они гноили пни и ночи на берегу Заливного Фина. У него имелся лже-форд, у неё – лжедмитрий второй 1605 года пробега. Когда смутно приближалась ярмарка, кормили крепостных с рук и сруль («я – НЕ сруль, я – Чебупели), потому что сюжетов для досуга Больше не было. В уикэнд приваливала хвостатая мать с неопределенным артиклем, поэтому супруги часто путали, кого из них бесхвостая породила. Рубились в 21, проигравший садился на остывшую фамильную кочергу, потому что принимать в себя раскалённую кочергу - тривиально. Как джентльмен, он уступал лайму первенства пиковым дамам. Отчего вайкуле постоянно ходила по кругу. Circle of Life, так сказать. Собственно, так и сказал.
Женское существо заказывало шаурму, а мужское – шаверму. Матушка же путалась в терминологии, и держалась нейтралитета, то бишь Полтавской колбасы. В силу низкого интеллектуального порога, им было невдомёк, что цивилизованные людики заказывают продукты у клоуна. А конь горел в камине, но не выходил из платяного шкафа, потому что в нем сопели лев, болтунья и элтон джон.
И вот таким бессонным, я бы даже сказал бес-Совестным, багряным вечером стекло с покатой кровли и постучало нечто. Без ума и фантазии. Зато в увеличительных линзах - костя да кожи. И занимательно ножку за ушко закинуло и радищев: «я - чудище обло, озорно и лаяй. Заутру ожидаю першую жратву, а не принесёте ёё, пеня на себя», - и кулаком неутешительный исход сулит, сулла.
Супрут пригорюнился, обернулся к каину, к жене то Бишь, но озадачился, ибо мать и не-мать неотличимы. – ты не отчаивайся, сынок, - ласково обратилась одна из них, - мы (а мы - это бабы), все на одно лицо. – Да-да, - закачала глиняным горшочком на плечах раздухоренной плиты вторая или первая ледяная леди, - Если есть у бабы рот, значит, баба не урод, - это не я вещает, это Вещь вещает. Да, Вещь, но зато с Прописной Буквы. Уважительно к Вещам надо относиться, граждане. Брежнево. Их ещё носить, носить, не переносить. Не переносиловать.
А Время поджимало, а Время пожинало плоды свои, следовало разобраться, кого принесет в жертву, теперь мы его оставим, - вздохнула она и прикрыла детскую..
- а что случилось? Ужасть интересно ведь! Рассказывай! – мигает внимательными воспаленными глазами Коля.
А случилось то, дружище, что тупо стругаю осиновые карандаши. Один – болотного нездорового цвета – замечает, мол, я – немецкий карандаш, то бишь, обтачивай меня по-немецки. Ухмыляюсь похабно и отсекаю черепичную черепушку. Синий карандаш попробовал права качать, голландский, вестимо. Но показываю внушительно детский смехотворный кулачок, покажи, Колясик, ого! Соглашусь, недетский кулачок. Итак, карандаш - тушуется. Дескать, ничего против не имеем. Втискиваю пурпурный в узкий цинковый пенал и осознаю - карандаши разной длины. Заношу над их острыми носами канцелярский нож. Пищат. Смущают правдоподобным криком.
- а я? И я – карандаш? Карандаш ? Карандаш?! – пытливо изучает мое изможденное помятое лицо.
- Нет, Николенька, ты – маркер, - грустно улыбаюсь и стираю с его мраморного лба холодные липкие капли.
- а кто такой маркер? Чего он делает? – последнее Слово даётся с трудом, и он закашливается. Подношу фильтрованной – стакан наполовину Поллок - стакан наполовину Пруст.
- Маркер, Николенька, практически невозможно стереть, остаётся… навсегда… Не разговаривай. Береги Язык… Слушай дальше.
Глубокие суммарные сумерки. Застуженная канцелярная гостиная. Скоро появится Смотритель и проверит карандаши. Усмехаюсь. Луна облевала весь пол и теперь до Рассвета не соскрести. Спрашиваю : «доколе?» Отвечает: «доколет. Обязательно доколет… Подбежит и карандаш в грудину доколет».
- А как ты это всё придумываешь? – смущённо зажевывает уголок полосатой подушки.
- Это не я придумываю, это они меня придумывают, - странно усмехаюсь и рассеянно поправляю Николеньке лоскутное одеяло.
- Можно вас? – дерзко вызывает черный медицинский халат. Приподнимаюсь, выхожу в длинный Кривоколенный коридор. Интересуется, как состояние пацана. Это он так участие проявляет. Мнусь, развожу перчатками.
- Можно ну хоть как-нибудь облегчить участь отрока? – врачеватель удивляется моему вопросу. Когда используешь Высокий стиль, черный халат всегда завистливо удивляется.
- А что я сделаю ? я - всего лишь врач, - презрительно замечает чёрный халат, останавливая взгляд на уровне моего пояса.
Смущаюсь, говорю, мол, армейский ремень. А черный халат так странно произносит: «а меня твой ремень в последнюю очередь волнует». Молчим хладнокровно, наконец, черный халат участливо напоминает, дескать, у вас бо дщерь аще есть окромя.
А я рассеянно поправляю, мол, есть дочь да не растолочь. Делаю вид, что каламбур на редкость удачен. А врачун делает вид, что оценил мои потуги. Тем более через 14 лет дочку дальнобойщик собьёт. На Розенштрассе.
Теряется: «Отчего же дальнобойщик?», - и рукава вялые в нечистоплотные карманы прячет.
Со знанием событий отмечаю: «На то они и дальнобойщики, дабы сбивать». И с чувством Высокого интеллектуального превосходства оставляю халат в коридоре. Ибо одна прокурорская гнида через указанный промежуток Времени выпустит за примерное мудилу из Каменки, а тот в грузоперевозки устроится, а дочь моя лисички собирать вдоль трассы склонна.
- Вы бы хоть клоунов пригласили. Николаша, небось, и в циркуле никогда не был, - отчаянно кидает вдогонку.
- Читать стивена квина – преступление, а перечитывать – особо тяжкое преступление, - высокомерно через губу парирую.
- Но он не квин, он – квир! - обижается черный халат, а я умею обижать халаты.
Аккуратно прикрываю матовую дверь. За собой, Разумеется. Зашториваю титаническое окно. Жалюзи с нездоровой одышкой закрывают жаберные щели. Вывожу из строя камеру видеонаблюдения. Теперь я готов рассказать тебе последнюю историю. Слушаешь?
12.36. 13.10.18.