Затухающее небо. Точно миллиарды мотыльков порхают крупные снежинки. Мерцающий парк искрит многоцветными огнями. Веселится и гуляет столичный народ! Пляски вокруг костров. В огне тепло и жизнь!
Вертикальный замок залит светом как глазурью. Он похож на сладкий свежий торт! Он возвышается да самых звезд! А под звездами – фейерверки. Цветочный порох разрывается над городом. Серпантином ложится на алмазную корку снега, осыпает сугробы и детские горки.
Ворота в Эйджгейт открыты. Как открыты сердца живых! Ворота распахнуты настежь. Искренние объятья. Долой вражду и неприязнь! Сегодня принимают всех!
Гномы в красных колпаках, а гоблины – в изумрудных. Суетливо носятся в толпе, вручая каждому небольшой подарочек: леденец, медную фибулу, заводную игрушку. Они духи-кудесники. Они приносят праздник!
По льду застывшей реки проносятся конькобежцы. Армии голосистых детишек штурмуют снежные крепости. На щеках румянец. В глазах кристаллики слезинок. Это от воздуха. Он свежий, колкий. Кусает кожу, крепко целует губы. Зимний ветер мчится по улицам. Догоняет сани. Треплет гриву лошадям. Грохочет ставнями. Тает в пламени свечей и очагов. Растворяется в уюте, заботе и доброте. Ожидание чуда. Мир родился. Разве то не чудо?
А внутри домов пахнет праздником. Пахнет тихим огнем, вечерним пламенем. Аромат коричных булочек и печеных яблок. Сдобное ореховое тесто наливается жаром, подрумянивается, хорошенько пропекается. Праздничный гусь покрывается золотой корочкой. Поросята на вертелах сочатся горячим жиром. Пьяная вишня закипает на слабом огне. Дровишки спокойно потрескивают в камине.
Вечнозеленые хвойные деревья: ели, лиственницы, сосны и пихты сыплют иголками. На ветвях сплошное золото, сплошное серебро. Бубенцы и колокольчики. Полумесяцы и солнца. Перышки и грибочки. Скорлупки грецких орехов и желуди. Вечнозеленые деревья повсюду, везде! От самых тоненьких и до самых пушистых! Под ветвями радужные свертки. А что внутри? Сюрприз! Тайна, раскрываемая на рассвете.
Колокольный звон и перезвоны колокольчиков. Вечнозеленое дерево, могучая секвойя, блистает жемчугами в тронном зале. Повергает в безмолвие. Сияние отражается в глазах гостей: придворной знати, рыцарей, баронов, графов, герцогов!
И каждый мужчина при параде. На рыцарях искусные доспехи, на поясе церемониальные мечи. А женщины… О как они красивы! Платья из шелка, бархата и парчи. Ожерелья, диадемы, кольца. Сотни гостей, как сотни цветов – кружатся в свободном танце. Зеленый сменяется красным, красный переливается в синий, а синий превращается в желтый.
Красно-золотой. Развеваются красно-золотые флаги и штандарты. Трубят герольды. Кричат грифоны. Музыканты перебирают лады. От барабанной дроби сотрясается земля.
- Мир родился! Да восславим мир!
- Богов восславим!
Аплодисменты. Громкий смех. Чистая радость. Беззлобные, открытые души.
- Поднебесье! Поднебесье! Холихат! Холихат!
- Принимайте дары, не жалейте животы!
Его Величество король поднимает кубок. В золотых перстнях рубины. Королева утончена и скромна. Грива приемного сына промаслена и собрана в косички, в косичках – бусины. На голове родного сына – Малая корона.
- Да восславим мир! – гремит выразительным басом государь.
- Богов восславим! – отвечает ему королевство.
И весь людской род от Загорья и до самого Междуморья…
I
Темная медь на щеках Беатрис порозовела от славного морозца. Он инеевыми лозами вплетался в ее черную косу, покусывал кончик носа, схватывался с теплым дыханием.
- Беа, надеюсь, ты не подглядываешь? – все переспрашивал и переспрашивал Себастьян.
Он, крепко держа жену за руку, вел ее за собой. А она совсем ничего не видела. Только слышала гул веселящихся толп, да скрип снега под подошвами теплых сабо. Овечья шубка грела сердце. Любимый человек пушистым платком перевязал ей глаза. Он сказал, что это будет сюрпризом. Неосязаемым подарком, что получают сразу, целиком и без остатка.
- Не подглядываю я, не подглядываю, - посмеиваясь, отвечала Беатрис. Ее забавляло поведение мужа, превратившегося в чистосердечного мальчишку, не ведающего ни ночных страхов, ни опасностей, ни душевных терзаний. Беатрис хотела верить, что для него они пропали, растворились, исчезли навсегда не оставив даже желчной горечи во рту. Себастьян чувствовал себя счастливым. Он был рядом с женой. Он держал ее за руку. Даже через колючие шерстяные рукавички она чувствовала тепло его пальцев.
- Осторожнее, здесь скользко… - предупредил паладин.
Эльфийка ощутила как мягкий и упругий снег под ногами, сменился на твердый скользкий камень мостовой. По ней стучали каблуки сотен сапог и ботинок. Слышалось, как за спиной проносились сани. Кто-то переговаривался. Кто-то заливался смехом. Кто-то совсем рядом изъяснялся в любви.
Себастьян остановился и выпустил руку жены.
- Положи, пожалуйста, ладони вот так, - попросил он.
Беатрис коснулась каменного парапета. Муж обошел ее сзади. Чуть сдвинув зеленую шапку наверх, бережно развязал платок. Паладин обнял любовь всей своей жизни и прошептал:
- Можешь открывать глаза.
И Беатрис открыла. И в то же мгновение, в ту же секунду, из них побежали теплые, мгновенно стынущие слезы, а по коже засеменили мурашки. Но то были слезы не от разочарования или печали. Не от гнетущего расставания, когда Себастьян, взмахнув суконным плащом и пришпорив коня, устремлялся, точно феникс, вдаль.
Эльфийка плакала от вида волшебной сказки, куда только что попала и где никогда до этого не была.
О, перед ней расстилалась панорама заснеженного Эйджгейта, столицы королевства Холихат. Город был погружен в самый светлый праздник Миросотворения. Людской праздник, превосходивший, если не по значимости, то по размаху, даже день Сошествия Ординума.
Река Бернинтайм застыла, покрылось льдом до самого центра. Цветастые переливы Мерцающего парка, там вдалеке, озаряли небо не хуже солнечных лучей. Вертикальный замок казался сладким, посыпанным сахарной пудрой и ореховой стружкой пирогом или приторным воздушным кусочком торта, вроде тех, что по особым поводам выпекала бабушка Таута. Кстати, они с дедушкой Отисом отмечали Миросотворение по людским обычаям, как и многие здешние эльфы.
«Загляните к нам, порадуете стариков?» - с надеждой спрашивала бабуля еще на прошлой неделе.
«Конечно!» - заверяла Беатрис.
«О чем речь, госпожа Таута. Разумеется, мы придем!» - обещал Себастьян.
Бетрис видела, как возлюбленный привязался к ним за недолгие полгода брака. Для него, паладина, чьи родные были далеко в Вайнривере, лесные эльфы стали второй семьей…
- Ну, что скажешь, Беа? – не удержался Себастьян.
- Себ, я… Это, это…потрясающе. Я, правда, честно-честно, не знала, что может быть так. Ничего подобного в жизни никогда не видела… - сказала Беатрис.
И сказала чистую правду. Лесные эльфы в Танха-Кан знали множество праздников, и эти праздники имели великое значение для всего Доначального леса, для самой первозданной природы и деревьев-шептунов, но они были другими. Сакральными. Лишенными всего этого внешнего, взрывающегося, разлетающегося искрами и падающими звездами, великолепия.
Атмосфера эльфийских праздников была под стать древнему лесу: тихая, умиротворенная и молчаливая. Народ Беатрис терял голову в ритуальных танцах, выдувал мелодии из флейт и рогов, истязал глотку протяжным пением, щекотавшим кожу губ, но каждое, абсолютно каждое действие было осмысленным.
Лесные эльфы даже не зевали просто так. Не умели или не хотели уметь предаваться бессмысленному и беззаботному веселью. Тому, что оскорбительно зовется праздностью.
Вот, к примеру, вспомнилось девушке, Первоцвет, Алдкхома-Адсил, праздник первых цветов и ростков, прорубивших себе путь через недра Поднебесья, порождающих лес.
В отличии от людского Миросотворения, подарками эльфы не обменивались, фейерверков не запускали, да и деревья никогда бы не стали нагружать сплошным золотом и серебром. Беатрис хорошо помнила, как они всей семьей, собирая по дороге соседей, спускались к корням деревьев, леча их медово-смоляными отварами, а потом собирались на лужайках, закапывая саженцы в черную плодородную землю.
В такие мгновения мужчины мычали согласными, а женщины голосили гласными, порождая колебания в теплом, не знающем ветров и метелей, воздухе.
- А я знал, что тебе понравится, - паладин скрепил руки вокруг талии жены. – Я так хотел поделиться с тобой этим праздником. Знаешь, ведь он мой самый любимый. Больше всего боялся, что тебе не понравится, и ты не разделишь со мной эмоций…
Беатрис повернула голову, заглядывая мужу в потускневшую, затемненную капюшоном плаща, зелень глаз.
- Ты шутишь? Как, ну скажи, как такое может не понравится?…Себ, если бы я только знала, что у вас, у людей, есть нечто подобное, я бы перебралась сюда значительно раньше.
- Слава богам…И вашим, и нашим, – облегченно выдохнул паладин.
Он, чуть наклонившись, уткнулся в макушку Беатрис подбородком. Ей этот жест пришелся по вкусу. Показался каким-то оберегающим.
Потом Себастьян и вовсе накрыл их обоих меховым плащом, прижав жену еще крепче.
- Мои боги – это твои боги, помнишь? – улыбнулась эльфийка.
Когда-то, прошедшим летом, подобная фраза драла горло. От нее кровоточили десны и расшатывались зубы. Это фраза кованым прутом ударяла по позвоночнику. Беатрис даже и думать не могла, с трудом и болью вспоминала этот тяжелый обряд инициации в Храме Людских богов.
Но с тех пор многое переменилось. И даже не из-за той встречи с высшим вампиром, которую Беатрис с трудом пережила. Просто девушка привыкла к чужой вере, впитала ее, словно щепотки соли. Стала воспринимать как нечто такое, что было от самого рождения.
Верующие в сказку расы, а Миросотворение это подтверждало, не могут быть плохими.
- Я думаю нас пора, иначе не успеем, - напомнил паладин.
- Прости, я что-то загляделась, совсем забыла, - извинилась эльфийка, выбираясь из-под плаща. От его тепла вкупе с теплом овечьей шубки, тело сделалось горячим. Беатрис почувствовала проступающие на спине капельки пота.
- Ничего-ничего, я вообще не хочу…
- Так! Пойдем, - жена ухватилась за мужа. – Даже, не думай, Себ. Ты мне обещал.
- Помню-помню, - хмуро, с тревожностью ответил он.
Супруги, обсыпаемые и снегом, и звонкими голосами горожан, перешли мост и не спеша, перекрывая старые следы своими, побрели по Знатному району, где больше всего пахло карамелью и ванилью. Кондитерские лавки стояли на каждом шагу, и возле них толпился радостный народ. Людские дети, точно шаловливые малютки брауни, носились вокруг родителей, играли в салки, кидались снежками. Влюбленные пары, не боясь мороза, забывая о строгих нравах, наслаждались поцелуями и поцелуями настолько страстными, будто они были последними.
И Беатрис почувствовала жажду. Ей тоже захотелось поцеловать мужа. Она бы, позабыв о приличии, сделала это, но перед ними вдруг пронеслась вереница детей.
Одни в красных колпаках, а другие в блестящих, изумрудных.
В итоге, оказалось, что это были никакие дети, а гномы и гоблины
- Мы этим дарили? – прозвенел гномские голоса.
- Неее, этим не дарили, – проскрипели гоблины.
- Поди дарили.
- Мы помни.
- Ой, да у вас память не такая длинная как нос.
- А ваше вся в бороду ушла!
Себастьян и Беатрис переглянулись и рассмеялись.
- В общем, – старший гоблин сотворил поясной поклон, - Это вам, госпожа эльфийка.
Закутанные в шерсть руки зеленокожего гоблина зарылись в мешке, вытянув оттуда нечто шарообразное и объемное.
Гоблин вложил подарок в ладонь Беатрис, и когда она ее раскрыла, то увидела сделанную из шишки совушку со стеклянными глазаками
- Ой, спасибо…
Гномы же обступил Себастьяна:
- А вам, господин, полагается, вот что.
В руке Себастьяна оказался крошечный, не больше скорлупки от грецкого ореха, но тщательно детализированный оловянный грифончик.
- Ого…Ну вы и угадали…
Беатрис рассмеялась.
- Такого тебе не хватало для коллекции?
- Да. Волшебники, не иначе.
- Да восславим мир! – хором воскликнули гномы и гоблины, разбегаясь по сторонам, теряясь в толпе.
- Надеюсь, - забеспокоилась эльфийка, - их не трогают?
Она с опаской посмотрела на тяжеловооруженный орочий патруль.
Они ходили по улице, наблюдая за порядком. Следили, чтобы чья-нибудь беззаботность не превратилась в греховную праздность, когда от скуки начинают чесаться кулаки…
Впрочем, как казалось Беатрис, никакой патруль не требовался. Миросотворение было праздником высвобождения доброты из людских сердец. И эта доброта, словно по велению самого Ординума, окрыляла и других.
- Нет, не трогают, – заверил Себастьян. – Только не сегодня.
Впереди послышался топот десятков ног и быстрая, резвая музыка скрипки. Супруги скорее устремились к Театральной площади, где у самого фасада Театра Эльфийского Искусства выросло вечнозеленое хвойное дерево. Вокруг него кружились в танце горожане, не разделяясь ни на какие сословия. Кружились все! А скрипачи, не жалею рук и сил, буквально рубили смычком по тоненьким струнам.
Широкие ветви дерева нависали над площадью, ну совсем, ну почти, как в Танха-Кан!
- Пойдем! Пойдем скорей туда! – Беатрис потянула мужа за собой.
- Ну, может не надо, мы не успеем!
- Пойдем!
И Себастьян послушно, вприпрыжку побежал за женой.
Он говорил, что вечнозеленое хвойное дерево – это символ. Символ старой веры в то, что есть некое Мировое древо, которое боги взрастили в самом центре Поднебесья, под землей.
И это дерево было украшено золотыми солнцами – властью богов. И полумесяцем – свободой выбора. Звездами, но никогда луной. Ибо она, как рассказывал Беатрис муж, стала символом ночи и Абсолютного зла..
А ночь близилась. Только вот эльфийка не чувствовала в этом свежем зимнем воздухе никакого смрада зла. Будто бы оно разом попряталось в свои норы и гнезда, боясь всего этого добродушия и радости сильнее, чем рассвета.
Миросотворение – это самый первый рассвет в Поднебесье. Рассвет Абсолютного добра, в которое Себастьян никогда не верил, а Беатрис просто знала, что оно есть.
Прямо сейчас оно горело во всех живых душах. Оно горело в Мерцающем парке. Горело фонарями на ветвях деревьев. Достигало самых небес и смешивалось со светом новорожденных и старых звезд.
И этот свет отражался в черных зрачках эльфийки. И в глазах Себастьяна было ровно столько же света. Девушка увидела, когда потянулась к его губам. Под ветвями вечнозеленого хвойного дерева, этой уличной секвойи, окруженные ряженым народом, они поцеловались. Влага застывала моментально. Губы обветривались и слеплялись.
Но двум влюбленным сердцам безразличны такие мелочи.
В отличие от волчьего воя за спиной.
Супруги расцепили объятия и обернулись.
Знакомая звериная морда, давясь смехом, смотрела прямо на них.
- Джаспер! – в один голос прокричали человек и эльфийка.
- Кто? Я? Я не Джаспер. Я злая страшная волчара, что елку гнула и качала!
Себастьян стыдливо прикрыл лицо ладонью. Беатрис прыснула смехом.
- Откуда у тебя такой колпак, а? – Беатрис указала ладонью на голову друга.
- У гнома свистнул, откуда ж еще? Ну, в карты выиграл.
- Ну, ты и сволочь. А я думал, что ты уже в Бокале Серебра, - рассказал паладин.
- Ага. Так оно и было. Сижу, смотрю… чего-то не хватает. Тут идет служанка, несет копченые свиные ушки. Думаю, черт бы меня побрал, где же Беатрис.
Эльфийка насупились.
- Ну, спаааасибо…
- Да. А потом пахнуло пафосом. И я вспомнил о тебе, Себ.
- Ага. Конечно,– отмахнулся Себастьян.
- Не обижайтесь…– Джаспер положил лапы друзьям на плечи. – Пойдемте, скоро начнется поэтический вечер!
Себастьян осунулся, втянул голову в плечи.
- Может все-таки просто повеселимся…Сами по себе, как в старые добрые…Ай!
Беатрис ткнула пальцем в ребро мужа.
- Давай-ка без вот этого, ладно, Себ? Ты обещал выступить. И ты выступишь. Я очень хочу послушать твои стихи.
- Я паладин, а не поэт…Я бы лучше по кладбищу прогулялся, говорят там у заводи…
Эльфийка стрельнула строгим и обиженным взглядом.
- Хоть одну ночь в году побудь моим мужем. А мой муж хорошо пишет стихи. Значит, поэт…
- Верно, не будь занудой, Себ, пошли.
Точно непослушный ребенок Себастьян поплелся за женой.
Джаспер раскрыл клыкастую пасть во всю ширь.
Друзья шли через площадь и через толпу, а волколюд все не унимался:
- С праздником! С Миросотворением! А этой мой лучший друг, он поэт!
Себастьян краснел еще сильнее, чем от мороза. Беатрис хохотала и пританцовывала.
Она давно не была так счастлива.
II
Тихая, расслабляющая тело и разгружающая голову от плеяды лишних мыслей, музыка клавесина растекалась по Бокалу Серебра точно черничная начинка внутри сдобного пирога. Изумрудными нитями она оплетала нарядную ель, перезванивала бубенцами и колокольчиками, скрипела половицами и ступеньками, колыхала пламенем свечей, гобеленами и гардинами. Терялась в потайных альковах и перед самым своим затуханием, вспыхивала в вечернем пламени камина, еще сильнее согревая каждого, кто решил встретить Миросотворение в атмосфере творчества и созидательного искусства.
За клавесином сидел гном и во время того, как его пальцы бегали туда-сюда по клавишам, смешно болтал коротенькими ножками. Глаза гнома были закрыты. Играя на клавесине, этот малютка словно летал, окрыленный вдохновением.
А пропахший хвоей, корицей и свежей древесиной, Бокал серебра, самая уютная во всем Эджгейте таверна, то самое место, где Беатрис впервые осознала свою влюбленность в человека, сегодня ночью вдохновлял всех и каждого.
Даже ее саму. Эльфийку, привыкшую скорее созерцать и впитывать, чем создавать что-то свое. У девушки появилось непреодолимое желание вести дневник, а может быть даже однажды написать собственную книгу…Стать, как все те творцы, что собрались сегодня под одной крышей.
Двери таверны постоянно хлопали и наверх, стряхивая на ступеньки снег, поднимались новые гости, с разрумяненными носами и лицами. В большинстве своем люди. Одинокие мужчины, одинокие женщины, влюбленные пары самых разных сословий. В основном простые горожане, дети купцов, студенты Королевского университета: будущие алхимики, лекари, геометры и звездочеты. Было еще несколько мало известных в народе менестрелей. Они настраивали свои лютни и обменивались редкими репликами. Яркие звезды музыкального небосклона, вроде Валентайна Диксона, о которым восхищался Себастьян, сегодня развлекали знать на Поднебесном пиру в Вертикальном замке. За столом, ломящимся от яств, под ветвями секвойи, доставленной с самых северных границ Танха-Кан. И за этим столом, за этой секвойей, могла бы сидеть сама Беатрис, а точнее миледи Ардентэл, ибо каждый из паладинов Ордена Феникса Порядка, получил заветное приглашение, скрепленное королевской печатью и подписанное самим королем Леонардом I из рода Лексианов.
- Мы можем пойти на бал, если хочешь, – предложил Себастьян, шурша торжественным письмом.
- Я не хочу величия, я хочу тепла и уюта, - ответила Беатрис.
Она слишком хорошо помнила то зудящее неудобство, что стягивало ее кожу на званом пиршестве во Дворце Ордена. Слишком острые стрелы вылетали из глаз человеческих жен, для которых лесная эльфийка никогда не стала бы своей. При всем уважении холихатцев к другим расам, никогда не станет своей.
А еще Беатрис помнила, как тяжелая прическа давила на голову и как горели оголенные длинные уши, на которые все неустанно пялились.
- Хорошо. Значит, примем приглашение Джаспера и встретим Миросотворение в Бокале Серебра. Может быть, я даже прочитаю что-то свое…
- Честно-честно???
- Я попробую.
Маленький гоблин подставил лесенку к напольным часам и что-то подвернул в их механизме. Часы пробили новый час и латунный маятник качнулся. Джаспер вернулся за стол, неся с кухни тарелку с ванильным кексом. Служанка-дворфийкам поставила перед мордой волколюда перечную пьяную вишню, налила эльфийке жасминовый чай, бокал паладина наполнила теплым брусничным морсом.
Но себастьян даже не заострил на этом внимание. Он сидел у самой стены несколько отстраненно от любимой жены и лучшего друга, копошился в черновиках, перекладывая их с места на место. Шепотом повторял стихотворения и нервно ломал ноготь о ноготь.
- Себ, Себ… - Беатрис смахнула пряди каштановых волос с мужниного плеча. – Успокойся.
- Да, успокойся, Себ, - повторил Джаспер. – Кстати, классные у вас свитера!
Джаспер откусил приличный ломоть кекса и указал на бордовую одежду друга и зеленую его жены.
- Спасибо, - ответила эльфийка. – Подарок любимой бабушки Тауты
- Если я запнусь… - буркнул паладин, - то повешусь прямо на этой елке.
Беатрис накрыла его руку своей, ощущая пальцами учащенный пульс, бегущий по венам.
- Себ…Ты хорошо знаешь стихи, и потом никто же тебя не осудит.
- Я сам себя осужу. Этого достаточно.
- Кхе, - усмехнулся зверолюд.
- И стих… - попытался объяснить паладин. – Я сочинил его совсем недавно.
- С листа прочтешь, какие проблемы? – покосился на друга Джаспер.
- Ни в коем случае! – отрезал Себастьян.- Выйдет криво. Я не переживу, если выйдет криво. Не переживу… Мы с Идвалом разные. Но в одном он бесконечно прав: против толпы стоять проще, чем перед ней.
- Хватит. Мы пришли встретить твой самый любимый праздник. Разве не так?
Джаспер кивнул кому-то из гостей, а после отпил вишневого вина. Из чехла он достал лакированную трубочку и принялся забивать ее табаком.
- Тебе не морс нужен, парень. А кое-что покрепче. Стопочка самогоночки на черном перце. Уууух!
Паладин выставил руку перед собой.
- Смею отказаться от твоего предложения.
Волколюд зевнул во всю ширь своей клыкастой пасти и пожал плечами:
- Это дело добровольное. Покуришь?
- Нет, - зло прошипел паладин.
- Оооой…
- Да, - вспомнил Себастьян, - Я надеюсь, что никто с этим делом сегодня не переборщит. Не хотелось бы, чтобы вечер был испорчен.
- А ты не переживай насчет этого. Оно и не случится! – заметила Беатрис.
Жасминовый аромат приятно пощипывал в носу, а вкус согревал горло. Она хотела чмокнуть любимого мужа в щеку, но, между тем, таверна Бокал серебра принялась громко аплодировать.
В свет вечернего пламени камина вышел крупный немолодой человек в старых, покореженных и ржавых доспехах. Броне, что видела виды и видела битвы. На выцветшей гербовой накидке чернела родовая монограмма. Перед собой человек держал затупленный двуручный меч и опирался на него, точно на посох. Редкие волосы небрежно покрывали облысевшую голову.
- Это сэр Майкл. Рыцарь-возвеститель. Проводить такие вечера менестрелей и поэтов – его идея, - шепотом пояснил Джаспер.
- Мир родился! Да восславим мир! – воскликнул сэр Майкл.
- Богов восславим! – ответила хором таверна.
- Ура!
- Миросотворение!
- Слава Поднебесью!
- Знаете… - уже тише произнес рыцарь. – Когда-то Людские боги, вдохновляясь величием вселенной и сиянием первых звезд, сотворили Поднебесье, вдохнули в него жизнь. Вот также и мы, все здесь собравшиеся, творим и созидаем миры в своих головах. Пишем книги. Ведем хроники. Сочиняем музыку и поэмы. Мы, точно боги, делаем этот мир ярче и живее! Мы создаем искусство, без которого все было бы серо и блекло…Неважно кто ты. Эльф, человек или орк... Покуда ты в искусстве – ты соучастник божественного творения! Ты, если угодно, настоящий волшебник!
- Ееей! – закричали гости. Им вторила Беатрис.
Подобная мысль пришлась ей по вкусу. Настолько по вкусу, что захотелось поделиться со всеми этой простой истиной. Вернуться в Танха-Кан, рассказать брату Ма`Оте или кузине…
- Полностью согласна, – шепнула она мужу.
Тот молча кивнул. Он сидел, подперев кулаком подбородок, и не мигая смотрел на сэра Майкла.
- Но прежде чем свет поэзии наполнит ваши души… - продолжил рыцарь, когда аплодисменты и возгласы стихли, - я бы хотел начать вечер с традиционного танца. Мужчины! Приглашайте дам! Сегодня Миросотворение – веселимся от души!
Рыцарь кивнул гному.
Тот провел по бороде ладонью и заиграл на клавесине какую-то быструю, но между тем лирическую мелодию. Гоблин-часовщик притащил откуда-то тяжелую шарманку, перекинул ее через плечо и принялся без остановки крутить рычажок, порождая какие-то интересные звуки, похожие на перезвон прозрачных сосулек.
Гости повыскакивали со своих мест, вышли из-за столов, отложили еду и напитки и точно распускающиеся цветы закружились у праздничной ели... За обледенелым мутным стеклом мели снега и было морозно, но в таверне становилось жарче с каждой секундой. Так жарко, что Беатрис захотелось снять с себя шерстяную накидку и остаться в одном свитере.
А все потому, что сегодня, в канун Миросотворения, забывались любые страхи и тревоги. Одинокие, застенчивые юноши приглашали свободных девушек и те охотно отвечали им согласием. Влюбленные влюблялись друг в друга еще больше.
Себастьян сидел неподвижно.
- Ты не хочешь пригласить меня? – решилась спросить Беатрис.
- Прости, Беа… - неловко ответил он, опуская глаза. – Я очень волнуюсь, давай попозже, не сейчас.
- Оооо… - протянул Джаспер и закатил глаза.
Теплые слезы пленкой застыли в карих глазах эльфийки. Медная кожа побледнела, осветлилась. Коса черных волос потускнела. Девушке захотелось вскочить и убежать прочь из этого места. Все наслаждались праздником. Все, кроме нее. Она пыталась понять своего мужа и принять его эмоции. Но не умела скрывать и своих.
Беатрис, находясь рядом с любим человеком, держа его за руку, вдруг почувствовала себя одинокой и брошенной. Брошенной на произвол судьбы в омут чуждой культуры и традиций.
- Беатрис… - чей-то знакомый мягкий голос послышался позади. Девушка обернулась. Перед ней с черных изящных одеждах, с эльфийским ожерельем из ракушек на груди, стоял Мигель.
За его спиной, за одним из дубовых столов сидел располневший орк Харадай и приветственно махал зеленой рукой.
- Мигель? Я и не ожидала тебя увидеть…
- Ты для меня тоже сюрприз, Беатрис. Но сюрприз приятный. Как всегда.
- Я думала, ты играешь только для самого короля.
- О, - отмахнулся эльф. – Вся эта королевская роскошь и фальшь. Я любитель тишины дружной компании. Всегда таким был.
- В этом мы с тобой похожи, - улыбчиво подметила девушка.
- Пока музыка не закончилась… Я бы хотел пригласить тебя на танец, Беатрис. – Мигель протянул эльфийке руку. – Если, конечно, никто не против.
Беатрис глянула на Себастьяна. На его лицо медленно опускалась холодная тень. Она скапливалась в глазницах, дела взгляд каким-то звериным. Джаспер тактично отвернулся в сторону.
- Это твое право, Беатрис. Хочешь – танцуй, - медленно, словно каждое слово весило тонну и давалось с трудом, проговорил паладин.
- Конечно, я согласна, - Беатрис протянула руку в ответ.
Рот эльфа расплылся в счастливой улыбке. Он поцеловал руку девушки и увел за собой в центр зала, где они закружились вместе с остальным.
III
Себастьян старался не смотреть, как его любимая жена танцует с другим, но голова, словно у механической куклы, поворачивалась сама собой. Беатрис танцевала не с кем-нибудь, не со случайным гостем, имя которого никому неизвестно, а с эльфом Мигелем. Тем самым менестрелем, что когда-то, возможно тысячу лет назад, а возможно вчера, смотрел на нее глазами, полными самых теплых и самых искренних чувств.
Эти чувства называются любовью.
Облаченное в приталенные черные одежды, тело Мигеля двигалось грациозно, ноги, обутые в лакированные сапожки, переступали в такт музыке. Губы эльфа дрожали так, точно с них слетало ее имя или, что гораздо хуже, он жаждал поцелуя страстного поцелуя.
Паладин расцарапывал пальцы до крови. Ненавидел ли он этого эльфа? Желал ли сломать ему нос? Едва ли…Себастьян скорее упивался собственным превосходством и ревностью. Наслаждался победным триумфом и боялся опустить победу из рук, как скользкую рыбину.
- Скажи честно, - спросил Себастьян, обнимая жену за обнаженную талию. – Как мне, человеку, удалось завоевать твое сердце?
Капельки пота, выступившие во время любовной страсти, постепенно испарялись с разгоряченной кожи. Шелковая простыня была еще влажной.
Беатрис перевернулась на бок и ее груди легли одна на другую.
- Ты никого не завоевывал, Себ. Я с тобой, потому что сама этого захотела.
- Но почему?
- Потому что полюбила…
- Но за что? За то, что я паладин?
- Нет…За то, что ты – это ты.
Себастьян старался думать об этом как можно реже, но, порой, в одиночестве или в те дни, когда его ставили стражем у Храма Людских богов, он горько признавался себе, что полюбил Беатрис вовсе не за то, что она Беатрис.
А за то, что она лесная эльфийка. Живая представительница народа, к которому паладин с самого раннего детства питал самые восторженные чувства. Это как всю жизнь мечтать о чем-то, а потом, уже смирившись с пустотой в своем сердце, наконец, обрести.
Но подумай, Себастьян, разве это не низвержение живого существа до уровня вещи? Ммм? До недостающего в коллекции экспоната?
Паладин покачал головой. Когда мечта сбывается – остаешься предан ей до самого конца. Не бежишь в чужие объятия. Не обводишь голодным взглядом других. Пусть всего на один танец, но мечту похитили, вырвали из ослабших рук.
- Сам виноват, братец, - грустно заговорил Джаспер. – Весь вечер сидишь с такой мордой, будто дерьма налакался, честное слово!
Волколюд отпил у друга из чашки.
- Фи! Как ты можешь пить такую кислятину? Теперь все понятно…
Себастьян тяжело выдохнул, но ничего не ответил. Больше всего ему хотелось встать и уйти. Добраться до дома, облачится в доспехи, пришпорить коня и ускакать на запад. В сторону Земель Ледяного тумана - «Где павшие войны лежат».
Музыка смолкла. Гости зааплодировали сами себе. Какой-то человек с засаленными волосами залпом хлебнул самогона и изрыгнул на всю таверну:
- БРАВО!
Мигель поклонился Беатрис. Она благодарственно реверсировала в ответ. Уткнувшись взглядом в мужа, вернулась за стол.
Тот уперся носом в стену.
- Скажи честно, ты обиделся, да? – девушка ткнула паладина в плечо.
Принялась ковырять пряжу его бордового свитера.
- Нет, – буркнул он.
Джаспер по свинячьи фыркнул.
- Сегодня же Миросотворение. Ты сам говорил, что в этот день положено дарить немножечко тепла тем, кому его не хватает.
Себастьян глянул на жену исподлобья. Его нос уподобился клюву
- Надеюсь, ты не собираешься…Эй!
Волколюд вовремя пнул друга. И паладин не стал заканчивать эту обидную фразу, после которой свою жену он больше никогда бы не увидел.
- Он любит тебя, - уверенно молвил Себастьян.
- Возможно, – согласилась девушка. - А что это меняет? Я не имею права запрещать ему это делать. И ты, прошу заметить, тоже.
Паладин опустил взгляд и скрестил руки на груди, ощущая кожей колючую шерсть свитера.
- Прости, что отказался танцевать с тобой.
- Ничего. Я понимаю, тебе нужно сосредоточиться на стихах.
Беатрис чмокнула мужа в щеку и просунула ладонь под его локтем.
- О, боги! – воскликнул сэр Майкл. – Уже много-много лет я не видел такого танца! Давайте еще раз поблагодарим гостей за это волшебство!
Гости в очередной раз отбили себе ладони до синяков. Странный человек, хлебающий самогонку в компании своих друзей, снова прокричал что-то, поднимая бокал к потолку.
Этот тип начинал тревожить паладина. Причем тревожить далеко не на шутку. Паладин хрустнул пальцами. Он слишком хорошо знал, к чему приводит длительное употребление слишком высокого градуса.
К поножовщине.
Пусть такое случается только в бес-трактирах, но может запросто произойти и здесь.
В уюте Бокала Серебра.
Поглоти тебя Небытие.
- А теперь, светлые наши гости, своей романтической и лирической поэзией вас порадует знаменитый эйджгейтский менестрель – Мигель! Встречайте!
Таверна зааплодировала громче прежнего.
- Ееее! Мигель!
- Зажги, старина!
- Обожаю твои стихи, парень!
- Мигель – ты прекрасен!
По лицу эльфа растеклась блаженная улыбка. Смуглая кожа озолотилась от рыжего света камина. Он оглядел зал. Вгляделся во всех, игнорируя Себастьяна, и остановился на Беатрис.
- Спасибо. Спасибо… - спокойно промолвил он, перехватывая лютню. – Спасибо сэру Майклу, нашему поэтическому герольду за то, что предоставил слово и право его произносить. Знаете, совсем скоро пробьют часы и на нас обрушится Миросотворение, и положено петь что-то восторженно-эпическое. Или, напротив, нечто сказочное и доброе. Про зверят, лисят, котят…Но я спою вам то, что у меня на душе. Я уже давно не пишу стихов в стол. Я люблю, когда мои слова находят своего слушателя, и я люблю, когда они касаются сердца того, кому я их посвятил.
Руку Беатрис дрогнула в руке Себастьяна. Эльфийка покраснела и осунулась от неловкости и смущения. Она, как и ее муж, поняла, о ком идет речь.
Тонкие эльфийские пальцы легонько ущипнули струны. Лютня жалобно запела. Вслед за ней тихо, растягивая гласные звуки, запел сам Мигель.
- Одной тебе пою я песни,
Пусть даже нахожусь с другой.
Не быть с тобой нам, радость, вместе.
И не коснуться мне рукой
Тебя. Ты выбрала иного.
Ты выбрала свою судьбу.
И будешь, как положено, до гроба
Верна ему лишь одному.
Я представлял тебя своей.
Я видел образы вселенной
Где солнце в сотню раз светлей,
А ночи вовсе нет, наверное.
А мы живем с тобой в искусстве
И сотрясают голоса
Тучные своды, что искусно
Для нас с тобой свила гроза.
И мы идем, мы держимся за руки,
Идем нести наш тонкий слог,
И мы с тобой не знаем скуки,
За нами север, запад и восток!
Ну, а потом я просыпаюсь.
Возможно не один, но не с тобой.
И да, я в этом сильно каюсь,
Пожалуй, неспроста, такой.
Увы, ты выбрала другого.
И он по-своему хорош.
Но вижу вас вдвоем и снова
Меня бросает в пот и дрожь.
Лютня стихла. Последняя нота еще долго кружилась под потолком Бокала Серебра. И отзывалась в ушах паладина. Таверна рукоплескала так, точно каждому эта песня пришлась не то, что по вкусу, но зацепила самые тонкие невидимые нити души. Словно каждый: мужчина или женщина, прошел через подобное.
Муки неразделенной любви – самая распространённая хворь. От нее умирают чаще, чем от чумы.
Себастьян больше не испытывал ревности.
Его кости глодала вина.
IV
Во рту пересохло. Слова склизким комом встали поперек горла. По телу бежала холодная дрожь, а руки тряслись, словно ветви сотрясаемые стужей. Себастьян даже не мог вспомнить, что там было у других поэтов. Одна девушка, кажется, читала свою собственную сказку. О чем? Кому какое дело?
Молодая сухопарая орчиха голосила тягучим степным пением. Обритый мальчишка бросался в зрителей отдельными репликами о безжалостных дворах и кровавых драках.
Все как во сне. Все как в тумане. В мареве курительных трубочек. Джаспер выкурил уже целых две.
Паладин хотел бы проснуться под своим одеялом, показывая нос на холодный спертый воздух остывшего за ночь дома…
Но нет. Себастьяна сверлили десятки глаз. Терпеливо ожидая то, что он может сказать. Некоторые перешептывались:
- Паладин? В самом деле?
- Я не знал, что они пишут стихи. Нет, серьезно…
- Я думала, что среди них сплошные фанатики и дуболомы.
- Интересно, почему он без брони? Сэр Майкл, вон, в доспехах.
А глаза Мигеля, что прислонился плечом к стене, разили больнее всех. Как какой-то мировой судья, адепт Юстита, он готовился оценить Себастьяна и вынести собственный приговор.
Ну да. Эльфу повезло. Он-то стал тем, кем хотел стать. Его-то за драку с графским отпрыском не изгоняли из родного города. Не запирали в каменной келье. Не рассекали губы тренировочным мечом. Не заставляли драить пол в сортире!
- Тебя убьют на первой же вылазке, Ардентэл. – покачал головой мастер Хауз.
Зеленоглазый мальчик насупился, утирая кровь.
- Я не хочу быть паладином…Я хочу писать стихи и сочинять баллады.
- Много бы баллад настрочили твои стихоплеты, если бы каждую ночь их сжирали с потрохами?!
Себастьян взглянул на Беатрис. Она глядела на мужа, затаив дыхание.
Вот скажи мне, Мигель, как бы ты защитил ее от высшего вампира, м? Убаюкал бы его колыбельной? Может я не стал известным менестрелем, но победный трофей в моих руках.
Так. Осади лошадей. Беатрис не трофей. Она живое существо. Самая прекрасная и самая лучшая из лесных эльфов. Женщина достойная канонизации и вечного почитания в сонме святых!
Я люблю ее больше жизни. Я познал любовь, как и было предсказано. И я здесь ради нее. Я менестрель ставший паладином. Я паладин, мечтающий стать менестрелем. Не посрами меня Верус, Владыка правды и искусства… Помилуй и сохрани меня, недостойного, Ординум.
Под свитером болтался серебряный медальон. Казалось, он прижигает кожу. Опаляет тонкие волоски на груди. Татуировка в виде феникса распухла. Она зудела. Это от волнения и пота.
Губы паладина медленно, будто ход времени застывал, разлеплялись. Тишина угнетала и сводила с ума. Свет восковых свечей и разноцветных фонариков слепил, сужая зрачки до маленькой точки.
- Ну, а тот, кому довелось любви вкусить… - вполголоса начал Себастьян. – Тот, наверное, в силах ее защитить…
Поборник Ординума, напряг мышцы, сдвинул брови и продолжил, повышая тон:
- И он будет бороться. И он будет страдать.
Но не вздумает даже на шаг отступать!
И пусть будут вороны над миром кружить.
Пусть стрелы разили и будут разить.
Я буду стоять, недвижим я буду.
И пусть с лихорадкой, чумой и простудой
Я буду клевать за родное гнездо!
Я стану паромом, я стану мостом!
Чтоб ты перешла эти черные воды,
Вернулась в объятия чистой природы…
Чтоб каждый, кто счастлив, ничто не терял.
Я буду стоять, как и раньше стоял.
Я видел любовь, я чувствовал душу,
Поэтому клятву свою не нарушу…
Любовь ты познал, ну и что же?
Какой-нибудь спросит прохожий.
Отвечу:
Покуда не стану земным серым прахом,
Не будет во мне ни толики страха!
Последнюю строчку Себастьян почти прокричал, сжимая в воздухе кулак. Его голос эхом разлетелся по таверне. Распахнул дверь в кухню: оттуда пришел аппетитный аромат запеченного гуся. Сотряс ставни и стекла.
Мгновение. И все смолкло.
Только воздух, согретый вечерним пламенем, раскололся от бурных аплодисментов и оваций.
Беатрис плакала.
Ладони Мигеля небрежно коснулись одна другую. Он кивнул Харадаю и медленным, подавленным шагом устремился к выходу…
V
Едва осознав, что Мигель уходит, Беатрис бросилась следом, повергая собственного мужа в состояние каменного ужаса. Он остолбенел. Застыл на месте, глядя ей в спину.
Эльфийка любила Себастьяна. Всем сердцем, искренне и без сомнений. Последнее стихотворение, вызвав вихрь воспоминаний, тронуло ее до глубин души. Заставило сердце участить ритм. Пустило по венам обновленную кровь.
Но…
Девушка не умела и не хотела терпеть чужой боли и чужих страданий. Она слишком хорошо, слишком тонко чувствовала эмоции живых существ и воспринимала их раны как собственные.
Поэтому она шагнула без колебаний. Беатрис остановила Мигеля у самых дверей, когда он протискивался через толпу прибывающих и уходящих гостей.
Она схватила его за рукав и потянула за собой.
- Мигель, Мигель, не уходи! – приговаривала она. – Праздник же, ну. Хочешь, бери Харадая и пересаживайтесь к нам. Давайте, вместе веселее.
- Беатрис, прости, мне просто нехорошо. И потом, твой муж…
- Он тебе не враг.
Не дав сформулировать новую отговорку, девушка повела менестреля за собой, извиняясь перед каждым, кого задевала на пути.
Когда же они вместе, прихватив толстого орка, вернулись ко столу, Себастьян и Джаспер обменялись удивленными взглядами.
Джаспер подергал правым ухом. Поднялся и протянул орку лапу.
- Мир родился. Да восславим мир!
- Богов восславим! – улыбнулся орк. – А я тебя помню, ты Джаспер, верно? Дуришь честный народ в карты.
Зверолюд расхохотался. Потом закашлялся и принялся выковыривать сладкие цукаты из сдобного теста. - Да какой честный народ? Честный народ в картишки не режется!
- Значит, - усаживаясь напротив паладина, подметил Мигель. – Ты нечестен?
Джаспер прожевал цукат и проворчал:
- Ну, хорошо, что хоть не обесчестен…
- Фи, Джаспер! – отпрянула Беатрис.
Себастьян тихо усмехнулся и откашлялся в кулак. Он старался не смотреть эльфу в глаза. Эльфийка почувствовала неловкое смущение мужа и взяла его под руку.
- У тебя хорошие стихи, - Мигель первым решился на диалог. – Не совсем в моем вкусе, но мне понравилось.
Беатрис облегченно выдохнула.
- Спасибо, – поблагодарил Себастьян. – Валентайн Диксон всегда говорил, что настоящее искусство не терпит правок и замечаний. Каждый изъясняется так, как может.
- Согласен, – кивнул Мигель.
- Но иногда начинают нести такую чепуху… - добавил Харадай.
- Ну и пусть несут, тебе то чего? – возразил волколюд.
- Это святое право каждого. Даже в молитве Лабору, богу добродетели труда сказано: «Дай сил мне созидать этот мир как я умею».
Кажется, Себастьян начал потихоньку расслабляться. Беатрис взяла его под руку не просто так. Она старалась отслеживать напряжение, которое проходит сквозь него. Сейчас, судя по всему, тело мужа растекалось как топленое сливочное масло.
- Не знал, что паладины умеют писать стихи, – признался менестрель.
- Лишь немногие. Большинству в нашем ордене просто не до этого.
- А у тебя, значит, время есть? – продолжил эльф.
- Просто я люблю это делать. Всегда любил, с самого детства. А любимое занятие оно, знаешь, расслабляет.
- Почему же ты тогда не сделал стихи смыслом своей жизни?
- Потому что…Людские боги выбрали мне другую судьбу. Кто я такой, что бы идти против их воли?
- Неужели твоя судьба такая плохая, Себ? – поинтересовалась Беатрис.
Себастьян улыбнулся.
- Почему же? Быть паладином – это честь. Просто за нее цена высокая.
За спиной, как по заказу, послушался звон посуды. Дворфийка выругалась. Человек с сальными волосами, тот самый, что пропускал бокал за бокалом, катался по полу, изнемогая от истерического хохота. Его компания рядом тоже гоготала.
- Простите…Ахаха…Простите меня, дворфы, за это! Ухуху!
Паладин снова окаменел. Налился сталью. С беспокойством, Беатрис поняла, что муж встает с места.
- Не надо! – шикнула она.
Джаспер покачал головой.
- Не будь занудой, Себ. Народ веселится, как умеет.
- Они же никого не трогают…
- Это пока, - процедил Себастьян. – А потом…
- Ничего не будет, - не согласился Харадай. – Это Порки Пол, он безобиден.
Мигель глянул через стол на то, как перебравшему дебоширу помогают подняться друзья и подоспевший сэр Майкл.
- Чего не скажешь о его стишках…
Рыцарь-возвеститель шепнул что-то на уху Порки Полу. Тот, почесав округлое пузо, поднял вверх большой палец.
Сэр Майкл обратился к гостям. За его спиной сверкала праздничная ель, увеличивая тем самым и без того крупное сложение.
- Поэзия сэра Себастьяна подняла нас, воистину, до божьих высот. Настало время вернуться на грешную землю. Надеюсь, никто не привел детей? Ну-ка, Порки Пол, выходи!
Дебошир присвистнул, залпом выпил еще самогонки и, пошатываясь, встал на место рыцаря.
- Нуууу…Чтоооо? Как, ик, настроение???
Бокал серебра загалдел.
- Отлииично! Тогда, ик, я вам его немножечко испорчу. А то, что это такооое? У девок сопли. У Мигельки тоже сопли…Ну, а этот паладин…Тьфу, сплошной пафос! Я летаю словно птица – поцелуй меня, девица!
Беатрис нахмурилась. Себастьян скорчил мину. А вот Джаспер внимательно следил за поэтом.
На миг, как обычно, повисла тишина. А потом Беатрис ощутила на себе помои.
- Раньше я был охрененным!
А теперь я дурачок!
Ссу, бывает, желтым пенным
Я в клоаку и толчок!
Дружный хохот пронесся по таверне. Джаспер прикрыл лапой морду, прыснув смехом.
- Я насилую березы!
И дарю собакам розы!
Но я не псих, нет, я не псих!
Пыльца у них, пыльца у них!
Не могу я быть героем…
Чтоб греметь, как грозный гром.
Я хочу совсем иное –
Быть унылым и говном!
Некоторые гости попадали с лавок или уползли под стол. Какая-то женщина завизжала, словно цесарка. Себастьян осуждал Порки Пола, но тактично молчал, помня о своих же собственных словах.
В памяти Беатрис они тоже отложились.
- Вот как-то так, детишки.
Поэзии до черту…
Запрыгните в штанишки,
Да и идите к черту!
Возгласы «браво», «шедевр», «еще» взорвали Бокал серебра, характеризуя большинство гостей далеко не с лучшей стороны.
- Боги…хаха, – давился смехом Джаспер. – Боги, это отлично!
- Не поминай богов всуе, - погрозился паладин.
Волколюд отмахнулся.
- Ой, да ну тебя, Себ! Хорошо же! Правда, Беа?
- Нет. Не очень.
Джаспер махнул на друзей лапой.
- Два сапога одинаково воняют. А вам как?
- Да ничего нового, - Мигель посмотрел на сцену. – Хочется чего-то посвежее.
- Да, ярче! – подтвердил Харадай.
Рыцарь–возвеститель, с трудом выпихнув со сцены Порки Пола, объявил нового выступающего:
- Нам всем нужно успокоиться. И устремить свои мысли к высокому… Думаю, поэзия загадочного Абисса, нам в этом поможет! Впервые в Бокале серебра!
- Кого? Кто? – послышались реплики Порки Пола. – Абисса? Абписался что-ли???
К зрителям нерешительной походкой вышел невысокий юноша в черной рубашке, которую он носил не на выпуск, а заправленной в льняные бриджи. Худые голени юноши обтягивали полосатые чулки. Щеки и подбородок поэта усыпал редкий пух, а глаза закрывало пенсне с тонкими стеклышками.
- Всем…Добрый вечер. С праздником. Я тут приготовил стих – прогнусавил Абисс. – Ну в общем.
Поэт снял пенсне и зажал его в кулаке. Переменился в лице и выпрямился.
- Миросотворение!
Миросотворение?
Зачем творить нам тлен?
Жизнь – это клетка.
Жизнь – это плен!
А как же было хорошо,
Ах, как же было хорошо,
Есть только тьма
И я ей рад,
Так было тысячу
Лет назад
Ни солнца, ни луны,
Одни сплошные сны!
Безвременье.
Бессмертье.
Мы обретаем покой в пустоте.
Восславим же Небытие!
Себастьян прыснул горячим чаем прям на стол, забрызгав фрукты, сладости и сдобу. Беатрис опустила глаза, зажмурилась, точно ожидая сильного удара.
Гости принялись освистывать, мычать. Никто не аплодировал. В поэта посыпались объедки. Гусиные кости, яблочные огрызки.
- Да это осквернение! – заверещала пожилая женщина.
- Уберите его отсюда!
- Пшел прочь!
- Уродец! Говнюк!
- Пустомеля!
Порки Пол и его приятели окружили поэта, нависли над ним.
- Ну что, пойдем, потолкуем???
Дебошир схватил юношу за воротник, дал пинка и толкнул вперед.
Беатрис слишком поздно спохватилась. Себастьян, задев ее плечом, вскочил с места. Он метнулся следом.
VII
Порки Пол спустил напуганного юношу с крыльца. Прямо в объятия своих приятелей, что стеной загораживали путь к побегу.
- Слышь, ублюдок, а кто тебе разрешил такие стихи читать, а? Ты сам сочинил или тебя надоумили?
- С-сам… - промычал Абисс. – Я п-поэт…
-Че? – Порки приблизился вплотную, хватая поэта за рубашку, брызжа в него слюной. – Че? А кто тебе сказал, что ты поэт? Ты – кусок говна! И стихи твои говно! Я плевать хотел на все эти храмы и церкви, но, мать твою, таких как ты нужно окунать в сортир!
- Хорошая идея, Порки! Пойдем, окунем!
Абисс дрожал. И от жуткого мороза, и от дикого страха. Все могло бы закончится сейчас. В этот самый момент, когда сжатый кулак летел ему прямо в зубы.
Но Себастьян остановил удар, пережимая вены на запястье.
Друзья Порки Пола, этого рыцаря похабных стишков, отступили на шаг. Порки был почти одного роста с паладином, но его сложение слегка нарушало пропорции.
- Ты…Ты чего? Ты, что разве не слышал, что нес этот четырехглазый уродец?!
Себастьян сжал запястье еще крепче, надавливая на выпуклые кости.
- Это всего лишь стих. – спокойно и холодно произнес поборник Ординума, выдыхая пар перед глазами противника.
А противником был все же Порки, не Абисс.
- За свои слова надо отвечать! – рявкнул похабник, трезвея от мороза.
- Не трогай парня, понял?
Порки Пол гоготнул.
- А если трону? Что ты мне сделаешь? Вам запрещено убивать!
Себастьян ухмыльнулся мрачной и злорадной улыбкой:
- Убивать нельзя, а вот руки ломать можно.
Он сдавил запястье дебошира с такой силой, что тот зашипел.
- Не связывайся с ним, Порки!
- Да, пойдем отсюда!
Паладин выпустил руку человека из своей хватки. Похабный поэт растер запястье ладонью. Он кивнул друзьям.
- За мной.
- И ведите себя потише, пожалуйста. Не одни же.
Порки Пол ничего не ответил. Он, что-то бурча себе под нос, открыл дверь таверны, запуская себя, друзей и холод со стужей.
- Ты как, в порядке? – забеспокоился паладин.
Он приблизился к Абиссу. Тот продолжал дрожать и трястись.
- Не думал, что паладин придет мне на выручку. После таких стихов…
Себастьян улыбнулся.
- Как я уже сказал… Это просто слова.
- Д-да нет. Н-не просто…
С этими словами юный поэт отогнул рубашку и в свете праздничных огней Себастьян, вытаращив глаза, заметил клеймо в виде спирали.
Спираль. Не может быть. Спираль.
Дверь Бокала серебра снова открылась и на крыльцо вышла Беатрис.
- Себ! – крикнула она мужу.
Тот оглянулся. В его глазах стоял мертвый ужас.
Эльфийка не спеша подошла ближе.
- У него спираль…Он клейменый. Темные боги… - пошептал Себастьян. Его голос дрожал от волнения. Или уже от паники.
Девушка бросила взгляд на спираль. В той, чьи собратья не погибали на глазах, клеймо не вызвало столько непреодолимых страхов .
- Это всего лишь ожог…Какие Темные боги?
- Да такие как он убивали моих собратьев! – выпалил Себастьян.
Абисс всхлипнул, а после зарыдал. Закрыл глаза ладонью. Его колотило.
Беатрис сняла с плеч шерстяную накидку и накрыла ей юношу.
- Очнись, Себастьян. Смотри, он же напуган!
- Я…Они, мм, сказали, что все мне дадут…Они, ммм, сказали, что помогут мне. Они, ммм, сказали, что я перестану быть таким неудачником…Обещали познакомить с…с д-девушкой.
Абисс разрыдался в голос.
- П-пожалуйста, не убивайте меня.
- Ну, ну что ты парень. Все нормально.
Себастьян бережно обнял Абисса.
Абсолютное зло никогда не плачет.
Стояло Миросотворение.
Самое время для чуда.
ЭПИЛОГ
Храм Людских богов. Торжественная литургия. Звенят кадильницы, источая ладан. Хор славит светлый праздник. В городе стоит морозное раннее утро. Внутри храма все согрето дыханием праведных душ. С иконостасов заботливо смотрят святые. Статуи Людских богов окружают алтарь.
- Мир родился! Мир родился! Да восславим мир! – ликует священник.
- Богов восславим! – вторит толпа.
- Благословен будь мир, сотворенный богами… - гудят чтецы.
Женский хор. Мужское соло.
Зеленоглазый паладин. Рядом с ним лесная эльфийка. Они молятся. Они благодарят богов за Поднебесье.
Миросотворение.
Миросотворение.
Сутулый юноша протискивается сквозь паству. Он шепчет имена Людских богов. Освященной водой протирает лицо и глаза.
Глаза. Они сталкиваются с другими.
Паладин улыбчиво кивает.
Юноша отвечает ему тем же.