Однажды присутствовала на занятии группы терапии творческим самовыражением.
Была объявлена тема: «Природа и характеры».
Сначала профессор показал слайды фотографий, сделанные людьми разных характеров, чтобы наглядно можно было увидеть, как человек в соответствии с природными особенностями своего характера, воспринимает природу, чтобы стало очевидным, как тот или иной характер обнаруживает себя в отснятых им фотографиях.
Затем был предложен фильм «Палики», который мне совсем не нравился. Я всё веселое люблю, а тут темно-серые краски мутного неба, заунывная народная песня и дождь, барабанивший по крыше дачного домика.
И в доме показанном был один только мрак: темный, длинный, узкий коридор и всё такое грустное. . .
По окончании просмотра нужно было определить, какой же характер у автора, снявшего такой вот фильм. . .
На следующий день песня с ритмом дождя, почему-то, продолжала звучать в моей душе.
Я бы еще раз с удовольствием, более внимательно просмотрела этот не понравившийся мне фильм, но такой возможности не было.
Нашла в интернете текст песни и прослушала ее в разном исполнении.
Странно: фильм совсем не был мне интересен во время просмотра.
Я его смотрела и ощущала какой-то протест против унылых тонов, против льющейся тоски-печали...
Но что-то меня зацепило, что-то, чего я сразу не смогла осознать: мелодия ли, слова ли песни, а, может, красота мокрой природы, или музыка-ритм дождя?
И не таким уж сплошь тоскливым казался этот фильм теперь.
Вспомнились моменты, которые разбавляли черные краски. В проеме дверей висела разноцветная лоскутная занавеска, угол комнаты украшала горка румяных яблок.
А как хорош был серый кот, стоявший на подоконнике, с любопытством улавливающий малейший трепет природы...
И я ведь тоже, оказывается, не осталась равнодушной к предъявленной красоте и жизни природы: как приятно вспоминать теперь затянувшиеся (как в тот день мне казалось) картины мокрых деревьев. . ., и этот дождь, который торопливо звучал, словно о чем-то важном, волнуясь, рассказывал . . ., и волшебным образом развешивал свои украшения: одинокие блестящие капли на зеленых садовых яблоках...
Песня в сопровождении ритмичного дождя, как мелодия под барабаны в «Болеро» у Равеля, продолжала звучать в моей душе:
На улице дождик
С ведра поливает,
С ведра поливает,
Землю прибивает.
Землю прибивает
Брат сестру качает,
Ой, люшеньки люли,
Брат сестру качает.
Брат сестру качает,
Ещё величает,
Расти поскорее,
Да будь поумнее.
Вырастешь большая
Отдадут тя замуж.
Ой, люшеньки, люли,
Отдадут тя замуж.
Отдадут тя замуж
Во чужу деревню,
Ой, люшеньки, люли
В семью несогласну.
На улице дождик
С ведра поливает,
Землю прибивает.
Землю прибивает,
Брат сестру качает.
Да, текст грустный, а мелодия замечательная, особенно в исполнении Лидии Руслановой.
Повеяло стариной..., вспомнились бабушкины лоскутные одеяла.
Такие изделия из разноцветных кусочков материи (бедность вынуждала женщин из остатков старой одежды создавать новые вещи) были у многих в нашей деревне, поэтому они меня в моем детстве не удивляли.
Меня впечатлила другая старина, к которой я успела прикоснуться.
Когда я однажды зашла (дворы наших семей соединялись, поэтому я могла, как только научилась топать самостоятельно, пройти) к моей чистюле бабушке, она гладила белье, да не просто, а удивительным для меня способом.
У неё было смешное приспособление для глажки – рубель – толстый деревянный брусок с ручкой и нижней ребристой стороной. Верхняя сторона у бабушкиного рубеля была красивая: резная, украшенная причудливыми узорами.
Бабушка наматывала бельё на валёк, а ребристой стороной рубеля его раскатывала, нажимая на неровности грубого домотканого материала. - Как Аксинья в «Тихом Доне». . .
Еще меня заинтересовал другой способ глажки, который я увидела позже у соседей.
Старшая из девочек многодетной семьи гладила белье угольным утюгом.
Любопытно было наблюдать за всем этим процессом. Если утюг остывал, девочка высыпала остывшие угли, и, ловко выхватывая (не помню, чем именно) красные угли из печки, укладывала их в открытый утюг, затем закрывала его крышкой, и начинала, зачем-то, размахивать им из стороны в сторону. После этих манипуляций утюг снова готов был к глажке.
В нашем доме таких утюгов не было, как не было и лоскутных одеял.
Мама была женщиной современной. Наши комнаты были наполнены журналами «Семья и школа», и у меня сложилось впечатление, что воспитывала нас мама по рекомендациям этого журнала.
Еще помню длинные, зимние вечера и мамино завораживающее чтение взрослых книг (классики), которое мы любили слушать всей семьёй. Правда, семейное чтение было только в самом-самом начале моего детства, а потом, к сожалению, прекратилось.
Запомнился забавный эпизод. Приходит соседский Ванька, так звали брата той самой девочки, которая гладила угольным утюгом, и, обращаясь к маме (если мне в ту пору было лет 7-8, то ему, значит, лет 9- 10), и, протягивая ей какую-то тряпичную вещичку, спрашивает:
- Александра Яковлевна, это не Вы забыли вчера в нашей бане трусы?
Ваня, услышав отрицательный ответ, исчез за дверью, а я удивилась, как его мать могла отправить мальчика со столь интимной женской вещицей.
. . . Странно: неужели мы ходили мыться в баню к тете Анфисе, ведь у нас была своя баня?
- Что ж, оказывается, ходили, вспомнилось мне одно любопытное детское открытие в процессе мытья у соседей.
Но, конечно, у нас появилась и своя баня. Отец построил. Причем, не как у всех, а «по-белому».
Всё у нас было не как у всех в деревне.
Отец уже был женат, а вокруг него, увлеченного техникой, возле нашего дома, по-прежнему собиралась молодежь, парни нашего села.
То, что отец увлечен техникой, было заметно везде: детали и запчасти различных машин можно было увидеть не только в гараже и во дворе. Ими был набит и голубой деревянный диванчик, стоявший у входной двери в прихожей. Их можно было обнаружить даже в столешнице кухонного стола.
Да, отец любил возиться с техникой, однако самым удивительным для меня было то, что он трудился над созданием чертежа вечного двигателя (лат. perpetuum mobile), и, когда его закончил, то отправил в столицу.
Ответ из Москвы не пришел, и отец, по-видимому, забыл о своей сверхценной идее. Или она приобрела другое направление?
Им овладела ревность. Его самолюбие было ранено словами матери: «Я не люблю тебя, Петя». Позже она мне говорила, что очень сожалеет о сказанном, так как эти слова повлекли за собой недоверие и подозрительность отца.
Никто из знающих отца не мог подумать и предположить, что такой приятный во всех отношениях человек, может быть тираном в своей семье.
Все его называли уважительно, только по имени и отчеству, не иначе, как Петр Андреевич. Всё он мог, всё умел, во всём преуспевал – за какую бы работу ни брался.
Если в колхозе не хватало комбайнеров, и его просили помочь в уборке урожая, то папа не отказывал и работал лето комбайнером. Если у киномеханика ломался движок в сельском клубе, то звали Петра Андреевича, и он шел и быстро налаживал.
Когда понадобился зав. маг. и продавец (в одном лице) в сельский магазин, он взялся и за это дело и успешно проработал там много лет.
Несколько лет отец трудился на колхозной пасеке. Пчеловодство – это искусство, которым в совершенстве владел папа.
Стояли и на нашем домашнем участке 2 или 3 маленьких домика на тоненьких ножках.
Помогая отцу «смотреть пчел», наблюдала, как отец (в белом халате, с сеткой на голове, - только кисти рук были не прикрыты) вынимает из ульев рамки, облепленные пчелами, пускает небольшой дымок из дымаря, чтобы ушли с рамки пчелки-работнички, затем передает тяжелую рамку мне, чтобы отнесла в медогонку выкачать ароматный, темно-коричневый, гречишный мед.
С удовольствием вспоминаю, как девочкой-подростком бежала по огороду с водой и мокрым веником за вылетевшим из улья роем (молодой семьей, решившей отделиться от родительской семьи и жить самостоятельно) и брызгала на темную тучку пчел, чтобы не смогли от нас улететь.
От воды им стало тяжело, и они опустились на изгородь. А отец, надев на голову сетку, с дымарем в руке, собрал аккуратно птичьим перышком пчел в роевню и исполнил их желание: разместил их в отдельном домике.
Один раз отец взял меня на рыбалку.
Ранним-ранним утром, совсем сонная, шагала за отцом по краю огромного (любимого мной!) зеленого луга с желтыми лютиками.
Затем мы шли вдоль речки,затем сели в моторную лодку, приехали в тихую заводь и поставили сети.
Сети отец вязал сам. Ловил рыбу для семьи, и, чтобы угощать заезжих гостей, любивших, почему-то, его малосольных хариусов.
Отец был радушным хозяином, а гости были не простые. Запомнились некоторые своими яркими историями да интересными судьбами.
Однажды отец заключил пари с кем-то из высокопоставленных людей, утверждая, что к ноябрьскому празднику сделает аэросани.
Было очень интересно наблюдать, как рождалась эта чудо-машина на трёх огромных лыжах, с огромным деревянным винтом-пропеллером сзади корпуса, и с рулем впереди в застекленной кабине.
Он собирал мотор, вымачивал дерево, чтобы согнуть его в лыжи, выстругивал на верстаке доски для корпуса, и шлифовал наждаком лопасти пропеллера, чтобы дерево было нежным и гладким.
И вот красавица-машина к указанному дню была готова, и он прокатил нас по заснеженному полю.
Отец многому научил меня.
У нас был огромный мотоцикл «ИЖ-49», мне было сложно им управлять, но он научил меня, семиклассницу, на нем кататься.
Еще мы возили на этом мотоцикле воду с речки. Отец был за рулем, а я садилась на заднее сиденье с коромыслом и ведрами на плечах, и мы ехали на речку, набирали воды и привозили в баню.
В доме была вода, отец сделал насос, чтобы качать воду из колодца, но она была жесткой, а отец любил мягкой водой мыться.
Мне было лет 15-16, когда у нас появился Запорожец и отец обучил меня вождению.
Я, такая гордая, отвозила маму по утрам до паромной переправы на Бирюсе, а вечером приезжала к парому, чтобы ее забрать - шли обычные летние курсы-семинары для учителей.
Отец научил меня стрельбе из мелкокалиберной винтовки, и, когда, учась в институте, я случайно приняла участие в соревновании по стрельбе, то заняла 2-ое место.
Мне нравилось, как он пел. Голос у него был не сильный, но мелодию выводил верно, и пел душой, изливая свою грусть.
Вот одна из его песен, которая звучит в моих воспоминаниях об отце: «Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои, где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?. . .»
Он участвовал в войне, и вернулся контуженным.
Отец не курил, и я никогда не видела его пьяным.
Обычно он был чем-то занят, но однажды я застала его, сидящим на крыльце нашего дома, склонившим голову. Я остановилась рядом, и мне послышался (или почудился?) стон. - Будто душа его была чем-то ранена и ему было очень больно... - Что у него не получалось в жизни? Какие свои тайные амбиции не удалось реализовать? Любил ли он маму, или ему просто хотелось, чтобы у него было всё самое лучшее?
Ведь, он уезжал от нас, когда мы, дети, были совсем еще маленькими.
В поисках своего счастья, или на заработки?
Может быть, он искал женщину, которая бы ему подчинилась, восхищалась бы им, говорила бы ему, что он самый лучший на свете?
Оставив нас, отец работал по городам России фотографом. Через два года «из чужих краев» вернулся. - Понял, что такой женщины, как Саша, ему не найти?. . .
А мама в его отсутствие тянула-везла все это немалое хозяйство одна: корова, свинья, куры, огромный огород, а еще школа, тетрадки, дети. . .
Я считала и была уверена в том, что моя мама, как учительница, заслуживает награды. – Столько благодарностей выражали, разъехавшиеся по стране ее бывшие ученики.
Мама появилась в этой деревне не по своей воле.
Шла война, когда она окончила педучилище, и была направлена на работу в райцентр.
Но, когда она прибыла по назначению и пришла в районо оформлять документы, заведующий стал просить её, чтобы она уступила своё место эвакуированной учительнице, предлагая маме другое:
- Недалеко от города. Всего в 6-ти километрах. Красивые места. – Приводил доводы зав.районо в пользу деревни с красивым названием Енисейка.
Маме очень-очень, ну совсем не хотелось ехать в деревню, не об этом она мечтала.
Однако, будучи человеком мягким, интеллигентным, не уступить не смогла.
Так она оказалась в этом селе, и местные парни сразу обратили внимание на стройную, сероглазую учительницу, с роскошными русыми волосами.
Особое усердие проявил папа.
Он вечерами возникал на берегу реки, возле дома старой женщины Марии Чугуновой, у которой квартировала мама, и пел под окнами «серенады».
Бабка Чугуниха, то и дело ей выговаривала:
-Сколько же ты будешь мучить парня, девонька?
... Приближался Новый Год.
Отец пригласил маму к родителям, чтобы отпраздновать встречу Нового Года вместе.
Девушка согласилась просто отпраздновать, а на следующий день по селу пошли слухи, что учительница выходит замуж за Тимонова Петра.
Маме было неудобно противостоять такому наговору.
Был и другой парень в нее влюбленный, высокий, кареглазый Георгий, который, как потом выяснилось, пронес любовь к Саше через всю свою жизнь.
Уходя в армию, просил-уговаривал маму выйти за него замуж, так как боялся, что она его не дождется.
Так и случилось: мама уступила настойчивым ухаживаниям отца и согласилась принять его предложение.
- Какой красивый у Вас муж. – Говорили моей маме женщины, впервые увидев моего отца.
Я же не видела, не находила красоты у отца: не высокий, худой...
Чем же тогда привлекал он женское внимание?
Сейчас достала из альбома семейную фотографию, где на переднем плане сидят хорошенькая девочка лет 5-ти и семилетний смеющийся мальчуган с хулиганистыми глазами. В центре хмурая женщина - наша бабушка, Фекла Исаевна.
А за ней мама, в глазах которой чувствуется какая-то устремленность – взгляд направлен в объектив, но смотрит куда-то далеко-далеко, и в лице какое-то напряжение (или упрямство?). – Совсем молодая женщина, но рука ее, лежавшая на плече моего брата, успела потерять девичье изящество: большая, натруженная - пальцы, как будто даже припухли от каждодневного нелегкого деревенского труда.
И рядом с ней отец. И лицо его, действительно, красиво и удивительно гармонично: выразительные, задумчивые глаза, высокий открытый лоб и красивая шапка вьющихся темных волос. Лицо узкое, как у его матери, и такой же грустный рот, как у нее. Только нос у моей бабушки строгий, чуть длинноватый, с едва заметной горбинкой, а у него совсем другой: небольшой, ровный, очень даже симпатичный нос, но мягких, точнее даже и з я щ н ы х очертаний.
Я уверена, что по этой части лица можно судить о силе характера. Мне кажется, что отцу моему не хватало мужественности – именно той самой силы, которая бы не позволила обидеть более слабого.
Вот сейчас задумалась:
- Слабого ли? В физическом плане – да, слабее была мама, а в духовном?
Помню однажды отец взял ремень и стал меня наказывать (классическим путем, разумеется). Было больно, но я молчала, не согласная с таким решением, считая свою провинность (да и провинность ли?) слишком уж мелкой для воздействия ремнем: ну пробежалась по морозу без пальто – ничего страшного.
Но чем дольше я молчала, тем больше злости прибавлялось у отца.
Так, наверное, и с мамой: не получалось у него сломить ее дух, не просила она пощады, оскорбленная его грубыми, необоснованными обвинениями в ее изменах...
У мамы уже было двое детей, когда Георгий узнал, что Саша Белкина - его любовь, совсем несчастлива в браке.
И он со своей сестрой передал маме записку, в которой снова умолял ее стать его женой, утверждал, что ее дети станут его детьми.
Но у мамы не было к нему чувств. А к кому у нее были чувства, у нашей строгой, и, вероятно, холодной мамы? Нас-то она, я думаю, любила, но не помню, чтобы она обнимала, целовала или гладила по головке кого-то из моих братьев, меня или сестру. Отцу вот тоже, сразу после замужества, заявила, что не любит его. Как она объясняла потом: ей хотелось, чтобы он ее завоевывал. А получила совсем обратное. Отец стал ревнив и жесток после рождения 2-ого ребенка, то есть меня. (– Похоже на психопатию: он мог сдерживаться от неадекватного поведения до рождения детей, но перестал это делать, как только мы со старшим братом появились, считая, вероятно, что теперь-то жена от него никуда не денется. А также прекратил побои после того, как его бросили).
Иногда матери, схватив нас-малышей, удавалось сбежать от разъяренного отца, и мы прятались в темноте по задворкам.
Будучи ребенком, недоумевала, не могла понять, почему взрослые люди не могут остановить эту опасную для жизни жестокость.
Приезжали в гости родственники, узнавали нашу семейную историю и уезжали, никак не повлияв на ситуацию, оставляя нас незащищенными перед самым близким человеком - отцом.
Я достигла совершеннолетия, когда началась очередная сцена жестокости. На этот раз с ножом.
Я знала, что мама боится именно ножа. Мне казалось, что лучше умереть, чем принимать такие унижения. Я больше не могла этого безобразия вынести и бросилась на защиту матери.
Отец отшвырнул меня с такой силой, что я летела через всю нашу длинную-длинную кухню. А он тут же исчез за дверью.
Мы узнали, что он уехал на несколько дней на рыбалку.
В дни его отсутствия пыталась уговорить мать уехать, но она боялась, помня угрозы отца, что он её везде найдет.
Я не понимала, как можно терпеть такое, меня возмущала ее жертвенность и покорность судьбе.
И всё-таки я смогла ее убедить. Мы что-то продали, чтобы были деньги на билеты в поезд, взяли младших детей, и уехали к бабе Оле. . .
Мама очень испугалась и побледнела, увидев в окно шагающего в дом отца. . .
Всё обошлось. Отец смог уговорить ее начать всё сначала, а мне заявил:
-Чтобы тебя в моём доме я больше не видел.
И они вернулись домой.
После этого случая отец маму больше не обижал, но тяжело стал болеть. Артериальное давление поднималось запредельно высокое. Врачи запрещали с таким давлением работать, а он продолжал ездить по делам в город.
Мама, как могла, ухаживала за ним: собирала и заваривала разные травы, топила часто (по его просьбе) баню, потому что в ней отец чувствовал себя легче, готовила то, что он хотел…
Я жила за тысячи километров. Ждала ребенка (находилась, иначе говоря, в интересном положении).
А в ночь на 23-е апреля мне приснился кошмарный сон, от которого я в ужасе проснулась.
Через несколько дней пришло сообщение от мамы, что у отца случился инсульт, и он, не приходя в сознание, ушел из жизни.
Мне стали сниться какие-то нехорошие сны, связанные с отцом, но приехать навестить его могилу смогла лишь через год.
На кладбище поразила его фотография: мне казалось, что на лице его застыла боль. Стало жаль отца.
Могло ли повлиять разрушительное поведение моего отца на мой характер, мою судьбу?
Почему мне так тяжело всё дается в жизни? Почему всё так нескладно? – Закончила не тот институт, о котором мечтала, вышла замуж за нелюбимого. . . Почему не смогла выйти замуж за любящего меня, предлагающего мне выйти за него замуж и, главное ведь, - любимого мной, человека?
Почему не умею принимать подарки, которые иногда преподносит жизнь «на блюдечке с голубой каемочкой»? ( Нет, не та норковая шуба, от которой я отказалась, чтобы не зависеть от того мужчины, - другое предложение, более для меня значимое и ценное, полученное от преподавателей в Новосибирском университете.)
Да, я научилась выживать, нашла принципы, за которые можно ухватиться, чтобы оставаться «на плаву», но научилась ли я быть счастливой?
В народе говорят, что если дочь похожа на отца, то она вырастет счастливой. А на кого похожа я?
Как-то на пароме, движущемуся через Бирюсу к городскому берегу, Мордовка (так все деревенские называли приезжую из Мордовии) беззастенчиво меня рассматривая, бросила три неграмотных слова:
- Вся Петькина лица.
Я не согласна с ее словами. Думаю, у меня другие черты лица. Наверное, отец стоял рядом, и ей хотелось ему угодить. Ведь, если я на него лицом похожа, значит, унаследовала и черты его характера. Мне бы этого не хотелось.
После посещения отца на кладбище, плохие сны перестали приходить ко мне.
В тот мой приезд запомнился вопрос мамы:
- В чем смысл жизни, доченька?
-Думаю в том, чтобы быть кому-то нужной. – Ответила я, немного подумав.
Сейчас я бы ответила по-другому. Я бы ответила словами из Библии, 2-ой заповедью: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».
Я согласна с утверждением: « Люди, которые себя любят, по-настоящему способны любить других и позволять другим любить себя. Люди, которые ценят себя и имеют к себе уважение – это те, которые могут больше всего отдать, лучше всех помочь и давать лучшую любовь».
Вскоре после моего приезда к маме посватался импозантный мужчина и увез ее в свой город.
Я приезжала к ней из своей далекой северной столицы, и не узнавала. Интересная, жизнерадостная женщина, любящая и читающая наизусть стихи, обладающая отличным юмором и вкусом. С ней можно было поговорить на любые темы.
Но мама была совершенно непрактичной женщиной. Они жили с Алексеем Яковлевичем, не зарегистрировав брак.
Когда Яковлевич тяжело заболел, она преданно за ним ухаживала. Однако болезнь восторжествовала, и он ушел из жизни.
Из Красноярска приехали его дети, забрали все отцовское, и предложили маме купить дом, в котором она столько лет прожила вместе с мужем (пусть, гражданским, но она же для него была не просто женщиной!).
Конечно же, дом она выкупила, и говорила, что все так и должно быть, но мне кажется, что у нее осталась все-таки на него обида, что он вовремя о ней не позаботился. И в этой ситуации мне хочется повторить слова, которые я долго не могла принять:
"Когда нас будут любить? Когда мы получим защиту, заботу и любовь, которую мы так заслуживаем? – Мы получим все это, когда начнем все это давать себе».
Последний раз я видела маму летом 2009 года, инсультом прикованную к постели.
Я приехала ее выхаживать, и как могла, изливала на нее всю свою любовь и нежность. Мы говорили обо всём и говорили... Она по-прежнему любила шутить,всё смеялась:
-Не хотят меня носить ноги молодые. . .
А я ухаживала за ней и любовалась: ее фигура сохранила гармонию линий…
Ей стало лучше.
Перед моим отъездом мы даже смогли прогуляться недалеко от дома…
Через год моей мамы не стало.
Июнь, 2012.