Рассказ Жюли произвел на Маринетт, несомненно, сильное впечатление. Однако и там по-прежнему оставалось множество неясностей и белых пятен. Стало очевидно лишь одно: все тайны "Белой камелии" берут свое начало именно в пугающем темном коридоре, ведущем к малой сцене. Маринетт не верила, что в происходящем замешено присутствие неких потусторонних сил, однако понимала одно: чтобы окончательно постичь тайну ныне скрытой от посторонних глаз малой сцены ей необходимо расспросить старожилов театра.
Конечно, спрашивать пожилых корифеев сцены, почти что ушедших на покой и появляющихся в театре лишь в дань уважения, юная девушка не решилась. Да и времени у нее на это не было из-за постоянных репетиций. А вот консьерж, тот самый, кого она здесь увидела раньше всех в день приезда, как раз годился для хранителя воспоминаний, ведь он точно работал в театре не меньше десяти лет. Взвесив все "за" и "против", Маринетт в один из дней специально пришла в театр на час раньше и направилась именно в его конторку, крохотную. но уютную комнатушку недалеко от главного входа.
К счастью, консьерж оказался на месте. Увидев юную актрису, мужчина улыбнулся:
- А, мадемуазель Бежар, наше новое открытие? Какими судьбами?
- Здравствуйте, Гаспар, мне бы хотелось расспросить вас о прошлом этого театра, ведь, насколько мне известно, вы один знаете о "Камелии" практически все.
Лесть удалась, и довольный консьерж с удовольствием предложил девушке присесть, после чего начал рассказ:
- Что ж, вы правы, мадемуазель, я работаю здесь с самого основания театра, уже шестнадцать лет. Ведь вам известно, что "Белая камелия" прежде была чем-то вроде брошенного дома аристократа, который уехал в другую страну и не вернулся. Он был весьма эксцентричен и также имел домашний театр, в котором играл сам вместе с друзьями, и те самые остатки любительской сцены и сделались основой нынешней. Пускай и наш прежний директор, упокой Господи его душу, и переделал здесь практически все.
- Простите, вы сказали прежний директор? Вы имеете в виду Огюста Летурнье, не так ли? - спросила Маринетт, чувствуя себя как на иголках.
- Да, именно его, мадемуазель. А что, вы были знакомы?
- О нет, но я видела его фото в коридоре у гримерных.
- Да, оно там висит, какие-то еще должны быть в архиве... Я бы вам показал, но не сейчас если позволите: пока отыщешь от него ключи, Рождество настанет.
- Но вы можете это сделать, верно?
- Могу, но если позволите, ближе к вечеру постараюсь найти нужный ключ.
Девушка улыбнулась.
- Премного вам благодарна, мсье. А скажите: в этом театре всегда была лишь основная сцена, ведь во многих существует и малая, для репетиций и не столь масштабных постановок...
Консьерж ненадолго задумался, затем хлопнул себя по лбу и сказал:
- Да, конечно же! У нас тоже была такая, да только она не используется вот уже три года.
- Со смерти мсье Летурнье, вы хотите сказать?
Мужчина вздохнул.
- Да, именно так. Это была большая потеря для всех, кто тогда здесь работал. Никто не ожидал, ведь он был еще совсем не стар...
- А что с ним случилось?
- Тиф. Всего лишь несколько дней - и мы проводили его в последний путь на кладбище св.Маргариты. Жаль, право жаль. До пятидесяти лет не дожил человек, посвятивший свою жизнь служению искусства. А потом появились новые господа, конечно, может, обладающие более влиятельными связями, вот только... - его голос перешел на шепот, - скажу вам честно: даже я, далекий от высокого человек, вижу, что они не понимают здесь ровным счетом ничего, один наш мсье Дежердом все и тянет на себе, точно священный верблюд. И не дело это, мадемуазель, ох, не дело...
- Я это понимаю, но кажется, мы отвлеклись от главного моего вопроса: получается, малую сцену с тех самых пор не используют? Ни для спектаклей, ни для репетиций?
Гаспар нахмурился, после чего несколько задумчиво произнес с отстраненным взглядом:
- Нет, последнее представление на ней было в конце 1922. А после смерти Летурнье проход туда вовсе закрыли.
- И больше там никто не появлялся?
- Не думаю.
- Но попасть туда сейчас еще возможно, так?
Видимо, настойчивость Маринетт уже начала порядком раздражать консьержа и тот торопливо сказал:
- Мадемуазель Бежар, прошу, давайте не сейчас, у меня еще много работы. Вечером так и быть: отыщу ключ от архива и пропущу вас туда, чтобы вы увидели старые афиши, может, на каких-то еще и указана так интересующая вас малая сцена, но сейчас на ней лишь пыль и паутина, не сомневайтесь! Всего наилучшего!
Покинув конторку, поспешно говоря слова благодарности, девушка осталась в замешательстве. Всю репетицию она так и не смогла выбросить из головы навязчивые мысли, из-за чего постоянно казалась отрешенной, в том числе во время сцены допроса своей героини, что не могло не быть незамеченным. Дежердом сделал ей несколько резких замечаний, напомнив, что "спать или задумываться надо дома, а не в храме искусства", и в итоге завершил все на втором акте, не дойдя до финала. Маринетт чувствовала себя виноватой, но с другой стороны радовалась, что теперь у нее больше времени на самостоятельное расследование. Начав на первый взгляд незатейливый разговор со своим партнером, игравшем в пьесе главного судью, девушка плавно перешла с вопросов об образе к тому, где именно похоронен прежний директор театра, ведь мсье Тиссе точно должен был об этом знать. И сразу же получила ответ: на кладбище св.Маргариты его могила находится в правой стороне приблизительно в шестом ряду. Надгробие простое, овальной формы, но рядом находится маленькая мраморная скульптура Мельпомены, как знак его ремесла при жизни. Теперь девушка точно знала, что ей нужно искать.
* * *
Дорога на кладбище св.Маргариты не была слишком длинной, однако недавно прошел сильный дождь, и все дороги и тротуары были буквально залиты водой. Решив не дожидаться переполненных автобусов, Маринетт отправилась пешком, радуясь, что обула на сей раз туфли без каблуков. Несмотря на то, что ее рабочий день завершился раньше, когда она добралась до кладбища, на город уже начали опускаться сумерки. Опасаясь, что в темноте ей точно не найти нужной могилы, девушка торопливо направилась в правую сторону, едва закрыв за собой калитку.
После дождя на кладбище все дышало тишиной и влагой. Другие посетители Маринетт не попадались, отчего она облегченно вздохнула. Девушка не верила в призраков и живых мертвецов, хотя и была из провинции, где подобное считалось неотъемлемой частью фольклора. И все же в обители усопших ей было не по себе, еще страшнее, чем на сцене, когда везде погашен свет, и видны лишь глазницы пустых лож и кресел в них. Хотелось как можно скорее покинуть это место и вернуться домой.
Внезапно Маринетт показалось, что она нашла то, что искала. Приглядевшись, девушка поняла, что так и есть: всего в нескольких метрах от нее было то самое овальное надгробие с античной фигуркой в тунике, держащей в руке маску. Мельпомена! Это она! Значит, именно там Огюст Летурнье и нашел свое последнее земное пристанище.
Маринетт уже собиралась подойти ближе, как вдруг ее ноги точно приросли к земле, и она не могла пошевелиться. Словно из пустоты неподалеку возникла тоненькая фигура женщины, облаченная в черное, которая двигалась к той самой могиле. Ощутив необъяснимый, почти ледяной страх, Маринетт спряталась за памятником в виде большого ангела, молясь, чтобы ее не заметили. Но неизвестная смотрела вниз, не глядя по сторонам. С такого расстояния, да еще в полутьме, девушка не могла разглядеть ее лица, которое, к тому же закрывала траурная вуаль со шляпки-таблетки. Фигура подошла к самой могиле, после чего опустилась перед ней на колени и положила к памятнику букет красных роз, которые до того бережно прижимала к груди. Маринетт видела лишь ее тонкую руку, затянутую в черную перчатку, которая прошлась еще раз по лепесткам цветов. Было очевидно, что эта женщина знала мсье Летурнье, и очень близко. Она могла бы многое рассказать Маринетт. С такими мыслями девушка, хоть и с опаской, все же решилась покинуть свое укрытие и подойти ближе. Но стоило ей лишь слегка окликнуть неизвестную, как та резко поднялась и начала очень странно уходить, оставаясь лицом к Маринетт, словно плывя по воздухе. Она уходила то спиной вперед, то как-то боком, но довольно быстро, вскоре превратившись в неясный силуэт, затерявшийся у ограды. И девушка вспомнила, что прежде уже такое видела. Та самая тень, следившая за ней с театрального балкона, двигалась также. Значит, это она и была?..
Убеждая себя, что это был не призрак, а просто странно передвигающийся человек, Маринетт наконец подошла к могиле. Да, на надгробии четко можно было прочесть имя бывшего директора театра и годы его жизни, он умер в сорок семь лет. Но кто мог навещать его могилу и оставлять там цветы? Вдова? Это предположение Мари отвергла сразу же, потому что на соседнем памятнике читалось именно ее имя. Мадам Летурнье умерла на шесть лет раньше мужа, и возле ее надгробия неизвестная тоже положила розу, но лишь одну. Спустя несколько минут стало совсем темно, и Маринетт была вынуждена уйти.
Но она вернулась не к себе домой, а в театр. Почему? На этот вопрос девушка и сама не могла дать четкого ответа. Причем она направилась именно в общую гримерную, но, конечно же, не обнаружила там ни Николь, ни Анны, ни Жюли. В отчаянии девушка села на стул и прислонилась плечом к стене. Она просидела так около четверти часа в полном молчании, будто чего-то ждала, как вдруг... Из соседней комнаты вновь послышались звуки музыки, кто-то снова играл на фортепиано. Но на сей раз это и игрой сложно было назвать, лишь повторение четырех нот, начиная со средней октавы и выше: До-Фа-Си-Ми.
Неизвестный играл эти ноты снова и снова, точно разучивая гамму, лишь изредка меняя тона. Он повторял и повторял четыре печальных звука, как будто потерял счет времени. Маринетт неосознанно принялась считать, сколько раз странная игра повторяется. После пятидесяти семи ей сделалось не по себе, словно она оказалось в плену этой зацикленной, точно на пластинке, мелодии, без которой словно уже не существовало ничего. Но самым страшным было другое: мысль, что будет, когда играющий наконец закончит. И едва девушка об этом подумала, как все стихло. Едва подавляя в себе крик, Маринетт бросилась прочь из гримерной, буквально столкнувшись с консьержем.
- А, вот и вы, мадемуазель, - улыбнулся он, - благодарю, что подождали. Я решил отдать вам афиши и фото тех лет, все равно они больше никому не нужны. Теперь можете хранить их у себя.
С этими словами Гаспар протянул девушке толстую папку. Дрожащими руками взяв ее и прошептав "Спасибо", Маринетт припустилась домой. Лишь на пороге квартиры силы ее оставили, и девушка опустилась на пол, переводя дыхание. Будучи почти на грани обморока от минувших потрясений, Маринетт, тем не менее, скрепилась и добралась вместе с папкой до дивана. Там она и решилась ее открыть.
Афиши десятилетней давности оказались не слишком интересны, хотя визуальные решения спектаклей, судя по ним, были весьма необычные. Кроме подписи "малая сцена" Маринетт все равно бы не поняла разницы. Поняв, что там она не найдет ответов на свои вопросы, девушка принялась пересматривать фотографии. И снова ничего существенного: старые актеры в период молодости и красоты, еще неиспорченная жизнью примы Мадлен, кажется, вновь то самое фото прежнего директора, как и на стене в коридоре...
Маринетт уже собиралась все бросить и идти спать, как вдруг со дна папки выпало еще одно, последнее фото. Девушка взяла его в руки, поднесла ближе к свету и... Ахнула.
На нем был вновь покойный директор театра, но не один. Рядом с ним стояла та самая маленькая девочка-подросток с большими глазами и лицом в форме сердечка, которую Маринетт уже видела в театре. Только здесь она была младше на несколько лет. Осознав, что наконец стоит у разгадки, Маринетт посмотрела на оборот фото и прочла надпись, сделанную от руки: "Огюст Летурнье с дочерью Шанталь. 1920 год."
"Так вот оно что! Значит, она его дочь? Тогда понятно, почему она может спокойно ходить по театру, где захочет, никого не боясь! И она же, видимо, была сегодня на кладбище, возле могилы родителей."
В пользу этого говорило и то, что на обоих надгробиях стояли надписи, на которые Маринетт поначалу не обратила внимание: "Любимой жене и матери" и "Возлюбленному отцу". Теперь все стало ясно.
"Итак, у покойного мсье Летурнье была и есть дочка. Ее имя Шанталь. Постой-ка. Шанталь Летурнье... Значит, ее инициалы... Нет, нет, не может быть!"
По телу Мари вновь прошелся холодок, она резко отбросила фото от себя, словно боясь пораниться. Ее глаза расширились, а губы беззвучно прошептали:
- Так вот кто ты, таинственный Ш.Л.