Гусар Николай I не любил за их шумливость и вольнодумство. Когда русский посол при венском дворе граф Татищев подарил ему серого королевского пуделя с роскошной гривой, то Государь, не долго думая, назвал пса Гусаром. И не ошибся, поскольку собака быстро освоилась, весело носилась по дворцовым анфиладам, внося сумятицу в строгий и унылый порядок императорского дома. То, что Царю не нравилось в людях, он с радостью прощал шельмецу пуделю. И вскоре, Гусар стал всеобщим любимцем. достаточно сказать, что маленькие царевичи почитали за счастье улечься на его подстилку и доверить себя безудержной собачьей ласке.
Пуделю Гусару прощали всё, а вот гусарам-гвардейцам спуску не было. Николай Павлович прибыл к ним на смотр в скверном настроении - накануне дошли новости из Парижа. Французский щелкопер маркиз де Кюстин опубликовал в Париже книжицу "Россия в 1839 году", в которой выставил всю русскую жизнь на посмешище, обнаружив на всю "немую нацию" одного "образованного и независимого в суждениях человека". И кто же удостоился столь высокой чести? Сумасшедший философ Петр Яковлевич Чаадаев! Бывший лейб гусар и адъютант командующего гвардией, автор скандальных "Философических писем", внёсших сумятицу в общественное мнение.
"Чаадаев! Да разве только он. Тут их целая вереница - гусарских вольнодумцев: от партизана Давыдова и дипломата Грибоедова до поэта Лермонтова. Не успеешь успокоить одних, как другие на рожон лезут! Не о службе думают, а красуются и умничают! ",- раздражался император, наблюдая за эскадронами, гарцующими на белых лошадях, в расшитых золотом красных доломанах, ментиках и киверах.
Собственно говоря, и придраться то было не к чему: кони и люди обучены, амуниция подогнана... Вот только не доставало лейб-гвардейцам парадной строевой вышколенности (ровности в движениях, точности в ломке фронта и заездах, какие были в европейских армиях). Лез из русского гусара размашистый, удалой характер, который под австрийским шитьём не спрячешь. Для боя эта особенность была прекрасна, а в строю мешала.
Николай I полагал, что армия нужна в государстве для поддержания внутреннего спокойствия, а также как образец организации и дисциплины. Сынам и внукам героев 1812 года такой подход претил, поскольку в них ещё не угас воинствующий пыл наследников Суворова. Всем своим видом гусары демонстрировали пренебрежение к уставным порядкам и готовность к великим делам на полях сражений. Как будто споря с императором, лейб-гвардейцы перестроились и развернулись в учебную атаку.
Но тут произошла конфузия: на правом фланге в размашистом карьере споткнулись две лошади - случился завал, в котором пострадал десяток всадников. Искалеченные лошади лежали на боку и хрипели, а их выпавшие из седла хозяева, тёрли ушибленные места, с ужасом ожидая вселенского разноса.
Николай Павлович досадливо произнёс: "Вот мерзавцы! Только форму за казённый счёт справили, в приличный вид их привели... А они - франты, напомаженные, ничего не берегут и забот не знают!" Император обернулся к адъютанту и коротко приказал: "Командира полка ко мне." Долго ждать не пришлось. Бравый вояка-кавалерист барон Антон Евстафьевич Энгельгардт за спинами прятаться не привык, всё же ветеран Отечественной войны и георгиевский кавалер. Разговор предстоял тяжёлый, но выручил игривый пудель. Пёс заступился за гусар - подбежал к хозяину земли Русской и лизнул его царственную руку. Николай I от неожиданной ласки подостыл, крепких слов решил не говорить, а только коротко распорядился:" Извольте, генерал, приказать, чтобы Ваши подопечные казарм в этом месяце не покидали. Я думаю, что без балов и выезда в Петербург им проще будет усидеть в седле".
Домом для лейб-гвардейцев было Царское Село. Там ещё при Павле Петровиче начали строить отдельный казарменный комплекс, отсекавший военного человека от разлагающего влияния светской жизни. Гусарский монастырь строгостью не отличался, но приказ "не покидать казарм" кавалеристы нарушить не могли. Все июньские дни напролёт лейб-гвардейцы проводили на манеже и на плацу, кляня нерадивых сослуживцев за случившийся казус. Единственной отдушиной для офицерского сообщества оставались белые ночи, позволявшие им зазывать цыган и дам к себе. Дамы поначалу робели, но вскоре освоились и стали прежними ветреными музами гусарской романтики.
Начинался вечер игривым полонезом, в котором гусары отбивали дам друг у друга. Кавалер, оставшийся без дамы, подбегал к первой паре и, хлопнув в ладоши, отбивал даму себе. Освободившийся танцор устраивал охоту за следующей парой, надеясь её разъединить. Разгоревшиеся страсти гасили туры вальсов: немецкого, французского, венгерского. Вальс гусары любили за возможность крепче приобнять партнёршу и шепнуть ей на ушко чувственные слова. Именно вальс позволил мужчинам сделать открытие, что "женщины любят ушами".
Гусарский бал прерывался цыганской музыкой, то весёлой и разудалой, то печальной и пронзительно одинокой. Большинству присутствующих эти мелодии казались экзотикой из далёких южных краёв, но выходцам из Бессарабии и Новороссии они напоминали о красоте родных мест и любви к родным и близким.
В момент зажигательного цыганского танца чернявый, невысокий корнет Эраст Абаза выхватил гитару из рук ближнего чавела и лихо ударил по струнам. И вскоре публика смотрела не на кружившихся ром, а на растворившегося в музыке офицера-южанина. Импровизация гусара вызвала восторг и просьбы спеть ещё. Корнет отнекиваться не стал и запел известную гусарскую застольную:
Пускай погибну безвовратно
Навек, друзья, навек, друзья,
Но всё ж покаместь аккуратно
Пить буду я, пить буду я!
Я пью и с радости и с скуки,
Забыв весь мир, забыв весь свет.
Беру бокал я смело в руки,
Пью - горя нет и горя нет!
Когда я пьян, а пьян всегда я,
Ничто меня не устрашит.
И никакая сила ада
Моё блаженство не смутит!
Песню подхватили не только офицеры, но и присутствующие дамы. Лакеи принесли бокалы и шампанское. Зазвучали тосты. В избытке чувств кавалеры полезли целоваться к дамам, но те кокетливо отбились.
Ближе к ночи, когда гости разошлись, Эраст Абаза вернулся в офицерские казармы, взял в руки гитару и перебирая струны предался воспоминаниям.
В его памяти хранились картины безоблачной юности, в которых он с братьями мчался на лошадях по холмистой бессарабской степи к пологому берегу Днестра, где располагался табор кишинёвских цыган. Среди пёстрых шатров они уверенно находили пристанище старого кузнеца Захарии, чтобы послушать его почти сказочные истории. А старику было,. что рассказать! В лихой 1812 год его призвали на службу в павлоградский гусарский полк. Для местного ремонтного хозяйства паренёк оказался в самый раз: ковал и паял, мог лошадь заговором вылечить. А ещё была у Захария страсть к ювелирному делу, которая досталась ему по наследству. Дед цыгана -гусара был знатным мастером - за что и поплатился: валашский боярин посадил его на цепь и заставил работать на себя. Зачах бы аурарул (ювелир - румын.) в каменном подклете господского дома, да суматоха русско-турецкой войны помогла ему бежать в вольные края Приднестровья и пристать к кишинёвцам. Сундук мастера перешёл по наследству к Захарии, который не просто продолжил ремесло, а наловчился делать обереги.
В гусарской среде быстро разошлась молва о кузнеце-кудеснике. Поначалу рядовые, а потом и офицеры стали просить Захарию смастерить заговорённое кольцо или ладанку. Даже командир полка князь Жевахов, кстати потомок Шота Руставели, вызвал к себе цыгана и небрежно поинтересовался: "Послушай, голубчик, тут все шепчутся про твоё ведовство. Что это ты тут вытворяешь? Смуту в в головы вносишь!" Захарий конечно испугался, но запираться не стал и рассказал про свой наследованный дар. Князь помолчал, подумал и произнёс: "Время сейчас лихое. Жизнь гусарская как искра от огнива: вспыхнула и погасла. Может быть твоим вещицам жизнь воинам и не спасти , но душу они успокоят, робким храбрости добавят." Отпустил полковник бедолагу с миром в конюшни, а тот в благодарность целую ночь шептал заветные слова над тиглем, лил тягучее расплавленное золото в изложницу, а затем ригелем формовал дутую. сферическую пуговицу . Утром Захария явился к благодетелю и вручил ему подарок. Боевой командир оценил солдатскую щедрость и приказал денщику пришить оберег под высокий ворот доломана.
Долгой вышла война с Бонапартом. Поначалу павлоградцы томились в резервной армии Тормасова, но от Березины до Парижа воевали в авангарде Русского войска. За это время князь Жевахов многократно убеждался в силе цыганского амулета. Не брала потомка храбрых грузин ни пика литовского улана, ни сабля польского гусара, ни пуля французского гренадера. Отличившись в битве под Лейпцигом, князь получил генеральское звание и поменял мундир. Пуговицу не перешил... А в триумфальном 1815 году его застрелил обезумевший от крушения революционных надежд польский шляхтич.
Захарий гусарствовал до полного разгрома супостата, но по дороге из Европы домой отстал от полка и вернулся в табор. Там с ним приключилась ещё одна замечательная история.
Как-то летом под Юрченами к цыганам приехал молодой барин необычной наружности. Он был черняв, невысокого роста, очень подвижный, с великолепными большими, чистыми, ясными глазами. Гость живо интересовался кочевой жизнью табора. Поскольку русский язык кишинёвцы знали плохо, то главным его собеседником стал Захарий. С первой же встречи они понравились друг другу. Их благородие Александр Сергеевич (так звали гостя) настолько увлёкся рассказами бывшего гусара, что решил последовать за кочевниками в Варзарешты. Без малого месяц Пушкин (а это был он!) жил среди цыган, слушал песни, смотрел на танцы, играл в карты и много писал. Прощаясь с необычным гостем, Захарий вручил ему перстень и просил не снимать его с руки. Говорят, что перед самой дуэлью на Чёрной речке поэт расстраивался по поводу пропавшего оберега.
Юные братья Абаза, наслушавшись рассказов старого цыгана, ели кашу из кукурузной крупы, запивая горячим вином, разбавленным водой, настоянной на травах. А потом сражались с Захарией в карты, правда без особой надежды на успех. Цыган про карты знал всё и очень редко проигрывал. Разгорячённым юнцам он терпеливо разъяснял их ошибки и даже учил всяким фокусам, чтобы уберечь от большого проигрыша. Знал отставной гусар, что их благородиям рано или поздно придётся служить, а там на досуге без карт не обходится. Играют господа вначале в шутку, а потом остановиться не могут, проигрывая состояния и доброе имя.
Наука даром не прошла, особенно для Эраста, который скоро стал обыгрывать "под интерес" всю округу. Наблюдая за радостью своего воспитанника, Захарий покачивал головой и с усмешкой говорил: " Ой смотри, барин, не заигрывайся! Удача - дама ветреная. А главное - она пьяных не любит. Держи голову трезвой!"
Когда в Бессарабии объявили набор среди дворянской молодёжи в гвардию, то всех братьев Абаза записали в лейб-гусары. А как же иначе?! Ведь они с детства мечтали о красивой форме и полной приключений жизни в столице. Вот только дорогим было это удовольствие. Пришлось продать часть земель, чтобы собрать в долгую дорогу старшего сыночка - Эраста. Горько плакала мать у ворот усадьбы, провожая взглядом облако пыли, вздыбленное колёсами дорожной кареты.
У ближайшей почтовой станции экипаж встретил всадник. Это был Захарий. Кузнец с поклоном передал Эрасту золотую ладанку с образом Богородицы и попросил никогда не расставаться с ней. Растроганный юноша обнял старика и, шмыгнув носом, произнёс: "Спасибо, цыган, тебе за всё".
Петербург, весь из камня и воды, был хмур и угрюм, и встретил провинциала неприветливо. Прежде, чем получить гомбочку на наплечный шнур лейб-гусара Эрасту Абаза пришлось тянуть лямку полкового юнкера. Строгая муштра "седоусых ротмистров" быстро выветрила из головы недоросля бессарабское легкомыслие и превратила его в бравого корнета. Оказавшись в полку, юный офицер попал под опеку старших товарищей, которые помогли освоиться и разъяснили ему традиции, обычаи и нравы армейской жизни, не отраженные в Уставах, приказах и инструкциях.
Гусарский полк в те времена представлял собой нечто вроде замкнутой военной общины, основанной на армейской дисциплине, общности симпатий и интересов. Течение жизни в этой среде было обусловлено множеством формальных и неформальных требований: к внешнему виду, к нормам поведения на службе и на отдыхе. Нельзя было нарушать принятый стандарт в обмундировании и амуниции, квартировать в недостойных апартаментах, столоваться в "простолюдных" заведениях, сидеть в театре дальше пятого ряда партера и т.д.
Статус лейб-гвардейца быстро опустошил карманы корнета, рассчитывавшего только на жалованье и родительскую помощь. Пришлось искать счастья в карточной игре.
Сначала он присматривался, затем сел за игральный стол - и незаметным образом сделался страстным картёжником. Угадывание счастья было сперва наслаждением, а после стало потребностью...
Всё закончилось в один момент, когда подвыпивший Эраст решил "сразиться" с гвардейскими уланами на их территории в Стрельне. Соперники оказались тёртыми калачами. Развели юнца на крупный денежный проигрыш. Пытаясь отыграться, гусар поставил на кон золотую ладанку и проиграл.
Утром, очнувшись после пьяного угара, Эраст с ужасом осознал, что потерял не деньги, а небесную защиту. Побежал в полковой храм, поставил огромную свечу перед образом Богородицы и молился, молился, молился...
С тех пор, как отрезало! Корнет карт в руки больше не брал, повзрослел, остепенился, с расходами повёл себя аккуратнее. Хорошим подспорьем для него в этот момент стала подготовка лошадей к гусарской службе. Среди офицеров было не так много настоящих знатоков конного дела, поэтому хорошо натренированные лошади были в дефиците. Эраст Абаза покупал жеребцов на выдержку, выезживал, приучал к строю и с выгодой продавал их в кругу кавалеристов-гвардейцев.
Обретя душевный покой, корнет увлёкся музицированием на гитаре. Играл он прекрасно, благодаря матушке, которая одарила всех детей своей музыкальностью. Гитарный аккомпанемент в исполнении Эраста часто звучал в шумных гусарских компаниях, особенно в часы корнетских обедов без "седых усов". Эти застолья не отличались гастрономическим изяществом, но были веселее дорогих пиров. Щи, каша, биток или жаркое утоляли голод; стакан французского вина или рюмка мадеры расслабляли и веселили. Тут без застольной песни было не обойтись!
Особенно публика любила модные романсы. Русская душа жаждала слышать простую речь, сердечную и волнующую мелодику, которые вселяли бы в неё особый настрой, сплетённый из ностальгии, любви и надежд. Проникновенное, сердечное исполнение песен прославило Эраста Абаза. Его стали приглашать не только на полковые вечера, но и в столичные салоны. Популярность вдохновила молодого человека на творческие поиски. Он увлёкся сочинением собственной музыки и текстов, чем стал ещё более интересен.
Среди почитательниц таланта певучего гусара оказалась "роковая Аврора" - вдова известного богача и мецената Павла Демидова. Наряду с редкой красотой, эту светскую львицу прославила молва о том, что мужчины рядом с ней долго не живут. Стоило Авроре решиться на сердечные отношения, как вскоре её избранник отправлялся на тот свет. Уральский Крез сватался к ней два года, а в браке прожил чуть более трёх лет. Оставшись одна Аврора Карловна окружила себя людьми искусства - поэтами, художниками и музыкантами.
Визиты в Демидовский дворец позволили Эрасту познакомиться с интереснейшими людьми. Там он встретил Ивана Сергеевича Тургенева, в ту пору незначительного чиновника из «особой канцелярии» в Министерстве внутренних дел. Невысокий, чернявый Абаза сразу обратил внимание на высокорослого, широкоплечего и русоволосого барина в черном, доверху застегнутом, сюртуке. Его благородное происхождение выдавала гордая осанка и презрительно - снисходительный взгляд на окружающих. Послушав романсы в исполнении гусара, Тургенев сам подошёл к нему и поблагодарил исполнителя за тонкую чувственность и проникновенность.
Разговорились. Как ни странно, понравились друг другу. Скорее всего потому, что каждому из них недоставало того, что в избытке было у другого. Абаза подкупал южным темпераментом и жизнелюбием, а Иван Сергеевич обширными знаниями и основательностью. Оказалось, что оба пишут стихи, доверяя свои чувства музе Евтерпе.
В этот момент разговор прервала хозяйка Аврора Карловна и попросила Тургенева: "Иван Сергеевич, пожалуйста, порадуйте нас своими стихами."
Тургенев, не смущаясь, осознавая свою исключительность, подошёл к роялю и негромким неровным, высоким голосом прочёл:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное далёкое,
Слушая ропот колёс непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Присутствующее собрание с большим вниманием слушало поэта и настолько сопереживало ему, что после выступления замерло, а потом искренне восторгалось его талантом.
Эраст смотрел на этот маленький триумф без малейшей зависти и думал : "Надо переписать стихи. Это же почти романс! Тут каждое слово звучит как музыка!"
Строки тургеневского стиха напрочь засели в голове корнета. Он ощущал музыкальное звучание этой темы, не хватало лишь самой малости, позволяющей тонально и ритмически оформить её.
Нить гусарских размышлений оборвала догоревшая свеча. Словно очнувшись от сна, Абаза резко поднялся из-за стола и вышел на улицу. Короткая летняя ночь закончилась, уступив место утренней туманной дымке. Тёплый, влажный воздух нёс ароматы северных трав и цветов, едва пробивающихся через настойчивые ноты соснового леса. "Хорошо, то как!", - подумал корнет и вдруг пропел: "Та-та-тата-та!"
О волшебная сила Вдохновения! Нужен, лишь один миг соприкосновения с ней, чтобы обрести покой в свершившейся гармонии.
Вечером новый романс Эраста Абаза бередил души запертых в казармах однополчан, будя в них меланхолию. Но уже на следующий день заточение было отменено, а гусары прощены. Звуки нового романса быстро достигли Петербурга. Эраст Абаза стал знаменит!
Тургенев к романсам относился снисходительно. Успех "Утра туманного" его особо не вдохновлял. Ситуацию поменяла встреча писателя с Полиной Виардо, которая приехала на гастроли в Петербург. Её исполнение партии Розины в опере "Севильский цирюльник" сразило всех наповал. В ней было так много женского кокетства и южной страсти, что лёд безразличия в сердцах северян мгновенно растаял, обернувшись морем обожания.
Иван Сергеевич поддался всеобщей эйфории и даже больше - влюбился! С этого момента он думал и беспрестанно говорил только о Ней. В плену любовного наваждения Тургенев тратил последние деньги, чтобы посетить спектакли и концерты европейской Дивы. Повстречав Эраста Абаза в демидовском дворце, он восторженно рассказал ему о вчерашнем сюрпризе несравненной Виардо: "Представляете, Эраст Агеевич, она спела алябьевского "Соловья"! Как это было чудесно! Она открыла нам глаза на нашу музыку!" Корнет усмехнувшись про себя, но виду не подав, произнёс: "А как Вы думаете, Иван Сергеевич, наше "Утро туманное" ей бы понравилось?" Тургенев покраснел, ему не нравилось когда Его сочинение связывали с гусарским дилетантством. Сделав вид, что данный вопрос его не волнует, он произнёс: "Мне иногда кажется, что в этих строках я общаюсь с Ней...
" Ну, да "с Ней"! Про "страстные речи" можно и вспомнить, но для начала не плохо бы представиться",- подумал, но не сказал Абаза.
Счастливый случай помог Тургеневу приблизиться к своему идеалу. Один из близких знакомых писателя пригласил его на охоту в обществе мужа Полины, Луи Виардо, а затем Ивана Сергеевича познакомили и с самой певицей. В этот день писателя представили как «молодого великорусского помещика, хорошего стрелка и плохого стихотворца». Подобная аттестация уязвляла его самолюбие, но стремление быть рядом с Ней позволило не обратить внимание на бестактность. Впрочем, на Полину статный русский помещик особого впечатления не произвёл, ибо почитанием она пресытилась, а особых достоинств в новом знакомце не нашла. Позже Виардо напишет в мемуарах:" ... не могу сказать, чтобы он поразил меня сразу. Я долго не обращала на него внимания…".
Европейская холодность оперной знаменитости не остудила пыл Тургенева. Встретив её, он будто понял, зачем ему нужен этот роман. Завоевать любовь такой женщины можно было только добившись громкой славы, о которой он мечтал всегда. Молодому писателю не доставало душевной бури. Пожар любви помог ему обрести себя.
Тургенев, испытывая муки любви, пытался заглушить эти чувства посещением весёлых компаний. Тогда писателя часто видели в обществе корнета Абаза и его братьев Александра и Василия, которые совсем недавно прибыли в столицу и готовились стать гусарами. Поначалу их провинциальная непосредственность забавляла Ивана Сергеевича, но потом стала раздражать. "Простота хуже воровства",-думал писатель, наблюдая за незатейливыми развлечениями юных приятелей. Гордыня великоросского аристократа не позволяла ему воспринимать людей менее благородных, как равных. Он всегда относился к ним с лёгким пренебрежением мэтра. Разрыв в отношениях с братьями Абаза внесла карточная игра. Как-то, оставшись без пригляда старшего брата, юноши увлекли Тургенева вистом и обыграли его. И хотя позже Эраст извинился за случившуюся неловкость, приятельские отношения между ними сошли на нет.
Наступившая весна погрузила гусар в ратные дела. Столичная служба была престижной, но тяжёлой. Гвардия всегда служила примером для армии, с неё начинались все нововведения в вооружении, обмундировании, амуниции, строевой и боевой подготовке войск. И хотя после Польской кампании 1831 года гвардия Петербурга не покидала, её боеготовность была в поле зрения европейских наблюдателей, пристально следящих за здоровьем Российской империи.
Конечно Эраст Абаза и его братья мечтали прославиться в боевых походах, но у императора по этому поводу было своё мнение: "Зрелищный парад для поддержания мира важнее, чем заваленное вражескими трупами поле битвы". Нет, Николай Павлович не боялся самой войны, прекрасно зная о героизме и самоотверженности своего народа, но его пугало, то общественное смущение, в которое случалось в России после великих испытаний. В славные годы побед над Наполеоном, он был слишком молод, чтобы исполнить долг, но хорошо запомнил эйфорию царившую повсюду: расправивших плечи царедворцев, развязавших языки офицеров, полных гордого достоинства солдат. А потом наступило пасмурное утро страшного 14 декабря. Герои Отечества решились ниспровергнуть трон и убить его и Его семью! И причина-то крылась не в личной ненависти к ним, а в том, что этим героям показалось, что "прислуживаться тошно", свободы не хватает. Лично допрашивая бунтовщиков, Николай I, так и не услышал какова будущего они желали для страны. Ему и брату Александру было понятно, что крепостных надо отпустить на волю, но не в чистое же поле, а создав условия. Всё своё царствование Николай Павлович обустраивал страну, избегая великих потрясений. Внушительная армия нужна была ему как гарант мира, а не инструмент войны.
И всё же Николаю I пришлось решиться на заграничный поход в 1848 году. "Весна народов "(так именовали данное событие в европейской прессе) изгнала беспомощных Бурбонов из Парижа, погрузила Вену и Берлин в анархию развала, разбудив недавно успокоившихся поляков. Император, предостерегая шляхту от безумств, предусмотрительно выехал в Варшаву. Туда примчался восемнадцатилетний Франц-Иосиф и при встрече бросился на колени перед русским царём. Видя его слёзы, Николай Павлович испытывал двойственные чувства: с одной стороны, ему была крайне неприятна монаршья беспомощность наследника правителей Священной Римской империи, а с другой, он был полон сострадания, поскольку сам переживал нечто подобное в 1825 году.
Николай I, следуя заветам Священного Союза и собственным благородным побуждениям, принял решение оказать союзнику военную помощь. В мае 1849 года русская армия под командованием фельдмаршала Паскевича перешла границу. Впервые за многие годы гвардия расчехлила знамёна и покинула Петербург. В составе отборных эскадронов лейб-гусар находились братья Абаза, возмужавшие и приобревшие лоск боевых кавалеристов, Всю дорогу до австрийской границы гусары грезили победными атаками над мятежниками и дамами. Однако, всего этого их лишил старый фельдмаршал, который заставил храбрых венгров капитулировать без боя, совершив хитрый обходной манёвр. Помнил Паскевич о трагедии своего военного конкурента Дибича, который попал под опалу Царя за то, что не берёг гвардейских мундиров, усмиряя поляков.
Триумф победы несколько подпортила холера, но в целом задача умиротворения была исполнена. Власть обрела покой, а гвардейцы нет. Мечты прославиться не осуществились, тайная надежда на развитие карьеры угасала. Поручику Эрасту Абаза стало ясно, что пора подумать об отставке. Жизнь гвардейца требовала немалых расходов, если бы не певческий талант, оплачиваемый меценатами, то пришлось бы ему оставить службу раньше. Увольнение из лёйб-гусар давало шанс на рост в гражданской службе, всё-таки повышение на две ступени. Сдерживало два обстоятельства : надежда на скорое производство в штаб-ротмистры и ответственность перед младшими братьями, кормившимися с его музыкальной славы.
Братья Абаза часто посещали петербургские салоны. Везде им были рады, поскольку романс тогда переживал расцвет, а кроме этого их ценили за умение разбавить русскую тоску цыганским песенным колоритом. Приглашать в общество цыган было моветоном (от французского mauvais ton – дурной тон), а послушать стилизации гусарских романтиков в самый раз.
Однажды, когда молодые исполнители возвращались с очередного концерта, они отвлеклись на скрип старой телеги. Судя по всему это была похоронная процессия, провожавшая какого-то бедолагу в последний путь. Примечательным было, то что за нищим катафалком шёл высоченный, полный необыкновенного достоинства человек, в котором офицеры и прохожие с удивлением узнали своего императора. Для обывателя это было невероятно! В сумерках короткого зимнего дня шёл человек, от которого зависела не только страна, но и вся Европа, а он был настолько прогружён в чувства скорби и сострадания, что свидетели этому не смели на него глазеть, а шли во след...
Николай Павлович любил Петербург. При нём город снял леса со многих долгостроев, и похорошел. Торжествующий классицизм в архитектуре столицы, придавал ей строгое величие, поддерживал веру у народа в незыблемое могущество самодержавия. Император имел привычку прогуливаться по дворцовой набережной, но иногда ему хотелось пойти дальше и оказаться среди простых обывателей. Стремясь не привлекать к себе внимание, он одевал простенькую офицерскую шинель и с интересом познавал этот мир изнутри. Урок гоголевского Городничего царь усвоил навсегда: чтобы не быть смешным, не теряй связи с реальностью.
Одна из историй его выхода в народ стала сюжетом для новой гоголевской повести.
Как-то прогуливаясь в одиночестве близ Дворцовой набережной, Николай I повстречал, идущего в куцем сюртучке в 20-градусный мороз, совершенно трезвого человечка. Поморщившись от экстравагантного вида незнакомца, император раздражённо выговорил ему:«Замёрзнешь, дурак! До старости лет дожил, а ума не нажил. Почему не в шинели?» Дрожащий от страха и холода старик поведал, что шинель его по причине изношенности отдана в починку, а справить новую на жалованье преподавателя русской словесности нет никакой возможности. Николай Павлович только зубами заскрипел, кликнул жандарма, приказав ему: "Отведи бедолагу в участок. Да смотри до утра его не выпускай. Как бы не замёрз на таком морозе!" Утром в околоток прибыл курьер и вручил бедняге шинель английского сукна с царского плеча. К вечеру министру финансов Канкрину было указано: "Повысьте, Егор Францевич, жалованье учителям русской словесности в казённых заведениях, потому как их нищенский вид не воспитывает у юношества уважения к государству".
После 1850 года Государь стал всё чаще пребывал в меланхолии, тяжёлые предчувствия лишали его покоя. Клубок новой европейской политики неожиданно укатился прочь от берлоги русского медведя и вчерашние безропотные союзники стали плести сети интриг, мечтая поймать в них прежнего гегемона. Для Николая Павловича, человека слова и морального политического авторитета, бесстыжее поведение англичан , французов и немцев было не приемлемо. Ради своей корысти вчерашние союзники рушили систему старых правил, которая спасала миръ от катастрофических войн с миллионами жертв. "Неужели они не видят, что разрушение прежнего порядка вносит смятение в души людей, не позволяет им различать, где Добро, а где Зло? Из этого хаоса родятся новые Наполеоны и увлекут ослепшую чернь ложными авантюрами",- сокрушался он, поскольку не чувствовал сил противостоять надвигающемуся Молоху нового времени.
Его тяжёлые мысли прервались на Исаакиевской площади, по которой понуро брели две клячи, запряженные в траурные дроги с бедным гробом. На гробе лежали чиновничья шпага и статская треуголка, за ними следовала одна бедно одетая старушка. Всё увиденное потрясло Николая Павловича: "Как?! Как могло случиться, что человек умер. а люди не заметили этого. Неужели они так очерствели, что отвернулись от горя?"
Император последовал за катафалком, привлекая внимание прохожих. Многие из них захотели разделить честь шагать вослед Самодержцу в траурной процессии. Гусары Абаза, поддавшись общему настроению, забыли о делах и присоединились к скорбящим.
Когда гроб выехал на мост перед кладбищем, Николай Павлович повернулся к внушительной, разношёрстной толпе и негромко, но слышно произнёс: "Господа, государственные дела требуют моего участия. Надеюсь, что вы проводите его до могилы". И с тем отбыл во дворец, растворившись в сумерках петербургского зимнего вечера.
Эраст Абаза, провожая взглядом экипаж императора, подумал: "Вот уж во истину правы те кто величает его "царь-батюшка"!"
Ура, война! Европа,ведомая новым Наполеоном, бросила вызов агрессивной России, стремясь лишить её екатерининских завоеваний. Для гвардейцев, утомившихся смотрами и парадами, появился шанс испытать себя в реальном деле. Новоиспечённый штаб-ротмистр Эраст Абаза разорвал прошение об отставке и написал рапорт о переводе в действующую армию. Генерал бумагу подписал, а военное министерство определило в Житомирский пехотный полк с производством в следующий чин майора. Сборы были недолгими, вещей было немного - всё лишнее раздал друзьям. На прощальной вечеринке в родных казармах много пили и говорили о войне. Там было всё не очень хорошо. Союзный десант, вопреки мнению скептиков, высадился на крымский берег у Евпатории. Острослов адмирал А.С. Меньшиков замешкался и проворонил приезд непрошенных гостей, позволив им развернуть внушительный контингент в 60000 элитных солдат (иных в заморские экспедиции не брали). В Альминском сражении стой- кость резервных пехотных полков не помогла. Нарезные ружья и артиллерия союзников существенно превосходили арсенал русской армии. Пришлось отступить, оголив фронт на севастопольском направлении. Военно-морская крепость была практически беззащитна с суши, единственную надежду возлагали на холмистый рельеф, дающий возможность бомбардировать противника с высот. За несколько недель солдаты и матросы гарнизона под началом инженера-полковника Эдуарда Ивановича Тотлебена смогли сделать невозможное - превратили Севастополь в неприступную твердыню. Разношёрстная армия из французов. англичан и турок приступила к долгой, изматывающей осаде.
Когда майор Абаза прибыл в зимний осаждённый город, то обратил внимание на абсолютно голые окрестности, лишённые какой-либо серьёзной растительности. Всё, что годилось для строительства укреплений, обогрева армии и жителей Севастополя было пущено под топор.
Впрочем и у врагов дела обстояли не лучшим образом. Сильный шторм потопил их транспортные суда и обрёк захватчиков на голод и холод. Непривыкшие к неудобствам европейцы жались поближе к кострам и с тоской вспоминали родные дома, проклиная неуступчивость русских варваров.
Возникшую паузу, житомирцы использовали для устройства ложементов (окопов). Эраст Агеевич лично проверял работу солдат, объясняя им как лучше использовать укрытия для обороны. Всё-таки окопная война была для всех делом новым, плохо освоенным.
В феврале 1855 года предательские юго-западные ветры согнали холода с крымских предгорий, позволив войне возобновиться. Армия генерала С.А. Хрулёва штурмовала Евпаторию, но понеся существенные потери, откатилась вглубь полуострова. Весть о неудаче ввергла императора в глубокую депрессию. Он перестал спать, никого не желал видеть и порой глухо рыдал. Николай Павлович понимал, что гибнет дело всей его жизни, но не мог ничего сделать. Всю свою бессильную ярость он обратил в себя и умер.
Неожиданная смерть "последнего рыцаря Европы" породила массу низких слухов о его самоубийстве и даже "новом дворцовом перевороте". Усердствовали не только европейские ястребы, но и "свои" доморощенные европейцы. Особым "остроумием" отметился А. Герцен написав в "Колоколе", что император умер от "Евпатории в легких".
Для русского дворянина и офицера Эраста Абаза смерть Государя стала личным горем. Имея большой опыт службы в гвардии, он понимал какую потерю понесло государство в лице Николая Павловича. Практически вся политическая активность в государстве была завязана на нём. Понадобится немало времени, чтобы пережить эту утрату, а тут война- народ тысячами гибнет, море закрыли для русских кораблей. Если сейчас дрогнуть, то потом долго с колен не встать. Расчёт у этих "просветителей" один: оттеснить русского медведя на обочину истории, убрать совесть из политики и самим делить "мировой пирог". Нет, ничего у них не выйдет! Народ не предаст памяти своего императора. В Нашем мире своих не сдают.
Удивительный случай произошёл в мировой истории. Страна, воюющая в одиночестве со всем "цивилизованным миром", оставшаяся без своего лидера, вопреки "здравому смыслу" боролась за победу.
С Божьей помощью Севастополь дожил до Пасхи. В уцелевших храмах города звенели колокола и проходили молебны. Женщины и дети, презирая опасность и явную смерть, шли на бастионы под пулями к мужьям, отцам, братьям, сыновьям, чтобы похристосоваться, отнести освященные пасхи и порадовать их проблеском семейной жизни. Православную благодать разрушили залпы осадной артиллерии крестоносцев. Рокот пушечной пальбы гремел в воздухе; ядра, бомбы, простые и картечные, гранаты и конгревовы ракеты сыпались на город, разрушая укрепления и калеча людей. «Пасхальный обстрел» стоил севастопольцам 6 тыс. убитыми и ранеными. После случившегося последние иллюзии о благородстве противника исчезли, война ожесточилась, пленных старались не брать.
Пребывая в севастопольской мясорубке, Эраст Абаза часто жалел, что не перешёл в пехоту раньше. Опыт конника в лабиринте окопов не годился, да и огнестрельный бой ему был мало знаком. Его стихией стала контратака, когда можно было подняться во весь рост, махнуть короткой пехотной саблей и с криком "Ура!" двинуть солдат на отступающих басурман.
В мае бои переместились к Карантинной бухте. Рукопашные схватки следовали одна за другой. Порой только ночь разводила противников по сторонам. Приняв рапорты от командиров рот, майор Абаза с горечью подумал: "Ещё один бой и оборонять переднюю линию будет некому". Переживая гибель своих солдат, бывший гусар никак не мог заснуть. Он вспоминал дом, кузнеца Захария, гвардейскую молодость: "Надо же как незаметно летит время! И мало, что удалось! Даже семью не создал, сына не родил. Ничего война закончится - наверстаю! "
Мысли Эраста Агеевича прервал унтер-офицер доложивший, что часовые слышат стоны со стороны поля брани. Майор поднялся, взял фонарь и вышел на позиции. Прислушался. Тишина. "Надо отправить санитаров, чтобы посмотрели нет ли раненных, а то шарамыги, по привычке, переколют штыками бедолаг. Вот только времени до рассвета осталось мало. Ладно, Иваныч, пойдём сами глянем!",- Абаза, прикрывая фонарь плащом, стал вылезать из окопа. Находившийся рядом, поручик Горохов попробовал остановить его: " Господин майор, не рискуйте! Зуавы имеют привычку подкарауливать своих жертв на утренней заре". Эраст Агеевич отшутился: "Я, поручик из гусар , а про них маршал Ланн сказал:"Гусар, который не убит в 30 лет, - не гусар, а дрянь!" Этот порог мною пройден, авось и дальше повезёт!"
Идти долго не пришлось, поле вчерашней битвы было усеяно зелёными и синими мундирами, неразличимыми в ночи. Время от времени майор и унтер останавливались и рассматривали лица убитых при тусклом свете фонаря. Среди распростертых тел живых не находилось. Абаза обернулся, чтобы сказать Иванычу, что пора возвращаться. В этот момент раненый французский солдат приподнялся с земли и выстрелил в ему спину. "Всё с везением закончил! А Небесную защиту я давно потерял",- пронеслось в теряющем жизнь сознании Эраста Агеевича.
Утром в Спасское-Лутовиново к И.С. Тургеневу приехали московские гости - знакомцы по "Современнику" Дружинин и Боткин. Писатель совсем недавно похоронил матушку, унаследовав от неё свыше 2000 крепостных. Желание побыстрее вернуться в Париж к любимой Виардо сдерживалось проволочками местных клерков.
Любимой темой всех тогдашних разговоров была сдача Севастополя. По старой интеллигентской привычке ругали умершего Государя и сложившуюся систему. Вдруг, один из гостей спросил:."Иван Сергеевич, а Вы, кажется, знавали Эраста Агеевича Абаза?" Тургенев невольно поморщился, но кивнул головой, подтверждая давнее знакомство.
"Так его убили в Крымской кампании. Вот так! Жил человек, веселил всех вокруг и пропал не за грош...", - продолжил собеседник.
Тургенев встал, попыхтел трубкой и произнёс:«Жаль бедного Абазу. Изо всего семейства он только один и был порядочный».
Почему так сказал? Думается, что не простил им старой обиды за карточный проигрыш.