О безвинном агнце Абдулле

Людмила Зинченко
                Рассказ основан на реальных событиях.


В низину, где тек ручей, солнце не попадало, оттого и в этот душный день здесь было прохладно. Кусты ольшанника покрывали высокие, крутые скаты, заваленные буреломом, досками, опилками, тряпками, пакетами и другим барахлом, что свозили сюда со всего поселка, даже сломанный холодильник стоял под высокой сосной. А у воды было почище. Заросли дикой смородины напополам с крапивой заграждали дорогу вдоль ручья, но маленькая девочка, отважно шагала вперед, размахивая пустой "полторашкой", хоть такие же валялись везде. Девочка шла к источнику, который был за поворотом, они с папкой раньше часто приезжали сюда. Правда, теперь девочка добиралась с другой стороны, от реки, в которую впадал ручей, потому что «девятка» их сломалась на дороге, не доезжая развилки. Пока мама пробует надеть какой-то ремень, что порвался и ругается с дядей Витей по телефону, требуя, чтоб он приехал и забрал их отсюда, Варе было наказано пойти на святой источник и набрать там воды, раз уж они здесь. «В ручье смотри, не бери, там засрано, дойди до самого ключа!» – велела мама. В их поселке верили, что вода в этом источнике заряженная. Варя не знала, чем она заряжена, гриппом что ли, и было непонятно зачем ее пьют тогда, но она ни разу не спрашивала, полагая что это взрослые дела, ведь пьют же они водку, которую Варя раз попробовала и ее чуть не вырвало.
Она шла по зарослям, поглядывая на большие сиреневые колокольцы, что росли в осоке, Варя попыталась сорвать один, но стебель оказался таким, что и не переломишь. А то вот бы Катька удивилась, какие цветы в лесу бывают, так она нипочем не поверит, вечно думает, что у них одних в огороде могут быть красивые растения. Под ноги попался гномик с оторванным проводом, из красного колпачка его торчала разбитая лампа, Варя подняла штуковину, покрутила в руках – мамка точно отругает за такое, – размахнулась, чтобы забросить в кусты и положила гнома в карман, хлюпнув носом. На все голоса пели птицы, а какая-то диковинная, особенно громко трещала, потом крикнула последний раз и захлопала крыльями. «На кладбище полетела, – решила Варя – там печеньки на могилах лежат.» Когда Варя была совсем маленькой, ей бабушка говорила: “Ты положи тут печеньице, птички склюют.» Она знала, что кладбище, где папку осенью схоронили, и бабушку с дедушкой еще раньше, здесь недалеко, за лесом.
Варя стала представлять себе эту птицу, возможно у нее красивые синие перья и хвост, как показывали по телевизору, пожалуй, даже клюв чуть-чуть синий, и прилетела она издалека, может из самого Крыма, но тут Варя увидела пьяного, что валялся в кустах. Пьяных Варя нисколечки не боялась, потому что и сама не раз снимала сапоги с пьяного папки, мамка часто спала пьяной и дядя Витя, да вообще, все взрослые  бывают пьяными, и сама она, наверное будет, когда вырастет, так что Варя смело подползла к дяденьке, несмотря на то, что больно обстрекавилась крапивой. От дяди пахло.
– Боец, подъем – подергала его Варя за грязную штанину, вспоминая, как мама будила папку. Тот не пошевелился. Она подобралась еще ближе, отодвинула куст смородины, закрывавший лицо, и увидела, что дяденька спит с открытыми глазами. Он был смуглый и черноволосый, только глаза голубые, лицо все в крови, в синяках и царапинах, а по щекам ползали мухи. Варя поморщилась: «Глазищи залил, нажрался с утра в уматину.»
Дяденька не ответил, Варя опять спустилась к ручью и добрела до источника, где подставила горлышко бутылки под холодную, чистую струю, которая вытекала по ржавому желобу, торчавшему из земли. Она набрала воды, умылась, и постояв немного, сказала скороговоркой: «Хосподи помилуй мя грешную», – так делали все тетеньки. Потом вздохнула, как положено, и пошла назад.
– Ну, ладно, дрыхни тут, выхаживайся, – сказала Варя миролюбиво, проходя мимо пьяного, который продолжал смотреть в небо.
Выбравшись на дорогу, она издалека увидела, что дядя Витя приехал, и кажется уже починил машину, так как они с мамкой сидели на обочине и курили.
– Там дядька в кустах! – закричала Варя издалека.
– Где тебя носит? – заругалась мама.
– Мам, ну там честно, дяденька пьяный лежит в крапиве, спит такой с открытыми глазами!
Мама с дядей Витей переглянулись.
– А вдруг это Абдулла? Пошли, позырим? – предложила мама.
– Делать мне больше нечего, как в помойкам шорохаться, черных искать? – рассердился дядя Витя.
– Ну и черт с тобой, – тоже психанула мама, – пошли Варька.
– Иди-иди, ищи на свою жопу приключений, а мне на работу надо, – дядя Витя, сел в свою машину и громко хлопнул дверкой.
Они остались на дороге одни. Мама передумала смотреть на дяденьку, сколько Варя не упрашивала, она сказала, что надо звонить в полицию, еще и назвав Варю идиоткой, за то, что она вечно шляется где попало, и все проблемы от нее. Варя хотела расплакаться, но передумала, вздохнув и хлюпнув носом, она подняла с земли бутылку с водой и положила на заднее сиденье, незаметно, пока мама прикуривала сигарету, выгребла две пястки морошки из контейнера и засунула в рот. Потом Варя молча села у дороги и стала рисовать на песке лежащего человечка. Через какое-то время приехал дядя Миша участковый.

Старший лейтенант Михаил Пантелеев знал вверенный ему участок, как свои пять пальцев: где сын пьет и из дому все тянет; где соседи вечно срутся из-за метра земли, который кто-то оттяпал, поставив новый забор; где жена всю дорогу с синяками ходит; а то бывает и до рукоприкладства не дошло, и ссора в доме еще не разгорелась, а участковый, как чувствует – подъедет на своей Ниве и сигналит под окнами. Все в поселке уважали Пантелеева, даже у тех, кто гонит самогонку, подбавляя технический спирт на продажу, всегда был припасен чистейший первач, перегнанный через молоко, если Пантелеев заедет вдруг с рейдом. Ничто не скроется от глаз участкового, ну разве что браконьеры, которые сети ставят или глушат рыбу, на это можно глаза закрыть, Пантелеев и сам рыбак, да к тому же пусть рыбнадзор этим занимается, так что если кто предложит щуку вместо штрафа, тут уж грех отказаться. Все знали, что Пантелей мужик четкий, с которым всегда можно договорится, и в РОВД он был на хорошем счету, потому что тоже уважал свое начальство, не забывая ни праздников, ни дней рождений. Короче, нес Пантелеев службу исправно, совесть была чиста, довольная улыбка редко сходила с губ (ну если при исполнении, конечно, тогда надо быть построже, чтоб понимали, кто тут власть), пухлые щеки румянились и животик, что отрастил он к своим тридцати пяти, выдавал порядочного и основательного человека. Через год старлей ожидал повышения.
Вот только осенью, после дела с убитым таджиком, когда уже и ребят тех нашли, и суд прошел, Пантелеев осунулся и погрустнел. На службе все пучком, дом-семья в порядке, но что-то, видно, беспокоило лейтенанта. Жена пока молчала и не лезла, но всё понимала, конечно, ей и самой неприятно, когда бабы в их магазине правосудие ругают, не понять дурам, что Мишка тут не причем. Она раз вступилась за него, огрызнувшись, что, типа, это суд, а полиция совсем другое, чего вы от Мишки хотите? Они набросились, знаем мол, все у вас повязаны, рука руку моет – так что с тех пор супруга участкового ездила за продуктами в центр.
«Да, пропал парень ни за что, хоть и не наш, а жалко, особенно, когда отец его плакал у гроба. Похоронили Абдуллу на поселковом кладбище, отец сказал, что нет денег вести тело на родину, и так по всем знакомым собирали, чтоб хотя бы ему приехать. Жена больная, а как узнала, что случилось, воет целыми днями, не встает, как бы и руки на себя не наложила, прости ее Аллах, а в семье еще семеро. Абдулла был старший, в прошлом году закончил школу, и на него вся надежда была.
В конце зимы приехал в поселок Абдулла и устроился в бригаду к таджикам, что работали на москвичей, за озером трехэтажный дом строили. В июле он получил расчет, правда, по словам отца, раза в два меньше, чем договаривались, можно было бы и еще подхалтурить, но Абдулла сказал по телефону, что сильно скучает и купил билет в Душанбе. Это уже на суде стало в подробностях известно, хотя бабы и так все знают, вот кому бы в следователи устроиться, детективы, что твой Коломбо. Идет вечером Абдулла по дороге, а навстречу Витька Коробков, тот, что с Оксанкой живет, у которой мужик прошлой осенью утонул, Витька та еще пьянь, они заразы, чуют, в другой бы раз и не глянул на Абдуллу, а здесь как на грех, привет, мол, как жизнь. Тот дурачок возьми и скажи, что хозяин дал расчет, и завтра он домой собрался с утра на московском автобусе. Витёк прицепился, куда мол денется твой Душанбе, а уезжать не проставившись не по-людски, так у нас не делается, гони за водкой, а то дороги не будет. Сходил Абдулла за водкой, выпили на берегу, Витьке раз в рот попало, не остановишь. Он уже на суде рассказывал, что пообещал вроде мальцу бабу найти и зазвал в кафе, а там все подряд пили, и мужики, и девки. Правда, как официантка давала показания, Абдулла не пил, он всё говорил, что поезд у него в Душанбе, а Витька быстро ужрался и заснул под столом, его охранник вытащил, когда закрывались. Куда вся кампания делась не известно, а что дальше было все знают – нашла Абдуллу недели через две Витькина же падчерица, когда уже в розыск объявили, они с мамкой за морошкой ездили – в общем, как в кино. Тех ребят поймали, судили, но за недостаточностью улик, дали одному три года, а двум по году условно, наверное, родители их судью подмазали, да и адвоката наняли из области. Все понимают, был бы наш потерпевшим, так легко бы не отделались, и улики бы все собрали, а тут черный. Только зря бабы Мишку винят, он и сам переживает, по ночам не спит, с лица даже почернел. Злой стал, нелюдимый, подозрительный, задумчивый какой-то и телефоны вечно теряет.”
Эти симптомы все больше и больше беспокоили жену полицейского, и в середине осени она уже не раз подступала к нему, поделись со мной, легче будет или проси направление лечить депрессию. Только не мог Пантелеев даже женке своей рассказать, не то, что психотерапевту, о том, что с ним происходит, не поверят, а то и в дурку упекут – прослывешь так больным на всю голову. Началось это после суда по делу того таджика. Не сказать, чтобы Пантелеев сильно переживал, лично он все выполнил согласно уставу, а что тех ребят выгородили, не его проблемы, хоть и заметил он, конечно, как подтасовали кое-что в суде. По-любому, свалить на нервяк невозможно.
В тот вечер Пантелеев приехал с работы, как обычно, поужинал. Он помнит, что жена тогда холодец приготовила, хороший такой и застыл, как надо, вот хрен был только не алё, вроде прокис. Выпил пару рюмочек, такой закуске грех пропадать, с сыном в Морской бой чуть порубились, немного телек посмотрел, ток-шоу было, потом концерт Киркорова начался, жена осталась, а он пошел спать.
Сон еще видел дурацкий, что он превратился в чурку, и стоит она на кухне, покрытая черной корой. Среди ночи открыл глаза, подумав, не забыть женке с утра рассказать. К чему бы это? Тут и зазвонил телефон. Пантелеев не любит такие фокусы, если участковому ночью звонят – ничего хорошего, но обычно он отвечает – служба есть служба. А тут номер не определяется, и какой-то стремный звонок показался, короче,  нехорошее почуяло полицейское сердце. Он не стал брать трубку, только выключил звук, чтоб жену не разбудить, правда, ее и из пушки не поднимешь. Перевернулся на другой бок и снова захрапел, а телефон опять зазвонил, вот, блин, самсунги, подумал тогда: «Заглючил что ли?» Пантелеев лежал-лежал, поднялся, выругался, взял трубу и пошел на кухню, дверь закрыв поплотнее, чтоб ребят не тревожить. Сел за стол, свет не включает, телефон в руках продолжает звонить, потом он ответил, прокашлявшись: «Старший лейтенант Пантелеев слушает.» На другом конце треск какой-то, как бывает, если связь плохая, потом слышит, сквозь гул и завывания, будто пацан плачет, глухо так и говорит не по-нашему, стонет, всхлипывает, как помощи просит. Пантелеев спрашивает: «Что случилось? Отвечаем по-русски», а у самого волосы на голове так и зашевелились. Связь оборвалась, а он просидел на кухне до пяти, курил и не мог заснуть. Утром подумал, что за херня, надо попросить ребят, чтобы пробили, кто балуется по ночам, поймать засранца, посмотрел в телефон, а там нет принятых вызовов, последний вчерашний звонок от жены. Сначала Пантелеев расследование проводил (частное конечно, а то подумают галлюцинации), что за сученыш до него докопался, но ничего не узнал. Потом сколько раз сотовые менял, номера и провайдеров, а все без толку, телефон даже отключать бесполезно, все равно звонок как-то проходит. И в эти минуты Пантелеев начинал врубаться, что есть какой-то другой, реальный закон, не подпадающий под их статьи и кодексы, существовавший до него и правомочный вечно, этот сиплый голос и шел оттуда, где запротоколирован не только каждый проступок, что он, Михаил Пантелеев содеял, но и то, что совершит впредь, отвечать за все придется по-полной катушке и осознание этого наполняло болью и ужасом сердце полицейского.
Вот от чего он ходил чернее тучи, дома молчал и с коллегами больше не общался в неформальной обстановке, виданное ли дело – на рыбалку со своим  коллективом ездить отказывался – то некогда, то голова болит. А вот это зря! Потому что имелся в отделении тайный советник, бабка одна, к которой, бывает, и
следователи обращались в особых случаях, она "висяки" раскрывала; к ней, говорят, даже бандиты ходили, если выпадет казенный дом, то нечего и на адвокатов тратиться, все равно сядешь – вот рассказать бы той бабке, может и помогла бы чем, только отгородился лейтенант Пантелеев от своих конкретно. Сидит один ночи напролет с телефоном. «Неужели любовницу завел?» – гадала жена. А после того, как пришлось участковому доставать Витьку Коробка из петли, которого к счастью, сожительница вовремя увидела, так что он не успел совсем удавиться, посмотрел  Пантелеев на его почерневшую рожу и смекнул, что не его одного донимает окаянный таджик.

«Белочка» подкралась к Витьку незаметно. Не сказать, что и бухал тогда, что характерно, вообще в завязке был два месяца, на пилораму устроился и работал три через два. Дело было осенью, возвращается однажды Витька с цеха, в ночную ходил, значит часа в два это было, на улице темно, хоть глаз выколи, фонари только на шоссе светят, прошел мост и свернул к дому, грязь непролазная, дождь прошел, хорошо в резиновых был, а то в лужу пару раз наступил, фонарик не взял тогда, и телефон разрядился.  Подходит к дому, видит, кто-то сидит на корточках у калитки. Витька думает, неужто баба хахаля завела, вот он сейчас вломит pizduley и Оксанке потом заодно, прям руки зачесались, а тот не шевелится, его как будто ждет. Витька смотрит, а это еще и черный на кортонах сидит. Он думает: «Ну чурки озверели!» Только замахнулся кулаком, тот голову поднял, ёпэрэсэтэ, а у него и так вся морда в крови, Витька Абдуллу и узнал. Тот тихо так спрашивает:
– Дарагой, скажи пожалуйста, когда поезд на Душанбе?
У парня шапка на голове поднялась, ноги к земле приросли, не шевельнется от страху, а Черный жалобно говорит ему:
– На поезд опаздываю, мама ждет больной, сестры маленький, ехать нада.
Встает и руку ему протягивает поздороваться, Витька смотрит, а глаза у Абдуллы голубые и светятся в темноте. Обоссался со страху Витёк и бежать. Домой в ту ночь и не попал, к мамке пошел. Наутро рассказал Оксане – «белка» – так они порешили. Витька с тех пор запил, потом и Оксанка с ним начала подпивать, с пилорамы его уволили, жигуленок пропил, дома шаром покати, грязь, холод, дочку Варю соседи кормят. Бабы сколько раз на Оксанку лаялись: «Опомнись, дура, Варьке в школу на следующий год, о чем ты думаешь, смотри материнских прав лишат!» А она клянется: «Все завязываю, выгоню Витьку.» А как вечер опять глаза налиты. Оксана пенсию по потере кормильца Варькину пропивает, ну а Витёк иногда подхалтурит, забор починит или дрова расколет. А потом, как вечер, кампании у них стали собираться, вот там Витька свои истории и рассказывает, понятное дело, ему не верят: «Белочка» это, Витя», – говорят.  Да и как поверишь, если, допустим, сидит человек, за столом, а потом как повернется в угол, где нет никого, да как заорет: «Пошел blyad' nahui, huli priebalsya s ebuchim поездом, в pizdu Душанбе.» Худой стал, кожа да кости, щеки впали, и лицо такое нехорошее сделалось, черного цвета, «не жилец» как старики говорят. И верно: сидели однажды все в доме, Витька заорал опять и бежать, дверью хлопнул, нет и нет его, Оксанка выходит, а он висит прямо на крыльце. Закричала она, собутыльники из дому выбежали, сняли Витьку, а соседи милицию вызвали. Пантелеев сам откачивал его.
Потом Черный многим в поселке начал являться. Возвращается кто поздно с бани, или из гостей, а он сидит на корточках то у забора, то под деревом, то в кустах синие глаза горят. Молодежь раз шла ночью с дискотеки, чья-то тень под мостом, они не обратили внимания сначала, идут дальше смеются, Черный за ними, кто-то оглянулся – а тот светит своими прожекторами: «Наташа, – зовет, ласково – пошли со мной!» Девки завизжали и все в рассыпную. Так ребята рассказывали, а было ли все это или придумали смеха ради, никто не знает.
В ноябре сгорел дом того москвича, который Абдулла строил, и сигнализация не сработала, хорошо там никого не было, впрочем, такие случаи у нас не редкость. Но все равно, кто-то чудил в поселке: у кого высоченный, глухой забор за ночь повален, а там столбы бетонные зацементированы в землю аж на метр; за рекой гараж новый у зам. главы администрации  разнесли по кирпичику; но самое странное, у хозяев, что готовились к строительству и запасались  стройматериалами, у всех по участку кто-то разбрасывал доски, сайдинг, брусья и даже у соседей, а то и вовсе на другой улице, пропавшие столбы находились; у судьи, которая  внезапно ушла в отставку и уехала, не продав даже дома, кто-то разбил все стеклопакеты. У них камера наблюдения была, просматривали запись, в один момент как рябь пошла, и все погасло, а когда изображение появилось, никого нет, а окна выбиты.
Все в поселке только и говорили про Черного, мол обидели его сильно, нет душе покоя, вот и мечется. В церковь раньше только на Пасху и Крещение ходили, теперь каждое воскресенье не протолкнуться, а освящать дом, приусадебный участок и стройматериалы, особенно, – так очередь, говорят, на месяц вперед. Бабы в магазине рассказывали, что отец Петр, на свой риск служил панихиду на могиле Абдуллы, хоть тот и некрещеный; а потом кто-то в могилу еще и осиновый кол впихнул для надежности; в школе учителя даже в «Битву экстрасенсов» написали.
Зимой преступность в районе выросла, дома дачников, особенно богатых москвичей, еще чаще стали грабить. Взломают двери, вынесут ценные вещи, и всё на Черного сваливают, хотя зачем ему, если подумать, телевизор или лодочный мотор? Вечером уже и на улице никого не встретишь, особенно после того, как девчонку на берегу изнасиловали, опять Черный говорили, однако, некоторые в поселке сомневались, что у покойников бывает эрекция.
В декабре совсем почернел Пантелеев и похудел, коллеги шептались: «Как же сдал Пантелей, не плохая ли болезнь?» А жена думала, что он умом повредился, потому что лютый стал и на нее набрасывался с кулаками. Витька Коробок тоже стал совсем темный и по утрам, как штык, тащился в аптеку за Асиптолином, антисептическое средство такое 90 градусов, теперь его алкаши у нас вместо боярышника пьют. В аптеке на Ленинской специальное «кафе» для такого контингента – в подсобке собирается народ, там его им и продают, фуфырик по тридцатке. Дрожащими руками открывает Витька крышку, наливает в разовый стаканчик, мешает с водой, которая в эмалированном ведре стоит на полу, и глотает мутную жидкость, не поморщившись, только рукавом занюхает. А потом начинает, как обычно, кричать про Душанбе, все уже не обращают внимания, его прогоняет уборщица, Витёк уходит сгорбившись, захватив еще два пузырька, как говорит, для жены.

В конце декабря грянули морозы. Витька весь забор перерубил в печь, соседи, жалея девчонку сами поленья им подбрасывали к дверям, благо теперь там и калитки не было. А в новогоднюю ночь вообще, за тридцатник бабахнуло. У Оксаны кампания собралась еще больше, чем обычно, ведь известно, как новый год встретишь, так и проведешь, а уж раз это год свиньи, то не грех и напиться до поросячьего визга: шум, гам, мат-перемат, песни, дым коромыслом, пьют с утра и музыка на весь дом. Витька совсем отъехал, ни с того ни с сего вдруг начинает бормотать что-то типа: "Ман ба поезд дар Душанбе гузаштам!" и бегом на улицу. Вся кодла за ним: «Витя стой! Витя, куда ты?!» А он руками машет: «Отвалите, я давиться пошел!» Соседи весь день из окна этот бесплатный цирк наблюдали.
Что случилось тем вечером, никто уже и не вспомнит уже, то ли к девчонке кто-то полез, а может мамка и сама за волосы оттаскала, только оделась Варя тихонько, пуховик ей старый кто-то из соседей отдал на вырост и вышла из дому. В другое бы время нет-нет, да проехал бы по улице участковый, увидел бы ребенка, посадил бы в машину, отогрел и отвез бы в отделение, чтоб, наконец, лишили эту Оксанку родительских прав. Но Пантелеев, жену с ребятами отправивши встречать Новый Год к родителям, сидел в это время на кухне и смотрел на сотовый, лежавший на клеенчатой скатерти, рядом с несколькими зелеными горошинами из оливье.
Трещит мороз, месяц молодой в небе висит; музыка играет, видно дискотека в ДК началась; сугробы пышные, как пуховое одеяло, да еще и с подсветкой, Варя думает, что это самая длинная в мире электрогирлянда из тысяч маленьких лампочек протянута по сугробам и решив найти конец этой гирлянды, она вышла к реке, а там еще и звезды сияют; снег под ногами скрипит, а треск такой, словно кто-то ходит и молотком по заборам стучит; присмотрелась Варя, и правда кто-то слоняется по улице. Она к нему подбежала, глядь, а это же дяденька, который летом у ручья лежал, про которого говорили, что он умер.
– Дяденька, – кричит Варя, – ты живой? Разве тебя не убили?
Он к ней подходит, глаза у дяди голубые, как у барби, смотрит девочка, а лицо у него в крови:
– Ой, где ж ты так угваздался? дай ка я тебе кровь вытру, – говорит Варя – разве можно так по улицам ходить? Праздник же! – и начала руками озябшими тереть ему щеки. – Ну ты холодный, смерть.   
– Ай, какой хароший девочка, – он погладил ее по голове, – говоришь как балшой, как сестра моя в ауле, пашли со мной девочка? Я отогрею твоя, сестрой мне будешь.
Варя даже рассмеялась на чудного дядьку, что он так смешно разговаривает, протянула ему озябшую ручонку, и пошли они по снегу в звездную даль. Тут Варя оглянулась и посмотрела в темноту, вниз на свой дом, она через стену увидела, как мамка голая на столе пляшет перед всеми, а дядя Витя спит на полу; потом в свою комнату заглянула, где под толстым одеялом и куртками, что для тепла навалены, лежал гномик, а разбитую лампочку она еще летом выкрутила. Только Варя потянулась забрать игрушку, как что-то теплое коснулось руки, Варя вздрогнула, повернулась и увидела барашка, который облизывал её. «Бяша, бяша, хороший» – Варя, присев на корточки, чмокнула его в мордку, и заплакала, потому что он смотрел на нее такими печальными голубыми глазами, словно всё на свете понимал, она стала гладить ягненка по теплой шерстке, обняла его, прижалась, чтобы согреться  и почувствовала что-то мокрое – ягненочек был в крови. Теплая кровь Варе на руки льется, и она еще горше заплакала, так его жалко стало.  Ягненочек боднул тихонько Варю и пошел, а Варя за ним.
Было темно, только звезды и огоньки их поселка внизу, Варе было страшновато вначале, тем более что, присмотревшись, она увидела, что вокруг еще есть люди, только они темные и снуют туда-сюда. Она шла рядом с ягненком, прикасаясь к его шелковой шубке. Понемногу стало рассветать, и Варя поняла, что они идут через большую реку, покрытую льдом, может даже ту самую, куда ручей впадал от источника. Она глянула вниз и удивилась, что там не рыба, как у Катьки в аквариуме, а люди – тыщи людей, кто сверху, кто пониже, а кто совсем глубоко и так далеко, что лишь головы чуть видны в темноте, они сидели в разных позах, но застывшие, как курицы в морозилке. Только кровь барашка капая на лед, прожигала его, и в местах, где появлялись лунки, люди начинали оживать. Тут Варя увидела папку, ягненочек ровно над его головой прошел, папа тоже узнал Варю, зашевелился, он звал ее, руками пытался махать подо льдом, открывал рот, что-то сказать хотел, да не слышно было. Варя начала ковырять замерзшими пальцами лед, он крошился под руками, оцарапал её, однако лунка на морозе быстро затянулась, и папа снова замер.
По дорожке из красных капель Варя побежала за ягненочком, даже согрелась, догнав и погладив его. Стало еще светлее, небо засияло на востоке, только это не солнце всходило, а другой свет появился непонятно откуда. Страх исчез и потеплело, барашек был впереди, а она сзади, мимо стали проносится не черные, а белые тени, ветерком обдувая и показалось, что бабушка что-то шепнула. Душа трепетала от счастья и так они постепенно исчезли, растаяв в облаке света, потому что уже никакой человеческий глаз туда в жизни не достанет и ум не помыслит.