Дар

"Эленор, Огненная Стрела"
Часть Первая
Глава II. Дар

Точно горячие угли обожгли Лолу пятки. Глинистая, испещренная множеством тонких трещин земля была раскалена, от нее исходил жар. Лол мысленно обругал себя за то, что забыл обуться, но даже не подумал возвращаться в кибитку за туфлями. «Терпи, - мысленно приказал он себе. – Твои ноги надолго это запомнят, и в другой раз ты не забудешь надеть на плечи голову!»
Минуты рассеянности случались с ним не часто, но за каждую допущенную оплошность он всегда сердился на себя не на шутку.
В глазах у Лола было темно от боли и пота, мгновенно залившего ему все лицо. Он не преминул напомнить себе о том, что в испытания Посвящения обычно входит танец на горячих углях и поспешил утереться рукавом.
Кибитка стояла возле довольно низкой изгороди крестьянского двора, состоявшей из покосившихся жердей, за которой в самом деле темнел старый, обветшавший сруб колодца. Приглядевшись, Лол заметил в изгороди маленькую калиточку, как раз напротив колодца, и она была приотворена. Он устремился туда вприпрыжку, стараясь делать прыжки как можно шире и касаться земли как можно реже. Вопреки его ожиданиям, ни лая собак, ни кудахтанья кур не донеслось из-за изгороди ему навстречу. Притаившийся за ней крестьянский двор мертво молчал.
Растворив калитку пошире и войдя, он увидел вокруг низенькой глинобитной хижины, крытой соломой, такую же растрескавшуюся, пересохшую землю, как и по ту сторону изгороди, и ничего больше. Никакой живности и никаких признаков ее присутствия. Жили ли здесь люди? Если все-таки да, то по-хорошему у них следовало спросить разрешения набрать воды из их колодца. В такую засуху это было больше, чем обычная вежливость. С другой стороны, может статься, в этой хижине доживает свой век какой-нибудь старик или старуха, а в этот час старые люди любят вздремнуть, особенно когда на улице знойно. Подумав так, Лол не решился окликнуть обитателей хижины, опасаясь потревожить их сон. Да ведь и калитка с улицы вела прямиком к колодезному срубу и, видимо, оказалась приотворена не случайно: иногда на всю деревушку или хутор приходится всего один по-настоящему глубокий колодец, и те, чьи предки его вырыли, позволяют пользоваться этим богатством соседям.
Отбросив колебания, занявшие у него не более мгновения, Лол решительно направился к ветхому деревянному срубу. Когда он отодвигал крышку, сколоченную из куда более новых деревянных досок, его сердце, полное надежды, забилось взволнованно и часто. «Вода! Если только там есть вода, мы спасены, - застучало ему в виски. – Если только…» Он отодвинул крышку и… Дно колодца открылось его взгляду совсем близко, желтея светлым, совершенно сухим песком в лучах стоящего в зените солнца.
Сердце у Лола упало. Но он тотчас же взял себя в руки.
«Если здесь поблизости есть еще какое-то жилье, то есть и другой колодец, глубже этого, - сказал себе Лол. – И если тут, в хижине, кто-нибудь живет, он ходит за водой туда. Надо спросить его». Такой повод казался достаточно уважительным, чтобы потревожить спящего, если он и вправду задремал: слишком уж горели у Лола пятки, и перспектива бегать наугад по всей округе под палящим солнцем его не радовала. Он бросился к хижине.
- Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Лол постучал в дверь:
- Люди!
Ни звука. И что-то тяжелое, даже зловещее почудилось Лолу в этой тишине. Чтобы не дать ей проникнуть ему в душу, он позвал еще раз, вдвое громче и, не дождавшись ответа, толкнул дверь и перешагнул порог.
В нос ему ударила жаркая волна тяжелого зловонного воздуха, гудевшего от жужжания навозных мух. Преодолев позыв тошноты, Лол пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за дверную ручку у себя за спиной, отчего дверь захлопнулась, и тошнотворный воздух окутал его еще плотнее, сделался еще гуще и тяжелее, сжимая горло, давя на грудь и виски. Темные пятна запрыгали, заплясали перед глазами, сливаясь в душную, липкую черноту. В первый миг она показалась Лолу такой же тяжелой как воздух и вызвала утробный ужас. Но на свое счастье он ничего не ел со вчерашнего вечера, а воду пил по глотку в час, поэтому тошнота быстро ослабила хватку, и с нею отхлынула волна жути. В один миг тьма почти рассеялась.
Не чувствуя своего тела, словно во сне, Лол стоял на одеревеневших, негнущихся ногах и смотрел, весь превратившись в одно лишь зрение.
На большом деревянном сундуке, покрытым рваным соломенным тюфяком и заменявшим ей кровать, лежала мертвая женщина в длинной рубахе из грубого небеленого полотна, а на груди ее сидела девочка лет пяти и играла ее медно-рыжими волосами, расчесывая их своими крохотными тоненькими пальчиками и заплетая в косу. Солнечный луч из маленького окошка падал как раз на головку малышки. Ее собственные волосы были светлее, чем у матери (если умершая приходилась ей матерью), светло-золотые, гладкие как шелк, и почти доходили ей до пояса. Эти роскошные, сверкающие в ярком свете солнца волосы так же не вязались с грубым серым рубищем, точь-в-точь как у покойницы, как не вязалась живая малютка с мертвым телом, на котором сидела и которое вовлекала в свою игру столь серьезно и сосредоточенно, что не обращала внимания ни на жирных мух, роившихся вокруг и ползавших по синему лицу трупа, ни на незнакомца, смотревшего на нее с порога широко раскрытыми глазами. Должно быть, она уже много часов и даже не один день расплетала и вновь заплетала материнскую косу, не видя ничего вокруг. Так подумалось Лолу: ведь тело уже разлагалось, а значит, женщина умерла не сегодня. Бедная малютка привыкла к зловонию и не замечала его. А вокруг, в этой жалкой нищенской хижине, не было ни корки хлеба, ни капли воды: пустой стол, пустые лавки, пустые полки и печь. Лол нигде не нашел глазами ни единого горшка, ни миски или плошки. Как во дворе не было живности, так в хижине – утвари. Только гнилая солома из рваного тюфяка высыпалась на земляной пол. Какая беда за всем этим крылась? И каким чудом еще жива бедная малышка? Ее движения вдруг показались Лолу изможденными, сонными и вялыми.
Оцепенение вмиг слетело с него. Взволнованный, он быстро подошел к девочке и присел перед ней на корточки.
- Как тебя зовут?
До сих пор опущенные золотые реснички поднялись, распахнув огромные, удивленные, яркие сине-зеленые глаза.
- Эленор, - ответил тихий тоненький голосок. Девочка протянула руку и робко тронула указательным пальчиком голову Лола. Его жесткие, прямые, блестящие черные волосы, такие густые и тяжелые, казались ей чудом – людей с такими волосами она никогда не видела. Не мигая, смотрела малышка своими глазами цвета летнего моря в его, темно-карие, глубокие, мерцающие как звездная ночь.
- А тебя как зовут?
- Меня – Лол. Пойдем со мной, Эленор.
Он протянул к ней руки.
Девочка с сомнением посмотрела в мертвое лицо.
- А как же мама? Эленор ждет…
- Ждать уже нечего, - возразил Лол. – Она ушла. Я отнесу тебя к моей маме.
Он осторожно поднял ее, худенькую, маленькую, легкую как пушинка, и прижал к своей груди. Ее щека оказалась рядом с его щекой.
- Ты красивый! – сказала вдруг девочка, и Лол почувствовал на своей скуле быстрое прикосновение детских губ, словно двух крохотных крылышек, от которого все лицо его мгновенно залилось горячей краской. – Эленор пойдет с тобой, Лол. Мама сама найдет меня, когда вернется, - прибавила она серьезно и уверенно, обхватив его за шею своими слабенькими тоненькими ручками и доверчиво прижалась к нему еще крепче.
Тело Лола откликнулось на это отважное доверие хрупкого детского тельца трепетом, пробежавшим по нему с ног до головы, проникая в самое сердце. Много лет потом, вспоминая эту минуту, он снова и снова ощущал в груди отзвук поселившегося в ней счастья, внезапного и такого огромного, что сердца человека ему мало, ибо не одно сердце не вместит такого сокровища, если не будет расти.
Да, это было такое счастье, от которого почти больно. Лол не смог бы описать его. Он только вдруг почувствовал себя совсем взрослым в своем крепком, гибком, жилистом, уже так хорошо развитом акробатическим искусством, уже таком сильном теле, с благоговением держа в руках истощенное, почти невесомое детское тельце, будто выпавшего из гнезда птенчика. А огромные яркие глаза малышки были так близко, необъяснимо и ошеломляюще родные. За их сияющим детским удивлением, в морской глубине их ясно увидел Лол взаимное узнавание, вовсе не детское, а поистине древнее и взывающее к таким же древним, до сих пор неприкосновенно девственным недрам его памяти, как будто дитя это терпеливо ожидало Лола над телом своей умершей матери тысячи и тысячи лет, пока он не нашел его и, похищая из дома материнской смерти, не вспомнил, что в тысячелетних скитаниях от самого начала мира искал лишь встречи с этими глазами. Не мысль пробудили они в нем, а безусловное знание. И мучительно защемило у Лола в груди оттого, как долго Эленор пришлось дожидаться, пока он блуждал где-то далеко, не помня, чего ищет. Обхватив ее тоненькое как соломинка тельце, он бросился прочь из этого пропитанного запахом смерти опустошенного жилища так быстро, как только могли нести его ноги.
- Ее зовут Эленор. Я нашел ее на мертвом теле ее матери, - сообщил Лол, поднявшись в кибитку с девочкой на руках. – Видно, женщина умерла от голода и жажды. В хижине у них пусто, одни навозные мухи, и колодец пересох.
Он описал только что виденную страшную картину своей матери и передал свое сокровище в ее протянутые руки. Лол говорил по-ландэртонски, чтобы девочка не поняла его рассказа.
- Не иначе, это работа того, кто считается хозяином здешней земли и людей, что ее засевают, - подал голос мастер Ролэ из своего угла кибитки и тяжело вздохнул. – Ведь за право собирать урожай они должны отдавать его немалую часть, а когда отдавать нечего, у них забирают все, что можно унести, и даже их детей. Я слышал о таком. Счастье для этой малышки, что здешний хозяин предпочитает девочек постарше…
«Ведь она так хороша собой», - чуть было не сказал Ролэ, но вовремя спохватился, почувствовав, что женщины не простят ему таких слов, хоть говорил он тоже по-ландэртонски. Впрочем, он и так уже сказал лишнее, как понял по неодобрительному взгляду жены.
Девочка между тем вертела головой, во все глаза разглядывая обитателей кибитки и вслушиваясь в непривычные созвучья их певучей гортанной речи.
- Не бойся, Эленор, - проникновенно обратилась к ней Лола на ее родном языке мягким грудным голосом, в котором сердечное тепло соединялось с глубоко затаенной силой и поистине завораживало. Она любовно ласкала взглядом бледненькое личико с тонкими, словно резцом выточенными чертами, восхищенно замирая всем существом перед этими дивными глазами, в сиянии которых было что-то от бирюзы и что-то от изумруда, а в глубине их таилось живое солнце, чьи лучи, казалось, украсили детскую головку своим гладким золотом, плавно струящимся по плечам. Лола словно не смела поверить в чудо.
Чувствуя на себе нежность и силу этого взгляда, девочка перестала вертеться по сторонам, устремив все свое внимание на Лолу.
- Эленор не боится, - ответил высокий ясный голосок, и чудные огромные глаза в свою очередь раскрылись еще шире, остановившись на женщине, перед которой даже ее родня порой испытывала трепет. Эта женщина была больше всех остальных похожа на Лола, и даже еще красивей. И если смотреть в теплую тьму ее глаз, казалось, ее голос рождается оттуда.
- Ты – мама Лола? – догадалась зачарованная малышка.
- Да. И зовут нас почти одинаково. Мое имя – Лола. Но если тебе захочется называть меня мамой, как мой сын Лол, я стану звать тебя дочкой, а он будет тебе братом.
Высказав заветную мечту ее сердца, глубокий голос Лолы едва уловимо дрогнул. И девочка, казалось, поняла.
- Мне уже хочется, - призналась она, но тотчас же прибавила. – Но как же моя мама? Она ушла. Эленор ждет…
Слова, уже сказанные Лолу и прозвучавшие в его рассказе, повторенные девочкой снова, заставили зрачки Лолы мучительно расшириться. Но голос ее прозвучал ровно, только еще глубже, чем прежде:
- Ты можешь звать меня мамой, пока ее нет. Я буду любить тебя как она, пока она не вернется. Или ты думаешь, что она на нас обидится?
- Ну нет, - сказала Эленор, чуть подумав. – Она нисколечки не обидится. А она скоро вернется?
Глядя в эти доверчиво распахнутые в ожидании глаза, Лола не могла солгать.
- Думаю, не скоро, - сделав над собой усилие, ответила акробатка. – И она будет другая. Оттуда, куда она ушла, возвращаются не такими, как прежде. Но если ты встретишь ее, ты ее узнаешь. А может быть, тебе придется самой побывать там, куда она ушла, прежде чем ты ее встретишь…
Лола замолчала, усомнившись в ясности своих слов для ребенка. Однако ей опять показалось, что девочка ее поняла, и отчего-то это смутило ее еще сильнее. Она опустила глаза, и взгляд ее упал на песочные часы.
- Ты хочешь пить, Эленор? – Лола взяла флягу и, встряхнув, убедилась, что воды в ней осталось не больше четверти. – Сейчас я налью тебе, подожди, - и тотчас же голос ее изменился, зазвучал сухо и строго, обращенный к сыну:
- Лол, что ты расселся? Ты забыл, что мы в деревне? Иди поищи, где здесь можно набрать воды. Да не забудь обуться. Давай, живо!
Лол снова поднялся, схватившись за фляги. Он понимал, что без воды не будет и ужина, а голодную малышку нужно накормить, и до сих пор не помчался отыскивать воду лишь потому, что не мог оторвать от Эленор глаз. Теперь он и думать забыл о жаре и готов был обежать всю деревню, не жалея ног.
Тут, как это часто случалось в подобные минуты, Эльд сам вызвался ему на помощь.
- Мама, тетя Лола! – крикнул он. – Перелейте остатки воды в кувшин и дайте мне третью флягу! Я иду с Лолом!
Женщины не заставили его долго ждать. А когда топот ног по сухой земле затих вдалеке, Лола улыбнулась.
- Тебе тоже повезло с сыном, Лана, - сказала она. – Хоть порой может показаться, что он немного избалован, но это не так. Он хороший акробат и отличный парень.
- Если баловать сына – значит не третировать и не муштровать его, как ты своего Лола, то мой сын очень избалован, - заметила задетая за живое Лана, приняв убийственно непроницаемый вид. – Но это ему не повредило. У него есть совесть, ты права. И к своим семнадцати годам он уже понимает сам: то, что достается Лолу в его четырнадцать, по совести надо поделить на двоих, не дожидаясь чьих-либо приказов.
- Вот потому-то я и говорю, что он отличный парень, - как ни в чем не бывало подтвердила Лола.
Счастье, которым она сияла, отразило бы и не такой выпад.
- Зато теперь у тебя есть дочь, как ты хотела, - поняв это, смягчилась Лана. – Пожалуй, я соглашусь с тобой: ради этого стоило ходить в Нижний Мир!
- И даже я соглашусь, - снова подал голос Ролэ и подмигнул жене. – Готов поспорить: мы еще увидим, как грозная мастерица Лола станет баловать свою малютку Эленор!
И он весело рассмеялся. Лана подхватила его заразительный смех. На этот раз шутка удалась ему на славу. Даже Лола улыбнулась так широко и открыто, как давно уже не улыбалась, и улыбка эта осияла добротой ее суровое скуластое лицо.
А Эленор, услышав свое имя и смех спутников своей только что обретенной приемной матери, оторвалась от кружки с водой, которую уже почти допила, и испытующе воззрилась сначала на Ролэ, потом на Лану.
- Зачем вы смеетесь над мамой Лолой? – спросила она своим тоненьким голоском укоризненно и даже строго.
Лола любовно погладила ее шелковистые волосы:
- Не сердись на них, Эленор, детка. Они меня не обидели. Это тетя Лана и дядя Ролэ, они моя родня, а значит, и твоя. И смеются они от радости за нас с тобой.
Но в глазах Эленор еще стояла тень недоверия, за которой пряталась не детски серьезная работа ума.
- Лана? Ролэ? – она смотрела на женщину и мужчину, переводя взгляд с одной на другого и обратно, пробуя на вкус звуки их имен и как будто пытаясь вспомнить что-то совсем другое – мысль ее была не здесь.
- Тебе кажется, это слишком коротко для таких больших дяди и тети? – поддерживая озорной тон, заданный шуткой мужа, попыталась Лана стащить девочку с облаков, где она, казалось, витала. – У нас, ландэртонцев, все имена короткие, что поделать! Зато твое имя втрое длиннее тебя самой. Будь ты ландэртонка, тебя звали бы Эла. А ведь ты похожа на ландэртонку…
- В самом деле, странно, - на этот раз всерьез заметил Ролэ по-ландэртонски. – Мне казалось, у местных землепашцев короткие имена, а у их детей – тем более. И при этом она действительно так похожа…
- Что значит «третировать» и «муштровать»? – прервал ее внезапно зазвеневший как колокольчик голосок Эленор, и глаза ее вопросительно устремились на Лолу. Девочка произнесла оба слова по-ландэртонски, так, как услышала из уст Ланы.
Лола онемела, отчетливо увидев мысль в этих глазах, и ее собственная мысль остановилась, не смея шевельнуться.
- «Третировать» и «муштровать» значит бить, мама Лола? – не получив ответа на свой вопрос, предположила Эленор. – Ты часто бьешь моего брата Лола?
Теперь уже не только Лола – все трое оторопело уставились на малышку с языками, прилипшими к небу, сознавая лишь одно: эта дочь местных землепашцев понимает их родной язык, хоть и не знает всех слов, которыми пользуются взрослые.
- Разве мой брат Лол бывает плохим? – снова не дождавшись ответа, спрашивала дальше Эленор. – Но ведь он очень хороший, мама Лола! Чем он хуже Эленор, что его нельзя баловать? Если ты бьешь его, то тогда и меня тоже…
Тут Лола, наконец, овладела своим голосом.
- Что ты, малышка! – воскликнула она едва не в ужасе. – «Третировать» и «муштровать» не значит бить! Тетя Лана хотела сказать, что я всегда посылаю Лола за водой одного и велю ему делать другую работу, много работы, и он все делает. Лол очень хороший, это правда. И я никогда его не била. У нас в Ландэртонии никто никогда не бьет детей, даже если они бывают не очень хорошие. Слышишь, никогда! Отчего только тебе пришло это в голову? Неужели твоя мама била тебя?
Малышка не по-детски глубоко вздохнула, прежде чем сделать своей новой матери честное признание.
- Эленор сама виновата. Она бывала нехорошей, - очень серьезно ответила девочка. – Теперь Эленор обещает, что будет хорошей, потому что у нее есть мама Лола и брат Лол.
Лола крепко обняла ее и поцеловала в щеку.
- Но откуда ты знаешь наш язык? – не утерпела Лана.
- Я не знаю. Мне просто понятно, что вы говорите, - ответила Эленор, будто это и впрямь было просто и само собой подразумевалось. Занимало же ее другое.
- А что такое «акробат»? – чуть подумав и вспомнив, спросила она, употребив сказанное Ланой ландэртонское слово «оро».
- Акробаты (оро) – это мы. Все мы акробаты, и твой брат Лол тоже. А что это значит, проще показать, чем рассказать. Ты скоро увидишь, - пообещала Лола.
Яркие честные глаза Эленор зажглись изумрудным огнем любопытства.
- Скоро? Когда, мама Лола?
- Не знаю, - взгляд Лолы стал озабоченным. – В твоей деревне, кажется, мало людей и мало еды. У нас ее тоже немного. Но теперь у нас есть ты, а ты не должна голодать. Мы должны дать представление, чтобы заработать. В первой же деревне, где у людей есть чем поделиться с нами за наше искусство. А может быть, и в городе. Я была в этих краях давно и не помню. Есть ли здесь поблизости какой-нибудь город.
После слов, только что услышанных от Эленор, Лола не видела нужды скрывать от нее свои взрослые заботы. И оказалась права.
- Город? – переспросила девочка. – Это где ярмарка? Эленор была там. Дядя вез нас на телеге день, ночь и еще день.
- Это совсем недалеко! – оживилась Лола.
- Если только в него ведет именно эта дорога, - заметил Ролэ.
- Кажется, - другой дороги здесь нет, - отозвалась его жена. – Или есть? Эленор, ты не знаешь?
Девочка пожала плечами:
- Может, и есть. Эленор не знает.
- Если Лол или Эльд встретят здесь людей, то уж всяко догадаются расспросить, - успокоила всех Лола. – А пока… Ты ведь, верно, очень голодна, малышка? Пока дело дойдет до горячей пищи, тебе нужно хоть чем-то подкрепиться.
Лола порылась в мешке, где хранились таявшие скаждым днем съестные припасы труппы, к которым никто не смел притрагиваться без ее ведома, и извлекла оттуда кусок сухой овсяной лепешки, предусмотрительно припрятанный ею на крайний случай. Это был черствый сухарь, об который ничего ни стоило сломать зубы, даже такие крепкие, какие достались от безбородых воинов их потомкам. С громким хрустом и не без усилия отломив почти половину, Лола долила воды в кружку Эленор и положила туда драгоценный хлеб.
- Подожди чуть-чуть. Он быстро размокнет, - сказала она, видя, с какой жадностью устремились детские глаза на эту жалкую трапезу. – Не очень вкусное блюдо, но хорошо утоляет голод, если есть не спеша.
- Это вкусно! – горячо возразила девочка. – Эленор знает!
Обе женщины не могли удержаться от тяжелого вздоха, но промолчали.
Малышка не сводила голодного взгляда с желанного хлеба, но не смела протянуть к нему рук, пока ее новая мать не сочла, что он достаточно размок и не разрешила ей есть.
- Не торопись, - сказала Лола мягко и в то же время внушительно, и девочка изо всех сил, как могла, старалась быть послушной, хоть это давалось ей нелегко. Однако, не съев и половины, она вдруг остановилась, точно спохватившись, и смущенно посмотрела на свою приемную мать:
- А тебе? – и, обведя взглядом остальных, поправилась. – То есть вам.
- Это все твое, - ответила Лола.
- Мы не голодны, - присоединилась к ней растроганная Лана, пытаясь успокоить девочку, но лгать она не умела, и к смущению во взгляде Эленор прибавилось недоверие.
- На всех здесь и не хватит, - пришел жене на помощь Ролэ. – Едва достанет, чтобы ты наелась досыта. Не стесняйся.
Эленор медлила.
- А чтобы ты наелась досыта, я велела тебе есть медленно. Ты только что обещала быть хорошей и не хотела, чтобы тебя баловали, - напомнила Лола. – И вот уже заставляешь нас втроем уговаривать тебя!
Этот упрек и строгие нотки, появившиеся в голосе ее приемной матери, успокоили совесть Эленор. Она не только с предельным старанием уничтожила содержимое кружки, но и облизала ее языком.
- Молодец! – похвалила Лола. – А теперь ложись поспи.
Она устроила малышку на попоне и прежде, чем вернулись Лол и Эльд, Эленор уснула спокойным, крепким сном.
Тяжело дыша и обливаясь потом, братья втащили в кибитку свою драгоценную ношу. Воспользовавшись случаем, они не только наполнили фляги, но и хорошенько умылись (хоть в такую жару это бодрило не более чем на пять минут), и вдоволь напились, вознаградив себя за труды.
- На всю деревню мы нашли лишь один колодец с водой, и он ничей, то есть общий, - вполголоса доложил взрослым Лол, сразу заметив, что девочка спит. – Зато он очень глубокий и, говорят, никогда не пересыхает.
- Это на другом конце деревни, - уточнил Эльд.
- Так значит, вы встретили людей? – спросила Лола.
- Колодец мы отыскали сами, из него как раз набирал воду старый человек, такой худой и слабый, что страшно было на него смотреть, - признался ей сын и, запнувшись, тяжело замолчал, видно, слишком впечатленный этой встречей.
- Мы помогли ему достать ведро, - продолжил Эльд. – Колодец в самом деле очень глубокий, изможденному голодом человеку пользоваться им не под силу, в том и беда. Старик сказал нам, что многие люди оттого и умерли: ведь жажда убивает быстрее, чем голод. А голод тут оттого, что прошлое лето было слишком жаркое и сухое, хлеб уродился плохо, а местные жрецы, которые владеют этой землей, отобрали у людей последнее, что у них осталось, считая, что люди должны им еще за прошлый год и отказываясь ждать. Здесь почти никого не осталось в живых. Слышите? Это жрецы местного культа обрекли на голодную смерть целую деревню!
В голосе Эльда звучало возмущение, а в голове не укладывалось, как такое возможно.
- Монахи, - тихо поправил Лол, более внимательный к словам чужого языка. – Он сказал «монахи». «Это монастырские земли, - вот как она еще сказал. – Мы принадлежим монастырю». Что это значит?
Женщины молчали. Они были слишком подавлены только что услышанным, чтобы собраться с мыслями и внятно ответить на вопрос.
- Монахи – это такие жрецы, которые предаются созерцанию и изучают древние тексты, - попытался объяснить Ролэ. – Они живут в уединении и безбрачии, как и наши жрецы, в таких местах, которые называются монастыряими.
- Как наши? – недоверчиво переспросил Лол. – Но наши жрецы не отбирают хлеб у мастеров земледелия. И как могут делать это те, кто посвятил жизнь созерцанию?
- У нас жрецов мало, а посвящающих жизнь созерцанию в Храме всего двенадцать, - рассудительно ответил Ролэ. – очевидно, здесь их слишком много, и добровольными подношениями им не прокормиться. Я думаю, чем больше жрецов, тем они более алчны. А здесь их развелось что саранчи.
- Если они обрекают людей на голодную смерть из-за своей алчности, значит, созерцание их – ложь и притворство, - мрачно заметила Лола.
- Старик, которого мы встретили. Ненавидит их, - желая подтвердить эту мысль, сказал Эльд. – Если бы вы видели, какая ненависть загорелась в его погасших глазах, когда он заговорил о них! По его словам, на пути у нас еще одна монастырская деревня, и вряд ли там лучше, чем здесь. Но недалеко от нее есть озеро, где можно напоить и искупать лошадей. А еще он сказал, - тут Эльд вспомнил главное, - он сказал, что в полутора днях пути отсюда есть город, и ведет в него эта дорога.
- Так поехали скорей! – заторопила Лола. – Трогай!
И никто не проронил больше ни слова, пока вымершая деревня не осталась позади.
Акробаты думали о другой такой же деревне, через которую им предстояло проехать, и молчание становилось все тяжелее, а жара казалась нестерпимой. Лишь вид мирно спящей на полу кибитки малютки Эленор успокаивал и в то же время трогал душу.
- Бедная крошка, - проговорила Лана, глядя на тоненькие, поочти прозрачные ручки девочки с острыми локотками, сложенные на груди. – Какая она худенькая и хрупкая! И как только у этой женщины, ее матери, поднималась на нее рука!
Лол поднял на нее взгляд, полный мучительного недоумения, и тотчас перевел на свою мать.
- Нам не понять этих людей, а потому не нам их и судить, - осторожно ответила Лола. – Мы в их мире, где жрецы приносят народ в жертву своей алчности целыми деревнями – лишь проезжие странники, а они живут в нем и не знают другого мира. Благодари Мать Создательницу, что ты родилась в Ландэртонии. Вспомни о наших предках-воинах, которые вырывали сердца своим пленникам и убивали новорожденных, если те были слишком слабыми. Мы были бы так же безжалостны к нашим детям, если бы родились в том краю, в который когда-то по счастью занесло ветром ландэртонский корабль, а если бы этого не случилось, наши предки были бы принесены в жертву, и мы бы не родились теми, кто мы есть. – И, помолчав немного, Лола прибавила. – Люди – пленники мира, в котором они живут и наследники обычаев, перенятых от родителей. А если те, кто привыкли сами терпеть жестокость, и бывают к своим детям слишком строги, это еще не значит, что в них нет родительской любви. Мать Эленор мертва, а девочка жива потому, что эта женщина любила свою дочь. И Эленор ее любит.
- Это правда, - тихо подтвердил Лол, у которого из памяти не шла страшная картина и который продолжал задаваться вопросом, сколько же часов или дней просидело дитя на разлагающемся трупе своей матери.
- Тебе лучше знать, Лол, ведь ты ее видел, - согласилась Лана. – Но скажи нам, Эленор на нее похожа?
- Нет. Мертвые не похожи на живых, когда слишком долго пролежат на жаре. И волосы у нее медные, а не золотые.
- эта девочка так похожа на чистокровную ландэртонку, как будто происходит от Людей-с-Затонувшей-Земли! И, представь себе, Лол, она понимает нашь язык! Вот почему я спросила тебя о ее матери, - пояснила Лана. – Я все думаю: откуда она здесь взялась? Возможно ли, чтобы в жилах этой женщины текла капелька крови древней высокой расы, которая, говорят, может проявить себя через десятки поколений? Или в ее отце? Интересно, кто он? Или эта женщина ей не родная мать? У нее и вправду слишком необычное имя для дочери землепашцев. Что, если Эленор происходит от кого-то из наших актрис или актеров, или даже от человека из нашей касты? Сколько трупп странствующих посвященных сгинуло в Нижнем Мире! Если предположить, что кто-нибудь из этих посвященных остался в живых, вступил в любовный союз с одним из местных жителей и оставил потомство… Ведь такое возможно! А иначе как объяснить то, что это дитя наделено Даром языков? Никто никогда еще не слышал о том, чтобы люди Нижнего Мира обладали этим даром!
- Если ей лет пять или шесть, мне приходит на ум актерская труппа мастера Ирэ, - предположил Ролэ, подумав. – насколько я помню, там было трое мужчин, включая его самого, и две женщины, все довольно молодые. Они отправились, кажется, как раз куда-то в сторону этих земель и назад не вернулись. Кто-то из них мог стать матерью или отцом этой девочки. Почему нет?
Эта мысль заставила глаза Ролэ и Ланы возбужденно заблестеть.
- Возможно все, - уклончиво ответила Лола. – Но мы не так много знаем о Нижнем Мире, чтобы утверждать, что его обитатели не могут обладать Даром языков. Ведь среди них попадаются видящие. могу сказать лишь одно: Эленор принадлежит к их числу.
Лана и Ролэ хотели спросить, откуда у Лолы такая уверенность, но вдруг заметили, что она смотрит на спящую девочку сквозь полуприкрытые веки, так, как обычно смотрит видящий, созерцая Внутренний Огонь другого видящего. Не имея возможности узнать на собственном опыте, о чем идет речь, они, однако, не раз слышали, в том числе и от той же Лолы, что когда видящий созерцает свой Внутренний Огонь, Огонь его становится ярче, и другой видящий может это заметить. Лана и Ролэ невольно перевели взгляд на спящую девочку. Личико ее сияло тихим, безмятежным блаженством. Казалось, ей снится что-то бесконечно желанное и умиротворяющее. Дыхание ее было едва заметно. Ее маленькое тело отчего-то уже не вызывало жалости своей хрупкостью, но создавало впечатление легкости, почти невесомости. Не смотря на толчки и вздрагивания кибитки на ухабах и выбоинах дороги, оно оставалось неподвижным. В какой-то миг акробатам почудилось даже, будто бы оно не лежит на покрытом попоной полу, а висит над ним, пока еще так близко, что это трудно заметить, но вот-вот оторвется и плавно поплывет вверх. Это необъяснимое и неожиданное впечатление, одновременно овладевшее Ланой и Ролэ, вызвало у них страх, заставив закрыть глаза. В тот же миг они перестали слышать скрип колес и стук лошадиных копыт.
В абсолютном беззвучии как будто остановилось время. Не сознавая, что делают, оба направили взгляд в точку между бровями. В густой чуть красноватой тьме сначала появились какие-то призрачно-неуловимые узоры и вскоре собрались в сияющую точку. Она была похожа на северную звезду Сири – такая же крупная и яркая, так же меняла оттенки и начинала двигаться под долгим пристальным взглядом. Сначала казалось, что звезда приближается, становясь все больше и сияя все ярче, но в то же время она летела ввысь в ореоле своих пульсирующих лучей, а шлейф ее сияния тек, как струи воды и как языки огня, отливая то янтарем, то бирюзой. Лана и Ролэ уже не чувствовали своих тел – только легкость этого течения, влекущего ввысь, сквозь воздух. Они летели стремительно и плавно – ведь для звезды полет и есть покой; звезда не ведает власти времени, творя его сама…
Быть может, прошел миг, а быть может час в этом сне-полете, только, очнувшись от него, оба не сразу решились нарушить молчание, объятые неведомым им прежде благоговением. И все же Ролэ, особенно склонный искать всему объяснений, заговорил первым.
- Я как будто вошел сейчас в ее сон и увидел его наяву, - прошептал он ошеломленно. – Или это и есть то, что видящие называют созерцанием? Мне кажется, я только что видел свой Внутренний Огонь.
- Мне тоже это кажется, - чуть слышно призналась Лана.
- Вам это не кажется, - так же еле слышно отозвалась Лола. – Она созерцает во сне свой Огонь. И ее воля к созерцанию столь велика, что захватывает внимание других людей. Я не встречала видящих, которые бы не стремились поделиться с невидящими своим даром, но тщетно. А Эленор наделена этой способностью. Через нее Великий Дух дарует нам благословение, какого мы не знали прежде. Но не будем мешать Лолу. Он видит…
Вечером, когда солнце опустилось уже довольно низко и жара стала спадать, акробаты добрались до небольшого лесного озера, о котором говорил Эльду и Лолу старик из родной деревни Эленор. Здесь, на поросшем краснокожими соснами песчаном берегу, устроили стоянку. Пока собирали хворост и разводили огонь, распряженные лошади немного остыли. Ролэ с Эльдом повели их купать, найдя на берегу пологий спуск, а женщины и Лол занялись приготовлением ужина. Эленор все еще спала в кибитке на попоне, и ее решили пока не будить.
Подкладывая под котел то с одной, то с другой стороны сухие ветки и шишки так, чтобы пламя оставалось равномерным и, казалось, сосредоточив на этой цели все свое внимание, Лол молчал. Он не отрывал взгляда от костра и как будто не слышал слов Ланы, пытавшейся завести разговор о своем первом в жизни опыте внутреннего созерцания с его матерью, которая считала подобные вещи не поддающимися описанию и не поощряла эти попытки.
- Я, разумеется, понимаю, что ты не можешь помнить, как это было с тобой в первый раз, потому что, быть может, ты еще не вышла тогда из утробы твоей матери, - говорила Лана. – Но это чувство, что ты легче воздуха – оно бывает только в первый раз? Неужели можно переживать его снова и снова? Я боюсь в это поверить…
- Не бойся, - только и ответила Лола, старательно скребя ложкой по дну кипящего котла, чтобы каша не пригорела.
Лол вдруг поднял на мать глубокие, темные как ночное небо глаза, словно ото сна очнулся.
- Она просидела над мертвым телом трое суток, - сказал он о девочке, вокруг которой, не переставая, вращались теперь все его мысли, как бабочки вокруг цветка. – Все это время она видела Огонь и не ощущала зловония. Поэтому она не умерла без воды и еды. Только поэтому!
- Трое суток? – не поверила Лана. – Откуда ты знаешь?
- Он это увидел, - пристально глядя на сына, ответила Лола.
Мысль о том, что через созерцание видящему может открываться прошлое или даже будущее, хоть и подтверждалась опытом ландэртонских жрецов, взволновала Лану еще сильнее, чем мысль о способности этой практики поддерживать тело и питать его жизненную силу, даже если речь идет не о тех самых многоопытных в духовных упражнениях жрецах, а о маленькой девочке. Ведь девочка-то свалилась ей на голову только сегодня! А вот признать провидческий дар в своем четырнадцатилетнем племяннике – такая необходимость застигла Лану врасплох.
- Как? Ты прочел ее память? Неужели это правда, Лол?!
Лана приходилась родной сестрой его отцу, и не ответить ей было бы невежливо. Но она требовала объяснений, которых Лол дать не мог. Он почувствовал себя неловко, будто в чем-то провинился, и уже пожалел о том, что поделился своим откровением с матерью в присутствие тетки. Но тут его спасла Эленор.
- Мама Лола! – раздался из кибитки ее высокий голосок.
Девочка стояла на верхней из трех ступеней вертикально отвесной лесенки, по которой акробаты спускались и поднимались в свой дом на колесах. Впрочем, все пятеро часто запрыгивали в него с легкостью прямо с земли и еще легче спрыгивали на землю. Но для такого маленького и к тому же истощенного ребенка расстояние между ступенями было слишком велико, а расстояние до земли превышало рост девочки почти вдвое.
Лола отдала Лане деревянную ложку и, препоручив котел с кашей ее заботам, бросилась на зов.
- Сейчас я помогу тебе спуститься, только не спеши! – крикнула она.
- Мама Лола, а можно я спрыгну? Разреши, пожалуйста! – попросила Эленор таким проникновенным голоском, что Лола не смогла ей отказать. Но о том, чтобы позволить такой слабой малышке прыгать на землю, не могло быть и речи.
- Хорошо. Только мне в руки, - решила акробатка, встав перед лесенкой. – Давай, прыгай. Я тебя поймаю.
И Эленор, не раздумывая ни минуты, прыгнула.
- Ух ты! Здорово! Спасибо, мама Лола! А можно еще?
- Ну нет, - нашла в себе силы твердо ответить Лола, глядя в блестящие глаза девочки. – В другой раз. Пока довольно. Идем умоемся в озере и будем ужинать.
Песчаное дно и приятно прохладная вода привели Эленор в не меньший восторг. Поднимая фонтаны брызг, она резвилась, забыв обо всем на свете. Зато после купания простая ячменная каша на воде, чуть сдобренная ароматными травами, показалась ей самой вкусной едой, которую она когда-либо ела. Когда же дошла очередь до горького напитка, приготовленного из особой травяной смеси, как и душистые приправы, привезенной ландэртонцами из дома, с родных высокогорных плато, Эленор решительно потребовала свою долю.
- И мне! – решительно закричала она, подставляя под котелок свою кружку. Лола плеснула ей немного густого темно-зеленого отвара и взялась за флягу с водой, чтобы разбавить.
- Нет! – запротестовала девочка. – Не надо, мама Лола! Я хочу как вы!
- Ты не сможешь пить его неразбавленным, - объяснила Лола, очень серьезно глядя ей в глаза. – От его горечи тебе сведет рот. Дома мы кладем в него мед, но сейчас у нас нет меда. Это очень крепкий напиток. У тебя может разболеться живот.
- Как же вы сами его пьете? – с сомнением спросила Эленор, видя, как ее названный брат Лол, не морщась, преспокойно отхлебывает чудовищное зелье из своей кружки.
- Мы начинаем пить его, как только отрываемся от груди матери, и сначала – разбавленным так, как я хочу разбавить его тебе, - терпеливо ответила Лола. – А потом, со временем, привыкаем.
- Но зачем вы пьете его, если он такой невкусный? – подозрительно осведомилась девочка.
- Он дает нам силу и выносливость.
Глаза Эленор сверкнули.
- Я хочу его. Ладно, разбавь водой, только дай мне его!
Лола долила воды три четверти кружки и протянула Эленор. Та сделала глоток и сморщилась.
- Я предупреждала тебя, - заметила ее приемная мать.
Губы Ролэ искривила привычная невеселая усмешка.
- Это Мэлидэ, только один из напитков, которые мы пьем с детства, - сообщила девочке Лана, уже осушив свою кружку. – Есть и другие, на вкус один другого ужаснее. И все они нужны нам для нашего искусства.
Лана забыла, что малышке до сих пор не объяснили, о каком искусстве идет речь. Однако тотчас оказалось, что нужда в этом уже отпала.
- Они нужны вам, чтобы очень высоко прыгать, тетя Лана? – догадалась Эленор. – Потому что вы акробаты?
- Откуда ты узнала? – едва не хором выдохнули взрослые после уже не первой за этот день минуты изумленного молчания.
- Эленор видела, - девочка вдруг поправилась, почему-то решив избавиться от своей прежней манеры, - я видела. Во сне. Бывает, я спрашиваю про то, что хочу узнать, а потом закрываю глаза, сплю и вижу. Я не могла дотерпеть, когда мы приедем в город, и спросила про акробатов. И я увидела…
Ослепительный восторг плеснулся из детских глаз. Эленор замолчала.
- Что же ты увидела? – подтолкнула ее Лана, едва переводя дыхание от любопытства.
- Мама Лола говорила правду, это не рассказать, - девочка прикрыла золотистые ресницы. Словно заново вызывая свой дивный сон. – Я увидела, как вы прыгаете высоко вверх и летите, и танцуете в небе как звезды. Я сама была звездой. Я летала высоко-высоко, все выше и выше, - и, открыв глаза, еще полные неземного счастья, она прибавила. – в моем сне я была как вы. И я хочу тоже…
С этими словами она взяла кружку обеими руками и, к безмолвному изумлению акробатов, глоток за глотком влила в себя все ее содержимое до последней капли.
Поставив кружку перед собой на землю, Эленор обхватила руками свои острые коленки и прижавшись к ним подбородком, устремила взгляд в огонь догорающего костра. Некоторое время акробаты опасливо наблюдали за ней.
Однако детское личико не бледнело, и никаких признаков дурноты или головокружения заметно не было.
- Эленор, детка, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила все же Лола на всякий случай.
- Хорошо, мама Лола, - отозвалась девочка. – В следующий раз сделай мне немного покрепче. Со временем я привыкну, как вы.
Между тем солнце село. Пока не стемнело, женщины и Лол, считавший своим долгом помогать матери, быстро собрали и вымыли в реке посуду, после чего удалились в кибитку, чтобы приготовить там места для ночлега. Ролэ повел лошадей на поляну, найденную им неподалеку от стоянки: там, благодаря близости воды, трава была зеленая, к великой радости обоих гнедых. На этой поляне, охраняя их и наслаждаясь уединением, он решил заночевать сам.
Эльд принес из кибитки свой плащ и, разостлав его у самого края берега, особенно высокого в этом месте, между корнями двух старых сосен, улегся на спину, наблюдая, как ясное синее небо темнеет, становясь все глубже. Теплый ночной воздух, пришедший на смену раскаленному зною, ласкал кожу как бархат, овевал как шелк. Вода в озере под обрывом стояла безмолвным зеркалом. Сосновые лапы, с обеих сторон обрамлявшие небесный свод над головой, столь же неподвижные, казались нарисованными или вышитыми. И лес за спиной молчал. Пару раз где-то тихо ухнула сова, и снова воцарилось безмолвие.
Эльд, не мигая, вглядывался в темную синь, ожидая, когда зажжется в ней первая, самая яркая звезда, и вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. В трех шагах от себя различил он детскую фигурку, сидящую на земле, прижав к груди колени.
- Эленор?
- Можно к тебе? – тихо спросил тоненький голосок.
- Ну, иди сюда, сестренка, - улыбнувшись, разрешил он, протягивая руку. – Ведь если ты сестра Лолу, то и мне тоже. Потому что Эльд и Лол – братья, хоть и двоюродные. – И когда девочка улеглась на плаще, возле его правого плеча, пояснил: - Я люблю смотреть на звезды.
- Я тоже, - призналась Эленор. – Тогда давай помолчим.
Долго лежали они в тишине над спящим озером, лицом к лицу с темным небом, прозревающим, звезда за звездой, бесчисленным множеством глаз, рядом, но каждый – наедине с тысячеокой бездной, и Эленор словно снова видела свой сон, но уже наяву, а Эльду казалось, что он дома, в родной Ландэртонии, над пропастью Гоэ, научившей его искать и находить глубину в высоте, а высоту – в глубине. Звезды плыли, как сияющие чешуей рыбы в далекой черной воде; звезды летели ввысь, но под обращенными на них пристальными взглядами становились все крупнее и ярче, вырастали в солнца, переливались оттенками всех цветов радуги, одевались в ореолы лучей, обретали лица и волосы, сливались воедино со смотрящими на них с земли, чтобы увлекать их с собой и лететь, лететь. И ни одна звезда не упала, как это порой бывает в августовские ночи, не сорвалась и не разбилась, совершая Великий танец Равновесия.
Эльд, обычно молчаливый в такие минуты, заговорил первым, вытащив Эленор из ее сна наяву: так потрясен он был, вдруг обнаружив себя не над пропастью, а всего лишь над лесным озером.
- Я совсем забыл, где я, - произнес он полушепотом. – Здесь почти как у нас в горах, хотя в горах звезды всегда ближе и крупнее. Но когда долго молчишь, они и здесь начинают казаться такими же большими. Только рисунок чуть другой. Это небо говорит мне, что я не очень далеко от дома. И ночью в кибитке я, бывает, просыпаюсь, и, открыв глаза, в первые мгновения вижу над собой скалу Мааг над пропастью Гоэ, или ущелье Готаэм. Может быть, это оттого, что в прошлом году я готовился к Посвящению и провел там очень много времени. Я как будто никуда и не уезжал. Как будто я и здесь, и там…
Задумчивый юноша с большим, взрослым. Мускулистым телом говорил, казалось, сам с собой, вовсе забыв о присутствии Эленор. Но его слова о горах и даже имена мест в этих горах странно взволновали ее.
- А мы сейчас едем туда, в ваши горы? – спросила она.
- Мы должны вернуться в Ландэртонию осенью, - ответил он. – Главное – успеть добраться до моря, пока не начнется пора штормов. Наши мастера- мореходы будут ждать нас и доставят домой.
- И вы возьмете меня с собой? И я поплыву с вами по морю в ваши горы? – с замирающим сердцем прошептала Эленор.
- Конечно, раз тетя Лола тебя удочерила, - заверил ее Эльд, улыбаясь в темноте ее простодушному детскому удивлению.
С минуту девочка молчала, боясь поверить собственным ушам.
- Эленор увидит… Я увижу ваши горы! И звезды, которые ближе и больше! – зачарованно произнесла она и снова замолчала. А потом вдруг спросила:
- Что такое Посвящение?
- Как тебе сказать? Перед Посвящением акробат проходит испытания, а после Посвящения становится матером Равновесия, - попытался объяснить Эльд. – А само Посвящение – это как благословение.
- И после Посвящения он может летать, как звезды? – не могла не уточнить Эленор.
- Нас называют Летающими Людьми, - подтвердил ее мысль Эльд, чуть подумав. – А знаешь, сестренка, ведь ты права! Мой отец мне рассказывал, что в древности акробаты подражали звездам в их движении и фигурам, которые они образуют между собой. Так и было создано искусство Равновесия.
Эльд сомневался, поймет ли сказанное малышка, ничего еще не знающая о священных фигурах культового искусства, и в то же время его поразило, что сам по себе вопрос ее был ясным ответом, рассеивающим подобное сомнение.
Эленор хотела спросить о чем-то еще, но не успела придумать, о чем, когда за ней явилась Лола.
- Тебе пора спать, детка. Пойдем в кибитку, - велела она.
- Но, мама Лола, - начала было Эленор.
- Со звездами над головой и Эльдом под боком ты не уснешь полночи! И разве ты забыла, что обещала мне? – не преминула напомнить Лола. Эленор ничего не оставалось, как покориться своей суровой приемной матери и отправиться с ней спать в кибитку, оставив все вопросы на потом.