Сергей Иванович Сопелкин – дворник в лёгкой с изломанными полями шляпе, из-под которой выглядывает нос, чем то похожий на спелую клубнику - ходил поутру вокруг многоэтажного жилого дома. С явным любопытством приостанавливался у балконов, где местами пожухлых от синюшных окурков трав, ощущался явный почерк, скрытого за стенами, временнОго ритма некоторых особенных нравов обитателей. Ежедневно собирал здесь в мешок одни и те же, вышедшие из употребления, предметы. Вон, у куста сирени торчит смятая пачка из-под сигарет известной марки. Вот, замасленные обрывки газет, вновь и вновь появляющиеся, будто не убирались им вовсе. Сразу же представлялась одинокая и бесшабашная жизнь гуляки холостяка. А этот незабываемый уголок, то в осколках битой посуды, или свежими, хоть снова неси на рынок, букетами пышных цветов. Живо воображалась картина с огненными страстями любви и буйными, может даже с ревностными подозрениями на тайные измены, ссорами.
- Здорово, Серега!
Эти трогательные, щекочущую душу, размышления нарушил невзначай подошедший чернявый, с копною всклоченных волос тридцатилетний Колька, прозвищем Шкалик.
Дворника, которому далеко перевалило за полусотню, называют так запросто местные озабоченные забулдыги. Сергей Иванович с горькой усмешкой подумал, что все заёмщики, доподлинно изучившие его хлопотливые вокруг дома хождения, непременно его разыщут.
После приветствия, Колька как и предполагалось, скукожив, будто опавшее яблоко, лицо, страдальчески произнес:
- Выручай, Серега!
- Сколько же можно пить?
- Сколько влезет, - отшутился Колька и, почесывая затылок, добавил: - Последний раз прошу.
- Уезжаешь ли куда, что ли?
- Не смеши... В башке гудовень после вчерашнего, как в лесопильне. На похмелье прошу.
- Постоянно зарекаешься и снова подходить. Пойми же, нельзя так бесшабашно пить. Талантливый молодой человек. Чуток, ежели подучиться, что в тиятре, артистом прославиться смог бы. Я, помнится, тоже по молодости лет к горькой пристрастился, и мечта моя не сбылась.
- Да знаю, слыхал, - перебивает Колька, - а теперь на метле летаешь.
- Нету, – сухо отозвался Сергей Иванович.
Колька обхватывает обеими руками голову, стонет:
- Помру-у, ведь?
Дворник страдальчески осматривает его болезненный вид, отвечает:
- Ну, мил-человек, вначале с прежними долгами следовало бы рассчитаться. Сколько должен-то?
Колька потирает оплывшие глаза, глядя в небо, гадает:
- Кажись…
- Не-ет, мил-человек, - Сергей Иванович вынимает из нагрудного кармана, исписанный карандашиком, измятый листок бумаги, - у меня тут, глянь-кось, цифирь счётом какая.
- Когда же я столько занять успел?
- Никак думаешь, что я приписками занимаюсь? В четверг-то, помнишь, с того бока подлетел на пару с каким-то гнутеньким, в штиблетах на босу ногу.
- А-а, с тем... Да отдам я, – уверяет Колька, - покучнее получишь.
- Вестимо, как вы отдаёте. Пожалел одного надысь, косолапенького. Тоже трясся весь от известного дела, будто из купели ледяной выскочил. Теперь, как куриной слепотой страдает, за версту обходит. Врагом, вроде, ему стал. Другой, тоже, шалопут, в доверие вошёл, назанимал порядком, так вообще куда-то сгинул. У меня, или же денежки кругленькие из-под молоточка выкатываются?
- Серёга, ну я то не из тех… Видишь, сам пришел. От долгов не отказываюсь. Хочешь, с процентами получишь.
Сергей Иванович отворачивается:
- Никак и в ростовщики зачислить меня хочешь?
Колька вновь обхватывает голову, с пристрастием взвывает:
- У-уй!.. Сам-то я, теперь, уже не доплетусь... Помираю-у!
- Ах, порося непутёвый, - сопит Сергей Иванович, - чтобы и в магазин тебе сходил?
- Ну, хошь, во-о!..
Колька, точно подкошенный, падает на колени, причитает:
- Самы-ый видный, во всем мире, дворник на-аш!
- Встань, комедиант. Люди, поди, в окошки высматривают.
- Не-ет, - стонет пуще прежнего Колька, - теперь уж, ни какими силуями не подняться. А эти, шустрые твои дворовые ноженьки, исчас зацелую.
- В мои обязанности входит, - отвечает Сергей Иванович, - чтоб чисто вокруг дома было. А выпивохам в магазин ходить, не входит.
- Входит-входит! – Уверяет Колька. – Помру ведь на самом видном месте. И вина твоя станет всем известна. Давай мешок постерегу.
- На кой ляд он с мусором кому нужен.
Сопелкин в сердцах роняет мешок и направляется к ближайшей торговой точке. На пути встречается тучная в небрежно застегнутом цветастом халате женщина. Накидывается на него с руганью:
- Ага, попался, горбун! Коль ещё узнаю, что моему муженьку взаймы дашь. А он со страхолюдной мордой зеркало бодать опять станет... Помоями сверху, так и знай, из форомуги ополосну!
Сергей Иванович в испуге крутит глазами, обходит вздорную женщину как можно дальше. «Охо-хонюшки, - вздыхает, - когда это я горбатым стал? - Проходя у машины с зеркальными стеклами, поворачивается боком, оглядывает себя в профиль. – И, вовсе, нет горба. Откуда она выдумала? Сутулый, ежели, маленько. А сутулость, будто на твёрдость характера указывает. Только нет у меня таково, сердобольного. Да чтоб оса мне полосатая в ухо влетела и не вылезла».
Колька, под нависшим кустом сирени, переминаясь с ноги на ногу, дождался его возвращения. Сопелкин протягивает малую стограммовую бутылочку и с придыханием выговаривает:
- Грозился на месте... А сам в тенёчек, помирать отошел?
Довольствуясь столь проведенной эффектной авантюрой, Колька ощеривает жёлтые с червоточинкой зубы. Затем легонько похлопывает дворника по плечу.
- Не серчай, Серёга, - произносит на прощание, - самый видный-то, наш...
Сопелкин продолжает рабочий не торопливый обход. «Попробуй, не осерчаешь тут у вас?..» Но вот он останавливается у самолётика, свернутого из тетрадочного листка, лежащего на бугорке, словно дожидаясь свежего порыва ветра для взлёта. Умиротворенно рассуждает: «Мальчишка, небось, с верхнего этажа выпустил. Следил, значит, с восторгом за полётом. Летчиком, должно, мечтает быть. Как и я когда-то, ежели бы в молодости не увлекался выпивкой. Эх! - вздыхает. - Что же, сам всему виной: доживаю теперь вот свой горемычный век без всяких наград и взлетов... А этого, крылатенького, я оставлю. Пусть полежит, хотя и на людном месте».
С мечтательной улыбкой, будто сделал доброе дело, он шагает дальше… Вдруг замечает, прохаживающегося с искательными горючими взорами, следующего просителя. Сопелкин пытается спрятаться: с живостью ныряет в палисадник с пышно цветущими розами. Накалываясь на колючие шипы, страдальчески шепчет: «Следопыты ухандоканные... Бедному дворнику до пенсии, дожить никак спокойно не дадут».