Конец, которого не было

Алекс Черников
Последним прозаическим произведением Лермонтова является недописанная автором повесть «Штосс». Почему Михаил Юрьевич не закончил свой труд про «дом с приведениями» – хотя вроде бы дописать оставалось самую малость – неизвестно до сих пор…

Лермонтов макнул перо и продолжил:
«И всякий вечер, когда они расставались, у Лугина болезненно сжималось сердце – отчаянием…»
- Ой, ой, полноте, Михаил Юрьевич, остановитесь!
Лермонтов недовольно оглянулся, отложил в сторону перо:
- Это снова вы, милейший? Вам опять что-то не нравится? И что же на этот раз?
Мефистофель, стоящий за его спиной, криво усмехнулся, глядя на писателя сверху вниз. Неторопливо развернулся, отошел к стене и присел в кресла.
- А сами вы, уважаемый литератор, не догадываетесь?
Лермонтов повернулся в сторону не прошенного гостя. Мефистофель всегда появлялся неожиданно, и по-первому времени даже пугал много повидавшего гвардейского офицера. Лермонтов сначала отказывался верить в реальность черта, который, кстати, и на черта совсем похож не был – эдакий элегантный поручик Преображенского полка. А как поверил, то по-первой истово крестился и в голос сетовал, что нет под рукой у него святой воды. Но спустя какое-то время, попривыкнув к неожиданным визитам, стал относиться к ним философски, но и не сказать, чтоб совсем без религиозного налета. Тем паче незваный гость оказался весьма обходительным в речах и манерах. Но, к большому неудовольствию писателя, вся эта галантность порой странным образом совмещалась с большой степени наглостью, выражаемой, в том числе, в язвительности и невоздержанности в языке. Особливо, что касалось дел литературных. Критиковал, и критиковал строго и без оглядки. Но, надо отдать черту должное, чаще всего со смыслом и по делу.
- Представьте, не догадываюсь, милостивый государь, - раздраженно сказал Михаил Юрьевич: Мефистофель остановил его, даже не дав дописать предложение, и это Лермонтову очень не понравилось:
- Не сочтите за труд, просветите.
- Охотно, дорогой мой Михаил Юрьевич! – приободрившись, и даже как-то весело воскликнул Мефистофель, - Ну как вы пишите? Сложно, тяжеловесно, будто дом какой из тяжеленных глыб стоите. Вы вот прочтите вслух, что вы написали – это же ужас непроизносимый!
Лермонтов взял в руки свежий лист, прочел вслух пару абзацев. Увы, но собеседник говорил правду – бог знает что, а не слог.
- Ну как, творец высокого штиля? Прочувствовали?
Лермонтов повернул голову от листа и, посмотрел на гостя, медленно кивнул.
- Уж сколько раз я вам говорил, поэзия у вас выходит не в пример лучше: красиво, элегантно, ну и вообще… приятно читать: "Скажи-ка, дядя, ведь не даром..." Каково! - Мефистофель хмыкнул и проговорил, глядя в сторону, - вам, похоже, лавры Александра Сергеевича покоя не дают. Он хоть и поэт был, так и прозу писал талантливо.
Лермонтов вскочил из-за стола:
- Милейший государь, это переходит всякие границы! Будь вы из плоти и крови, я прислал к вам на адрес секундантов!
- Ну-ну, Лермонтов, милейший, прекратите, - Мефистофель покровительственно улыбнулся писателю, - Мы же давно знакомы, что вы сразу: «Пришлю секундантов!» Вот погубит вас когда-нибудь эта дуэльная вспыльчивость! Кстати, любезный, а что это вы за мистику принялись? Зачем это вам? Или – только не хватайтесь за пистолет – «Пиковая дама» покоя не дает?
- Да замолчите вы! – Лермонтов шагнул в сторону Мефистофеля и даже занес руку для пощечины, но вовремя одумался, - Право, я ценю вашу критику, но то, что вы говорите, не имеет под собой никакой почвы. Да, Пушкин, велик…
- А вы хотите его превзойти! Это «Героем нашего времени» что ли? – не унимался язвить Мефистофель, - Бросьте, Михаил Юрьевич. Он – Пушкин, вы – Лермонтов. И, право же, действительно, не надо так бурно волноваться. Как сказал один мой весьма уважаемый знакомый другому, тоже уважаемому, но вспыльчивому знакомому, правда, не поэту, а по военной части: «Македонский тоже был великий полководец, а зачем же табуретки ломать?..» Каждому, знаете ли, свое.
Лермонтов, смирившись с бессилием что-то возразить, сел на стул. Машинально взял перо, повертел в руках.
- Ну что вы мучаетесь? Бросьте, в который уже раз говорю!.. Послушайте, а просто интересно, что вы там дальше хотели написать, уважаемый мой великий поэт?
Лермонтов недобро посмотрел на гостя, вздохнул:
- Значит, интересно все же… Ладно, слушайте. Дальше у меня Лугин выигрывает в карты, но это стоит ему рассудка. Он сходит с ума и попадает с лечебницу для умалишенных.
Мефистофель засмеялся:
- Я же говорил, «Пиковая дама»! Плагиатор вы, Лермонтов! Не хватает только тройки, семерки и туза, - в руках у Мефистофеля появились три карты, и он последовательно, как фокусник - одну за другой, показал их Лермонтову.
Михаил Юрьевич снова хотел было вспыхнуть, но только безвольно махнул рукой. Мефистофель тем временем испарил карты в воздухе и, задумчиво разглядывая потолок, произнес:
- Лучше вот как сделаем, несравненный мой и уважаемый Михаил Юрьевич. Давайте вашего Лугина уже сейчас, вот на том месте, что остановились, в лечебницу для умалишенных поместим. И будто весь этот бред, что вы сегодня писали, ему именно в бреду, простите за каламбур, привиделся. Как идея?
- Нет, друг мой, - Лермонтов вздохнул, снова махнул рукой, - это уж совсем плохой финал. Оставлю, все как есть. Ерунда это все…
- И то верно, Михаил Юрьевич, - охотно согласился незваный гость, - Я бы даже сказал, дальновидно. Вы только представьте, - Мефистофель снова обратил свой взор в потолок, - повесть останется не законченна. И по ней какие-нибудь студенты будут тренироваться, концовки разные писать. А литературоведы голову ломать станут, почему это Лермонтов, очень талантливый и даже, не побоюсь этого слова, великий поэт решил не писать концовку. Может потому, что все же до Пушкина не дотянул?
Лермонтов резко схватил чернильницу со стола и запустил ею в Мефистофеля. Но, увы, как всегда, промахнулся – черт исчез раньше.
В расстроенных чувствах он вернулся за стол. Сбоку от листа растекалась чернильная лужица, оставшаяся после отправленной в голову черта чернильницы. Лермонтов меланхолично мокнул в лужицу перо и начал писать на новом листе: Дрожали руки, и почерк вышел совсем даже не его, вроде, как писал кто-то другой.
«… - и бешенством. Он уже продавал вещи, чтоб поддерживать игру; он видел, что невдалеке та минута, когда ему нечего будет поставить на карту. Надо было на что-нибудь решиться. Он решился…»
Чернила кончились. Лермонтов задумчиво повертел перо,тихо произнес:
- Он, пожалуй, прав… Ерунда это все…
Михаил Юрьевич отложил перо в сторону, аккуратно сложил исписанные листы и убрал в стол.