Прихожая застала его врасплох. Крючок - законная вотчина юбочного зонта ("under my umbrella") - вынужден теперь нести ярмо медных зазубренных ключей. Антон Леонидович нерешительно взглянул на клубок замоченных бумерангов в фиолетовом тазу и скоропостижно перевел взгляд (переводной дурак?) в другой угол спичечного пенала ("коридор кончается циферблатом"). Швабра в отсутствие хозяина устроила камерный пикник и развалилась по-барски продольно в собственном неприятии упрощенного пространства. Мужчина не может перешагнуть через живое существо, о чем решительно заявил бабуле в нежном трехгрошевом возрасте. Внезапно представил мировое горе (как бы оно не выглядело) и стало не то, чтобы тоскливо, но и не радостно. Швабра - до одурения салатовая, пластиковая, индивидуальная швабра не должна стать жертвой на пути его строгих страстей, пережеванных желаний. Нельзя просто взять и перешагнуть швабру. Подумаешь, захотел обосноваться в своей квартире Антон Леонидович Непробочкин!
В энном месте у него появился зуд, но не в том, о котором грезит испорченное сознание беглого обывателя. - Так почему бы и не решиться? - усмехнулся бесполый равноотстранённый, прежде всего от себя, голос за любой из влажных стен частного кустарного восьмигранника. "Содрогаюсь", - содрогнулся Антон Леонидович, и потный расслоившийся двойник в амальгаме скрипичного комода протер у Непробочкина под пирамидальным плоскоступенчатым носом струю навозного, сгущенного, пористого вещества, - в общем всего того, что так презирал Антон Леонидович к своим 28-ми дефис 28-ми с половиной годам собственного предметного существования. Досада отбросила прописную "Д" и заставила человека отступить за порог, за рубеж, за кон. И он уже переваривается в кислотной утробе могилевского лифта.
К underground'у мужчина прокладывает маршрут болезненно, нелицеприятно. С балкона натянутого кожаного барабана Площади Лежания на него взирает накрахмаленный неумолимый сюртук. - Мерзавец, - тревожно бросает Непробочкин сюртуку, когда тот занимает соседнее с ним место в отправляющемся сытом вагоне. - Так почему бы и не решиться? - гортанный звук, то ли булькающий, то ли хлюпающий, заставляет мужчину взглянуть на скрытый органзой кадык. - Решиться на что? - уточняет Непробочкин у визави, а сам косится на старуху в черной вуали напротив. - Напротив, - кивает остроносый сюртук на женщину под черной вуалью. - Ткань – несколько старомодна, - отшучивается Антон Леонидович, - но ничего скверного я в ней не вижу. – Разумеется, вы ничего не видите..., - укоризненно качает смуглой головой печальный голос, - Скрыто от твоих глаз, - сюртук грустно молчит, - Ибо ты в (...), - последнее слово съедает рессорный шум, и оттого оно помещается в круглые металлические скобочки. – Но… – и здесь предложение абсолютно непроницаемо, ибо подавлено механическими машинными звуками, - возражает Непробочкин. - Боль, тоска, отчаяние, отчуждение, скверные мысли, которые посещают тебя в последние 7 лет, разве опровергают мой тезис? – парирует сюртук.
Антон Леонидович пробует рассмеяться, но смех выходит нарочитым, праздным, бытовым. - Может быть, у неё супруг почил? Может быть, она спит? - бесславно цепляется Непробочкин за любую жалкую, бездарную версию. - Спит, говоришь? - и собеседник пылко бросает пригласительный жест на нутро вагона, заполненный... Господь Всемогущий.... старухами в черной вуали. - Так значит, спят? Они-то? они никогда и не просыпались, - горько усмехается сюртук. Мерно покачиваясь в такт сталелитейной махине, старухи скрестили на покатом блестящем брюхе фрагментарные острые лапки в темных лайковых перчатках.
- Так это же прямоговорение, - упрямо возражает Антон Леонидович, - Вы даже выводов особенных не делаете, а только утверждаете вещи, так сказать, кидаете, ставите меня перед фактом... - А ты, цыпленок, сам... выводы сделаешь, - ухмыляется сюртук. Антон Леонидович пыжится разглядеть черты лица визави, но - тщетно. Легче подойти к тучной окаменелой старухе и скинуть с неё вороную ломанную вуаль. Равно открытию постамента малодушному медийному лицу - пурпуровая материя без сопротивления спадает (сопромат? Компромат?), и ты убеждаешься, как в сущности, одни бюсты повторяют другие, только у них и общее - отсутствие конечностей (Багратион, Багратион, повернись ко мне лицом, а к ТЮЗу тощей грузинской задницей!)
Антон Леонидович праздно улыбается и не улавливает запаха изо рта собеседника, даже несколько в диковинку, ведь у амалии натальевны, допустим, равно смердит из верхней пасти, как и с нижней. А у ирины ириновны из уст перегной свежий парами ядрено пышит, (силос - невыносим) рыжие муравьи былинки, тростинки и перевёртыши растаскивают, убоясь конца дома своего, конца истории, конца Рта. Оттого ли в небезызвестной притче раб принес хозяину с рынка самое дорогое - телячий язык, и оно же - самое дешёвое. Не оттого ли? Возможно, и оттого... Тем и опасна область вероятного, она же суть невероятное, что негоже распаляться на вербальные версии, держи их на прицеле, но не замай! подчиняй Разуму, ибо Язык дан, дабы решиться. Стало быть, отчего не решиться?
- Сударь, вы - в прострации, - озабоченно замечает сюртук. Антон Леонидович силится опознать визави, но что он, собственно, разберёт в плоском тумане, в еженощно сменяемых чертах имеющего Язык, но рта неимущего? Взор незнакомый сокрыт от Непробочкина фиалковыми авиаторами, самым холодным мраморным образом отражающих пугливое заискивающее выражение. Вырождение? Поиск смысла в своей бессмысленной основе, непереводимое на речь носителя. Язык - язва. Язык - как отработка Кармы. Карманный камень, заставший врасплох адресата! Язык, не приемлющий Речь и Речь приемлющий. Вечное "сейчас" и ужаленное "уже". Речи скованный антагонист, собачья бирка. Урна утра и урна заката. Почва для пилотного пиона. Для пробы Непробочкина... Ибо дан Язык во Свет, но канул во тьму, по бездействию своему, по отсутствию живых желаний, но по наличию желаний животных, жадных до злобы исступленной, до бунта бурого, бунта будущего, но не Грядущего. Аще и бысть пусту...
- Решайтесь, имейте Мужество в себе, покуда изваяния есть истуканы, - вкрадчиво, мирно, чисто и торжественно возглашает сюртук - бурый, сюртук - малиновый, сюртук - буравчатый, - Покуда сморщенные линии, ломаные черты намалеванных лиц сидящих застыли в нечленораздельном крике. Но Антон Леонидович путается, гнушается собственным невниманием и, сказать ли, подличает..
- Вы ещё и подличаете, - печально укоряет человека сюртук, но нет укоризны в тоне оном, нет смущения и осуждения. А что Есть? Есть всё остальное.
- Дай мне визитку, быром ! Резко давай. Не шифруйся, - огрызается Непробочкин, ибо страх наводит (в высшей степени он так полагает) дерзкой противоестественной речью персональной. Для речи персональной паства нужна, и пастырю надлежит бысть смиренному, у Непробочкина паства же на уме, а паста триколорная на губах, Язык не дорос лицам при исполнении указывать = азы раздавать (в первый раз использую знак равенства. Главное, чтобы знак меня не использовал).
Сюртук изящно, картинно протягивает ламинированную карточку со следующим кодовым номером: 8-119-739-67-02. Допустим. Эффект числа ясен ипохондрическому нервическому сознанию Непробочкина. А эффект Слова? Понятен или нет? Должный ли эффект? Ну (Три вопросительных знака. Да ну! знак - один, просто размножен, самоповторяемая система).
Мужчина натягивает на рыбьи капиллярные теннисные мячики (капроновые носки) очки перевёрнутые пики ("Goodbye, yellow Brick road!" ), да считывает имилию сюртука, поскольку у каждого сюртука наличествует имилия. В идеале, по крайней мере… Бледнеет («И се конь – блед!»), роняет лощенную блестящую визитку. Пасмурная старуха слева тяжело подымается, к ним судорожно направляется. Сюртук вырубает вуальщицу. Непроницаемая старуха невозмутимо семенит к Непробочкину. Сюртук лишает сознания сокрытую. Испачканная замызганная сладострастная старуха тоскливо подбирается к Антону Леонидовичу. Сюртук останавливает порченную. Смоляная зачумленная старуха безотрадно приближается к мужчинам. Сюртук применяет известный метод. Что же получается, старуха – ствол, прогнивший, изъеденный червем аспидным. Так получается?
Непробочкин мчит (в бричке разумеется) по ватному вязкому проспекту, мимо Мозгоеда, мимо Площади Лежания (и лежбище моржей, моржов, мажордомов салютуют ему пульпитными бивнями), спешит в альков домашний, попутно обходя швабру салатовую и плюхается в забытьи. Всю ночь шеренгами маршируют предвзятые сморщенные дамы с черными подкрашенными пиковыми губами от Адмиралтейства до Всадника перед Лаврой, останавливаются, нерешительно разворачиваются и уходят в пасть судоверфи. Душно Антону Леонидовичу, смурно. То отбрасывает покрывало, то натягивает. Вскрикивает, сокрушительно опускает чугунные кости на разлинованный линолеум, тут же запутывается в сморщенном белье. Уставился так трогательно в дремучее трюмо. Ан нет! Потный двойник не отражается в малахитовой ряби. Завеса - сетчатая, ванильная поволокой затмила взор. Пробует кричать – не может губами шевелить, пробует встать, но, как нарочно, складки ажурные траурные мешают ходу. Дотягивается до столешницы, визитку оброненную ищет, но оная в тазике фиолетовом плавает, извлекает….а номеру-то не бывать! Стерт темными грязными водами! Оледенел. Оробел. Опростоволосился. Или… можно разобрать числа…. Определенно да. Их стертые едва нанесенные контуры расплываются в пелене нависшей ткани. Пробует вуаль снять, но вросла тесемкой в лоб! Потеет, консервируется, истончается под синтетикой Антонина Леонидовна Непробочкина. Мир через малярийную сетку. Картина, изрешеченная кромешными квадратами, клеточными циркулярами. Пасечница без пасеки. Рот без Языка. Визитка без визита…»
- «Если бы у бабушки были внешние половые органы дедушки, она была бы дедушкой. Поэтому… что там говорить…. », - ехидно замечает Владислав Владиславович и откладывает отсыревшую рукопись в сторону. Но бумага сворачивается в дуду, поэтому мужчина вынужден придавить ее медной статуэткой плосколицего усатого всадника, оседлавшего черно-белого тяни-толкая.
- Кажется, здесь несколько о другом сказано, - поморщил нос Песочник и тут же горячо добавил, - Хотя теза о смерти автора…
- Но мы-то с тобой еще живы и даже моцион планируем совершить, - жестко перебивает Песочника и настоятельно рекомендует открыть окно: «Настоятельно рекомендую открыть окно. Склеп мне тут устроил…. ничего с тобой не поймешь… каждые сутки свои прибаутки».
Вздыхает адресат-носитель Речи и направляется к парчовой изразцовой портьере, ниспадающей рулонными римскими шторами, являющими собой некий уравновешенный элемент оттеняющей и отягощающей ткани. Контрастная подкладка вводит Песочника в заблуждение и на некоторый момент позволяет человеческому уму увлечь себя игрой в эстетические вариации драпировок. Но Песочника не так легко сбить, что называется, декором. И потому весь этот ансамбль из ткани-компаньона и ламбрекена мало заботит мужчину. Крючки и люверсы наконец поддаются (как им не поддаться, право) и… являют за окошком плотные строительные леса, обернутые черной маслянистой пленкой. Песочник смущенно улыбается и оборачивается к Владиславу Владиславовичу, методично обтачивающего однообразные рифлёные карандаши в проеме зеленеющей статуэтки близорукого раздухарившегося наездника.
12.09.18-14.09.18.