Если долго смотреть на куклу, начинает казаться, что она оживает.
1
Комиссар Джэкобсон в очередной раз пролистал тонкую папку только что полученного дела. Речь шла о предполагаемом убийстве женщины по имени Аманда Фарли, подозреваемого звали Данте. А интересным это расследование делал тот факт, что Данте был куклой. Самой обыкновенной, деревянной куклой! На первой странице, на которой размещалось изображение живого преступника, на этот раз красовалась нелепая и зловещая фотография с неподвижным кукольным лицом, на котором навеки была выточена то ли улыбка, то ли усмешка. Стеклянные пустые глаза смотрели куда-то в сторону, и правильно, черт возьми, ведь речь шла о неживой кукле! Не может существовать никакого дела о кукле-убийце, и тем не менее комиссар читал сейчас именно его. Рост, вес, общие приметы, даже возраст! 16 лет. “Самый сладкий возраст” – как иронично заметил один из полицейских. И теперь эта нелепая фраза “сладкий возраст” упорно крутилась в голове, отвлекая от самого главного – убийства женщины. Все это дело, от первой до последней страницы, было одной какой-то глупой шуткой.
На самом деле изначально подозреваемый был все-таким живым – это был создатель и нынешней владелец куклы-убийцы. Его звали Лесли Хоуп, сценический псевдоним – Вещатель. Он выступал с несколькими самодельными куклами в своем маленьком, дешевом театре и показывал всем желающим сеансы уникального чревовещания. По крайней мере, он сам считал их уникальными.
Один только Лесли Хоуп должен быть в ответе за трагическую смерть, произошедшую во время его представления, однако в деле значилось не его имя, а имя его уродливой куклы. Ничего, всеобщее глупое заблуждение не будет длиться вечно, и скоро Вещатель понесет заслуженную кару. А пока любопытно будет взглянуть на этого “великого чревовещателя”.
Комиссар толкнул дверь допросной комнаты и очутился наконец лицом к лицу с настоящим виновником всего этого безумия. Направляясь сюда, Джекобсон представлял себе удивительного человека – яркого или пугающего, а может быть чудаковатого или попросту ненормального. В его воображении Вещатель представал каким угодно, но только не таким, каким он оказался на самом деле.
За столом сидел щуплый молодой мужчина самой обыкновенной, незапоминающейся внешности. Он не был уродлив, но и не красавец, таких людей вообще сложно было охарактеризовать как-то иначе, чем “такой же, как и сотни других”. Правильные, скучные черты лица, глубоко посаженные карие глаза, коротко подстриженные темно-каштановые волосы, на которых еще оставались жирные следы геля после выступления. Единственная деталь, которая могла выделить его на фоне других людей, - очень маленькие пальцы и ладони, больше похожие на руки ребенка, чем взрослого мужчины. Хоть в них и не было каких-либо нервных движений или изъянов, смотреть на эти крошечные ручки было неприятно, словно кисти были искусственно пришиты к чужому телу. Одет артист был также неказисто – поношенный серый костюм и совершенно убитые ботинки, в которых не позволил бы себе выйти на улицу ни один уважающий себя человек. Похоже, что дела в театре шли совсем не так удачно, как старался показать сам мистер Вещатель.
Обвиняемый не выказывал ни малейших следов беспокойства. Он терпеливо дожидался человека, который должен был провести повторный допрос, и его лицо заволокла дымка мечтательности, а тонкие губы были растянуты в блаженной улыбке, словно в предвкушении чего-то приятного.
Услышав, как распахнулась дверь, Лесли Хоуп слегка вздрогнул, но не убрал с лица глуповатое выражение. Словно только-только просыпаясь от глубокого сна, он слегка оправился и еще шире улыбнулся комиссару, как старому другу. Джэкобсон не ответил на это своеобразное приветствие, совершенно не подходящее для данной ситуации, и устроился на жестком стуле напротив артиста.
- Гшегош Малитковский, - вдруг сказал он, и его хриплый голос эхом разнесся по всей комнате, единственное убранство которой составляли стол и два стула.
Назвав это имя, Джэкобсон испытующе взглянул на своего подопечного, ожидая реакции. Но Лесли только слегка приподнял брови, на мгновение поджал свои едва различимые губы, а затем вновь растянул их в своей глупой улыбке. “Вы меня поймали! Ну и что же?”
- А как зовут вас? – с детской наивностью поинтересовался Вещатель.
Комиссар предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей и продолжил свою стратегию:
- Польский эмигрант здесь, в Детройте. Похоже, что было непросто открыть свой театр.
- О да, искусство всегда забирает все силы, - театрально вздохнул Лесли, - Но как же мало оно дает взамен!..
- На какие же средства вам все-таки удалось его открыть? – неумолимо продолжал комиссар, которого этот маленький, слащавый человек начинал раздражать все сильнее.
- Скажем так, я приехал в Америку не с пустыми руками, - уклончиво ответил чревовещатель.
- Украли?
- Что вы, как можно! – вновь с преувеличенным чувством вскрикнул Лесли, - Я был вовсе не беден, когда покинул мою Родину. Можете это проверить, ведь мое настоящее имя вам уже известно.
- Я проверю, будьте покойны, - сухо сказал комиссар, медленно раскладывая на столе все бумаги из папки, в том числе и жуткие фотографии с застывшим лицом погибшей женщины.
При виде этих снимков Лесли с отвращением отвернулся, искривив губы. Но все это больше походило на игру. Всегда было тяжело иметь дело с артистами – никогда нельзя было понять, когда они испытывали настоящую эмоцию, а когда пользовались своим искусством перевоплощений.
- Не понимаю, что еще вам от меня нужно? – пролепетал Вещатель, - Я дал все необходимые показания, следствие выдвинуло обвинение другому…
- Да, вашей кукле! – резко прервал Джэкобсон и даже поддался немного вперед, заставив Лесли испуганно отодвинуться на своем стуле.
- Так допросите куклу, а не меня!
Тяжелый кулак Джэкобсона звучно опустился на стол, и Лесли подпрыгнул вместе со своим стулом.
- Я не такой суеверный глупец, как вся эта толпа, требующая арестовать “куклу-убийцу”! Я считаю это позором для всей американской полиции! И я не позволю такому проходимцу, как вы…
- Проходимцу?! – с внезапной силой воскликнул Лесли, и его обычно наивное и доброжелательное лицо впервые исказилось от гнева – настоящего или же сыгранного, - Я артист, сэр, причем один из лучших!
- А по мне, ты жалкий аферист, - презрительно усмехнулся Джэкобсон, начинавший переходить на все более пренебрежительный тон, - Одного я не понимаю, Вещатель, зачем тебе понадобилось убивать женщину посреди своего спектакля? Дела шли не очень и тебе захотелось рекламы, шумихи?
- Такая реклама мне не нужна! О чем вы говорите! Труп в зрительном зале… А ведь ко мне в театр приходят даже с детьми.
- Тогда как ты объяснишь то, что произошло позавчера?
Лесли громко сглотнул и опасливо покосился на комиссара. С минуту он молчал, словно раздумывая – стоит ли говорить. Джэкобсон терпеливо ждал, не спуская с него глаз. Наконец, Лесли придвинулся обратно к нему и перешел на громкий шепот, словно кто-то мог подслушать их разговор.
- Можете думать и говорить, что угодно, сэр. Я же скажу вам чистую правду, а дальше решайте сами, что с ней делать. Кукла Данте – мое лучшее творение, она совершенна! Эта кукла всегда выделялась на фоне других и, работая с ней долгие годы, я всегда знал, что с ней что-то не так. Глубоко внутри я всегда знал, о господи, я знал, что она живая. Данте всегда послушно исполнял все, что мне было нужно для спектакля, но он не просто говорил моим голосом и моими словами. Он жил, он сам решал, как все будет происходить. Большой вопрос – кто на самом деле из нас играл роль. Знаю, это звучит безумно, и мне правда сложно как-то объяснить столь тонкую материю обычному человеку, далекому от искусства.
И вот недавно это случилось. Данте принял собственное решение. Прямо посреди спектакля он сказал то, что я не собирался вложить в его уста. Он сам рассказал ту злополучную шутку. И я уверен, о боже, уверен в том, что он намеренно тогда был повернут в сторону несчастной женщины. Он рассказал эту роковую шутку именно для нее. Весь зал залился диким хохотом, но она смеялась громче других, намного громче. Ее смех становился все более неестественным и безумным, словно истерика. Затем ее глаза выпучились так, что сидящие рядом люди отшатнулись, а я застыл на сцене, позабыв свою роль и не зная, что предпринять. Она перешла уже на крик, вдруг схватилась за сердце и мгновенно умерла на своем месте. Я видел, сэр, видел все собственными глазами. И клянусь, что говорю правду.
На минуту в комнате воцарилась мертвая тишина, прерываемая только неровным, шумным дыханием Лесли Хоупа, лицо которого вдруг сделалось серьезным и даже немного испуганным, словно он опять был там и повторно переживал этот ужас. А вот лицо комиссара Джэкобсона, напротив, сделалось совершенно каменным.
- Я понял вас, мистер Малитковский, - просто сказал он, затем быстро собрал все свои бумаги и вышел из комнаты, больше не взглянув на артиста.