(Брату Сергею посвящается)
Часть первая.
Словами «это было очень давно» я уже неоднократно начинала свои рассказы.
И каждый раз казалось, что можно выбрать и другие фразы для первых строк.
Но если действительно, это было давно, то к чему придумывать дополнительное времяисчисление, когда описываемые события находятся далеко в прошлом?
Не буду оригинальной, начну, как всегда, с правды:
Это было очень давно.
Мой старший брат - балагур, весельчак, затейник, - не давал скучать в семье никому. Его идеи, которые мы с ним превращали в игру, а игру - в жизнь, были одна сумасброднее другой. Попрыгать со шкафа с импровизированным парашютом – это лишь крохотная крупинка нашего свободного воспитания.
Маму можно было понять: ей нужно было зарабатывать деньги на содержание двоих своих инициативных детей, от которых, каждый вечер, возвращаясь домой, можно было ожидать всего, что угодно, но только не примерного тихого времяпровождения, - и домой она приходила только вечером, уставшая и не слишком расположенная нас ругать или приструнивать.
Будучи младшей сестрой своего брата, я искренне считала, что он больше любим мамой, что ему больше доверяют, к его мнению прислушиваются, и уважают его, как личность гораздо больше, чем меня. Откуда такая моя убежденность взялась, была ли она ошибочной, и как ей удалось просуществовать со мной долгие годы, я не задумывалась.
Тогда не задумывалась. Вопросы пришли много позже.
Мелкие изменения, вносимые моей жизнью в нашу общую жизнь семьи, я почему-то считала несущественными, хотя целый ряд факторов указывал на то, что я ошибаюсь.
Меня уважали, с моим мнением считались, обо мне заботились, но мой эгоизм скрывал от меня все эти искренние проявления любви моих близких, принимая события как должные и ожидая чего-то большего, чем предлагала мне жизнь.
Я часто присутствовала в мальчишеских компаниях моего брата, где не принято было брать с собой младших сестер, ввиду ненадежности их молчания.
Пользуясь привилегией разводить костер с двух спичек, я могла позволить себе и просто молчать весь день, наблюдая за игрою мальчишек, и играть, во что-нибудь мальчишеское, если вдруг захотелось.
Таким образом, я помню терпеливое осваивание бросания маленького ножа на землю так, чтобы он непременно втыкался лезвием. Помню, как мы старательно плавили на кострах свинец и пластик, чтобы выливать потом из них разные причудливые фигурки. Сколько шрамов осталось на память на ногах всех участников – не сосчитать. Но мы неплохо проводили время.
Гораздо успешнее, чем мои одноклассники, в первом классе, решившие положить в костер что-то взрывоопасное…. Весь класс потом ходил по очереди к ним в больницу, навещая выздоравливающих.
Сейчас, вспоминая: куда только не засовывали мы свои носы, - я с ужасом понимаю, что маме лучше об этом было не знать, иначе никакие родительские нервы не выдержали бы и невыразительного рассказа из жизни одного нашего дня.
А рассказчики мы оба с моим братом были очень эмоциональные! Точнее, тогда я была уверена, что эмоционален и впечатлителен только он.
Мой стиль рассказчика напоминал манеры Снежной Королевы, или, скромнее сказать Снегурочки, по сравнению с яркими сочными описаниями моего брата
Ну, вот так я и жила, будучи уверенной, что скромно существую в тени его таланта и одаренности.
А присмотреться, что даже пресловутый костер никто из мальчишек не мог так сложить и разжечь, как я. И наверно, не случайно в их компании была всего единственная младшая сестренка? А понаблюдать, как он переживал и терзался, когда я очередной раз попадала в какую-нибудь аварию, и он нес меня каждый раз домой на руках, не смотря на усталость, и сбивчиво извинялся перед мамой, что недосмотрел… А как он потом старательно пытался научиться стойке на руках, которую я довольно легко освоила в спортивной гимнастике, а у него никак она не получалась. И как он гордился, что в подводном плавании моя техника была лучшей!
И как он всё время стремился быть выше меня! Это словами не описать!
Мальчишеская тяга: «быть первым, сильным, мужественным и ответственным за вверенную ему жизнь», - сквозила во всем его облике. Эту ответственность он бережно сохранил на всю жизнь. По отношению ко мне она выражалась с годами все строже и строже. Но это не помогало мне понять, что строгость обоснована заботой о моем будущем.
….Вернусь немножечко в прошлое.
Почему-то он хотел попасть именно в танковые войска. В принципе, это было понятно: ростик у него был небольшой, сам некрупный, кость не широкая, - в Армии он вполне мог служить и танкистом. Да его туда и зачислили….
…Почти…
…Утром, собрав немного вещей, и, на всякий случай, попрощавшись с мамой и со мной, он пошел по повестке в военкомат. Это было время, когда молодые люди в армии служили почти все. И это было нормально. Через несколько часов прибежал, буквально на минуточку, обрадованный, что его берут в танковые войска и отправление в два часа дня прямо с военкомата. На вокзале они будут только вечером. И мы можем туда подойти, проводить. Мама, конечно, расстроилась. Но неплохо «держала себя в руках».
Весь день мы не находили себе места, пока не приехали вечером на вокзал. Оказалось, что какое-то командование резко изменило все планы и мой брат распределен уже не в танковые войска, а куда-то, куда именно, не знает еще и сам…
…Я хорошо помню вокзал.
Уже ночь.
Майская.
Но на редкость холодная, пронзительная сырая.
Я пронырнула мимо охранников и нашла его среди кучи ошалелых от грядущей неизвестности парней. Он все улыбался и просил передать маме, чтобы она не беспокоилась. Я проныривала то туда, то сюда – передавая им друг от друга слова поддержки, чувствуя себя каким-то невидимым почтальоном, которого охранники почему-то не видят и не останавливают. Я помню, что все время напоминала ему одеть шапку, потому что на улице очень холодный ветер, а у него часто болели уши, но он все улыбался, утешал меня, что все хорошо, и шапку упорно снимал, стесняясь окружающих парней без головных уборов.
Пришла минута, когда их все-таки начали рассаживать по вагонам, и я уже не могла подобраться к нему достаточно близко. Расстояние между нами все увеличивалось, а мне никак не удавалось его сократить и между людьми протиснуться. В конце концов мы потеряли его из виду, и решили уже, что все, окончательно, когда он внезапно вынырнул в каком-то окне и улыбаясь, начал нам махать, чтобы мы уходили. Мы не уходили, пока поезд не скрылся из виду.
Было никак не уйти.
Казалось, что если стоять здесь, на перроне, то он вернется, и время изменит свой ход, что все будет как прежде. Но минуты шли, народ расходился, и ничего не возвращалось. И какая-то неведомая ответственность неслышно окутывала плечи, погружаясь в сознание, преобразуя его частично в ту роль, которая была отведена в семье старшему брату – весельчаку, балагуру, затейнику.
Для молчаливой младшей сестренки это была совершенно несвойственная ей жизненная позиция, обволакивающая ее тем сильнее, чем дальше бежало от отъезда старшего брата, время….
Часть вторая.
Прошло много лет. Брат давно отслужил в армии. Но так и остался военным. Фактически, домой он не вернулся, потому что у военных жизнь подчинена приказу: куда направили, там и служит. Женился. Вырастил двоих сыновей. Все нормально, в общем-то…. Жизнь, как жизнь, интересная, насыщенная событиями.
…2008 год. Младшая сестренка.
….Длительный тяжелый больничный….
…Это кошмар какой-то! Так совершенно нельзя болеть! Болеть нужно иначе: ну немножко прихворнул, ну потемпературил, если очень уж захотелось, но не так же!
Все плывет и качается. Земля упорно отказывается держать вертикальную ось. «Да когда ж это кончится?» - вопит измотанное сознание, пытаясь схватиться хоть за какой-нибудь ориентир расплывающегося в руках пространства…
«…Это кармический год, год, когда твое кармическое животное судят, когда каждый твой шаг, каждая мысль, каждый поворот головы подвергается осуждению. О каком таком понимании идет речь? Ты в своем уме? Здесь судят тебя и твою жизнь, а не тех, кто тебя якобы не понимает…» - так выразился какой-то астролог в своей статье.
О том, насколько он был прав, даже представить себе было невозможно! И январские нагрянувшие из ниоткуда неприятности и чудовищные потери, уже в началу лета казались удовольствиями, по сравнению с тем, что последовало за ними.
Я все убеждала себя и убеждала, что это не навсегда, что год все равно закончится, каким бы длинным он ни казался, и хоть что-то, но из жизни удастся, может быть сохранить. Все боролась и держалась, уговаривая и себя и родных, что это пустяк, что я выкарабкаюсь….
Не веря, впрочем, ни на минуту, что мне это удастся, прекрасно осознавая, что мои возможности не безграничны и резерв израсходован уже давно….Но кому из родных я могла об этом сказать, чтобы они не взвалили на себя вину за происходящее?
Да никому…Я все карабкалась и карабкалась по невидимому склону, а он все осыпался под слабеющими пальцами и осыпался…
…И кто бы мог догадаться, что в это время мой старший брат, весельчак, балагур затейник, начнет войну с болезнью тоже….
…Голова кружится и не соображает, но нарастает какая-то смутная тревога, места себе не найти. Нужно действовать, времени мало. Я старательно пытаюсь настроиться на волну моего старшего брата, но с таким же успехом я могла бы попытаться попрыгать сейчас в высоту – когда и стоять едва могу ровно. Раз за разом, попытка за попыткой, силы иссякают прежде, чем я успеваю вспомнить его лицо, но снова и снова утыкаясь взглядом в пространство, я ощущаю, что не удается ничего изменить. Ни-че-го.
Все происходит иначе.
Кармический год!
Год, когда тебя судят! Каждую твою мысль, каждый шаг, каждое действие выворачивается наизнанку и выглядит оно для окружающих совершенно иначе! И все действия напрасны, чтобы не сказать: «губительны»
Прекрати действовать! Но как? На карте жизнь моего брата! Послушайте же! Вы слышите меня? Я не прекращу своих попыток его спасти!...Или дайте мне эту возможность или я создам ее самостоятельно!... Но ничего не получается…. Все шиворот-навыворот…
Настойчивость оборачивается отключенными телефонами и непробиваемой стеной молчания…
Воскресенье.
Странное ощущение невесомой накидки, опускающейся на плечи в виде ответственности за жизнь мамы. Картинка вокзала. Проводы старшего брата в армию. Несвойственная для молчаливой младшей сестренки жизненная позиция балагура, весельчака, затейника. Это привычная роль старшего брата. Но теперь ее нужно играть мне. Потому что он уезжает в армию. Вокзал…. Поезд, который не возвращается. Как ни смотри ему вслед: только рельсы, тянутся бесконечным хвостом за вагонами…
Улыбка за вагонным стеклом. Мягкая: «Не беспокойся. Все хорошо. Успокой маму!».
…Это было днем в воскресенье.
…Утро….
Понедельник.
Телефонный звонок.
Рановато для звонков.
Мама.
«Сегодня ночью Сережа умер…Похороны завтра…»
…Кармический год? … Проводы в армию? Уехал? Навсегда?....
…А перед глазами улыбается его лицо и в ушах весь день звучит песня, сочиненная им на окончание военного училища, посвященная разлуке с друзьями:
«Четыре года мы в училище сидели,
Плечом к плечу, как в бой, шли в кухонный наряд.
Носили серые курсантские шинели,
И свысока чуть-чуть смотрели на девчат.
Припев:
Но не забыл о нас Министр Обороны,
За это мы теперь благодарим его.
Мы долго ждали офицерские погоны,
И, наконец, друзья, дождались своего.
Теперь корабль уйдет в далекие просторы,
Иль самолет взлетит, чтоб трудный путь начать.
Перенесут они через моря и горы
Едва заметную ВОСОвскую печать.
Припев:
Ну, так давайте же полней нальем бокалы.
За нашу дружбу выпьем вместе все до дна.
Куда бы нас судьба потом не разбросала,
Хранить ее: она у нас на всех одна.
И как ни грустно нам, ребята расставаться,
Давайте ж этот миг запомним навсегда.
Мы офицеры, а ведь это значит, братцы, -
Во все концы страны – на долгие года.
Припев:
И будем мы служить в краю своем далеком,
Нести свой крест не для чинов, не для наград,
И будем вспоминать как будто ненароком
Такой неблизкий, но любимый Ленинград.»(С)
Январь, 2009 г., Матросова Елена(Velen)