От публикаторов:
Евгений Львович Марков (1835 – 1903), крупный бытописатель и просвещённый паломник к Святым местам, путешественник по родным просторам и просто вдумчивый беллетрист, создатель романов и очерков, посвящённых близкой ему русской жизни. Без его книг не обойдутся теперь самостоятельно мыслящие историки и краеведы, кому небезразлична прошедшая эпоха, изображенная в обстоятельных дневниковых записях и размышлениях зоркого и отзывчивого человека.
Мы предлагаем нашим читателям фрагменты из книги Е.Л. Маркова «Путешествие на Восток», Том второй: «Путешествие по Святой Земле. Иерусалим и Палестина, Самария, Галилея и берега Малой Азии», выпущенной в свет в 1891 г. (523 с.). В этой публикации рассказывается о посещении писателем Вифлеема - колыбели Христа, Назарета - города Святой Девы и священной для христиан реки Иордан.
Перечень печатных изданий Евгения Львовича Маркова читатели найдут на страницах нашего Библио-Бюро.
А.Н. Стрижев, М.А. Бирюкова.
КУПЕЛЬ ИОРДАНСКАЯ
Зимнее и летнее ложе Иордана. - Река чудес. - Исторический брод Вет-Фавара. - Водокрещение Иорданское в древности и теперь. - Бедуины у Иордана. - Купанье в святой реке. - Значение воды на востоке. - Скит Иоанна Предтечи. - Погоня за коровой. - Тель-Дельджуль, Галгал Библии.
Вот мы опять на седле, опять терпеливо топчем копытами усталых коней безотрадную пустыню Содомскую...
Вдали, на той самой песчаной равнине, по которой мы только что пробирались к Мертвому морю, вдруг замелькали, словно веселые яркие цветки среди прискучившегося однообразия желтых полей, - разноцветные одежды быстро двигавшихся всадников. Это были наши итальянцы: они порядком припоздали и теперь, по-видимому, торопили своих коней...
*
Иордан открылся нам скоро с высоты пологого бугра, в глубокой и узкой низине...
Густая зелень деревьев до-верху заполнила тесную расселину его извилистого русла, и сквозь эту чащу издали совсем не видно самое течение Иордана.
Он вьется зеленою змеею между пустынных холмов своего берега, далеко направо и налево, куда только хватает глаз; желтые бесплодные бугры то и дело заслоняют его, словно заставляют его проваливаться сквозь землю и только в промежутках их он зеленеет курчавыми шапками своих деревьев, будто опять вынырнув из утробы земной...
Всякая жизнь, вода, растенье, животное - поневоле прячется и притаивается в своих глубоких норах, здесь, среди мертвящих объятий отовсюду надвинувшей горячей пустыни.
Шакалы, газели и кабаны населяют эту прибрежную поросль Иордана, куда к ним нередко еще заглядывает из дебрей и грозный барс.
Лев, царь пустыни, не держится так близко от человека и теперь уже отодвинул пределы своих царственных охот за Иорданские берега, в безлюдные степи Аравии.
Здесь, в Иорданских чащах, он гнездился во множестве не только во времена Давида, Илии или Иеремии, но даже и в средние века.
Христианские отшельники палестинских дебрей еще встречали его, как своего обычного хозяина, и в житиях этих подвижников пустыни лев всегда играет какую-нибудь роль...
Св. Савва выгоняет льва из пещеры, в которой устраивает свою келью. Св. Зосиме лев копает могилу для погребения обретенного им тела Марии Египетской...
Иордан имеет собственно два ложа: одно - широкое каменистое, полное валунов и рытвин, ложе его бурного зимнего разлива, другое - в середине и в глубине первого, обычное летнее русло его, полное зелени и влаги, которым мы теперь любуемся... Иордан уже успел вобрать свои воды в это скромное нижнее русло, и мы спускаемся теперь к нему, так сказать, по двум порогам...
Теперь уже видна нам не одна зеленая долина его, но и его серебром сверкающие быстрые струи...
«Лукаво же вельми и быстро тече», - выражался о Иордане своим наивным языком игумен Даниил, первый паломник русский.
Зеленые берега Иордана и прохлада его влажного дыхания до того радостны сердцу путешественника, перебравшегося через сухие знойные россыпи пустыни, что без труда поймешь - почему эта река остается священной для людей в течение тысячелетий.
Это оазис жизни среди царства смерти. После безлюдия, бесплодия, унылого однообразия, вдруг свежая тень леса, веселое журчание струй, движение и голоса живой жизни...
Чувство внезапного воскресения в свой родной и дорогой человеческий мир сладкими замираниями охватывает душу странника, когда он оставляет за собою мертвые пустыни и вступает в священные кущи реки библейской.
*
Мы подъехали как раз к знаменитому историческому броду Веф-Фегор, через который Иисус Навин перевел племена израильские из страны моавитян в землю Ханаанскую.
Это река чудес для всех веков и народов. Тут и небо, и земля, и вода - полны чудесами - свидетельствуют о них.
Перед нами, сейчас за этими густыми камышами и древесными чащами узенькой Иорданской долины, стелятся опять такие же бесплодные пустыри, такой же пояс голых скалистых холмов, а за ними такие же, только еще более высокие, горные кручи...
Это страна древних моавитян, это те исторические горы Фазга и Нево, с которых Моисей показывал народу божьему землю обетованную, остановясь на ее роковом пороге, которого ему не дано было переступить...
Там, среди этих туманных гор, что неподвижно купают теперь свои вершины в синем зное солнца, поднята к высям небесным никому неведомая пустынная могила великого израильского вождя.
«И остановился Израиль на равнинах Моава, при Иордане, против Иерихона», - повествует библейский летописец.
«Взойди на вершину Фазги и взгляни глазами твоими к морю и к северу, и к югу, и к востоку и посмотри глазами твоими потому, что ты не перейдешь за Иордан», - объявил Господь Моисею.
«И взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево, на вершину Фазги, что против Иерихона, и показал ему Господь всю землю до самого Дана.
И полуденную страну, и равнину долины Иерихона, города пальм, до Сигора».
«И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по слову Господню, и погребен на долине в земле Моавитской, против Веф-Фегора, и никто не знает места погребения его даже до сего дня», - с выразительной простотой и краткостью прибавляет летописец.
Илия, грозный пророк древности, отсюда восхищен был в колеснице огненной на небо своего Иеговы... Здесь пророк Елисей, ученик и наследник славы его, скрывавшийся в Галгалах, мантиею его разделил воды Иордана и прошел по суху в землю Моавитскую.
Здесь, среди вепрей и львов иорданской чащи, постился родоначальник христианского пустынножительства Предтеча Христов Иоанн; здесь громил он своими грозными обличениями «порождения ехидны», и здесь же разверзшееся небо свидетельствовало людям о возлюбленном Сыне Божием, принявшем крещение водою и духом из рук Крестителя.
Христос совершает свой сорокадневный пост и подвергается искушениям злого духа тоже здесь, на неприступных обрывах горы Сарандарской, у подножия которой расстилается Иорданская долина...
Первые христиане, ревнители и подражатели пустынного жития Иоанна Предтечи, стремились к берегам Иордана к пропастям, среди которых скитался и молился Спаситель мира, и основывали в звериных пещерах, над головокружительными безднами, свои одинокая кельи, монастыри и лавры, процветавшие потом целые века, делавшиеся рассадниками и хранителями христианского благочестия.
Аввы, Харитоний, Евфимий, Феодосий, Савва, Зосима, Герасим и множество других высоких образцов иноческой жизни основали свои многолюдные обители сподвижников в ближайших окрестностях Иордана и даже прямо на берегах его...
В VI веке долина Иордана и Мертвого моря с прилегающими к ним ущельями кишела монастырями, скитами, иноками и отшельниками, как улей пчелами.
*
Мы остановились на самой живописной излучине Иордана, которую так любят выбирать художники для своих палестинских пейзажей. Зеленый полукруглый мыс мягкими очертаниями выступает с противоположного берега, купая свои ивы и олеандры в тенистых струях реки... Кучки арабов и стада овец всегда толпятся на этой приютной лужайке, неизменном месте отдыха караванов и пастухов. Через это она кажется еще живописнее, еще характернее.
Этой удобной переправы не минует никто, оттого-то брод Вет-Фавара, с глубочайшей давности сосредоточивал в себе всякие исторические и священные события...
Богомольцы со всех стран мира стекаются сюда, вот уже какой век, чтобы погрузиться в воде Иордана, в том самом месте, где крестился Христос, и очистить грехи свои святыми струями, обмывавшими когда-то ноги Спасителя...
На праздник Богоявления Господня собираются сюда целые караваны богомольцев с священниками, иконами и хоругвями. В прежнее время, когда опасность бедуинских разбоев была гораздо больше, сам паша нередко провожал поклонников, во главе вооруженного отряда, за приличную денежную дань. Да и теперь приходится провожать толпу консулам и их кавасам.
Множество русских поклонников отправляются на Иордан и после Пасхи, перед возвращением на родину. Обмыться в водах Иордана считается последним, заключительным актом палестинского паломничества. Многие одеваются в белые одежды, как младенцы во время крещения. Эти одежды свято сберегаются потом для гробового савана, чтобы предстать чистыми перед лицо Божие. Священники и народ погружаются в воду, с торжественным пением «Во Иордане крещающуся тебе Господи», бесчисленные кувшинчики, бутылки и кружки наполняются водою святой реки, и всякий радостно спешит унести на далекую родину свою драгоценную ношу, вместе с ветками иорданских ив и олеандров...
Интересно описание иорданского водокрещения, сделанное еще в ХII веке игуменом Даниилом: «Видехом благодать Божию, приходящую на воду Иорданскую, и множество народа без числа тогда приходит к воде и в ту нощь бывает пение изрядно и свещи горят без числа: в полунощи же бывает крещение водой. Дух святый сходит на воды Иорданские, достойни же человеци видят добрии, а вси народы не видят, но токмо радость и веселие всякому человеку бывает. Егда рекут: во Иордане крещающуся ти Господи, - тогда вси людие вскочат в воду крестящись в полунощи во Иорданстей реке, яко-же Христос в полунощи крестился есть».
В древние времена, при Византийских Императорах, берега Иордана на месте крещения Господня были обделаны в мраморные террасы со ступенями, и посредине реки был водружен большой крест. На каменном престоле, под этим крестом, среди самых струй Иордана происходила божественная служба.
Дикий камень посредине реки еще не очень давно служил престолом для поклонников, но теперь его и следа нет, а о мраморе и кресте давным-давно стерлись даже всякие воспоминания.
Мы не застали на Иордане шатров богомольцев. Но стада арабов обложили оба берега, и арабские пастухи в своих живописных библейских костюмах, с библейскими посохами в руках, хотя уже не с библейскими длинными ружьями за плечом, отдыхали на зеленых полянах под сенью деревьев...
Другие совсем голые, как мать родила их на свет, осторожно брели в брод, подгоняя громкими пронзительными криками бесшумно переплывавших на ту сторону овец.
Всадники, загорелые как красная медь, в своих развевающихся абайях, тоже вооруженные, поили, не слезая с седел, своих потных коней, по брюхо въехав в речку. Эти, очевидно, не думали останавливаться здесь, и переправлялись через реку куда-нибудь дальше, не обращая внимания на полдневный зной.
Арабы почитают Иордан такою же священною рекою, как и евреи и христиане, и нередко собираются сюда праздновать свои праздники шумным пиршеством по два и по три дня сряду.
Наш проводник-араб не совсем доверчиво и не совсем покойно оглядывал эту слишком уже шумную и слишком многолюдную толпу своих земляков и по-видимому все еще не решался слезать с коня... Вот он пошептался что-то с другим своим товарищем, и оба озабоченно оглянулись на пустыню, кажется, интересуясь узнать, не подъезжают ли итальянцы с своими провожатыми. Мы, конечно тоже не торопились спешиваться, выжидая, что сделают наши охранители. Наконец провожатый наш подъехал медленным шагом к группе пастухов и стал перебрасываться с ними какими-то отрывочными речами... Они отвечали как-то нехотя, не глядя на него, еще более односложными звуками, едва процеживая их сквозь свои белые зубы...
Еще раз внимательно оглядел наш араб дорогу, по которой мы приехали, и словно с сожалением медленно стал слезать с коня, отодвинувшись однако подальше от пастухов и не отходя ни на шаг от коней.
Вот мы и на зеленой траве, под тенью старого дерева, над самым обрывом Иордана.
Мы забыли об окружавших нас бедуинских всадниках и бедуинских пастухах, и в своей детской радости, что наконец можем окунуться в освежающие струи реки, в своем торжестве паломников, наконец узревших собственными очами и осязающих собственными перстами священное место евангельских великих событий, беспечно растянули на ковре свои утомленные члены, всеми жилками своими впивая влажную прохладу лесной сени.
Якуб торопливо устанавливал около нас обычные закуски и пития, готовясь тоже поскорей растянуться на траве.
Но прежде всякой еды неудержимо хотелось выкупаться. Как ни трудно было устроить на таком тесном пространстве, не удаляясь на опасное расстояние от нашей стоянки, два купанья, мужское и женское, однако, необходимо было уступить настоянию жены, во что бы то ни стало желавшей погрузиться в священные волны Иордана, и мы ухитрились выбрать ей местечко за кустами, подальше от подозрительного соседства пастухов, хотя поневоле открытое лицезрению бедуинов того берега... Но ведь бедуина, как его верблюда, как его коня, в сущности можно и не считать за кавалера, да и купальный наряд европейской дамы такие кавалеры могут искренно счесть за самый гостиный, после широких распашных рубах, в которых их собственные бронзовые дамы жнут пшеницу на своих полях, рядом с своими кавалерами.
Когда я по русскому обычаю прыгнул перекрестясь с крутого берега в быстрые волны Иордана и уже встряхнул руками, чтобы в размашку плыть на ту сторону, проводники арабы пришли в ужас и подняли такой крик, что я невольно оглянулся и остановился.
- Туда нельзя, туда нельзя! как можно? - переводил мне - еще более растерявшийся Якуб. - Туда никто не плавает, вода очень быстра, унесет!..
Я смеялся над пугливым воображением арабов, так плохо ценящих русскую силу, и уверял их, что переплыву без малейшего труда и опасности, но они так гневно и серьезно стояли на своем, что поколебали мою решимость и я, скрепя сердце, удовольствовался плаванием около своего берега. Я сообразил потом, что быстрота реки была только пустой предлог, а что охранители мои, отлично знавшие обычаи и нравы своего брата-араба, просто-напросто боялись, чтобы на том берегу меня не подхватили и не увлекли в свои Моавитские горы, как нового Иосифа, Амалектянские купцы, те черномазые всадники в белых плащах, что поили на живописном мысу Иордана своих взмыленных скакунов. Как бы то ни было, а я с невыразимым наслаждением остывал в Иорданских струях, словно горячий утюг, погруженный в холодную воду. Липкая патока асфальтового рассола отмылась без следа, и я выскочил из воды совсем новенький и бодрый.
Я помог жене выкарабкаться на крутой берег, и она еще не вполне окончила свой дорожный туалет, как зазвенели подковы лошадей, и наши три итальянца в сопровождении трех арабов разом вдруг появились на полянке берега, где мы отдыхали...
Пока мы обменивались приветствиями и угощали приезжих своим завтраком, арабы их раскидывали им комфортабельные походные палатки и расстилали по траве многочисленные ковры...
Юные потомки римлян совершали свое путешествие с удобствами и даже некоторою роскошью, подобающей изнеженному Риму, - но вовсе не подходившею, по моим скифским вкусам, к палестинскому паломничеству.
*
Мы порядочно-таки отдохнули в кущах святой реки. Овцы и бараны стихли наконец под влиянием неподвижного полдневного зноя, и дремали в мирном забытии, обложив собою, как осаждающие полчища, оба берега... Бедуинские всадники исчезли неведомо где, голоса смолкли, и во всей природе словно наступил какой-то сладостно-томительный кейф... Только мелькавшие у наших ног быстрины Иордана, кружась около берега, тихо шуршали его камышами и опущенными в воду ветвями, напевая нам какую-то таинственную убаюкивающую песнь...
Разгоняемые шумной обстановкой, в которой мы захватили берега Иордана, и не удовлетворенной еще жаждой прохлады и отдыха, всплывали теперь в успокоившемся сердце, под обаянием все охватившей тишины, тихие серьёзные мысли, поэтические вспоминания былого.
Никогда, как теперь, после мучительного зноя пустыни, нигде как здесь в возрождающих струях Иордана, не понимал я того глубокого и священного значенья «омовенья», которое с ветхозаветной древности придается ему жителями горячего востока.
Я понял теперь, не только разумом, но и организмом, почему вода действительно святая вода, почему люди поклоняются «святым источникам», почему христиане крестят в воде в новую жизнь своих младенцев, а магометанин водою же исполняет свои намазы и утром, и днем, и вечером, в далеком пути и среди спешных своих дел; почему в странах востока, первый подвиг благочестия, память которого увековечивается мраморными скрижалями, - это вырыть колодезь, устроить фонтан для утоления жажды, для омовения тела странников.
Великие умы древности, прокладывавшие через дебри невежества и духовной тьмы первые тропы истины, воздвигавшие с трудом и борьбою первые основные вехи по пути будущей гражданственности, вводили здравые обычаи, честные отношения, полезные общественные меры в бессознательные массы под формою божественных, то есть, всем обязательных предписаний. И кто знает людей востока, вечно пыльного араба Азии, грязного феллаха Египта, потного и неподвижного турка, тот признает, что намаз, ежедневное многократное омовение всех частей тела, действительно должен был лечь краеугольным камнем всякой религии востока, почему и Магомет должен был основать на этом древнем и повсеместном священном обычае востока свою новую религию. Моисеев закон об очищении существовал неизмеримо ранее Магометова намаза, но и он, наверное, не был первым. Одно перечисление в Библии тех нечистот, от которых закон Моисеев приказывал очищаться и предохраняться еврею, показывает, какая нечистоплотность и распущенность привычек царствовала в восточных народах того времени, и до какой степени необходим был подобный закон.
*
От Иордана необходимо было заехать в скит Иоанна Предтечи, «Деир-Мар-Югана». Этот крошечный монастырек, только что возобновленный патриархом Никодимом из обширных равнин знаменитой древней лавры, стоит, так сказать, на краю первого порога Иорданской долины, на том рубеже, до которого уже не достигает зимний разлив реки. Поэтому не без основания считается, что он стоит над самым Иорданом.
Жара стала уже невыносимая, и короткое расстояние нам показалось очень длинным.
Скит Предтечи смотрит настоящей крепостью, с зубчатыми стенами, с крепкими воротами, с высоко поднятыми редкими окнами... Недаром он прозывается у арабов «Каср-ель-Егуди», т.е. «замок евреев». Вероятно, в дни Израиля была тут иудейская крепостца. Он весь обсыпан развалинами и осыпями.
И сам он белый как мел, и всё кругом бело. И куда ни ступишь, отовсюду облака белой известковой пыли. В палестинский полдень эта ослепительная белизна и эта белая разъедающая глаза пыль просто невыносимы.
Соседние холмы и обрывы все источены пещерами. Это остатки келий древних отшельников, населявших когда-то пустыню.
Даниил игумен, ходивший по святым местам в XII веке, когда Палестиною владели короли-крестоносцы, застал еще в Иорданской долине и в окрестностях Мертвого моря много уцелевших монастырей; в обители Феодосия еще сохранялись мощи основателя; при устье Иордана стоял большой укрепленный монастырь Божией Матери; по соседству был другой монастырь - Иоанна Златоуста, которых теперь мы уже не видели и развалин. Монастыри святого Герасима и Иоанна Предтечи тоже были целы во времена Даниила.
Другой из старых паломников наших, инок Зосима, диакон Сергиево-Троицкой лавры, посетил в 1420 году монастырь Предтечи; он видел еще здесь мощи святого Зосимы, причащавшего иорданскую подвижницу Марию Египетскую... «и ходил по безднам, где спасалась она». Монастырь святого Герасима был однако пуст при нем.
Посетил оба эти монастыря и Трифон Коробейников, посланец Грозного Царя русского. Но при Арсении Суханове, который ходил в Палестину в 1649 году, и монастырь Предтечи, и монастырь Герасима уже лежали в развалинах.
Мы въехали в отворенные ворота скита, но ни кто не выходил на наш крик... Наконец-то араб-проводник розыскал где-то в прохладной пещерке заспанного старца-грека, с весьма смышленною и вовсе не монашескою физиономией. Это был иеросхимонах Симеон, главный хозяин обители. Он говорил довольно сносно по-русски и старался принять нас как мог радушнее. Разумеется, прежде всего потребовался самоварчик, который здесь в Палестине завоевал себе такое же право гражданства, как и на православной Руси. Русский мужик-богомолец вообще сумел привить к Палестине много своего, свой язык, свой самоварчик, свой гривенник и свою рублевую бумажку, которых не берут нигде в других странах, но которые в Яффе, Иерусалиме и Назарете обращаются так же легко, как в Калуге и Саратове.
Напившись с великим удовольствием чайку, мы осмотрели старую нижнюю церковь, с темными сводами, уцелевшую еще со времен царицы Елены, и новую, которую отстраивает на средства патриархии Иерусалимский патриарх.
Тут видели мы множество мозаиковых и мраморных обломков, остатков прежнего великолепия греческих и крестоноских времен - и много гробов, наполненных неведомыми костями... Каждый день из мусора развалин откапывается какая-нибудь новая археологическая редкость, какой-нибудь новый след старой монастырской жизни. Но работы, за недостатком средств, идут слишком медленно, и трудно предвидеть, когда этот древний монастырь, основанный на месте пещеры Иоанна Крестителя, над самым местом крещения Господня, дождется полного своего возрождения.
*
Ехать становилось все жарче, все труднее. Мы теперь держали прямо на Иерихон, кратчайшею дорогою, оставив Мертвое море влево. Оно сверкало оттуда каким-то металлическим ослепительным зеркалом, уже не голубое, а бело-огненное, как жарко раскаленная сталь.
Сначала такая же безотрадная, бесплодная, безжизненная пустыня известковых и песчаных холмов, глинистых буераков, потом ближе к Иерихону все чаще попадаются русла иссохших потоков, заросшие густыми плавнями, и болотистые лужи, оставшиеся от зимних дождей и разливов.
Нельзя сомневаться, что эта страна была когда-то, да и теперь могла бы быть плодородною и цветущею.
На половине дороги оба араба наши вдруг опрометью поскакали куда-то влево. Смотрим, какой-то бедуин ловко и торопливо подгоняет с своего седла маленькую горскую корову.
Увидав погоню, он участил удары нагайки и стал вместе с коровою забирать влево к ближайшим плавням. Но наши джигиты, видно, тоже были травленые волки, потому что гнали его по всем правилам охоты, ловко отрезая отовсюду, куда ему хотелось улизнуть.
Бедуин, очевидно, украл корову у соседних пастухов, и наши воины, возмущенные такою несправедливостью, вероятно, хотели восстановить оскорбленное правосудие, заставив вора поделиться с ними добычею.
Травля эта до такой степени увлекла их, что они мало-помалу совсем скрылись из наших глаз так, что мы остались среди пустыни Иорданской одни с нашим Якубом, внушавшим мне очень мало надежды в случае какого-нибудь неприятного сюрприза со стороны кочующих здесь моавитских разбойников.
Только перед самым Иерихоном охранители наши появились опять вблизи нас, торжественно гоня перед собою отбитую корову; неудачный же похититель ее предпочел удрать к безопасным берегам Соленого моря.
*
Не доезжая версты две до Иерихона, араб остановил нас около кучи камней, приосененных старою ивою. - «Тель-Дель-джуль!» - важно проговорил он, указывая на камни и что-то объясняя по-арабски.
Из смутного перевода Якуба мы, наконец, уразумели, что это должен быть библейский «Галгал» - место первого стана израильского в земле Ханаанской, место 12-ти камней, воздвигнутых Иисусом Навином, по числу колен Израилевых в память перехода через Иордан.
«И вышел народ из Иордана в десятый день первого месяца и поставил стан в Галгале, с восточной стороны Иерихона, и 12-ть камней, которые взяли они из Иордана, Иисус поставил в Галгале», - повествует Библия.
Игумен Даниил видел еще эти 12-ть камней, хранящимися как святыня в монастыре святого Архангела Михаила, близь Иерусалима.
От Тель-Джель-Джуля древний Иерихон был виден как на ладони, как видна нам теперь деревушка Риха. Его грандиозные развалины, теперь уже почти не существующие, чудятся воображению по склонам холмов, прилегающих к скалистым обрывам гор Иудейских.
Даже черные пасти пещер Сарандаря или Карантеля, горы «Сорокадневного поста Христова», приосеняющей Иерихон с своей заоблачной высоты, хорошо заметны отсюда.
Вот мы уже и среди черных шатров иерихонских бедуинов; направо и налево лепятся их грязные лачуги из земли и навозу, их гуменные токи для пшеницы, обнесенные кучами колючего держи-дерева.
Вот и величественное здание русских построек - желанный конец наших страданий.
(Евгений Марков. Путешествие по Святой Земле. (Иерусалим и Палестина, Самария, Галилея и берега Малой Азии). СПб.: тип. М.М. Стасюлевича. 1891. С. 233 - 247).
Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова.