отрывок из неопубликованных воспоминаний А.И. Шумилина
январь 1942 года
Вокруг Ржева
В этот раз нам поставили задачу подойти к деревне ночью, используя темноту. Пойти с солдатами в атаку ночью дело непростое. В темноте не видно, кто где идёт, а кто, уткнувшись в снег, лежит. Пойди их поищи!
Я могу остаться с горсткой солдат перед деревней. Что за народ? Они лучше будут лежать под ураганным огнём, чем рывком побегут на деревню.
Вот солдатская психология. А может просто страх? Успех ночной атаки в быстроте. Бросок всей ротой на деревню. Главное добежать до первых домов. А там дело пойдёт. Но разве солдата убедишь словами?
В роту накануне дали новое пополнение. Все они немолодые, знают чем занимаются солдаты на войне. Люди все разные. Что у них на уме? У меня сотни вопросов и ни одного ответа. Мне бы нужно было отработать с ними ночную атаку, расставить их по местам и погонять их много раз где-нибудь в тылу. Но разве мне разрешат снять роту с обороны, в которой мы лежим в поле на снегу?
Накануне был сильный снегопад. Но уже два дня стоит тихая погода. Во время снегопада немцы вели себя неспокойно, усилили свои посты, постоянно стреляли и беспрерывно светили передний край ракетами. Теперь, когда снег с неба падать перестал, когда под взлёт осветительной ракеты кругом можно было видеть большое пространство, немцы несколько успокоились и прекратили стрельбу.
Перед выходом ночью с опушки леса, я решил раздать солдатам чистые маскхалаты. Немцы привыкли видеть наших солдат на опушке леса в серых шинелях. До самого последнего момента я держал маскхалаты в ротной повозке и не разрешал старшине их выдавать. Пусть немцы привыкнут к серому цвету наших шинелей. А старшина удивлялся, почему я держу их в повозке и никому не даю.
Белые маскхалаты это неожиданность для немцев. Появление солдат в халатах застанет немцев врасплох. У них в памяти серые шинели, а перед ними появятся русские в совершенно новом виде. Немцы могут подумать, что к нам подошли свежие резервы.
Когда стихла пулемётная стрельба, до нас из деревни долетел негромкий говор немецких часовых. О чём они говорили с большого расстояния не разберёшь. А вообще немцы были любители поговорить. Они рты закрывали только во время сна и еды.
Среди ночи солдаты одели маскхалаты, и рота стала медленно подвигаться вперёд. Я решил мелкими группами сосредоточиться в небольшой лощине. Солдат поочередно выводили туда. Из лощины можно будет рывком податься вперёд, добежать до огородов и ворваться в деревню.
Сначала всё шло хорошо. В лощину перебрались без звука. До деревни осталось рукой подать. Я вполголоса подаю команду: — Рота вперёд! А мои солдатики лежат, как глухие, завалились поглубже в снег, посматривают на меня.
2
Кричать и повышать голос нельзя. Немцы близко. Солдаты ждут, чтобы кто-нибудь первым поднялся. Я поднимаюсь, выхожу из лощины и оглядываюсь назад. Солдаты начинают шевелиться. Несколько человек поднимаются и идут за мной. До огородов осталось немного. Я иду и жду. Немец вот-вот обнаружит нас и полоснёт пулемётным огнём.
Мурашки ползут по спине. Дыхание спёрло. Я продолжаю идти. Каждый шаг считаю последним. Ещё шаг и смерть впереди.
Почему я должен идти впереди своих солдат и быть им примером, проверяя на себе будет немец стрелять или нет? Почему я должен подставлять себя под пули первым? Почему они прячутся за моей спиной? До деревни десяток шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас могут грянуть выстрелы, и всё кончится. Я подхожу к сараю и исчезаю в темноте раскрытых ворот. Слышу за моей спиной кто-то дышит.
В сарае пусто. Внутри снежные сугробы. Сверху с дырявой крыши, из-под снега свисают пряди прелой соломы. Солдаты роты ручейком вливаются в открытые ворота сарая. Солдаты несколько оживились, но стоят настороженно и ловят ухом звуки. Они рады, что без выстрела забрались вовнутрь. Стоят, сбившись кучей, и смотрят на меня, что я буду делать дальше. Опять всё с начала! Пока я не выйду из сарая, они от сюда не сделают ни шага вперёд. Как будто мне одному нужна эта «вшивая» деревня.
Сержанты жмутся позади солдат. На фронте они тихие и робкие, не то что в тылу. В тылу они глотку дерут на солдат и гнут их в дугу. А тут, перед немцем, куда девалась их прыть?
А что я могу один сделать сейчас с целой ротой? Ну подождите, возьмём деревню, я вас погоняю, поторчитесь вы у меня в снегу.
Старички, те знают, что стоит солдатская жизнь. Я в роте самый молодой. Кричать и выпихивать их из сарая сейчас бесполезно. Избы, где находятся немцы, от сарая близко. Я рукой показываю, кому куда бежать, а они пятятся назад и тупо смотрят в землю.
Но есть среди них такие, которые пошустрей. Человек пять не больше. Они выглядывают из ворот сарая, но боятся сделать первый шаг. Что делать? Не вытаскивать каждого за рукав, поддавая коленкой под зад, не вышвыривать их за шиворот наружу. Они стоят и выходить из сарая боятся.
Потом взахлёб будут рассказывать, как они рывком ворвались в деревню. Я делаю два шага к стоящей толпе, они отступают на два шага в угол сарая.
— Ну вояки! Мать вашу так! — выпаливаю я в полголоса.
Я знаком руки подзываю к себе пятерых солдат и показываю им на ближайшие два дома.
— Я и вы возьмём эти два дома. Остальные пусть бегут дальше в деревню.
Пять солдат в знак согласия кивают мне головой. Я оглядываюсь на остальных, матерюсь себе под нос и грожу в их сторону кулаком, поворачиваюсь и с пятерыми быстро выхожу из сарая.
Мы обходим боковой стеной первую избу, и немцы сразу, обнаружив нас, начинают галдеть и открывают стрельбу. Под огонь попадают солдаты, те кто выскочил из сарая последними.
3
Мы стоим за стеной, нас немцы не видят. Теперь, когда немец открыл стрельбу, и я могу подать команды во весь голос криком. Я кричу:
— Давай быстрей к домам! Давай вперёд! В огородах вас всех перебьют. Броском вперёд! Я вас пулемётом прикрою!
— Дай огонька вдоль улицы! Бей короткими очередями! — говорю я солдату.
Он высовывается из-за угла, смотрит вдоль улицы, ставит пулемёт, ложится на снег и ведёт огонь короткими очередями.
Накануне наступления роты мне прислали ручной пулемёт. Полковые при этом сказали:
— Мы усиливаем тебя огневыми средствами. Деревня на этот раз во что бы то ни стало должна быть взята!
Я хмыкнул под нос и ответил:
— Один пулемёт на роту, и вы это выдаёте за огневые средства? Тут двух батарей пушек мало. Сколько стрелковых рот уже легло под Чухино? Под деревней лежат сотни трупов. А вы хотите, чтобы я с одним пулемётом пошёл и взял? Не жирно ли будет?
— Ни с одним пулемётом. У тебя полсотни солдат!
— Полсотни солдат, как полсотни патрон. Выстрелил, и их не стало.
Я подался к углу, посмотрел вдоль деревни, немцы по всем признакам тронулись с места. Белые халаты подобрались ещё к двум избам. Я подаю команду, и солдаты вываливают на улицу. Немцы увидели нас и заорали.
Это тот самый момент, когда отчаянный вопль сеет панику. Давно мы этого ждали.
Немецкие пулемёты умолкли . Слышна только трескотня из винтовок. Рота разбежалась и потекла между домов. Один прыткий немец с перепуга налетел на нашего солдата, головой сбил его с ног и ошалело завертелся на месте. Когда немец оправился от удара, он оказался под дулом винтовки другого. Вытаращив глаза, немец не поднял даже руки вверх. Солдат взял его за рукав и потянул в сторону. Немец был без каски, с растрёпанными волосами.
Несмотря на винтовочную стрельбу, убитых немцев в деревне не оказалось. Солдат, стоявший около немца оглянулся, немец юркнул и куда-то исчез. Потом солдат рассказывал:
— Я думал, что никакого немца и не было. Мне это с перепугу показалось. Я первый раз на фронте. А когда к нему подошёл тот другой, сбитый с ног, то стало ясно, что немца всё-таки упустили.
Серая дымка на небе стала светлеть. Я не рассчитывал, что так легко и быстро всё кончиться, боялся больших потерь. Немцы, думал я, не отдадут просто так нам деревню. В роте было с десяток убитых и раненных. Стрельба прекратилась. Последние бегущие немцы скрылись в кустах.
По дороге из леса на обозной кляче, запряжённой в деревенские сани приехал ротный старшина. Солдаты разбрелись по домам в поисках пищи. Через некоторое время они появились на улице. У каждого за пазухой торчало кой-какое немецкое барахло.
4
Здесь в деревне, в избах на столах, на полу и на лавках немцы оставили хлеб, консервы и несколько бутылок шнапса. Буханки хлеба на горбушке сбоку имели четырехзначные цифры — 1938, 1939, 1940. Солдаты решили, что хлеб трехгодичной выпечки.
— Ты смотри! Трехгодичный запас хлеба!
Резался хлеб легко. На зуб был нечёрствый. Банки консервные были собраны со всей Европы. Тут же пачки сигарет и брошенные немецкие одеяла.
В одной избе, она была штабная, на столе стояла пишущая машинка, на полу валялись какие-то бумаги. На широкой лавке вдоль стены стояли два пластмассовых телефонных аппарата. К ним из окон тянулся целый ворох проводов. Здесь же нашли кучу стеариновых светильников, в виде круглой коробочки и торчащим по середине картонным фитилём. Чего только не было у немцев на войне! Всякую мелочь и барахло они с собой таскали.
На полу около стола валялся солдатский ранец. Крышка на ранце из жёсткого оленьего меха. Здесь же под лавкой стояли до блеска начищенные сапоги. Подъём у этих сапог, для нашей русской лапы был маловат. Многие прицеливались на них, но одевать не решались. На вбитом в стену гвозде висел автомат с запасными рожками, набитыми патронами. И наконец, самое интересное, на что все клюнули, на окне лежала целая кипа немецких журналов с цветными картинками.
Пока я ходил по деревне, устанавливал посты и определял участки обороны, для каждого взвода, в этой самой избе под дружный хохот солдат и ехидные замечания, шёл просмотр обнаженных немецких девиц в цветном изображении. На обложке одного из журналов крупным планом был представлен портрет человека с усиками и холкой на лбу.
Когда я вошёл в избу, посмотрел на фотографию и прочёл надпись, понял
— Это и есть их Гитлер. Все сгрудились ещё раз посмотреть на него.
— Ну вот теперь мы знаем, какой есть их Гитлер.
Солдаты, толкаясь, с любопытством смотрели на немецкого Фюрера в военной форме.
— Смотрите братцы! — воскликнул кто-то.
— А он тоже руку держит под пуговицей, за пиджаком.
— Хорошо, что политрук роты пропадает где-то в тылах полка и уже месяц не кажет своего носа в роту, — подумал я,
- Если бы он сейчас выхватил из рук солдата один из журнальчиков, то имел бы веские доказательства и прямые улики морального разложения командира роты. Мне бы контрреволюции не миновать.
Кому-то из солдат на страницах журнала попались обнаженные девицы. Солдаты бросили смотреть на Фюрера и сразу заржали. Размалёванные немки натягивающие чулки на тонкие изящные ножки. Они привлекли к себе всеобщее солдатское внимание.
От некоторых солдат уже попахивало спиртным. И они громче всех кричали и ржали.
5
— У этих не то! — сказал , заглянув журнал, один .
— У этих, товарищ старшина, ни с заду, ни с переду!
— Видали братцы! У немцев бабы длинные и тощие!
— На самом деле, как лахудры!
— Сейчас бы сюда мою Дусю! Она их всех бы своим задом перекрыла!
— У неё во всей фигуре самое главное заднее место!
Я сидел и слушал, как солдаты потешались над немецкими девицами. Молодые солдаты стояли несколько позади молча и слушали. Сказать им было нечего. Это дело, как и войну , нужно понять и прочувствовать на практике. Шуточное ли дело! Старики про то и про сё начистоту выкладывают. Тут ухо держи остро. Академию пройдёшь. Теорию жизни узнаешь.
Я понимал, что после колоссального напряжения и страха, солдаты расслабились. Теперь у каждого на душе и в глазах светилось сознание, что взяли деревню и остались в живых. Теперь каждый из солдат мог свободно вдохнуть, посмеяться до слёз, прихвастнуть и даже выругаться.
Солдаты стали на счёт баб, перебивая друг друга, сыпать разными словечками. И если бы не связной, прибежавший из взвода, разговорам не было бы конца.
Я подал команду провести смену на постах, дал указание старшине насчёт кормёжки и пошёл во взвод в сопровождении связного, куда меня срочно вызывали.
Когда, вернувшись, я подошёл к избе, где располагался взвод, старший сержант доложил мне, что немец, которого они упустили, обнаружился в телятнике.
— Он нырнул в полуоткрытые ворота, забежал в хлев и прикрыл затворку за собой. Немец решил отсидеться, а потом незаметно выбраться и убежать. Солдаты услышали слабый шорох в хлеву решили, что немцы в панике оставили в хлеву свиную живность. Сунулись туда, а там на навозной куче, действительно, сидела ценная живность.
Я посмотрел на немца, он был без головного убора. Каску и пилотку он где-то потерял. Я велел ст. сержанту дать ему немецкое одеяло. Пусть «Фриц» укроется с головой, а то отморозит уши. Я предупредил ст. сержанта, чтобы славяне не болтались без дела по деревне.
— Часовые на постах. Свободная смена в избах.
Сказав связному солдату, что бы он конвоировал пленного, я направился в штабную избу. Сюда из батальона уже протянули связь, и связисты ковырялись с аппаратом.
Потом звонок из батальона. Мне, конечно, сделали втык, почему я раньше через связного не доложил о взятии деревни. Сделали это не грубо, как обычно, а несколько мягче, но с укором.
У меня на душе просветлело. Я не ждал от них такого обходительного обращения. В сорок первом это было не в моде. Ещё больше я был доволен другим, тем что занял деревню с небольшими потерями.
Несколько сотен солдат, полегло под этой деревней в снегу. Они наступали раньше нас и несли здесь большие потери. Справа от нас наступали роты 634
6
полка. Они с большими потерями сумели ворваться в деревню Гостинево. Фронт обороны немцев под Старицей был прорван соседней дивизией. Вероятно поэтому, немцы нам здесь не оказали жёсткого сопротивления.
Допрос пленного
Немец был небольшого роста. Волосы тёмные, всклокоченные. Видно не ариец. Не нашёл времени разложить их на пробор, как это делали другие. Не успел умыться и натянуть пилотку на уши, когда по деревне началась беспорядочная стрельба. Выскочил ночью в пургу и бежал, не помня себя от страха.
Теперь он сидел на лавке и беспокойно ёрзал. На вопросы отвечал торопливо, не обдумывая свои ответы. Чувствовалось, что он, попав в плен, никак не мог прийти в себя и освоиться с теперешним своим положением. Фамилию, имя, год и место рождения он выпалил на одном дыхании. Лет ему было около двадцати.
Всё шло гладко и хорошо. Но когда я спросил его о семье, немец вдруг заморгал глазами, всхлипнул жалостно и заёрзал на месте. Ревел он естественно и вполне натурально. Плакал он от души. Слёзы, крупные слёзы катились у него по щекам. Он плакал навзрыд, подвывая себе писклявым голосом.
Он хотел что-то сказать, пробормотал несколько непонятных мне слов, несколько раз всхлипнул и заревел с новой силой.
Солдаты мои смотрели и пожимали плечами. Они были удивлены и даже опешили.Теперь они смотрели на него снисходительно и даже улыбались. Взрослый мужик, а плачет, как баба. Смотрели на него, хмыкали и недоумевали.
— Товарищ лейтенант! Пошто он ревёт?
Я подождал пока немец немного успокоится и сможет сказать хоть пару внятных слов. .
Наши его не пинали, прикладом под ребро не толкали, по дороге сюда вели, не били. У нас вообще не было принято издеваться над пленными.
Наши солдаты с пленными обращались можно сказать уважительно, как с людьми. Бывали случаи, когда при конвоировании пленного, где-нибудь в тылу из-за телег выбегали повозочные и прочие тыловые и замахивались на немца в сердцах, показывая перед дружками свою прыть и патриотические чувства.
— Давай осади назад и полегче! — отстранял их конвоир стволом винтовки.
— Сходи на передок, возьми себе пленного, а потом налетай. А этот не твой. Видал какой прыткий! Тоже, мне тыловая крыса!
Причина почему ревел немец, нам была неизвестна. Но вот он немного успокоился, посмотрелт жалостно мне в глаза и попросил, чтобы его отпустили. — Куда отпустить? В туалет? — переспрашиваю я.
— Нейн-нейн!...(Нет-нет) На хаузе! (домой)
— У меня отпуск! — и он стал торопливо вытаскивать из нагрудного кармана униформы своё отпускное свидетельство «Урлауб шайн».
7
— Вот! — тыкал он в бумажку пальцем.
— Я шесть месяцев на восточном фронте. Мне положен отпуск. Я вчера получил документы. Я должен ехать домой! Я устал. Ферштеен зи? — устало доказывал немец.
— Ферштеен! Ферштеен! — отвечал я
— Чаво он говорит, товарищ лейтенант?, — спрашивают меня солдаты.
— Он просит, чтобы мы его отпустили. Ему нужно ехать домой.
— У него отпуск. Он должен ехать в Германию.
Солдаты, услышав причину рёва, схватились за животы и закатились дружным радостным смехом. Смеялись они по настоящему до слёз. У немца слёзы от расстройства, а солдат пробило от смеха слезой.
— Такое дело!
Многие ржали до коликов в животе.
Немец видно усёк, что я перевёл его просьбу солдатам. Он посмотрел на них и снова заревел. У солдат по щекам катились слезы. Плакали все и ржали, как лошади.
— Ну и потеха! Вот уморил! Ведь всех, стерва довёл до слёз!
Немец обвёл всех внимательным взглядом, заморгал глазами и опять заревел.
— Товарищ лейтенан, уберите его отселя! Он всех тут нас замертво на полу уложит.
— Ты смотри, в шатаны не напусти! — вставил другой.
— Ведь надо же случилось!
— Ух, мать твою! Больше не могу!
— Вы его спросите …, — солдат валится на пол, навзничь и катается по полу
— А куда он должен ехать? И опять под грохот солдатских глоток, под рёв немца, все кто сидели на лавке свалились на пол.
— Ну и денёк! Лучше не придумаешь! После такого и умереть не страшно!
— Вот спасибо! Вот потешил душу! Дай я его поцелую!
Страсти понемногу улеглись. Я прикрикнул на немца, чтобы он наконец перестал реветь и спросил его:
— Скажите пожалуйста! Когда вы в отпуск должны отправиться?
— Чего вы говорите? Товарищ лейтенант.
— Я спросил его, когда он хочет уехать в отпуск домой.
— А он чего?
— Он говорит, что поедет сегодня. Вы, говорит должны меня отпустить немедленно.
Солдаты, услышав перевод, гаркнули дружно.
— Я не то спросил, — сказал я, — Я хотел спросить, куда он должен ехать.
Немец после моей последней фразы заметно повеселел. А солдаты, то один, то другой неожиданно фыркали. Кого-то прорвало. И они зашлись снова смехом.
8
После уточнения ряда вопросов, наконец, было выяснено. Немец сдал своё оружие, простился с друзьями, выпил с ними по шнапсу.
— Наверно навострился к своей длинной и тощей «фрау»! — сказал кто-то из солдат.
— Фрау! Фрау! — закивал радостно немец.
— Теперь у тебя «Фриц» другой отпуск! До самого конца войны!
— Вот счастливый человек, — добавил кто-то,
— Вернётся домой после войны. А мы?
Немец охотно рассказал, что их 262 пехотная дивизия отступала сюда из-под Калинина. Здесь на рубеже Старицы их сапёрный батальон должен был отрыть окопы в полный профиль. В батальоне находился представитель из дивизии, он должен был принять у них готовую работу. Если гер официр тоже в плену у русских, то он может подтвердить, что мне положен отпуск.
Из деревни нас вскоре выперли, приказали преследовать немцев. Мы сдали пленного и двинулись вперёд.