Название Советских улиц в Петербурге
оставалось неизменным более ста лет
(с конца XVIII – до начала XX века) -
Рождественские.
***
Шуршит по насту легкий стук
Декабрьской – оттепель - капели.
Сугробов наледь, брызги – вдруг -
Блестящей скользкой канители
Небесных слёз, стекавших «из» - не туч
громоздких и усталых,
Не «от» возникших к ночи круч
На горизонте пьедесталом,
А просто - с крыши - талый снег
Законом веским притяженья
Был призван вниз, и там исчез
В купели снежной, без почтенья
Закован вновь: круг превращенья
Воды – то в лёд, то в наводненье.
Шёл 359 день очередного земного года. Внизу за окном, на противоположной стороне улицы, светились сквозь морозные разводы окна ленинградской булочной. А там… душистые, пушистые, разделяющиеся на прозрачные невесомые и такие сладко-вкусные лепестки, булочки слойки. - Да-да, всё понимаю… - По эту сторону стены между двух высоченных окон умостился на невысокой табуретке в громадной кадке вечно зелёный фикус с вечно же пыльными листьями. У противоположной стены, поближе к щеке кафельной печки, навечно остывшей, но помня её тепло, громоздился буфет. Ростом - под потолок, чёрен, весь в ажурной резьбе, с башенками, ручечками на дверках и ящичках, с полочками и зеркалом – сплошная тайна! Напротив его, прикрывая собой заклеенную обоями двухстворчатую дверь под потолок, висел портрет дамы в соболях, в платье с небольшим шлейфом. С прической как на «Портрете Е.В.Морозовой» кисти Валентина Серова. Фотопортрет. В пол оборота лицо, полный рост, почти настоящих размеров. В нижнем правом углу – фирменный знак мастера, увы… Прямо под этим портретом стояла моя кровать.
Поскольку это был 359 день года – декабрь – у меня была температура, уже не очень высокая, но, чисто ленинградская, -37,3: пневмония. На приставленном к кровати стуле все необходимое лежачему больному, в том числе бутылочки-флакончики - как их называют? – с серыми резиновыми проколотыми крышечками, от пенициллина. Четыре раза в день. Количество позволяло играть в принцесс и королей с немереной свитой, одевая, украшая, наполняя емкости, как и чем душе за благо рассудится. Однажды рука дотянулась до помутневшего флакона. Под плотно присосавшейся крышечкой оказались малюсенькие зеленые ростки. У мамы был окопный ревматизм. Колени. В ход шли и парафиновые обёртывания, и льняное семя, и т.п., и т.д. Вот эти-то семена и оказались заточенными во влажном флаконе: тепло, светло, влажно. Сделав открытие, принялась за практику проращивания льна в домашних условиях, а затем и выращивание. Опытным полем стал земельный участок, предоставленный фикусом. Я не успела выздороветь, а в кадке уже «колосился» - зеленел густо проросший, сантиметров 10 ввысь, коврик тонких белёсых росточков с двукрылыми бантиками-лепестками. Первый сельскохозяйственный урожай. Поскольку у меня было традицией болеть все три ленинградские зимы, с декабря по февраль, то и выращиванием льна в пенициллиновых флаконах я занималась регулярно. А вот новогодняя ёлка в школе обходилась без меня. Зато в нашей коммуналке из семи комнат был холл - прихожая, а уже потом узковатый коридор, мимо нашей и соседской двери, на кухню. В прихожей ставили коммуной и наряжали ёлку. Больным «выход в люди» был запрещен – заразная, поэтому можно было приоткрыть дверь и в щелку подсматривать за происходящим. Народа в квартире было предостаточно.
Наш дом стоял (и стоит!!) на углу улиц Мытнинской и Третьей Советской, 4/48, квартира на третьем этаже - номер 10. Двойные двери, звонки. Входишь. Слева громадный сундук, на нем обитал Фунтик – необъятных размеров соседский кот. Справа у двери Шифоньер и только так – Шифоньер! Чей-то. В первой комнате с высоченной белой двустворчатой дверью жили две бабушки-сестры, лет пятидесяти с …, и один дедушка, муж одной из… За второй дверью, невысокой, сделанной гооораздо позже всего прочего в квартире, жила семья военнослужащего с двумя детьми, которых я могла заразить. Офицер, как и папа, учился в военной академии. Самым замечательным в этой комнате был потолок! По нему от правой стенки у окна вдруг начинался и обходил весь, нет три стороны оного, дивный потолочный узор – лепнина - и обрывался. Со временем продолжение узора было обнаружено в соседней комнате у Алины Адольфовны. Вход в эту комнату был за странным углом, образованным стенами следующей, соседней комнаты. В закутке на вешалке всегда громоздилось столько пальто, что можно было преспокойно укрыться от Наташки, сестры, играя в прятки. А комната была дивная: угловая, с поворотом, с эркером и еще тремя окнами. Да-да, и с лепниной на потолке, оборванной слева вновь возведенной стеной. - Нечего выделяться размерами и красотой! Людям надо где-то жить. - Эркер был весь в цветах, с диванчиком – эдакое диво дивное. Жили в комнате с Алиной Адольфовной, хозяйкой, еще дочка с мужем. И мы, когда в последующие годы проездом останавливались в Ленинграде в этой, ставшей родной, коммуналке. В комнате, что углом выходила в прихожую и соединялась с нашей - или разъединялась – двустворчатой дверью с портретом дамы, жила зубной врач, Евгения… (забыла). Пожилая еврейская женщина. Я была безмерно счастлива, когда через много лет, прогуливаясь по Староневскому, пережидая время между поездами, наткнулась на неё в толпе прохожих. И все пыталась узнать: где и кто из соседей? – А люди разъезжались, получали квартиры… время брало своё…
Вот и наша дверь. Одна створка, невысокая. Напротив – ванная и туалет. Очередь умыться и не только… Рядом еще такая же дверь. Не самая интересная, но странная комната: через нее проходил - от санузла? - вентиляционный жестяной короб-труба??? И там жила семья из трёх человек. Хозяйка работала художником на обувной фабрике. С ее талантами связано новогоднее приключение, которое отучило подглядывать в щёлку, пусть даже и своей двери.
Как сказано выше, в прихожей установили ёлку, и народ праздновал новый год. Я болела, но очень было любопытно!!! И тихонько дверь приоткрыла и выглянула. Обморок? Страх!? Ужас? Не знаю. - Потом мне пытались дать потрогать, объясняли, что такое папье-маше, что художник может и не только это и так. Но! Никогда в жизни нигде больше я не сталкивалась с Бабой-Ягой. Она осталась жить там, в детстве, на Мытнинской, в квартире номер 10. - Я выглянула… а ко мне подскочила из полутёмного коридора седая кудлатая горбатая носатая (крючком!!!) морщинистая с громадными губами и ушами ОНА: Баба – Яга.
Коридор завершала стеклянная дверь на кухню. Это неописуемое помещение со странными закутками, в одном из которых у раковины с краном холодной воды стоял наш столик. Всего столиков было семь и две газовые плиты. У каждой хозяйки своя конфорка. И если нужно варить одновременно суп и кашу, то спрашиваешь разрешения у соседа, – свободно ли? А если мама гладила бельё, то на газу грелись два чугунных утюга – наш и соседский, так быстрее. Была там и кладовая с окошками под потолком, но очень плохо изученная, – не пускали, зачем? Окно кухни - высоченное, как и все, смотрело во двор, куда можно было выйти через чёрный ход, тоже из кухни. Двойная двустворчатая коричневая дверь с громадным крюком выпускала на невзрачную узкую крутоватую лестницу и во двор к общей прачечной.
Здесь же, на кухне, была седьмая дверь. В комнату, где был альков, и, конечно, были окна, за шторами. Но я их не помню! А альков, этот закуток с кроватью, помню. И жили в седьмой комнате муж и жена Гипс. - Комната прислуги, в ТЕ времена, когда лепнина ещё была единой и в одной комнате.
А сейчас за окном вновь 359 день очередного земного года. И вновь кашляю, бронхит, и за окном заснеженный лес – Колодищи, Минский пригород. Рождество Христово по католическому календарю, отмечаем… и вспоминаю…
Да, то было в прошлый раз -
Тропой другой воспоминания
Бредут из прошлого в сейчас
И ищут - где на фото здание?..
25/12/2018