Вступление
«Двенадцать уставших гневаться мужчин… Тринадцатый якобы подхватит наши ветхие души. Двенадцать шагов к свету, двенадцать ступеней заблуждения. Дюжина спасительных выступов на отвесной скале, кою мы обязаны преодолеть сами, не оглядываясь на мутную схему заокеанских гедонистов. Мои двенадцать лет вызывающего бессмертия, где год за три. И мне тоже сулят прочистить взор и утробу. И я, просветленный и правильный, обслюнявив Создателя, наполнюсь правом считать себя праведником. Без необходимости испросить благословения, не вымолив прощения. И пойду, не научившись любить своих, но напутствуя чужих…» - солдат привычно долбил по экрану смартфона, вместо того чтобы участвовать в общей беседе, сидящих в круге двенадцати. Промахиваясь мимо нужных букв, матерился про себя, сетуя на «бабский» формат шрифта, видимо рассчитанный на аккуратно наманикюренные коготочки – даром, что не его пальцы. «Здоровые, как сардельки» - унизила она их однажды. Рассуждения адептов назойливым фоном тревожили слух, как звук соседского телевизора за стеной:
- Меня отец бил люто в детстве… вот я и такой… - признался бородач.
- А меня никто не бил, но я все равно такой! – почти обиделся поэт.
- В молодости я много дрался. Но пил еще больше – обрадовался неофит.
- А я много боялся. Я и сейчас боюсь – по обыкновению картинно выдохнул Хатико.
Переход от созерцательной ярости к явному бешенству произошел, как всегда неожиданно – солдат вскочил и рявкнул, наслаждаясь эхом и спонтанным решением:
- Надоело!
* * *
Перед тем, как раздался выкрик солдата, мои мысли как всегда хаотично скакали в голове. Не вмешиваясь, я просто ловил их: «Ценить маленькие радости. Слушать урчание в животе или пение птиц. Прятаться в работе, диванной медитации, ловить короткие миги. Ждать новый фильм. Листать книги. Бродить по бульварам. Искать смыслы. Провожать лето. Ждать весну. Менять обстановку, одежду и спутниц. Бояться темноты. Бежать от света.»
При этом я слушал остальных и даже участвовал в разговоре.
- Меня отец бил люто в детстве… вот я и такой… - бросил один в потолок.
- А меня никто не бил, но я все равно такой! – подхватил другой.
- В молодости я много дрался. Но пил еще больше – вставил третий.
- А я много боялся. Я и сейчас боюсь – вмешался я.
- Надоело! – перебил всех солдат.
Он прервал мою негу, заставив вскочить вместе с ним, аналогично роняя стул. Мы провожали взглядами его широкую спину атлета, идентичную той, что из картины Пикассо «Девочка на шаре». Майка на нем – и та была похожа. Запнувшаяся речь наставника повисла над кирпичными сводами подвала той тишиной, что позволяла слышать исступленное дыхание уходившего прочь солдата. Никто его не остановил, все лишь молча прощались с ним. И вдруг, неожиданно для себя, я тоже направился к выходу. Не оформленное в слова открытие, каноническим видением заслонившее мир, породило несвойственную мне решимость. Меня затянуло как в воронку вслед за солдатом, в сладкую неизвестность безрассудного поступка, в путь без дороги назад. Расправил плечи, пытаясь изобразить их шире, чем на самом деле. Нарочно задел дверной косяк. Глядел мрачно и сурово, исподлобья. Шагал вразвалку. Всегда играл эту мизансцену ради одной лишь цели – как можно глубже спрятать испуганного ребенка внутри, коим на самом деле являюсь и поныне. Я догнал его уже под душистой сиренью, что цвела на радость у входа в храм:
- Постой! Слушай… и мне надоело. Подожди, куда ты?
- Спасать свою бессмертную душу – отрезал солдат, поднимая меня, не самого худого и маленького, как башенный кран зубочистку. Встряхнул и усадил под ту самую сирень думать о вечном.
- Я знаю, что нужно нам обоим! И не только нам… - мое многогранное воображение рисовало эпохальные полотна, где здоровяк присылает мне щедрую добавку. Прямо в центр моего здравого смысла, расположенный у некоторых между глаз. Не моя парадигма. В мои-то годы! Я мыслящий человек, интеллигент, эпикуреец в недавнем прошлом, противник насилия и немного трус, наконец. Но именно солдат, этот суровый необщительный грубиян помог моей призрачной и неопределенной, как все во мне, идее, затвердеть высеченным на камне манифестом. И я никак не мог отступить.
- Что нам нужно? – он не замедлил флагманского хода, а только немного споткнулся о мои слова. Не отряхивая цветки сирени с одежд и непутевой головы, я выпалил, продолжая стоять в неприличной позе – нагнувшись и спиной к солдату:
- Мы создадим свою группу. Нет, не так. Не группу… Проект. Сообщество. Подобие ордена.
- Точно… – стиснув зубы. – Орден. Вот как.
- Фигура речи, для образности.
Развернувшись ко мне, огромный, как авианосец и опасный, как война, он смягчился. Подозреваю, что из праздного любопытства. Не обращаясь к сути, огрызнувшись дружелюбным оскалом, протянул мне руку:
- И как мы нас назовем? Наш орден?
- «Безнадежные», конечно… Как же еще? - все, что обитало по обе стороны моего здравого смысла, зажмурилось пораженное собственной смелостью.