«Таким образом, протяженность, форма существования объекта A
является (3+3)-мерным комплексным многообразием,
состоящим из произведения 3-мерной пространствоподобной
и ортогональной к ней 3-мерной времениподобной протяженности,
обладающими ориентацией».
Роберто Орос ди Бартини.
Советский авиаконструктор «на подхвате»*.
Визионер**.
Гений, полууничтоженный «этой страной».
Просто так. Можно сказать, почти что «по приколу».
За компанию с миллионами...
С прочими...
Гениями... и не очень...***
18.
Дома, оказывается... привычно. В смысле, привычно по-прежнему. И это, наверное, хорошо.
Что-то в этом роде – сумбурная, надо сказать мысль! - пришло в голову Полине, когда она открыла глаза. И увидела, что коляска, в которой они ездили туда, в Замоскворечье, посмотреть недостроенный дом, уже въехала на двор дома госпожи Фэйрфакс. В отличие от строения, возводимого там, вдалеке от центра - в купеческой, а не фешенебельной части Москвы - этот дом был вполне себе обжитым, с полностью налаженным бытом привычного ей существования. Наверное, именно это было по-настоящему хорошо.
- Просыпайся, моя дорогая Паулин! – звонкий голос владелицы дома сего прозвучал совсем рядом, почти что на ухо. И, неожиданно, громко. В смысле, громко именно от неожиданности ее слов.
- Ах ты, Господи, Боже ты мой! – всплеснула руками кухарка, Глафира Сергеевна, за какими-то делами оказавшаяся на дворе в то самое время, как они приехали. – Сморило Полинушку-то нашу!
- Я...
Девушка встрепенулась, подняла-оторвала свою голову от барынина плеча – вот ведь, как нагло разлеглась! Прямо как на подушке! – и выпрямилась.
Так... Легкое головокружение внезапно дало о себе знать, но только на какое-то мгновение. Секунду-другую спустя, Полина ощутила резкий прилив сил. Причем, ей сразу показалось, что эта нежданная волна - пришедшая буквально ниоткуда и прошедшая по ней как бы изнутри! - свежая, но какая-то теплая «на вкус». Ну, если можно так выразить нечто... невыразимое в обычном человеческом языке.
Девушка зажмурилась и попыталась поймать некий условно визуальный отголосок-образ пришедшего к ней. Ну... разумеется! То, что сейчас привело ее в норму, было похоже на такое... вихревое-кудлатое светлое облако, которое имело хорошо знакомый уже ей оттенок зеленого цвета.
Цвета глаз ее Старшей. Цвета ее, Старшей, колдовства.
Полина тут же укоризненно посмотрела на свою госпожу, сидящую с нею рядом. Та многозначительно улыбнулась и даже коротко, полукивком головы и движением глаз, обозначила-подтвердила факт своего колдовского вмешательства в этом особом случае. Девушке не оставалось ничего другого, как со вздохом обозначить короткое, почти что незаметное для других-прочих движение головой и глазами, подобное тому, которое только что исполнила ее визави - принимая, тем самым, эту «скорую магическую помощь».
И только потом до нее дошло, что подобное экстраординарное вмешательство она теперь воспринимает безо всякого удивления, почти как норму. Так же, как и собственное... внутреннее понимание столь странных вещей. То понимание, которого у нее и вовсе не было... ну, до этой странной поездки в Замоскворечье. То есть... всего каких-то несколько часов тому назад.
Всё-таки... странная это штука – время.
Обычно оно течет в одном конкретном - и всем известном! - направлении. И его, наверное, можно представить себе, для краткости, как... Ну, скажем, линию со стрелкой, подобную любой из осей координат, по Декарту.
Однако, на самом деле, движение этой направленной линии весьма условное, да и не такое уж... упорядоченное. Между прочим, наличие каких-либо событий, составляющих суть жизни-бытия-существования, как социума, так и природы, вовсе не позволяет разместить-запрятать их, события эти, на почти что невидимой, абстрактной линии - согласно постулатам математики не имеющей толщины, доступной для измерения. Каждое из них можно представить... ну, хотя бы в виде точки, любая из которых, исходя из начал Эвклида, также не имеет внятной мерности в виде длины и ширины. Однако же, все в целом и сообща, именно они, эти самые «абстрактные» точки и составляют все-все линии и поверхности любых геометрических фигур и тел. То есть, ничтожность и неизмеримость каждой такой «точки» вовсе не означает отсутствия весомого и значимого образа их совокупностей и систем, подчиняющихся сложнейшим математическим функциям. А значит, чтобы вместить на чем-то зримый образ всех этих явлений общественной и природной частей мироздания – пускай и визуализированных столь абстрактно-неощутимо! – необходимо взять совершенно другой образ-модель.
Тогда обычное время, скорее, сродни условной плоскости, имеющей, в то же время, четкое направление... такого, условного движения. Или же несколько таких... направлений сразу. Или же направлений, в принципе, нацеленных в разные стороны, но существовавших... в разные периоды протекания... такого явления, как время.
А если-и-ежели событий становится... много, всяких-всяческих и разнообразных? И не только мелких и обыденных, но также и значимых, и даже эпохальных, в своем роде? Тогда плоскость сия обретает и третье измерение, некое условное подобие высоты и, соответственно, объема. А иначе... действительно невозможно вместить в столь плоско-приземленное пространство нечто... выпирающее, выбивающееся из плоскости повседневного бытия!
А это означает... что время, на самом деле, трехмерно. Настоящее, подлинное время, суть которого распознана теми, кто понял истинное значение этого особого пласта бытия.
Плоскость обыденного времени – подвижная, динамичная, имеющая некое условное направление своего движения, обычно именуемое общим понятием-словом «вперед»! – локализована на поверхностях, замкнутых на самоё себя, объемно, то есть со всех сторон «закольцованных» в подобие сферы, как внешней поверхности шара. Эти части пространства называются планетами. Каждая точка такой сферы кажется наблюдателю центром плоскости. Но это иллюзия, пропадающая, ежели посмотреть на планету извне, со стороны, вырвавшись за пределы подобия двухмерной системы координат, взломав исходную систему отсчета от точки на сфере уходом в третье измерение.
Так кошка стремглав взбегает на дерево – в тот миг, когда преследующий пес уже скалит зубы, уверенный в том, что уже ее настиг! – разрывая шаблон мышления преследователя. Мол, как же так? Ведь я же догнал! А вот дудки! КотЭ на дерево, на ветку и оттуда хи-хи!
Так птица взлетает вверх, оставляя с носом, усами, хвостом и прочими стильными украшениями-аксессуарами кошачьего бытия вышеуказанное мяу-когтистое создание, вынуждая его, усато-когтисто-хвостатого, задавать себе все те же вышеприведенные вопросы. А птица, ускользнувшая из лап котЭ, уже летит, летит, все выше и дальше!
Все так. Маневр в объеме пространства, по третьему измерению, дает возможность актору движения выйти за пределы зримого горизонта тех, кто не готов воспользоваться знанием трехмерности пространства и довольствуется обычными двухмерными декорациями реалий своего бытия.
То же и со спецификой времени. Обыденное движение его, по заданному общему направлению течения, необходимо для всех... кроме тех, кто способен сознательно выйти за пределы плоскостных ориентиров-координат – вверх, вверх, в то измерение, которое противонаправлено к исходной временной плоскости.
Но это сложно... Это почти невозможно для тех, кто находится в общем, почти что необоримом потоке направленно-движущейся, казалось бы всеобъемлющей, двухмерности.
Впрочем, всегда найдутся те, кто не признает этого течения таким уж необоримым, и выходит за пределы этой условно движущейся плоскости легко и свободно. А выйдя вверх и оглядевшись, считают себя вправе совершить прыжок... в любом направлении.
Или же... они могут попросту подождать, пока темпоральная плоскость общего бытия не сдвинется - сама собою и под ними! - на то самое число временных градаций, которое будет им необходимо. На годы... десятилетия... или же куда более протяженные дистанции условного линейно-плоскостного времени, к иным... эпохам.
Говорят, Иисус поступил в свое время именно так. Умчался ввысь, по делам своим Небесным, и оставил все живое в напряженном ожидании своего возвращения – дав по Себе эдакое неопределенное обещание возращения к прерванному своему земному поприщу. И потом-и-далее... то ли прощения, а то ли напротив, безжалостного наказания всех тех, кто ждал и не ждал Его. Ибо отмерил время своего земного бытия именно для Себя, не ставя окружающих в известность об истинной его длительности.
Но Иисусу – Иисусово. А обычные люди куда как чаще переносятся в иные, непривычные им темпоральные промежутки, не по своей воле, а в результате ментальных взрывов, выбивающих все и всех, находящихся рядом с их эпицентром, из привычных условий обыденного существования. Задавая почву для легенд о чудаках, оказавшихся «не к месту и не ко времени» и... оставляя повод посочувствовать тому, кто стал главным героем такого... неприятного происшествия. Ибо старт из будущего - в попятную главного темпорального потока, назад по стрелкам часов, в Темные века или же иную подобную протяженность времени, в периоды человеческого мракобесия, безумия! – можно числить как чистейшей воды полет камикадзе. В один конец.
Вот только японские пилоты, испив ритуальную чашку сакэ и поднявшись в воздух, ведя самолет, напичканный взрывчаткой, выйдя на боевой курс, войдя в последнее пике – то самое, которое должно было завершиться ударом в борт или палубу американского корабля! - погибали быстро... Ну, сравнительно быстро.
А вот персонажу, занесенному ментальным взрывом в далекое прошлое – а пускай и не такого уж далекого, разница, порою, невелика! – подобная милосердная участь светила далеко не всегда...
А прыжок по условной темпоральной «оси t» вперед по потоку времени, в будущее... такое чревато проблемами уже для жителей куда более спокойных времен. Учитывая ущербно-пещерное, низменно-пошлое сознание большинства реальных обитателей тех периодов истории, когда творились – чаще уж вытворялись! – пресловутые «преданья старины глубокой».
Впрочем, и в грядущих временах вполне может оказаться немало мест, где сей реликт, живой и бешеный, окажется вполне себе ко двору. И вот там и тогда, жителям тех отдаленных времен – эпох, которые, по умолчанию, числятся куда более «цивилизованными»! - придется очень туго... ежели только они не успеют вовремя нейтрализовать столь чудовищный «привет от волосатых предков».
Все эти сумбурные размышления... Ну... о вещах, временах, делах, предметах и явлениях, которые крепостной девушке Полине Савельевой никак не могли быть известны - однако же вспоминались как знакомые и почти что... понятные! Так вот, эта мешанина - из неведомо откуда берущихся слов, смыслов и рассуждений! - она почему-то занимала мысли юной компаньонки все то время, покуда они с ее матушкой-барыней слезали-выходили из коляски. Причем, Полина при этом передвигалась в сопровождении кухарки - которой внезапно приспичило опекать-поддерживать, как она говорила, «нашу Полинушку». Настолько, что Глафира, сразу же после того, как Архип Иванович помог сойти с коляски самой госпоже-американке, прямо-таки силком поддержала под локоть смущенную компаньонку. И, невзирая на ее протест, кухарка, к вящему удовольствию хозяйки дома, вела девушку - прямо так, как будто бы она, Полина, и впрямь была в состоянии какого-то тягостного недомогания!
Да-да, заботливая – неуемно заботливая! - Глафира поддерживала ее все время, пока они шли к дому... и по дому... по лестнице вверх, и дальше, прямо до покоев госпожи Фэйрфакс. И вот только там, у дверей, прямо у входа в «господское помещение» их, наконец-то, пообещали оставить в покое. В том смысле, что внезапная подопечная кухарки, «уже вполне себе оклемалась» - именно так по этому поводу выразилась сама Глафира. Только тогда заботливая служительница заявила, что, мол, теперь, наконец-то, и матушку-барыню можно вверить ее, Полины, заботам.
На этих словах велеречивой поборницы русской кухни и здоровья, миссис Фэйрфакс, уже прошедшая-оказавшаяся там внутри, в коридоре – том самом, что вел в комнату самой хозяйки, мимо-и-вдоль прочих комнат этого самого места их с Полиной сожительства – кивнула-подмигнула девушке. И та, ответив ей подобным же коротким кивком головы, обозначив тем самым полное понимание, обратилась к сопровождающей их кухарке. Вступила с нею, так сказать, в диалог – ну... насчет личной своей эмансипации от ее, Глафиры, настойчивого внимания, хотя бы на сей час... Хорошо, на полчаса! Хотя бы
Что же ей сказала Полина... Что, мол, все уже хорошо и на месте - и голова, и руки, и ноги, и сердечко... Да-да, и все-все-все остальное... тоже! Мол, нет-нет... в помощи точно не нуждаюсь, спасибо! И все-таки, голова не кружится, нет-нет! Да, конечно, вода в комнатах есть, если что - на помощь позову, лично позвоню. Звонок... ну, конечно же, работает! Да-да, и вправду все в порядке... Нет, не ели... Ой... Ну, в смысле... ели, но давно...
Вот за эту фразу кухарка-то и уцепилась, самым восторженным образом И торжествующе заявила, что обед будет подан, как только матушка-барыня пожелает, все уже готово... Давно готово, заявила она многозначительным тоном, дескать, знала – знала! – о том, что в городе толком не накормят... «Особенно так, как у нас, по-русски, а не какими-то там, прости, Господи, французско-басурманскими кушаньями из непоймичего!»**** По ее словам выходило так, что «Разогреть приготовленное – и вовсе не проблема, четверть часа и все будет на столе!» Да, и, конечно же, про чай, «Наш, русский чай!» ***** Что он, конечно же, к столу тоже будет подан, без сомнения!
Да, все это было, как говорится, снова-и-утомительно... Однако же, с другой стороны, столь откровенный намек на вещи, связанные с ее непосредственными кухОнными обязанностями, был истолкован энергичной кулинаркой как некая недвусмысленная команда к действию по этих самых обязанностей непосредственному исполнению. И деятельная служительница загадочно-неведомых муз кулинарного искусства живенько так направилась по лестнице и вниз – наверняка, делать последние приготовления к тому, чтобы исполнить, наконец, свои угрозы попотчевать матушку-барыню очередной серией русских гурманистических шедевров!
Полина едва и успела только сказать ей вслед, чтобы она прежде того накормила Архипа Ивановича. На что повелительница всех местных кастрюль и сковородок тут же на бегу изъявила полнейшую готовность. И это теперь, если уж не гарантировало короткий период времени «на переодеться» – наверняка, в пределах получаса! – то, во всяком случае, задавало вполне себе высокую его, этого периода, вероятность.
- Молодец, Полина! – одобрила ее манеру общения с кухаркой госпожа-американка. – Теперь будет ей чем заняться, пока мы здесь с тобою приводим себя в порядок!
Девушка смущенно кивнула головой. Как будто бы теперь она совершенно застеснялась этого своего специфического, мягкого и, в то же самое время, неуступчивого обращения с женщиной, положение которой в порядке сословий Российской Империи все еще было гораздо выше ее, Полины, собственного статуса. Во всяком случае, формально это все выглядело пока что именно так.
Однако, госпожа ее, похоже, придерживалась по этому поводу совершенно других позиций и мнения. И вовсе даже не возражала против того, чтобы юная девушка распоряжалась таким вот образом – фактически, от ее, барыни, имени и в ее, матушки, интересах.
- Ты все сказала правильно, - заметила она. – И выразила свои просьбы и пожелания предельно корректно, без хамства, грубостей и насмешек, которые, порою, позволяют себе доверенные служанки. Ну, особенно девушки из числа... любовниц своего господина, - добавила она, многозначительно улыбнувшись своей компаньонке.
- Или же госпожи, - нагло дополнила ее мысль Полина.
- Или госпожи, - совершенно серьезно согласилась с нею миссис Фэйрфакс. – Близкие отношения с хозяевами многие доверенные слуги воспринимают как повод для заносчивости, отвратительной и вызывающей. И доходят порою до оскорблений в адрес других служителей! Я рада, что твое поведение, в этом смысле, безупречно, и вовсе не дает никакого повода к замечаниям с моей стороны!
- Они... хорошие! – осторожно сказала Полина. – Я не хочу... и не имею права их обижать!
- Они лучшие! – поправила ее госпожа-американка, произнеся второе слово этой своей фразы с сугубым значением. – Я подбирала их сама, лично, и я уверена в каждом из них. И мне доставляет особую радость тот факт, что ты, Полина, не испытываешь никакого желания их обидеть.
- Конечно! – Полина смутилась ее похвалам, но госпожа Фэйрфакс продолжила свое поучение все тем же серьезным и многозначительным тоном.
- Они весьма достойные люди, - сказала она, - несмотря на то, что вынуждены трудиться на меня, будучи в услужении.
- Я... крепостная Вашей милости. Я помню свое место.
Высказав это – через силу, с запинкой! - Полина замерла. Она застыла прямо там, у порога, глядя на странную перемену в лице госпожи Элеоноры Фэйрфакс и удивляясь ей. Гнев, обида... раздражение... все эти эмоции-чувства в какое-то единое мгновение отразились-переменились... проявились на нем. Они были доступны всего какое-то мгновение - ничтожный временной промежуток, в течение которого Полина все же успела их ощутить... Даже не зрительно, нет, а, скорее, изнутри себя. Почти так же, как это было в том ее сне, недавнем-прошедшем сне, жестоком и... прекрасном!
А дальше на лице госпожи Фэйрфакс отразилось нечто иное. Неописуемая смесь досады и огорчения - вот что теперь обозначало выражение лица ее. Хотя и предыдущие эмоции, вне всякого сомнения, там тоже присутствовали.
- Матушка... барыня! – растерянным голосом произнесла Полина. – Элеонора...
Девушка отчего-то добавила сейчас и вот это, иное, новое для нее обозначение – то самое, которое было дозволено ей там, в том самом сне, где они с госпожой-американкой были куда как более близки, чем когда-либо прежде...
Выражение лица ее визави незамедлительно сменилось иным, обозначив насмешку... скорее, в горьком ее варианте.
- Ты уж... определись, дорогая моя Полина Савельева, - произнесла ее госпожа, выделив при этом слово «дорогая». - Что-то одно! Или барыня, или же...
Она недоговорила, просто подвесила вопрос на паузу, тем самым предложив своей подвластной высказать свое, личное видение такого расклада. И, естественно, заставив ее смешаться в своих эмоциях.
- А... можно? – дрогнувшим голосом уточнила Полина.
Ее госпожа усмехнулась. А потом коротким жестом приказала ей запереть дверь и, когда девушка исполнила это распоряжение, молча направилась в свою комнату. Юная компаньонка, крайне смущенная, последовала за нею.
Войдя к себе, миссис Фэйрфакс остановилась почти на самой середине комнаты и опять-таки молча, жестом распорядилась, чтобы ее подвластная встала прямо напротив нее. Девушка незамедлительно исполнила ее требование, при этом, внутренне холодея от страха. Вроде бы, Полина и не совершала ничего такого... обидного или же попросту того, что могло бы показаться оскорбительным для этой женщины-загадки – той, кому она, крепостная компаньонка, столь многим обязана! И тем не менее, факты, как обстоятельства жизни, данные ей в ощущениях, сейчас говорили совершенно иное: адресат ее теперешней эмоции – страха, взявшегося-возникшего почти что ниоткуда! – была на нее, Полину, рассержена, весьма и явно. Ну... или же попросту была огорчена ее словами и делами, тоже весьма и весьма!
Или... и то, и другое сразу... И еще многое... сверху высказанного и понятого...
Или...
На этом месте мысли девушки окончательно смешались. И тогда она просто взглянула-уставилась на свою хозяйку, как говорится, с немой мольбою в глазах. Дескать, объясни мне, что же случилось, отчего ты вся в гневе, и... прости!
Госпожа Элеонора Фэйрфакс, выдержав еще одну театральную паузу - очередную-и-томительную! – наконец-то кивнула своей подвластной. Обозначив в этот самый раз на лице своем выражение готовности пояснить расклад – выражение, скорее уж весьма благожелательное к юной собеседнице! И таки соизволила дать некое условное объяснение главной причины этого своего недовольства.
- Полина, сколько еще... недель, месяцев, лет... ты настроена выставлять мне счета за все эти... неловкие обстоятельства нашего с тобою знакомства? – спросила она, и Полина ощутила-почувствовала, что на душе ее госпожи действительно присутствует некая обида.
- Разве я... позволила себе хотя бы намек на счета подобного рода? – сказать, что девушка весьма удивилась этому заявлению своей госпожи, было бы ровно, как и вовсе ничего не сказать по этому поводу!
- Словами и впрямую – безусловно нет, - услышала она. – Однако, каждое твое обращение ко мне как бывшей твоей... душевладелице, задевает мои чувства. Я сделала все, чтобы преодолеть это отчуждение, а ты...
Так и не закончив свою мысль, миссис Фэйрфакс выразительно посмотрела на свою визави, обозначив на лице своем то ли скепсис, а то ли попросту недовольство речами или же делами своей подвластной.
- Но я ведь... действительно, все еще Ваша крепостная, - начала было девушка... и тут же осеклась на половине фразы. Настолько явственно ее госпожа выразила лицом очередной всплеск своего недовольства.
- Ты... – сказала она, и Полина почувствовала, как госпожа-американка во время взятой после этого короткого слова паузы прилагает отчаянные усилия к тому, чтобы успокоиться, унять это странное раздражение, причиной которого стали ее, Полины, слова. – Ты снова стараешься меня задеть? Зачем, Полина? Что плохого я тебе сделала?
- Я? О, нет, Алена Михайловна! – попыталась протестовать перепуганная компаньонка. И тут же окончательно смешалась, струхнула, замолчала и посмотрела на свою хозяйку с отчаянной мольбою во взоре.
Просто... те боль, раздражение, гнев, что исходили от госпожи Фэйрфакс, внезапно нахлынули, как волною, стали физически ощутимы. И ощущение это было отнюдь не из приятных!
«Господи, за что?!» - только и успела подумать Полина. А потом...
Она, в полном отчаянии от такой глупейшей и нелепейшей размолвки с той, кто так ей дорога, бросилась перед госпожой Фэйрфакс на колени.
- Матушка-барыня! Алена Михайловна... Госпожа Элеонора! – воскликнула она, обозначив свою Старшую всеми доступными и когда-либо дозволенными ей именами. – За что же Вы гневаетесь на меня?
- Ты что... издеваешься? – голос ее хозяйки прозвучал уже не в гневном тоне, скорее уж просто устало... и с откровенным перевесом оттенков обиды над прочими красками общей гаммы эмоций своего неудовольствия.
Полина только и сумела в ответ растерянно мотнуть головою, обозначая сугубое отрицание, и сызнова уставилась на свою хозяйку, глядя на нее снизу, в полном непонимании происходящего между ними, здесь и сейчас.
В свою очередь, хозяйка ее тоже промолчала, только сокрушенно покачав головою. Тогда Полина высказала ей то первое, что пришло ей на ум. И что показалось ей эдакой спасительной соломинкой. Ну, учитывая весьма и весьма специфические интересы госпожи-американки.
Интересы, выраженные-адресованные именно к ней, к Полине Савельевой.
- Ежели я чем-то Вас прогневала, - сказала девушка, - Вы вправе ударить меня. По лицу, или же по телу, как Вам будет угодно. Но только потом...
На этом она сконфуженно замолчала и... содрогнулась от внезапного приступа страха, когда заметила в зеленых глазах Колдуньи какой-то холодный блеск... А также, выражение на лице хозяйки ярко выраженного интереса к этому предложению. И еще...
Еще там было явное желание... Скажем мягко, воспользоваться всеми выгодами, которые из него, из этого самого предложения, проистекают.
- Ну что же... ты сама так решила! – миссис Фэйрфакс, улыбнулась весьма и весьма многозначительной улыбкой – исполнив ее в сторону перепуганной девушки. – Изволь принять последствия этого твоего... решения!
- Да... – пролепетала ее коленопреклоненная компаньонка.
Сердце... сейчас оно буквально ушло у нее в пятки. Куда-то туда... вниз-и-назад. И сразу же вернулось обратно, на прежнее место - обозначив это свое возвращение серией резких и мощных толчков, там, у нее в груди.
Миссис Фэйрфакс снова усмехнулась, весьма и весьма холодно – странно, и куда это подевалось все ее прежнее дружелюбие? – и чуть-коротко шагнула вперед. Действительно, чуть-чуть, самую малость... однако Полине показалось, будто на нее сейчас надвинулась некая невидимая стена. Холодная, неумолимо-жесткая, будто каменная... Однако же, при всем при этом вовсе не равнодушная к ее страданиям. Скорее уж, наоборот, жаждущая испить изрядную порцию ее, Полины, страхов и ужасов, вдоволь насладившись этим... изысканным напитком.
- Закрой глаза, - распорядилась госпожа Фэйрфакс. И, едва только девушка исполнила это ее приказание, она пояснила его смысл, дополнив речь свою очередной усмешкой, исполненной почти что в ледяном тоне. – Я хочу, чтобы ты испугалась меня.
В общем-то, подобные разъяснения были вовсе уже излишними. Сердце Полины на мгновение замерло, а дальше билось как-то совсем уж тихо... и как бы ни через раз.
Страх был... вокруг и впереди. И жути нагоняло вовсе не ожидание жестокого удара от той... кого она любит. Отчаяние и воистину страшное ощущение пустоты и стужи – холода, подобного ощущениям живого существа от вечно чуждого пространства космоса, где по своим загадочным орбитам странствуют ледяные глыбы комет! - вызвано было совершеннейшим непониманием всего происходящего. В голове у девушки застыл всего один, только один вопрос: «Почему?» Эдаким... узором из белых морозных кружев, оставленным на стекле окна росчерком пера - то ли Снежной королевы, то ли Деда Мороза.
Она услышала, как ее хозяйка опустилась перед нею на колени... Наверняка, просто для того, чтобы не упустить ни единой нотки-капельки в проявлениях страха на ее, Полины, лице. Вот сейчас вот...
Да, сейчас... она размахнется и...
Послышался тихий смешок. Полина вздрогнула и сразу же напряглась в ожидании неизбежного удара... Она...
Резкая боль! И... какая-то странная, отдающаяся звоном и в ушах, и... там, изнутри, в голове. И эта сухая боль, вкупе с этим противным звоном, выбила у Полины слезу из левого глаза.
Ну, да... ведь удар пришелся именно на левую часть лба. И звонко, да. Нанесенный, скорее всего, ногтем среднего пальца. С правой руки. Щелчком.
Сей неожиданный выпад со стороны госпожи-американки заставил девушку вскрикнуть, издать эдакое коротенькое «Ой!», и дернуться, взмахнув руками – то ли в запоздалой попытке прикрыться, то ли желая потереть ушибленное место.
- Руки по швам! – прозвучала команда, и девушка, снова судорожно дернувшись, исполнила ее. И снова замерла в ожидании.
И дождалась.
Губы госпожи-американки коснулись того самого места на коже, которое сейчас подверглось сухому щелчку-удару и которое сейчас ощутимо жгло отходящей болью.
Раз... другой... третий...
Дальше Полина уже не считала - замерев, не смея пошевелиться, боясь спугнуть эту неожиданную ласку от той, кого любила... и по-прежнему любит.
Спустя какое-то время, ее госпожа, наконец-то, оторвалась от своего прекрасного занятия. Полина так и не решилась открыть глаза без ее дозволения. Ей было слышно, как миссис Фэйрфакс судорожно сглотнула – это было неожиданно громко! И далее, руки госпожи-американки легли на ее, Полины, плечи.
- Почему? – девушка позволила себе озвучить вопрос, невысказанный ранее.
- Почему я тебя именно щелкнула? – с какой-то едкой усмешкой в голосе произнесла ее госпожа. И охотно пояснила:
- Потому что ты разрешила мне тебя ударить. И потому, что я не могла удержаться от соблазна снять свое раздражение – сделав это вот так вот просто и без затей, за твой счет. И мне показалось, что щелчка по твоему упрямому лбу будет вполне достаточно.
- Я не о том. Почему... ты рассердилась на меня? Чем я умудрилась тебя прогневить?
Полина произнесла это, по-прежнему не открывая глаз. И при этом, перейдя «на ты». Говоря с нею почти как равная.
Ну... да, конечно же. Ведь обе они сейчас стояли на коленях. Друг перед другом.
- Тем, что ты вела себя как раба, - дала ее хозяйка ответ, прозвучавший весьма странно. – А я ожидала, что ты станешь говорить со мною как подруга. Я думала, ты сообразишь... где, как и что именно тебе дозволено.
- Ты обиделась тем, что я сразу не обратилась к тебе «на ты»? – у Полины отлегло от сердца. И сразу же на смену этому облегчению пришло... недоумение. Мол, как это так! Высшая - по сравнению с простецки-низменной - форма обращения может вызвать такое... досадливое отношение?
Ее визави, кажется, почувствовала это непонимание и снова-опять тяжело вздохнула.
- Прости, моя девочка, - сказала она. – Я просто одержима тобою. И желаю получить от тебя все и сразу, забывая о том, что познание и обладание должны быть взаимными. Я все время упускаю из виду, что ты не знаешь обо мне почти что ничего – ну, ничего по-настоящему значимого! И я каждый раз обрушиваю на твою бедную голову очередной сюрприз, вовсе не уточняя подлинного смысла и контекста того или иного обстоятельства в моей жизни... В моей подлинной жизни, той жизни, от которой житие-бытие эксцентричной американки, сорящей деньгами направо и налево, и отпускающей всякие двусмысленные шутки обо всех и вся, составляет лишь малую часть. Малую... и не имеющую особого смысла!
Так сказала миссис Фэйрфакс, и в этот раз голос ее зазвучал виновато. Однако же, все эти ее запутанные утверждения о сложностях общения вовсе не проливали света на причины происходящего. Поэтому девушка в свою очередь тяжело вздохнула. Нет, она вовсе не испытывала чувства горечи или же обиды на все эти странные поступки госпожи-американки. Она просто хотела понять, отчего эта зеленоглазая колдунья так досадует на нее.
- Открой глаза, моя дорогая! – теперь в голосе госпожи Фэйрфакс девушка услышала странные нотки.
Грусть... печаль... огорчение...
Исполнив отданное распоряжение, девушка увидела неожиданное. Кажется, ее хозяйка едва удерживалась, чтобы только не расплакаться. Во всяком случае, слезы уже блестели у нее на глазах.
- Элеонора! – ах-воскликнула девушка. Но госпожа Фэйрфакс коротким жестом приказала ей оставаться на месте. И после этого судорожно вздохнула.
Полина видела, как эта странная женщина буквально задавила в себе желание пролить те самые слезы. Девушка, в полном смятении, наблюдала эту картину оборения собственных живых слабостей и... совершенно не представляла себе, что же именно здесь можно сделать. Сделать для ее, Полины, Старшей.
- Я поступила низко и подло, - заявила ее госпожа, справившись с волнением. – Я ударила тебя за-ради успокоения собственных моих нервов. Нет-нет, не спорь! - поспешно добавила она, увидев, что девушка хочет на это ее утверждение что-то возразить, - Я заранее знаю все, чем ты попытаешься оспорить мои слова. Ты хочешь защитить меня, обыграв тот факт, что в этот раз все обошлось без нескольких затрещин, которых ты ожидала эдаким приветом от моей доброжелательности и великодушия! И что боль, которую ты только что испытала по моей вине, была не столь уж серьезной. Да и обиду, нанесенную тебе моими деяниями, ты числишь вовсе не такой уж существенной. Но ты не знаешь, ты просто не знаешь, что я... колебалась! Да-да, я и вправду была готова отвесить тебе несколько оплеух! Ты стояла на коленях передо мною, с закрытыми глазами, покорная моей воле, беззащитная... А я... детально представляла себе, как твое лицо искажается болью и недоумением, как щеки твои пунцовеют от стыда и побоев. У меня прямо рука чесалась... Что меня удержало от такой глупости – Бог весть! Но я... действительно хотела это сделать. Знала, что это тебя оскорбит до глубины души, и... все равно хотела!
- Но ведь ты... сдержала себя! – Полина, естественно, была совершенно не в восторге от таких вот признаний своей Старшей, и все же не могла не оценить ее честность и откровенность. – И вовсе не сделала ничего такого!
- Я была готова это совершить, - не согласилась владелица этого дома и самой Полины. – И... ты не представляешь, какое наслаждение я испытала, когда заметила страх на твоем лице. А потом увидела, как ты морщишься от боли! И сразу же ощутила невыносимый стыд от того, что я позволила себе это самое удовольствие. И это чувство нежности к тебе... Поверь мне, дорогая моя Полина, поцелуи мои были совершенно искренними!
- Я знаю! – улыбнулась Полина.
Ей подумалось, что вот прямо сейчас госпожа-американка успокоится, и сей неприятный инцидент будет совершенно исчерпан. Однако не тут то было...
- Полина, я желаю дать тебе... сатисфакцию! – внезапно заявила ее хозяйка. – Я хочу, чтобы ты... вернула мне долг. Незамедлительно. Прямо сейчас.
- Я... не понимаю Вас... – девушка перешла на ту самую форму обращения, за использование которой вот только что пострадала. Но прозвучало это как-то... само собою, рефлекторно. Однако на этот раз ее Старшая вовсе не стала читать ей никаких нравоучений или же обозначать свое неприятие-гнев-недовольство – все и сразу! – каким-либо иным способом.
- Я требую, чтобы ты вернула мне долг немедленно, - повторила миссис Фэйрфакс. И многозначительно, хотя и... мягко сжала свои пальцы на плечах девушки. – Вернула его... с процентами. На твое усмотрение.
Она вздохнула, и сделала еще одно короткое уточнение, жестко расставившее все точки над «i».
- Я ударила тебя один раз. Ты вправе это сделать... два, три раза... Сколько ты сочтешь нужным для того, чтобы считать себя удовлетворенной.
- Это приказ? – тихо спросила ее Полина.
- Нет, это просьба, - ответила ее госпожа. Однако тон ее голоса обозначал несколько... приказной характер этого просительного обращения. Да и слова, сказанные далее, были о том же. – Но я хочу, чтобы ты ее исполнила. Так будет правильно.
- Ты... действительно хочешь, чтобы я... это сделала? – голос девушки дрогнул.
От обиды. Ведь ее госпожа... она ведь прекрасно знает, что Полина вовсе не желает совершать ничего подобного! И все же... требует от нее невозможного!
Зачем? Неужели это очередное испытание?
Но... неужто ее хозяйке недостаточно прежних? Сколько еще Полине нужно пройти таких... спектаклей, разыгранных госпожой-американкой специально для нее, в неких условных «воспитательных целях»?
Или же... все это уже не игра? Или все уже идет самым серьезным маршрутом и вне какого-то учебного или же шутейного расклада? Как проверишь? Ну, до того момента, когда ее Старшая соизволит, наконец-то, милостиво разъяснить смысл пресловутого «воспитательного действа»?
Полине стало обидно. До боли, почти до слез. Так хотелось крикнуть «Нет!!!» - громко, в полный голос! А после этого... совершить нечто, прежде совершенно немыслимое – вскочить, топнуть ногою, сделать руками экспрессивный жест, резкий и отрицающий и выйти-выскочить из барыниной спальни, хлопнув дверью. Пройти далее по коридору, зайти-вбежать в свою комнату и... сходу броситься на постель, не раздеваясь. И позволить себе реветь, уткнувшись лицом в подушку, теряя-оставляя там свои слезы, освобождая душу от боли и обид... причиненных этой странной женщиной. Странной, но по-прежнему любимой...
И все же она сдержалась. Сглотнула слезы, как будто бы просушила-убрала их незримым платком... салфеткой... полотенцем... Даже не с век, а откуда-то изнутри самоё себя.
Да-да, вот так вот. Без платка управилась. И... посмотрела на свою визави эдак... серьезно, почти что сурово. Чтобы обозначить свое отношение к неприятной просьбе.
Хотя... С чего это следует считать просьбу сию такой уж... неприятной? Разве это не справедливо? Ну, в определенном смысле?
Действительно, разве не стоят ее, Полины, обиды, огорчения, раздражение, загнанные внутрь, какой-то пары-тройки звонких щелчков по лбу этой женщины?
Госпожа Элеонора Фэйрфакс соизволила успокаивать свои нервы именно таким способом – как изящно выразилась по этому поводу сама госпожа-американка, за ее, Полины счет. Так почему бы ей, крепостной компаньонке, не отплатить хозяйке той же монетой?
Странная мысль... Совершенно непривычная. Но все же... какая соблазнительная идея!
А вот взять, да и... ответить! В кои-то веки, ведь можно позволить себе и... такое?
К тому же...
Ведь госпожа-американка... она ведь сама же об этом попросила! Отчего бы Полине и не сделать своей хозяйке такое изящное одолжение!
Хотя... нет, какое там одолжение! По словам самой госпожи-американки, именно она, Полина Савельева, числится сейчас у нее в должниках! Это было сказано весьма категорично и, вроде бы без каких-либо шуток-прибауток, намекающих на очередной балаган из серии «Занимательные нравоучения». Значит, все по-честному. Хочешь получить – бери, не жалко! Даже с процентами. И не жалуйся после на то, что все оказалось... не то и не так, как хотелось. И вовсе даже не по тому поводу...
Полине, отчего-то, припомнился один книжно-рукописный экземпляр – оттуда, из особого застекленного стеллажа библиотеки ее покойного хозяина, графа Прилуцкого. Конечно же, формально ей не было дозволено читать книги из этого шкафа, числившегося в лично-библиофильском хозяйстве господина графа эдаким хранилищем «списков», то есть, некоторых слегка сброшюрованных подборок рукописных листов, «литературы неподцензурного пошиба», как говаривал по этому поводу сам господин граф. Именно так он называл все это собрание книг, пьес, подборок стихов и рассказов, не дозволенных к печатанию Ценсорами :-) Эти самые «списки»******, судя по всему, заказывали у доверенных переписчиков, частным порядком. Естественно, с оглядкой и опасениями, как бы про заказы оныя, - деяния, прямо скажем, не вполне согласные с буквою и духом Законов Российской империи! - не прознали пресловутые «мундиры голубые»
Впрочем, граф, отчего-то, совершенно не опасался каких-либо неприятностей подобного рода. Наверное, его уверенности способствовали хорошие связи при дворе... и не только там!
Так что... почитывая экземпляры из этого своего «тайного собрания», господин граф, порою, даже и вовсе не запирал дверцу «секретного шкафа сего». Чем она, Полина, знатная книгочейка, иногда и пользовалась. Впрочем, интересного для нее там находилось не так уж и много. К примеру, однажды ей попался на полке «список» нескольких «недозволенных» сказок литератора Пушкина, написанных им в стихах. Одна из этих сказок была про попа и его работника, который честно служил в доме этого скупердяя-священника, причем исполнял свои обязанности за странную символическую плату, «за три щелчка по твоему лбу». Именно такое условие поставил некий добрый молодец – добрый, конечно же, только в смысле весьма абстрактно-отвлеченном от контекста этой его... «доброты»! - в части оплаты трудов своих многообразных. И по части дворовых работ, и по части хлопот домашнего рода, как говорится, за все – про все и сразу, оптом. Молодец сей, трудолюбивый из странного бескорыстия, поименован был, по прихоти автора, Балдою.
Так вот, если верить литератору Пушкину – в одном из разговоров, обрывок которого чисто случайно услышала девушка, граф Прилуцкий утверждал, что литератор сей дослужился при дворе по архивной части до какого-то придворного чина, то ли камер-юнкера, а то ли даже камергера!******* - тот самый, былинно-эпический Балда, добряк-бессребреник, всего с трех щелчков подобного рода разом вынес из головы своего незадачливого работодателя, обычного священнослужителя официальной Церкви Российской империи, все его мозги. Заодно-и-вместе с остатками разума этого самого рясоносца. Как говорится, за одним разом и в комплекте.
По этому поводу граф, будучи слегка «под шафэ» говорил своим гостям, смеясь, дескать, так сам великий автор, «писатель историй бунташных времен», в труде своем литературном, показал настоящее-истинное отношение русского народа к «долгополым» - именно так, иронически, прежний ее хозяин предпочитал обозначать пресловутое «священническое сословие». За каковую честность и искренность главного посыла, произведение сие и осталось недоведенным до внимания простых читателей. Чтобы не смущать их умы, простые и народные
Полине, отчего-то, такие крамольные речи господина графа вовсе не нравились. И самая мысль о том, что в народе русском как бы спят и видят, чтобы приложить к лицам этих самых «долгополых» усилия ударно-мордового рода казалась ей... ну, мягко говоря, преувеличением.
Лично сама Полина была не слишком-то религиозна, и набожность ее проявлялась в нечастых захождениях в церковь, за компанию с графской дочкой, которую Полина обычно сопровождала в роли эдакой доверенной служанки-компаньонки. Юная графиня Ирина Прилуцкая, по примеру отца своего, куда как чаще насмехалась над рясоносцами – ее, кстати, словечко! – чем отбивала земные поклоны покаянного рода. Так что, сопровождая ее на выходы в церковь, Полина даже на исповеди бывала нечасто, раза три за всю свою жизнь! Причем, общаясь со священником в ходе этого таинства, она никогда не пыталась откровенничать. Не то, чтобы девушка так уж готова была согласиться с мнением своего былого хозяина – господин граф как-то говорил своей жене, что все исповедники суть доносчики, ибо необходимость докладывать соответствующим властям о грехах своей паствы, прямо вменялась им в обязанности действующими законами. Просто... сама процедура исповеди перед причащением Святых Тайн носила обычно весьма формальный характер, и девушке легче было коротко отвечать на быстро-торопливые вопросы исповедника, по общему списку грехов обычного рода – в стиле: «Да... да... нет...», чем изливать ему свою душу.
В общем, обычно Полина молилась не в церкви, а сама, ежевечерне и... еще в разных особых обстоятельствах своей жизни. И при этом ей уж точно никогда не приходила в голову фантазия ударить попа, да еще и в столь... экстравагантно-издевательском стиле. Ну, так, как это делал герой той самой запрещенной сказки Пушкина – то ли камер-юнкера, а то ли камергера по дворцовым его чинам.
Время... Оно действительно, течет весьма странным образом, для всех и каждого в особинку. Вот и сейчас, экскурс-прыжок в прошлое, эдакий полет над морем памяти, да еще и с возвращением обратно, в текущее обыденное восприятие реальности, по продолжительности занял никак не больше одного мгновения обычного линейного времени. К исходу этого отрезка темпоральной дистанции Полина успокоилась едва ли не полностью. И то самое решение, как именно ей следует поступить, было ею фактически уже принято. Своеобразное такое... решение, где спланировано было только начало и середина самого действия, а его окончание все еще оставалось вариативным и под вопросами, разрешению которых должно было проявиться уже там и тогда, в зависимости от... многого.
- Я согласна вернуть тебе долг, госпожа Элеонора. И я хочу знать, готова ли ты принять требуемое тобою, с приличествующей...
Полина произнесла эти слова спокойным голосом, безо всяких признаков угрозы или даже тональности жесткого требования. И оборвала свою фразу на подразумеваемом, оставляя произнесение недоговоренного самой адресату этого обращения.
- Покорностью, - закончила ее мысль госпожа-американка. И сразу же продолжила сей диалог высказыванием со своей стороны.
- Да, я готова, - сказала она. – Я желаю принять от тебя все, что ты имеешь мне... выдать.
Слова эти были сказаны ею совершенно спокойно. И даже ничтожная заминка в самом конце фразы обозначила вовсе не робость, а скорее некую трудность в том, чтобы подобрать нужный эпитет, правильное вербальное обозначение предстоящего. Того, что сейчас последует со стороны ее... подвластной.
Полина кивнула в знак принятия этого заявления и продолжила.
- Я прошу тебя закрыть глаза, - сказала она. – И еще... моя госпожа, пожалуйста, убери руки... за спину!
- Не бойся, Полина, я не стану защищаться! – ответствовала госпожа Элеонора на это ее обращение - высказанное, надо отметить, очень вежливым тоном.
Сказавши это своей подвластной, миссис Фэйрфакс с сугубым достоинством кивнула девушке. Потом подняла голову, окинула свою визави несколько высокомерным взглядом, и красиво прикрыла свои глаза. При этом оставалось такое впечатление, будто она по-прежнему прекрасно видит каждое движение своей компаньонки. И тогда Элеонора Фэйрфакс отвела руки назад, сцепила пальцы в замок и замерла в таком положении – с прямой спиной, головой гордо поднятой и несколько откинутой назад. Нет, она вовсе не выглядела униженной этим своим положением, в котором она как бы отдавала себя во власть своей прислужницы... как это ни странно, все еще значившейся ее крепостной – во всяком случае, числившейся на бумаге именно этим сословием. Нет, госпожа-американка делала это не просто добровольно, а, скорее, с вызовом.
- Пожалуйста... наклонись, - дополнила свои распоряжения Полина. И сразу же уточнила. Со спокойной... дерзостью в голосе. – Склони голову. Мне... неудобно.
Она как бы отыгрывала фразу, когда-то произнесенную ее госпожой – в той странной истории, где миссис Фэйрфакс спасала ее от приступа непонятной болезни, в проявлениях которой госпожа-американка считала виновной именно себя! Миссис Фэйрфакс коротко усмехнулась, оценив иронию своей подвластной, и безо всякого спора исполнила это требование. Чуть нагнулась вперед и замерла в напряжении, подставив свой лоб для...
Для чего?
Полина вздохнула. Время распланированных деяний плавно подошло к концу. Наступил момент истины, момент, когда следовало, собственно, совершить действия... истребованные заимодавицей. Коленопреклоненной и покорной воле ее... на этот момент времени.
И этой покорностью стоило воспользоваться полностью и без ошибки.
Полина протянула левую руку и коснулась правой щеки своей хозяйки. Госпожа Фэйрфакс еле заметно вздрогнула, но сдержалась. Тогда Полина чуточку сместила ладонь - так, чтобы пальцы коснулись каштановых волос ее госпожи, там, на затылке. Ее хозяйка... выдержала это ее прикосновение, не дрогнув, сдержав свой... естественный страх. Оценив терпение госпожи-американки, Полина очень слабым движением пальцев обозначила еще одно свое желание - чтобы та опустила голову чуточку ниже, еще совсем немного. Госпожа Элеонора напряженно улыбнулась – чуть-чуть, самыми уголками губ! – и исполнила это молчаливое распоряжение. А потом... резко выдохнула и, чуть высунув язычок, как бы облизнула губы и сразу же сжала их, резко, зубами изнутри. «Не томи! – говорил этот ее мимический жест. – Делай то, что должно! То, что хочешь...»
Полине даже показалось, будто эти слова прозвучали у нее в голове. Нет-нет! Наверняка показалось!
Однако... Действительно, не стоило длить это мучительное ожидание!
Девушка чуть сдвинула свою ладонь, остановившись пальцами на щеке своей хозяйки. Потом сразу же подняла правую свою руку и коснулась другой ее щеки, как бы обняла лицо двойным касанием, но очень-очень мягко. От этого ее движения госпожа-американка опять вздрогнула и снова сжала губы, отчего на лице ее отразилось удивительное выражение – будто ребенок просит о каком-то чуде... или просто молит о пощаде.
И Полина, сдвинувшись вперед, коснулась губами того самого места, которое предполагалось, так сказать, к исполнению обещанного. Адресат ее «исполнения» издала короткий стон и содрогнулась – на этот раз всем телом. Полине даже показалось, что госпожа-американка сейчас попытается вырваться.
- Ты обещала не противиться мне, - шепнула она, отстранившись – вернее, отодвинув свое лицо от лица своей хозяйки примерно на полфута.
- Да, - также шепотом ответила ее госпожа. И взмолилась:
- Пожалуйста... еще...
И Полина продолжила. Странно, прежде она не задумывалась о том, что поцелуй такое... многообразное понятие. Или же... только сейчас сообразила, что целовать можно действительно, по-разному.
Можно насладиться самим фактом прикосновения к нежной коже. Можно чуть прижать ее – как будто прикусываешь, но одними губами и самую малость, так чтобы губы твои скользнули по коже адресата этой ласки... И чтобы при этом чуть подсохшая корочка на нижней губе, как эдакая нежная заусенка, царапнула-зацепилась за место поцелуя.
А можно... коснуться языком кожи той, кого любишь... И ощутить ее вкус. И почувствовать, что сделанное тобою - нежданно и желанно, одно и то же время. И это лучшее, что ты можешь дать той, кого любишь, здесь и сейчас... И твой долг состоит именно в этом.
Когда Полина снова позволила себе оторваться от этого прекрасного занятия – отпустила из объятий ладоней своих лицо госпожи-американки и отодвинулась, выпрямившись, назад, миссис Фэйрфакс так и осталась стоять в напряженной позе, с закрытыми глазами и головой, чуть наклоненной вперед.
- Ты... – хриплым голосом произнесла она...
- Я... вернула тебе долг, – вздохнула Полина и добавила. – Извини уж, как могла. Только так. Только платежом такого рода.
Ее госпожа резко усмехнулась, то ли раздраженно, то ли... просто переводя дыхание. От слезного спазма.
Да, положение обязывает. Госпожа-американка справилась со своими чувствами. Не уронила ни слезинки – хотя, Полина знала-чувствовала, что они, слезы эти, были у нее, как говорится, «на подходе». Но нет, все-таки характер ее хозяйки... особый.
Странное положение тела миссис Фэйрфакс показалось девушке... по-своему красивым – напряжение в статическом обозначении полудвижения, в ожидании...
Нет. На этот момент времени выдано все. Sorry, как говорят сами американцы. По-своему говорят, по-аглицки.
- Элеонора, ты можешь открыть глаза и освободить руки - произнесла Полина чуточку громче, чем прежде. – Я вернула тебе то, что могла вернуть. И ты вправе теперь поступить со мною так, как ты пожелаешь, - добавила она и... прикрыла глаза. В свою очередь.
- Тогда... иди ко мне, моя девочка... – прошептала миссис Элеонора Фэйрфакс.
Впрочем, на сей раз слова с делами разошлись кардинально. Девушка осталась на месте. Просто сама госпожа-американка, по-прежнему коленопреклоненная, двинулась вперед и обняла-прижала к себе Полину. И коснулась губами ее шейки, волос, ушка. Коротко и... нежно.
В смысле, сами поцелуи были именно таковы - нежные, легкие и короткие, в одно касание. Как будто ее хозяйка то ли стеснялась того, что делала, то ли торопилась куда-то. То ли находилась в растерянности. В полной растерянности.
А вот объятие ее... Оно было аккуратным и очень крепким, в две руки и в обхват. Казалось, что госпожа ее так обозначает в отношении своей компаньонки: «Мое!» А может быть и не казалось...
- Почему ты... не ударила меня? – спросила госпожа Фэйрфакс. Спросила тихо и с запинкой.
- А я... не обязана, - девушка тоже допустила осечку в середине фразы. В точности так же, ка и ее госпожа. Просто у Полины перехватило дыхание спазмом, и она с трудом выдохнула эти слова. Потому и прозвучали они резко, почти что с дерзостью.
- Не обязана... объяснять? – кажется, госпожа в этот самый раз вовсе не склонна была предъявлять ей претензии. Сам вопрос был высказан мягко и в предположительном тоне.
Перед тем, как ответить на этот вопрос, Полина открыла глаза свои – без разрешения, ну так она и закрыла их, вовсе не спрашивая мнения своей хозяйки! И еще, прежде чем дать затребованные у нее объяснения, она усмехнулась – коротко и чуть слышно, но достаточно эффектно!
- Не обязана делать в точности так, как ты, - Полина даже позволила себе добавить в голос свой пару ноток укоризненного тона. – Да, я захотела поступить по-своему. Но это мое право! И вообще... мало ли, что ты мне разрешила! Не все же глупости твои я обязана повторять! А если уж и это тебя обидело... То накажи меня так, как сочтешь нужным. Я готова.
- Сумасшедшая девчонка! – госпожа Фэйрфакс отстранила ее от себя с этими словами. А потом, глядя на нее чуточку сверху, сообразно росту, покачала головою. Как бы укоризненно.
- Ну почему ты позволяешь мне вытворять с тобою такие вещи? – спросила она. – Отчего допускаешь, чтобы я делала такие глупости?
- Потому, что люблю, - ответила Полина.
Ее госпожа, как ни странно, вовсе не обрадовалась такому заявлению своей компаньонки. Миссис Фэйрфакс снова вздохнула, опустила очи долу, потом убрала руки с плеч своей подвластной. Легко встала-поднялась, снова протянула руку Полине и подняла девушку вслед за собою одним сильным движением. И снова обняла компаньонку, сделав при этом движение руками по задней части ее тела, от лопаток сверху вниз и обратно до талии. Там и остановилась, исполнив при этом странное «пробегающее» движение пальцами, от которого по всему телу девушки пробежала этакая волна «сладких мурашек». Совершенно непривычные ощущения!
- Иногда я думаю, что неплохо было бы спустить с тебя шкуру, - заявила она адресату ласки своей на ушко, самым скептическим тоном. – Выстегать тебя... крепче, чем я когда-то лупцевала бедняжку Дуняшу! Всыпать тебе розог, жестоко, без жалости и снисхождения. Так, чтобы твоя ироничная речь сменилась бессвязным бормотанием... А лучше, чтобы ты только ревела и не могла вымолвить ни слова... кроме мольбы о пощаде... И чтобы ты потом минут пять была не в состоянии подняться, только дергалась бы и всхлипывала... Думаю, это могло бы отвадить тебя от этой... ответной любви ко мне. Если бы ты боялась меня... ты смогла бы меня покинуть. И я могла бы любить тебя... на расстоянии. Не мучая моими глупостями каждый день.
- Зачем же дело встало? – каким-то... чрезмерно спокойным, почти что безразличным тоном поинтересовалась Полина. – Розги и скамейка в твоей малой библиотеке. Возьми сейчас меня за ухо, выкрути его так, чтобы я заорала. Отведи меня туда, надавай пощечин. А дальше... сделай так, как хочешь.
- Вот это самое ухо? Выкрутить? Вот так?
Ее госпожа поймала губами край ушка своей компаньонки, прихватила его и как-то странно дернула. Вовсе не больно, а так, что девушка сразу же фыркнула от смеха.
Ее хозяйка на мгновение выпустила пойманное, потом снова настигла край уха Полины своими зубками, аккуратно прикусила – почти не больно, но заставив таки девушку воскликнуть негромкое «Ой!»! – и сразу же коснулась губами. Потом коротко ударила по прикушенному месту язычком и снова одарила пострадавшую часть тела своей компаньонки коротким поцелуем.
- Ну... вот, пожалуйста, - сказала она эдаким сконфуженным голосом, чуть отстранившись от своей компаньонки, но оставив, тем не менее, руки у нее на спине. – Твое ухо... Твое нежное ушко уже все красное от моих жестоких губ. Ты довольна?
- Да! – усмехнулась адресат ее обращения.
- С пощечинами... мы, кажется, уже выяснили чуть прежде того, - продолжила ее Старшая. – Получилось... не очень. Оказывается, я тоже... могу далеко не все. В отношении тебя.
- Спасибо! – искренне поблагодарила ее покорная раба. А потом кивнула и... на крайней стадии этого движения потянулась к руке своей хозяйки. Ну и, где-то на уровне локтя смогла ее настигнуть. Губами
- Остались не распробованными только...
Сказавши эту незавершенную фразу, госпожа Фэйрфакс замолчала и многозначительно посмотрела на свою подвластную. Явно ожидая ее реакции на невысказанное.
- Розги, - охотно закончила ее мысль девушка. Она подняла голову и посмотрела прямо в зеленые глаза своей госпожи. И даже позволила себе улыбку. Без страха. Почти.
- Ты... позволишь?
Миссис Фэйрфакс произнесла эту фразу, а потом... Еще более отстранилась, как бы в смущении, положив руки на плечи подвластной и задав тем самым иную, несколько более отдаленную дистанцию от нее. При этом госпожа-американка покраснела и потупила очи долу – вернее, посмотрела как-то вниз-и-сбоку - то ли на юбку своей визави, а то ли... представляя нечто... сзади и под одеждою
Полина... отозвалась-ответила далеко не сразу. Взяла короткую томительную паузу, за время которой ее Старшая успела заглянуть в лицо своей визави... почти что умоляющим взглядом.
«Ну?» - с тревогою вопрошали Зеленые глаза.
- Ты... хочешь сделать это... прямо сейчас?
Девушка дала сей ответ в форме вопроса совершенно спокойным голосом. И паузы в речи ее были вызваны скорее стеснением, чем испугом.
В этот раз паузу взяла сама госпожа-американка. Миссис Фэйрфакс сызнова опустила глаза, потом вздохнула, сжала губы, нервно облизнула их и посмотрела на девушку почти решительным взглядом. И даже, кажется, раскрыла рот, чтобы заявить нечто... утвердительное, как вдруг...
Зазвенел звонок, разрывая странную... ткань ирреальной реальности, которую эти двое успели соткать вокруг своего обиталища, отделив его, в ментальном смысле, от всего остального мира, замкнув это место на их интересы и желания, общие и взаимные. Но, оказывается, внешние обстоятельства – в виде друзей и врагов, всех, кто хочет видеть госпожу и ее рабыню, порознь или же сразу-и-обеих, для какой-либо пакости ради или же сугубо подарка для, не суть и не важно! – плевать хотели с высокой колокольни, а-ля «Ivan the Great Bell-Tower», на все их желания и интересы.
Обе поняли, что звонила, конечно же, Глафира. По вполне понятному и известному поводу. Как говорится, война - войной - в смысле, игра – игрою! - а обед-таки по расписанию!
Обе... посмотрели друг на друга... таким, понимающим взглядом и... расхохотались!
- Кажется, нам с тобою стоит, все-таки, переодеться в домашнее! – сказала, отсмеявшись, госпожа-американка. И добавила, усмехнувшись и подмигнув своей повеселевшей компаньонке:
- Идем, моя дорогая! Я полагаю, имеет смысл отведать шедевры русской кухни, прежде чем... потешить себя иными... русскими обычаями!
*Большинство проектов Л. О. ди Бартини так и не были воплощены, так сказать, в летающем виде. В то же время, считается, что он своими идеями помог реализации множества проектов советского авиапрома.
**Старое слово. Сейчас его перевели бы как нечто среднее между «контактер», «экстрасенс» и «глюконавт». Раньше было ближе к понятиям «медиум» и «сенситив».
*** Текст эпиграфа взят из статьи «Некоторые соотношения между физическими константами». Сама статья Р. О. ди Бартини была опубликована в ДАН СССР. Т.163. №4. 1965 С.861-864
В Сети утверждают, что история этой публикации, со слов одного маститого ученого, была такова: "Замечательный инженер Бартини с кем-то поспорил, что если академик Понтекорво порекомендует статью, то редакция ДАН опубликует даже откровенный наукообразный бред."
http://goldzub.narod.ru/humor.html
Взгляды современных ученых на историю публикации статьи Р. О. ди Бартини см. также здесь:
http://trv-science.ru/2008/09/30/neo...ncev-v-rossii/
В общем и целом, физики и математики официально числят теорию трехмерности времени как некую «шутку юмора». Впрочем, по этому вопросу есть и другие мнения :-)
****Избранная цитата из речей Глафиры Сергеевны
*****А вот это было подчеркнуто-выделено особенным образом!
******Автору этого текста иногда кажется, что нынешние публикации в Сети разных книг-рассказов на темы «непоймичего» :-) являются таким... условным аналогом «списков», своеобразного «неподцензурного самиздата» той далекой эпохи, когда и компьютеров-то не было... и в типографию пускали с дозволения особых государственных персонажей. Но это сугубо мнение самого Автора, и он, Автор, это свое мнение никому не навязывает!
*******Вопрос этот, кстати, является поводом для «холиваров» в Сети между энтузиастами-первооткрывателями (как правило, для себя любимых) разнообразных тайн, загадок и просто забавно-занятных фактов исторического рода!