Адам Ручкин не радовался наступившему дню, ибо знал, что он ему радости не принесет. Судьба ему подписала жестокий приговор: мол, жить тебе до конца дней твоих без радости и счастья. Каждый новый день приносил ему полную чашу страданий. Так и живет он без надежды на перемены. Он уже смирился, что не имеет права жить так, как живут его сверстники. За глаза его называли уродом. Ручкин теперь уже из-за этого не переживает. Натерпелся. Зинаида, жена его, терпеть не стала. Как увидела его изуродованное, беззубое, перекошенное, с запавшими щеками лицо, то сразу с пятилетним сыном, смылась и следов не оставила. Лишь для матери он остался дорогим и любимым сыном, несмотря ни на что. Раиса Карловна, когда в их семью пришла беда, это случилось до войны на Донбассе, она стала для сына опорой и спасением. Беда настигла Адама не в шахте, где она обычно подстерегает горняков, там обошлось, Он даже успел там заработать горный стаж для пенсии. Она поджидала его, кто бы мог подумать, в зубном кабинете. Ручкину удалили всего на всего зуб. Не ахти, какая операция. Но налицо человеческий фактор, такое отношение к работе под названием тяп-ляп. От такого отношения к делу падают самолеты, на дорогах разбиваются машины, гибнут люди.
Ручкину не повезло. После удаления зуба, на утро у него раздуло щеку. Зубник пытался исправить свою оплошность. Применял для лечения какие-то уколы. Не помогло. Больному стало хуже. Почему так случилось. Обычно говорят: инфекция. Возможно, микроскопический микроб, не видимый для глаза, на кончике иглы попал в ранку и вызвал большую беду для Ручкина. Пока думали, гадали, пока Раиса Карловна с сыном добирались до областной больницы, время было упущено. Процесс нагноения перекинулся на челюстную кость. Раиса Карловна услышала от врача страшную новость: у сына саркома.
Мать покрылась холодным потом. Чтобы спасти сыну жизнь, необходимо удалить все зубы с корнями и частью челюстных костей. Господи, за что такое наказание человеку? Как бы там ни было, Раиса Карловна благодарна врачам, что спасли ее сына. Он жив, и она рада. И уже не жалеет о тех муках, через которые ей пришлось пройти, ни о тех бессонных ночах, что сидела у кровати сына, ни о тех деньгах, что со слезами на глазах выпрашивала на лечение у родственников и знакомых. Она готова отдать даже жизнь, лишь бы он был жив и здоров. Только от одного она не могла его защитить — от тех страданий, что пришлось ему испытать после лечения. Господи! Как же страдал Адам. Он боялся смотреть в зеркало на своё изуродованное лицо. До самой смерти матери он не выходил на улицу. Потом он уже вынужден был ходить за продуктами сам. Правда, к тому времени его впалые щеки и заостренный подбородок покрылись темной щетиной, но она не могла закрыть безобразное выражение лица. Он не мог переносить людских взглядов. Ему казалось, что все смотрят на него с насмешкой. В магазине за ним не занимали очереди, в автобусе рядом с ним не хотели садиться. От людей он ощущал только ненависть.
Ручкин, постоянно чувствуя себя отверженным, понимал, что изменить ничего нельзя, значит надо запастись терпением. Соседи Ручкина, жители пятиэтажки, знавшие его давно, относились к нему с пониманием. Он дружбы ни с кем не водил, а вел замкнутый образ жизни. Правда, жила в его подъезде блондинка, некая Лариса, всегда расфуфыренная, его ровесница. Она, бежавшая от бомбежек из Синегорска в Егоровку, поселилась в однушке. Постоянно соседям жаловалась на своего мужа-алкаша, который остался в городе, чтобы не делиться своей пенсией. Ее частенько Адам встречал возле дома, сидящую на скамейке. Каждый раз проходящему Ручкину она бросала колкие словечки: Адам, ну что ты, как отшельник, все один да один, тебе жениться надо. На ее болтовню у него развилась аллергия. Он редко с ней беседовал, а чаще проходил мимо.
…Адам Ручкин не радовался наступившему дню. Он брал терку с мелкой насечкой и начинал тереть огурец, морковку, бурачок, выращенные на своем огороде. Смешивал эту массу в пол-литровую банку, подсаливал и принимал. Затем, сваренную и размятую картошку, разводил кипятком, добавлял паштет или пропущенное несколько раз через мясорубку мясо. Так он готовил себе завтрак, обед и ужин. Вот так он вынужден был питаться, обходясь без зубов.
Ручкин в последнее время стал замечать, что жители Егоровки перестали обращать на него внимание. Он знал, что их чувство к нему не изменилось, просто он им примелькался. Да он и сам свыкся со своим несчастьем. Но иногда, когда прижмет его горькое одиночество — примет сто граммов, сходит на кладбище, посидит у могилы матери, помянёт добрым словом, поплачет тихо и вернется в свою норку. Так коротал свои деньки Адам Ручкин. Что и говорить, от такой жизни волком завоешь. Конечно, его не раз посещали черные мысли. Поднимался на крышу, но не решался совершить грех. Подумал, что может сделать себе еще хуже. Будучи в больнице, насмотрелся на калек, которые ходить не могут. Жалуясь одному старому мужику на свою беду, в ответ услышал: «Как не велика твоя беда, знай, у людей она еще больше».
После своеобразного завтрака, после приема надоедливой бурды из-под терки, Ручкин отправлялся в магазин. Выходил попозже, чтобы не мозолить людям глаза. Брал молоко, хлеб, масло растительное, сливочное, мясо, крупы, макароны, а вот рыба для него была — проблема. Как ее принимать? С овощами проще, и к тому же, они у него свои. Вот с фруктами проблем нет — сок выдавил и все дела. Проще всего он поступал с яблоками: готовил из них пюре.
Адам, возвращаясь из магазина домой, еще издали заметил светлую высокую прическу соседки. Видеться ему с ней было не охота, но другой дороги нет. Лариса, в ярком, разноцветном платье сидела на скамейке.
— Адам, рассказывай,— заговорила она с хитрой улыбочкой. — Опять ты набрал паштета с ливерной колбасой, как вчера?
— Да нет, сегодня у меня другой ассортимент.
— Знаю я твой ассортимент. Была бы у меня такая пенсия, как у тебя, поехала бы в Синегорск. Там у нас знаешь, какой рыбный павильон! Набрала бы себе рыбы на целый месяц. Вот это был бы настоящий кайф! Но вы все мужики жмоты, жадюги. У вас зимой снега не выпросишь.
— Лариса, если тебе так срочно нужны деньги, я могу организовать. Пошли, я покажу тебе, где деньги можно взять.
—Ты серьезно?
— Я не люблю обманывать.
— Хорошо, хотелось бы посмотреть.
Они вошли в его квартиру. Он предложил ей присесть на диван. Адам достал из серванта почтовый конверт и подошел к ней.
—Лариса, вот смотри, — он показал ей тысячу гривен и положил их в конверт. Прошел в спальню, остановился возле двуспальной кровати и положил конверт под подушку.
— Адам, что это за цирк? Давай сразу мне конверт.
— О! нет, Лариса, выполнишь условие, и он будет твой.
— Какое еще условие?
— Вот на этой кровати мы с тобою встретим рассвет.
— Ты что задумал? Считаешь меня дурой?
— Я вижу, что ты женщина с достоинством. И тебя еще по-настоящему никто не оценил...
— Ладно, меня не убудет, — подумала Лариса,— летняя ночь коротка. А деньги ей, край, как были нужны, и она согласилась.
Адам размышлял по-своему: «Не обеднею, вот они лежат эти тысячи. Солить мне их что ли». Разумеется, ему нужна была женская нежность. Он же еще не старик, тем более она сама согласилась. Лариса пришла, когда погасла вечерняя заря. Разделась и улеглась в прохладную постель. Но, прежде заглянула под подушку: конверт находился на месте. Вскоре и Адам, выключив телек, пришел и устроился рядом с Ларисой. Просторная кровать, со стальной сеткой, изготовленная еще при СССР, располагала к романтической ночи.
Лариса не могла понять, толи ей сон приснился, или это явь: на лице она ощутила лобзающие губы и колючую щетину. «Пошел вон, урод!» — заорала она и, захватив конверт, выбежала из квартиры. Уже дома, при свете, открыла конверт. «Козел вонючий!», — вырвалось у нее. В конверте лежал кусок старой газеты.