Номер пятый, часть 5. Такие, как ты...

                Пролог

     Теплый день середины августа наполнил дворы тишиной и умиротворением. Неподвижно застыли каштаны; ни дуновения, ни ветерка. Мирно спит в коляске малыш, безмятежно раскинувшись в теплой тени. Его мама, подперев голову рукой, склонилась над книгой.
     Женщина лет пятидесяти пяти – шестидесяти, совершенно седая, но подтянутая и для своих лет стройная, остановилась у подъезда и вытерла платком вспотевший лоб. Сердце стучало взволнованно и часто. Спрятав платок, она вошла в прохладный, полутёмный после яркого дневного света подъезд. Вот они, четыре знакомые ступеньки, стёртые посередине, отшлифованные миллионами звучавших здесь за время существования дома шагов. Всё так же, как было пять лет назад. И эти бледно зеленые панели, на которых упражнялось в настенной живописи очередное поколение мальчишек, и эти, бывшие когда-то лакированными, перила, и забрызганные известкой плафоны  под потолком… Он такой же, этот подъезд, каким был в тот тоже августовский, но дождливый и хмурый день, когда она уезжала из этого дома с тревогой и грустью в сердце. И, наверное, так было угодно судьбе, чтобы она вернулась сюда с теми же чувствами…
     Женщина вздохнула и стала медленно подниматься по ступенькам. Ох, как много было связано в её жизни с этим подъездом! Он всё хранит в своей памяти… Он помнит, наверное, как очень-очень давно, в июле сорок пятого, старший лейтенант Святослав Дожеско ввел в этот подъезд худенькую девочку в армейской гимнастерке и сказал, улыбаясь: «Вот, Ариша, подъезд, который я помню столько же, сколько себя самого. А на третьем этаже наша с тобой квартира. И нет ничего удивительного в том, что дом этот уцелел.  Он ведь ждал нас: тебя и меня!». Он был тогда серым и нежилым, этот подъезд. Под ногами хрустела штукатурка, всё ещё продолжавшая отваливаться от стен, окна давно забыли о стёклах. И много лет ещё, несмотря на отчаянные усилия жильцов, подъезд этот хранил следы войны…
     Сейчас здесь уже ничто не напоминает о прошлом. Миновало столько лет… Вот окошко, из которого шестилетний Валерка так любил запускать в грозовое небо бумажного змея под восторженные крики столпившейся внизу детворы, пока сосед-инженер строжайше не запретил развлечение, назвав его опасным. И дверь с номером 35 – вот она, отделенная всего лишь одним лестничным пролетом…
   Она остановилась, перевела дыхание и оперлась рукой о прохладный голубой подоконник. «Куда я спешу? Зачем? Разве не изучила я точнее любого диспетчера расписание прибывающих из Казани самолетов? Валерий вернется не раньше, чем через час. И не лучше ли было посидеть в тени у каштана с той симпатичной молодой мамашей, сынишка которой так сладко спит в коляске, чем стоять вот здесь, под дверью родной своей квартиры. Бывшей родной. А теперь?» Она покачала головой и тяжело вздохнула. «Ох, Валерка, Валерка! Из троих моих детей ты всегда был самым прямым, самым бесхитростным и самым честным. Болезненно честным. И как же случилось, что сейчас я вынуждена сомневаться в тебе?..»
     Она отлично помнит это злосчастное письмо, принесенное неделю назад радостной Оксаной. «Мама! – крикнула она с порога.- Тебе письмо, кажется, от тёти Ольги!». Лучше бы не читала она этого письма от Ольги Буравлёвой, бывшей своей соседки и подруги. «Позавчера, - писала она между прочими новостями, - видела твоего сына и решила написать тебе, чтобы ты не очень-то переживала. Лично мне наплевать, кто виноват  в случившемся. Люди не знали Ганну близко, зато мы с тобой её знали. Так что я считаю: правильно сделал! Он ещё и слишком долго с нею церемонился. А новая его девушка – прелесть! И Валерка просто сияет от счастья! Так что успокойся и радуйся, а то ведь я знаю твой характер…»
     Это письмо было как гром среди ясного неба. Как случилось, что она от посторонних узнала о том, что её сын разошелся с женой? Как вышло, что он, её Валерка, за всю жизнь, как она считала, не сказавший ей ни одного слова неправды, всё это время писал ей, что всё у него в порядке? И разве можно было связать с ним так ясно читаемое между строк Ольгиного письма, что именно он был виноват в случившемся? И что причиной развода была какая-то новая девушка?
     Она написала ему злое, даже, пожалуй, жестокое письмо. А утром перечитала, порвала, поехала в агентство и купила билет в Киев… И вот она здесь, у этой знакомой двери. Что случилось тут, что вызвало этот развод? А, может быть, Ольга ошиблась? Может быть, всё это заблуждение и сейчас, стоит ей позвонить, как Ганна откроет дверь и скажет, удивленно раскрыв красивые свои глаза: «Вы приехали, мама?». Она очень легко и быстро стала называть её мамой. Слишком легко, чтобы это было искренне. Наверное, из неё получилась бы хорошая артистка, из этой красивой и знающей себе цену Ганны…
     Да, она была виновата перед своим сыном, и не ей было его упрекать. Виновата в том, что не смогла полюбить его жену. Это была не слепая материнская ревность, нет! Она отлично помнит, как выдавала замуж Оксану, свою старшую. На следующий день после свадьбы дочери предстояло уехать из родного дома в Донецк, где у неё не было ничего, кроме комнаты в общежитии, комнаты её мужа, маленькой, неуютной, необжитой. Но было в Ксанкином избраннике, нескладном, черном, как головешка, Викторе, что-то крепкое и надёжное. И верилось, что дочь будет счастлива. А Валерка… У этих было всё, вплоть до трёхкомнатной квартиры на двоих. А счастья, выходит, не было…
     А ведь она сделала для них всё, что могла. Она старалась быть незаметной, но полезной, она делала потихоньку всю трудоёмкую повседневную работу: чистила, мыла, стирала, наводила порядок. Валерка ничего не знал об этом. Он должен был считать, что домашний уют -  дело рук его жены. И Ганна не пыталась вывести его из этого заблуждения…
     О, она хотела любить свою сноху! Хотела, но не могла. Ганна была постоянно отделена от неё толстой стеной холодной и равнодушной вежливости. С Валеркой она была иной. И если бы верилось, что всё это не игра, не мишура, а искренняя любовь, она простила бы Ганне всё. Но она не верила в её искренность. Она не верила, а Ганна, видимо, чувствовала это недоверие…
     Всё решилось однажды, быстро и просто. Она проснулась ранним утром от шума в соседней комнате. И одновременно с пробуждением услышала голос сына:
     - Ганка, пожалуйста, потише… Ты разбудишь маму.
   - Ты же знаешь, что мне необходимо делать зарядку по утрам! – ответила Ганна недовольным голосом.
     - Но ведь раньше ты выходила в сад…
     - Это раньше. А сейчас на улице осень и холод.
    - Ганка, ты же знаешь, что у мамы больное сердце… Ей нужно высыпаться каждый день.
    - А мне нужно каждый день делать зарядку!
    - Ганна!
    - Что?
    - Ты не думаешь над тем, что говоришь!
   - Да, я не думаю! Но мне надоело делать всё не так, как хочется мне, а так, как нужно ей. Может быть, ты ещё скажешь мне, что я не у себя дома? Я могу и уйти!
    - Ганна, ты пожалеешь об этих словах!
    - Ах, ты уже мне угрожаешь?
    - Мне просто страшно… Как ты можешь говорить такие вещи?
    - А очень просто! Я могу сказать это и ей!
    - Ганна!
  - Что «Ганна»? Ты считаешь, что, если она воевала, так это даёт ей право относиться к другим с предубеждением? А я не виновата в том, что родилась на тридцать пять лет позднее! И я хочу, чтобы со мной считались! А она настраивает тебя против меня!
     На этом разговор прервался, раздались быстрые шаги и хлопнула дверь. Валерка ушёл. Уехал на сборы. А она твёрдо решила перебраться к дочери. И уехала, несмотря ни на какие уговоры. И очень счастлива, что сын не понял, чем был вызван этот отъезд…
     Да, она не любила Ганну. Откуда же взялся в ней этот протест, откуда родилось это возмущение его поступком? Не из-за того ли, что всё это не вязалось с её сыном, с её Валеркой. Он не мог поступить грязно…
      Тупая боль, уже три дня гнездившаяся в её сердце и время от времени усиливавшаяся, снова напомнила о себе. Может быть, зря отказалась от операции? Знаменитый киевский хирург Андрей Лотос гарантировал, что в современных условиях извлечь зловредный осколок, засевший рядом с сердцем, не составит труда. Гораздо опаснее нагрузки, перемены давления, перепады температуры. Она вновь достала платок, вытерла вспотевший лоб. Не думать ни о чём. Всё и так прояснится очень скоро. Нужно только спуститься вниз и подождать Валерия у каштана. Только перед этим всё-таки позвонить в знакомую дверь с тридцать пятым номером.
     Она вздохнула и начала подниматься по лестнице. Вот она, эта дверь. У Валерия всегда была дурная привычка не запирать замок, когда он был дома…  Она подошла и легонько толкнула дверь. Дверь поддалась. Яркий свет летнего дня из открытой кухонной двери освещал коридор. Худенькая девочка в синих спортивных брюках и белой футболке не по росту мыла пол. На звук отворяющейся двери она оглянулась, мягко упали на плечо чёрные завитки волос, связанных на затылке в хвостик, широко раскрылись большие синие глаза…
     Ариадна Ильинична Дожеско невольно поднесла руку к груди и прислонилась к косяку двери. Как молния, сверкнуло у неё перед глазами видение, четкое и яркое. Вот так же восемь лет назад поднялась она на третий этаж и толкнула по привычке дверь. Дверь открылась.
    - Яна! – крикнула она, входя, и ещё не глядя в коридор. – Нельзя же слепо копировать все недостатки старшего брата!
     - Что ты, мамочка!
     Янка откликнулась совсем близко. Она мыла пол в коридоре, на ней были узенькие тренировочные брюки и Валеркина старая футболка с пятым номером на спине. Не прекращая отжимать тряпку, она снизу вверх взглянула на мать.
   - Я не нарочно! Просто приходила тётя Ольга за луковицей, а я очень спешила и забыла закрыть. Ты смотри – уже пять часов! Я же опоздаю на матч, а они сегодня могут стать чемпионами!
     Она тряхнула головой, и хвостик на её макушке задорно подпрыгнул…
   Ариадна Ильинична почувствовала, что сердце делается тяжелым и большим , а розовый туман застилает глаза. Сквозь этот туман она ощутила прикосновение чьих-то лёгких рук и провалилась во тьму…
     Ей показалось, что сознание вернулось мгновенно. Она глубоко вздохнула и открыла глаза. Девочка сидела на краешке стула рядом с нею, сжав тонкие загорелые руки. В её широко открытых глазах были тревога и страх. Едва увидев, что она открыла глаза, девочка вскочила.
     - Вам лучше?
     - Лучше… - ответила она тихо.
   - Я дала вам валерьянку. Двадцать капель. Больше у нас ничего нет… Это не повредит?
     - Нет… - улыбнулась она такому неведению. – Но и не поможет. Там, в сумке, у меня есть своё… Достань, пожалуйста. Беленькая коробочка, нитроглицерин. Одну таблетку…
     Девочка кивнула и бесшумно скрылась в коридоре. Принесла сумку и достала из неё коробочку.
     Она наблюдала за этой девочкой, теряясь в догадках. Кто она? Новая жена её сына? Но она же ещё совсем ребёнок! Сколько ей лет? Семнадцать? Восемнадцать? А, может быть, это просто соседка или знакомая, пришедшая помочь? Но Валерий никогда не был белоручкой. Он с детства приучен ко всем видам домашнего труда. И, потом, она сказала: «У нас нет ничего, кроме валерьянки». У нас…
   Сходство с Яной, так сразившее её в первый момент, оказалось лишь первым впечатлением. Янка была похожа на шустрого, шаловливого мальчишку, в её серо-синих глазах всегда плясали смешинки, а жесткие черные волосы не желали завязываться в хвостик и упрямо выбивались из него, отчего голова дочери постоянно напоминала солнце с протуберанцами. У этой девочки лицо было нежным и милым, большие синие глаза смотрели доверчиво и мягко. И волосы у неё были мягкими, хоть и вились совсем так же, как у Яны... Было в ней что-то одновременно женственное и юное, в этой незнакомой девочке, неизвестно откуда появившейся в квартире её сына.
     Тем временем незнакомка открыла коробку, достала из неё таблетку и протянула ей.
     - Вот. Возьмите, пожалуйста. Её нужно будет запить?
     - Нет, - улыбнулась она, - её нужно просто положить под язык.
     Девочка снова села на стул рядом с нею.
     - Вам правда лучше? Я так испугалась…
    - Правда лучше. А бояться не следует. Такое со мной частенько бывает, но это не опасно. Последствия войны… Но мы с тобою ещё не познакомились. Наверное, тебе показалось странным, что незнакомая женщина без стука врывается в квартиру…
    - Я узнала вас, - просто сказала девочка. – Вы мама Валеры.
    - Всё верно. А ты?
    - Я?
     Она опустила голову и лёгкий румянец покрыл её щёки
    - Я Аника…
   Что-то напомнило ей это странное имя. Что-то далёкое, давно забытое. Только что?
    « Ты жена моего сына?» – хотела спросить она, но не спросила. К чему, когда скоро всё и так станет ясно.
     - Валерка в Казани?
     - Да. Играли с «Рубином». Он скоро приедет, наверное, через час.
     Ариадна Ильинична приподнялась с дивана, собираясь сесть.
    - Нет, нет, лежите! – испуганно вскочила девочка. – Лежите, не дай бог снова станет хуже…
   - Не станет. Но можно и полежать, чтобы не беспокоить тебя зря. А чтобы не скучать, давай познакомимся поближе. Как ты сумела меня узнать?
      Девочка улыбнулась.
     - Это было так просто! Валера очень похож на вас. И, потом, он так много мне о вас рассказывал… И он вас так любит…


     Валерий приехал ровно через час. Знакомо задребезжал  длинный звонок, и девочка бегом бросилась в коридор. Через щель в портьерах Ариадна Ильинична увидела, как она быстро открыла дверь и обняла вошедшего за шею, прижавшись лицом к его плечу…

               
                Глава 1

       Стоял тихий день конца марта. В сквере уже сошел снег, асфальтовые дорожки подсохли, на клумбах обнажились побуревшие прошлогодние цветы. Было дремотно и тепло.  Красивая женщина лет тридцати, высокая, стройная, одетая изящно и модно, медленно брела по аллее, задумавшись и чуть прищурив глаза. Этот сквер совсем не изменился за семь лет. Этот знакомый сквер, с которым связано столько воспоминаний. И радостных, и грустных, и таких, о которых она запретила себе вспоминать. Сейчас этот сквер кажется небольшим, и деревья в нем совсем не густые и не высокие. А в детстве они представлялись лесом, джунглями. И асфальт этот, кажется, ещё вчера был расчерчен на классики, и она с упоением прыгала на одной ноге по очерченным мелом клеточкам. Вот и сейчас девочка лет пяти, сидя на корточках, что-то сосредоточенно рисует на асфальте мелом. На девочке голубое пальтецо и вязаная полосатая шапочка, из-под которой выбились упрямые черные кудряшки. Щёки её порозовели от усердия, вся фигурка выражает упрямую сосредоточенность. На рисунке, явно, космос – небо, полное многоугольных звёзд, ракета и большеголовые паучки-космонавты.
           Женщина остановилась, задумчиво глядя на разрисованный асфальт. Почувствовав её присутствие, девочка подняла голову и вопросительно глянула снизу вверх. У неё были необыкновенные глаза – ясные, чистого синего цвета, лучистые. И в лице её было что-то очень знакомое. «Как странно… - подумала женщина. – Стоит приехать в родной город – и все люди кажутся знакомыми. И детишки, получается, тоже…»
     - Ты хорошо рисуешь, - сказала она девочке. – Сколько тебе лет?
     Девочка положила мелок на асфальт и встала.
     - Пять пока… А первого мая будет шесть.
     - Вот как? И что же ты рисуешь?
    - Как маленькие Тёма и Даня выросли и улетают на Марс. А я их провожаю. Вот это Тёма и Даня, а вот это – я.
     Девочка присела, по очереди ткнула пальчиком в белых паучков и снова доверчиво посмотрела снизу вверх. И тут внезапная догадка молнией пронеслась у женщины в голове. «Нет, - подумала она поспешно. – Нет, этого не может быть». Девочка смотрела на неё, удивленная молчанием.
     - Как тебя зовут? – спросила женщина.
     - Яна! – ответила девочка, улыбаясь. -  Яна Дожеско.
     «Всё верно! – горько усмехнулась в душе женщина. – Её могли назвать только так. И если бы она была моей дочерью, её звали бы так же…»
     Девочка, ожидая новых вопросов, смотрела на неё большими доверчивыми глазами. Глазами Аниты Далько.
   - А почему ты играешь здесь одна? – спросила женщина. – Ты живешь где-нибудь рядом?
    - Нет. У мамы какой-то кон…коллоквиум. Мы с папой здесь её ждём. А её всё нет и нет. Мы проголодались уже, и папа пошел за пирожками. Да вот он идёт!
         «Странно… - подумала женщина. – Прошло семь лет. Мы давно уже стали друг другу чужими. Почему же мне так трудно сейчас оглянуться?»
          Последний раз она видела Валерия шесть с половиной лет назад, в ясный октябрьский день, тёплый, как бабье лето. В квартире напротив была свадьба. Лариса Лотос выходила замуж за Анатолия Вишневского.
         Она знала, что Валерий будет на этой свадьбе свидетелем. Иначе просто не могло быть. И, зная это, не смотрела в окно. Зато у родителей свадьба вызывала большое любопытство, и они висели на окне, сокрушаясь, что прокараулили момент, когда жених приехал за невестой. Теперь оставалось ждать выхода, и они терпеливо его ждали. А она сидела в кресле, делая вид, что увлечена чтением. Первым жениха и невесту увидел отец.
      «Смотри, Инна, - сказал он. – Идут!». Мать высунулась в окно. «Толик неотразим! А Лариска-то, Лариска! Сплошная важность! А давно ли бегала гадким утенком?». Она сделала паузу и вдруг сказала удивлённо и презрительно: «Смотри, Ганна! Твой бывший муж уже успел найти себе новую девицу!». «Да брось ты, Инна – прервал её отец. – Какая это девица? Это дитё какое-то. Наверное, кого-то из гостей». И тогда она подошла и всё-таки выглянула в окно. Её удивило, что машины не украшены, вопреки установившемуся обычаю, ни игрушками, ни шарами. Только на капоте белых «Жигулей», за рулём которых сидел отец Вишневского, алели три гвоздики. Лариса была в прекрасно сшитом длинном платье из белого гипюра, её золотые локоны пожалуй, впервые, были уложены в высокую прическу, украшенную белыми цветами. Она отметила это мельком. Вопреки  желанию, она смотрела на Валерия и Аниту, шедших позади жениха и невесты. Валерий вёл свою даму под руку, и Ганна с тщетно скрываемой от себя ревностью чувствовала, сколько нежности было в этом простом прикосновении. Когда Анатолий и Лариса разместились на заднем сидении, он придержал дверцу и, бережно поддерживая Аниту под локоть, усадил её рядом с женихом и невестой, захлопнул дверцу, наклонился, заглянул в окошко, словно проверяя, хорошо ли устроилась его возлюбленная, и порывистым, так хорошо знакомым Ганне движением, в котором было что-то мальчишеское, распахнул переднюю дверцу и уселся рядом с отцом Вишневского.
        И тогда, с отлично разыгранным равнодушием отворачиваясь от окна, она сказала с усмешкой: «Вы ошибаетесь оба. Это не девица и не дитё. Это его жена…».
        И вот сейчас…
        Она оглянулась. Валерий шел по аллее. Наверное, она хотела бы уйти, хотела бы отвернуться. Но она стояла и смотрела, как он подходит к ней – человек, бывший когда-то её мужем. Он подошел и сказал  спокойно и просто:
     - Здравствуй, Ганна.
   - Здравствуй… - ответила она, чувствуя, что неприлично вот так смотреть на него в упор, но, однако, не отводя глаз от его лица. Он почти не изменился, Валерка, и в тридцать пять своих лет выглядел почти так же, как в двадцать девять. Только в черных вьющихся волосах его рано появилась седина.
   - Я познакомилась с твоей дочерью, - сказала она почти естественно. – Она очень похожа на тебя.
     Он кивнул.
     - Так говорят многие. Но это – первое впечатление. Она похожа на Анику.
     Ганна улыбнулась уголками губ. Имя это, которое семь лет назад они произносили с диаметрально противоположными чувствами, сейчас не вызвало у неё никаких эмоций. «А как же иначе?.. – подумала она. – Всё названо своими именами, только и всего…».
     Яна, ещё минуту назад бойко отвечавшая на вопросы, сейчас робко стояла в стороне, вопросительно глядя на взрослых. Валерий поманил её пальцем.
     - Иди сюда, Януська. Возьми пирожок – с яблоками!
     Девочка улыбнулась, схватила пирожок и вприпрыжку побежала к незавершенному рисунку.
     - Сядем? – предложила Ганна.
     Он молча кивнул и сел на небольшую, нагретую солнцем скамейку.
     - Ты давно в Киеве?
     - Первый день. У меня весенние каникулы. Потянуло вот домой – шесть лет не была в Киеве. Совсем он без меня не изменился. Только мы меняемся, стареем. Вот у меня уже выпускной класс. А кажется, что только недавно они были зелёными пятиклашками… А как ты? Где работаешь?
     - В ДЮСШ.
     - Тренером?
     - Да.
     - Нравится?
     - В принципе – да.
     - В принципе – значит, не совсем. Ты рано бросил играть. Почему?
     - Так было нужно… - ответил он уклончиво.
    - Зря. Стась вон до сих пор в воротах стоит. И Толик теперь его тренер. Как странно всё. Рановато Толику доверили такую команду.
     - По-моему, он отлично справляется.
   - Я не пытаюсь это опровергать. Просто из вас троих, однокашников, ты оказался самым неудачливым.
     - Я не считаю так, - сказал он спокойно.
        И тут Янка крикнула громко и радостно:
     - Мамочка идёт!
       Анита не шла, она бежала по аллее, и Ганна с интересом смотрела на свою былую соперницу. Это была уже не та хрупкая девочка, которую шесть лет назад Валерий так бережно усаживал в белые «Жигули». Конечно, Анита была по-прежнему стройной и гибкой, и лицо у неё было свежее и молодое, но девочкой её назвать было уже нельзя. Чёрные волосы её были уложены в простую прическу, на ней была строгая белая блузка в черный горох, черная юбка - годе и белые туфли на высоком каблуке. Всё это Ганна разглядела  прежде, чем Анита увидела их. Увидела, и как будто споткнулась – остановилась, замерев на миг, в выразительных глазах её отразились удивление и растерянность.
     - Мамочка, ты пришла! – Яна подбежала и обхватила её за руку. – А мы так долго тебя ждали!
       Анита погладила её по голове в пёстрой шапочке, подняла глаза и тихо сказала:
     - Здравствуйте, Ганна…
     - Здравствуй! – Ганна отвела с лица вьющуюся прядь и улыбнулась.
   - Ты опять бегаешь раздетая, - укоризненно сказал Валерий. – Я вижу, что вашей конференции конец ещё не настал.
    - Да…- она вздохнула. – Затянули с этими докладами, только сейчас объявили перерыв, и я сразу к вам – я видела вас в окошко. Не ждите, идите домой. После перерыва на обед моё сообщение будет только пятым, это ещё часа на полтора, как минимум…
   - Мамочка, - сказала Яна испуганно, - а ты не останешься без обеда, пока к нам бегаешь? Мы-то с папой пирожками подкрепились!
       Анита улыбнулась.
     - Нет, детка, не останусь. Там мне сейчас всё возьмут наши ребята. Но я уже пошла, так что не ждите, ладно?
      - Ладно… - кивнул Валерий. – Иди, не мёрзни. Мы ещё с полчаса погуляем – и домой.
      Анита благодарно улыбнулась ему, нерешительно взглянула на Ганну и, снова погладив по голове расстроенную Яну, убежала прочь.
     - Где работает твоя жена? – спросила Ганна после нескольких секунд молчания.
     - В НИИ органики. Старший научный сотрудник.
     - Ого! И ты всё так же отчаянно в неё влюблён?
        Он быстро взглянул на неё, и она подумала с запоздалым раскаянием: «Зачем я так?»
        Но он ответил спокойно и просто:
     - Да, всё так же.
        И тогда, забыв, что секунду назад  жалела о неосторожном вопросе, она сказала:
     - И всё-таки ты не счастлив.
       Он вздрогнул.
     - Откуда ты это взяла?
       Она усмехнулась.
    - Я вижу это по тебе. Чувствую. Не знаю, в ней дело или в чем-то другом. Но ты не счастлив. Скажи честно, ведь так?
     - Нет, - сказал он почти резко. – Не так.
     Ганна вздохнула.
   - Ты говоришь неправду. Но это дело твоё. Кстати, я ничего не знаю про Толика и Лариску. Как они там?
     Он улыбнулся.
   - Чудесно. У них двое мальчишек. Близнецы. Отличные трёхгодовалые карапузы. И похожи, как две капли воды.
    - Да… - сказала она задумчиво. – У всех дети. У меня они тоже уже могли бы быть. Я наказала себя сама. Ведь ты, как бы ни любил свою Аниту, никогда не бросил бы меня с ребенком. Ведь так?
     Валерий опустил голову, глядя под ноги.
   - Не нужно, Галя… - сказал он тихо. – А что касается детей, то у тебя они ещё будут. Всё зависит от твоего желания. Разве твой муж против?
   - Котька? Конечно, не против. Не только не против, но настаивает. Но у учителей почти всегда не хватает времени на свои дела…
     Она встала и привычным движением откинула волосы с лица.
   - Ну, я пошла. Желаю тебе удачи.
   - Спасибо, Галя, - сказал он мягко, но без улыбки. – До свидания.
     Потом встал и окликнул поглощенную рисованием дочь:
   - Януська, нам пора домой!
    Оглянувшись, Ганна долго смотрела, как он шел по аллее к выходу. Янка сидела у него на руках, довольная, крепко обхватив его за шею ручонками.

          
                Глава 2
       Зал был полон знакомых футбольных звуков: хлёстких ударов по мячу, быстрого топота ног, звонких мальчишеских голосов. Лишь один необходимый для футбола звук отсутствовал – судейский свисток.
      Валерий сидел на скамейке у стены, и свисток на шнурке бесполезно висел у него на шее. Со стороны могло показаться, что он погружен в какие-то свои, далёкие от футбола мысли и не следит за игрой. Но это было лишь первым впечатлением, крайне далёким от истины: он видел всё, что творилось на площадке, и ни одно движение юных футболистов не оставалось не замеченным им и не оцененным. А свисток… Свистел он крайне редко. Только в тех случаях, когда на поле случалось что-то чрезвычайное. Ребята знали это, привыкли к этому. Они судили игру сами. Знали они, что ни одной ошибки, ни одной скрытой подножки, ни одного сказанного быстрым шепотом грубого слова не удастся утаить от всевидящего тренера. И потом, при разборе игры, получить замечание будет гораздо стыднее и обиднее. Потому что тогда ошибка или нарушение, допущенные в пылу борьбы и скрытые втихомолку станут ещё и обманом. Поэтому они судили себя сами, и Валерию нравилось, что они поняли его и безоговорочно, даже с удовольствием приняли эту предложенную им практику. Он хотел, чтобы они научились сами давать оценку своим поступкам. Не потом, когда волнение улеглось и страсти не кипят, а именно тут, в разгар борьбы. Хотел, чтобы они, увлекшись игрой, всё же умели видеть её со стороны, были грамотны и справедливы. Он верил им, они чувствовали это и старались, эти такие разные мальчишки двенадцати лет, такие разные и такие одинаковые в своей фанатичной любви к футболу…
     Дверь открылась, и Валерий нахмурился. «Не вовремя… - с досадой думал он, пока высокий, сутулый тренер старших Игорь Степачев вдоль стен пробирался к нему. – Не время и не место…».
     Игорь кивнул и, не говоря ни слова, уселся рядом. Мальчишки на миг остановились, но Валерий знаком попросил их продолжать игру и продолжал смотреть на поле. Степачев тоже молча следил за игрой, и Валерий с надеждой подумал: «Может быть, он зашел  просто так? Что-то слабовато стало у меня с нервами…». И как раз в этот момент Игорь сказал:
   - Что ж, неплохие у тебя ребята. Можешь гордиться. И Ивасёк неплох. Да только мой Андрюха всё-таки получше.
   - Ты опять об этом? – угрюмо бросил Валерий. – Кто на этот раз составил тебе речь?
     Игорь улыбнулся.
   - Чудной ты, ей-богу! Другой на моём месте давно бы обиделся – не даёшь слова сказать и сразу начинаешь с оскорблений. Ну, допустим, меня уполномочил Затуловский. Ну и что? Сам я считаю точно так же. А вот ты как не можешь простого понять? У тебя прекрасная команда. Кубок должна взять наша школа. Должна! И если в твоей команде появится отличный форвард, шансов взять кубок будет у тебя больше. Это же как дважды два! А Ванька своё сыграть ещё успеет. Сама судьба даёт тебе шанс, а ты упёрся, как одно известное длинноухое… Ты пойми, что все твои возражения звучат крайне по-детски!
     Глаза Валерия сузились, стали серыми и недобрыми.
   - По-детски? А ты забыл, с кем имеешь дело? Как ты не можешь понять, что такими вот подставами мы их калечим? Мы же сами учим их лгать. Учим, что для достижения цели все средства хороши, в том числе и подлые. А потом удивляемся, откуда в большом футболе берется грязная игра. Вдумайся, что сделаешь ты такой подставкой? Научишь лгать Андрея. Посеешь в душе Ивана обиду, неверие в свои силы, презрение к нам, тренерам, к взрослым вообще. Вызовешь конфликт между братьями. А остальная команда? Разве станут они после этого верить во что-то светлое и чистое? Да кому нужен кубок, завоеванный такой ценой?
     Игорь иронически покачал головой.
   - Ну и ну! Великий психолог. Прямо Достоевский. Мог бы я с тобой ещё поболтать, да не хочу. Знай, что поедет Андрей. Это решено, подписано и обжалованию не подлежит.
   - В таком случае, - сказал Валерий, с трудом сдерживая себя, - я не поеду с командой и не оставлю этого так.
   - И это учтено! – усмехнулся Степачев. – В случае твоего отказа команду повезу я. Только и всего. А что-либо предпринимать у тебя руки коротки.
     Он встал и пошагал к выходу. Только сейчас Валерий заметил, что ребята давно прекратили игру и столпились в углу, образовав тесную стайку.
   - Вы что это? – спросил он как можно спокойнее. – У нас ещё пять минут.
     Ребята переглянулись, Сашка Гай, капитан команды, сын Андрюшки Гая, бывшего полузащитника «Динамо», пошел к нему и, не дойдя, остановился в трёх шагах, глядя под ноги.
   - Ну, что случилось? – спросил Валерий мягко.
     Сашка поднял глаза.
   - Валерий Святославович, это правда, что Ивась не поедет в Москву? Что вместо него берут Андрюху?
    Валерий почувствовал, что кровь приливает к щекам. Был в его жизни момент, который он всегда вспоминал со жгучим чувством стыда. В одном из матчей защитник соперника полтора тайма исподтишка бил его по ногам, бил грязно, с явным расчетом вывести из игры. И в один из таких моментов он не стерпел и дал обидчику сдачи. Не его методом, а своим – просто отвесил солидную оплеуху. Тот взвыл, распластался на траве, ухватившись за щёку. По сей день Валерий считал, что это была злейшая симуляция, но никто другой этого не знал. И судья на глазах у всего стадиона показал ему, капитану команды, красную карточку… Он уходил с поля под рёв и свист стадиона. И было ему нестерпимо горько и стыдно… Но гораздо стыднее было ему сейчас, когда двенадцатилетний мальчишка, стоя напротив, ждал от него ответа.
   - Откуда ты это взял? – спросил он внешне спокойно.
   - Ивасю сказал Андрей. А ему, кажется, Игорь Палыч. Но ведь так же нельзя…
   - Конечно, нельзя! – уверенно сказал Валерий. – Это всё глупые слухи, ошибка. Поедем все вместе.
     Глаза Сашки засияли.
   - Правда? Спасибо!
   - За что же спасибо? – улыбнулся Валерий.
   - Да так… мы ведь подумали… Валерий Святославович, а что нам делать сейчас?
   - Сейчас идти по домам. На сегодня хватит. Молодцы.
     «Да…  - подумал он, закрывая на ключ двери опустевшего зала, - мне бы тоже хотелось сказать себе : «На сегодня хватит». Да только не хватит, получается. Затуловский неуступчив и крут. Но я сказал ребятам : «Поедем все вместе». Значит, все вместе, или… Впрочем, об этом лучше пока не думать ».

    
                Глава 3

     Валерий вернулся домой поздно вечером. Янка и Ариадна Ильинична уже спали, Аника сидела за столом и что-то писала. Он неслышно подошел сзади и остановился за её спиной. Весь стол был завален графиками, вычерченными красными чернилами на масштабной бумаге. Аника, подперев щёку кулаком, грустно смотрела на какую-то огромную формулу. Почувствовав присутствие мужа, она оглянулась и прижалась щекой к его руке.
   - Как ты долго! Я уже начала беспокоиться…
   - Глупышка! Что же может со мной случиться? А как дома? Мама, Янка?
   - Всё нормально, они уже час, как спят. Янка всё ещё боится темноты после вчерашнего страшного сна. Ариадна Ильинична легла с нею, чтобы она не боялась, да и сама заснула. Устаёт она, всё-таки. Хоть Янка и большая уже… А ты что так поздно? Пойдем, я тебя накормлю.
     Она встала, и Валерий пошел следом, как бы невзначай не ответив на её вопрос.
   - Как там твои мальчишки? – спросила она снова, ставя на плиту большую сковородку. – Ваня поправился?
   - Поправился. Всё нормально… – ответил он, боясь дальнейших расспросов. Но она ничего больше не спросила и села у плиты, прислонившись к спинке стула. Глаза у неё на секунду стали печальными и усталыми.
   - Ты устала, Малыш? – спросил он, глядя на неё задумчиво и нежно. – Что это за писанина у тебя там?
     Она улыбнулась, и печать усталости мгновенно исчезла с её лица.
   - Ты давно не называл меня так почему-то… А я так ведь и осталась глупой девчонкой. Мне нравится, когда ты меня так зовёшь… А писанина… Желябскому срочно нужно теоретическое подтверждение эксперимента. Он попросил меня посчитать.
     Валерий покачал головой, сдерживая досаду.
   - Ему срочно понадобилось! И ты сидишь ночами и считаешь, а этот здоровенный Желябский дрыхнет без задних ног!
     Она встала, поставила перед ним шипящую сковородку и вдруг присела рядом на краешек табуретки, положив голову ему на плечо.
   - Ну, что ты взъерошился, как ёжик? Ты несправедлив к Желябскому. Он работает очень много, гораздо больше меня… И, потом, подумай: если его предположение подтвердится, будет открыт новый изомер. Очень интересный и своеобразный. И мои подсчёты очень важны, хоть и нудные они, конечно.
   - Для чего? Для того, чтобы этот Желябский защитил докторскую?
   - И для этого, конечно. А главное -  для физики полимеров.
     Она улыбнулась и провела рукой по его волосам.
   - Седой ты у меня какой стал… Как-то незаметно… Скажи, у тебя что-то не ладится на работе? Ну, скажи мне правду, я же вижу, чувствую, что что-то у тебя там случилось. Почему ты скрываешь от меня? Разве я не смогу понять? Разве я тебе чужая?
     Он повернулся к ней и увидел совсем близко её большие, тревожные, вопрошающие глаза.
    « А что, - подумал он вдруг, - если и правда рассказать ей всё? Она умная, чуткая. Она всё поймет. Я знаю заранее, что она оправдает все мои поступки. И простит все мои ошибки. Мне будет легче. А ей? Она станет искать выход – поскольку это единственная возможная помощь. Не будет спать в те короткие часы, когда теперь она отдыхает от своих расчетов. Будет мучиться, жалеть…»
     Он притянул её к себе, прижавшись лбом к её лбу.
   - Ты всё придумала, глупышка. У меня всё нормально. Просто немножко устаю.
     Она вздохнула и встала.
   - Ну, ладно, если так. Ешь оладышки, поздно уже…
     Весь остаток времени ужина он молча уплетал оладьи, а она сидела напротив, положив подбородок на руки и смотрела на него большими грустными глазами. Потом встала и начала мыть посуду.
   - Оставь, Малыш! – сказал он, вставая. – Я всё вымою сам. Иди, досчитывай свою теорию. Только не сиди допоздна.
     Она благодарно посмотрела на него и тихо выскользнула из кухни.
     «Счастье ты моё, поддержка неизменная и единственная!.. – подумал он, глядя ей вслед, и тотчас устыдился этой мысли. – Почему единственная? Я слишком раздуваю свои неудачи. Это малодушие. Стыдно».

     За окном, наверное, шел дождь – было слышно, как капли барабанят по стеклу и как ветер заставляет стучать что-то на балконе. Валерий лежал на спине, глядя широко открытыми глазами в тёмный потолок. События дня упорно вставали в памяти, не давали заснуть.
     Он знал, что от разговора с Затуловским трудно ждать чего-либо хорошего. Но оставить всё, как есть, он не имел права. Когда-то нужно было объявить войну порочной практике, процветавшей последние годы в ДЮСШ «Юный динамовец». А цитаделью этой практики был кабинет директора. Кабинет, которого в ДЮСШ побаивались все. Не потому, что были законченными трусами и лизоблюдами. Просто мало кому хотелось быть оскорбленным или осмеянным публично, да и наедине тоже. А Затуловсукий был человеком без сантиментов и в выражениях не стеснялся, как, впрочем, и в репрессивных мерах. Как сумел человек, в целом далёкий от футбола и мало в нём понимающий, не только получить должность директора ДЮСШ, но и прочно удерживать её за собой, несмотря на отсутствие квалификации и мерзкие подпольные делишки, не знал никто. А нарвались уже многие…
       Всё это пронеслось у Валерия в голове, когда он остановился у двери с табличкой «Директор». Секретарша Танечка удивленно подняла на него глаза. Тогда он резко открыл дверь и вошел.
      Затуловский, как всегда безукоризненно одетый и напоминающий внешностью американского магната, с интересом взглянул на него и едва заметно усмехнулся в короткие холёные усики.
     - Я ждал вашего визита. И не ошибся. Догадываюсь, с чем вы пожаловали.
     … Сейчас Валерию казалось, что разговор с шефом следовало построить совершенно иначе. Но тогда он был слишком взволнован, чтобы думать о какой-либо тактике. Он просто объяснил директору свою точку зрения на наболевший вопрос. Так же, как делал это уже не один раз в разговорах со Степачевым. Не выбирая выражений и не сглаживая углов.
     Затуловский выслушал его молча. Выслушал и сказал совершенно спокойно:
   - Вы, Валерий Святославович, в своем благородном гневе раздуваете мелочи и игнорируете или недооцениваете уйму, я бы даже сказал, бесконечное множество важнейших сторон. Вы думаете о моральной стороне дела. Похвально, конечно. Но есть ещё и материальная – а вы должны знать, что школа наша поддерживается не святым духом. И должны вы знать, что сторона эта находится в прямой пропорциональности от наших показателей. Да и третья сторона есть у всего этого – престижная. Впрочем, о п-престиже своей организации вы не всегда заботитесь, как мне помнится. Это станет совершенно очевидно, если поднять старые п-подшивки газет.
     Всю дорогу до директорского кабинета Валерий настраивал себя не заводиться и не терять голову. Но эти тирады, произносимые со спокойной иронией, вывели его из себя, и он высказал Затуловскому всё, что думал о его приёмах руководства, о его обращении с людьми, о его практике подтасовок и подставок.
     Шеф не прервал его ни разу. Выслушал без всяких эмоций и сказал всё тем же тоном ментора:
   - В-вы были неплохим футболистом, это бесспорно. Но хороший футболист – это далеко не всегда хороший тренер. Я вижу, что это относится и к вам. Вопрос о Смольникове решен. До турнира ещё месяц. Я д-даю вам этот месяц, чтобы одуматься…
        А ещё – сходите-ка в п-профилакторий. Подлечить нервы!
     В обычной речи Затуловский не заикался. Он начинал сдваивать согласные лишь перед началом крупного разноса. Это усиливало презрительные интонации его голоса.
      Валерий резко повернулся и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Танечка с испугом посмотрела ему вслед…
       Он знал, что необходимо будет бороться. Но как?..

    
       В коридоре раздались лёгкие шаги. Приоткрылась дверь и тихо вошла Аника. Луна, только что проглянувшая сквозь облака, осветила комнату слабым светом. Аника бесшумно подошла к своей кровати, откинула одеяло. На ней была длинная кружевная сорочка, распущенные волосы мягкими завитками лежали на плечах. Валерий, притворившись спящим, из-под руки с нежностью следил за нею. Аника легла на спину, закинула руки за голову и закрыла глаза. Лицо её было грустным и усталым.
     «Разве могу я, - подумал Валерий, - взвалить на неё ещё и груз моих неприятностей? Ей с лихвой хватает своих забот и трудностей…». Забыв о роли спящего, он вздохнул, и Аника тотчас приподнялась на локте.
   - Ты не спишь?
     Он улыбнулся.
   - Не сплю. Без тебя здесь одиноко и неуютно.
     Она протянула руку, он взял её и погладил маленькую тёплую ладошку.
   - Спи, Малыш. Ты устала. Уже очень поздно.
   - Да…, - сказала она грустно. – А ты что-то скрываешь от меня. Неужели ты думаешь, что я этого не чувствую?
   - Ты всё это придумала, глупышка.
     Он наклонился и поцеловал её руку.
   - Тебе всё это только кажется. Спи. Спокойной ночи…
     Он повернулся на спину и закрыл глаза.
     «Да, конечно, Аника устаёт. Для сна у неё остается только часов пять – шесть. И всё из-за этого проклятого Желябского, которому не терпится защитить докторскую, вот он и навалил на всю свою группу кучу работы». Этот Желябский, сорокалетний брюнет с фигурой Аполлона и внешностью Нарцисса, был ему крайне антипатичен, казался типичным образцом карьериста от науки и местного Дон-Жуана. Но Аника не разделяла его взглядов и постоянно упрекала Валерия в необъективности. Она уверяла, что Желябский умён, энергичен, предан науке и крайне работоспособен. «Когда я работаю вместе с ним, - говорила она, - я постоянно чувствую себя лентяйкой и бездарью». И Валерий очень бы хотел, чтобы Аника с ним не работала. Не только из-за того, чтобы у неё не было отрицательных эмоций. Ещё и потому, что он просто, тривиально её ревновал. Раньше он никогда не замечал за собой этого неприятного качества. Не замечал до той поры, пока не увидел Анику в обществе Леопольда Петровича Желябского. С той поры он начал сильно жалеть, что Анике в руководители не достался какой-нибудь милый старичок с мировым именем или мудрая женщина, поглощённая наукой.
     Конечно, он ревновал Анику тайно, стараясь не дать ей повода заподозрить его в этом стыдном чувстве. Но ревность эта имела уже солидный стаж и с годами только усиливалась. Возможно, она усиливалась оттого, что у Валерия все шесть лет, прошедшие с момента, когда он бросил играть, постоянно не ладилось с работой. «Ты слишком восприимчив к мелочам, - сказал ему как-то Анатолий. – Если ты не постигнешь простую истину, что мир не переделаешь и не исправишь, и нет в этом мире никого и ничего абсолютно идеального, тебе будет трудно жить». Он понял, что Толька был прав, сразу же после того, как начал работать в киевском СКА. И с тех пор вот уже шесть лет постоянно вспоминал эти слова. Но в тридцать лет меняться было поздно, да он и не хотел этого…
     У Аники, наоборот, на работе всё отлично ладилось. У неё было много друзей, была интересная тема, из которой, по выражению Желябского, гораздо быстрее могла получиться кандидатская, чем из его собственного обширного труда – докторская. Аника отмахивалась от таких заверений, но Валерий видел, что они далеко не голословны и искренне радовался её успехам. Он знал, что у него необыкновенная жена.   И, боясь сознаться в этом даже самому себе, смертельно боялся оказаться недостойным её. Особенно когда на горизонте появлялась тень Желябского…
     Валерий женился на Анике, будучи футболистом, известным во всём мире, капитаном лучшей команды страны в пору, когда она была одной из лучших в Европе. Он никогда не был честолюбив, слава частенько тяготила его, но, сам того не желая, за тринадцать лет жизни в большом футболе он к ней привык. А сейчас он был никем. Простым тренером ДЮСШ, да ещё неудачником. И пропасть между этим безвестным тренером и Аникой – научным работником, умницей, любимицей всей лаборатории в минуты хандры казалась ему огромной и глубокой.
    Подавив вздох, Валерий из-под руки взглянул за окно. Луна тускло светила из-за обрывков туч. Ветер грохотал железом на балконе. Аника спала, по-детски положив под щёку кулачок. «Спокойной ночи, любимая…» - подумал он ещё раз и закрыл глаза.

                Глава 4
   
     Желябский стоял у окна, картинно облокотившись о подоконник и как будто забыв о присутствии Аники. Она встала.
    - Я могу идти, Леопольд Петрович?
     Он кивнул, словно пробуждаясь от каких-то сладких грёз.
   - Да, да, Анита Тарасовна, можете. Даже больше, вы можете идти домой. Я и так перед вами в неоплатном долгу.
     Аника отрицательно покачала головой.
   - Нет. У меня там идёт экспозиция. Сегодня нужно доснять и просчитать.
   - А кто контролирует самописец?
   - Анюта.
   - А, милое дитя… Ну, она аккуратна, на неё можно положиться.
   - Да…
     Аника кивнула и вышла из кабинета. В коридоре ярко светили лампы, шаги гулко отдались в тишине. За окнами серело. Аника быстро прошла по коридору и сбежала на первый этаж, в лабораторию. Ещё в трёх шагах от двери она услышала тихую музыку и, не успев удивиться, вошла.
     Маленькая беленькая Анюта, семнадцатилетняя лаборантка, испуганно вскинула глаза, загораживая руками транзисторный приёмничек, и покраснела до слёз.
   - Извините, Анита Тарасовна! Я совсем на минутку включила. Тут такой концерт…
     Аника покачала головой.
   - Что же ты испугалась меня так, Аня?
   - Так ведь нельзя же! Говорили, Желябский за такое выгоняет… А тут такие песни…
   - Включи… - улыбнулась Аника. – Как тут самописец, не прыгал?
     Анюта радостно включила приёмничек.
   - Нет, Анита Тарасовна, не прыгал. Всё в порядке.
     Аника кивнула, мельком взглянула на чёткие красные пики спектрограммы и села у прибора, подперев голову рукой и прислушиваясь к тихой музыке. Пела Пугачёва.
     « А бубен желтый и рябой
        Плыть будет как луна в тумане,
        И сердце, полное тобой,
        Пусть не надолго, но обманет…
        Заслышав бубен, заслышав бубен
        Запляшут духи у огня,
        И лгать мне будут, и лгать мне будут,
        Что снова любишь ты меня…»
   - А что же ты не торопишься сегодня? – спросила Аника вдруг загрустившую Анюту.
      Та опустила голову.
   - Некуда, Анита Тарасовна. Торопиться некуда теперь. Поссорились мы с Алёшкой. Транзистор вот его. Не знаю теперь, как отдать.
      Аника мягко улыбнулась.
   - Всё бывает, Анечка. И вы помиритесь гораздо раньше, чем тебе сейчас кажется.
      Анюта вздохнула.
   - Нет, вряд ли. Если он из-за пустяка так может…  Вы понимаете, я не люблю Маяковского. Не то что не люблю, мало понимаю, наверное. Не моё, и всё тут. А Алёшка его обожает. Я и сказала-то всего, что не люблю, когда стихи такие неровные, не лиричные, а он обозвал меня тонкокожей институткой, которая ахает над альбомными стишками и не чувствует духа борьбы. Вот и верь во что-то после этого… Вы скажите, Анита Тарасовна, бывает в жизни настоящая любовь?
     Аника улыбнулась.
   - Конечно, бывает. Не зря же столько об этом прекрасных стихов, песен, книг…
     Анюта помотала головой.
   - Нет, это не то. Написать всё можно. Именно потому, что хочется такого, а на самом деле нет. А вот в жизни бывает? Я знаю, что женщина может по-настоящему любить. А вот мужчина? Может быть, правда, что для них, кроме работы и телевизора, ничего не существует? И что мы для них – только развлечение?
     Аника добро взглянула на неё.
   - Всё бывает, Анечка! Разве можно жить, не веря в настоящее? И, потом, ты зря так о книгах. Нельзя написать о том, чего никогда не чувствовал. А книги пишут не только женщины…
   - Но вы знаете хоть одного мужчину, который любил бы так, как об этом пишут в книгах? Настоящего, не придуманного?
      Аника задумчиво посмотрела на медленно ползущее перо самописца.
   - Конечно, знаю. И не спеши с выводами, что твой Алёшка не такой…
     Концерт кончился, и Анюта выключила приёмник.
   - Иди, Анечка, - кивнула ей Аника. – Поздно уже.
     А вы?
   - Я ещё немного посижу. Допишу спектрограмму. Иди, иди.
     Анюта спрятала приемничек в спортивную сумку и перебросила её через плечо.
   - До свидания, Анита Тарасовна. Я вам поверила!
   - До свидания! – улыбнулась Аника, глядя её вслед.
     «Как странно… - подумала она. -  Меня уже зовут по имени-отчеству, у меня спрашивают правду о жизни. А мне всего-то двадцать шесть, я, по сути дела, такая же девчонка, как эта милая Анютка, и так же, как она, порою многого не могу понять. И у меня тоже бывают минуты, когда я готова усомниться… Впрочем, нет, чушь. Всё это чушь, плод больного воображения. Но что-то, всё-таки у нас неладно. Очень неладно. Только что? Что случилось за какой-то месяц, почему Валерий ведёт себя так странно? Что он скрывает от меня? И почему скрывает? Разве не верит он мне больше? Ведь он всегда говорил, что я для него самый  лучший друг. Что же случилось теперь? Почему он молчит целыми вечерами или берет хозяйственную сумку, как будто собираясь в магазин, и бродит где-то допоздна? Почему он избегает меня, разговоров со мной? И на любой вопрос у него всегда один и тот же ответ: «У меня всё в порядке». Толя Вишневский занят своими делами, у него начался чемпионат, а дела у «Динамо» идут пока неважно. И Лариска ничего не видит. Прочитала нотацию : «Вечно ты что-то придумываешь! Ничего с твоим Валеркой не случилось. Такой же, как всегда, так же на тебя молится, как на икону. Не пойму, чего тебе ещё надо?» Лариска стала нервная, издёрганная. Её тоже можно понять. Намучилась одна с двумя шаловливыми мальчишками, Толя постоянно в разъездах… И, конечно, ей не до нас…»
     Аника опустила голову на руки, закрыла усталые глаза. «И работа мне уже в тягость. Устала. Больше не могу. Вот так  бы , действительно, всё бросить и уйти домой. Да только потом самой же будет стыдно. И муторно. А от безрадостной работы через силу разве не муторно? Стало по вечерам болеть сердце. Как когда-то очень давно, ещё в Дубровске. Тогда всё прошло само собой, а сейчас пока что не проходит. Сама себя довожу. Сама! Месяц назад ведь та же самая работа казалась интересной и приносила радость. Почему? Потому что тогда ещё не случилось с Валерием этого непонятного?...»
     Дверь скрипнула, Аника подняла голову и увидела Желябского. Он подошел и остановился рядом, постукивая по столу своими холёными белыми пальцами.
    - Не зря я посылал вас домой, Анита Тарасовна, ох, не зря! Ведь сознайтесь, что вы сидите здесь только из чувства долга и думаете совсем не о работе.
     - Да… - сказала Аника медленно. – Не о работе…
   - Так зачем же себя мучить? Я совсем не хочу, чтобы у вас были связаны со мной отрицательные эмоции. Да даже если отбросить эгоистические соображения, всё равно нелепо, что молодая красивая женщина зря сидит вечером у работающего вхолостую прибора…
     - Почему вхолостую? – не поняла Аника.
     - Да потому, Анита Тарасовна, что самописец-то не пишет!
     Аника быстро взглянула на спектрограмму. Красная линия оборвалась минут десять назад. В самописце, вероятно, кончились чернила.
     - Извините, Леопольд Петрович, - сказала она, вставая. – Я всё перепишу заново.
   - И не думайте. Бросьте всё и идите отдыхать. Днём раньше, днём позже – большой разницы нет.
     Аника отрицательно покачала головой.
     - Нет. Я перепишу.
     - Я знаю, что вы упрямы, - улыбнулся Желябский. – Но сегодня вы делаете это зря.
     Аника не ответила.
     Желябский посмотрел на неё с улыбкой и медленно пошел к двери.
     - Ну, что ж, упрямая! – сказал он с порога. – Я проведаю вас через часок.

     Валерий появился в лаборатории одновременно с сигналом зуммера. Вошел и остановился у двери, прислонившись к стене.
     - Малыш, уже половина десятого…
     Аника радостно встала ему навстречу.
     - Я уже закончила. Спасибо, что пришел. Садись.
     Он сел на табуретку, глядя, как она ловко сворачивает в гармошку диаграммную бумагу.
     - Ты это берешь домой?
   - Угу. Тут совсем немножко. Сегодня надо обязательно просчитать. Из-за этого я и сидела.
     Он покачал головой.
   - Это так обязательно, Малыш? Неужели всё это настолько важно, что из-за этого нужно не спать?
     Голос его прозвучал странно отрешенно. Аника подняла голову и внимательно посмотрела на него. Лицо его было побледневшим и усталым, под глазами чётко прорезалась мелкая сетка морщинок. Она подошла сзади и положила руки ему на плечи.
    - Понимаешь, осталось совсем немножко. Скоро мы получим окончательный результат, и тогда можно будет отдыхать сколько угодно.
     Раздались шаги, и Аника резко обернулась. Вошел Желябский. Валерий исподлобья недружелюбно взглянул на него.
     Желябский кивнул ему и с улыбкой посмотрел на Анику.
   - Мне, как всегда, не везёт. Надеялся, что наконец-то выпадет счастье проводить вас домой, но ваш супруг меня опередил. Что ж, идите. Я закрою лабораторию сам.

    После тепла лаборатории на улице казалось свежо, и Аника зябко передёрнула плечами. Валерий обнял её, стараясь защитить от вечерней прохлады.
   - Болван, - сказал он виновато. – Не догадался захватить тебе плащ. Правда, в семь часов было ещё тепло.
   - Во сколько? – переспросила она удивлённо.
     Он улыбнулся.
   - В семь.
   - Ты хочешь сказать, - спросила она со страхом, - что ждёшь меня с семи часов?
     Он кивнул.
   - Точно так. С семи.
   - Глупый… - сказала она, прижимаясь щекой к его руке. – А если бы меня там не было?
   - Я знал, что ты работаешь. Мне сказала эта беленькая девочка, кажется, Аня.
   - И ты ждал два с половиной часа! Почему же ты ко мне не зашел?
   - Не хотел мешать…
     Аника покачала головой и ничего не сказала. Потом спросила:
   - Ты уже давно не рассказываешь мне ничего о своих мальчишках. Как у них дела? Толя, кажется, говорил, что ты скоро повезёшь их в Ереван?
   - Всё в порядке, Малыш, - ответил он всё той же мучающей её фразой. – Всё в порядке. А насчёт Еревана ещё ничего не известно.
   - Почему?
   - Потому, ответил он с улыбкой, - что, как говорили в старину, человек предполагает, а бог располагает…
     Аника вздохнула.
     «Ну, вот… - подумала она с горечью. – Всё повторилось снова. «Всё в порядке» - и его мир отгородился от моего невидимой стеной. И что мне делать? Биться в эту стену? Кричать? Или ждать лучшего?!»
     Она взглянула на мужа. Он так же бережно обнимал её за плечи, стараясь защитить от свежести майского вечера, но мысли его были далеко, ох, как далеко от неё и от всего, что творилось вокруг. Она видела это, чувствовала, но не знала, чем заняты его мысли, что, злое и неожиданное, встало вдруг между ними, лишив счастья полного взаимопонимания и доверия…
     А Валерий думал в это время почти о том же самом.
     «Прости меня, Малыш, - думал он со внезапной острой тоской, - что я не могу сказать тебе правды. Я не имею права обрушить тебе на плечи груз своих неприятностей, пока не превратившихся в нечто более крупное, но очень близких к этому. Всё решится завтра. И, возможно, завтра всё встанет на свои места. Хотя, конечно, надежда на это очень мала…».
     С момента памятного разговора с Затуловским Валерий решил идти до конца. Это было не просто делом принципа. Это было делом чести школы, тренеров, чести спорта. Но время шло, и он с удивлением убеждался, что бороться не с чем. Его оставили в покое. Разговоров о замене форвардов больше не возникало, Ивась, отлично набравший форму, тренировался в общей группе, Андрей посещал свои занятия. Степачев перестал наносить неожиданные визиты, Затуловский появлялся несколько раз на стадионе во время тренировки, интересовался техническими результатами, разговаривал с ребятами. Ни слова о замене. И Валерий, не решаясь поверить в свою победу, решил ждать до поры, пока не грянет гром.
     Гром грянул сегодня. Тренировка подходила к концу, когда у кромки поля появилась внушительная фигура директора. Валерий дал свисток об окончании игры и пошел ему навстречу. Ребята стайкой потянулись за ним.
   - Я пришел вас поздравить! – сказал Затуловский, улыбаясь. – Утвержден заявочный список участников финального турнира в Москве. Команда первой средней группы спортшколы «Юный динамовец» заявлена на турнир в полном составе…
     Валерий чуть не оглох от звонкого «ура» своих мальчишек. Сердце его бешено стучало. Он чувствовал, что в словах Затуловского не всё так просто, как казалось. И не ошибся.
   - Правда, - сказал директор, - тут есть небольшое досадное «но». Все вы понимаете огромную важность и колоссальное, не детское, я бы сказал, напряжение этого турнира. Допущены к нему будут только крепкие, здоровые ребята. Именно с этой целью на прошлой неделе вы были подвергнуты особо тщательной медицинской проверке. Результат её в целом нас обрадовал. И нам придётся огорчить только Смольникова – младшего. Пойми, Ваня, правильно. Мы несём ответственность за твоё здоровье, а тесты показали, что после болезни ты окреп пока недостаточно. Это не последний турнир. В твоей жизни их ещё будет очень-очень много.
     На поле воцарилась гнетущая тишина. И Валерий вздрогнул, услышав сзади взволнованный, прерывающийся голос Сашки Гая :
   - А кто?.. Кто поедет вместо Ивасика?..
   - К сожалению, заявочный список был утвержден несколько раньше последнего медосмотра. Вносить коррективы поздно. И, поскольку возрастные критерии шире обычных, с вами поедет брат Ивана Андрей. Вот и всё. Ещё раз поздравляю с получением права на участие в турнире.
     Затуловский повернулся и решительно зашагал прочь, что крайне не вязалось с его величественной грузной фигурой.
     Валерий оглянулся на ребят. Они стояли понурившись, и только один Саша Гай, вихрастый белобрысый капитан, смотрел на него, и Валерий с трудом выдержал этот взгляд тринадцатилетнего мальчишки, взгляд непонимающий, растерянный, отчаянный.
     Наконец, белые ресницы Сашки дрогнули, и он тихо спросил:
   - Как же так, Валерий Святославович? Почему?..
     Все головы, как по команде, повернулись к нему. Если бы он мог ответить, почему!
   - Занятия окончены, ребята, - сказал он каким-то не своим, чужим голосом. – А обо всём остальном будем говорить завтра.


     Больше всего, поднимаясь по крутым ступенькам на второй этаж, Валерий боялся, что Затуловского не окажется на месте. Директор имел обыкновение исчезать неизвестно куда, особенно в то время, когда хотел уклониться от нежелательных для него дел. Но секретарша Танечка в ответ на вопрос, у себя ли шеф, утвердительно кивнула, и Валерий вошел в кабинет.
     Затуловский изучающее посмотрел на него.
   - Ну, как, подлечили нервы?
     Валерий прислонился к двери.
   - Иосиф Геннадьевич, это же подло!
   - Выбирайте выражения! – сухо отрезал Затуловский. – Что подло? Решение медкомиссии?
   - Но ведь это всё липа! Как могла травма сухожилия кисти руки, полученная полтора месяца назад, так сказаться на его здоровье? Мальчишка прекрасно себя чувствует и в отличной форме!
     Затуловский прищурился.
   - Вы что, имеете диплом медицинского работника? На каком основании вы ставите под сомнение решение врачей?
   - На том, что я ни секунды этому не верю. Покажите мне эти документы!
   - И не подумаю! Не могу понять, с какой стати я должен перед вами отчитываться? Прошлый раз, помнится, вы ставили мне в упрек, что я калечу души детей, чуть ли не развращаю их. Как видите, сейчас я в первую очередь забочусь об из здоровье. Команда была заявлена полностью. Медкомиссия отвела одного из игроков, и он заменен другим. Не вижу криминала.
   - А «возрастные критерии, которые шире обычного»? Это же ложь, ясная любому ребенку!
     Затуловский пожал плечами.
   - Если ясная, то и понятная. Менять заявку поздно, да и нет смысла. Братья похожи, как две капли воды. А о возрастных критериях я сказал для вас же. Чтобы не калечить детские души.
     Валерий с отвращением передёрнул плечами.
   - Как вы не понимаете, что это гадко? И, как всё гадкое, не терпит правды. Спорить с вами я больше не буду. Просто сообщу обо всём в оргкомитет турнира.
     Затуловский вскинул голову.
   - Не знал, что вы ещё и кляузник. Что ж, пишите. – Он взглянул на часы. – Сейчас у меня нет времени. Ваш протест мы обсудим завтра.
     Валерий повернулся и вышел из кабинета. Ему показалось, что маленькая лёгкая тень отпрянула от двери и стремительно скрылась в коридоре. Танечки на месте не было…

     Сейчас, идя с Аникой по улице вечернего Киева, Валерий думал, что надежда на то, что Затуловский испугается его демарша, практически равна нулю. Но это всё-таки была надежда…


                Глава 5
               
        Аника проснулась в половине восьмого. «Опять проспала!» - подумала она с досадой и вскочила с постели. Кровать Валерия была аккуратно застелена. Аника вздохнула, натянула халатик, умылась и вошла в кухню. Свекровь что-то жарила на плите.
   - Доброе утро, Ариадна Ильинична, - сказала Аника виновато. – Я опять проспала…
     Мать Валерия улыбнулась.
   - Спи, девочка, пока можно… Молодому организму силы нужны.
     Аника покачала головой.
   - Всё-таки испортился мой внутренний будильник. Раньше он меня никогда не подводил.
     Ариадна Ильинична выключила газ и села.
   - Биологическим часам тоже нужен режим. А ты сидишь ночами над работой и хочешь, чтобы они будили тебя по-прежнему. А они дают тебе отдохнуть. Я вот ложусь с Януськой рано, поэтому и встаю рано. Котлеток вам нажарила. А Валерка так и ушел голодный…
     Аника встрепенулась.
   - Он ушёл так рано?
     Ариадна Ильинична вздохнула.
   - Рано ушёл. Ещё семи не было. Боюсь, неладно у него что-то…
     Аника вскинула глаза.
   - Вы это тоже заметили? Я уже месяц это чувствую, да только он ничего не говорит. «Всё в порядке». И больше ничего…
     Голос Аники дрогнул, она опустила голову и вдруг спросила тихо:
   - Может, он разлюбил меня?
     Большие синие глаза её, кажущиеся совсем огромными на побледневшем, но ещё по-детски нежном лице, доверчиво и грустно смотрели на свекровь.
     Ариадна Ильинична притянула её к себе и погладила по мягким, рассыпавшимся по плечам волосам.
   - Ну, что ты придумала, глупая! Как тебе только в голову могла прийти такая ерунда?
     Аника вздохнула.
   - Раньше у него не было от меня никаких секретов. У нас всё было общее: и радости, и неудачи, вы же видели… А сейчас он отгородился от меня какой-то стеной. Я вижу, что что-то у него плохо, а он говорит: «Всё в порядке». Вы скажите, Ариадна Ильинична, может, это я виновата в чём-то? Может быть, я как-то неправильно себя веду? Я бы всё сделала, лишь бы стало, как раньше!
   - Нет, девочка… - сказала Ариадна Ильинична задумчиво. – Твоей вины, конечно, тут нет. А его беда, наверное, в том, что он слишком сильно тебя любит.
     Глаза Аники удивлённо распахнулись.
   - Почему?
   - Почему? Мне кажется, что он ничего не говорит тебе потому, что хочет уберечь тебя от своих бед. И меня заодно с тобою. И ещё, как мне кажется, он болезненно боится тебя потерять.
   - Как потерять? – не поняла Аника.
     Ариадна Ильинична помолчала, подыскивая слова, которые могли бы доходчиво и просто объяснить не простые её мысли, потом вздохнула.
   - Понимаешь, девочка, - сказала она своим ровным, спокойно-добрым голосом, - к вашему счастью, к вашему союзу вы пришли далеко не одинаковыми путями. Ты была юное дитя, Валерке же всего одного года не хватало до тридцати. Для тебя он был первым и единственным, а у него была жена. И, если взглянуть на всё это несколько со стороны, ты ни в чем не была виновата перед ним, ты могла чувствовать за собой единственную и, по моему мнению, несуществующую вину, ту, о которой сама мне говорила – вину разлучницы. Он же был виновен дважды. Перед Ганной – за то, что полюбил тебя, и перед тобой – за то, что у него была Ганна. Он не мог не чувствовать этого, поверь, уж я-то его знаю… И, наверняка, он дал себе слово беречь тебя от всего, что могло бы причинить тебе боль. Другими словами, искупить свою вину. Это первое. А второе… Вспомни, кем были вы шесть лет назад. Ты – девочкой-студенткой, он – футболистом лучшей команды страны. Наверняка, ты обратила на него внимание сначала как на игрока твоей любимой команды, а уже потом полюбила  просто как Валерку, такого, какой он есть. Ты ведь сама говорила мне, что он был для тебя кумиром. А теперь всё обернулось иначе. Ты работаешь в крупном институте, ты, наверное, скоро будешь кандидатом наук, а он – простой тренер киевских сорванцов. Пойми меня правильно. Я не сторонница мещанских взглядов на жизнь, и Валерка, бесспорно, тоже. Я же вижу: он восхищается тобой, гордится тобой. И… наверное чувствует в глубине души себя недостойным такой жены…
     Аника сжала руки.
   - Но это же так нелепо! Мне никогда ничего подобного даже не приходило в голову! Мало ли как складывается жизнь? Разве он изменился? Он же остался самим собой, и не всё ли равно, футболист он или тренер?! Разве не видит он, что для меня он всегда самый лучший, и тогда был, и теперь, разве он не чувствует этого?!
     На глазах у неё выступили слёзы, и Ариадна Ильинична добро улыбнулась.
   - Успокойся, девочка! Это всё только мои соображения, они могут быть и неверными… Завтракай и беги – а то опоздаешь на работу…


     Валерий встал рано потому, что ему не спалось. И ушел сразу, чтобы избежать возможных расспросов. На душе у него было смутно, он уже полностью не верил в счастливый исход конфликта. Ещё никому не удавалось заставить Затуловского изменить принятое решение и, тем более, признать свою неправоту.
     Вчера, когда он вышел от директора, на лестнице ему встретился Сергей Зонин, тренер третьей средней группы.
     - Привет, - улыбнулся тот, останавливаясь. – Ну, как дела?
     - Как сажа бела! – улыбнулся Валерий.
   - Да брось ты эту волынку! – махнул рукой Сергей. – Ну, подумаешь, сделают одну подставу. Разве в первый раз? И не такое бывало, и не только у нас. Что толку связываться? Шефа ты не скинешь, уже не один такой рога об него обломал. Сидит он крепко. А тебя выпрут с такой характеристикой, что хоть на стенку вешай как образец отрицательного типа.
     Валерий покачал головой.
    - Нет.
   - А если нет, то мой тебе совет: не берись один. У тебя куча возможностей. Подключи прессу, Андрюшку Гая. Не хочешь возиться с прессой, так у тебя друг – почти всесильный Вишневский. Во всяком случае, всегда спасёт от репрессий. А в одиночку в пасть к тигру лезть – дело пустое. И ещё – проверь-ка медицинский отвод. Вдруг там и правда всё чисто? Тогда тебе вообще может не поздоровиться.
     В том, что медотвод – липа, Валерий не сомневался. Он сам присутствовал на тестировании и знал, что все мальчишки без исключения были абсолютно здоровы. А остальное… Да, он мог бы обратиться за помощью и к Андрюшке Гаю, ставшему спортивным журналистом, и, тем более, к Тольке. Да только с детства привык он относиться с отвращением ко всяким протеже и палочкам-выручалочкам. Возможно, здесь он был и неправ, но пересилить себя не мог и не хотел. И он решил пройти весь путь в одиночку…

    
        Валерий вошел в кабинет директора одновременно с боем больших стенных часов.      
     Затуловский глянул на него исподлобья  и сухо спросил:
   - Зачем вы пришли?
   - За продолжением вчерашнего разговора, - так же сухо ответил Валерий.
   - Ах, за продолжением! Такового не будет! Всё уже решено. Вы добились того, чего хотели. Команда первой средней группы от участия в турнире отстранена и понесёт наказание за своё поведение. Какое – пока не решено, но за этим дело не станет. Спортшкола будет представлена сборной командой второй и третьей групп. Вы же можете писать заявление «по собственному желанию».
   - Вы прекрасно знаете, - ответил Валерий, с трудом заставляя себя казаться спокойным, - что такого заявления я не напишу.
   - Тем хуже для вас. В таком случае с этой минуты считайте себя уволенным за развал воспитательной работы в группе, за создание нездоровой обстановки в коллективе и за подстрекательство своих воспитанников к такого вот рода протестам.
     Он открыл ящик стола и выложил на стол тетрадный лист, исписанный неровным детским почерком. Валерий взял листок и прочёл:
               
                Директору ДЮСШ «Юный динамовец»
               
                Затуловскому И.Г.
               
                от учащихся первой средней группы

                ПРОТЕСТ.
     Команда первой средней группы отказывается от права участия в финальном турнире ДЮСШ в г.Москве, завоеванного ею в предварительных соревнованиях, если в состав команды не будет включен незаконно исключенный из неё нападающий Смольников Иван.
     Учащийся второй старшей группы Смольников Андрей отказывается незаконно участвовать в турнире в качестве подставного игрока.
     Команда отказывается ехать в Москву без своего тренера Дожеско Валерия Святославовича.

       Под этим таким искренним и таким наивным документом стояли корявые автографы всех его мальчишек.  Поборов сильное искушение забрать отсюда этот листочек, вероятно, плод долгого коллективного труда непокорной первой средней, Валерий бережно положил его на край стола и вышел из директорского кабинета. Пока не было ни отчаяния, ни гнева, ни даже просто злости. Была только странная пустота и звон в ушах – так, как бывало с ним в прошлом году на море, когда он нырял на большую глубину, доставая для Януськи крабов. Всё случившееся было, вероятно, настолько нелепым, что не сразу уложилось в голове. Всё ещё продолжая пребывать в этом странном состоянии, он спустился по лестнице, прошел по длинному коридору первого этажа и вышел на улицу.
     Было ещё свежо, но солнце уже тронуло золотом верхние этажи домов, окрасило ярко-голубым  серое и невзрачное с утра небо.
     А на ступеньках длинного, сбегающего к самому шоссе крыльца, как стайка нахохлившихся воробьёв, сидели его мальчишки. Они разом оглянулись на звук отворяющейся двери и вскочили, как по команде. Валерий остановился и спросил так, как будто ничего не случилось за эти последние два дня:
   - Доброе утро! Вы почему же не на занятиях, мушкетёры?
   Ребята молчали. Потом Сашка Гай, остававшийся капитаном первой средней и за пределами футбольного поля, шагнул вперед и сказал негромко и серьёзно:
   - У нас забастовка, Валерий Святославович. Мы всё знаем. Только зря они думают, что мы все трусы, а Андрюшка – директорский холуй. Мы отказались от поездки в Москву, и он тоже отказался. Мы написали директору протест.
     Валерий покачал головой.
   - Видел я ваш протест. Осуждать вас за него не могу, одобрять – тоже. Всё это недетские вещи, и ни к чему вам вмешиваться в эту грязь… А тем более употреблять недетские словечки и устраивать забастовки… Верите вы, что дело ваше правое?
   - Верим! – нестройно, но дружно ответили мальчишки, и Валерий впервые заметил, что с ними и старший Смольников, Андрей, брат Ивасика.
   - А раз верите, так в чем же дело? Не такая у нас сейчас жизнь, чтобы зло побеждало. Так что идите, пока не поздно, на занятия и не заставляйте учителей пенять на вашу недисциплинированность… Поняли, мушкетёры?
    - Поняли… - вздохнул Саша Гай. – Но только… а как же вы?
  - А при чем здесь я? – спросил Валерий, помимо воли опуская глаза под прямым взглядом мальчишки.
     Сашка оглянулся на ребят, как бы призывая их на помощь.
   - Но ведь мы всё знаем, Валерий Святославович! Мы слышали, как директор сегодня утром говорил… Они хотят нас… другому тренеру. Только мы всё равно не сдадимся. Разве мы без вас команда?
     Валерий почувствовал, что в груди у него что-то оборвалось и в горле стало горячо и сухо. Усилием воли заставляя себя не выдать своего состояния, он улыбнулся.
   - Ну, что вы навыдумывали тут кучу разных разностей? Всё будет в порядке. Ну-ка, капитан, улыбнитесь!
    Он потрепал по плечу всё ещё угрюмого Сашку, ещё раз улыбнулся почти поверившим ему и значительно повеселевшим мальчишкам.
   - Ну, теперь на занятия, быстро!
  И, не оглядываясь, сбежал по ступенькам. Всё происшедшее с внезапной силой обрушилось на него, прорвав недавнее оцепенение. Можно было стерпеть и обидное равнодушие товарищей, которые предпочли остаться от всего в стороне, и оскорбительные слова Затуловского, и своё изгнание из ДЮСШ. Но эти глаза мальчишек…
      
                Глава 6

     Аника подошла к кабинету шефа и приоткрыла дверь.
   - Вызывали, Леопольд Петрович?
    Желябский сидел в роскошном кресле за своим роскошным столом, являвшимся гармоничной деталью его роскошного кабинета. Везде роскошь, роскошь, роскошь. Она резала Анике глаза и раздражала её. Простой кабинет академика Круглова, директора института, нравился ей гораздо больше.
     На столе перед Желябским стоял большой букет алых роз. Почему-то он показался Анике тоже не к месту.
     Хозяин кабинета пристально взглянул на вошедшую и улыбнулся.
   - Да, вызывал, Анита Тарасовна. День сегодня особенный. Наши предположения, великолепно подтвержденные вашими экспериментами и подсчётами, позволили создать красивую теорию производства полимеров с заданными свойствами. Ваша кандидатская готова. Осталось только красиво оформить и защитить этот очень достойный труд. А поскольку я имел к этому труду некое косвенное отношение и, вдобавок, у меня сегодня день рождения, прошу не отказать в невинной просьбе посетить со мною кинотеатр «Днепр», в котором идёт сегодня отличный старый фильм «Мужчина и женщина». Ну, как, согласны?
     Аника резко мотнула головой.
     - Нет.
     Брови шефа взлетели.
     - Почему?
     - Потому, что я не хожу в кино с мужчинами за исключением своего мужа.
    - Ба-ба-ба! – расхохотался Желябский. – Как неожиданно запахло домостроем! И как странно слышать такие слова от молодой, красивой и умной современной женщины! К тому же, я приглашаю вас на дневной сеанс!
     - Ну, а я, к тому же, не хожу в кино в рабочее время!
   - Ой, ну какое же рабочее время, когда завершен такой труд! Вспомните, сколько личного времени вы потратили, обрабатывая результаты эксперимента! А что касается вашего мужа, так от него не убудет, если вы уделите мне всего один вечер, о котором я так давно мечтаю!
     Он встал и подошел к Анике, глядя на неё с хозяйской и уверенной улыбкой. Она инстинктивно отодвинулась. Он усмехнулся.
   - Не перестаю вам удивляться! Вам предлагает лёгкий флирт мужчина, о котором вздыхает не менее сотни дам всех возрастов. А вы ведёте себя, как тринадцатилетняя школьница. Или вы просто набиваете себе цену?
   Его лицо молниеносно изменило выражение, в нем появилось что-то властное и хищное. Сделав шаг вперед, он схватил Анику за плечи. По всей вероятности, женщины, с которыми он имел дело раньше, действительно упирались для видимости. Либо были очень слабыми существами. Аника рванулась и, вырвавшись, отвесила шефу такую полновесную оплеуху, на какую только хватило силы её тренированной крепкой руки.
     По всей видимости, о таком он не мог и подумать. И поэтому застыл в нелепой позе посреди кабинета. Вернул его к реальности только громкий звук захлопнувшейся двери. Желябский потер ладонью щёку, подошел к зеркалу, покачал головой и вдруг громко расхохотался. «Подожди, голубушка, - пробормотал он. – Так ещё интереснее. Никуда ты от меня не денешься, твоя диссертация в моих руках!»

     Слава богу, в лаборатории никого не было! Аника села к столу, сжав голову руками. Сердце гулко стучало, руки дрожали. О том, что делать, она не думала и пяти секунд. Вот только обычный лист белой бумаги для печатания долго не хотел выниматься из пачки. Вытащив, наконец, лист, Аника положила его перед собой, достала авторучку и неожиданно твердой рукой написала: «Директору НИИ органики тов. Круглову П.П.от старшего научного сотрудника группы полимеров особого назначения Дожеско А.Т. заявление…». Помедлила секунду, собираясь с мыслями, и начала писать дальше: «Прошу уволить меня из института по собственному желанию, начиная с сегодняшнего дня, без отработки. В случае невозможности такого варианта прошу позволить мне отработать положенное время на любой кафедре института за исключением кафедры полимеров особого назначения». Расписалась, поставила число, сложила листок пополам. Быстрым взглядом окинула свой стол. На нем не было ничего лишнего, нечего было и забирать. Она взяла портфель, кивнула своему спектрографу, старому другу и соратнику, и быстро вышла за дверь.
     На четвертом этаже тоже было пустынно. Перерыв. Все в столовой, в другом крыле… Аника заглянула в приёмную. Секретарша директора, пожилая, сухощавая Ольга Сергеевна, сидела на месте. На вопрос о директоре, она покачала головой: «Нет его с утра. И после обеда неизвестно, будет ли». Что ж, может, это и к лучшему… Аника положила на стол перед секретаршей свой сложенный пополам листочек.
   - Передайте ему, пожалуйста.
     И быстро вышла за дверь.
    
     А на улице царила весна. Припекало солнышко, зеленели деревья, блестел чистотой умытый вчерашним дождиком асфальт. «Куда теперь? – подумала Аника. – Домой? Нельзя. Надо успокоиться. К Валере в ДЮСШ? Вряд ли это ему понравится, всё-таки, наверное, его неприятности связаны с работой… К Лариске? О, конечно, к ней! Как давно она приглашала к себе – а всё было некогда. А теперь…» Аника горько усмехнулась. Теперь времени будет – хоть отбавляй…

     Сказать, что Лариса обрадовалась приходу Аники – значило не сказать ничего. Она пришла в восторг, схватила подругу за руки и поволокла в комнату, сопровождая эти действия такими воплями, что в коридор выглянул Анатолий. Аника страшно смутилась.
    - Ой, Толя, ты дома! Я совсем забыла о том, что у «Динамо» домашние матчи…
     Анатолий засмеялся.
    - А почему столько раскаяния вместо радости?
   - Так ведь Лариса говорила, что вы так редко видитесь, и она очень скучает. А тут ты дома – и вдруг я…
      На лице Вишневского появилась довольная улыбка.
   - Так ведь это очень здорово, что я ещё не успел так надоесть Ларисе, что она бы мечтала о наших выездных матчах! Мне очень приятно, что она скучает!
    - Эгоист, - улыбнулась Лариса. – А без Аники не мог догадаться, что я скучаю? Ладно, хватит на эту тему. Тут радость такая – в кои веки подруга пришла. И так вовремя – мы как раз обедаем.
     Никакие отговорки не помогли, и Аника была усажена за стол, который так и ломился от яств. Оказалось, что в Ларисе дремало очень полезное хобби – она научилась готовить, и делала это профессионально и с огромным удовольствием, чего никак не могла понять, но зато от души оценивала Аника. Сама она готовить терпеть не могла.
     За столом разговор пошел сначала о близнецах, которым скоро исполнялось три года, в связи с чем Ларисе предстояло выходить на работу, где она не провела ещё ни одного дня. Мысли о работе Ларису страшили, Аника, как могла, её успокаивала, обещала помочь – ведь работать Ларисе предстояло в том же институте органики, который Аника покинула со скандалом около часа назад. «Вот будет номер, - подумала она мельком, - если Лариска угодит к Желябскому на моё место. Не хотелось бы подложить ей такую свинью…» . Потом поговорили о «Динамо», и Анику начало всё больше удивлять, что никто из её друзей ничего не спросил про Валерия. Удивление постепенно переросло в беспокойство, беспокойство – в  тревогу, и, наконец, она спросила сама:
   - Толя, ты не знаешь, как дела у Валеры? Мне кажется, что-то у него не ладно, но он молчит, а от этого ещё хуже…
     И по тому, как переглянулись Анатолий и Лариса, она поняла, что тревога была не напрасна.
   - Та-а-к… - сказал Анатолий серьёзно. – Значит, ты не знаешь совсем ничего?
     Аника со страхом кивнула:
   - Совсем…
     Анатолий покачал головой.
   - Узнаю Валерку. Все невзгоды в одиночку на своём горбу… Но я считаю, что это глупо и даже бессовестно по отношению к близким. Так, Лариса?
     Лариса кивнула.
   - Конечно!
   - Ну, так вот, Аника, сейчас ты узнаешь всё то, что должна была знать давно. Кстати, и мы тоже. Валерке в который раз не повезло с работой. Точнее, ему повезло с мальчишками, но не повезло с коллегами. И, самое главное, не повезло с шефом. Насколько я понял, там самый настоящий гадюшник. Процветают приписки, подставы, договорные матчи. И всё это осуществляется с подачи директора, у которого где-то наверху очень мохнатая лапа. Поэтому свалить его практически невозможно, а те, кто пытался, уже давно не работают… И вот в это болото попал твой супруг, который ничто подобное на дух не переносит. И, естественно, при первой же мерзкой ситуации сунулся сражаться. В одиночку. Не сказав ни слова ни лучшему другу, ни любимой жене, за что я ему ещё намну бока. Я сам узнал об этом десять минут назад, мне позвонил один парень оттуда, кажется, Зонин. Его совесть заела, сказал, что поддержит Валерку, если что, но надежды на хорошее мало. Этот тип, директор, на сей раз прикрылся медициной. И, если ему удалось ловко сфабриковать документы, то Валерке может очень непоздоровиться.
  - Так не бывает! – возмутилась Лариса. – Здорового человека не так-то просто представить нездоровым. Можно создать комиссию, я думаю, и папа это может, если что…
   -  Ну, а папа-то твой при чём? Будет даже как-то странно выглядеть, если знаменитый кардиохирург Лотос вдруг вмешается в дела ДЮСШ. Здесь нужна комиссия из Госкомспорта, и не только по медицине, а всё проверить, все архивы поднять. Тут юристы будут поважней врачей…
   -  Ну, это уже ваше дело, футбольное. А я всё равно с папой поговорю.
  - Говори, если хочешь. А я возьмусь за дело со своей стороны… Да не пугайся ты так, Аника! Валерка твой жив-здоров, просто этот тип Затуловский попёр его с работы. Стой, ты куда?
      Но Аника уже выскочила из-за стола и почти бегом кинулась в коридор.
   - Спасибо, Толя, спасибо, Лариса! Но я должна его срочно найти.
   - Да подожди ты! Я уже его искал. Дома его нет, на работе – тоже. Где ты будешь его искать?
     Аника улыбнулась.
   - Есть ещё одно место, где он любит бывать… До свидания, и ещё раз спасибо вам!
     Дверь хлопнула. Лариса подняла глаза на мужа.
   - Может, мы зря ей сказали? Так, сразу?
     Анатолий покачал головой.
   - Нет, не зря. Она должна всё знать. Уверен: ей даже станет легче. Наверняка, она от незнания надумала всякого. Валерка – осёл! При встрече я ему ещё накостыляю по шее. А пока надо сделать всё, что в наших силах, чтобы ему помочь.

     Анике казалось, что она знала, где искать Валерия. Конечно, домой бы он среди бела дня не пошел. Совершенно аналогично не пошел бы и к Анике на работу. Наверняка, стал бы где-нибудь отсиживаться до вечера. А такое место у него было, и Аника его знала. Совсем рядом с домом был старый сквер, скорее похожий на маленький парк с узкими аллейками и высокими густыми деревьями. Одна аллейка в самой глуши заканчивалась крохотной полянкой, где была единственная скамейка, окруженная деревьями и кустарником. И вот там-то с детских лет любил скрываться Валерий, когда ему хотелось побыть одному… «Больше негде…- думала Аника, соскакивая со ступеньки троллейбуса. – Больше негде. Если только он сходу не ввязался в борьбу…».
     Валерий был там, где она и предполагала. Сидел на скамеечке, похоже, глубоко задумавшись. Она не пошла обычной дорогой, предпочла красться сквозь кусты, как когда-то в далёком детстве, играя с подругами в разведчиков. И, подойдя сзади, положила ладони ему на плечи. Валерий вздрогнул и оглянулся.
   - Это я! – сказала она с улыбкой. – И нечего было так долго водить меня за нос. А теперь я знаю всё!
     Он молчал, и вид у него был такой ошарашенный, что она снова улыбнулась.
   - Нет ничего неожиданного в том, что я всё узнала. Мне рассказали Толя и Лариска. А они только что узнали от какого-то вашего тренера, которого заела совесть. По этой причине Толя тебя везде искал – и не нашел. Зато нашла я. Санкций не будет только потому, что у меня с души свалился огромный каменюка. А то ведь я много чего надумала…  Ну, чего ты так смотришь? Удивляешься, что я улыбаюсь? Что же я, по-твоему, плакать должна? Не случилось ничего особо страшного. Будем бороться. Из-за детишек и из принципа. Предполагаю, что ты уже был в Спорткомитете?
     Он кивнул:
   - Был…
   - И?
   - Бесполезно. Подозреваю, что мохнатая лапа шефа прописана именно там. Со мной даже не стали разговаривать. Вот сижу и думаю, как действовать дальше…
   - Один ты в поле не воин. Вот моя лаборантка Анечка терпеть не может Маяковского, а он так правильно сказал:
      «Единица — кому она нужна?
      Голос единицы тоньше писка!
      Кто её услышит? Разве жена,
      Да и то, если не на базаре, а близко!»
      И ещё:
      «Единица- вздор, единица -ноль!
      Один, даже если очень важный,
      Не подымет простое пятивершковое бревно,
      Тем более - дом пятиэтажный!»

    - Так что голос твой был тоньше писка, жена, похоже, на базаре, а ситуация в ДЮСШ очень напоминает пятиэтажный дом с крышей в Спорткомитете. Поэтому будем действовать сообща. И, вообще, это свинство – так относиться к друзьям и к жене. Мы что, чужие тебе? Давно бы уже что-нибудь придумали. Я могла бы тебе сказать, что на этой вашей ДЮСШ свет клином не сошелся, и на свете очень много интересной работы помимо неё. Но не скажу. Во-первых, из-за детишек, во-вторых – из-за принципа. Ненавижу, когда зло побеждает!
     Он притянул её к себе, усадил рядом и поцеловал в висок.
   - В этих словах – вся ты… Вот только как-то совестно мне снова становиться безработным и садиться тебе на шею.
     Аника улыбнулась.
    - Я не буду скрытничать, как ты, потому что ощутила на себе, каково это для близких. В общем, я тоже безработная, но не думаю, что нам вдвоём придётся сесть на шею бедной маме. Без работы не останемся. Это просто нереально для двух молодых и сильных людей.
     Он вскинул голову:
    - Но... почему?
   - Да потому, что я больше не работаю в институте органики. С сегодняшнего дня. По собственному желанию!
     Валерий изумленно смотрел на неё.
   - Это как?..
   - А вот так! В который раз убеждаюсь, что ты прозорливей и умней меня. Ты был абсолютно прав относительно Желябского. А я-то, дура, ещё его защищала! В общем, не вдаваясь в детали, сообщаю, что сегодня я наградила своего знаменитого шефа затрещиной и написала заявление об уходе по собственному желанию. И, по сему, свободна как ветер и поступаю в твоё полное распоряжение в отряд по борьбе с коррупцией и прочими гадостями в твоей ДЮСШ!
     Валерий сжал кулаки.
   - Что он позволил себе, этот гад? Он что, приставал к тебе? Да я этому мерзавцу…
     Аника взяла его за руки и крепко сжала своими сильными ладошками.
   - Что – «да  я»?! Надеюсь, что ты не будешь пачкать об него руки. Представляю, какая была бы сенсация! Знаменитый футболист Валерий Дожеско избил гораздо менее знаменитого, но очень наглого доцента Желябского, за что отбывает пятнадцатисуточное наказание с пьяницами и воришками. То-то бы обрадовался твой индюк Затуловский! Это было бы для него как раз то, что надо!
     Валерий улыбнулся.
   - Это уж точно! Но как же ты? Ведь у тебя диссертация почти готова! И теперь всё насмарку?
     Аника махнула рукой.
   - А чёрт с ней, с диссертацией! Главное, что я на свободе, и расчеты этого волокиты не оправдались. Вот это-то и взбесит его больше всего, гораздо больше твоих кулаков!
     Она легонько погладила всё ещё сжатый кулак мужа.
  -  Что-то раньше я не замечала за тобой склонности решать вопросы мордобоем. Скорее, это было характерно для меня!
     Он улыбнулся.
   - И жаргон-то у тебя появился какой! Раньше я от тебя о «мордобоях» ничего не слышал.
   -  Ну, как же не слышал? Зайченко – это раз. Донин – это два. Один поганый тип на стадионе – это три. Да и ещё приходилось пощёчины отвешивать. А Желябский – это последний, свеженький. Ой, ну скотина-то какая! А я-то, дура, не верила, когда про него разные слухи ходили. Думала, зря наговаривают. Он, вроде, такой корректный был. И работал, как вол! Фу, мерзость! Только не спрашивай пока о подробностях. Когда всё будет далеко позади, я сама тебе расскажу о сегодняшнем инциденте. А пока мне очень противно вспоминать... А маме , пожалуй, ни о чём говорить не стоит. Давление от возмущения может подскочить, ты же знаешь её характер! А после операции это нежелательно. Хорошо, что сейчас её дома нет — они с Янкой и Антоном Силантьевичем в кино собирались.
     Валерий встал.
   -   Пойдём. А знаешь, я до сих пор не могу понять, почему так трудно победить подлость и подлых?
   -   Почему? Я поняла недавно. Потому, что для честных существуют только одни пути  - честные. А для подлых — все возможные. А это в лучшем случае пятьдесят процентов против ста.


                Глава 7      

     Дома, действительно, никого не было. Облегчённо вздохнув, Аника прошла в комнату и сразу же наткнулась на записку:
                Дети!
     На вас сегодня удивительный спрос. Во-первых, звонил Толя. Мне он показался очень взволнованным. Он спросил сначала Валеру, потом Анику. Потом очень активно просил, чтобы любой из вас, как появится, сразу же позвонил ему. Во-вторых, звонила очень милая женщина, представилась Ольгой Сергеевной, спрашивала Анику. Просила очень срочно позвонить в приёмную академика Круглова. Так что действуйте, а мы пошли в кино.
                Мама.
     Аника и Валерий переглянулись.
   -   И что это значит? - спросил он.
   -   Думаю, что события получают дальнейший ход.
   -   Кому звоним первому?.
   -  Знаешь, давай лучше Толе. Боюсь, что разговор с Петром Петровичем будет нелёгким, я к нему ещё не готова.
   -   Хорошо.
     Валерий кивнул и набрал номер.  Анатолий ответил мгновенно.
   -   Валерка? Отлично, что позвонил, морда твоя наглая! Но о морде потом. В общем, я договорился со стадионом, возьмёшь наше время и будешь тренировать своих мушкетёров. А своих я повезу на базу. Хотел сначала наоборот, да ведь как-то не с руки ребятишек — в такую даль. Я бы их забрал туда на ПМЖ, пока тренируются, но ведь они учатся ещё. В общем, будете тренироваться на Центральном, пропуск выписан на тебя и компанию, оставил его на вахте. Это пока всё, срочно убегаю, а то команда улетит в Москву без тренера. И не пытайся орошать мою грудь слезами благодарности. Анику от меня поцелуй, она у тебя умница! Всё, помчался!
     Валерий положил трубку и, улыбаясь, покачал головой:
   -   Ну, дела!
   -   А что? - нетерпеливо спросила Аника.
  -   Толька договорился  насчёт наших тренировок. Отдал своё время на Центральном. Только вот как ребята? Боюсь, как бы Затуловский не расправился с ними.          
   -   А его какое дело? - возмутилась Аника. -  Они - хозяева своего свободного времени. Толя, конечно, отдал вечерние часы, знает ведь, что ребятишки учатся. Затуловский их другому тренеру передал? Они отказались? И он их совсем отстранил на неделю? Какой молодец! Это нам только на руку. Будете тренироваться, форму ребята не потеряют, а за это время, очень надеюсь, что мы чего-нибудь добьёмся!
   -   Умница ты моя! - улыбнулся Валерий. - А ещё Толька велел тебя поцеловать от его имени, но лучше я это сделаю от своего.
     Аника, смеясь, взъерошила ему волосы.
    -   С каких это пор ты превратился в Отелло? Не замечала этого раньше за тобой!
     Он улыбнулся.
    -   С тех самых, как этот хлыщ расфранчённый стал твоим шефом.
  -   Ну и зря, - тряхнула головой Аника. - У меня в руках достаточно силы, чтобы отвадить любого мерзавца. - Она вздохнула. - Ну, вот, вспомнила о том, что сейчас придётся звонить шефу. И как я ему объясню?
     И тут зазвонил телефон. Аника быстро взглянула на Валерия, судорожно вздохнула и сняла трубку.
   -   Анита Тарасовна? - раздался в трубке хорошо знакомый добрый голос секретарши директора института органики. - Я передаю трубку Петру Петровичу.
   -   «Гарун бежал быстрее лани...»! - голос старого академика  был так же молод, как, вероятно, сорок лет назад. - Это как называется, уважаемая? Побег с поля брани, когда стране так нужны результаты вашей работы? Без объяснения причины, неожиданно!
   -   Пётр Петрович... - начала Аника, но Круглов не дал ей договорить.
   -   Нет, уважаемая, не слушаю никаких оправданий. Давайте-ка попробуем поменяться с вами ролями. Представьте, что это вы — директор института, и именно к вам приходит по распределению молодой специалист. Отзывы самые положительные. В школе медаль, в университете — диплом с отличием, специальность самая необходимая для института. Получает для разработки интересную тему, работает с энтузиазмом золотоискателя, делает очень важное открытие... Нет, нет, не пытайтесь возражать. Я отлично знаю, что именно вы первая заметили аномальную частоту и нашли ей объяснение. Не важно, в чью докторскую входила ваша кандидатская. И вот дело почти завершено, осталось оформить полученные результаты, кандидатский минимум сдан на отлично... - и вдруг сегодня я обнаруживаю на столе такое заявление. Ну, и как бы на моём месте вы поступили?
  -  Пётр Петрович! - в голосе Аники пропала дрожь. - Если бы я знала все обстоятельства, которые вынудили вас... то есть меня, к этому шагу, я подписала бы!
   -   Ну и были бы глупой девчонкой! - ворчливо сказал академик. - Но я, слава богу, умудрён житейским опытом, а поэтому не стану разбрасываться ценными молодыми кадрами. И вот что я вам скажу. В лаборатории полимеров особого назначения вы больше не работаете. Диссертацию будете защищать на моей кафедре. Работать — в моей лаборатории. Вам хорошо известно, что она находится в другом крыле здания, нежели та, где вы работали по сей день. Вашим научным руководителем пока буду я, а там посмотрим. Всё.
   -   Пётр Петрович... - голос Аники дрогнул. - Спасибо вам за всё...
     Она почувствовала, что академик улыбнулся.
   -   Не за что! Завтра утром получите новый пропуск.
     Гудки в трубке показали, что разговор окончен.
     Аника положила трубку на рычаг и подняла глаза на Валерия.
   -   Ну, что? - спросил он.
   -   Что? Кажется, я уже не безработная, а Круглов обо всём догадался, - сказала она, ещё не до конца придя в себя.

                Глава 8

        У знакомой скамейки возле стадиона Валерий издали увидел всех своих мушкетёров. Как стайка воробьёв, непокорная первая средняя группа облепила скамейку, а те, кому не хватило места, пристроились рядом на бордюре. Увидев его, мальчишки вскочили, как по команде.
   -   Здравствуйте, Валерий Святославович!
 -   Это правда, что нам сам Анатолий Иванович разрешил?
   -   И что, мы целую неделю здесь будем?
   -   Ой, как настоящее  «Динамо»!
   -   А вдруг не пустят?
     Валерий улыбнулся:
   -   Здравствуйте, мушкетёры! Да, Анатолий Иваныч договорился. Конечно, всю неделю. И, конечно, пустят. Пропуск у меня. Ну, пошли!
   Махина пустых трибун и отличный газон произвели на ребят непередаваемое впечатление. Они взволнованно крутили головами и поначалу никак не могли сосредоточиться.
  - Вот здорово! - выразил наконец общую мысль Сашка Гай. - В Москве ведь на настоящем стадионе играть придётся. И мы заранее привыкнем!
   -   Вы особо не настраивайтесь, - вздохнул Валерий. - Всякое ведь может случиться. И, если вас другой тренер повезёт, не вздумайте бастовать. Смотрите, как в большом футболе часто тренеры меняются. И ведь ни одна команда в знак протеста играть не отказалась.
   -   Нет! - уверенно ответил за всех капитан. - Мы поедем обязательно! И только с вами. Добро всегда сильнее зла!
     Валерий покачал головой, вспомнив о том, что совсем недавно сказала Аника. “Нет, - вдруг подумал он, - мальчишки правы. Пусть у кривды больше путей, зато правда сильнее. И мы ещё поборемся”.
     Тренировка прошла с большим энтузиазмом со стороны мальчишек. Они были воодушевлены, с радостью выполняли даже самые нудные тренировочные упражнения, весело перешучивались, а, когда дошла очередь до двухсторонней игры, взялись за дело с таким азартом, что Валерий улыбнулся. “ Вот оно, детство, - подумал он, - счастливая пора, когда всё плохое так быстро забывается, а во всё хорошее так легко верится. Как бы я хотел быть таким же, как они!”
     Возвращаясь с тренировки домой на привычном рейсовом автобусе, он тщательно обдумывал стратегию предстоящих действий, и ему казалось, что не всё так мрачно, как выглядело сначала.


        А на следующий день приехала комиссия из Госкомспорта. Приехала неожиданно, как снег на голову. И, самое удивительное, было совершенно непонятно, кто её вызвал. Анатолий, находившийся в Москве, категорически отрицал свою причастность к этому делу, хотя и признал, что собирался после игры задержаться на день в столице именно по этому вопросу. Отказались и все остальные, в какой-либо мере замешанные в скандале. Валерий понимал, что многие считают случившееся его инициативой, однако прямо эту мысль никто ему не высказал, а оправдываться он не привык. Он продолжал тренировать своих мальчишек на Центральном, а они взахлёб сообщали ему, что школа бурлит, Затуловский зол, как чёрт, а комиссия работает с документами и людьми по целым дням.
     Его вызвали на комиссию один раз, одним из первых. Расспрашивали долго, строго и  подробно, подняли все документы, все его рапорты и объяснительные, все медицинские заключения. Отпустили, не выказав ни малейшего намёка на итоговый результат. Позднее мальчишки сообщили, что их всех до одного подвергли глубочайшему медицинскому освидетельствованию.
    А Анику новый шеф отправил в творческий отпуск, и теперь она сидела дома и работала над диссертацией. В новом коллективе, состоявшем, впрочем, из давно знакомых людей, её приняли без всяких проблем, новые приборы оказались хорошо знакомыми старыми и, что явилось очень приятной неожиданностью, академик перевёл в свою лабораторию юную лаборантку Анюту. Счастливая Анюта звенящим от радости голосом сообщила Анике по телефону эту новость, добавив ворох информации, втихомолку обсуждавшейся её новыми коллегами. Очевидцы сообщали, что академик имел долгий разговор с Желябским при закрытых дверях, после чего прежний шеф вылетел в коридор с малиновым лицом и блуждающим взглядом. Вскоре последовал перевод Анюты на новое место работы, а в лабораторию Желябского  был принят лаборант-мужчина. Поговаривали, что на место Аники туда подыскивают нового сотрудника, тоже мужского пола. Так что опасения Аники насчёт Ларисы, слава богу, не оправдались.
   Лариса приезжала часто, и одна, и вместе с Толей, возобновились их вечерние посиделки вчетвером, когда Толя бывал дома, и втроем, когда «Динамо» отправлялось на выезд или на базу. Все искусно делали вид, что ничего не произошло и всё в полном порядке, и Валерий, прекрасно понимая их, тем не менее поневоле проникался мыслью, что всё образуется. Его «план решительных действий» не был востребован, поскольку комиссия прибыла вовремя, работала очень серьёзно и оставалось только ждать результата. Кто вызвал эту комиссию, что послужило причиной её прибытия, так и осталось в тайне. Никто не признавался в содеянном, но факт-то был налицо! И Валерий испытал нечто вроде обескураживающего шока, когда однажды утром позвонила секретарша Затуловского Танечка и извиняющимся, как ему показалось, голосом сообщила, что его срочно вызывает директор. Мысли закружились стаей потревоженных пчёл. Валерий положил трубку на рычаг и сел в кресло, не в силах связать информацию в единую систему. Неужели Затуловский победил? Неужели комиссия из Госкомспорта купилась на фикцию, поверила лжецам? Этого просто не могло быть. Не могло быть просто потому, что так не бывает... И если смогло, то что делать дальше, куда идти, в какую дверь ломиться?  А пока надо просто выяснить, в чём дело. Хорошо, что дома никого нет. Аника уехала спозаранку в институт, мама повела Янку в бассейн...
     Он быстро оделся и, не захотев дожидаться автобуса, вызвал такси.


      Секретарша Танечка подняла голову от бумаг и приветливо кивнула на дверь:
   - Входите, Валерий Святославович, он вас ждёт!
     “Да уж, - подумал Валерий, - меня-то он особенно ждёт. Да только радости я ему не доставлю!”
   Он резко рванул дверь на себя и замер на пороге. Большое окно кабинета было распахнуто настежь, и душистый летний ветерок колебал лёгкую штору. На столе, в самом его центре, красовался огромный букет красных пионов. А за столом, лукаво улыбаясь, сидел Андрюшка Гай, старый товарищ по команде, друг, забияка, великолепный в прошлом полузащитник и не менее великолепный журналист, отец капитана  мушкетёров первой средней.
   -   Привет! - сказал Андрей, вставая из-за стола и протягивая руку. - Вот тебе стул, в обморок прошу не падать, я - не привидение Затуловского. Разрешите представиться   - теперь именно я руковожу этим богоугодным заведением, из которого стараниями комиссии из Госкомспорта изгнана всяческая нечисть. Да закрой ты рот и не хлопай глазами! Неужели ты мог подумать, что комиссия не разберется в этом грязном деле и Затуловский сохранит своё место? Всё стало ясно в первый же день работы, а разбирались так долго только потому, что тут, кроме морально — этических, всплыли и другие нарушения, такие, что заведено уголовное дело на всю шайку-лейку. И на мохнатую лапу в том числе. Но это всё лирика и детектив, а ты, друже, принимайся-ка сходу за работу. Твои мушкетеры рвутся в бой, до мероприятия в Москве остается совсем немного и, если бы не Толькины щедроты, вся ваша подготовка была бы сорвана.
   - Но... - Валерий смотрел на новоявленного директора, не находя слов. - Но... Скажи мне в конце концов, как же всё произошло? И кто этот таинственный и могущественный поборник истины, который вызвал комиссию?
    Лицо Андрея стало серьёзным.
    - Таинственный? Вряд ли. Могущественный? Бесспорно! Это наши дети, Валерий. Твоя первая средняя. Твои мушкетёры. Это они, узнав, что Затуловский тебя уволил, написали послание в Госкомспорт, в котором по-детски, но искренне и бескомпромиссно изложили всю сложившуюся ситуацию. Эту ни с чем не сравнимую по глубине чувств петицию в тот же день увёз в Москву один случайно-попутный журналист и, как обещал, передал точно по назначению. И, я думаю, именно то, что это послание было написано детьми, сыграло решающую роль.  Как же глубоко зашло черное дело вглубь чистого спорта, подумали, как мне кажется, в Москве, если дети - ДЕТИ! - решились на такой отчаянный шаг в поисках правды. Сдаётся мне, что ни всесильный тренер «Динамо» Анатолий, ни я со своим, согласен, довольно острым пером, ни какой-либо ещё   боец-одиночка типа тебя не достиг бы так быстро цели в этом деле. Потребовалось вмешательство детей, чтобы всё пришло в движение. А остальное, как я уже говорил, было очень простым. Сложнее оказалось найти кандидата на это место, десять лет пользовавшееся дурной славой. Почему выбор пал на меня? Наверное, потому, что я, как ты знаешь, перед тем, как начать работать в газете, немало потрудился с молодежкой «Динамо». Об этом вспомнили, предложили, а я не стал отказываться. Пока пришел временно, дальше будет видно. Так что хватит лирики, иди и работай!
   - Подожди, - сказал Валерий, -  мне всё ещё трудно понять. Десять лет, ты говоришь, Затуловский вел здесь свои аферы. Десять лет взрослые люди уходили молча из школы, боясь вынести сор из избы. Десять лет они молчали, терпели, не объединялись в борьбе с самодурством и приписками, скрывали это. И только дети оказались выше и чище, они не стали терпеть творимой взрослыми несправедливости. Почему?!
      Андрей улыбнулся.
   - Почему? Ты пришел сюда пять лет назад. Ты вёл эту группу пять лет, делил с нею горе и радость, хлеб и соль. Ты учил их, как играть и как жить. Тебя ведь не удивляет, что в школе ученики мечтают быть похожими на любимого учителя? Здесь та же история. Ты учил их не только футболу — ты учил их жизни. Ты первый увидел, понял и не счел возможным терпеть творящиеся здесь мерзости. Вот и весь секрет. Они такие, как ты. Таким ты был тогда, когда мы играли в одной команде, таким тебя любили товарищи, таким ты остался и теперь. А сейчас иди, насчет сегодняшней работы я, конечно, пошутил. Иди, пообщайся с мушкетёрами, успокой маму и Анику.
      - А завтра школа ждёт тебя с утра – уже в должности директора! Да-да, насчет моего назначения я пошутил. Оно будет действовать всего один день, пока ты свыкнешься с ситуацией! Негоже журналисту менять профиль работы. А ты,  коль начал этот сор разгребать, так и разгреби до конца. В футболе есть такая должность – играющий тренер. А ты будешь тренирующим директором. Никто, конечно, группу у тебя не отберёт. Понял? Ну, вот и иди!