Олька наконец-то ехала к маме, в родной город.
Работа, работа, даже в праздники не каждый раз вырвешься, хоть и ехать всего ничего. В поезде все еще просматривала почту, что-то пыталась отвечать, пока связь окончательно не прервалась. Потом просто молча сидела, глядя на мелькающие заснеженные деревья
Вот и знакомый двор, подъезд, звонок, который еще приделывал папа. Мама открыла - такая маленькая, как будто время каждый раз немного ее подсушивало, как былинку.
Но характер все тот же, тут ничего не поменялось. С порога оглядела Ольку с головы до ног, вздохнула, сдержала силой воли внутри себя слова:
"Что за мода теперь такая у молодежи в одеялах стеганых ходить? И эти угги безвкусные. Чисто ватник и валенки. Не то дворники, не то почтальоны с этими вашими сумками на пузе".
Любовь Борисовна даже дома старалась быть элегантной, шила себе сама атласные халаты, подбирала в тон домашние туфли и раздражалась от всей этой небрежной, инкубаторской (как она говорила) одежды и отсутствия стиля.
Оля зашла в такую привычную с детства квартиру, оглядела годами не меняющуюся обстановку. Тоже вздохнула - хлам, хлам, хлам, никак маму не уговорить избавиться уже от всей этой рухляди, расчистить пространство, впустить в дом свет и воздух. От уборщицы мама тоже упрямо отказывалась, а у самой уже на все сил не хватало.
Но тоже промолчала, не спорить же каждый раз.
На все дела дома у Олишны было всего несколько дней, надо было успеть порешать кое-какие вопросы, носилась колбасой. В предпоследний день вернулась поздно, и когда мама по пенсионерской привычке проснулась в 8 утра, Олька еще только входила во вкус сна.
Любовь Борисовна тихонько вышла в коридор, осмотрела дочкину одежду. Петелька-вешалка оторвалась, над карманом шов поехал, угги валялись заляпанные, у кожаной перчатки прохудилась подкладка.
Совсем так не годится, - подумала Любовь Борисовна.
Стараясь не шуметь, достала свою швейную коробку - все аккуратно зашила - залатала. Угги потерла над ванной щеточкой для замши. Сморщив нос и отвернувшись, набрызгала защитой.
Разглаживая рукой дочкин “ватник”, сунула ей в потайной карманчик купюру. Пусть сюрприз будет. Не бог весть что, конечно, но все-таки пригодится.
Когда Ольга проснулась, мамы не было - пошла на рынок за свежими яйцами и “нормальной” курицей, как гласила записка. Ну раз появилось свободное время, Олька вытащила из кладовки стремянку, вооружилась тряпкой и принялась выгребать с верхушки югославской стенки скопившуюся там пыль веков.
Протерла и расставила фарфоровых пастушков, собачек и прочую хламёшную братию. Выволокла на улицу дорожки из прихожей - отлупила их выбивалкой, раз уж совсем высвистнуть их мама не дает.
Перебрала мамину аптечку - просроченное выкинула, написала список чего докупить.
Как раз до маминого прихода успела.
Починеное Олька заметила уже на вокзале, когда сунула руку в перчатку и не попала пальцем в привычную дыру.
А мама почувствовала, что после Ольгиного приезда стало как-то легче дышаться.
Чудеса.