82 БУОНАРРОТО
1528 год. Война. Страшная нехватка воды. Арно наполовину заполнилась кровью и трупами. Блокада Флоренции принесла городу голод. Улицы города были наполнены запахом гниющих под развалинами тел, их не успевали убирать. Жители забыли, когда они в последний раз мылись. Все, кто мог, отправляли детей к родственникам на побережье или на юг – там здоровее климат. Многие дети так и не увидели больше своих родителей – они были либо убиты, либо умерли. Бич средневековья, любимое дитя грязного быта и отсутствия воды – Чума, пришла во Флоренцию.
В доме Буонарроти делили хлеб. Не ржаной, нет, а так, смесь остатков застойной воды с мукой. Плесневелый сыр долго не разжевывали, а держали во рту, перекатывая из-за щеки в щеку, чтобы надолго запомнить вкус. Не было вестей от Джисмондо, никто не решался поехать в Сеттиньяно. Выйти из города было нельзя. На Флоренцию был наложен карантин, хотя за пределами самого города толпами умирали нищие и бродяги. А тут еще испанцы на Казетинской дороге.
Лодовико почти ничего не ел. Как он жил все это время - неизвестно. Молча, стиснув зубы и уставившись в одну точку, старик сидел в своей комнате, в своем кресле. Жена Буонаррото, ухаживавшая за ним теперь вместо Урсулы, заметила, что в комнате отца ее мужа нет пыли, она не накапливается. Нет пыли – нет жизни. Микеланджело пробовал заставить Лодовико поесть, но отец не отреагировал на него. Все еще крепкий старик лишь вздрагивал, когда пролетавший над их домом пушечный снаряд, разрывался где-то рядом; причина этих возникающих время от времени шумов Лодовико не интересовала. Мимо опять стали проносить умерших соседей. По лицу старика можно было заметить, что похоронные процессии задевали какие-то дремавшие в нем чувства. Он даже пробовал встать с кресла, когда узнавал в покойнике своего старого друга-соседа, с которым часть вместе играл в баччиа. Теперь, такие процессии стали непрерывными. Как повторяющаяся пленка с тем же сюжетом, но с разными лицами. Сначала количество идущих за гробом людей было большим, похороны пышными, лица скорбящими. С каждым днем количество идущих и рыдающих о покойнике уменьшалось. Гробы стали делать кое-как и только для богатых, ибо гробовщики оказались самыми востребованными людьми в городе, они работали днем и ночью, не успевая обслужить всех желающих, так как плата за скорость исполнения была соответствующей. Бедные хоронили своих близких без гробов, если вообще успевали хоронить, ибо зачастую умирали семьями.
Донг-донг-донг! – гудел колокол Сан Марко. Мария дель Фьоре редко давала о себе знать. Собор был наглухо закрыт, чтобы не впустить внутрь себя заразу. Нищие и бедняки толпами собирались у собора. То ли желая получить пищу, то ли увидеть какое-нибудь знамение от Бога, да и просто встретить живых людей и отвести душу в какой-нибудь перебранке.
- Паоло, Марио, вы живы?
- А ты все никак не сгниешь, Джузеппе?
- Таких, как я ни одна зараза не возьмет.
- Еще бы. В тебе столько крепкого вина, что синьора чума от тебя за версту нос воротит.
- Верно, верно.
- Когда это кончится? - в разговор влезла старая беззубая, со впалыми глазами женщина, - что за проклятие над нашей Флоренцией? За что это на нас? Что мы Господу Богу такого сделали?
- Бог! – сказал один из бродяг, - Бог – это для богатых. У бедных нет Бога. Нас в таком платье, - он показал на лохмотья, - в таком виде в рай не пустят. Забудь, старая, про Бога. Мы Ему не нужны. А я вот знаю, - разговорчивый бродяга сделал таинственный вид. После этих слов все присутствующие задержали дыхание и навострили уши, - что чума – это месть Медичи.
- Да, ну? Что они в сговоре с сатаной, что ли?
- Власть этой семьи распространяется и на преисподнюю.
- И на папский престол.
- Они, что, не люди, что ли?
- У них герб – три пилюли. Значит, они знают секреты болезней духа, души и тела. Это – всемогущество. Медичи управляют болезнями.
- Прекратите! Не во власти это людей – управлять болезнями. В их семье одни больные люди.
- Так они сами и платят за свои знания. Но я точно говорю. Наслали чуму на Флоренцию Медичи за то, что жители города не поддержали Алессандро.
- Вот уж поистине чудовище, а не человек.
- Тссс. Городская стража.
Буонаррото, с интересом слушавший весь этот разговор, был несколько разочарован в столь скором его завершении. Он изредка выходил на улицу. Буонаррото было необходимо, ну хоть с кем-нибудь перекинуться парой словечек, чтобы ощутить себя полноценно живым. Теперь, он закутывал даже лицо, оставляя открытыми лишь глаза. Почти у самых ворот своего дома, он увидел сидящую на камне девочку, прислонившуюся к статуе Божией Матери. В руке девочка держала образок. Лицо ее поразило Буонаррото. На вид ей было лет десять. Само выражение ее лица можно было обозначить как остановившаяся жизнь. Жизнь еще продолжалась в этом ребенке, но уже остановилась в фазе «настоящее». Будущего у девочки не было. Это можно было прочесть в ее выразительных флорентийских глазах. Буонаррото, вдруг, представил, что на месте этой осиротелой девочки мог быть его сын Леонардо. Сердце мужчины – отца не выдержало, он достал фляжку с вином, из которой ежедневно выливал себе на язык несколько капель и подал ребенку: «На, глотни, тебе будет лучше». Девочка подняла на него свои глаза и странно уставилась на незнакомца, как будто не понимала его речь.
- Возьми, - великодушие Буонаррото не знало границ и, расчувствовавшись, он попытался всунуть флягу в руку девочки. Она пошевелилась и подняла голову. Буонаррото прошиб холодный пот. На шее девочки были темно-синие пятна. Он отпрянул, вскочил и ринулся бежать. Девочка вслед ему сделала страшную гримасу – смесь отчаяния и злорадства.
Буонаррото, несмотря на свои пятьдесят один год, недоедание, недосыпания из-за гудевших колоколов Флоренции, бликов факелов, горящих всю ночь, странную смесь ночных звуков, доносившихся с улицы, несмотря на все это, Буонаррото бежал со всех ног домой. Он бежал так, как будто бы от этого зависела вся его жизнь. Так оно и было. Скорей, домой, скорей в укрытие, за милые, родные, обшарпанные стены. Стены лечат. Они укроют Буонаррото за собой. И ничто ужасное, отвратительное и беспощадное не сможет ему повредить.
Буонаррото прибежал, разделся, оттерся местами влажной тряпкой и стал ждать. Он сам не знал, чего он ждет. Он уже слышал от других, как это бывает. Неужели, теперь все то, что он слышал случиться и с ним, а не останется лишь частью переносимых из уст в уста городских басен? Как много он их слышал за свою жизнь. Неужели, и о его смерти тоже будут говорить, пересказывать подробности, где-то домысливать, а, может быть, и нет. В любом случае, умирать от общегородской заразы не хотелось. А он ведь так берегся, так старался не попасться на этот крючок. Вызнав подробности смертей большинства соседей, Буонаррото оградил, как ему казалось, себя от любой возможности заразиться. И что? Каков результат? Подвела маленькая толика сентиментальности. «Какой я все-таки слезливый дурачок», - думал Буонаррото, - « я не смог пройти мимо умирающего ребенка. Я, сам отец семейства, знающий, что меня дома ждут жена и сын, немощный отец, брат, которому нельзя быть зараженным ни в коем случае. Я - Буонаррото Буонарроти, осторожнейший из осторожных, споткнулся на ровном месте и возможно, притащил к себе в дом заразу». Буонаррото закрыл глаза, перед глазами поплыли какие-то фантастические картины, похожие на сказочные миражи. Цвета были яркие, теплые и светлые. От них Буонаррото стало тепло и приятно. Из под воздушных облачных замков, из под распускающихся нереально красивых цветов, раздался голос, которому Буонаррото удивился сам. Это был он, но которого он сам не знал. « Я не прошел мимо умирающего на улице ребенка, хотя я знал, что меня ждет дома мой собственный ребенок, жена, больной отец и брат. И это был я, Буонаррото Буонарроти. Я, осторожнейший из острожных, защищающий каждый миллиметр своего дома от проникновения в него заразы, не защитил себя и поддался внезапно охватившему меня порыву жалости к незнакомому ребенку. Но, ведь, ты не зол на себя, Буонаррото? Не так ли? Прислушайся к своему сердцу, Буонаррото.»
Мужчина приподнялся на кровати и положил руку на левую грудь. Сердце билось ровно. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. «Это – твое сердце, Буонаррото, - сказал он сам себе, -« это – мое сердце. У меня есть сердце. Ты не права, Урсула. У меня есть сердце. Я могу любить. Я могу сопереживать чужому горю. Я могу уважать себя. Я уважаю Буонаррото ди Лодовико Буонарроти. Я уважаю себя. Спасибо». Буонаррото обратился к кому-то наверху.
Ночью Буонаррото проснулся, ощутив себя в какой-то вонючей жиже. Он был весь мокрый, пот градом выходил из всех щелей его тела. Страшно гудела голова. Молча, чтобы никого не разбудить из домашних, Буонаррото встал, отер себя мокрой тряпкой, оделся, взял мокрое белье, на котором лежал, вынес их за пределы дома и сжег. Вернувшись домой, Буонаррото взял чернильницу и написал жене записку, в которой огласил свою последнюю волю и рекомендации относительно будущего их сына Леонардо. Выйдя из дома, Буонаррото прибил записку гвоздем к внешней стороне двери, а перо выкинул в костер на городской площади. Буонаррото навсегда уходил из отчего дома. Была теплая июльская ночь 1528 года. За городскими стенами выли волки и умирающие нищие. На улицах не было ни души. Все еще не принимая сердцем, но понимая умом, что, скорей всего и даже точно, ( ибо Буонаррото хорошо изучил симптоматику Черной Смерти), он скоро умрет, Буонаррото Буонарроти прощался с улицами, домами, церквами и садами Флоренции. Выходя из улицы Векереккиа, Буонаррото захотел подойти к подножию Рингьеры – каменному помосту перед Ратушей, чтобы попрощаться со своим любимцем детства – Марцокко, геральдическим львом города Флоренции, сделанным из известняка, работы Донателло. Еще мальчиком, Буонаррото часто прибегал к нему и разговаривал с ним, делясь своими секретами. Теперь, Буонаррото застыл на расстоянии, взирая на него издали. Мучительная боль сдавила его грудь, в этот момент он окончательно понял, что не хочет признаться себе, что скоро умрет. Буонаррото издали разглядывал льва, находя в нем с каждой секундой все более и более новые черты, удивлялся, почему не заметил их раньше. «Побежать? Обнять? Прижаться, как в детстве?» - мысли одна за другой забарабанили в голове Буонаррото. Но нет, мужчина твердо мотнул головой, - «нет, он должен жить, а тот, кто должен уйти – я». Послав воздушный поцелуй сидящему льву, Буонаррото двинулся дальше.
Это была общественная городская больница при монастыре. Здесь сколько не лечили, сколько просто не мешали умирать. Сюда приводили родственников, когда не хотели держать умирающего в семье. Буонаррото пришел сам. Объяснив одной из сестер-монахинь, что с ним происходит, он, назвав свое имя, просто попросил дать ему место где-нибудь в более далеком от людских глаз углу. Он был дворянин. Буонаррото получил место в общественной больнице.
Среди ночи Буонаррото проснулся от сильного жара, пожиравшего его изнутри и от ощущения чьего-то присутствия подле себя. Он увидел кого-то, кто как будто бы полусидел возле его кровати. Словом, кто-то очень хотел разделить с ним его ложе. «Наглец! Умереть спокойно не дают», - устало подумал про себя Буонаррото. Слабым движением он начал сталкивать нахала с кровати. «Пошел прочь, убирайся. Я хочу умереть один», - почти прокричал больной. Человек проснулся и крепким жестом схватил его за руку.
- Буонаррото, ты жив? Слава Богу!
- Микеланджело?
- А ты думал за тобой Архангел Михаил явился? Нет, дорогой братец, рановато тебе еще туда, да и я на своего святого мало смахиваю.
- Зачем ты здесь? Здесь тебе находится нельзя. Твоей жизни здесь угрожает опасность. Уходи, Микеланджело, прошу тебя.
- И не подумаю. Пошли домой. Я за тобой несколько дней по городу бегаю. Ты чего вздумал со старшим братом в прятки играть? Жена твоя не знает, что и думать. Ей пришло в голову, что ты себе девочку молодую нашел. А ты нет. Ты решил в объятия синьоры Чумы кинуться. Пошли, Буонаррото. Перестань дурить семью. Одевайся, пошли.
- Нет, Микеланджело. Я болен. Как ты меня нашел? Я этого не хотел.
- Я это понял, но все-таки тебя нашел.
- Это действительно, была девочка, - странно как-то сказал Буонаррото.
- Ты о чем?
- О себе. Я погибаю из-за жалости к ребенку, имени которого даже и не знаю. Но я рад, что все так и произошло.
Сквозь темноту ночного мрака Буонаррото ощутил на себе взгляд брата. Есть такие взгляды и есть такие мысли, которые ощущаются, даже когда не видишь глаз и не слышишь слов. Буонаррото знал, о чем сейчас думает Микеланджело.
Микеле, у меня есть сердце, - сказал Буонаррото. Микеланджело сжал руку брата. – Микеле, я – хороший человек. Я знаю об этом и мне спокойно, что я так ухожу из жизни даже, если последние минуты ее я проведу на койке общественного госпиталя.
- Нет, ты вернешься домой, брат.
Буонаррото отчаянно замотал головой.
- Нет, - сказал он еле слышно, - я не могу себе это позволить. Я теперь другой. Я теперь люблю. Всех вас, от всего сердца. Всех-всех. Я хочу, чтобы ты жил, чтобы жил мой сын, чтобы все жили. Я люблю. Люблю всех и хочу умереть таким.
Микеланджело слушал брата, не дыша. Вот как проявилась в нем семейная черта всех Буонарроти – страстность натуры. Потребность проявлять себя в какой-нибудь форме любви слишком долго дремала в Буонаррото, он тщетно искал канал для выплеска дремавших в нем эмоций, но не находил и неудовлетворенный кидался в новые и новые поиски, ошибаясь, противореча себе, мучаясь от этого и заболевая душой. Он погружался в суету жизни, чтобы ею хоть как-то прикрыть свою глубокую внутреннюю рану – неудовлетворенность. Буонаррото завидовал Микеланджело в том, что он сумел распознать в себе и начать творить еще в раннем возрасте. Видя многие проблемы, с которыми приходится сталкиваться Микеланджело, Буонаррото улыбался сквозь слезы, когда читал письма брата. Буонаррото был готов променять все, что он имел, на все мучения и борения Микеланджело в двойном размере, если бы хоть на толику получать удовлетворение от того творчества, которое получал Микеланджело, вылепливая Давида или расписывая Сикстинскую капеллу. Как Буонаррото хотел найти свое место в этом мире, чтобы за что-то себя полюбить. Умирая от чумы в общественном госпитале, Буонаррото был счастлив и если бы ему предложили заново пережить тогда встречу с чумной девочкой, он бы не раздумывая согласился сделать тоже самое. Повернуть жизнь назад, чтобы все было по- прежнему? Нет, ни за что.
- Я люблю тебя, Буонаррото, - вдруг сказал Микеланджело, - я теперь знаю тебя лучше и хочу попросить у тебя прощения, если я по своей резкости позволил себе лишнего.
- Ну, что ты. Я должен просить у тебя прощения, Микеланджело. Я ревновал тебя к твоему творчеству, ревновал к тебе Урсулу, ревновал отца к тебе, Микеланджело, - Буонаррото остановился, а потом произнес, - мне надо, чтобы меня любили.
- Я тебя люблю, Буонаррото, - повторил Микеланджело.
-Нет, брат, ты меня жалеешь сейчас. Ты любишь не Буонаррото, а умирающего от чумы больного родственника. Я слишком хорошо тебя знаю, брат. Ты стоишь слишком высоко и у тебя слишком большие запросы к людям, чтобы их полюбить, а я слишком мал, слишком мелок для такого водопада чувств, как твоя любовь, Микеланджело. Ты слишком велик для меня. Я – маленький, - Буонаррото показал это пальцами.
- Буонаррото, Бог не совершил ошибку, дав тебя мне в братья. Я люблю тебя таким, какой ты есть и только за то, что ты – Буонаррото Буонарроти. Такой, какой ты есть. Маленький? Я люблю тебя маленьким. Средний? Я люблю тебя средним. Большой? Я люблю тебя большим. Не надо подстраиваться под меня и искать способа заработать мою любовь. Это уже не любовь получается, а брак по расчету. Пошли домой, брат. Наш дом осиротел без тебя.
- Я болен.
- Я буду ухаживать за тобой.
- Тебе надо заниматься обороной города.
- Я уже сделал все чертежи. Ты для меня не менее важен, чем план нового подкопа под неприятельский лагерь. Буонаррото, пошли домой.
- Научи меня чему-нибудь, Микеланджело.
- С удовольствием. У нас столько времени впереди.
Буонаррото попытался подняться. Вся постель была мокрой.
- Там … вода. Оботри мне лоб, Микеланджело, прошу тебя. У меня кружится голова и очень болит живот.
Микеланджело выполнил желания брата.
- Пойдем, Буонаррото, на воздухе тебе полегчает.
Микеланджело помог брату одеться. Они вышли. Была жаркая июльская ночь. Каннонада уже стихла. Слышались только стоны умирающих от чумы больных на монастырском дворе госпиталя. Перешагивая через тела, братья покинули территорию лазарета. Буонаррото был бледнее месяца.
- Я не могу идти, Микеланджело, - Буонаррото прислонился к древней теплой монастырской стене.
- Пойдем, не умирать же тебе на улице.
- Улица, - больной слабо улыбнулся, - она – моя вторая мать и моя убийца.
- Пойдем, брат.
- Иди один, Микеланджело.
Микеланджело попытался взвалить хрупкого, как мать, Буонаррото на свои плечи.
- Я тебя сам донесу до дома.
- Не дыши со мной одним воздухом, - прохрипел Буонаррото, - пить, как я хочу пить!
- Сейчас! – Микеланджело, пройдя с грузом несколько шагов, остановился возле одного из Палаццо. Принявшись отчаянно барабанить во все двери, он кричал во весь голос: «Дайте чашку воды умирающему». Ни звука. Жители этой улицы то ли из-за боязни впустить заразу в свой дом, то ли из-за атрофировавшегося из-за бесконечной череды смертей близких, чувства сострадания, то ли из-за иммунитета к угрозам и крикам, никак не реагировали на истошные вопли Микеланджело дать хоть немножечко какого-нибудь питья его брату.
- Я – Микеланджело Буонарроти, скульптор из Флоренции. Я – гражданин этого города. Я служу вам на благо нашей Родины. Дайте же и вы мне хоть что-нибудь взамен. Я никогда ничего у вас не просил. Жители Флоренции, от вас зависит жизнь моего брата! Дайте воды! Я умоляю вас, дайте воды! – Микеланджело встал посреди пустой улицы на колени, продолжая кричать и умолять людей охрипшим голосом. – «Я ничего никогда у вас больше не попрошу для себя. Дайте воды моему брату. Я, Микеланджело Буонарроти, прошу у вас, граждане Флоренции, милости и сострадания к умирающему человеку, такому же гражданину, как и вы. Дайте во…», - Микеланджело закашлялся. Сзади послышался тихий стон, похожий на вздох. Буонаррото, свернувшись в комочек, лежал на мостовой. Из последних сил он подполз к Микеланджело, желая, чтобы он прекратил просить о помощи.
- Буонаррото, ты еще слышишь меня, Буонаррото? – Микеланджело нагнулся к брату.
- У-хо-ди, - прохрипел брат, - уходи, - выдавил из горла последнее, что мог, Буонаррото.
Холод прошелся по душе Микеланджело. Он почувствовал, что они не одни. Месяц был свидетелем мучений двух Буонарроти. Вдруг, какая-то фигура заслонила собой месяц. Кто-то в черном плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном, стоял над ними. Откуда появилась эта фигура, Микеланджело не знал. Шагов он не слышал, он лишь ощущал сильный могильный холод. Микеланджело почувствовал, что неподвижная фигура велит ему посмотреть на брата. «А-а-а», - вырвалось у скульптора. На шее Буонаррото появились зловещие черные пятна. Микеланджело вскочил. «Надо уходить. Уходить. Уходить. Прощай, Буонаррото, прощай, брат».
Микеланджело убежал прочь. Душной июльской ночью 1528 года Буонаррото ди Ловико Буонарроти умер от чумы на руках своего брата Микеланджело в осажденной Флоренции.
83. «И был вечер, и было утро…»
Перебирая бумаги покойного брата, Микеланджело наткнулся на записи, сделанные Буонаррото со слов умершего в прошлом году, Никколо Макиавелли: «Умы человеческие, говорю я, бывают трех видов: первые – те, кто сам все видит и угадывает, вторые – кто видит, когда им другие указывают, последние сами не видят и того, на что им указывают, не понимают; первые – лучшие и наиболее редкие, вторые – хорошие, средние, последние – обычные и никуда не годные… О, я знаю, как мало на свете умных людей!»
Череда имен, вереница лиц прошла мимо Микеланджело. «Чудны дела Твои, Господи. Чудны Твои помыслы. Для чего Ты наделяешь никчемных, бездушных и безмозглых людей физическим совершенством, а людей с глубоким, тонким умом – недостаточно чистой душой и черствым сердцем, а если человек осчастливлен Тобой приятной внешностью, хорошим умом и добрым сердцем, то Ты отнимаешь у него здоровье? Почему?» - Микеланджело закрыл лицо руками, от них пахло жженым воском. После смерти Буонаррото Микеланджело прибежав домой, окурил свои руки, свое тело пламенем свечи, одежду он сжег и с тех пор каждый день окуривал себя, дом и заставлял близких делать тоже самое.
По Флоренции распространилась весть о приближении войск Папы Климента VII. Стало ясно, что Папа вместо испанцев всучит Республике своего племянника Алессандро Медичи. Никто не был от этого в восторге: ни Флоренция, ни Папа, ни Алессандро.
Микеланджело с каждым днем все больше и больше ощущал отсутствие Буонаррото в доме. До его смерти Микеланджело и не знал, как он относится к младшему его на два года брату. Он просто был у него и все. Капризный, скрытный, надоедливый и липучий. Особых восторгов он никогда у Микеланджело не вызывал. Буонаррото просто был, как был сам дом Буонарроти во Флоренции. Микеланджело, вдруг, начал вспоминать Буонаррото. Как он приходил к нему в комнату, садился в кресло и рассказывал, причем довольно смело, по-актерски, последние флорентийские сплетни. Буонаррото умел вживаться в образы. Делал он это легко, так как очень быстро отказывался от своего собственного я. Оно его не устраивало, он предпочитал жить чужими жизнями. Посмотрев на брата со стороны, уже после его смерти, Микеланджело ощутил тупую, глухую и сильную боль в груди. У него был брат, а он даже этого и не заметил. Он замечал Буонаррото только в его письмах, в которых он всячески старался привлечь внимание Микеланджело к себе своим нескончаемым потоком просьб и предложений. Как это почетно быть младшим братом Микеланджело Буонарроти, и как это тяжело быть младшим братом Микеланджело Буонарроти.
Микеланджело сидел за столом, перебирая бумаги брата. Где-то сейчас Джовансимоне, Джисмондо? Почему он о них вспомнил? Семья? А была ли она у него? Она у него была, а его у нее не было. Нет больше Буонаррото – нет больше писем и неразберихи с деньгами. Микеланджело схватился за голову. «Нет-нет, не может быть. Нет. Это не я. Я не могу, не хочу, не знаю. Я не должен думать об этом. Впрочем, собственно говоря, я никому ничего не должен, кроме как Богу своей жизнью, которую он мне дал взаймы на этой земле. Папе я служу исправно, отцу и родственникам всегда помогаю, патриот я весьма ревностный», - Микеланджело прикрыл лицо руками, - «Боже, какую чушь я несу. Неужели, я стал так стар, что начал подводить итоги своей жизни, как лавочник над счетными книгами? Микеланджело Буонарроти, кем ты стал? Скульптором, прежде всего, скульптором, кем и мечтал быть всегда. Ты стал хорошим скульптором, Микеланджело Буонарроти, очень хорошим, и ты сам себе неоднократно признавался в этом. Твои произведения будут жить в вечности, они направлены в будущее, твое имя уже принадлежит грядущим потомкам, поэтому, нет повода, чтобы печалиться, а есть повод, чтобы быть довольным и веселым. Радуйся, Микеланджело Буонарроти, радуйся!» Он сделал гримасу на лице наподобие древнегреческой маски – комедия, лицо было поистине трагичным. «Ха-ха-ха!» - громко сказал Микеланджело и стиснул зубы, - «ха-ха-ха!» - повторил он опять.
«Алессандро возвращается. Наш диалог не окочен. Первое, что он сделает – это начнет вешать всех республиканцев, в этом он истинный Медичи. Хороший враг – мертвый враг. Впрочем, если я хорошо знаю Медичи, то он обязательно попытается со мной договориться, веревку на мою старую шею накинуть он всегда успеет, а вот потешить свое самолюбие за счет того, чтобы приручить старого Буонарроти, я думаю, этого искушения он не избежит. Но вот тут мы с тобой, юный Медичи, и повоюем. Ха-ха-ха!» - опять повторил Микеланджело Он поймал себя на мысли, что именно в эту минуту ему страстно хочется, чтобы дверь распахнулась, и в комнату вошел Буонаррото, как всегда договаривающий слова кому-то из домочадцев на ходу. Он всегда так делал. Вместо того, чтобы закончить предыдущий разговор и после этого открыть ногою дверь (тоже, как всегда), Буонаррото распахивал дверь и стоя в проеме, в пол оборота, договаривал какую-то фразу оставленному в коридоре собеседнику. «Да, пусть делает, как хочет», - подумал Микеланджело. Хотя эта манера брата до омерзения раздражала его. Франтоватый, кокетливый, не всегда искренний, с яркими актерскими задатками, Буонаррото нужен был Микеланджело именно сейчас, сию минуту. Я же никогда не любил его – этого лжеца и афериста. Уже не помню, сколько раз он пытался надуть меня в отношении денег. Ну, да Бог с ним. Все равно у него никогда из этого ничего не выходило. Не те нервы у тебя, Буонаррото. Чтобы играть в игры с деньгами, нужны хладнокровие и прагматизм, внешним эффектом и громкими речами здесь не обойдешься. Бедняжка ты мой», - Микеланджело почувствовал, как на глаза у него наворачиваются слезы.
«Мессер Буонарроти, мессер Буонарроти, проснитесь, да, проснитесь же, немедленно», - кто-то немилосердно тряс Микеланджело, который лежал и спал крепким сном, закутавшись в плащ, прямо на полу крепости Сан Никола, - « мессер Буонарроти, мессер Буонарроти», - незнакомый голос продолжал будить Микеланджело. Он с неудовольствием проснулся. Приятный на вид юноша очень желал его пробуждения.
- Что Вам нужно от меня? Кто Вы?
- Я – друг. Я хочу помочь Вам.
- Мне нужна Ваша помощь?
- Да.
- Кто Вы?
- Я – друг.
- Чей?
- Ваш.
Разговор был очень занимательный.
- Как же Вы намерены помочь мне? – спросил заинтригованный скульптор.
- Я помогу Вам бежать.
- Мне? Бежать?
- Да, Вам угрожаем опасность, мессер Буонарроти.
- Может быть, Вы мне скажете, куда же мне бежать?
- Во Францию
- Куда?
- Во Францию. К королю Франциску I Валуа. Здесь Вам оставаться опасно. Алессандро обязательно убьет Вас. Он поклялся в этом себе. Вы еще до конца не знаете его.
- Почему Вы мне помогаете?
- Я уважаю Вас и люблю Ваши произведения.
Микеланджело усмехнулся краями губ. Юношу задела эта снисходительная мимика.
- Вы мне не доверяете?
Микеланджело трогательно посмотрел на него.
- Вы мне не доверяете, - утвердительно сказал юноша, - ну, почему, почему помощь другого человека, пусть даже незнакомого вызывает у Вас усмешку, мессер Великий скульптор?
- Это слишком благородно, а потому неестественно.
- У Вас нет другого выбора, мессер Буонарроти, - сказал юноша тоном серьезным и сухим, - либо Вы принимаете мою помощь, либо погибаете от рук Алессандро Медичи. Выбирайте.
Во Францию Микеланджело таки не попал. Он остановил свой бег в хорошо ему знакомой Венеции. Все тот же рокот армяно-еврейской речи, толпа, состоящая из черных шевелюр и носов, мирное покачивание гондол на каналах. Отовсюду веет вечностью и неизменностью, что может быть лучше для затерявшейся в потемках непрерывно-драматичного существования истерзанной души, от которой остались одни лохмотья?
«Осесть в Венеции, осесть в Венеции», - эта мысль неотступно преследовала Микеланджело, куда бы ни пробовал он бежать от нее. Микеланджело стоял на одном из мостов и глядел на очень красивых людей. Они забирались в гондолы, веселились, были беззаботны и счастливы. Как это было здорово! «Забыть разом про все эти заказы, про Климента VII, про его любимого душевнобольного племянника – изувера, про чуму, про осаду, про…», - Микеланджело опустил подбородок на перила моста и уставился на воду. Он сам не заметил, как заплакал. Сначала тихо и беззвучно, потом, подключив все тело – конвульсии с каждым разом становились все сильнее и сильнее, пока каждая клеточка его крепкого тела не извергла на себя струйку соленой воды. Надо, надо все бросить и раз и навсегда убраться из Флоренции. Все, все, все бросить. Забыть и остаться здесь», - Микеланджело вспомнил, какой радушный прием ему оказали сразу при его приезде в этот город лагун. Имя Микеланджело Буонарроти уже не требовало ни объяснений, ни комментариев, просто Микеланджело Буонарроти. Любая дверь любого Палаццо незамедлительно открывалась перед скульптором, учтивый дворецкий почтительно кланялся и провожал невысокого коренастого человека в очень поношенной одежде внутрь шикарных покоев. Венеция была бы несказанно польщена, если бы Маэстро решил обосноваться здесь. Нужно было принимать решение.
Кто-то постучал в дверь комнаты в гостинице, где жил Микеланджело.
- Войдите, - сурово сказал художник. Он ненавидел эти внезапные стуки, от которых все нутро вздрагивает так, как будто бы в него вылили ушат кипятка. Зачем так омерзительно барабанить? Вошел слуга гостиницы.
- Маэстро, вот, прислали. Это для Вас.
Это было письмо от Джован Баттиста дела Палла, в котором друг, который должен был сопровождать Микеланджело во Францию (так как у Алессандро Медичи и на этого продавца художественных изделий тоже были виды) сообщал скульптору, что Синьория Флоренции, с легкой руки посаженного Папой Алессандро, объявляет каждого гражданина, находящегося вне города Флоренция без особого на то разрешения Синьории, предателем и «persona non grata» . Последствия были очевидны. Алессандро сам себе развязывал руки, исчезновение предателя с лица земли – дело священное. Микеланджело окаменел. Опять кто-то очень сильный, властный и могущественный все решил за него на этой земле. О том, чтобы остаться в Венеции и речи быть не могло. Внутри опять поднималась буря, ураганный натиск, который уже явно ощущался где-то в центре организма. Микеланджело запрокинул голову. Некрасивый лепной потолок оскорбил его эстетику. «Чудовища», - к кому это относилось: к мастерам – ремесленникам или к членам Синьории? Делла Палла сообщал также, что уже готовы списки имен кандидатов в предатели. Как удалось узнать Баттиста, и он многозначительно подчеркивал это – пока Микеланджело Буонарроти в этих списках нет. Может Алессандро готовит для старого друга своей семьи какое-нибудь изысканное блюдо?
Микеланджело ждала дипломатическая нота от Папы Климента VII. В ней сообщалось, что Микеланджело Буонарроти, гражданину Флоренции, будет прощено любое отступничество, если вышеназванный скульптор немедля примется за работу над капеллой Медичи. Немедленный приказ приступить к работе даже успокоил Микеланджело. Работать, работать и работать. Не обращая внимания ни на что, ни на Синьорию, ни на Медичи (ни на старшего, ни на младшего), ни на оставшихся родственников. Микеланджело заперся в капелле Сан Лоренцо и практически не выходил на улицу. Мастерская, сооруженная по приказу Микеланджело, находилась там же. «И был вечер, и было утро…», - вечная мудрость Божия. Все течет, все меняется, лишь остается неизменным – «И был вечер, и было утро…». Стабильность, уверенность, надежность. Как хочется ухватиться за этот неизменный круговорот и прижаться к нему, чтобы и в своей жизни обрести ровный период, подобный вечному, установленному Богом порядку – «И был вечер, и было утро…». Микеланджело работал изо всех сил, создавая образы Божьей непоколебимости: утро, вечер, день, ночь. Две женщины и двое мужчин – равнозначность.
Нежно полуоткрытый рот, застывший в слабой дремотной неге. Уже заблестели краски нового дня. Женщина отворачивается от них. Ей не нужен нарастающий поток солнечного света. Ей хочется остаться в этом расслабленном, сладко ленивом состоянии. Это «Утро» с гробницы Лоренцо Медичи. Подлинных высот пластического мастерства Микеланджело достиг в своей знаменитой «Ночи» с гробницы Джулиано Медичи. Идеал его женщины – сильное роскошное тело, полная отрешенность от этого мира. «Ночь» навсегда ушла в сон. Вся фигура этой женщины несет на себе знак отгороженности, отделенности. Никогда, никогда она не проснется, чтобы увидеть, чем живет этот мир. Никогда, никогда…
Все, кто хоть раз видел эту статую, приходили в состояние, похожее на влюбленность. Ей посвящали стихи и мадригалы.
«Сaro m'e'l sonno. E piu l’esser di sasso. – mentre che’l danno e la vergogna dura…” (Уж лучше спать мне в камне заключенной – когда позор свой верх над временем берет») Так ответил, а лучше сказать, объяснил свою статую сам Микеланджело, от имени своей «Ночи» куртуазному стихотворцу Джованни Баттиста Строцци, который посвятил данному произведению Микеланджело свое напыщенное четверостишие.
Пока Микеланджело ваял свои статуи для Сан Лоренцо, Алессандро не мешал ему, он остро чувствовал занесенный над ним кнут дяди Папы Климента VII. И вот состоялось открытие капеллы. Толпы восхищенных людей изо дня в день, а некоторые и по нескольку раз за день приходили в Сан Лоренцо, чтобы, как следует, насладиться творчеством Микеланджело. Алессандро все это время не давал о себе ничего знать. Скульптор настороженно следил за этим молчанием. Боялся ли он внезапной мести Медичи? Может быть. Алессандро был непредсказуем и необузданно жесток: Микеланджело так же понимал, что долго ждать весточки не придется. Чутье не обмануло скульптора. За ним прислали из Палаццо Медичи.
- Мой милый скульптор, наша семья выражает Вам всяческую благодарность за ту работу, которую Вы для нас проделали в нашей капелле. У меня просто нет слов, чтобы выразить Вам свое восхищение от всего сердца. Примите мою благодарность, - Алессандро с подчеркнутой патетикой выпалил заготовленные заранее слова. Микеланджело ответил на это легким кивком головы. Самое интересное должно было быть впереди.
- Не хотите совершить верховую прогулку, мессер Буонарроти?
- К Вашим услугам, - ответил Микеланджело.
Они выехали из Палаццо и направились к крепостным стенам.
- Мессер Буонарроти, - Алессандро обратился к скульптору, глаза были полуоткрыты, - Вы – истинный гений и все, к чему прикасаются Ваши Божественные руки, превращается в золото.
Микеланджело посмотрел на свои руки и сделал удивленное лицо.
- Ну, ну, не скромничайте, великий маэстро. Вы ведь умеете поистине все и в самые трагические минуты истории нашей Флоренции Вы это доказали с большим успехом, - Алессандро сверкнул на художника большими черными глазами, - Вы ведь знаете как много врагов у династии Медичи. К примеру, здесь, во Флоренции, далеко не все довольны моим повторным воцарением. Было бы хорошо, если бы мы укрепили Флоренцию еще сильней. К примеру, возвели бв крепость, скажем … вон на том холме Сан Миньято. Что Вы скажете? – Алессандро прямо впился сверкающими, как два черных бриллианта, глазами в лицо Микеланджело.
- Я – плохой Вам советчик в этих делах, Ваша Светлость, - спокойно произнес Микеланджело.
- То есть Вы отказываетесь от моего предложения? – также спокойно спросил Алессандро Медичи.
- Отказываюсь, - ответил Микеланджело.
Алессандро натянул поводья и отъехав от художника на несколько шагов, еще раз спросил, сверля глазами: «Значит, отказываетесь?»
- Отказываюсь, - был неизменный ответ.
Издалека Алессандро опять прокричал все еще сидевшему на лошади и не сдвигавшемуся с места Микеланджело: «Значит, отказываетесь?»
- Отказываюсь, прокричал в ответ Микеланджело.
Как только фигура Алессандро скрылась из вида, Микеланджело во весь опор пришпорил лошадь и вихрем домчался до джома. Кое-как, наспех, собрав все необходимые бумаги и ничего не объяснив встревоженной вдове Буонаррото, Микеланджело в ту же секунду отправился в Рим.
84. КЛИМЕНТ VII
- Он совсем рехнулся?! Выродок! В кого он только такой? – Римский Папа ругался как последний матрос.
- Вам подсказать? – невозмутимо съязвил Биббиена.
- Не надо! – глухо рявкнул Святейший.
- Бернардо, ну, ты посуди сам, каким надо быть идиотом, чтобы написать мне это? - Климент VII швырнул письмо племянника на пол. Биббиена поднял его. Сидя на своем троне, Римский Владыка сжался в комочек, как ребенок. Ресницы больших красивых, как у отца, глаз задрожали. Климент VII был готов заплакать.
- Не расстраивайтесь, Ваше Святейшество! Алессандро перебеситься и забудет. Ему просто надо выплеснуть свое недовольство подневольным положением хоть на кого-то.
- Пусть вешает булочников и текстильщиков, а Буонарроти оставит в покое. Забудет. Да, да… Жди, забудет. Нет, Биббиена, он не забудет. Он – Медичи, как и все мы. Он ничего не прощает и ничего не забывает, - Папа тяжело вздохнул, потом фыркнул, - идиот! И все это на мою голову. За что? Прав был Лоренцо, говоря, что самые опасные кровопийцы – это близкие родственники.
Папа закрыл глаза. Лицо его побледнело. Вдруг, веки посинели, и он как-то дернулся всем телом.
- Джулио? Тебе плохо? – забыв про этикет, кардинал Биббиена подскочил к Римскому Папе, - дыши глубже, еще глубже, погоди, я дам воды и капель.
В последнее время, особенно после войны с испанцами за Рим и с республиканцами за престол Медичи во Флоренции, у Климента VII участились сердечные приступы. Сначала он не обращал на них никакого внимания. Он вообще привык не думать о себе. Зачем? Для чего? Для кого? Умирать, так умирать, жить, так жить. Вот только боли становились все сильнее и мучительнее, а жаловаться мужчина, которому было пятьдесят с небольшим, не умел. Первым заметил перемены в выражении лица Римского Папы кардинал-секретарь Бернардо Биббиена. Он хорошо знал, что означают на лице каждого Медичи стиснутый рот, распахнутые чуть больше положенного от непрерывного напряжения, глаза и резко обозначившиеся скулы. Папа осунулся, похудел, побледнел, морщины стали глубже. Глаза были обведены сливовым туманом.
- Джулиано, что у тебя болит? – Биббиена решил взять инициативу в свои руки, пользуясь правами старого секретаря этой семьи.
- Уйди, Биббиена.
- Значит, дело плохо. Не говори, покажи мне, где болит.
- Душа, - Папа повернул остекленевшие глаза к Бернардо.
- Сердце, - Биббиена кивнул сам себе, - давно?
Климент VII кивнул секретарю.
- Надо больше лежать.
Папа улыбнулся уголками губ.
- Оставь все дела. Брось все прямо сейчас. Сердце, ты знаешь, капризный орган.
- Я хочу умереть, - вдруг, произнес Римский Папа.
- Дело еще серьезней, чем я предполагал. Тебе надо на воды в Витербо. Надо развеяться. Давай, карнавал устроим. Праздник, а ? Джулио, ты закис в Ватикане. Еще афера эта, с испанцами, наш племянник, от которого одни неприятности. Надо срочно отвлечься, Ваше Святейшество, срочно отвлечься.
Римский Папа пассивно слушал кардинала Санта Мария де Портичи.
Микеланджело сразу же по приезде в Рим прибежал в Ватикан. Климент VII, ожидавший примерно такой развязки в отношениях между его племянником и скульптором, был очень рад, что Микеланджело в целости добрался до Ватикана.
- Спасибо за Сан Лоренцо
- Делаю, что могу, Ваше Святейшество.
- Вот и спасибо за это.
Меланхоличный тон слов Папы привлек внимание Микеланджело. До этого он даже и не заметил, как сильно изменился Святой Отец.
- Ты чем сейчас занят?
- Хочу отдать старые долги. У меня договор со Сиеной до !501 года. Я не хочу умереть, не выполнив своего обещания.
Папа, молча, покачал головой.
- Ты знаешь, что Алессандро требует твоей головы?
- И только то? Я думал, он хочет меня целиком.
- Микеланджело, он называет тебя злейшим врагом Флорентийской Республики.
- Ну, в этом Ваш родственник хорошо разбирается.
- Ты не изменился, Микеланджело, все такой же шутник.
- Да, уж, буду доживать, как есть.
- Ты знаешь, сколько проживешь?
Микеланджело потупился в пол.
- Столько сколько в силах буду держать в своих руках резец.
- Ты будешь жить вечно.
- Ну, это Вы загнули, Ваше Святейшество.
- Нет-нет, поверь мне, ты будешь жить вечно. Это обо мне забудут, о других, а о тебе – нет. Ты вечен. Вечность ты высек себе своим резцом, Микеланджело.
- Лоренцо Великолепный хотел, чтобы я жил долго.
- Я знаю, я в последнее время часто его вспоминаю и Джованни тоже. Кстати, почему мой дядя так любил тебя?
Микеланджело показалось, что он где-то уже слышал эти слова. Климент VII испытующе посмотрел на Микеланджело, потом понял, что ответа не будет.
- Я любил Леонардо да Винчи. Ты знаешь об этом?
Микеланджело кивнул.
- Когда я был мальчиком, я приходил к нему в лабораторию, там было так интересно, столько всего-всего, разнообразного. Он сам был такой красивый и очень ласковый, даже нежный. Я полюбил его. Лоренцо избавился от него. Папа посмотрел на Микеланджело.
- Лоренцо полюбил тебя, Микеланджело. За что?
- А Вы его никогда об этом не спрашивали?
Папа помотал головой.
- Думаю, Вам следовало бы спросить его. Я был ребенком.
- Я тоже.
Папа отпустил Микеланджело.