. Когда проезжающие на телегах застревали в этой грязи, они начинали кричать, звать на помощь. Так этот кусок стал Кричаловкой. В Кричаловке тоже жили какие-то мои предки. Здесь положили асфальт, дорога теперь сухая и ровная. Никто не вязнет и не кричит. Да и кричать некому: никто уже не живет по сторонам дороги, только кустики да березки.
Мы подъехали на машине к началу дороги через Нижнее Нащёкино и вытащили из багажника сапоги. Про эти сапоги мне писали в интернете и говорили по телефону все, с кем я связывалась. Эти тамбовские земли – чернозём. И в межсезонье деревенские дороги непроездны и почти непролазны. Но в высоких сапогах – всё возможно. Итак, я в сапогах. Привезенных мамой из Лондона. Черных с фантастическими цветами. Передо мной – дорога. По ней ходили поколений пять моих предков, известных по именам. И Бог знает сколько поколений, по именам неизвестных. В войну годовалым (и еще раз в восемьдесят втором, сорокалетним) проходил мой папа. Ходила в войну и в довоенной юности бабушка Маша и дедушка Коля, его братья и сестры. Ходил прадед Михаил и прадед Павел. Ходили прабабки Пелагея и Евдокия. Прапрадеды Афанасий, Иван, Николай и Дмитрий.  А сколькие еще до них и с ними! И вот я. Удивительное чувство, идти по такой дороге. Надев английские сапоги, привезенные мамой с папой из Лондона.
Пошла по Нижнему Нащёкино, между двумя рядами домов, что протянулись вдоль левого, низкого берега Большого Ломовиса.
Огромные черные птицы. «Это грачи, - сказала Любовь Алексеевна,- тепло, прилетели рано, а теперь нам покоя не дают, у кур воруют, еды-то нет еще». На дороге нам то и дело встречаются бабушки и один золотозубый подвыпивший житель Нижнего Нащёкино. Выяснилось, что он – из Точилиных. Я обнялась с родственником.
Любовь Алексеевну все знали, потому что ее муж был председателем колхоза, пока колхоз существовал. Всех спрашивали про Липатовых, они честно пытались вспоминать, но семь десятилетий не шутка. Всем я дарила гостинчики из Санкт-Петербурга, конфеты и чай, со словами: «Эта деревня спасла в войну моего папу. Спасибо вам!»
Наконец – тот ручеек, который отделяет две части деревни, Шанхай и Тягуновку. Ручейка и нет совсем, а когда-то через него был горбатый мостик, и молодежь танцевала на нём ночами, расставаясь. Прошли бывший мостик, поле, поле, поле. Далеко направо – низина речки, высокий противоположный берег, там Верхнее Нащёкино. Ну вот и еще несколько домов. Тягуновка. Дядя Лёня, десятилетним тоже здесь одну военную зиму проживший, вспоминал, что, когда они подъезжали к Тягуновке на телеге, он старался издалека увидеть три тополя, которые росли около дома. Огромные, они были единственными деревьями в деревне. Дом Петра Михайловича Липатова стоял сразу за единственным кирпичным домом. Вот она, Тягуновка. Вот они, развалины краснокирпичного дома с арочными древними оконными проёмами! Я фотографирую всё вокруг. Дома уже не те и не на том месте. Последняя бабушка, вышедшая нам навстречу, говорит: «Да, где-то тут жила тётя Саня Липатова…» И тут Любовь Алексеевна кричит: «Ирина, иди сюда!» Обхожу деревянный дом – и вот еще один, кирпичный, разрушенный, почти точно такой же, как первый. Единственное отличие – оконные проёмы второго разрушенного кирпичного дома забиты дровами. Прекрасное место для поленницы. Деревья привольно раскинулись над стенами без потолков, вытянули ветви сквозь арочные окна. Вот где-то здесь, около этих кирпичных домов, на этих равнинах, жили мои деды. И, если бы, кстати, не революция, кто-то, не похожий на меня, ходил бы по этим дорогам и жил бы в таких домах.
Пока Любовь Алексеевна остановилась поговорить с последней встреченной нами жительницей села, я вышла за последний дом, в поле. И остановилась, и покрутилась на месте. Вот – дорожка в Прибытки, в это время года ее не пройдешь и в моих резиновых сапогах. Местные ходят и ездят по ней только летом. Вот – дорожка к реке. Туда бегали с ведрами. На том, веселом высоком берегу, стояла церковь и школа. А домов-то было в двух Нащёкинах – в Верхнем и Нижнем – несколько сотен! Что за мир был тут? Были ли здесь счастливы эти люди?
В вышине что-то как будто тонко звенело, или это такая тишина, что звенит в ушах? Ветер? Что-то двигалось в моей душе, тоже звенело и расправляло крылья. Как поймать это ощущение – совершенно не ценимое теми, кто всегда жил там же, где прадеды, где недалеко их могилы, где столетние деревья посажены ими, и вся эта земля кормила многих до тебя?
«Ирина, - позвала Любовь Алексеевна, - вот, говорят, Липатовы жили там, наискосок…» Здесь везде жили Липатовы. И Офицеровы. И Терёхины. И Точилины. Куда ни посмотри – родная степь.
Обратно шли по Нижнему Нащекино, как по родному. Я вспоминала, что дедушка писал про красоту и силу пространства, которые может понять и почувствовать лишь тот, кто жил в деревне. Далеко вокруг расстилалось пространство. Со своей красотой и силой. В низине – речушка Ломовис, ее не видно, другой берег – высокий, на нем Верхнее Нащекино. Степь, степь, кусты, поднимаются небольшие елочки – будущий лес. Что-то такое есть в этой равнине, в этой простоте, почему опять хочется там оказаться?..
Ну и последний этап в нашем путешествии, без которого оно было бы неполным. Мой дядя Виталий Васильевич и его племянник привезли меня в Прибытки, последнюю станцию на моем пути. Тут живет полный тезка моего дедушки, Николай Михайлович Липатов. Порассматривав генеалогическое древо, мною во время путешествия и бесед со всеми нарисованное, я с легкостью определила, что он – мой четвероюродный брат. Потому что наши прадеды были родные братья. По отцу. То есть прапрадед Афанасий у нас общий. Ой, что-то я запуталась. Ну и в таком, состоянии, запутавшись, я к нему и приехала. Могла уже только смеяться, размахивать древом генеалогическим и что-то не очень отчетливое рассказывать. Конечно, нас позвали за стол. Но тут уж я наотрез отказалась. И фото стола для родителей не сделала даже. Только с четвероюродным братом сфотографировалась. Выяснилось, в разговоре, что теща моего дяди Виталлия Васильевича, который меня всюду и водил, была крестной матерью этого Николая Михайловича. Что уже меня нисколько не удивляло, мы тут все родственники. Так произошло еще одно счастливое воссоединение семей. Виталий Васильевич взял обещание с Николая Михайловича, что он к ним приедет в Тамбове.
И мы тронулись в обратный путь, в Тамбов.
Оказалось, что Нащёкино совсем недалеко по Петербургским меркам от Тамбова: каких-то 80 километров. Как наше Строганово, дача, от Петербурга.
На следующий день я гуляла с Виталием Васильевичем по Тамбову. Какой удивительный, душевный город. На одной стороне улицы – деревянный мир, на другой – каменный. Посмотришь направо – кажется, что ты в каком-нибудь девятнадцатом веке. Налево повернешься – понимаешь, что нет.
Но реке Цне сделана прекрасная набережная, как в каком-нибудь европейском городе, как во Франкфурте. Вымощенная дорожка плавно извивается по высокому берегу, по ней прогуливается Тамбовское население.
Виталий Васильевич встретил свою бывшую коллегу, и в разговоре выяснилась замечательная вещь: местные врачи прописывают всем эту дорожку! Только некоторым 10 километров, а некоторым – 7. Даже вопросы друг другу люди задают не «Сколько вы ходите?», а «Когда вы здесь ходите?» Так и ходят они по ухоженному, красивейшему городку, и выглядят при этом, тьфу-тьфу-тьфу, бодрячками.
Тамбовские коты – весьма преуспевающие создания. В теле, неторопливые, в роскошных шубах. Переходят пешеходную дорожку, как наследные принцы с невидимой свитой, греются на среднерусском солнышке, щурятся на гладь Цны. На льду – полно рыболовов. На другой стороне реки – парк. Много скульптур на набережной. Отреставрированные церкви, старинные усадьбы. Не городок, а сказка.
В центре – пешеходная улица, опять напомнившая мне какой-то небольшой немецкий городок. В сувенирной лавке Виталий Васильевич купил в подарок моему папе скульптурку тамбовского волка.
Зашли на рынок: такое многоцветье, очень радостное! Тамбов – не голодает. (Фото для родителей!) Многоэтажное сооружение из сала – выше продавца. А яблочки в дорогу, которые мне купил Виталий Васильевич, были как из райских садов. Там же недалеко Мичуринск, видимо, не зря его так назвали, сорта яблок фантастические – повсюду на рынке.
Ну и не лишнее упомянуть, что опять, и у тёти Нелли, и у тёти Нади, меня пытались накормить. Очень редко мне удавалось отвертеться.
Когда я на следующий день уезжала, тётя Нелли пошла меня провожать. Отобрала у меня сумку, сама несла. И грустно говорила: «Мы совсем с тобой не поговорили…» Мы каждый вечер часа по четыре разговаривали – но она права, как это мало!
Эти истории о прошлом – как они удивительны! Некоторые из них я записала, а некоторые еще только пишу. Я ехала в поезде и перебирала в памяти мною встреченных людей и их рассказы.
Это мои истоки. Я обязательно туда вернусь.
Апрель-декабрь 2015
Липатова (Чернова) Ирина Львовна