Имя: Максимилиан Мария Кольбе (в миру Раймонд Кольбе)
Год рождения: 8 января 1894 г.
Место рождения: польский город Здуньская Воля, Российская империя.
Год смерти: 14 августа 1941 г.
Место смерти: концлагерь Освенцим
Причина смерти: Убийство
Родители: отец Юлиус Кольбе, мать Мария Домбровская
Супруга: не женат
Дети: нет
Должность: католический священник, причислен к лику святых.
Он очень стар, ему 90 лет. Я не буду называть его имя, назовём просто – Узник. Он нервно курит сигарету, она подрагивает в его руке, на которой вытатуирован номер. Это номер Узника концлагеря Освенцим.
- Я поляк. Меня схватили немцы, потому, что я участвовал в Сопротивлении, и отправили в Освенцим. Нас загрузили в вагон, мы несколько дней добирались до концлагеря. Всех мучал один вопрос: куда нас везут и что с нами будет.
Нас выгрузили на перроне, где оркестр играл весёлую музыку. Среди встречающих, кроме офицеров СС, были заключённые, довольно прилично выглядевшие. Тогда мы ещё не знали, что это были заключённые, так называемые привилегированные, что - бы не шокировать новичков, создать атмосферу доверия.
Здесь же, на перроне вновь прибывшие люди проходили селекцию, выбирались самые здоровые. Им на руки наносили номер, теперь человек терял имя. Остальные под видом дезинфекции, сразу отправлялись в газовые камеры.
Нас загнали в душевую, где мы были вынуждены мыться холодной водой, потом выдали полосатую одежду и деревянную обувь. После этого отправили в барак, где были трёхэтажные нары. На них лежали набитые соломенные тюфяки и тонкие одеяла. Вместо пола были кирпичи, втоптанные в землю. Мы были возбуждены, долго не могли уснуть, каждый думал, как сложится его судьба. А утром начался кошмар.
В половине пятого двери барака распахнулись, внутрь ворвались десятка два разъярённых крепких заключённых и стали избивать всех палками, кто попадался им под руку. Меня поразило выражение их лиц, это были лютые звери, не знающие ни какой жалости.
В концлагере было созданы все условия, что бы лишить человека воли, сделать послушной, забитой скотиной. Подъём заключённых был в половине пятого, по сигналу все должны были соскочить с нар, кто хоть немного замешкался, подвергался избиению. Даже посещение туалета был издевательством и пыткой. Умывались холодной водой, мест в туалете не хватало, надзиратели могли столкнуть узника в выгребную яму, где тот тонул в нечистотах.
Завтрак состоял из кружки слабого чая и кусочка хлеба. Всё это нужно было сделать за полчаса, сходить в туалет, умыться, позавтракать и ровно в пять стоять у своего барака для утренней переклички. На перекличке мы должны были отзываться не на имя, а на свой номер, вытатуированный на руке.
Сначала нас определили в карантин. В карантине обучали поведению в лагере, тренировали строиться в шеренги, шагать в строю, выполнять команды «налево», «направо», «снять шапку», «надеть шапку» и прочие. Малейшее нарушение команды наказывалось избиением. Карантин длился две недели, после чего нас распределяли по рабочим командам.
Метод лишения человека воли был прост: голод и постоянные избиения.
Голод был грозным и постоянным врагом заключённого, мысли о еде не давали покоя ни ночью, ни днём. Представления о том, какие блюда существуют на свете, их вид, который ты представляешь, сводят с ума. Ты пытаешься думать о чём- то другом, но мысли постоянно возвращаются к еде.
Хорошо если повар честный человек, и всем наливает одинаково. Беда если он тебя невзлюбил, тогда тебе всегда будет доставаться только жидкая баланда, которой невозможно утолить голод и тогда тебе грозит мучительная смерть. Лагерный рацион был очень скудным: хлеб 130 гр., жир 20 гр., мясо 30 гр., крупа 120 гр., сахар 27 гр. Из расчёта этих продуктов делали весьма жидкий суп, который давали раз или два в день, плюс каша 150-200 гр. на человека. И то, эта мизерная норма выдавалась для работающих узников, безработные получали гораздо меньше.
Хлеб считался величайшей ценностью. Некоторые съедали его сразу после выдачи, пытаясь хоть на некоторое время заглушить вечный голод. И ещё они боялись, что их пайку могут украсть.
Другие хранили хлеб как священную реликвию. Это было хоть какое-то утешение, чувство надежды. И ели его по маленькому кусочку, долго держали во рту, рассасывая, как вкусную конфету.
Заключённые не воспринимали избиения как что – то особое. Одного моего знакомого вызвали, за какое – то нарушение, в политический отдел, откуда мало кто возвращался живым. Но, к его удивлению, его не расстреляли, всего лишь подвесили за руки, связанные за спиной. Так он провисел два часа, потом сняли. Охранник, который снимал его, не стал резко отпускать тело, что бы заключённый рухнул на пол, а подставил стул и опустил узника на него. Моим знакомым это было воспринято как милосердие.
Особую злобу у охраны вызывали дети. Им доставались самые тяжёлые и грязные работы. Они часто вёдрами носили нечистоты. Одному охраннику показалось, что малыш набрал не полное ведро, он вырвал это ведро из его рук надел на голову и заставил бежать. Потом спустил овчарок, и они растерзали ребёнка.
Другой эсэсовец увидел у ребёнка яблоко, он взял это яблоко себе, а малыша схватил за ногу и ударил головой об угол. Потом спокойно съел яблоко.
Эти охранники просто упивались своей властью. В лагере был блок под номером 11, где располагался полицейский дисциплинарный суд. Одним из судей там подвизался оберштурмбанфюрер Мильдер.
Он обожал проводить процессы, сопровождая назидательными проповедями, заранее зная, что человек обречён на смерть. Однажды ему пришлось судить, таким образом, шестнадцатилетнего юношу, который от голода и отчаяния украл в магазине немного еды.
Прочитав смертный приговор несчастному парню, бледному, изголодавшемуся, спросил: «У тебя есть мать?». Парень еле выдавил из себя: «Да». «Ты боишься смерти?», - спросил этот бессердечный палач, наслаждаясь видом своей жертвы, запуганной и дрожащей от ужаса. Тот ни чего не ответил. «Так вот, тебя сегодня расстреляют, - назидательно, с грозным видом сказал Мильдер, - Тебя всё равно бы когда-нибудь повесили. А, так ты будешь мёртв через час».
Особое извращённое удовольствие доставляло ему сообщать о смертных приговорах женщинам и наблюдать за их поведением, словно вампир, подпитываясь их страхом.
Мне и самому пришлось испытать ужас смерти. Это произошло в июле 1941 года. В нашем бараке исчез заключённый. Нацисты ввели круговую поруку, за побег одного наказывали десять человек. Этим любил заниматься заместитель коменданта лагеря оберштурмфюрер Карл Фрицш.
Он приказал построить заключённых в бараке, и стал прохаживаться вдоль строя. Мы знали, что те, кого он выберет, будут обречены на жуткую голодную смерть: их закроют в бараке без еды. И будут там держать, пока все не умрут от голода.
Мы стояли молча, опустив головы, а Фрицш всё ходил мимо нас, вглядываясь в наши лица. Ни кто не знал, чем он руководствовался в выборе жертв, но, у каждого билась мысль: «Только не меня, только не меня». Хотелось сжаться в комочек, стать невидимым.
Через некоторое время нацист останавливался, указывал рукой на заключённого и говорил кратко: «Ты». Человек делал шаг, выходил из строя. Мы все понимали, что этот человек уже мёртв, хотя он дышал, видел, чувствовал. Каждый на миг радовался, что это был не он. Но, через секунду опять липкий страх опять вползал в души. И так было десять раз.
После того, как отбор был сделан, те, кто не вошли в число обречённых были душевно и физически измочалены, словно по ним прокатили тяжёлый каток. Один из выбранных не выдержал и разрыдался: « Я больше не увижу жену и детей! Что же теперь будет с ними?». Этого несчастного звали Франтишек Гаёвничек, он состоял в Сопротивлении, был захвачен немцами и отправлен в концлагерь. Он плакал от отчаяния, слёзы катились по его исхудавшему лицу.
Неожиданно, мы услышали слабый старческий голос: «Разрешите мне пойти вместо него, я стар и болен, а он молод, у него жена и дети».
Все обернулись и с удивлением посмотрели на того, кто это сказал.
Это был худой человек, в круглых очках, с трудом дышавший. Все хорошо знали его, католического священника Максимилиана Мария Кольбе.
С точки зрения нацистов, Кольбе был для них очень опасен уже за то, что в основанном им монастыре Непокалянув он скрывал от преследований две тысячи евреев. Для нас, заключённых, Кольбе был примером силы духа. Эсэсовцы ненавидели его, так как в своём большинстве считали католическую веру противной нацистской идеологии. Поэтому с большим удовольствием избивали его ногами, обутыми в кованые сапоги, заставляли таскать тяжёлые камни и другие тяжести, прекрасно зная, что ему, уже не молодому человеку, к тому же инвалиду с одним лёгким это очень тяжело.
Как бы не старались нацисты сломить дух этого пастыря, им это не удавалось, это ещё сильнее их бесило. Для Кольбе это было не важно, его вдохновляли примеры первых христианских мучеников, поэтому он продолжал совершать богослужения, утешать павших духом, крестил и исповедовал. Всегда он благословлял умерших заключённых, молился за их души.
И вот этот человек, добровольно, пошёл на смерть, чтобы ни дать умереть другому заключённому. Фрицш равнодушно пожал плечами, ткнул пальцем в священника, и сказал: «Ты». Пожалуй, он был даже рад, если этот человек, с несгибаемой волей умрёт такой мучительной смертью.
Мы знали, что человек без воды может прожить три дня. Но, истощённые узники продержались гораздо больше. Мы слышали, как из барака №11 ещё через две недели доносились религиозные песнопения и молитвы, отец Максимилиан и ещё трое заключённых были живы.
14 августа 1941 года нацисты, поражённые такой живучестью, решили их убить. Руководитель лазарета Ганс Бок сделал им уколы фенола. Тела отправили в крематорий, прах был развеян.
Но, не все заключённые смирились с таким положением, некоторые пытались вырваться на свободу.
Эта история, когда я её вспоминаю, до сих пор вызывают у меня мурашки по всему телу. Нет, не от жестокости, к ней мы привыкли, а от того, что любовь двух людей оказалась выше человеческой злобы.
Эдвард Галинский попал в Освенцим совсем молодым, в семнадцать лет. Он хотел стать военным, поступил в военное училище, но учиться ему не пришлось, он сразу был отправлен на фронт, воевать с немцами. После поражения Польши он оказался в тюрьме Тарнова, а затем был переведён в Освенцим.
Несмотря на свою молодость, Эдвард владел несколькими специальностями, механика, слесаря и электромонтёра и был востребован в условиях постоянного расширения лагеря. Он так же мог свободно перемещаться по лагерю.
Через три года своё пребывания в концлагере, он встретил Малу, и они полюбили друг друга.
Эдвард понимал, что он слишком долго находится в Освенциме, многое видел и в любой момент его, как нежелательного свидетеля многих преступлений нацистов могут отправить в газовую камеру.
Мала Циметбаум родилась в небольшом польском городке Бжеско в 1918 году в семье Пинкаса и Хаи Циметбаум. Позже семья переехала в Бельгию, где Мала пошла в школу и тут же получила прозвище «интеллектуал № 1» за впечатляющие успехи в учёбе. Она свободно владела немецким, английским, польским, русским и французским языками, а также говорила на идише. Девочке прочили блестящее будущее, но из-за болезни отца завершить своё образование она так и не смогла. Сначала она работала швеёй, затем смогла устроиться на более оплачиваемую работу секретаря и переводчика в одну из ювелирных компаний в Брюсселе. Благодаря этой работе ей удалось перевезти в бельгийскую столицу всю семью. Бельгия к тому времени уже находилась под немецкой оккупацией, но Мала рассчитывала, что жизнь в столице предполагает большую защищённость. К несчастью, надежды эти не оправдались. В июле 1942-го она была арестована прямо на выходе из трамвая во время нацистской облавы. После нескольких месяцев пересылок из лагеря в лагерь она оказалась в Освенциме. Из почти тысячи прибывших вместе с ней более 700 человек были сразу отправлены в газовые камеры. Мала, благодаря знанию многих европейских языков, была прикреплена к группе переводчиц при лагерной администрации. Работа эта считалась привилегированной: девушки жили в отдельном бараке, спали не на нарах и не носили робу, им не обстригали волосы и позволяли без конвоя перемещаться по определённой части лагеря в качестве посыльных. Почти каждая из переводчиц использовала эти привилегии для помощи другим заключённым: истощённым передавали еду, больным – лекарства, разлучённым семьям – новости от родственников. Сама Мала, к тому же, отвечала за набор людей на работу, подбирала для ослабленных заключённых ту, которая не предполагала больших усилий. Также, узнавая о предстоящих нацистских селекциях, она неоднократно предупреждала покинуть госпиталь или немного подождать с жалобами на болезнь тех, чьё пребывание в больнице означало бы отправку в газовые камеры поляком
Сначала Эдвард планировал побег со своим другом Виславом Киларом, но после встречи с Малой, друг, видя их любовь, уступил место девушке, потому что план побега был рассчитан на двоих.
О подготовке к побегу знали многие, но, восхищение их любовью, глубина их чувств была настолько поразительна, что ни у кого не было и мысли донести о влюблённых.
Без участия других людей побег бы не удался, нужно было достать эсэсовскую форму, оружие, карты, документы. Им помогали, надеялись, что они вырвутся на свободу. И это удалось.
Mala Zimetbaum + Galinski Edward 6.VII.44» – эта надпись содержится на стенах сразу нескольких камер бывшего лагеря смерти в Освенциме. Их выцарапывал польский политзаключённый Эдвард. Дата, завершающая надпись, – это день, когда влюблённые видели друг друга в последний раз. Именно 6 июля 1944 года они вновь оказались в блоке смертников – после совершенного ими двумя неделями ранее побега.
Тогда, 24 июня 1944 года, в послеобеденное время выходного дня мимо охранников, увлечённых внезапно оказанными им знаками внимания со стороны заключённых-переводчиц, прошёл узник под конвоем эсэсовца. В рабочей одежде, которая была ему явно не по размеру, он нёс раковину, взгромоздив её на плечо. Это была Малка – так звали Малу Циметбаум в лагере. Раковиной она прикрывала лицо и волосы, выглядывавшие из-под шапки. За ней в эсэсовской экипировке и с пистолетом с двумя пулями на случай неудачного побега шёл Эдвард. К счастью, стрелять в себя, а главное – в Малку, о чем она взяла с него слово, ему не пришлось. Проследовав мимо охраны, они удалились от лагеря, переоделись и двинулись в направлении Словакии. Сирены, оповещавшие о побеге заключённых из лагеря, раздались лишь после вечерней поверки, когда влюблённые были уже далеко.
Администрацией лагеря были предприняты меры, по их розыску, и, к сожалению, они оказались успешными.
Они пробыли на свободе всего 12 дней. 12 счастливейших дней на свободе для двух влюблённых. Кто их выдал, как они попались неизвестно, но, их взяли вместе и неожиданно. Иначе бы они не дались в руки палачей живыми, ведь во время побега они были готовы умереть, если покинуть лагерь не удастся.
Их долго допрашивали, пытали, что бы узнать, кто им помог устроить побег. Их ненависть к нацистам была настолько велика, как и их любовь, они ни кого не выдали. Влюблённых приговорили к публичной казни, что бы устрашить заключённых. Но, всё пошло не так, хотели эсэсовцы.
Нас, заключённых, привели на плац, где была установлена виселица. Эдек шёл гордо, в сопровождении капо Юппа. Без страха он вступил на помост. Он не боялся смерти, он ненавидел палачей разлучивших его с любимой, сам встал на скамью под виселицей. Когда стали зачитывать приговор, Эдуард сам всунул голову в петлю. Он попытался соскочить со скамьи, не хотел, что бы его касались грязные руки палача.
Но, капо не дал ни чего сделать, скинул петлю и держал его, пока приговор дочитали до конца. Наступала последняя минута жизни и Эдуард успел крикнуть: «Да здравствует Поль…» и в этот момент скамью выбили из-под ног.
Он умер. Кто - то из заключённых скомандовал: «Шапки долой!». И все узники таким способом почтили память убитого. Невидимая волна ненависти к палачам обрушилась на них, и они в истерике закричали от ярости и страха: «Все расходитесь, вон, пошли вон!».
Малу казнили в женском отделении лагеря. И тут пошло всё не так, как хотели палачи. Когда комендант читал приговор, он заметил у неё какой - то предмет в руке. Это было лезвие бритвы, неизвестно как попавшей к ней. Она так же не хотела, что бы её касались руки палача и одним ловким движением Мала перерезала себе вены. Один из эсэсовцев кинулся к ней, что бы отнять лезвие, но она окровавленной рукой ударила его по лицу. Подбежали другие эсэсовцы и в ярости затоптали её ногами. Избитую до полусмерти Малу палачи погрузили её в повозку и ещё живую отправили в крематорий.
Таких попыток побегов было много, но, только некоторым удалось это сделать, благодаря своей находчивости и везению.
Рудольф Врба состоял в зондеркоманде, которая встречала поезда с обречёнными узниками. Они выносили из вагонов умерших в пути, не способных передвигаться самостоятельно, очищали эти передвижные тюрьмы от накопившихся нечистот. После уничтожения узников, он разбирал их вещи.
В концлагере он познакомился со своим земляком из Словакии Альфредом Вецлером. Вецлер работал в морге, где не было ни каких холодильных камер, и запах от гниющих тел был невыносим, потому охрана туда заглядывала очень редко. Двум друзьям этот запах не мешал общаться, они к нему привыкли. В своих беседах они обсуждали план побега, их целью было не только вырваться на свободу, но и поведать миру о том, какие преступления творятся в Освенциме. Тем более, что скоро ожидалось прибытие эшелонов с евреями из Венгрии, которых обманывали, как и других, что они будут переселены в другие районы, а не будут уничтожены.
Трудность побега заключалась в том, что в лагере переклички были утром и вечером. Если кого-то не хватало, немедленно начинались поиски беглеца, охрана трое суток дежурила во внешнем и внутреннем периметре лагеря, регулярно прочёсывая прилегающую местность. Поэтому самым сложным было продержаться эти три дня и не быть обнаруженными.
В этом побеге друзей поддерживали подпольщики, действующие в Освенциме. Ими был разработан простой, но опасный план побега. Во внешнем периметре, для расширения концлагеря были сложены дощатые щиты, из которых планировалось строить новые бараки. В одной из таких груд, было устроено убежище, для двоих человек. Подпольщики помогли Врбе и Вецлеру укрыться там, завалили их различным мусором и вокруг раскидали табак, смоченный в бензине, что сбить со следа собак.
Три дня друзья провели в неудобном положении, их тела окостенели, они не могли пошевелить ни рукой не ногой. И вот на исходе дня они услышали разговор двух охранников. Один из них предлагал разобрать, показавшуюся ему подозрительным кучу деревянных щитов, другой отвечал, что там с собаками прошли несколько раз и ему не охота делать бессмысленную работу. Тогда настырный немец стал сам ворочать тяжёлые щиты, казалось бы, ещё немного и они будут обнаружены. Но, тут раздался вой сирены, извещающий об окончании поисков. Оба охранника вернулись лагерь. Приготовившиеся к смерти узники облегчённо вздохнули, ночью с трудом выбрались из завала, мысленно поблагодарив своего врага, за то, что он им облегчил задачу. Вскоре они были в Словакии.
В словацком городе Жилине, им устроили встречу с еврейскими лидерами, рассказали им о происходящем в Освенциме, о том, что ожидается депортация венгерских евреев в концлагерь, с целью их уничтожения. Отчёт об Освенциме был отправлен правительствам Великобритании, США, в Ватикан и другие организации, но, всё это не возымело должного действия.
Пожалуй, самое успешное восстание произошло в концлагере Собибор, руководил им советский лейтенант Александр Печерский.
Александр Печерский попал в плен в октябре 1941 года, в мае 1942 года попытался бежать, был пойман и как еврей направлен в концлагерь уничтожения Собибор.
В Собиборе, в отличии от Освенцима, уничтожение узников производилось в герметичном помещении, с помощью выхлопных газов от танковых двигателей. Печерскому повезло, его оставили в живых, потому, что он назвался плотником, он оказался нужным для работы в концлагере.
Охрану лагеря осуществляли 30 немцев и 120 украинских предателей, перешедших на сторону нацистов. Кроме этого, местное польское население активно помогало ловить беглецов, им за это давали вознаграждение.
Прежде всего, нужно было уничтожить как можно больше охранников и захватить оружие. Для этого 12 немцев и нескольких украинцев заманили в отдельные помещения, предложив им хорошую одежду с убитых заключённых. Но, охрана заподозрила неладное дело, и подняла тревогу. Отступать было уже нельзя и 300 человек начали прорываться сквозь ограждения. От пуль охраны и подорвавшись на минах, которыми был окружён концлагерь, погибло 80 человек сразу. 160 человек были найдены и убиты, только 50 узникам удалось выбраться на свободу и дожить до победы. Характерно, что все, кто пытался скрыться в Польше, были выданы поляками. Те, кто оказался в Белоруссии выжили, сражались в партизанских отрядах.
Многие нацисты ещё во время войны ответили за свои злодеяния.
Во время войны в Великобритании была сформирована Еврейская бригада. Она мужественно сражалась с нацистами, но некоторые из её состава занимались тем, что мстили военным преступникам без всякого судебного разбирательства.
По воспоминания Моше Тавора, который после войны участвовал в похищении Эйхмана, всё происходило просто: они вычисляли местоположение нациста, забирали их с собой и больше их ни кто не видел. Действовали они осторожно, на их машинах и форме не было знаков принадлежности к какой-либо части английской армии.
При этом эти солдаты не испытывали ни каких угрызений совести, что убивали немцев, которые даже не были причастны к военным преступлениям. Водитель машины мог сбить немца, ехавшего по своим делам на велосипеде и проехать дальше.
«Когда я это делал, мне было хорошо. Я имею ввиду не в момент убийства, а в течение всего того промежутка. Я не могу сказать, что теперь мне из-за этого плохо. Вы можете сказать мне, что я убивал людей, но я знал, кого убивал. И поэтому я не горжусь, но и вины за собой не чувствую. Я не просыпаюсь по ночам из-за кошмаров или ещё чего-то. Я хорошо сплю. Хорошо ем. Я живу», - рассказывал Моше Тавор.
И ещё что не мог понять Моше Тавор, с оружием сражавшийся с нацистами, как евреи могли быть такими безвольными, без сопротивления идти на погибель: «Я не могу понять, как шесть или восемь немецких солдат могли заставить сто пятьдесят человек сесть в грузовик и покинуть свой дом. Я думаю, что, наверное, напал бы на одного из тех немцев и скорее позволил бы им убить меня и покончить с этим ужасом».
Американцы, впервые столкнувшись с те, что они увидели в концлагерях, не церемонились с оставшимися в живых охранниками. Их поразила масса мёртвых тел узников, только за пределом концлагеря Дахау они обнаружили 40 вагонов полностью забитыми трупами, ещё больше их нашли возле самого Дахау и на его территории.
Навстречу американцам вышел в парадной форме, в начищенных сапогах Генрих Викер, и обратился к полковнику Джексону: «Я командир лагерной охраны. Имею полномочия сдать вам концлагерь». Вид этого лощёного палача и картина гибели многих тысяч людей привела в бешенство солдат. Викера и ещё трёх эсэсовцев бывших с ним, без лишних разговоров отвели в ближайший вагон и расстреляли.
После этого солдаты пошли по лагерю, просто расстреливая попадавшихся им на пути охранников, раздавая оружие всем желающим участвовать в этом узникам. Некоторых из охранников заключённые просто забили до смерти лопатами.
После убийства охраны, американцы двинулись в госпиталь концлагеря, где лежали раненные солдаты вермахта и призванные в фольксштурм. Их не стали жалеть, все были убиты и медицинские работники заодно с ними. Убили даже сторожевых собак, которых охранники так любили натравливать на людей.
Военный трибунал, рассматривавший это дело, по настоянию военного губернатора Баварии Джорджа Паттона. Он оправдал всех участников этой бойни, в том числе полковника Говарда Бюхера, подполковника Феликса Спарка и рядовых солдат.