Будни одного братства. часть 2-я

(Продолжение истории подмосковного реабилитационного братства, где как раз и происходит всё самое главное.)


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РАСПАД

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
Проблемы в братстве были всегда. Связаны они были, как я уже сказал, с периодическими запоями, когда обычная жизнь братства останавливалась, и всё здесь "шло вверх дном". Однажды я как-то приехал сюда после большого перерыва. Меня поразила странная тишина в корпусе братства. Все двери в корпусе были распахнуты, за ними у столиков сидели его обитатели, пили что-то из стаканов и смотрели на меня осоловелыми глазами. Некоторые из них почему-то были завёрнуты в простынях. Оказывается, в этот день затопили небольшую баню, стоявшую во дворе храма - и полуголые жильцы, обёрнутые в простыни, напарившись, выскакивали из этой бани и скорее бежали в свои комнаты, чтобы продолжить там "расслабляться". Короче, обстановка была полностью разлагающая. Никто в этот день в корпусе не работал. Члены братства решили устроить себе "отдых".
Периодически предпринимались попытки что-то изменить и навести в братстве больший порядок. Какой-нибудь энергичный, деятельный человек из прихожан, проникнувшись интересом и сочувствием к этому делу, начинал строить какие-то планы, вынашивать какие-то реформы с целью сделать всё это предприятие более стройным и упорядоченным. Так, помню одного молодого человека, который предлагал что-то подобное, и для этого даже готов был взять на себя роль ответственного и поселиться на время в корпусе братства. Это было как раз в то время, когда "настоящие" руководители братства - бывший заключённый и деревенский хулиган, которых я уже описал, из-за постоянно повторявшихся запоев окончательно потеряли доверие батюшки, и поэтому он особенно чутко прислушивался к таким предложениям.
Молодой человек действительно поселился в корпусе как начальник, взяв для себя самую лучшую комнату. Но реформы, которые он предлагал, почему-то не пошли. Идея индивидуальных собеседований с каждым жильцом корпуса, которую он пытался провести, почему-то не вызвала особого энтузиазма. Наверное, здешние постояльцы не очень-то доверяли новому  человеку, нопришедшему со стороны. Прежние руководители, несмотря на опасность запоя, пользовались почему-то бОльшим доверием. Так и получилось, что реформы самоотверженного молодого человека не удались. Он, видя, что у него ничего не получается, махнул на всё рукой и уехал из корпуса. Бывший заключённый и деревенский хулиган через некоторое время немного пришли в себя, и, как ни в чём не бывало, снова принялись руководить братством.
Время от времени появлялись и другие люди, которые пытались что-то изменить. Причины их неудач, как говорится, лежали на поверхности. Да, братству действительно были нужны серьёзные, ответственные люди, которые приходили бы в него со стороны. Чем больше было бы здесь таких людей, тем лучше. Но это должна была быть именно система заботы о братстве:  никто не мог бы  здесь  ничего сделать  один. Ведь в таких организациях бывает обычно целый ряд сотрудников: психолог, реабилитолог, нарколог, те, кто следят за порядком - и это должны быть именно люди трезвые, которые приходят сюда со стороны. Братство должно было стать делом всего прихода. Это   стало бы  для наиболее ответственных и деятельных прихожан замечательной школой жизни. Именно таким образом можно было чего-нибудь достигнуть.
Но это непросто, поэтому в действительности осуществился другой вариант. Я сказал уже, что жизнь прихода была не очень хорошо организована, он не напоминал собой сплочённую общину людей, занятых общим делом. Скорей, все его члены делились на "медперсонал" и "больных" - т.е. на узкий круг деятельных людей, близких к батюшке, и остальных прихожан. Какого-то сплочённого, организованного участия в общем деле не предполагалось. Батюшка всегда искал конкретного человека, которому можно было бы доверить это дело, и он бы за него отвечал. Но здесь этого было недостаточно, это не решало проблемы. Человек, хотевший взять на себя ответственность, естественно стремился поселиться в корпусе братства - иначе бы он не мог на него влиять. Но здесь он попадал в уже сложившуюся атмосферу, в которой было очень трудно что-нибудь изменить. Новый человек мог не вызвать того уважения, которым уже пользовались бывший заключённый и деревенский хулиган. Все его усилия и призывы могли пройти впустую. Только слаженная команда людей, одни из которых находились бы внутри, а другие - снаружи братства, могла бы  здесь что-то изменить.
Но батюшка не мыслил в понятиях "команды". Как я уже сказал, он чувствовал себя единоличным хозяином прихода, а его самого окружал узкий круг людей, подстать ему. Он не ждал от прихожан активной сплочённой деятельности:  они все для него были "больными", а он - их единственным "врачом". По существу, он сам и был руководителем братства, а все, кто, по видимости, время от времени исполнял эту роль, были теми же "больными". Иной "системы", или иной "структуры" он бы не потерпел. Но шли годы, батюшка постепенно старел - и так это столь непростое дело, вовлёкшее в себя столь многих самых разных людей, оставалось почти без руководства.
Так тянулись дни за днями, и никто не знал, как выбраться из этого тупика. Наконец, одно происшествие вдруг сразу многое изменило. Как-то я снова приехал в это село после нескольких дней отсутствия. Подойдя к корпусу, я неожиданно увидел, что все братья были во дворе и тащили куда-то какие-то вещи. На мой вопрос, что же, собственно, произошло, один из братьев неохотно ответил:
- Переезжаем в другой корпус.
Оказывается, случилось вот что. В моё отсутствие в братстве как раз был очередной срыв. Батюшка и та самая добрая женщина, на деньги которой был построен корпус, решили прийти в корпус, чтобы навести в нём порядок. Но обитатели корпуса, каким-то образом узнав про это, решилих не пускать. Батюшка и его помощница, придя, оказались перед закрытой дверью. Уж этого-то никак нельзя было перенести! Такие события у всех, пожалуй, вызовут чувство сродни тому, что чувствует директор школы, когда ученики заперли класс изнутри и не пускают учителя! Когда, наконец, удалось открыть дверь, батюшка вихрем ворвался в корпус и тут же принял самые серьёзные меры. Все, у кого было собственное жильё, кому было куда ехать, были тут же отправлены восвояси. Тех же, кому действительно было некуда деваться, было решено переселить в другое здание. Это было одноэтажное здание, в котором братство ютилось ещё прежде, до  того, как большой  корпус был построен. Оно было гораздо меньше, и в нём было гораздо меньше удобств. Расчёт, видимо, был на то, что после большого корпуса, лишённые удобств, люди сами будут недовольны, и сами более активно будут искать себе какое-нибудь другое пристанище. Таким образом, было фактически положено начало ликвидации братства. Однако, люди у нас оказались очень терпеливые, они очень быстро приспособились к новому корпусу, да и пристанища у них, видимо, другого никакого не было, - и поэтому братство, даже и в таком "урезанном" виде, просуществовало ещё два или два с половиной года. Этот период его жизни я и хочу теперь описать.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
   Чем же запомнились мне эти, последние годы? Наверное, какой-то большей неустроенностью, неуютностью, тоской. Состав братства заметно поредел: в маленькой трапезной теперь обычно собиралось не более 10 человек. Все, у кого было жильё, были отправлены по домам. Здесь оставались только те, кому действительно было некуда податься. Новый корпус был не каменный, как прежде, а деревянный. Здесь было несколько небольших комнаток с тусклыми окошками, и была одна общая комната с двухъярусными нарами, в которой вовсе не было окон, так что она освещалась только электрическим светом.
Обстановка в этом деревянном корпусе  среди немногих людей стала какой-то более простой и домашней. Прошло некоторое время, всё немного успокоилось - и батюшка, как ни странно, снова начал принимать новых людей. Он, видимо, никак не мог отказаться от мысли давать людям приют и жильё, возможность работать при храме - но теперь, при своих сократившихся силах, делал это не так интенсивно. Время от времени в корпусе появлялся новый человек, который  в этом небольшом коллективе был теперь полностью "на виду" и который поэтому  становился другим проживавшим  как-то особенно близок. Некоторых из таких людей я и хочу теперь описать.
Так, однажды батюшка подозвал меня прямо во дворе, и сказал, что к нам приехал "замечательный человек", и чтобы я отвёл его в корпус и показал ему свободную комнату. Лицо батюшки так и сияло, глаза лучились радостью. Скоро из приходского дома вышел живой невысокий человек, мы с ним пошли в корпус, и я показал ему небольшую комнату рядом с той, которую сам занимал. Приезжий действительно оказался человеком замечательным. Родом с Украины,  смекалистый, деятельный, с живым и быстрым умом, и к тому же замечательный мастер. Батюшка не случайно так его "вычислил" - он вообще любил людей, а на таких людей имел прямо-таки "чутьё", сразу же узнавал в них "своих" и раскрывал им свои объятия. Новый член братства оказался ценным человеком в приходе - прекрасный строитель, он сразу же начал то ли строить, то ли облицовывать батюшке какое-то помещение.
Но в остальном всё было довольно печально. Не случайно он появился в нашем приходе неизвестно откуда  и потом (забегу немного вперёд) так же ушёл неизвестно куда. Одарённый, талантливый, с юности понимающий свою одарённость, он почему-то скитался по стране без работы и жилья. За плечами была неудачная женитьба, не сложившиеся отношения с женой. Не знаю, как его занесло сюда, в окрестности Москвы. В поисках пристанища он постучался в соседний сельский храм - не потому, что был особенно верующий, просто ему так посоветовали. Тамошний священник сразу послал его в наше братство, зная, что "здесь всех принимают". Так что он попал сюда вовсе не из любви к Церкви, а просто от безвыходного положения. Но надо сказать, что он всё-таки решился обратиться к Церкви, а значит, имел некоторое доверие и уважение к ней.
Здесь он, как я уже сказал, довольно быстро освоился. Мы с ним довольно часто беседовали. В его разговорах обычно проглядывала некоторая разочарованность жизнью. Он никак не мог понять, как получилось так, что он, "второй Эйнштейн" (привожу здесь его собственное выражение) теперь скитается по стране, как обыкновенный бомж. В его голосе часто звучало глубокое уныние. Мы с ним часто пытались найти какой-то выход из ситуации, обсуждали какие-то жизненные возможности - но у нас, честно говоря, это не очень получалось. Я пробовал говорить с ним о Церкви, о вере - и он действительно слушал с интересом и живо откликался. 
Жизнь его в братстве сложилась не очень удачно. Начать с того, что прежние, давние члены братства его с самого начала невзлюбили. Он был настолько сообразителен и талантлив, что превосходил в этом всех нас - а такие люди часто вызывают бессознательную зависть. За трапезой или в других ситуациях ему часто демонстрировали свою неприязнь, и он  это очень переживал. Потом - бытовые условия. В маленькой, неуютной комнате с тусклым оконцем, среди чужих, недоброжелательных людей он всё больше начинал тосковать. В  конце  концов с ним случился "срыв". Батюшка, несмотря на все его рабочие и душевные таланты, пригрозил ему выселением из братства. От этого он стал ещё больше нервничать и ещё чаще  бывал подвержен срывам. В конце концов - не помню, как в точности это было - его действительно отсюда выселили.
После этого я ещё некоторое время продолжал общение с ним. Уже здесь, в Москве, я старался давать ему деньги, помочь как-то устроиться на работу. Он к тому времени жил на улице, ночевал на каком-то складе или в сарае. Часто в это время он с какой-то странной улыбкой говорил мне, что собирается скоро "уехать в Америку". Я сначала обрадовался - что же, если у него ничего не выходит в этой стране, то почему бы не попробовать начать заново всё за океаном, - но потом вдруг в какой-то момент понял, что он, вероятно, имел в виду. Он наверное, имел в виду в точности то, о чём говорил известный герой Свидригайлов из романа "Преступление и наказание". Я хотел его как-то успокоить, разубедить - но, честно говоря, не находил слов.
В конце концов он перестал мне звонить  и на мои звонки больше не отвечал. Так и не знаю, что с ним сталось. Дорогие читатели этих страниц , может быть, они попадутся в руки тому из вас, кто знает что-то об этом человеке - или, может быть, он сам это прочтёт!  Я здесь описал детали, по которым вполне можно его узнать : он работал в этом подмосковном селе, у этого известного батюшки лет 8 назад - и, надеюсь, не выболтал этим никакой "страшной тайны". Его звали Павел, Павел К. Ему было тогда лет 40. Если он всё-таки жив  и не "уехал в Америку", как собирался      когда - то,  пусть знает, что есть кто-то, кто желает ему добра и его помнит.
Вот ещё один пример человека, которого я там встретил. Как-то в братстве появился совсем молоденький парень, почти ещё юноша. Он тоже был очень живой и сообразительный, с ясным, оригинальным умом. Попал он сюда из-за проблем с наркотиками. Там, у себя, в соседнем небольшом городке он принадлежал к молодой компании, которая употребляла их и занималась их распространением. Ума не приложу, что побуждало его, такого живого, талантливого, оригинального, к такому странному занятию!
Здесь, у нас, он действительно на какое-то время пришёл в себя. Спокойный, размеренный распорядок, работа на свежем воздухе (он вместе с нами чистил во дворе снег), а главное, изменение обстановки благотворно на него подействовали. Он как-то признался мне, что сознавал свою проблему и искал такой обстановки, в которой сможет зажить по-другому. Пробыв в братстве несколько недель, он снова вернулся домой. Тут-то на него всё это снова и навалилось! Есть, видимо, такой закон, что человек, подверженный какой-то страсти, пожив некоторое время в  спокойной обстановке, отдохнув, набравшись сил, потом, когда возвращается в привычную обстановку, предаётся той же страсти в утроенном размере. Так, например, любитель интернета, вернувшись из похода, где он,  может быть,  и смотрел только  на облака, деревья и на звёзды, теперь, наоборот, "на свежую голову" будет дни и ночи просиживать в интернете. То же у нас случалось и с алкоголиками, которые после братства возвращались в свою обычную обстановку. То же случилось и с ним. Оказавшись дома, он через некоторое время снова предался наркотикам - на этот раз в таких чудовищных масштабах, что на этот раз, наконец, "попался". Ему теперь грозили суд, заключение. Узнав об этом, мы переполошились, пробовали что-то придумать, искать адвоката - но что тут, в сущности, можно было сделать!.. Он действительно занимался нехорошими вещами  и попал в руки закона. Скоро его судили и отправили куда-то далеко-далеко на несколько лет. Больше я о нём ничего не знаю.
Вот и размышляй: с одной стороны, о загадках человеческого характера, а с другой - о том, выполняло ли братство свою функцию!.. Что заставило этого симпатичного и талантливого молодого человека так глупо попасться?.. И действительно ли его пребывание в братстве сыграло в этом какую-то роль?.. Я всё-таки склонен думать, что дело в нём самом, а его жизнь и работа в братстве хорошо на него повлияли, и давали ему хоть какой-то шанс!.. Но вопросы всё равно остаются.
Мне теперь неожиданно мысль пришла:  ведь с тех пор уже прошло несколько лет, и срок его заключения наверняка закончился! Если всё прошло благополучно, этот парень наверняка уже вернулся - и, может быть, ему тоже каким-то образом попадутся на глаза эти записки! Захочет ли он откликнуться?.. Каким он вернулся?.. Как бы то ни было, пусть знает, что есть в мире люди, которые его помнят.  Хотя я, конечно, в теперешнем моём состоянии  вряд ли смогу ему чем-то помочь!..
И последний человек, которого я здесь опишу, - не потому, что он был мне чем-то особенно близок, а потому, что эта встреча заставила меня задуматься над его судьбой. Он бывал в нашем братстве и в первые, благополучные годы, и в этот последний период,  когда братство "урезали" и "сократили". Пожилой, внушительный человек, несомненно, верующий, который внушал к себе несомненное уважение. Он пользовался определённым авторитетом у братьев - помню, ещё в том, большом корпусе люди часто собирались вокруг него, и он им что-то рассказывал. О его прошлом мне совершенно ничего не известно. Здесь, в этом приходе, он заведовал небольшой мастерской, в которой изготовляли детские игрушки из глины. Таким образом, он имел своё особое помещение, в котором мог спокойно находиться целыми днями. Я здесь частенько его заставал.
Я ещё раз хочу подчеркнуть одну интересную особенность этого прихода. Здесь почти не уделяли внимания общению и взаимодействию людей. Каждый здесь "занимался своим делом", "отвечал за него" - этим всё и ограничивалось. Так что в каком-то смысле этот человек "пришёлся здесь ко двору" - он тоже был один из тех людей, которых батюшка любил, кому можно поручить какое-нибудь дело - и успокоиться. Но, видимо, не только этого ищет человеческая душа. Видимо, не так уж и сладко целые дни в одиночестве сидеть в своей мастерской. Может быть, сыграло свою роль и отсутствие перспективы. Я уже сказал, что этот приход, несмотря на своё гостеприимство, был чрезвычайно замкнут. Он не поддерживал почти никаких связей с окружающей жизнью, в том числе - и с окружающей церковной жизнью. Можно было оказаться здесь - и так и жить в этом замкнутом мирке, как на необитаемом острове. Не ощущалось перспективы. Вроде бы всё было - и даже духовная жизнь была "на уровне", а некуда было идти. Многие это чувствовали и тосковали. И этот пожилой человек затосковал. Он явно был чем-то не удовлетворён, нервничал, потом начал пить. Батюшка, как обычно, начал применять к нему "санкции". Несколько раз его выгоняли из братства, потом брали обратно , а потом как-то получилось так, что я его уже здесь больше не видел. Не знаю, что с ним стало впоследствии.
Я этот пример привёл вот с какой целью.  До сих пор  я описывал, в основном, людей молодых , но меня интересует вопрос:  а как же эта обстановка могла действовать на людей "в возрасте"? С молодыми-то понятно, они ищут, пробуют - ну, оказался в одном месте, потом в другом. как говорится, "жизнь ещё впереди"! А тут, как говорится, "жизнь уже позади", человек много где побывал, много чем занимался - и вдруг под конец, "под занавес" оказался в таком месте! Вроде всё есть, и храм рядом, и богослужение "на уровне",  а почему-то ощущение полного тупика. Вроде и священник заботливый и ласковый, и древние, глубокие традиции , а почему-то некуда идти. Я, конечно, далёк от мысли приписывать себе способность безошибочно понимать все внутренние чувства и мотивы действий людей.  Может быть, в случае этого человека, размышляя о внутренних причинах его поведения, я и не совсем прав. Но  ещё раз хочу подчеркнуть безошибочную, как мне кажется, мысль: нужно избегать таких вот "замкнутых" приходов, где какой-нибудь особо талантливый батюшка собирает прихожан "под себя", и они группируются вокруг него, практически не нуждаясь в окружающей их церковной жизни. И другая мысль - избегать таких вот "статичных" приходов, где просто собираются "специалисты", умеющие хорошо делать своё дело - и почти не заметно общения и взаимодействия самых обычных, нормальных  людей. Но современная церковная жизнь и не замкнута, и динамична. Прихожане должны общаться и взаимодействовать и внутри приходов, и вне приходов, и между различными приходами. Такова современная норма церковной жизни. Вот на такие мысли навёл меня этот необычный сельский приход.

СЕКТАНТ
   Жизнь братства тянулась, как прежде. Время от времени в нём появлялись новые люди. Все как-то, в основном, держались, но время от времени происходили срывы. В такие дни братство снова превращалось в притон. Пьяные его члены выясняли между собой отношения. В большой общей комнате с двухъярусными нарами царило пьяное сонное царство, кто-то постоянно падал с верхней полки.
Вот в такое  время к нам и приехал этот молодой человек. Я теперь должен описать эту встречу, как самую необычную из всех, что произошли у меня здесь, про которую я никак не ожидал, что она произойдёт у меня в православном храме. Как-то, приехав в это село и зайдя в храм, я вдруг заметил в нём нового прихожанина. Он чем-то сразу меня привлёк. Высокий, статный, с умным и серьёзным лицом, он мне напомнил членов лучших православных общин, которых я прежде встречал в Москве. Он лучше всех пел и читал на клиросе. По всему было видно, что в наш храм (вероятнее всего, в братство) приехал новый яркий и интересный человек.
После вечерней службы он сам неожиданно подошёл ко мне. Мы с ним разговорились. Выйдя из храма, мы с ним сели на лавочку и продолжали общаться. Он начал рассказывать о себе.
Тут-то мне и пришлось удивиться. Оказалось, что он вовсе не православный. Он был членом одной из современных сект – и  достаточно случайно оказался вдруг в православном храме.  Нужно сказать, что отношение к этому вопросу в храме вообще было довольно интересное. Так, ещё давно, в один из моих первых приездов сюда, я познакомился здесь с тогдашним руководителем братства, который перед этим был, оказывается, руководителем подобного же братства у баптистов. Постоянный руководитель нашего братства тогда, как обычно, запил - а этот человек в то время какими-то путями оказался здесь и взял на себя руководство. Батюшку такие детали  почему-то совершенно не смущали. В конце концов  подобные братства трезвости - у баптистов, или у нас - по-видимому, совершенно одинаковые, и конфессиональный вопрос здесь не имеет особого значения. Возможно, у батюшки была особая установка на "универсальность" - чтобы здесь, под покровом православного богослужения, находили себе "приют" самые разные люди - независимо от их взглядов, как верующие, так и неверующие. Так, например, в то время многие приезжали к нам из южных республик  и работали на соседних полях, и среди них, конечно, были мусульмане ,но батюшка некоторых из них приглашал работать при храме, не вдаваясь в их религиозные взгляды, просто на основании их характера. Просто стоял храм, в нём шли богослужения, совершалась исповедь, произносилась проповедь, продавалась  церковная литература - а вокруг шла и бурлила самая обычная современная жизнь.
Так, например, в другое время мне пришлось встречать в корпусе братства ещё одного молодого человека. Он был тоже не православный, а представитель какой-то другой современной церкви - то ли баптистов, то ли пятидесятников, то ли адвентистов. Он замечательно играл на гитаре и даже сочинил песню - про Отца, и Сына, и Святого Духа, которую я до сих пор помню. Такая песня составила бы честь и любому православному певцу, и любой православной группе. В конце концов, такие песни на самые общие христианские темы тоже не зависят от конфессиональных взглядов, здесь разделение между конфессиями не действует.
До сих пор не знаю, почему батюшка так спокойно относился к этим вопросам. Возможно, он действительно стремился глубоко и искренне молиться обо всех вообще людях  и считал недостаточным ограничивать это только пределами собственной конфессии. Возможно, он надеялся, что жизнь в этой спокойной, размеренной обстановке, доброе и внимательное отношение служителей, неторопливый и чинный ход богослужения как-то повлияют на таких людей и изменят их отношение к православию. Возможно, он видел в этих глубинах молитвенной жизни что-то такое, чего мы обычно не замечаем. Не знаю, не берусь об этом судить. В конце концов, ему, как известному московскому священнику, виднее.
Так вот, этот новый прихожанин рассказал мне о себе. Оказалось, что, несмотря на свою молодость (ему было в то время лет 30) он к тому времени уже "перепробовал" 7 или 8 сект. Его духовный путь начался в 13 лет. К нему тогда на улице подошёл один баптист, и спросил его, хочет ли он знать о Боге. Удивительно, что мальчик сразу же, не задумываясь сказал "да". Значит, какая-то особая чуткость к этим вопросам, талант и стремление в этом направлении у него уже тогда были. Так он попал к баптистам. Затем последовала целая вереница конфессий и сект, в каждой из которых он проводил по 2-3 года. Так он побывал и у адвентистов, и у пятидесятников, и у свидетелей Иеговы, и ещё в других подобных местах, в каких - я уже точно не помню. Судя по его рассказам, все эти общества были  в каком-то смысле  равноценны. Они объединяли в себе верующих людей, но невозможно было определить, какое же из них несёт в себе бОльшую истину. Они существовали в каком-то смысле  как "клубы по интересам"  и могли довольно свободно обмениваться между собой своими членами. Существовала даже особая "доблесть" - собрать вокруг себя какое-то количество членов одной конфессии, и "увести" в другую. Последнее общество, в которое он попал, была секта какого-то китайского проповедника, которая парадоксально чем-то напоминала Православие. Но в храм наш он попал совершенно случайно.  Он приехал в Москву из какого-то далёкого города то ли по церковным делам, то ли по личному вопросу. Была ранняя осень, и он в этот день почему-то выехал за город погулять. Здесь его и нашли работники храма, лежащим в поле и смотрящим на облака. Из вещей при нём был только один чемоданчик, в котором, как оказалось впоследствии, лежали разные переводы Библии. Работники храма  в результате знакомства и разговора с ним почему-то решили привести его в храм. Здесь он был представлен батюшке, и, как ни странно, был принят сюда на работу. Возможно, он и действительно искал жильё и работу в сельской местности, и именно ради этого выехал в этот день за город. Вообще, всех деталей его появления в нашем храме и устройства на работу я не знаю.
Здесь его сразу же направили работать на конюшню. Не знаю, знал ли батюшка о всех его прежних похождениях, - возможно, кое-что и знал. Интересно, что этот человек, придя в наш храм, в очередной раз крестился - у него была практика каждый раз заново креститься, приобщаясь к жизни новой конфессии. У специалиста по каноническому праву или сравнительному богословию от такой практики волосы встанут дыбом - известно ведь, что все основные конфессии признают единственное крещение, и по этой причине, например, у православных признаётся крещение, совершённое лютеранами и баптистами. Но молодой человек, видимо, не осознавал этот момент, и каждый раз проявлял излишнее усердие, заново крестясь в знак присоединения к новой конфессии. При этом искренность его стремления присоединиться  к Православию до сих пор составляет для меня некоторый вопрос. Не случилось ли так, что он сделал это просто для "формы", с какими-то своими целями, просто как очередную "пробу"? Возможно, что с его мотивами, целями и стремлениями действительно было что-то не совсем в порядке. Во всяком случае, батюшка относился к нему с некоторой осторожностью, избегал близко с ним общаться, и только со стороны приглядывался. Возможно, именно поэтому он и был отправлен "подальше с глаз долой" - на конюшню. Беседовать с ним близко о самых разных вопросах пришлось именно мне.
Мы с ним не раз вечерами встречались у него на конюшне. Он мне рассказал много интересного о тех конфессиях, в которых  побывал. Я старался преодолеть  его вполне естественное предубеждение по отношению к  православию.  Поначалу я проводил ту мысль, что православие, по крайней мере, ничем не хуже других конфессий, а в дополнение к этому обладает весьма ценными качествами древности, основательности, надёжности. Он слушал это достаточно спокойно. У него было обычное для всех протестантов предубеждение против икон. Я неожиданно нашёл тот довод, что иконы - это, по существу, "культурная оболочка" веры, подобная той,  которой  пользуются и другие конфессии, имея у себя некоторые изображения,  но только иконы по качеству несравненно выше. Лицо его при этой мысли неожиданно прояснилось, он понял этот довод. Я думаю, что наши беседы если и не преодолели в нём полностью предубеждение по отношению к православию, то, по крайней мере, сделали для него жизнь православной Церкви более понятной и доступной.
Однако  молодой человек всё же имел в нашем приходе какие-то свои цели. В этом он тоже с какой-то удивительной наивностью и искренностью скоро признался мне. Оказывается, у него прежде бывало, что он, переходя  из конфессии в конфессию,  уводил за собою какое-то количество членов. То же самое он теперь решил осуществить и в нашем приходе. Он вовсе и не думал порывать связи с той китайской сектой,  так странно напоминающей Православие, а просто  хотел увести в неё некоторое число православных людей. Однако - не тут-то было! Он с удивлением признавался мне, что то, что у него с некоторой лёгкостью получалось в других местах, здесь почему-то не проходит. Он столкнулся здесь с чем-то, чего прежде не знал. Православная Церковь, скреплённая своей многовековой историей, богослужением, таинствами, доверием и уважением прихожан к священнику, действительно представляла собой некоторый монолит. Кроме того, в том кругу, в котором он непосредственно общался, т.е. в братстве, была очень неподходящая обстановка для проповеди взглядов иной конфессии. Большинство тех, кто остался в братстве, были озабочены только вопросами собственного выживания. Некоторые часто "срывались". Молодой человек с удивлением смотрел на ту обстановку, куда он попал после своей рафинированной секты. Вести разговоры на духовные темы здесь было, по существу, не с кем. Взглянув на всё ещё раз внимательно, он с юмором, делавшим ему честь, переименовал наше братство трезвости в "братство борьбы с трезвостью". Разговаривать о чём-либо серьёзном могли только мы с ним вдвоём. Я чувствовал себя несколько напряжённо, поскольку, судя по всему, в этих разговорах на мои слабые плечи ложилась нелёгкая задача защиты православия. Ни батюшка, ни другие сотрудники о коварных пл анах молодого человека, по-видимому, не догадывались.
Так продолжалось довольно долго. Не знаю, чем бы всё это кончилось - но неожиданный поворот событий вдруг всё это изменил.

СЕКТАНТ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
В братство неожиданно вернулся один из его прежних руководителей - тот самый деревенский хулиган, о котором я уже писал. Потерпев, видимо, неудачу в своих скитаниях, он пришёл и упал в ноги батюшке, чтобы тот снова взял его в корпус. Батюшка, как всегда в таких случаях, пошёл ему навстречу. Но когда-то в прошлом временами достаточно трезвый и ответственный брат теперь всё ниже "катился вниз по наклонной плоскости". Только поселившись в братстве, он сразу же сорвался. Это он, помещённый в большой общей комнате, постоянно пьяный падал с верхней полки. Дурной пример заразителен. Вслед за ним вскоре запили и все остальные члены братства. Наш корпус превратился в полный бедлам. Ни о какой серьёзной духовной жизни для иноконфессионального молодого человека здесь не могло быть и речи.
Кроме того, прежний руководитель братства сразу невзлюбил нового человека.  Как и  многие неудачники, он с некоторой болезненной ревностью относился к тем, кто был удачливей его. Без жилья, без работы, потерявший доверие батюшки, он, конечно, без особой симпатии смотрел на этого молодого красавца, по всей видимости, "шедшего в гору", и, конечно же, считал его своим конкурентом. О его иноконфессиональном происхождении он, как и все прочие, конечно же, не догадывался.
В этой обстановке представитель иной конфессии наконец не выдержал и вовсе решил перебраться с территории храма. Приобретя себе знакомых в селе, он устроился в одном из соседних дворов  работать на стройке большого дома. В этот период мы с ним иногда продолжали встречаться. Заходя к нему в его вагончик-бытовку на этом дворе, я часто видел его за книгой. Он читал книги православных авторов - и, как он мне однажды признался, особенно полюбил Игнатия Брянчанинова. Видел я его как-то с книгой на тему об "обожении" ,т.е. как раз на ту тему, которая так странно сближала его секту с православной Церковью. Не перестаю надеяться, что месяцы жизни в этом селе всё-таки открыли перед ним в какой-то степени духовные богатства Православия.
Развязка наступила неожиданно. Как-то вечером мы с ним вдвоём гуляли по весенним полям (он так и дожил в этом селе до весны, в то время как появился здесь ранней осенью ,  т.е. провёл здесь больше полугода). Подсохшая просёлочная дорога вилась среди поля, впереди в сумерках над селом большой белой громадой возвышался наш храм. Я ненавязчиво пытался развить перед ним ту мысль, что вот, извилистая дорога его жизни провела его через столько конфессий и сект - и вот, привела, наконец, к православному храму. Он без особого энтузиазма слушал меня. Вдруг он, без всякой связи с предыдущим, стал вспоминать, какой он в юности в своей деревне был повеса, и как он много иногда выпивал.
- Да, а что ты думаешь, - большими удивлёнными глазами глядя на меня, говорил он, - я тогда мог выпить ведро, даже целых два ведра!..
Я пробовал заговорить с ним снова об обожении, но он меня не поддержал, а опять свернул на свою новую тему. На этот раз он стал обсуждать, каким, вероятно,  мощным человеком был в молодости наш батюшка, и какой образ жизни он мог вести - не случайно же он создал при своём храме именно братство трезвости!
Я, честное слово, не знал, что мне и думать. С глубоким удивлением и тревогой я попрощался с ним у калитки его двора. На следующий день до меня дошло известие, что он напился. Хозяева его терпели несколько дней - но он так и не протрезвел. Тут мне нужно было на некоторое время уехать по делам в Москву. Вернувшись, я не застал его уже в этом селе. Он исчез в неизвестном направлении, и больше я его никогда не видел. Так наше братство внесло свой вклад в борьбу с сектантством.
....
Эта встреча приоткрыла передо мной область жизни, с которой я прежде почти не соприкасался. Ведь в самом деле, существует множество христианских сообществ, которые живут своей достаточно богатой и насыщенной жизнью, и при этом почти никак не соприкасаются с Православной Церковью. По словам моего знакомого, они были в каком-то смысле равноценными, между ними можно было "путешествовать", сравнивать их качества, их достоинства и недостатки. Как относиться к этим людям, безусловно, верующим (о степени их веры может судить только Бог), но не имеющим церковного Предания, рукоположенного священства, не участвующим в таинствах, не знающим, что такое православное богослужение?.. Эта встреча показала мне, что вообще все верующие люди в чём-то главном похожи. Если вдруг в православном храме мы случайно встретим протестанта или сектанта, то у нас не будет никаких внешних способов его отличить. Лишь при более близком знакомстве могут выясниться какие-то различия в понятиях, или, что более важно, - некоторое предубеждение, неприязнь к Православию, которые обычно таким людям свойственны. Что же в таком случае делать? Видимо, если человек всё же проявляет некоторый интерес  к Православной Церкви, - попытаться преодолеть это предубеждение, выработать в нём любовь к храму, к богослужению, доверие к священнику, уважение к церковным правилам и церковному Преданию. Разговоры на "теоретические" темы здесь мало помогут, поскольку в этих вопросах в действительности  мало кто разбирается. Взгляды у людей могут быть самые разные - ведь встречаем же мы людей самых разных взглядов, часто противоположных, среди прихожан православных храмов! На эти мысли меня навёл образ этого молодого человека, который из-за множества конфессий, с которыми он за свою недолгую жизнь познакомился,  собственно, и не имел никаких "конфессиональных взглядов", а имел только лишь горячую веру во Христа.               
Интерес представляет и сам его образ жизни, его привычка "путешествовать" между конфессиями. Не являлось ли это всё же чем-то неестественным, болезненным? Не знаю, не могу судить из-за полного незнания этой области жизни. Может быть, дело было в его изначальной духовной одарённости - и поэтому постоянной неудовлетворённости, - в постоянных поисках совершенства, которые побуждали его идти всё дальше и дальше?.. Не случайно же он остановил свой последний выбор на этой секте, так необычно  напоминающей Православие, - и при первой представившейся возможности согласился прийти в православный храм! Не было ли это последовательным стремлением ко всё большей Истине, которая и действительно, каким-то непостижимым для нас образом, независимо от наших несовершенств и грехов, хранится в нашей  Православной Церкви?..
А что можно сказать о самой этой секте, с  её вполне  древней и традиционной идеей обожения, и ярким, убедительным образом Церкви, как "живого потока"? Не представляем ли мы и нашу, традиционную Церковь в качестве такого "живого потока", или "потока жизни", который струится через столетия, доносит эту жизнь от Самого Христа до нас - и дальше, следующим поколениям?.. В этом смысле Православная Церковь, с её непрерывной преемственностью, созданная Самим Христом , и есть самый настоящий "живой поток". Не могло ли получиться так, что где-то там, на далёкой китайской почве, некоторые люди всё же попытались создать нечто живое и свежее?.. Правда, книги этих китайских проповедников, с их невразумительными рассуждениями, в дурных русских переводах, невозможно читать. Не случайно и мой знакомый во время пребывания в нашем селе предпочитал читать православных авторов, в том числе  Игнатия Брянчанинова. Тем не менее, эта секта стала для него некоторой "ступенью" в пробуждении в нём  новых интересов.
Особый вопрос для меня представляет  поведение нашего батюшки. Почему он всё-таки с такой лёгкостью его пустил? Неужели же это было для него лишь средством показать силу богослужения, силу собственной молитвы, силу Православия?  Я знаю, что есть такой подход, и я о нём уже писал:  представление о Православии просто как о высшей и вечной Истине, которая проявляет себя посредством глубокой и искренней молитвы, на которую откликнется душа всякого чуткого человека, в том числе и неправославного. При таком подходе действительно не нужно вести долгие и серьёзные разговоры, а достаточно лишь поддерживать молитвенную обстановку в храме. Возможно, что-то подобное произошло и в этом случае:  душа моего знакомого была, безусловно, чуткая, и он, видимо, что-то подобное ощутил. Но остаётся вопрос: не было ли всё-таки это (то, что он был  принят сюда) в данном случае некоторой неосторожностью? Достаточно ли было  его работы на конюшне, во дворе, общения с нашими братьями – всей  этой обстановки нашего прихода - для его духовного развития в нужном направлении? Не подвергался ли всё же некоторой опасности приход? Не произвело ли бы регулярное общение культурных, образованных, разбирающихся в своей вере прихожан на темы веры в данном случае на него большее действие?
В конце концов ничего плохого не произошло. Православие действительно оказалось неким "монолитом", от которого невозможно отколоть кусок - и он это почувствовал. Проведя полгода в нашем приходе, пообщавшись с православными людьми, начитавшись православных книг, он отбыл в неизвестном направлении - проходить далее свой непростой путь. Но меня всё же волнует вопрос : всё ли в данном случае было сделано? Какое впечатление осталось у него от православной Церкви в этом приходе, где несколько человек пребывали в глубокой созерцательной молитве, но не могли вокруг себя ничего организовать? Как воспринял он обстановку в братстве, где с пьяными братьями совсем невозможно было поговорить об обожении  или обсудить содержание Апокалипсиса?
Открою под конец страшную тайну. Ведь молодой человек, может быть, вовсе и не для того приехал в наш храм, чтобы разложить и увести за собой наш приход! Он на самом деле приехал в Москву, чтобы... удачно жениться! Я даже и возлюбленную его видел - женщину из той же секты, которая как-то тайно приезжала в наш храм  и своей собранностью и серьёзностью напомнила мне лучших прихожанок лучших московских храмов! Они познакомились ещё когда-то давно, в другом городе - и вот теперь он, по обстоятельствам жизни, приехал вслед за нею в Москву, и поселился пока недалеко от города, при нашем храме! Но она по каким-то причинам ему отказала. Вот тогда-то он под влиянием примера наших братьев  и напился. Так что ситуация, возможно, была гораздо более возвышенна и романтична, чем это могло показаться вначале. Но я самого начала стремился не вторгаться в его личную жизнь и лишь теперь, под  конец, упомянул этот момент, потому что с тех пор прошло уже много лет, и потому, что это, по-видимому, не составляет на самом деле никакой страшной тайны.
Интересно, где он теперь? Продолжает ли свои бесконечные скитания по различным конфессиям и сектам? Или нашёл себе приют в одной из них, стал заметным ответственным деятелем, как ему не раз и предлагали? Или, может быть - почему бы и нет? - успокоился, наконец, душой в православном храме, стал ответственным деятелем в одной из православных церковных организаций? Не имею о нём никаких сведений с тех пор. Возможно, каким-то образом и ему попадутся на глаза эти страницы, и он простит меня за некоторую вольность и юмористический тон рассказа , но, может быть, по понятным причинам не захочет отвечать.
У меня от этой истории по-прежнему осталось много вопросов. Что же это за множество конфессий, и как себя чувствуют в них люди? Что могло быть в голове у этого человека, посещавшего такое множество сект? Что во всём этом угодно, и что не угодно Богу - и что же, наконец, такое Православие? Или вот ещё, например, такой странный вопрос:  почему же он всё-таки так хорошо читал и пел в православном храме? Неужели же  такие люди  испытывали  особую "ревность" к Православию, и их там специально "готовили"?..
Не знаю, не могу на эти вопросы отвечать, потому что я совершенно  не  специалист в этих областях. Я и не хотел, в общем-то, здесь эту тему поднимать,  но оказалось, что без неё никак невозможно обойтись в моём рассказе. Больше не буду касаться таких тем в моих размышлениях, посвящённых Православию. На этом заканчиваю рассказ о прекрасном стройном сектанте и его прекрасной возлюбленной, которых  неизвестно каким ветром занесло тогда в этот подмосковный храм.

ТРЕВОГИ
Жизнь братства текла по-прежнему. Оно существовало теперь "в малом составе", в нём проживало теперь чуть больше десяти человек. Дни, как правило, проходили обычно , но иногда случались и сюрпризы.
Так, зимой неожиданно вернулся наш Саня. Он скитался где-то несколько месяцев, и в этих скитаниях, как я уже сказал, потерял мать - и вот теперь в последней надежде вернулся в знакомый храм, чтобы найти здесь приют. Но ему не повезло. Братство, видимо, уже было предназначено к ликвидации, и было принято решение не принимать в него новых членов,  тем более таких неблагонадёжных, как он. Ему пришлось оказаться перед  дверями нашего братства на улице. Идти ему было некуда. В последнем отчаянии решил он остаться в посёлке и перебиваться как-то здесь. Как я уже сказал, он находил себе какой-то временный приют за территорией храма. В корпусе он теперь жилья не имел, но всё же по старой памяти иногда приходил в него. Никогда не забуду, как однажды вечером, вот так же зайдя в корпус, он в необычайном волнении вдруг обратился к братьям, которые собрались в это время в коридоре. Оказывается, он уходил куда-то на другой конец села, к каким-то незнакомым людям, но люди эти были такого сорта, что он не был даже уверен, останется ли он  в живых. Единственное, о чём он нас просил, - это чтобы мы запомнили его фамилию, имя и отчество. В эту трудную для его жизни минуту он пришёл к людям, которые хоть немного его знали и помнили, чтобы о нём осталась хоть какая-то память на земле. Пару раз он громко повторил своё имя - и потом вышел из корпуса и ушёл в морозную ночь. Нужно, нужно было его в тот раз оставить,  но мы не могли нарушить дисциплину, поскольку было отдано строгое распоряжение больше его в корпус не пускать.
В тот раз он всё же вернулся,  правда, с глубокой ссадиной на лбу, как я это уже описал. Через некоторое время стало известно, что он нашёл себе пристанище за селом, на краю поля, в полиэтиленовых палатках, которые остались здесь от осенних рабочих. Такие полиэтиленовые палатки бывают многослойные, и в них есть маленькие печурки, которые позволяют поддерживать тепло. Мы с ещё одним заботливым братом стали ходить туда и носить еду из трапезной. Однако, без лечения ссадина на лбу продолжала воспаляться.  Тогда-то и пришлось везти его в больницу. Мы потратили на это полдня, обошли в Москве 2 или 3 места, прежде чем ему, наконец, обработали и перевязали рану. Вернувшись в село, он снова пошёл на край поля в свою палатку и лёг там на своей жёсткой лежанке. Мы продолжали время от времени приходить к нему. На следующий день я застал его каким-то  отрешённым и безучастным. Обратившись ко мне по имени, он вдруг сказал:
- Я, наверно, завтра умру. Чувствую уже, как к сердцу подступает.
Я побежал скорей к батюшке. Батюшка, услышав об этих новых обстоятельствах, ужаснулся и велел скорей вести его в братство. Так тогда в очередной раз удалось его спасти. 
Но, как я уже сказал, это не принесло какой-то заметной пользы и не привело к каким-то серьёзным изменениям в его жизни. Отогревшись и поправившись, он какое-то время довольно безалаберно жил в корпусе - и потом снова начал пить. Видимо, как я уже писал, он просто не имел в жизни другого навыка: он мог или спасаться от голодной и холодной смерти на улице или же - "расслабляться", если кто-нибудь из сочувствия и заботы его к себе брал. Навыка чему-то учиться, заниматься каким-нибудь серьёзным делом в нём не было. Всё это в нём просто не смогло развиться за годы его юности и молодости, прошедшие в бессмысленных скитаниях вместе с матерью.   
Вновь и вновь хочу повторить:  несмотря на очевидно разрушенную судьбу и искажённые качества личности, в этом молодом человеке, несомненно, было что-то доброе и привлекательное. В нём чувствовался талант, лидер - и где-то в другой ситуации, при других обстоятельствах он мог бы вокруг себя собирать и объединять людей. Потому-то, наверное, с ним бессознательно и искали дружбы лучшие члены и гости братства. Так, например, и тот молодой человек, с которым я когда-то познакомился на подворье, на закрытой лесной территории, тоже считал себя его другом. И тот человек, который в первый раз меня сюда привёз, тоже знал его и хорошо к нему относился. В нём было что-то такое, что побуждало жалеть его, заботиться о нём, спасать его в трудных жизненных ситуациях - и это особенно чувствовали именно глубоко верующие члены братства, те, которые даже в этих непростых обстоятельствах ставили главной целью своей жизни служение Богу.
Вот, например, "добрый ангел" нашего братства:  мужчина средних лет, который неизвестно как сюда попал, но даже в этой непростой обстановке всегда проявлял трогательную заботу о братьях, сочувствовал им, старался помогать в болезнях и других трудных жизненных ситуациях. Он на первое место в жизни ставил богослужение, пел и читал на клиросе, старался учиться, читал духовную литературу. В эти трудные для Сани дни мы с ним вместе носили ему еду в его палатку на краю поля.
А вот "духовный лидер" братства - крепкий статный молодой человек, чрезвычайно духовно одарённый, который в ранней молодости "попался" на каком-то глупом деле и провёл некоторое время в тюрьме. Впоследствии, выйдя из заключения, он был принят батюшкой в братство и стал одним из его главных помощников в совершении богослужений. Он самым важным в жизни считал храм и молитву, старался говорить только на духовные темы, тоже много читал. Как-то, когда наш Саня в очередной раз был принят в корпус, он совершенно искренне сказал, что у того "совершенно нормальный характер", и что он "не имеет ничего против, чтобы тот здесь вместе с нами жил".
Но Саня, пользуясь вниманием и заботой таких достаточно достойных людей, видимо, не имел сил и возможностей, чтобы подняться и "встать в один уровень" с ними. Он продолжал резко разговаривать и грубить, жить довольно беспорядочно, и его "лидерских задатков" хватало лишь на то, чтобы собрать группу знакомых ребят, пойти в село и напиться. Наученный горьким опытом своей жизни, он всегда искренне удивлялся тому, что кто-то носит ему еду, или возит его в больницу, или пытается устроить снова в корпус. Но я верю, что душа его всё-таки на это откликалась.
Читателю может показаться странным, что я на этих страницах, посвященных нашему реабилитационному братству, уделяю столько  внимания этому достаточно непутёвому парню. Вот уже он становится чуть ли не главным героем моих записок! Но я думаю, что приведённых мной обстоятельств достаточно, чтобы это объяснить. Знаете, у меня иногда бывает чувство, что именно он-то за все эти годы и был самым важным и самым дорогим членом братства - именно по причине своей безалаберности и неустроенности! И что всё братство, может быть, во многом и существовало ради него - для того, чтобы в те несколько раз спасти ему жизнь. Не знаю, почему я так думаю - конечно же, это не соответствует действительности. Но в его судьбе как-то вдруг всё соединилось, что может случиться с человеком, потерявшим всякую опору в жизни, всякие ориентиры, оказавшимся в чужой местности, среди чужих людей, вынужденным стучаться в чужие двери ради приюта, ради куска хлеба...
Повторяю, что совершенно не знаю, где он теперь. Чует моя душа, что его давно уже нету с нами на этой Земле. И потому единственное, что могу для него сделать (на тот случай, если он погиб, но и в том случае, если он по-прежнему жив) - это назвать здесь его настоящее имя. Знаю, что в подобных записках не принято называть имена конкретных людей - особенно тех, про которых точно известно, что они ещё живы - в этом есть и элемент литературной традиции, и этики. Но я думаю, что здесь случай особенный. И поэтому я назову здесь его имя, которое он произнёс тогда, в коридоре нашего братства, когда уходил в морозную ночь к каким-то незнакомым людям и не знал, вернётся ли оттуда живым - а я это имя услышал, и с тех пор навсегда запомнил. Комольцев Александр Анатольевич. Пусть это имя послужит для моих чисто литературных записок тем звеном, которое свяжет их с реальной жизнью, а для него - бесприютного, опустившегося, с неудачно сложившейся судьбой (что бы с ним впоследствии в жизни ни случилось) - некоторой "гарантией" того, что тогдашняя его воля исполнена, что есть на Земле некоторый круг людей, которые знают и помнят, что есть (или был) на Земле такой человек.  Всё, больше я ничего не могу для него сделать. Вся эта история, которую я здесь (конечно, своими словами и со своей точки взгляда) описал - вполне реальна. Где-то в архиве, верно, и до сих пор хранится запись той передачи, где он выступал, в надежде найти свою мать. Кто-то, может быть, найдёт эту запись, и тогда сможет убедиться, что всё, о чём я здесь пишу - чистая правда.

ТЯЖЕЛАЯ  ОБСТАНОВКА
  Так тянулись недели и месяцы. Некоторые дни я проводил в Москве, а потом собирался, вновь садился на пригородный автобус и ехал в это подмосковное село. Эти поездки оставили во мне двойственное впечатление:  с одной стороны, я погружался в мир глубокой созерцательной молитвы, а с другой - в эту дикую и беспорядочную жизнь, которой жило наше братство, или приют. Вот и снова автобус через подмосковные леса и поля везёт меня в это село. Что-то встретит там меня на этот раз?..
...В этот раз все немногие обитатели корпуса были возбуждены и напуганы. Произошло ЧП.  Прежний руководитель братства (тот самый, о котором я уже писал, прежний фаворит и шофёр батюшки, потом потерявший его доверие и "разжалованный" в простые члены) невзлюбил за что-то одного молодого работника с конюшни. Прямо во время трапезы он принёс в трапезную топор, и хотел ударить его по руке. Молодой человек едва успел отдёрнуть руку. Мне в тот же день показывали зарубку от топора, которая осталась на столе.
В чём же дело? Почему же наш брат,  конечно, беспутный и непутёвый, но всё же заботящийся по-своему об общем деле, - решился на такое дело? Наверное, причина была всё в той же жажде лидерства, первенства, которая овладевает, к сожалению, многими людьми. Прежний "фаворит" батюшки, он, конечно же, по-прежнему чувствовал себя "лидером" братства - и с некоторой ревностью смотрел  на любого здорового, удачливого человека, который мог "перейти ему дорогу".
С другой стороны, интересно взглянуть на ситуацию глазами этого молодого работника. Он приехал в Москву откуда-то с юга, кажется, из Молдавии. Приехал, видимо, чтобы заработать денег. Устроился недалеко от Москвы, при храме. И вот - из-за какого-то властолюбивого пьяницы, которого неизвестно по какой причине держит при себе батюшка, мог вернуться домой калекой! Слава Богу, Бог этого не допустил!..
После этого все в братстве как-то призадумались. Всем стало как-то не по себе. "Преступник", конечно же, покаялся. Жизнь постепенно входила в прежнюю колею.  Но мне помнится, что обстановка в братстве в это время стала как бы более напряжённой. В неё как бы проникали отчуждение, недоверие. Я сам видел, как однажды за трапезой прямо передо мной один человек что-то сказал соседу - а тот в ответ ударил кулаком по его тарелке супа, и разлил прямо у него перед лицом весь суп.
Короче, жить в братстве становилось довольно тревожно. Один мой знакомый, которого я пригласил сюда из Москвы, пожил здесь со мной несколько дней, посмотрел на всё это - и потом сказал:
- Слушай, уезжай-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока...
Но я остался.
Из этих последних месяцев существования братства хочу вспомнить ещё одного человека, который жил здесь с нами в это время. Я хотел описать его ещё раньше, когда завёл речь о несчастных и обездоленных , но  тогда это было не к месту, и поэтому сделаю это теперь.
Я не знаю, как он попал сюда.  По разговорам косвенно можно было догадаться, что от него отказались родные.  Почему-то он не смог жить в семье, и они нашли способ поместить его сюда. Здесь он вёл себя замкнуто, высокомерно, отчуждённо. С ним почти ни о чём невозможно было заговорить. Всё вокруг было для него чуждо и безразлично. Окружающие люди не представляли для него никакой ценности. Здесь, в этом приюте для несчастных и обездоленных людей, он не сдерживал себя никакими нравственными нормами. Так, про него стало известно, что в отсутствие жильцов он ходил и шарил по карманам их одежды, чтобы вынуть оттуда деньги. Если его просили в чём-нибудь помочь, то он всячески демонстрировал своё презрение к этому человеку и нарочно делал всё назло, так что тот уже был сам не рад, что попросил.
Конечно, ему самому было нелегко. Возможно, перед ним открывалась возможность счастливой семейной жизни,  но вдруг что-то не сложилось, и он вместо этого вдруг оказался в таком странном месте. Но почему же это произошло?.. Могло ли быть так, что прежде, в своей мирской жизни, он был внимательным, добрым, отзывчивым - и только лишь чёрствое отношение родных сделало его таким отчуждённым и замкнутым, как теперь?.. Думаю, что нет. Думаю, что и прежде, в своей обычной мирской жизни, он был таким же чёрствым, отчуждённым, безразличным, замкнутым. А жить с таким человеком - действительно сущее мученье. Так что не знаю, что же там в действительности произошло, и во всём ли были его родные правы,  но в каком-то смысле не удивительно, что он оказался здесь.
Я поначалу старался с ним наладить общение. Поскольку на обычные разговоры и вопросы он не откликался, я придумал вот что. Как-то в большой церковный праздник я после трапезы подошёл к нему, поздравил с праздником и протянул в подарок книжку. Это была известная книжка "Флавиан", очень доходчиво и хорошо написанная, так что я думал, что если он откроет её, то уже не сможет оторваться, и она непременно произведёт на него доброе и благотворное действие. Но мой замысел не удался. Он даже не взял у меня книжку, а, отчуждённо и высокомерно взглянув на меня, прошёл мимо по коридору. После этого я стал осторожнее и разговаривал с ним только по делу. Всё здесь - храм, богослужение, люди, которые его окружали, - было для него, очевидно, чужое.
Я иногда думаю: а в чём же здесь было дело? Что же это за состояние души? Думаю, что это - некоторое безразличие к другим людям и излишняя замкнутость на себе. Других людей он почти не замечал, а вот своей личности, своему "я" придавал огромное значение. Такое состояние ведь свойственно некоторым людям - и как поручиться, что в какой-то своей, пусть небольшой степени, оно не свойственно и каждому из нас! И как тонка грань, которая отделяет нормальное состояние - внимания, открытости, заботы об окружающих людях - от этого состояния чёрствости, замкнутости и безразличия! Верующих предохраняет благодать Божия от того, чтобы переходить эту грань. Но он не был верующим - и потому перешёл её, и ушёл очень далеко по этому пути.
И ведь что самое главное - ведь здесь перед ним открывались все возможности решить все свои проблемы, изменить себя! Полюбить храм, богослужение, проявить интерес и внимание к другим людям, открыть в себе способность молитвы, молиться о своих родственниках, которые, возможно, с ним несправедливо поступили! Глядишь - и всё - один Бог знает, какими путями, - вдруг изменилось бы, и все его проблемы разрешились, и он начал бы совсем новую жизнь! Но он не смог переступить эту грань, не смог открыть свою душу Богу и людям. Замкнутый в своей обиде, обиженный на весь мир, он продолжал смотреть на всё вокруг отчуждённо и высокомерно, и всё здесь было для него чужим. 
    В этом он не был похож на нашего Саню, который тоже был обделён судьбой и тоже иногда смотрел на мир с отчуждением и ожесточением,- но в Сане было что-то доброе, он тянулся к людям, мог привлекать их к себе, имел талант дружить. И это не было похоже на прежнего руководителя нашего братства, который, конечно, был подвержен разным страстям, и, в первую очередь, властолюбию, но искренне переживал за общее дело и горячо каялся, если поступал вдруг с кем-то резко или несправедливо. Здесь же не было ничего. Или... Ведь стал же этот человек позже сухо и сдержанно здороваться со мной, встречая меня в коридоре! И ведь благосклонно выслушал же он меня, когда я как-то сказал ему, что вечерами мы могли бы с ним встречаться и беседовать! Правда, дальше этого дело так и не пошло :  замкнутость и отчуждённость всё-таки победили!! И ведь нашёл же он себе позже во дворе какое-то дело на пользу храма, - но при этом никак не мог высокомерно не высказать мне при встречах, что вот, он с пользой работает, а я просто гуляю и дышу свежим воздухом!..
И ведь вовсе не был обделён он заботой и со стороны людей! Позже оказалось, что его родственники сняли для него в соседнем городе квартиру, и он вовсе не обязательно должен был жить в нашем братстве! И какая-то пожилая женщина из прихожанок храма всё ходила к нему, чтобы помогать ему и поддерживать - а заодно "достучаться" до его души, его "отогреть"! Но, как она сама говорила, это у неё не очень-то получалось. Трудно достучаться до замкнувшейся в себе, отвернувшейся от Бога души! И, опять же по её словам, уже позже, после распада братства, несмотря на заботу некоторых людей, кончил он не очень-то хорошо.
Это я к чему говорю? Мой знакомый, который приезжал сюда со мной на несколько дней, боялся за меня, как бы со мной здесь что-нибудь не случилось. Но если даже такой очерствевший и замкнутый человек, как тот, которого я только что описал, не смог здесь ничего серьёзного натворить,  то тем более этого нельзя было ожидать от других членов братства. Они жили здесь, конечно же, не для того, чтобы окончательно испортить свою жизнь. Многие из них были верующие и чувствовали на себе благотворное воздействие храма и богослужения. Молитва, которой было пронизано всё в этом приходе, несомненно, смягчала нравы. Ничего непоправимого и плохого здесь, видимо, в принципе не могло произойти. В этом смысле наше братство, наш корпус всё-таки в какой-то степени выполняли свою функцию. 
(Примечание к этой главе. Я достаточно сил положил здесь, чтобы описать этот последний встреченный мной в братстве характер и показать его чёрствость, отчуждённость и безразличие к другим людям. Но ведь нужно иметь в виду, что человек этот был неверующий, и что он каким-то образом оказался при храме насильственно, как бы "в заключении". Интересно, какое впечатление могло сложиться у него о Православной Церкви? Я думаю, что этот момент здесь тоже надо учитывать.)

ОТЪЕЗД. ПОСЛЕДНИЕ МЫСЛИ
Самых последних недель жизни братства я не застал. Я не присутствовал при  том, когда оно было окончательно распущено, когда последние его члены были распределены по другим местам  и корпус окончательно перестал принимать новых жильцов. Последний раз я был здесь весной.  В тот год я с какой-то особой охотой приезжал сюда, и оставался здесь уже не на 2-3 дня, как в первые мои поездки, а на 2-3 недели.  Признаться, меня тоже "затянула" эта обстановка - с одной стороны, как бы "застывшая", ни к чему не устремлённая, никуда не ведущая, но в которой можно было спокойно отдыхать и молиться, и понемногу работать. Но в ту весну, работая на холодном ветру, я заболел. Поправиться быстро не получалось. Ничего не оставалось делать, как вернуться обратно в Москву. Здесь я задержался, так что вернулся в это подмосковное село уже летом.  Всё было по-прежнему : среди клубящейся зелени возвышался над селом белый храм, за ним на территории виднелись знакомые строения. Но только братства больше не было. Сотрудники храма сказали мне, что здесь негде больше остановиться и переночевать. Я погулял по селу, постоял на богослужении, обошёл все знакомые места - и уехал обратно в Москву.
И сколько ещё человек, наверное, время от времени вот так же появлялись здесь! Ходили по территории, подходили к знакомому корпусу, смотрели на его когда-то гостеприимные окна - и, не найдя здесь больше точки опоры, уезжали обратно!.. Как передать это ощущение, когда нечто важное и дорогое для жизни было - и вдруг перестало существовать!..
Вместо братства на территории храма теперь существует другое "братство" - для женщин. Всё-таки не удалось совсем отказаться от этой идеи - иметь при храме общежитие и принимать сюда на постоянное проживание некоторых людей! Но с женщинами, видимо, легче. Так и не смог батюшка остаться совсем без "пациентов"! Но об этом предприятии я, по понятным причинам, уже не смогу ничего здесь рассказать.
Теперь, когда наше братство окончательно осталось в прошлом, мне хочется взглянуть на всё это дело как бы "в целом". Безусловно, оно всё же было полезным и добрым. Многие люди действительно обрели здесь опору для жизни. Для некоторых пребывание здесь действительно стало шагом на их пути к вере.
Я хочу вспомнить некоторые истории ещё из первых лет жизни братства, которые любили здесь рассказывать. Так, какой-то человек когда-то ещё давно жил здесь, потом стал помощником батюшки в храме - потом отправился на Валаам. Другой, живя здесь, отошёл от своих прежних вредных привычек и стал звонарём храма - и, возможно, звонит здесь до сих пор. Я и сам встречал здесь людей, которые, потрудившись здесь, делали шаг к вере и потом находили работу "при Церкви". И, хотя я не очень одобряю эту идею - чтобы люди находили приложение своим силам на каких-то особых "церковных территориях", и именно таким образом включались в церковную жизнь, - всё же в данном случае вполне можно понять, что для этих конкретных людей, в их конкретной жизни это могло быть шагом вперёд.
Сохранились рассказы совершенно удивительные, больше похожие на легенды. Так, приходилось слышать историю об одном страшном бандите и разбойнике, державшем в ужасе все соседние сёла и города. Это был этакий "русский Рэмбо" - всюду, где бы он ни появлялся, звучали автоматные очереди, всё кругом взрывалось,  и горела земля. Но вот на пути этого человека появился батюшка, заботливо положил ему руку на голову, сказал ему пару ласковых слов - и вот теперь это отродье человечества, эта беда и ужас всех порядочных и честных  людей сидит себе  мирно в каком-то далёком монастыре и бисером вышивает иконы. Конечно, здесь речь идёт уже вовсе не о нашем братстве, а вообще о духовной силе Православия и этого конкретного священника. Впрочем, не знаю, во всём ли точно я эту историю передал.
Меня интересует на самом деле замысел братства. Возможно ли, реально ли создавать при храмах такие общежития, в которых бы люди "исправлялись"? Впрочем, сознаю совершенно отчётливо, что первоначально никакого замысла не было. Было только желание принимать сюда, на стройку, всякого, кто бы ни постучался в ворота храма. В этом я вижу проявление огромной широты души, огромной любви к людям, и это само по себе дело удивительное.
Однако, впоследствии это дело получило вполне официальное "оформление". Возникло братство трезвости, посвящённое реабилитации людей, страдающих различного рода зависимостями. Так вот - имеет ли смысл так вести дело, действительно ли в таких условиях происходит "реабилитация"?
Опыт показывает, что это не так. За исключением немногих случаев, когда человек действительно начинал смотреть на всё новыми глазами и впоследствии действительно пытался начать новую жизнь, пребывание в братстве не приводило к сколь-нибудь стойким результатам. Я уже приводил примеры людей, которые по возвращении из братства домой сразу же срывались, приводил пример одного моего знакомого, который попался на продаже наркотиков вскоре после того, как работал вместе с нами при храме. Некоторую передышку, некоторую перемену обстановки это место давало - но не полное излечение. Для этого нужно было работать над собой именно дома, в своих обычных жизненных условиях, в своей обычной обстановке. Особое место, с особым распорядком, с особыми условиями могло играть здесь даже противоположную роль - человек привыкал к этим особым условиям, ему могло показаться здесь, что он уже поправился, - но вот он возвращался в свою привычную обстановку, и "болезнь" возвращалась в утроенном размере.
Интересно, что это понимал и сам батюшка. Как-то весной, уже ближе к концу всех этих событий, стоя со мной во дворе около стены корпуса, он сказал мне (я передаю его слова не дословно, а только их смысл) :
- Я понимаю, что братство не исполняет своей роли. Подобное совместное проживание не исцеляет человека. Сам храм, богослужение, приходская жизнь дают больше.
Продолжу немного эту мысль. Проживание в подобных братствах при храмах, действительно, не может по-настоящему менять людей. Это может сделать только их собственная вера, их собственная происходящая в них духовная жизнь. Но это не зависит от того места, где живёт человек. Для этого достаточно просто чувствовать себя членом Церкви, вести духовную работу над собой, посещать православный храм. Чувствовать себя членом некоторого единства верующих людей, исповедоваться, причащаться, встречаться время от времени с этими людьми. Всего этого вполне достаточно, чтобы весьма серьёзно изменить жизнь человека. Это и есть плоды веры, и примеры этого всегда есть в Церкви. Не нужно искать для себя каких-то особых возможностей, каких-то особых мест для проживания - всё это не даст более глубоких результатов, чем просто искренняя вера и посещение храма.
Таковы некоторые выводы, которые я из всей этой истории для себя делаю. Думаю, что их в какой-то степени сделал и весь этот приход. Во всяком случае, братства в его прежнем виде здесь больше не существует. Развивается приходская жизнь, усиливается общение и взаимодействие людей. Короче, всё происходит вполне в духе современных веяний.
Но я всё же решил изложить эту главу из прежней жизни этого прихода - главным образом, для того, чтобы что-то осмыслить и понять. Дело в том, что здесь, в жизни этого прихода каким-то странным образом совместились две эпохи нашей церковной жизни - прежняя и теперешняя.  Новым и современным здесь было то, что этот приход возник - буквально на пустом месте, с участием столь многих людей, в том числе творческой интеллигенции, что здесь удалось создать такую добрую и свободную атмосферу. Прежним, отжившим здесь было то, что здесь пытались воссоздать обстановку прежней эпохи - ту, которая, возможно, была у нас в дореволюционное время, и которую отчасти удалось сохранить в немногих местах в советское время. Об этом свидетельствовали и долгие богослужения, и излишняя сосредоточенность внимания на территории храма, и сама фигура сельского священника-старца, который у себя в селе готов всех принять, и к которому самые разные люди едут из самых разных мест за советом. Это именно в советское время, из-за того, что Церковь была вытеснена из общественной жизни и во многом была вытеснена из города в село, сознание верующих, в основном, замыкалось на храме, на небольшой территории вокруг него, а также имело ярко выраженный "сельский" оттенок:  вот там, где-то далеко-далеко есть замечательное село, а в нём - замечательный храм, а в нём - замечательный благодатный батюшка, который решит все ваши вопросы. Вот эту-то обстановку здесь, может быть, и бессознательно, и попытались воспроизвести.
Но наше время поставило перед верующими совершенно иные цели и проблемы. Церковная жизнь переместилась снова в города. На первое место совершенно явно вышли не богослужение, не здание храма и не его территория , а конкретный человек. А вслед за этим , т.е. вслед за душой человека, за её внутренней жизнью особую важность приобрели общение и взаимодействие таких людей, т.е. жизнь общины мирян. Священник в этой новой обстановке воспринимается, скорее, уже не как духовный наставник, призванный разрешать различные вопросы, а просто как совершитель богослужений и организатор такой жизни. И вот в эту-то новую обстановку и не вписывался этот храм! Все здесь по-прежнему "мыслили" храмом, его территорией - и любимым благодатным батюшкой, к которому в любом случае можно обратиться за советом. Обстановка эта "не вписывалась" в современную церковную жизнь! Я сказал уже, что храма этого как бы "не было на карте" современной Церкви. Он, безусловно, обладал некоторой привлекательностью, но при более внимательном взгляде выяснялось, что вы здесь  приобщитесь не  к церковной современности ,а только лишь к некоторой прежней, уже прошедшей эпохе.
Но я слишком увлёкся общими рассуждениями. Хочется в самом деле напоследок как-то осмыслить то, что я видел, взглянуть в целом и на этот приход, и на нашу современность, и в какой-то степени - на нашу церковную историю. Всегда под конец остаётся много невысказанных мыслей, которые как-то не очень удаётся ясно  выразить. Поэтому я и не буду стараться высказать их все,  а попробую высказать лишь кое-что, как получится. Так, может быть, несколько беспорядочно и сумбурно, мне всё-таки удастся завершить мой рассказ об этих впечатлениях.
............
  Я ездил туда в течение нескольких лет. За это время в братстве и в содержащем его приходе побывало столько человек и произошло столько событий, что рассказать обо всём этом подробно нет никакой возможности. Многие лица, которых я там встретил, многие детали, обстоятельства, ситуации так и остались не описанными. То, что мне удалось рассказать, описано, на самом деле, не совсем так и не совсем в том порядке, как это происходило в действительности. Никого, на самом деле, не интересует полная документальность, полная достоверность в описании событий. Автор стремится передать их общую атмосферу, их общий смысл - и ради этого может пожертвовать некоторыми деталями. При этом нужно иметь в виду, что каждый человек может передать некоторые события лишь только так, как он сам их увидел, как они отразились в его сознании. Любой другой, побывав в том же месте и увидев ту же обстановку, описал бы её иначе. Но абсолютно объективное, точное, отстранённое описание было бы никому не интересно, его попросту никто бы не стал читать.
Я описал здесь некоторых людей, встреченных мной в этом приходе. Жалею, что описал очень немногих. В действительности, это была целая вереница судеб и характеров, которые менялись чуть ли не каждый день. Но здесь выяснилась интересная вещь. Для того, чтобы подробно рассказать о каком-нибудь человеке, нужно, чтобы он был тебе чем-то близок. Посторонних, далёких людей никто просто не станет описывать. В то же время для такого отстранённого описания нужна некоторая "дистанция". Если вы, к примеру, попробуете в подобной "объективной" манере рассказать о своём близком друге, то у вас просто ничего не получится.
Так и я попробовал здесь подробно описать характеры тех людей, которые, с одной стороны, были мне чем-то близки,  а с другой - на которых я всё же мог смотреть достаточно отстранённо, которые сильно отличались от меня по образу жизни  и характеру. Тех, которые были от меня совершенно далеки, я здесь даже и не касался. Но и людей, которые были мне по-настоящему духовно близки, я не мог здесь  описывать в этой достаточно отстранённой и объективной манере - именно потому, что отношения с ними были более глубокими и духовными и не поддавались подобным литературным описаниям.
Тем не менее, попробую здесь, под конец вспомнить и некоторых из них - хотя бы в форме тех "искренних благодарностей", которые некоторые авторы  адресуют  конкретным людям в послесловиях к своим сочинениям.
Это, в первую очередь, тот второй священник, которому было поручено духовное окормление братства. Он был тихий и незаметный, всё время молился - и при взгляде на него трудно было сразу определить, что это за человек. В действительности это был крупный учёный, который ещё в молодости, в советское время начал проявлять интерес к вере, ездить по святым местам - и вот, к нашему времени принял монашество, потом стал священником и был определён на служение в этот приход. Его присутствия почти не ощущалось - и в то же время внимательный человек мог заметить, что на нём во многом держится духовная жизнь этого прихода, и что, возможно, именно благодаря ему в братстве, даже в тяжёлые периоды его существования, не происходило крайних ЧП, не случалось чего-то совершенно непоправимого.
Следующим был регент нашего храма - человек неопределённого возраста, который почти никогда не улыбался, но на котором во многом держалось всё наше богослужение. Это был замечательный музыкант, который, в силу  каких-то сложных жизненных  обстоятельств, попал в наш храм и даже какое-то время проживал в братстве. Ему было здесь непросто, но он всегда сохранял свой высокий уровень культуры и талант, и с ним всегда можно было поговорить на самые сложные духовные темы. Впоследствии я как-то встретил его в другом храме, тоже весьма замечательном, и тоже в качестве регента - талантливого человека всегда видно, и такие люди везде нужны.
Вспоминается ещё один священнослужитель, уже в возрасте (тогда ему было около 60 лет), который в то время находился "за штатом". У него не сложились что-то в его монастыре, и он был определён на проживание при этом храме, как бы "на покой". Культурный, интеллигентный, творческий человек, он много времени потратил на то, чтобы понять, почему с ним это произошло, и как ему дальше жить. Впрочем, я решил не вмешиваться в вопросы организации современных монастырей и в те трудности, с которыми могут сталкиваться люди, в этом участвующие,  и поэтому не буду здесь в эту тему слишком вникать. Но с этим человеком было интересно поговорить, и его присутствие здесь тоже, безусловно, некоторым образом влияло на атмосферу в приходе.
И, кроме этого - целый ряд других людей, которых я тоже встретил здесь: тот молодой человек, который чувствовал себя "духовным лидером" братства, прекрасно пел и читал на клиросе, и ставил на первое место в своей жизни молитву; и тот "добрый ангел" нашего братства, который с такой трогательной заботой относился ко всем, знакомым и незнакомым, всегда был готов прийти на помощь, если кто-нибудь заболел или как-то иначе страдает; и тот прежний руководитель братства, из заключённых, который встретил меня с друзьями здесь в первый раз и долго водил по территории и удивлялся, что у него здесь теперь такое большое хозяйство - и батюшка ему во всём доверяет;   этот человек в лучшие свои месяцы с большой чуткостью руководил братством, с удивительной справедливостью и заботливостью относился к каждому его "постояльцу",  но, к сожалению, слишком рано погиб, в возрасте 47 лет, его звали Олег; и наш трапезник, очень умный и живой человек, который неизвестно благодаря каким обстоятельствам попал к нам, и всегда очень страдал и переживал, что оказался в такой обстановке, но всегда старался братьев за трапезой занимать и развлекать разговорами; впоследствии я с удивлением узнал, что он как две капли воды был похож на знаменитого американского психолога Вернера Эрхарда - точно так же любил устраивать большие трапезы и заниматься психологическими наблюдениями; это он как-то поделился со мной удивительным психологическим наблюдением, что "батюшка терпит всех нас и не разгоняет, потому что он не может жить без пациентов"; и даже тот грубоватый "лидер" братства, деревенский хулиган, который был подвержен самым разным страстям, но который действительно болел за общее дело и так желал, чтобы "всё у нас было нормально". Все эти люди жили здесь и поддерживали друг друга, и благодаря им, благодаря самому их наличию здесь, в этом приходе, это место становилось для меня особо привлекательным.
И, конечно же, главный среди этих  людей - это сам батюшка, с его огромной духовной силой, создатель этого прихода, к которому сюда, на богослужение и на исповедь, для того, чтобы получить его духовный совет, приезжали сотни самых разных людей! Некоторым читателям может показаться странным, почему я, описывая этого священника, время от времени критикую его, нахожу некоторые странности и несоответствия в жизни его прихода и в его манере управлять людьми. В конце концов, благодаря кому возникли и этот храм, и это братство, и весь приход?.. Благодаря кому я и сам имел возможность приезжать сюда?..
И тем не менее, мне кажется, что такая манера рассказа здесь вполне нормальна, и такое отношение к этому священнику для меня вполне естественно. Можно уважать человека, восхищаться его духовными качествами и широтой его души - и в то же время находить в его характере или в ходе дел вокруг какие-то странности и несоответствия и пытаться их осмыслить. Другой вопрос - можно ли судить за это человека? И не стоит ли оценивать каждого по тому, что он сделал, а не по тому, чего он не сделал? Ведь в самом деле, несмотря на обширный опыт и выдающиеся качества, всё, что ни делала этот священник, было в первый раз! И священником он ведь прежде не был, а стал им только в возрасте около 50 лет! И храмы он никогда не строил, поэтому вынужден был довольствоваться теми средствами, которые оказались в его распоряжении! И, будучи всю свою молодость и активный период жизни врачом, он, конечно же, просто не мог в своей дальнейшей священнической деятельности не применять что-нибудь из прежнего опыта! Да и психологический тип "сельского помещика", который любит управлять определённой территорией и устраивать на этой территории всё, как ему хочется, тоже, несомненно, существует, о чём мы прекрасно знаем из истории!..
Поэтому я и не хочу осуждать в чём-нибудь этого священника. Многие места в моём рассказе, я думаю, свидетельствуют о том, с каким глубоким уважением и восхищением я к нему отношусь. Но здесь дело, наверное, в чём-то другом. Здесь дело, наверное, в том, что это не просто я описываю свои впечатления, но что это Церковь осмысливает себя. Этот единый духовный организм, состоящий из множества людей, конечно же, должен себя как-то осмысливать, но как? - конечно же,  через сознание отдельных  людей. Обязательно найдутся люди, которые, пережив что-то, потом  это обдумают, извлекут какие-то выводы - и расскажут или опишут это  какому-то кругу близких людей. Вот именно так Церковь и осмысливает себя.
Вот именно с этой точки зрения и надо рассматривать эти страницы. В них  конкретные впечатления использованы для того, чтобы нарисовать некоторые картины нашего церковного возрождения, начавшегоя около 30 лет назад; чтобы поразмышлять о том, как должна развиваться наша приходская жизнь; подумать о роли в церковной жизни мирян - и священства; сравнить церковную жизнь города и деревни, и подумать о том, что же всё-таки в настоящий момент для нас главное; поразмышлять о самой теме реабилитации наркозависимых, понять, в какой степени здесь могут являться "средством" такие братства - или же нужно искать какие-то другие средства; может ли вообще вера быть "средством" чего-либо - даже и в таком, казалось бы, благом деле - или же она ценна сама по себе, а всё остальное придёт потом, как её следствие?.. Можно ли прихожан в современной церковной жизни рассматривать как "пациентов" - или их роль всё-таки другая?.. И, может быть, ещё некоторые другие вопросы, которые владели мной во время написания этих страниц, и которые, возможно, "проглядывают" сквозь мои размышления. И с этой точки зрения не так важны конкретные черты характера этого священника и то, как я к нему  отношусь,  а важна, скорее, реакция читателя на эти страницы, то, какие мысли и вопросы у него самого возникнут, и то, как он сам для себя их разрешит.
Заканчиваю эти мои размышления о подмосковном реабилитационном братстве. Многих деталей и обстоятельств я так и не описал,  но теперь уже поздно что-либо добавлять. Я уже сказал, что эти мои впечатления лишены "документальности",  и кто-нибудь при желании сможет "поймать меня за руку" в том, что что-либо из описанных событий в действительности происходило не так или не в той последовательности, как я это здесь описал. Но я уже объяснил, что документальность в описании таких событий никому не нужна - это была бы такая тоска, что никто бы не стал читать. Вместо этого мои записки, как мне кажется,  обладают весьма важным качеством внутренней достоверности. Это означает, что я действительно искренне описал здесь то, что я видел и чувствовал, - и ни разу во время написания не слукавил и не  пытался обмануть читателя.  Это лучшая гарантия того, что так же их сможет воспринять и другой человек,  - а уж как он к этому отнесётся и какие выводы для себя сделает - это уж как Бог даст.
Нет, конечно, не всё здесь до конца ясно. Например,  а для чего же я сам-то туда ездил, какова была моя роль в этом братстве? Я уже объяснил, как меня туда в первый раз привёз один знакомый человек, как мне там настолько понравилось, что я стал и впоследствии туда ездить. Да, но как эти люди, для многих из которых пребывание в этом братстве было жизненным тупиком, могли относиться к человеку, который приезжает сюда просто молиться, отдыхать, поправлять здоровье, гулять по полям - и может в любой момент уехать обратно?.. Я думаю, это серьёзный вопрос - и, кажется, это проглядывает кое-где на этих страницах. Думаю, меня оправдывает лишь то, что я старался здесь о многих заботиться, и некоторым действительно помог. В конце концов, не из таких ли странных стечений обстоятельств во многом и состоит наша жизнь?..
Всё, пора заканчивать. Как всегда, напоследок хочется высказать ещё какие-то мысли, что-то объяснить... Вот, например , я почти не коснулся здесь темы, - а что же происходило с нашими братьями после того, как они возвращались из корпуса в свою обычную жизнь, когда их отправляли домой из братства. Это отдельная тема, и здесь тоже есть от чего сердцу разорваться!.. Но уж не буду делать этот новый поворот  и ограничусь тем, что уже сумел изложить.
Всё равно - вопросы и мысли остаются. Вот что, пожалуй, сделаю. Попробую так же, как я это сделал сейчас, описать и другие мои церковные впечатления - все те, которые накопились у меня за эти прошедшие 30 лет. Разные храмы, учебные заведения, людей, которых встретил... Надеюсь, что многие из этих впечатлений могут оказаться более спокойными, гармоничными и светлыми. Так я смогу, во-первых, несколько сгладить то, возможно, тяжёлое впечатление, которое произвели описания братства, а, во-вторых, - внести некоторый вклад в этот процесс "осмысления Церковью себя". Надеюсь, что так, в процессе изложения этих впечатлений и их осмысления, будут постепенно становиться более ясными в первую очередь мне самому, а затем и читателю - особенности нашего времени, наше прошлое, то, что нас, возможно, ждёт,  - то, "кто мы, откуда, куда мы идём"...