Такая история. Жило-было на пригорке одно зажиточное семейство: владело горой, рекой, долом, лесом и чудесной усадьбой. В горах паслись животные, в долинах паслись животные, из лесов глядели тоже животные, в саду, в основном, на плодовых деревьях, паслись детишки мал мала меньше.
Старый дед выходил на крыльцо своего дома, забивал трубочку и с удовольствием раскуривал, глядя на все это живое богатство: мяса-то, мяса-то сколько повсюду! Благодать. И в погребах еще уже приготовленного мяса сколько: бессчетно. Колбас одних столько, что и в голодный год всеми восемнадцатью ртами внуков его кудрявых не смолотишь. И мед еще, и мед. О нем-то и речь пойдет.
Каждый год выставляли в долине по две, а то и три дюжины ульев, травы-цветы росли-цвели, солнце садилось-вставало, и жужжал дол, кишел, работал самой природой, пушистыми лапками и тонкими крылышками на благо и услащение того замечательного семейства.
И если что и огорчало старого деда, его старого сына, старого сына того старого сына деда, и молодого старшего правнука того деда и всех его отпрысков и всех невесток и даже маленького самого из самых малых внучат, так это медвед конечно же. Каждый год, как медок созревал в ульях, приходил медвед из леса, выдирал один улей и уносил с собой. Каждый год один улей.
Неприятно это было деду, и однажды он даже умер. Впрочем, на тот момент он уже вторую сотню лет разменял, так что его можно и не жалеть. На следующий год опять пришел медвед и забрал улей. Самый старый сын того покойного деда своими глазами увидел, и такая злость его взяла, что аж желчный пузырь в нутрях треснул. Так умер старший дедов сын. Ему было восемьдесят три. Жалко, конечно, еще бы пожил.
Но и без него солнце отлично крутилось, и земля не встала, и плоды зрели, и дети росли, и обривали также, как и при нем, овец на лето, промывали кишочки под свежую колбаску, любились на берегу реки, в травах и душных спальнях, зачинали новые жизни, потели в садах, выставляли ульи.
Также приходил из леса медвед, рычал, ревел, разинув пасть, выдирал улей и уходил. Много мужей из того семейства от злости на медведа кони двинуло, все почти старые и средние, но к тому времени уже и молодняк вступил в пору зрелости, а малышня забродила соком юности.
И тут пришла гражданская война. Всем мужчинам выдали ружья на всякий случай. Обороняться. А как ружья получили, дело за малым встало. Один из правнуков того деда приклад страшный погладил и говорит:
- Вот из этого-то ружья я медведа и положу.
- Не надо! Не надо! – заголосили дети.
- Как не надо? Убью. Вот идите-ка со мной сейчас, увидите.
Дети не пошли. А правнук того деда пошел, лег в засаде медведа ждать и долго пролежал. Насилу дождался. И вот он наконец пришел: страшный, огромный, мохнатый, ревет, от пчел отмахивается.
Тут парнишка выскочил из засады, разрядил ружье в медведа. Заревел медвед от боли, пасть открыл, а в ней кровь. Медком ему кровь притушить захотелось. Вырвал улей и в чащу бежит. Кровавый след за ним тянется. Парень ружье перезарядил и следом побежал. Нашел его обессиленного, пожирающего из улья мед, ревущего дурно и горько. И больно ему, и горько, и сладко, и страшно. Кровь с медом во рту и на морде, а в глазах слезы. Застрелил до смерти.
Вот, а после этого случая в одну неделю все взрослые мужчины в гражданской войне полегли. Все до одного. И враги еще пришли, скот весь забрали и ульи разорили.
И тут им и говорят, этому всему пострадавшему семейству: эх вы, жадобы, медвед вашим ангелом-хранителем был, а вы злились на него, дураки.
Кто говорит?
А соседи говорят.