30. ПОСЛЕ ССОРЫ...
Много воды утекло с тех пор, как Кельга сидела на пороге книги в последний раз. Воды дождей, воды слёз, да и просто воды в душе, под тёплыми струями которого по утрам в ней рождались строки стихов — как будто таинственный некто посылал ей их в вытянутых (или они круглые?) водяных молекулах. А вот сегодня, на третий день её нового, небывалого ранее счастья, струи душа неожиданно перенесли её на порог книги, так что, едва вытершись, она села за компьютер и стала записывать. Да, она была счастлива — с такой полнотой, как ещё никогда. Но тут Кельга подумала, что описывать надо всё-таки всё по порядку, иначе не только читателю, но и ей самой потом всё будет непонятно. А чтобы описывать по порядку, надо сначала перечитать прошлую главу — ту, где она обижалась на Аурелия и разговаривала со смелой маленькой белочкой. Это было ещё осенью… Сейчас же стояла зима. Но прежде чем перечитывать прошлую главу, она открыла почту — и, ура! - нашла в ней адресованный ей стих Аурелия! Значит, всё правильно!
А тогда, после разговора с белочкой, душа у неё всё ещё болела. Она легла спать и проснулась за несколько минут до полуночи — в голове её звучали строчки:
А всё-таки — озарение было,
хоть ты и не принял его.
А падать с неба — боже, так больно…
хоть все говорят — ничего.
Кельга встала, подошла к компьютеру, поморщилась от яркого свечения экрана и стала записывать рождающийся стих. Потом задумалась, и через некоторое время услышала где-то в глубине самой себя следующие строчки. И вот у неё получился Полночный стих:
ПОЛНОЧНЫЙ СТИХ
А всё-таки — озарение было,
хоть ты и не принял его.
А падать с неба — боже, так больно…
хоть все говорят — ничего.
А может, ещё озарение будет?
И свет ещё не погас?
Всё будет, конечно же, будет,
вот только… не будет нас.
- Из этой бездны к кому взывать мне
раз ты не слышишь меня?
- Взывай ты к небу, к звезде вечерней -
пусть небо любит тебя…
Записав стих, она снова легла в постель и долго не могла согреться. Когда же она всё-таки заснула, во сне ей явился старый мудрый Лао-цзы. Кельге было как-то даже неловко рассказывать ему свою печаль, но он понял её и без слов. И сказал: радуйся, Кельга. У тебя есть Путь. Он сам тебя выведет туда, куда тебе надо, хотя ты пока этого и не знаешь. Верь своему Пути — и иди. И глаза у него были такого же золотистого цвета, как у юного Муркиса, её рыже-белого ванского кота. А потом ей приснился голос, снова и снова повторявший: «Эта маленькая Антигона, всё-то она делает неправильно». И она ощущала себя этой маленькой Антигоной и понимала, что именно так как раз и надо: всё делать неправильно.
Проснулась она на рассвете от того, что в её сонную душу снова стучались строчки — и она села записывать этот рассветный стих:
РАССВЕТНЫЙ СТИХ
У тебя нет времени
говорить со мной
у меня — умения
говорить с тобой
а чтобы ранить друга
не надо много времени
а чтобы ранить друга
не надобно умения
и плачут души ранены
и мечутся без сна
что это — испытание?
Иль навсегда тоска?
Тут вступает голос Поэта:
Радуйся, говорит он,
запоминай же подробности —
ты видишь изнутри
то, что обычно видят снаружи,
ты можешь заглянуть в бездну…
И что-то происходит...
нет, боль никуда не уходит...
но она становится терпимой
и я могу смотреть
тебе в глаза...
Было ещё очень рано и Кельга снова легла, если не поспать, то хотя бы подремать. Но через некоторое время в её душе снова зазвучали строчки и она опять встала, теперь уже окончательно. Строчки были такими:
Собрать себя.
Родить в душе опору.
И наложить бальзам
на ноющие раны.
О, Небо! Помоги!
Было утро и Абди уже собиралась на работу. Проводив её, Кельга села к компьютеру. К ней на колени тут же запрыгнул Муркис, начал мурлыкать и облизывать её своим шершавым язычком, напоминая о том, что жизнь продолжается. И Кельга погрузилась в редактирование тезисов предстоящей юбилейной конференции. Через несколько часов позвонил Сеня. Он был за тысячу километров от неё, в N-ске, стеклил там балкон своей маме в страшной спешке и Кельга не хотела лишний раз звонить и отвлекать его от работы, но зато когда он звонил сам, она очень радовалась.
У него был вынужденный перерыв в работе, и Кельга смогла поведать ему, как ей было плохо в эти дни — рассказывая, она осознавала, насколько глубоко ранили её слова Аурелия и его отказ на её предложение поработать вместе. И выговорив всё, она смогла, наконец, заплакать. Из этого длинного и сбивчивого разговора ей запомнилась Сенина фраза: ты живёшь, Кельга… живёшь полной жизнью… И ей стало легче…
Аурелий прислал днём прекрасную фотку золотого осеннего клёна, и Кельге вспомнилась строчка Джона Китса: A thing of beauty is a joy forever…Прекрасная вещь есть радость вечная… Или так: То, что прекрасно, радует вовек… И сразу стали возникать следующие строки, вобравшие в себя её нынешние чувства, одновременно и созвучные стихотворению Китса, и спорящие с ним, и Кельга стала их записывать, складывая ещё один сегодняшний стих, уже дневной:
ДНЕВНОЙ СТИХ
A thing of beauty is a joy forever…
Keats
То, что прекрасно, радует вовек…
Проходят дни, обиды, годы —
краса души нетленна, сносу нет
божественным стихам, природы
лик нам каждый час являет чудо…
Но жизнь безжалостна и бьёт поддых
так, что душе бывает худо…
и не всегда спасает душу стих…
На помощь нам душа приходит друга
безмолвно смотрим мы в её глаза, слова
взрываются слезами — и замкнутого круга
падает стена — душа встаёт, жива,
и вновь включается в творенье.
И — не иссякло вдохновенье.
И вот, воплотив свои смятенные переживания в поэтической форме, пусть и далёкой от совершенства, она действительно ощутила, что сил у неё прибавилось, обида отступила и слова Аурелия перестали её уязвлять. И она нашла в сети Сарабанду Иоганна Себастьяна Баха из Французской сюиты №2 в исполнении Марии Пиреш. Кельга слушала эту волшебную музыку, смотрела в глаза Марии и на душе у неё светлело.
Потом она отослала Аурелию все три сегодняшних стиха вместе со ссылкой на баховскую сарабанду, и ощутила некую внутреннюю точку. Отмечавшую конец тех отношений, которые сложились между ними за последние даже не несколько месяцев интенсивного общения, но за последние несколько лет. Тех отношений, в которых большую роль играло её поистине безмерное восхищение Аурелием. Сейчас она видела, что он — в данной конкретной ситуации — не видит того, что видит она, что он, в данной конкретной ситуации, слеп к очень важным для неё вещам. Короче говоря, она вдруг увидела — как ни странно ей было об этом писать — что он не бог, а человек. Пелена, которой она раньше не замечала, вдруг стала ей ясно видна — и эта пелена спала. Кельге захотелось глубже пережить своё столь необычное новое понимание, и она пошла в парк, всё ещё по-осеннему прекрасный, хотя и присыпанный свежим снежком.
А на обратном пути случилось то, для описания чего у неё не нашлось иного слова, кроме как «чудо». Неожиданно у неё в голове зазвучали три строчки — и неожиданно для себя самой она начала их петь:
Друг нежданный,
друг прекрасный,
друг подаренный судьбой!
Как же давно она не пела! И как свободно, легко и радостно рождалась сейчас в ней песня, варьируясь и переливаясь на разные лады и даря её душе неизвестно откуда залетевшее в наш мир несказанное райское блаженство! Песенка длилась, звучала, обрастала новыми строчками и Кельга, удивляясь, недоумевая, и отдаваясь неожиданно свалившемуся на неё ощущению счастья, шла и во весь голос распевала свою Шальную песенку, подаренную ей миром в этот последний день октября:
ШАЛЬНАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ ПЕСЕНКА
(поётся на любой мотив или без оного,
главное — громко, с чувством и с распеванием отдельных слов,
на манер спиричуэлс)
Друг нежданный,
друг прекрасный,
друг подаренный судьбой!
Друг, подаренный судьбой!
О боже мой! О боже мой!
Чудеса случаются со мной!
И я иду,
и песенку пою!
А чудеса случаются со мной!
Жизнь снова преподносит чудеса
и осени прощальная краса
свою улыбку тихо дарит мне —
передавай привет зиме.
А чудеса, а чудеса, о боже мой!
А чудеса случаются со мной!
Так началось её необычное, неведомое и непонятное счастье. Каким-то неизвестным ей прежде способом Кельга вдруг смогла не просто «пережить обиду и боль», но как бы «выпрыгнуть» из этих переживаний в совсем иное пространство жизни. Через несколько недель она записала это для себя так: теперь я осознаю, что когда я на него обижаюсь, когда он меня обижает — передо мной рождается новое пространство, которого не было прежде… И задача состоит в том, чтобы в это пространство войти — как только в него входишь, ты оказываешься в невероятном новом мире и твоя обида остаётся далеко позади, от неё остаётся лишь лёгкое облачко воспоминания.
https://www.youtube.com/watch?v=IM_zQt4E1QM
Bach - French Suite No. 2 in C minor, BWV 813 (Maria Jo;o Pires)
05:25 — Sarabande