Грановский шел по разбитому шляху в пустой неприветливой степи. Осеннее солнце уже начинало заваливаться за край земли – туда, куда неизменно уходило оно каждый вечер, затем, чтобы утром снова взойти над миром и осенить его своим теплом и божественной любовью.
А ночью в небе зажигались звезды – эти далекие, удивительные лампады, сотворенные Господом Вседержителем для освещения лика земли. И бледнолицая луна блистала среди звезд, изливая на землю свой томный желтый свет, сладострастная и неверная – царица ночи.
Сколько же дорог было исхожено им по этой прекрасной Земле, сколько истоптано башмаков… и не всегда ведь его пути бывали прямыми!
Что ж, несть человек, яко жив будет, и не согрешит. И он – не исключение. Бывало все: и супружеские измены, и выпивоны… и еще кое-что такое, о чем даже совестно теперь и вспоминать.
И все-таки он чувствовал (нет, он был глубоко убежден в этом!) что не хуже всех прочих людей на этой планете. А если сравнить себя с некоторыми из них – то даже и лучше.
Откуда была в нем эта уверенность – крепкая, как скала? С каких далеких галактик прилетела и засела в сердце эта сладкая мыслишка о том, что он – особенный, неповторимый, не такой, как все прочие человецы?
Степь расстилалась перед ним – однообразная, унылая и, казалось, ей не будет края и конца. Не была ли она неким прообразом, некой наглядной иллюстрацией его жизни – серой и бестолковой?
Все весенние цветы уже отцвели, листья пожухли, дни становятся все короче, а темные ночи – длиннее, и мутное солнышко все реже проглядывает сквозь слезливые серые тучи… И шагать становится все тяжелее…
Скоро ль конец пути? Когда повстречается хоть какое-то жилье? Похоже, он снова сбился с дороги…
И вот, уже в сумерках он увидал на пригорке одинокую хату. Усталый, голодный, едва волоча ноги, он добрел до нее и постучался в маленькое подслеповатое окошко.
Никто не откликнулся на его стук. Грановский подошел к двери, толкнул ее, она открылась, и он попал в темные сени, а из них – в чистую опрятную комнату.
В комнате было светло и уютно.
У стола, покрытого белой скатертью, сидела женщина средних лет, осанистая, пригожая, с добрым лицом и карими ласковыми глазами. Рядом стоял Серега Бубенчик.
Грановский не удивился, увидев Бубенчика, хотя и знал, что тот умер уже много лет тому назад.
Он смотрел на своего старого школьного приятеля и снисходительно улыбался. Все такой же красавчик – наивный и бестолковый – каким он ушел из жизни в свои двадцать пять лет!
И воспоминания детства вдруг нахлынули на него.
Как-то разом вспомнилось все: и их далекие детские игры, и приключения юности…
Ах, как сражались они на деревянных мечах, героически отражая удары крышками от кастрюль – настоящие рыцари из романов Вальтера Скотта! И как бегали ловить рыбу на реку Кошевую, и купались, словно селезни, в Ковше за мостом, и гоняли в футбол…
А игра в прятки?
Сердце защемило, и что-то светлое, солнечное поднялось из самых сокровенных глубин его души.
Играли они у Сереги дома, в длинном темном коридоре без единого окна, и в их игре принимало участие три человека: он, Сергей и его двоюродная сестра Люда.
Двое прятались, а третий водил. И, найдя кого-либо, он должен был определить, кто есть сей человек и громогласно объявить его имя.
Больше всего ему нравилось искать.
Он двигался по коридору, в кромешной темноте, ощупывая стены. И вдруг его руки натыкались на чье-то тело… некто неведомый, таинственный, таился под ворохом одежды, висящей на вешалке, прикрепленной к стене.
Он раздвигал одежду и начинал исследовать тело.
Кто бы это мог быть?
А она стояла, опустив руки по швам – горячая, нежная и покорная. И он чувствовал на себе ее жаркое дыхание, и жадно ощупывал ее, и тискал ее упругую девичью грудь, и делал вид, что никак не может разобраться, кто же это – Люда, или Сережа?
И голова его уже пылала, и уплывала куда-то набекрень, и сердце билось учащенно и восторженно… И он все тискал ее, тискал и… недоумевал:
– Не пойму никак… Кто это? Ты, Серега?
Он знал, что Людка была влюблена в него и безмолвно страдала. Повзрослев, она стала красивой, фигуристой девушкой, и наверняка стала бы ему доброй женой. Однако их жизненные пути-дороженьки разошлись. Она вышла замуж за зубного техника, а он…
Но почему, скажите на милость, парни вроде него всегда ищут – и ведь находят же, непременно находят! – именно таких девчонок себе в жены, от которых потом – хоть в петлю лезь?
Бубенчик женился на милой и тихой таджичке с певучим именем Гулянда, смастерил ей сына (ибо в армию его не взяли из-за проблем с сердцем) и привез ее в родной Херсон из Нурека, куда его занесло ветром то ли романтики, то ли погони за длинным рублем. (Там шла ударная всесоюзная комсомольская стройка нурекской ГЭС).
Он же в это время проходил срочную службу в Йошкар-Оле и, когда явился после дембеля в Херсон, Серега уже выпивал изрядно.
Они частенько вели задушевные беседы.
Семейная жизнь Бубенчика летела козе под хвост, и Гулянда поставила ему ультиматум: или водка, или я. Серега колебался в выборе, но верх одерживала водка, и тогда жена объявила ему, чтобы он спал с бутылкой, коль она ему столь мила.
Бубенчик был возмущен этим до глубины души, винил во всех своих бедах супругу и считал, что это именно из-за нее он и вынужден пить окаянную.
Грановский подвергал резкой критике сию точку зрения и наставлял Бубенчика на путь истины и добра. А в качестве примера для подражания приводил свою скромную особу.
Разве он, как и Сергей, не водил козу, когда накатывало? Но головы ведь не терял! Учился в институте на вечернем отделении, работал инженером-экономистом – торил себе дорогу в жизни.
А его жена, Екатерина – она что, святая? Отнюдь. И у них тоже случаются ссоры. Но он же держится, как в битве под Москвой!
Вот и Бубенчику следует проявить свой характер: бросить пить – категорически и бесповоротно!
И чего тебе, собака, не хватает, витийствовал Грановский. Жена добрая, умная, красивая, растет чудесный сынишка, крыша над головой не каплет, токарничаешь на заводе и зарабатываешь так, что дай бог каждому.
Ты что же, сукин ты кот, хочешь погубить и себя, и свою семью? А о сердце своем ты подумал? Загнешься – и никто тебе не будет виноват.
Задушевные беседы эти протекали, естественно, в соответствующей обстановке – в какой-нибудь забегаловке или же поблизости от гастронома. И Бубенчик, под напором его аргументов, сдавался, начинал согласно кивать головой и, прикладывая руку к сердцу, торжественно объявлял, что сегодня он пьет уже в самый последний раз.
Гулянда бросила его. Возможно, всё можно было бы еще поправить, но Бубенчик с горя запил уже по-черному и однажды, упав под забором, перешел в мир иной.
И теперь они повстречались в этой комнате.
– Ну, вот видишь, – снисходительно улыбаясь, уколол Сергея Грановский. – Я же тебе говорил: не пей! А ты?
Лицо женщины почему-то омрачилось – словно на него набежала тень.
– Обожди… – сказал Сергей, поднимая палец к носу и глядя на Грановского очень серьезными глазами. – Еще увидишь!
Из этих слов Грановскому стало понятно, что его друг встал на путь искоренения своих недостатков и, похоже, намерен был удивить его своими духовными плодами. Было в его словах и еще что-то недосказанное, сокровенное. Но что?
Женщина поднялась из-за стола, подошла к двери в глубине комнаты и поманила Грановского к себе. Он подошел к ней, она отодвинула засов, открыла дверь и сказала ему:
– Ступай.
Грановский перешагнул порог дома, и его поглотила ночная тьма.
Засов задвинулся за ним – он ясно услышал его скрежет.
Теперь его окружал лес, и в его чащобах рыскали голодные волки. В любую секунду они могли наброситься на него и растерзать. Глазами он не видел ни леса, ни волков, ибо его обступала кромешная тьма, но чувствовал и лес, и присутствие кровожадных зверей каждой клеточкой своей кожи.
А в комнате было так уютно, так светло и хорошо!
Грановский забарабанил кулаками в дверь.
– Пустите! Пустите!
Грудь его разрывалась от ужаса и отчаяния.
Как же так?
Он, такой интеллигентный, такой добрый и хороший – и вдруг оказался в этой кромешной тьме?
Но он не хочет, он не хочет!
Друзья, я не хочу тут никого пугать, но это действительно страшно.