Смерч исторический роман

               
                Анатолий Лабунский




               

                С  М  Е  Р  Ч


                исторический роман
               




















                Кишинев
                2018



               
                Если Бог действительно существует,
               
                ему следовало бы удалиться.               
               
                Мы его не заслужили.
               
                Анатолий Бырса.












Нет ничего позорнее, чем подгонять историю под красивые псевдопатриотические схемы, чем сегодня с удовольствием тешатся ангажированные «историки» в угоду своим политическим предпочтениям. Они лгут, не краснея, создавая все новые «ремейки» об исторической принадлежности территорий различных государств, о национально- освободительных войнах, о знаменитых исторических персонажах до неузнаваемости искажая не только ценность их деяний, но и саму их биографию. Чаще всего попытки переписать историю совершаются на шумных митингах и основываются на бредовых выступлениях, проплаченных «лидеров-глашатаев», сознательно игнорирующих закон, требующий вести поиск фактологического материала в отношении тех или иных исторических событий не на площади, а исключительно в архивах.

Как часто исторические факты загоняются в рамки политической целесообразности.
Например, кровавый период Хмельниччины (1647 – 1657 г.г.) пафосно называемый «национально-освободительным движением украинского народа», на деле носит все признаки ярого национализма выразившегося в геноциде поляк и евреев. Ведь, если отталкиваться от слова «ПРАВДА» в 1647 году еще не существовало никакого украинского народа, а Хмельницкий, и его казаки называли себя "русинами" и "православными", хоть, если честно, то и на это им было наплевать.

К сожалению, зачастую, даже архивные материалы спорят друг с другом. Иногда разные источники, освещая одно и тоже событие называют героев разными именами, приводят совершенно различные данные по поводу их возраста или места действия. Однако
знакомство с летописями Самовидца и казацкого летописца Самуила Величко, трудами польского писателя и эссеиста Самуила Твардовского, дневниками польского историка Шимона Окольского, еврейского историка Натана Гановера и многих других позволяют сформировать собственное мнение о причинах и последствиях кружившего над обширной территорией Восточной Европы КРОВАВОГО СМЕРЧА, количество жертв которого сравнимо разве что с эпидемией чумы 1653 года.

Как часто «великие» решения приносят трагический результат.  Чем авторитетней орган принявший подобное решение, тем шире поле поражения, тем больше народу пострадает от него.

 В конце пятнадцатого века Ватикан приняв «святейшее решение» о гонении на иудеев, убедил правителей Испании, Франции и Великобритании изгнать их из своих стран. Не стоит удивляться такому решению, ибо всю свою историю иудеи вынуждены шествовать по дороге насилия, грабежей, погромов и изгнаний. Некоторые страны Европы, когда заканчивались деньги, зазывали ранее изгнанных обратно. Не удивительно, что в четырнадцатом веке в бюджете Франции существовала строка «доходы от евреев».

Прозорливее всех оказались Голландия и Речь Посполитая , которые пригласили изгнанников переселиться на их землю.

 Голландцы стали крупнейшей морской империей благодаря евреям способным, как оказалось, не только к успешной торговле, но и пиратскому промыслу, что продемонстрировали захватывая испанские корабли, увозящие награбленное у индейцев Америки золото, щедро пополняя тем самым голландскую королевскую казну.

Польская шляхта и литовские магнаты приспособили евреев к ведению хозяйства на огромной территории своего государства отдав им в аренду не только поместья и усадьбы, но и целые поселения. Новоприбывшие предоставили финансирование крупных проектов Речи Посполитой, таких как создание новых предприятий, развитие сельского хозяйства и обороны. В результате, на протяжении многих десятилетий Речь Посполитая была важнейшим источником самых необходимых продуктов питания для Западной Европы. О продовольственном изобилии на рынках Европы взахлеб писали Мишель де Монтень, и Франсуа Рабле…

В начале шестнадцатого века магнаты Речи Посполитой Иеремия Вешневецкий, Ян Потоцкий, и князь Станислав Конецпольский поселились в Малоросии, и сделали евреев своими доверенными лицами, позволив управлять имуществом, собирать налоги и следить за порядком.

Порядок восторжествовал.
Но слаб человек в грехе своем…
Классик украинской литературы Григорий Сковорода однажды написал:
           …Кожному рот дере ложка суха,
           Хто э на свiтi щоб був без грiха? ...

Трудно представить сборщика налогов, который бы тайком не попробовал завысить норму налогообложения или честно отдал все собранные средства своему хозяину. В большинстве своем арендаторы так себя и вели. В результате поляки богатели, евреи тоже были не в накладе. Довольны были все кроме налогоплательщиков, чье недовольство росло иногда перехлестывая через край. Масла в огонь подлило подписание Брестской унии, по которой православная церковь переходила под юрисдикцию Римско-католической церкви. Начались бунты, которые быстро и кроваво подавлялись. Эти вспышки народного гнева напоминали мощные, но короткие порывы ветра перед грозой. А гроза назрела. За тяжелыми тучами, обложившими политический небосвод, угадывался смертоносный смерч способный сокрушить все на своем непредсказуемом пути. На напрягшемся, наэлектризованном небосклоне все было готово к взрыву, не хватало только небольшой искры способной запустить необратимый процесс.
Искра появилась самым неожиданным образом.

               

            



               


                Глава 1                Б А Т Ь К О   Х М Е Л Ь


Неподалеку от города Чигирин, на хуторе Суботов, жил не тужил казачий сотник Зиновий Михайлович Хмель. Был счастлив в браке с любимой женой, куча детей скучать не давала. Былая военная карьера обеспечила ему безбедное существование, а должность чигиринского сотника придавала состоятельному помещику статус авторитетного чиновника.

Собственно говоря, это сейчас он жил не тужил, потому как ранее Зиновию пришлось многое испытать и многое пережить. Обучение в Иезуитском коллегиуме сначала в городе Ярославе, затем во Львове сделало из молодого шляхтича  прекрасно образованного человека. Его знания могли быть востребованы где угодно, однако Зиновий, будучи парнем с характером, решил делать военную карьеру и по стопам отца отправился За Пороги, туда где земная кора, вздыбившаяся миллионы лет назад, широким щитом преградила путь стремящемуся к югу Днепру, чей могучий поток, преодолев девять гранитных Порогов, вырвался на свободу и превратился в широкую свободную реку. Вот здесь в ЗаПорожье, из вольных казаков были созданы коронные (подчиняющиеся польской короне) реестровые полки, ставшие кордоном, охраняющим территорию Речи Посполитой от набегов крымских татар, шалящих в Дикой степи. На речных островах Запорожской Сечи помимо коронных войск быстро появились и вольные казачьи шайки.

Казачья вольница вдохновила молодого Зиновия, и его военная карьера пошла в гору.  Боевой характер сделал Хмеля любимцем гетмана Петра Сагайдачного, в результате чего он стал неизменным его спутником в боевых походах. При осаде поляками Смоленска, за спасение короля Владислава IV, которому грозил русский плен, молодой Хмель получил от него в награду золотую саблю. В это время Зиновию показалось что имя простолюдина его не украшает, поэтому величать его стали Богданом (данный Богом), да и фамилия зазвучала, на польский манер – Хмельницкий. Острый ум и достойное образование помогли Богдану занять со временем пост генерального писаря Войска Запорожского.
 Но не все гладко в жизни военного человека. Во время польско-турецкой войны в Молдавии, в битве под Цецорой погиб отец Богдана чигиринский осадчий Михайло Хмель, а сам он попал в турецкий плен. Турецкая неволя не прошла для казака понапрасну. За два года ему удалось не только выучить турецкий и татарский языки, но завязать некоторые связи. Вернулся Богдан на родину благодаря выкупившей его матери.

Боевые заслуги принесли Богдану уряд сотника чигиринского, а обильные военные трофеи сделали его зажиточным владельцем хутора Субботов под Чигирином.
Хуторская жизнь Богдану нравилась. Тучные стада, обильно-урожайные посевы, пасеки делали его жизнь размеренной и спокойной обещая безбедную старость. Лицезреть семерых своих детей, четырех мальчиков и троих девочек было значительно приятней чем командовать полками не всегда трезвых казаков.

Единственным, что омрачало сытую жизнь помещика, была болезнь жены Анны. Да, именно омрачало. Анна была Богдану верной женой, хорошей и заботливой матерью его детям, а также энергичной помощницей в хозяйских делах, однако, двадцать лет супружества, военные походы, турецкий плен сделали свое дело. Страсть, любовь, острота ощущений притупились настолько, что сосуществование супругов превратилось в скучное сожительство.

Когда здоровье Анны заметно ухудшилось, в доме Хмельницкого появилась Гелена Чаплинская. Осиротевшая, хорошо воспитанная польская панночка, знатного происхождения взяла на себя уход за домом и многочисленными детьми.

Для знакомства, в покои где лежала больная супруга, Елену Богдан привел сам.
- Знакомься Ганнуся, это пани Елена. Она будет заниматься нашими детьми, да и хозяйством вообще. Образование и происхождение ей позволяют. Словом, пока ты болеешь она будет выполнять твои обязанности.

Увидев красивую, молодую женщину, Анна поняла, что в её доме появилась соперница. Хорошо зная характер мужа и то, что болезнь ей уже не победить, протестовать она не осмелилась, но неужели женщина, перед которой вдруг возникает подобная проблема сможет молча проглотить обиду?

- Мои обязанности? Все?
Уловив грустную иронию в словах супруги, Богдан хмуро стрельнул взглядом:
- Посмотрим на её способности.
А способности у шляхетной пани, которую на хуторе стали почему-то звать Степной Еленой, оказались незаурядными. Властный характер, помноженный на шляхетный гонор, позволили быстро прибрать к рукам не малое хозяйство, и подчинить себе весь хутор. Чем больше расцветал Субботов, тем хуже становилось Анне.

Однажды слабеющая Анна попросила позвать Елену.
- Помирать я буду, Гелена, - может для того, чтобы напомнить о существующем между ними различии, Богданова жена продолжала звать Елену польским именем. – Отсобороваться бы мне…
- Что-то рано вы засобирались, - Елена с сочувствием посмотрела на больную. – Ещё поживем…

- Не дури меня, - тяжело дыша Анна попыталась улыбнуться. – Вон… пришла уже… Стоит за портьерой… только коса торчит.
Елена в испуге повернулась к окну и осенила себя крестом:
- Свят, свят… Не пугайте вы меня.
- Да чего уж тебе бояться… У тебя все будет хорошо. А мне… мне позови священника.

…Последняя исповедь много времени не заняла. А в чем надо было исповедоваться Анне Сомко, жене мало кому известного сотника? В том, что была верной женой, что больше жизни любила своих детей, в том, что всю жизнь свою занималась хозяйством да ждала из походов и плена своего мужа? Или в том, что за всю свою жизнь грехов скопить не смогла даже на то, чтобы исповедаться?

Священник смазал елеем бледно-желтый лоб, тонкие, морщинистые ладони Анны и пробубнил: «Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да поможет тебе Господь благодатью Святого Духа и, избавив тебя от грехов, да спасет тебя и милостиво облегчит твои страдания».  За тем, совершив обряд причастия, он удалился.
Вечером, после каких-то своих дел на хутор вернулся Богдан. Узнав о визите священника, он зашел к Анне.

- Что же ты, Ганнуся, детей пугаешь? Рано, рано ты попа в дом кличешь.
- Нет, Зиновий, не в попах дело, - мужа Анна называла так, как его звали двадцать лет назад, когда они венчались. – Поп всегда успеет молитву прочитать. Важно, чтобы я не опоздала.

- Никогда я не слыхивал, чтобы кто-то опоздал к Богу.
- Зря ты шуткуешь. Не в том наше опоздание. Просто покаянные слова надо говорить вовремя. А то ведь их могут и не услышать… А я вот соборовалась и на душе покой, - Анна с грустью смотрела на мужа. – А ты по какой нужде пришел?

- Проведать, поговорить, - Богдан погладил восковую руку супруги.
- Ну, с божьей помощью, поговорили… Иди… Мне одной надо… Иди.
Богдан посидел в раздумье минуту, встал и пошел к двери.
- Зиновий, - тихий голос супруги остановил его. -  Уж ты своей домработнице не изменяй…

Что хотела сказать умирающая женщина, которая всю жизнь любила этого человека, была ему верной женой? Хотела пожелать своему пожилому супругу счастья с молодой, красивой полячкой? Вряд ли… А может хотела предупредить, что шляхетная пани не принесет себя в жертву ради благополучия семьи, как это сделала она? А может…
В тихой задумчивости, минуту постояв у двери, Богдан вышел.
Через какое-то время, Анна услышала, как где-то в большом доме зазвучала лютня.

                х х х

Процветающее хозяйство Хмельницкого вызывало зависть у многих. Немало магнатов и шляхтичей были не прочь завладеть этим лакомым куском. Одним из них был однофамилец Елены, Даниэль Чаплинской -- чигиринский подстароста, прибывший в Малороссию из Литвы.

Как это бывает у людей малодушных и трусливых, основным чувством, подавляющим все остальные у Даниэля была зависть. Весьма тщеславный и гордый шляхтич, не мог взять в толк, как это Хмельницкий, человек не знатного происхождения, сумел по жизни подняться так высоко – стать по сути крупным помещиком, дослужиться до престижного полковничьего чина, получить известность у польского короля. Черная зависть съедала желчного шляхтича толкая на безрассудные поступки.

Однажды в отсутствие Богдана, Даниэль Чаплинский заехал в имение Хмельницкого, очень возможно, что для того, чтобы рассмотреть лакомый кусок поближе. Когда Даниэль подъехал к парадному, из окна второго этажа Елена видела, как легко он спрыгнул с седла и бросив повод своему стременному, сказал ему что-то по-польски. «Шляхтич», подумала Гелена… Это уже вызывало определенный интерес. 

К этому времени Елена уже сумела занять свое место в сердце Богдана, но законная супруга Хмельницкого, к сожалению, была еще жива, и чигиринскому сотнику приходилось терпеливо ждать, утешаясь надеждой на более или менее быструю развязку.  А вот Елене перспектива бесконечного ожидания была мало интересна, поэтому, услышав от горничной что прибыл чигиринский подстароста, и больная Анна его принять не сможет она решила, что встретить высокого гостя надо во всеоружии и принялась поправлять прическу.

Пока «гофмейстер»  спустилась к Чаплинскому, подстароста прошелся по просторному холлу. Золоченые рамы больших картин, напольные подсвечники в виде голопузых арапчонков, изразцовый камин и пушистый ковер под широким, кривоногим столом привели завистливого шляхтича в исступление. Какой-то казак, какой-то холоп безродный жил в такой роскоши?! Это был удар по его шляхетской гордыне.

- Pana Bogdana nie ma w domu. Czym mog; s;u;y;? (Пана Богдана нет дома. Чем могу служить?)
То, что Даниэль Чаплинский увидел поворотясь, повергло его в ступор. Перед ним стояла молодая, удивительной красоты женщина, чьё одеяние и украшения говорили о её безупречном вкусе. В её глазах можно было утонуть, а обворожительная улыбка производила гипнотизирующее действие.

- Przepraszam, сzym mog; s;u;y;? (Простите, чем могу служить?) – Елена прекрасно видела какой эффект она произвела на посетителя своим появлением.
Очнувшийся чигиринский подстароста растерянно засуетился.
- Przepraszam, Ja przyjd; p;;niejw (Извините, я приду позже), - неловко поклонившись, Даниэль направился к двери.

- Mo;e co; przekaza; w;a;cicielowi? (Может что-то передать хозяину?) – ироничная улыбка не сходила с уст прекрасного «гофмейстера».
- Nie...nie.. nie warto si; martwi;. (Нет...Нет… не стоит беспокоиться.)

Гремя шпорами, Чаплинский выскочил не просторное крыльцо.
Молодая, но опытная сердцеедка стояла у окна и глядя как взволнованный чиновник, словно неумелый новобранец не может попасть ногой в стремя, улыбалась своим мыслям.

Возбужденный всем увиденным, Даниэль Чаплинский во весь опор скакал восвояси и строил самые фантастические планы, которые диктовала ему его неуемная, черная зависть. Одинокий вдовец, выдавший замуж свою дочь, не имеющий никаких препятствий к новому браку и продолжению рода по мужской линии, после посещения имения Хмельницкого кардинально сменил ориентиры. Конечно же, Богдана, этого зажравшегося сотника, этого возомнившего себя неизвестно кем холопа он должен раздавить, но главным его трофеем станет эта удивительная молодая пани.

После встречи с Еленой, Даниэль только о ней и думал, она являлась ему по ночам, он чувствовал, что его состояние близкое к помешательству. Тот факт, что Елена носила такую же, как и у него фамилию, Чаплинский считал если не божьим проведением, то как минимум знаком свыше.

И вот, вулкан страстей взорвался.
Улучив момент, когда Богдан уехал по делам, трусливый шляхтич, спрятавшись у себя в поместье, отправил отряд своих головорезов на разорение Субботова.
Захватив хутор, опьяненные безнаказанностью бандиты разнесли усадьбу, подожгли мельницы, разорив конюшни выгнали на поля всех коней, овец, быков, которые тут же вытоптали посевы. Разграбив имущество и хлебные запасы, уничтожив все, что можно было уничтожить, разбойники уехали увезя с собой Елену.

Хмельницкий был потрясен…
Властный чин, подстароста, представитель польского дворянского сословия, щеголяющий своей шляхетной честью – повел себя как бандит с большой дороги! Возмущение казацкого сотника было настолько великим, что во гневе Богдан отправился к Чаплинскому с требованием вернуть ему хутор и Елену. Напрасно сотник пытался взывать к шляхетскому благородству. Пьяный подстароста, праздновавший успешную акцию слушать взбешенного Богдана не стал.

- Ты зря сюда пришел. Думаешь чин сотника тебе дает право приходить к шляхтичу и выдвигать свои холопские требования? Сегодня ты сотник, завтра нет… - Даниэль налил себе полный фужер вина, - Завтра… завтра ты будешь убирать навоз. Твое место на конюшне…
Покачиваясь, с бокалом в руке, Чаплинский подбоченясь стоял у балюстрады высокого крыльца своего дома, возвышаясь над униженным Богданом.

Прошедший сквозь огонь многих сражений, не раз смотревший смерти в глаза, стоящий в окружении разбойников подстаросты, Богдан понимал, что сейчас он бессилен.
- Придёт время, и ты пожалеешь о всем что ты сделал, о всем что ты сказал…
- Ты мне угрожаешь? Червь! В подвал его!
Даниэль размахнулся и швырнул в лицо казаку бокал с вином.
Лицо и грудь Богдана окрасились в кровавый цвет…

Трудно сказать уговорила ли Елена Даниеля смилостивиться над поверженным сотником, или причиной освобождения стала смерть Анны умершей после заключения супруга, но через четыре дня Богдан был освобожден. Казак не сомневался, что кончину его жены ускорило разграбление хутора.

Возмущению сотника не было границ. Как и положено оскорбленному казаку, Богдан вызвал горделивого подстаросту на поединок. Зря он надеялся, что у трусливого подонка существовало понятие о чести. Прибыв к назначенному для поединка месту, жаждущий сатисфакции сотник нарвался на засаду, и с трудом отбился от разбойников Чаплинского.

В штурмах многих крепостей принимал участие чигиринский сотник, но он и представить себе не мог что крепость под названием «безразличное равнодушие», усиленная шляхетным презрением, окажется для него неприступной. Богдан обратился с просьбой к коронному гетману Конецпольскому с которым пребывал в турецком плену, но ответа не получил. Подал иск в суд – ему отказали. Прекращать поиски правды Богдан не собирался и отправился в Варшаву. Как же был удивлен Хмельницкий, когда придя в сенат он увидел там своего врага чигиринского подстаросту Чаплинского.

Оба предстали перед сенаторами как перед судьями.
- Вельмишановный сенат. Панове… я сотник реестрового Чигиринского казачьего полка Войска Запорожского, многие годы воевал под знаменами Речи Посполитой. Вот эту саблю я получил из рук короля Владислава IV. До сего дня я мирно проживал в своей усадьбе на хуторе Субботов. – Богдан старался говорить громко и спокойно. Свою речь он вероятно не раз повторял на пути в Варшаву. – Но невесть откуда появился разрушитель спокойной жизни моей, Даниэль Чаплинский, литовский пьяница и зайда, злодей и грабитель…

Богдану было трудно говорить, обида перехватывала горло, но укротив свои эмоции казак подробно изложил свои претензии. В списке обид Елена занимала особое место. Назвав её своей женой, Богдан потребовал обязать Чаплинского восстановить разоренную усадьбу и вернуть уведенную девушку.
Слушая обиженного сотника, сенаторы о чем-то перешептывались, а чигиринский подстароста то иронично ухмылялся, то, почесываясь, зевал, всем своим видом показывая, как ему скучно. К слушаньям в сенате Даниэль был подготовлен, ибо в подковёрных чиновничьих баталиях был так же силен, как Богдан в военных.

- Достопочтенный сенат, панове. Мне трудно понять, чем руководствовался сотник Хмельницкий, когда решил опорочить мое имя в высоком сенате. Я даже не собираюсь оправдываться перед этим безродным казаком, который почему-то называет хутор Субботов своей собственностью. Никаких бумаг, подтверждающих что Хмельницкий владеет каким-то майном, в природе не существует. Если на том хуторе стоит его хатка — это не значит, что он ему принадлежит.

- Хатка?! – Богдан задохнулся.
- Ну, ладно, большая хатка… Стоит ли об этом говорить? Документов всё равно нет. А в отношении потерявшей родителей девушки… Да, да, панове, девушка круглая сирота. Сотник Хмельницкий держал её у себя силой. Поверьте, что ей там было не сладко, потому она так поспешно и с большой охотой ушла от него. Может Хельницкого успокоит тот факт, что, поскольку девушка пришлась мне по сердцу, я женился на ней. Да, пан сотник, уже месяц как мы обвенчались и сейчас никто не принудит меня отказаться от неё. В тоже время, смею заверить высокий сенат, что Елена сама ни за что не огласится вернуться к Хмельницкому.

Сенаторам ситуация показалась почему-то комичной. Улыбаясь и посмеиваясь, знатные поляки стали потешаться над незадачливым казаком.
- Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой сговорчивой особе? Да что на ней свет клином сошелся? Поищи другую, такой завидный жених, да с такой прославленной саблей любой паненке пригодится. А эта пусть останется с тем, кто ей так понравился.
Богдан был растоптан… Куда бы он не обращался за справедливостью, он получал отказ.

Последней инстанцией выше которой был только Бог, оставался король Владислав IV, обязанный Богдану жизнью, однако и он не смог оценить всей горечи пережитой обиды.
- Дайте кто-нибудь ему саблю, а то шляхтичем себя называет, а сам из-за такой мелочи меня от дел государственных отвлекает... - Король не мог предвидеть к чему приведет брошенная ним фраза.

По возвращению из Варшавы, Богдан узнал, что слуги Даниэля, поймали на рынке его десятилетнего сына Остапа и зверски избили. Помочь сыну сотник уже не смог, и мальчик через некоторое время скончался. Это было неприкрытое преследование. Обложили…
Однажды, назначившая ему тайную встречу Елена сообщила, что Чаплинский уже подготовил лжесвидетеля, который должен обвинить Хмельницкого в подготовке казачьего бунта против поляк, и порекомендовала ему поскорее покинуть Субботов.
Другого выхода не было.
                х х х

Единственным местом, пережившем разбойничий налет Чаплинского была большая пасека в дубраве под Чигирином. Богдан мог прожить здесь несколько дней не опасаясь быть схваченным. Разграбленный хутор сотник покинул сразу после встречи с Еленой.

Через неделю в дубраве стало непривычно людно.
- Нет, хлопцы! Трусливо бежать в одиночку как нашкодивший кот я не могу.  Не по-казацки это. Уходя из Субботова – я ухожу на войну…
У костра, на седлах, снятых со своих лошадей, сидели примчавшиеся на зов Хмельницкого его ближайшие соратники.

По праву руку от Богдана сидел Максим Кривонос – казачий полковник, которого Хмельницкий за высокие воинские качества считал верным и храбрым соратником, одним из своих ближайших сподвижников.
Слева от сотника, положив на колени саблю в ножнах сидел казацкий рыцарь, кальницкий полковник, Иван Богун – отважный воин, мастер боев в полевых условиях.
Супротив Богдана, попыхивая трубкой, расположились полтавский полковник Мартын Пушкарь, прошедший не одно сражение плечом к плечу со своим субботовским другом, и лихой воин, неутомимый рубака хорунжий Матвей Борохович.

- На войну с ляхами! – повторил Богдан и стукнул кулаком по перевернутому старому пчелиному улью на котором сидел. – Не надо думать, что это обида ограбленного и униженного человека. Всё что со мной произошло, убедило меня в том, что я не хозяин на своей земле, вы не хозяева, и никто… Никто! И холоп, и помещик, и казак – все мы для них черви… А то и хуже – навоз…
Что бы не говорил об ограбленных и униженных чигиринский сотник, но было видно, что сейчас, в эту минуту значительно сильней жгла его сердце личная обида.

- И что это будет за война? – Кривонос поправил под собою седло, - И где она у тебя будет? И какими силами?
Богдан внимательно посмотрел на Максима, словно на секунду усомнился в преданности соратника.
- Война не моя. Она наша общая. – Хмельницкий обвел глазами потупивших очи соратников. - Я не медом угощать вас позвал на пасеку. Надо поднимать казаков. Пойдем на Низ. За Пороги.

- Богдан, сегодня Сечь уже не та. Запорожская Сечь умерла десять лет назад.
- Да, Иван, я не вчера родился и знаю, что на Малой Хортице и на Никитском Рогу стоят реестровые казаки. Но настоящий казак казаком до смерти останется. Никто из казака не сделает ляха. Я сам служил с Сагайдачным в коронном войске у короля Владислава и что перестал быть казаком? Если я учился в иезуитском колледже, я что, стал католиком? Нет, хлопцы, православный крестик с моей груди можно снять только вместе с головой!

- Богдан, то что ты щирый  казак нам хорошо ведомо, – Богун вынул из ножен саблю, в задумчивости поправил нею угли в костре и, тяжело вздохнув, вложил её обратно. – Только вот я не очень понимаю, ты что хочешь нас повести на реестровое войско? Значит казаки будут рубать казаков? Ведь и на Хортице, и на Никитском Рогу серьезные укрепления. Про крепость Кодак я вообще не говорю. А где нам столько силы взять?

- Та ни, Батьку, - Мартын Пушкарь не хотел показать своего несогласия с Хмельницким, но уж больно авантюрной показалась ему Богданова идея и он заерзал на своем месте так, что заскрипела кожа его седла. - воювати козаками проти козаків — це все одно, що вовком землю орати 

- Скоро ты не только волками, зайцами пахать будешь. Разорят ляхи твой маеток, потом Максимов спалят, за ней Богуна… А ты будешь пахать… Пахарь! Значит так, у каждого из нас найдется пять – шесть десятков добрых казаков. По дороге на Низ, еще поднимем народ. Но главные наши силы – это реестровые казаки. Думаете им в коронном войске сладко? Ты спроси, когда им в последний раз выплачивали обещанную зарплату. И не в ней дело! Ляхи уже сами понимают, что довели нас до края. Раньше сколько было реестровых казаков? Сорок тысяч. А сейчас? Двенадцать… Раньше я был главным писарем Войска Запорожского, а сейчас? Сотник… И выше сотника сейчас ни один казак уже не поднимется. А почему? Да потому что боятся нас ляхи. Боятся! Не зря ведь после того как гетман Сулима разрушил Кодак, ляхи крепость снова восстановили затем, чтобы «за пороги живой души не пускать»! Боятся они нас! Боятся что снова на Запорожьи вольная Сечь будет.  А реестровые… ну что ж, не один день я рука об руку с казаками воевал. И с вольными, и с реестровыми, и я вам, хлопцы, так скажу: ни секунды не сомневаюсь, что как только мы появимся на Порогах, вся Сечь будет наша.

- Мне тоже сдается, что реестровые против нас не пойдут, - Максим Кривонос с хрустом расправил плечи, влево, в право повертел головой, от чего в его бычьей шее тоже что-то хрустнуло. -  Чую я что бунтовать будем не шутейно. Только есть одна закавыка, Батько… Испокон веку казак воевал в пешем строю, а у ляхов большая часть войска кавалерия. И лёгкая, и тяжелая… Пешкадрала мы много не навоюем. Так что, надо думать.
Богдан, низко склонив голову, слушал своего соратника. Видно было, что казачий полковник вслух произнес мысль, которая давно угнетала его. Наконец, стряхнув с себя состояние задумчивости, Богдан выпрямил спину
.
- Думаю, Максим, думаю…  Только скажите мне, братья, неужели зря каждый из нас большую часть своей жизни воевал? То-то и оно…Будет у нас и кавалерия, будут и гарматы  Будут! Стоит только начать.
- Ну что, Батько, - Мартын выколотил о высокий каблук своего сапога давно потухшую трубку и встал. - Думаю, пришла пора возвернуть казацкие права всем, кто был их лишен. Обещаем?
- Обещаем…

                х х х

Четыреста верст до Запорожья стали для Богдана дорогой дум, злобы и горечи. Несправедливость, откровенное презрение, унижение, которого он не испытывал даже в турецком плену, выжигало всё внутри. Сердце отказывалось мириться с происходящим, воспаленное сознание рисовало мрачные картины беспощадной мести. Фантастические планы возмездия сменяя друг друга требовали сиюминутного воплощения.

По пути к Сечи, отряд беглого чигиринского сотника лихими наскоками уничтожил десятки фольварков  сжигая усадьбы, разгоняя скот, разоряя посевы. Каждый из них напоминал Богдану его спаплюженный  хутор.
- Батько, - шестнадцатилетний сын Тимошка, после каждого налета хмелел от восторга. – Поглянь! Да ведь у нас уже целое войско!
Сын взрослел на глазах. Невысокий, кряжистый в плотно облегающей грудь кольчужке, он как влитой сидел в седле. Парень радовал пожилого казака, оставаясь единственным лучом света в его душе.
Мрачный Богдан оглянул свое «войско».

Да… Их было уже много, однако, в большинстве своем, это была злая, но ничтожная в военном смысле толпа. После каждого разоренного фольварка к отряду, оседлав лошадей из разграбленных хозяйских конюшен и напялив на себя лучшие хозяйские камзолы, присоединялись десятки обездоленных холопов, которым уже нечего было терять.

               
На Запорожье Богдан Хмельницкий пришел с пёстрым, но боевитым, настроенным на бескомпромиссную борьбу войском. Он заслуженно чувствовал себя полководцем. Военная наука, которую он когда-то постигал под крылом атамана Петра Сагайдачного и польского коронного гетмана Конецпольского оказалась Хмельницкому как нельзя кстати. Кровавый след, тянущийся за ним от самого Чигирина бывшего сотника не смущал. Наоборот, вид крови, визг убегающей жертвы, зарево горящих усадеб позади наполняли его ощущением силы, порождали в душе чувство превосходства и неоспоримой правоты.

…Оранжевый шар, медленно опускаясь всё ниже, повис над рекой. Апельсиново-персиковая дорожка прибежала по зеркальной глади Днепра прямо к ногам сидящего на прибрежном валуне Богдана, словно приглашая его пройтись по ней за уходящим на ночной покой усталым солнцем. Небо, за затухающим светилом горело темно-розовым заревом, словно там, далеко за горизонтом полыхал пожар, подсвечивая снизу уходящую куда-то далеко в сторону гряду облаков. Ближе к горизонту, днепровская вода, светилась изнутри тем же розовым огнем.

Всё замерло, на воде ни морщинки, только комариный звон нарушал пронзительную тишину окутавшую остров, да сухой камыш шелестел листом, чувствуя, как там, под водой, сонный окунь почёсывал о его стебель свою полосатую спину.
- Гарно…
Богдан слышал, как подошел его сын.
- Гарно, сынку, - ответил он не поворачиваясь. – Садись, посиди с батьком.

Помолчали…
Мрачные думы угнетали Хмельницкого. Сожженные фольварки поляков, маетки прислуживающих им арендаторов-евреев не оставляли надежд на возвращение к спокойной жизни помещика. Обратного пути нет. Бунт… Господи, сколько этих бунтов уже было до него? Все утоплены в крови. Нет, такое будущее не для Богдана!  Это будет восстание, всенародное восстание. Да, сил у него сейчас недостаточно, но это только начало. К нему идут люди, и будут идти…

Богдан оглянулся на десятки костров, горящих на склоне. Казаки готовились к первой сечевой ночи.  Пользуясь последними лучами заходящего солнца кто-то сворачивал работы по благоустройству своего куреня, кто-то варил кулеш, кто-то сушил промокшую одежду.
- Батько, а где Хортица?
По рассказам отца Тимош знал, что у гетмана Сагайдачного, с которым тот воевал, на Малой Хортице, были фортификационные укрепления, и даже верфь для строительства казацких «чаек» (морских весельных кораблей) …

- До Хортицы еще верст пятьдесят. Но она нам не нужна. Не та уже Хортица. А этот остров называется Томаковка. Запомни сынку… Наш Кош будет здесь.
Томаковскую Сечь для себя Богдан выбрал не зря. В его голове уже вызрел план в ближайшее время навести свой порядок на Запорожской Сечи, ибо польские власти не дадут покоя даже в Запорожьи.
- И долго мы здесь будем сидеть? – воинственный потомок рвался в поход.
- Не беспокойся, не засидишься - Богдан горько усмехнулся. - Не отсиживаться пришел я сюда. Томаковку надо укреплять, людей обучать. Половина из них сабли в руках не держала, так что остынь. А твоя сабля не заржавеет. Придёт время, даже спать в седле будешь, - вздохнул отец.

- Оце добрэ! За мамку и Остапчика я из ляхов и жидов выцежу всю кровь, - молодой «мститель» одним взмахом сабли скосил целый сноп камыша.
- Не зарекайся, сынку, бо – кровь людская не водица, - Богдан с грустью посмотрел на возбужденного сына. – Остапчик… Прими, Господи, души невинно убиенных, рабов твоих.
…Солнце уже давно утонуло в Днепре, в зеркальной глади которого плавали большие, золотые звезды. У какого-то костра зазвенели тихие переборы струн. Низкий хрипловатый голос, вторя ворчливым звукам бандуры запел:

                Не хотіли пани-ляхи
                Попустити й трохи,
                Щоб їздили в Січ бурлаки
                Тай через Пороги, —
                Спорудили над Кодаком
                Город-кріпосницю
                Щей прислали в Кодак військо,
                Чужу-чужаницю.
                Зажурились запорожцi,
                Що нема їм волі
                Ні на Дніпрі,
                Ні на Росі,
                Ні в чистому полі...

Неведомый бандурист, хриплоголосый малоросский менестрель своей бесхитростной музыкальной думой взбудоражил в душе задумчивого Хмеля забытое воспоминание о крепости Кодак.

… Неприступную крепость, построенную на месте слияния вод Мокрой Суры и Днепра, после того как восставший гетман Иван Сулима её разрушил, по приказу короля Владислава восстановили, и коронный гетман Станислав Конецпольский приехал её осмотреть. По пути он пригласил некоторых шляхтичей, и войсковых начальников, среди которых оказался, и главный писарь Войска Запорожского Богдан Хмельницкий, чтобы воочию продемонстрировать силу Речи Посполитой. Довольный результатами восстановительных работ коронный гетман принялся насмехаться над казаками, мол, более нет повода для восстаний так как крепость Кодак несокрушима, на что Богдан вскользь заметил: «Рукою созданное, рукою и разрушается» ...

Всесильный управитель Малороссии никак не отреагировал на дерзость Хмельницкого, вместе с которым когда-то побывал в турецком плену. А вот присутствовавший среди гостей Даниэль Чаплинский, которому эта подробность была не известна, решил выслужиться. 

Следующей же ночью он схватил Богдана и отправил в Чигирин под стражей. Только плохо он знал многоопытного казака! Хмельницкий в пути ухитрился освободиться и бежать, после чего отправился в Варшаву и подал королю жалобу на своевольное и оскорбительное задержание офицера королевского войска. Помня услугу Хмельницкого, спасшего его от русского плена, король Владислав IV, в качестве дисциплинарного наказания, приговорил обрезать Чаплинскому один ус. Стражник Скобкевский, присланный в Чигирин для исполнения приговора, волю короля исполнил.

Отрезанный ус… Один…
Мог ли подумать Его Королевское Величество, что это ничтожное событие станет той искрой, которая воспламенит пожар кровавого восстания, названного впоследствии Хмельниччиной.

Это было начало. Смерч, который вскоре вовлечет в бешенный водоворот событий десятки исторических лиц, беспощадный вихрь жертвами которого станут десятки тысяч людей, представляющих разные народы только набирал силу...

Богдан оглянулся, но в темноте, среди десятка казаков, сидящих под огромной пушистой ивой, опустившей до земли пряди своих ветвей, рассмотреть хриплоголосого музыканта не смог. «Смотри ж ты! Пророк… - подумал сотник. – Почувствовал, что нам, возможно, и Кодак придется брать.»
Богдан вздохнул. Жаль, что его любимая лютня осталась в разгромленном Субботове. Он бы сейчас спел…
               
                х х х
 
Хмельниччина…
Не думал Богдан, что когда ни будь ему придется возглавить многолетний кровавый бунт. Ну, воевал… занимался своим большим хозяйством. Мирно правил хутором Суботовом с мельницами, нивами и четырьмя ставками, кишащими карасями, и время от времени отправлялся в поход по приказу польского правительства — то на турок, то на Москву. А возвращаясь снова превращался в скромного рядового помещика.
Не отбери поляки у хозяйственного Богдана его хутор с карасями и бабу, ни за что не вздумал бы он вступиться за права соотечественников! А тут…

Даже поднимая восстание, Хмельницкий стремился придать ему видимость некой законности! Он постоянно напоминал, что взбунтовал казаков с согласия самого короля Владислава IV, который подсказал ему что у него есть сабля. Может это покажется странным, но восстание Хмельницкого можно действительно считать законным. В Речи Посполитой существовало право шляхты на официальное восстание против короля во имя защиты своих прав и свобод и называлось он «Рокош».               

И вот сейчас, рычащий на всех, но внутри разрываемый сомнениями, взбунтовавшийся помещик Хмельницкий пытался оправдаться перед своей совестью за сожжённые фольварки поляк и маетки жидов, правом на свой собственный «рокош». В начале бунта Богдан рассчитывал не порывать с Польшей, (ну если не со всей Польшей, то хотя бы с сеймом и королем) его казаки даже воевали под пожалованным королем знаменем традиционных польских цветов — белый орел на красном полотнище.

…Конец осени и зима 1647 года прошли в хозяйственных нуждах и заботах о благоустройстве своего войска, но отсиживаться на Томаковке в планы бунтовщика не входило.  С каждым днем пребывания на Запорожской Сечи в Хмельницком креп дух предводителя восстания. Личная обида, горечь унижения постепенно уходили на второй план уступая место, пониманию того, что вся Малороссия, сотни тысяч людей унижены так же, как и он, и их души так же раздирает ненависть и жажда мести. Грандиозные планы, теснясь в мозгу, иногда пугали Богдана своей амбициозностью, но возвращаться было поздно.

Слухи об огненном рейде Батьки Хмеля от Чигирина до Запорожья распространились широко и на Томаковку начал стекаться обездоленный люд. Спасаясь от притеснений, крестьяне и ремесленники, бегущие из разных местностей Малороссии и Юга России могли найти себе убежище и на других островах Сечи, но большинство из них стремилось на Томаковку, так как слава Батьки внушала им веру в его силу и надежду на пусть опасную, но свободную жизнь.
Крестьянско-казацкое войско крепло день ото дня. Собрав казачий круг  Богдан довел свое решение до ближайших соратников.

- Пришло время освободить Запорожье от влияния шляхты. Нельзя спокойно взирать на то, что в сердце казачьей вольницы, в Запорожской Сечи продолжают править ненавистные ляхи. Да, это поляки установили реестровые казачьи войска на южной границе Малороссии, для того чтобы противостоять татарским набегам, но больше всего несчастий нам приносят сами поляки, а не татары. Они построили крепость Кодак для того чтобы «за пороги живого человека не пускать». Какого человека? Да нас с вами! Но в таком случае, и реестровые казаки и кодакские сами помогают полякам угнетать свой же народ! Нет! Не по пути казаку с ляхом!

- Так что, штурмовать реестровые гарнизоны? – Кривоносу эта идея была явно не по душе. – Своих казаков рубать? Не дело это.
- Нет, Максим. Рубать никто никого не будет. Нужны переговоры. Я думаю казаки поймут. Иначе они не казаки.
- Поймут, Богдан, поймут, - флегматичный Мартын Пушкарь пыхнул трубкой и утонул в облаке дыма. – Казак на казака шаблю не поднимет.
- Вот и у меня на это расчет, но если честно, то я больше надеюсь на зиму. Если казаки нас поддержат и начнут переходить к нам, то оказать поддержку своим гарнизонам ляхи быстро не смогут. Рождество Христово и Крещение каждый шляхтич захочет отпраздновать. А собирать войско и переться на Пороги никому не захочется до самой весны.
- Гарна думка, дуже гарна,- немногословный Богун кивнул.

…Двадцать четвертого декабря 1647 года, перед воротами укреплений реестрового гарнизона на Никитском Рогу остановился длинный чумацкий обоз с казачьей охраной. Реестровым гарнизонам, охраняющим границу малороссийской части Речи Посполитой и Дикого поля чумацкие обозы были не в диковинку. Это были свои же крестьяне Юга России и Малороссии, занимающиеся торгово-перевозным промыслом. Чумаки были главным образом казаками, торгующими солью, которую привозили из Крыма. Помимо соли они торговали вяленной рыбой, лесом, кустарными изделиями из дерева, камня и метала.
Для перевозки чумаки использовали запряженные волами «мажи» . Для охраны обоза от нападения татар чумаки нанимали казаков и, во главе с выборным атаманом, ездили вооруженными обозами в сто и более «мажей».

 Прибытие «воловьего поезда» в Никитинский Рог было обычным делом, ибо переправиться через Днепр можно было только здесь, благодаря стараниям Никиты Цыгана, пару сот лет назад сумевшего увековечить свое имя, оборудовав в этой части реки сносную переправу.

Кроме привычных товаров чумацкие возы были заполнены еловыми и сосновыми ветками. Поэтому не удивительно, что вокруг чумацких возов сразу стала толпиться шляхетная публика. Первыми у болтливых чумаков раскупили еловые ветки из которых стали срочно изготавливаться адвент-венки. Шляхетные офицеры, соскучившиеся по своим семьям принялись выставлять их в окнах и развешивать на дверях своих жилищ. Строгого поста в католицизме нет, но существует Адвент – четыре недели душевного очищения. Закачивалась его последняя золотая неделя.

И вот наконец 25 декабря, в само Рождество, когда в костелах проходят три праздничные литургии в Никитинском Роге прошли праздничные мессы. Ночная, утренняя (на заре) и дневная…

Нет, не напрасно чумацкие мажи простояли на площади Никитинской Сечи. Не напрасно атаман военной охраны чумацкого обоза приглашал подходящих к торговым рядам реестровых казаков:
- Приходьте, хлопцi, як ляхи пiдуть на лiтургiю. Мы тэж помолимось, - Богдан, а это был именно он, принимался истово креститься. – Приходьте, хлопчики, i усiх кoзакiв ведiть з собою.

Когда началась третья, дневная католическая литургия, на рынке вокруг чумацких мажей собралось чуть не все реестровое войско Никитинской Сечи. Трогательная речь Батьки Хмеля не оставила равнодушных. Брошенные бывшим сотником слова, упали на благодатную почву породив в душах казаков чувство необходимости восстановления поруганной чести и обретения утраченной свободы. Старшины реестрового войска, еще во время выступления Богдана Хмельницкого, во главе с черкасским реестровым полковником Станиславом Юрским почуяв неладное, благоразумно сбежали. А вот для шляхетного командования третья литургия закончилась плачевно.

… Реестровый казачий гарнизон на Никитинском Рогу пал первым. Это была значительная победа Богдан Хмельницкого. Победа моральная. Запорожское казачество воспрянуло духом. Следом за Никитинской Сечью в ряды крестьянско-казачьего войска Батьки Хмеля перешли Базавлуцкая, Хортицкая, Томаковская Сечи. В январе — феврале 1648 года обширный район вокруг Запорожской Сечи был очищен от шляхетных войск.


                Глава 2.        С В А Д Ь Б А    Р А Д З И В И Л Л А

 Всего двумя годами раньше, столица молдавского княжества город Яссы, праздновал свадьбу старшей дочери господаря Молдовы Василия Лупу Марии. За всю свою историю город не видел такого количества высокопоставленных гостей: посланники господаря Валахии Матея Басараба, князя Трансильвании Дьердя Ракоци, патриарха Константинопольского, великого князя Бранденбургского, послы из Курляндии, польские шляхтичи, литовские князья и молдавские бояре пестрой праздничной толпой топтались на паперти храма святой Троицы в ожидании начала процедуры венчания сиятельнейших особ.

 Золоченые экипажи, сменяя друг друга подкатывали к храму. Белые лошади, грациозно выгнув шеи потряхивали бунчуками пушистых перьев, закрепленных золоченными пряжками к сбруе на их лбу и нервно били копытом в ожидании пока подбежавший слуга в расшитой галунами ливрее откроет дверцу кареты и застынет в поклоне, а очередной напомаженный шляхтич подаст унизанную перстнями руку своей благоухающей духами даме, которая кокетливо стрельнув глазами, небрежно сомкнет свой веер и, приподняв краешек необъятного кринолина, подчеркнуто медленно встанет  на только что откинутую подножку своей крохотной туфелькой на французском каблуке, делающем походку осторожной и изящной.

Да что там французский каблук!
Перед храмом святой Троицы в это утро слегка подмороженным снежком похрустывали десятки женских ножек в пантофлях на каблуке муль, туфлях с ажурной перфорацией, туфлях с нависшим кончиком носа, туфлях с рантом, туфлях закрытых, с брошью или бантом. Не отставали от своих дам и мужчины щеголяя сапогами с ботфортами, туфлями на каблуке с языками, пряжками, бантами. На общем фоне выделялись владельцы сверх модной обуви с красными каблуками, которые имели право носить только дворяне.

Сегодня, любая, даже самая капризная модница могла побаловать свою неуемную фантазию увидев вблизи огромное количество новых моделей женского платья, представленных гостями свадьбы перед храмом святой Троицы. Здесь были и распашные платья «роб», под которыми топорщились кружевными каркасным или отложными воротниками платья «котт», и платья с узким лифом и широкими, баллонообразными рукавами из полос, либо декорированные узорчатой тесьмой, а также юбки каркасные на китовом усе, и съемные юбки «Модест» со шлейфом. И что характерно, чем длиннее был шлейф, тем родовитей была его обладательница.

Поверх шикарных платьев именитых дам были наброшены широкие, длинные манто с капюшоном или пелериной. Каждая гостья норовила продемонстрировать свою неповторимую прическу. Здесь было всё: прически «Мария Медичи» с челкой «гарсетт», и прически «мадам Севинье», и «фонтаж», и даже «юрлю-берлю».
Это было похоже на неофициальное всеевропейское соревнование роскоши и нарядов, но внимательному наблюдателю могло показаться, что придворные Василия Водэ превзошли всех красотой и дороговизной одежды, подбитой драгоценными мехами.

К тому времени когда экипаж Василия Лупу подкатил к Троицкой церкви у её паперти маялись в ожидании званые гости и весь двор господаря Молдовы. От дорогих одежд и золотых украшений рябило в глазах. Ступени, ведущие к входу в храм устланные яркими турецкими коврами были усыпаны лепестками роз. По бокам, не решаясь наступить на ковер топтались именитые ясские бояре. На площадке перед самым входом во храм в окружении глав двух известнейших родов: сына аристократки из молдавского рода Могил, княгини Раины Могилянки и польского магната, Иеремии Вишневецкого и дипломатического деятеля Королевства Польского и Великого княжества Литовского Циприана Бжостовского стояли великий гетман литовский Януш Радзивил, и киевский митрополит Пётр Могила.
 
Свой экипаж господарь Василий Лупу покинул первым. Ступив на землю, он окинул взглядом великое множество высоких гостей, собравшихся на церемонию венчания и остался доволен, однако, то что киевский митрополит и Януш Радзивилл стояли перед входом во храм на несколько ступеней выше, слегка его огорчило. Со стороны это могло выглядеть так, словно он, господарь Молдавии ведя свою старшую дочь под венец, откуда-то из низов взбирается на вершину, к ногам своего будущего зятя. Чтобы как-то сгладить это неприятное ощущение, Василий неторопливо отряхнул невидимую пылинку с рукава своего камзола, поправил отороченную мехом шапку с золотой брошью над правым виском, медленно повернулся к карете, и придерживая открытую дверку, помог выйти сначала своей супруге Екатерине, а потом и дочерям. Княжна Мария была одета в белое платье, розовая вуаль, укрывавшая ее с головы до ног, была скреплена с волосами невесты двумя золотыми шпильками.

Екатерина быстрыми, не суетливыми движениями одёрнула несколько складок на юбке подвенечного платья Марии, поправила фату и смиренно сложа руки, встала позади невесты, рядом с её младшей сестрой Розандой. Василий взял под руку, свою потупившую очи дочь, гордо расправил плечи, и твердо ступая по ступеням, повел её к храму. На площадке перед входом во храм, господарь остановился. Размашисто перекрестясь он поцеловал руку митрополиту, обнял будущего зятя и подвел к нему Марию. Януш низко поклонился невесте и взяв её под руку предстал с нею перед высоким священнослужителем.

                х х х

Киевский митрополит Пётр Могила специально прибыл из Киева для того чтобы обвенчать дочь господаря Василия Лупу. Его приезд в Яссы был не случаен. Знакомству двух высоких людей было уже много лет. Еще в 1642 году во время проведения Всеправославного собора, проводимом на средства Лупу, Пётр Могила некоторое время гостил у господаря Молдавии, что и положило начало их многолетней дружбе. Вероятно, духовное начало господаря Молдавии, человека решительного и жесткого, в значительной степени формировалось под влиянием киевского митрополита, в результате чего Василий Лупу стал жертвовать крупные суммы денег патриархиям Константинополя и Иерусалима, построил и отреставрировал десятки церквей и монастырей Молдавии.

Зная о том, что Василий глубоко верующий, воцерковленный человек, Могила приехал для венчания его дочери на пару дней ранее намеченного срока.
 Обед проходил в уютной гостиной Василия Лупу.

- Ну, как? Еще не смирился? – митрополиту было известно, что господаря Молдавии раздирают противоречивые чувства.
- С чем это я должен смириться? – Василий сделал вид что не понял митрополита.
- Ладно, не надо лукавить. С будущим зятем твоим, Янушем.
- Ну, Владыко, ты и скажешь! Хороший зять… Я бы даже сказал завидный. При чинах…Великий подкоморий Великого княжества Литовского! Ты вслушайся: из пяти слов два слова – ВЕЛИКИЙ! К тому же породистый, из древнейшего шляхетного рода. Радзивилл!! Да таких как он во всей Речи Посполитой на пальцах одной руки перечесть можно. А ты – смириться… Как бы мне молиться на него не пришлось.

- Молиться не молиться, а вот считаться придется. Но я не об этом, - Пётр понимал, что князю не хочется возвращаться к неприятной теме. -  Я имею в виду лютеранство Януша.
Василий молча подняв большой керамический кувшин, подлил красного, густого вина в бокал митрополита. Да, его угнетала мысль о религиозном несоответствии брачующихся. До его слуха уже дошли распространяющиеся в городе сплетни.
- Ты ведь знаешь, что лютеране отказались от католических догматов. Тем более Януш убежденный кальвинист. Это сближает твоего будущего зятя-протестанта с православием, так что большого греха в их браке нет…  Изысканно, изысканно и еще раз изысканно!

Последнее замечание касалось петуха в вине, великолепного блюда французской кухни, которым господарь Молдавии угощал своего киевского гостя.
- Ваше Высокопреосвященство, раз ты проведешь обряд венчания, значит все хорошо. Я спокоен…
- Конечно. Радзивилл согласился совершить венчание по православному обряду, следовательно, он не хочет испортить тебе настроение. Для него, человека властного, самолюбивого, преданного своей вере это очень серьезный шаг, говорящий о том, что ради любви к твоей дочери он способен на поступок. А то что такой влиятельный в Речи Посполитой магнат, представитель древнего рода станет твоим зятем это не только престижно, но и выгодно.

- Дай то Бог. Ты ведь знаешь, Владыко, однажды я уже пережил бурю недовольства своих бояр. В то время моя репутация была на грани.
- Что ты имеешь в виду, - митрополит с удивлением взглянул на князя и, покончив с петухом, запил его глотком вина и потянулся за румяным блинчиком обжаренном в апельсиновом соусе.
- Женитьбу мою… Вторую…
- Ах, да. Помню, помню, - чтобы не закапать апельсиновым соусом свою митрополичью бороду, Пётр прикрыл её салфеткой и с наслаждением вгрызся в ароматный, многократно сложенный блинчик с кокетливым названием «Сюзетт».

Воспоминания о своей второй женитьбе у Лупу были действительно не веселые. В психологическом плане это был едва ли не самый трудный период его княжения.
…После смерти своей первой жены Тудоски, Василий практически не носил траура, который должен был длиться в течении года, а практически сразу после её кончины направил в Черкессию свое посольство во главе с приближенным великим постельничим Енаки Катаржи .

С разрешения крымского хана Бехадира Гирая, Енаки изъездил весь Крым пока не нашел необыкновенной красоты девушку с русским именем Екатерина. Наслаждаясь девичьей красотой, и теша себя мыслью о том, как довольный результатом посольства господарь вознаградит его, молдавский посол без сожаления расстался с полутора тысячами дукатов, уплатив их родителям девушки, и с легкой душой прибыл с красавицей в Бахчисарай. Не остался в накладе и крымский хан, чей кошелек так же потяжелел на тысячу дукатов. За эти деньги Бедихар Гирай снарядил 150 татар, посчитав, что вместе с 60 молдаванами этой охраны хватит для сопровождения молдавского посольства на родину.
На это надеялся и Енаки. Однако…

В крепости Очаков, где посольство остановилось на отдых, в два часа ночи к Катаржи пришел кихай  от паши Силистры Насух Хусейна и потребовал отдать для его хозяина черкесскую принцессу.
- Эта девушка мне доверена лично ханом, - возмутился Катаржи. - Я несу за неё ответственность. Передай паше, что его просьба оскорбительна. Я посол молдавского господаря и унижений не потерплю.

Енаки понимал, что сопровождающие его посольство татары со своими драться за него не будут, но по-другому ответить паше он не мог. Оставалось надеяться на то, что паша Хусейн вспомнит о том, что Катаржи не обычный путник, а посол, в конце концов.
Кихай, вероятней всего, был человеком мудрым и решив, что в одиночку принести отказ молдавского посла себе дороже, попросил послать с ним к паше нескольких видных представителей посольства. Прислушавшись к его совету, Енаки отправил к паше двух молдаван и трех татар. Узнав, что девушка предназначена в жены молдавскому господарю, паша был крайне возмущен тем что «какому-то гяуру» могла быть отдана девушка мусульманка. Попытки убедить без памяти влюбившегося в черкешенку турка в том, что девушка христианка были бессмысленны.

Паша настаивал на своем и пытался добиться признания девушки в мусульманской вере. Не помогло даже то, что Екатерина рыдая всё отрицала и ела на глазах паши капающую топлёным салом свинину. Посольство Катаржи было задержано до тех пор, пока паша лично не прояснит обстановку, то есть на неопределенный срок. Енаки время зря не терял. На сколько мог срочно он сообщил о случившемся Василию Лупу, который тут же попросил помощи у крымского хана и турецкого султана. В то же время, больше доверяя деньгам чем дипломатии, он отправил Насух Хусейну три тысячи дукатов.

Мог ли господарь Молдавии знать, что в душе обезумевшего от страсти паши любовь к девушке и любовь к деньгам на столько уравновесились, что он, прикарманив деньги, все равно решит черкешенку не отпускать. Но в жизни иногда даже очень серьезные проблемы решаются на удивление просто. Прибыл гонец от султана с ферманом  в котором было сказано, что Екатерина, является подданной султана и обещана молдавскому господарю, а паша если не подчинится указу, то будет наказан смертной казнью. Поняв, что плетью обуха не перешибешь и что заполучить черкешенку в жены он не сможет, паша Силистры Насух Хусейн попросил еще 200 дукатов и отпустил молдавское посольство. Просидев по вине паши в Очакове около месяца, Енаки Катаржи с черкешенкой Екатериной отправились в путь ко Днестру».

Долгое время княжеский двор, молдавские бояре, друзья и недруги Василия Лупу шептались по поводу второго брака своего господаря. Всем не давали покоя вопросы на которые они не могли найти ответов.  Какие политические интересы преследовал Василий при заключении этого союза? С чем связана необъяснимая поспешность заключения этого брака? Неужели черкешенка для вступления в брак приняла христианство и сменила имя? А если это так, то почему для заключения этого брака потребовалось разрешение самого султана? Не находя ответов на вопросы, самые подозрительные блюстители нравственности высказывали смелые идеи, в путанице которых всплывала робкая версия о том, что кандидатура невесты готовилась еще при жизни первой супруги господаря Молдавии.

Прошли годы пока, увидев в Екатерине не только красивую, изысканную женщину, но и глубоко преданную, мудрую и покорную супругу господаря княжества, молдавская знать и все приближенные ко двору, забыв волновавшие их вопросы, успокоились.

                х х х

Василий был благодарен Владыке Петру. Этот предусмотрительный человек приехал заблаговременно, чтобы по-дружески успокоить его, чтобы вероисповедание будущего зятя не породило конфликта в душе христианина, а светлый день бракосочетания дочери стал поистине праздником для любящего отца.

А зять был действительно хорош!
Это был высокий, стройный, светловолосый литвин . Его горделивая осанка выдавала в нем человека решительного, смелого, самостоятельного. Во взгляде читалась непреклонность, и даже упрямство, а когда его взгляд обращался к Марии глаза его неожиданно теплели, а тонкие губы под тенью аккуратно подстриженных длинных усов невольно вытягивались в улыбку.

«Хорош, хорош. И Марии с ним будет хорошо», думал про себя Василий, тайком разглядывая Януша. Собственно говоря, то же самое он думал, когда в Яссы прибыли польские дворяне Мирский и Мержинский чтобы передать Марии обручальное кольцо, присланное Радзивиллом. «Ей будет хорошо…»  Рассматривая дары, привезенные польскими посланниками князь Лупу понимал насколько высок уровень претендента на руку и сердце его дочери. Княжна Мария получила целые сундуки утвари, мануфактуры, драгоценных камней, серебряных столовых приборов, зеркал. Самому господарю был подарен золотой меч, замечательное ружье и настоящие шедевры часового искусства. Дорогие подарки были вручены так же княгине Екатерине, младшей дочери Василия княжне Розанде и даже трехлетнему его сынишке Штефэницэ.

И вот венчание… Василий с сожалением вспомнил как Екатерина не позволила ему надеть золотой меч, подаренный Янушем.
- Дорогой, ну ты ведь не на войну идешь. Это бракосочетание твоей дочери. Самый мирный праздник. Похвастать золотым подарком у тебя еще будет время.

Пока Владыку Петра облачали в ризнице в саккос , господарь с удовольствием наблюдал за тем как его дочь Мария, светящаяся от счастья, радостно щебечет на польском языке со своим будущим супругом, а её младшая сестра, пятнадцатилетняя Розанда трется возле неё пытаясь изображать взрослую девушку в присутствии вельможных особ.
После того как все приглашенные оказались внутри собора с ними что-то произошло. Стихли разговоры и смех, прекратилось хождение по храму. Всё внимание гостей было приковано к виновникам священного действа, которые подобно первозданным Адаму и Еве начинали с этой минуты перед лицом Самого Бога, в Его Святой Церкви, свою новую святую жизнь в чистом супружестве.

По окончании Божественной Литургии, митрополит Пётр троекратно осенил крестом жениха и невесту, и со словами «Во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа» вручил им зажженные свечи. Януш принял в свои руки зажженную свечу, аккуратно, даже деловито осмотрев, слегка наклонил её от себя, для того, чтобы расплавленный воск, стекающий со свечи не испачкал его богато расшитый серебром камзол. Мария же была настолько поглощена происходящим, что капающие со свечи восковые слёзы не могли отвлечь её от лица митрополита. Она с благоговением вслушивалась в слова первой молитвы Святой Церкви о женихе и невесте – молитвы о ныне обручающихся и их спасении.

Когда Владыка Пётр повелел всем присутствующим преклонить головы свои перед Господом, в ожидании благословения, а сам тихо шевеля губами принялся тайно читать молитву, Василий увидел мелко дрожащие пальцы склонившей голову Марии, держащей полуметровую свечу. Её огонек был настолько близок к розовой вуали дочери, что князь невольно протянул руку и отодвинул свечу от её лица. Неожиданное прикосновение заставило Марию вздрогнуть, но увидев рядом отца она улыбнулась. Василий на секунду забыл о происходящем, о том, что он господарь Великого княжества, о сонме именитых гостей. На одно короткое мгновение он снова почувствовал себя просто любящим отцом своей родной дочери, но голос митрополита вернул его к действительности.

- Обручается раба Божия Мария, рабу Божьему Янушу, во имя Отца, и Сына, и…
В это время княгиня Екатерина, склонясь перед образом Николая Чудотворца и часто осеняя себя крестом, тихо читала молитву:
«Первым разом, добрым часом не я говорю, выговариваю, святыми словами заговариваю, святые уста повторяют, рабов Божьих Януша и Марии благословляют. Райские ворота открываются, ангелы-хранители спускаются. Никто счастья их не украдет, никакой порчей не изведет. Слово мое крепко, дело мое лепко. Ключи в святых руках, замки на небесах. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Лампадка, висящая перед иконой, маленьким, колеблющимся огоньком, подсвечивала тусклыми бликами тонкие черты её лица, от чего контрастные тени глазных впадин, кончика носа, тонко очерченных губ делали лицо княгини похожим на изможденный лик кающейся Марии Магдалины.
- Ну, вот…- Василий с теплом посмотрел на ссутулившиеся плечи супруги. – А они говорят мусульманка…

Многие девочки из гостей, присутствующие на церемонии, были одеты в белые одеяния, символизирующие непорочность и чистоту любви создающих семью молодоженов, но Розанда в белом свадебном платье была неподражаема. Находясь почти все время в двух шагах от своей брачующейся сестры она хорошо понимала всю ответственность выпавшей ей роли свидетеля. Она не просто ловила, нет! Она впитывала каждый жест, каждое слово, звучащее под сводами храма. Ей даже показалось, что это она протягивает руку митрополиту и что это ей он одевает на палец обручальное кольцо.

Воображение девушки было настолько возбуждено, что когда молодожёны трижды менялись кольцами, Розанда могла поклясться, что видела тонкие золотые нити, тянущиеся от них, нити которые с каждой новой переменой теснее и теснее опутывали пальцы молодоженов, связывая их воедино. Золотое сияние, исходящее от колец, она воспринимала как Божественное благословение и покровительство нисходящее с небес.

В сознании юной сестры невесты возникали романтические картины, в которых Мария и Януш играли главные роли. Когда будущие супруги встали на белое полотенце и их головы увенчали обрядовые короны, Розанда поняла, что отныне молодые стали друг для друга царем и царицей.

- Имеешь ли ты, Януш, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию Марию, юже зде пред тобою видиши? - впечатлительной девушке показалось, что слова, произнесённые митрополитом, звук от которых поплыл меж многочисленных колонн собора, были произнесены самим Богом, лик которого взирал на происходящее в храме с его высокого купола. - Не обещахся ли еси иной невесте?
- Имам, честный отче. Не обещахся.
Ответ Януша, прозвучал в ушах Розанды грозным голосом архангела Михаила, строго глядящего на неё с иконостаса.

- Имеешь ли ты, Мария, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в мужи…
Ответа Марии Розанда не слышала. В полуобморочном состоянии, она уже летела под сводами храма окутанная густыми прядями величественных звуков сначала митрополичьего голоса, потом молитвенных возглашений, затем ангельски зазвучавшего хора.
- Господи, Боже наш! Славою и честию венчай их!
Трижды прозвучавший призыв митрополита пробудил юную деву и вернул её на землю. Украшенные венцами, жених и невеста предстояли лицу Самого Бога, лицу всей Церкви Небесной и земной и ожидали благословения Божия. Настала торжественнейшая, святейшая минута венчания!

- Благослови брак сей: и подай сим рабам Твоим жизнь мирную, долгоденствие, любовь друг к другу в союзе мира, семя долгожизненное, неувядаемый венец славы; сподоби их увидеть чада чад своих, ложе их сохрани ненаветным. И даруй им от росы небесной свыше, и от тука земного; исполни дома их пшеницы, вина и елея, и всякой благостыни, так чтобы они…
Православное сердце юной девушки воспринимало происходящее с наивной искренностью, она была уверена, что Мария получает своего суженого из рук самой Церкви. Сейчас она страстно желала стоять на месте своей старшей сестры, чтобы, Господь выбрал для нее самого красивого, самого хорошего, самого любящего мужа. Она хотела поклясться, что с ним она никогда не разъединит рук опутанных золотой нитью обручальных колец.

Даже после того, как обряд был окончен, и молодожены, несущие в руках образа Спасителя и Пресвятой Богородицы, вышли из храма, Розанда под гипнотическим влиянием прозвучавших молитв продолжала видеть святое сияние вокруг радостно улыбающихся, просветленных Януша и Марии.

                х х х

Чем ближе знакомился Василий Водэ со своим зятем, чем лучше узнавал Радзивилла, тем явственней он понимал его значимость и величие. И дело было совсем не в том, что Януш владел обширными и многочисленными имениями на территории Великого княжества литовского. Кроме них, ему принадлежали крупные поселения в Новогрудском, Гродненском, Витебском и Полоцком поветах, а также каменецкое, борисовское, мстиславское и другие староства. Всё это несметное количество собственности говорило о том, что дочь Лупу княжна Мария вскоре станет очень влиятельной особой в Речи Посполитой, что несомненно радовало отцовские чувства и самолюбие господаря Молдавии, но более всего его распирала гордыня при упоминании титулов его зятя.

Ещё бы!
Великий подкоморий литовский, генеральный староста жмудский, польный гетман литовский, воевода виленский, великий гетман литовский, князь Священной Римской империи на Биржах и Дубинках… Одно только перечисление этих, несомненно заслуженных титулов, звучало в ушах волшебной музыкой, лишний раз убеждая Василия что и без того прочное положение его как господаря княжества в значительной степени укрепилось благодаря близкому родству с таким крупным государственным и военным деятелем.
Именно военные успехи Януша впечатляли Василия больше всего. Не каждый молодой человек двадцати с лишним лет от роду смог бы стать национальным героем. А Януш, за собственные средства наняв в Голландии тысячу пехотинцев и двести драгун, принял участие в Смоленской войне и доведя её до победы, получил должность подкомория великого литовского.
 
Нет не зря господаря Молдавии называли албанским спекулянтом…
Энергичный, предприимчивый, жестокий и расчетливый Лупу, стремясь возвыситься любыми средствами, никогда не забывал о собственных интересах. Сколотив состояние торговлей, значительно укрепив его женитьбой на Тудоске – дочери самого богатого и влиятельного боярина Молдавии Кости Бучок, Лупу своим умом, невероятной ловкостью и не всегда высокоморальными поступками сумел молниеносно пройти практически все возможные ступени иерархии вассально зависимого от Оттоманской Порты княжества. Приложив руку к смещению с престола Моисея Мовилэ и купив у турок пост господаря, Лупу воцарился в Молдавии. Даже имя Василий  он взял только потому что оно напоминало о византийских императорах.

Пытаясь дать выжить своей стране в неспокойное время бесконечных польско-казацких войн, изматывая себя бесконечными политическими маневрами между турками, татарами, казаками и поляками, князь Молдавии Василий Лупу несомненно был обрадован тем, что его зятем стал такой могущественный магнат и военный деятель Януш Радзивилл. Особенно в то время, когда его соседи, правители Валахии Матей Басараб и Трансильвании Дьёрдь Ракоци вожделея лишить его престола, спали и видели себя на его троне. С появлением могущественного зятя, возникла надежда на поддержку с его стороны и на сердце Лупула становилось спокойнее.

Не зря митрополит Пётр Могила сказал, что считаться с Янушем Василию придется…
В разгульной атмосфере свадебного торжества у митрополита Петра нашлось время чтобы рассказать случай, окончательно убедивший Лупу в том, что уважительное отношение к зятю-литвину не будет иметь альтернатив.

Однажды, когда во время встречи с королем Владиславом VI на Виленском сейме польские сенаторы попытались вмешаться в дела протестантской Литвы, двадцатичетырехлетний подкоморий литовский Радзивилл бросил в лицо польских шляхтичей и короля знаменитую фразу: «Придет время, паны-поляки к дверям Виленского замка (в стенах которого в это время проходило заседание сейма) не попадут: через окна выбрасывать будем!» Этими словами горделивый литвин напомнил наглеющим полякам о недавних событиях в протестантской Праге, где возмущенные чехи выбросили из окна парламента немецких католиков, которые так же, как и поляки, слишком настойчиво навязывали свои порядки чехам-протестантам.

Это было оскорбление. Оскорбление короля! Однако король Владислав предпочел не заметить дерзость молодого князя, представителя величественного магнатского рода и героя Смоленской войны.
«Да, уж… - подумал Василий. - Если король Владислав считается, то мне сам Бог велел».

 
                х х х

Свадебный пир сотрясал Яссы в течении двенадцати дней. Высокородные гости не переставали удивляться широте и богатству молдавского гостеприимства. Богатые застолья сменялись долгими молебнами, молебны заканчивались шумной охотой на волков, а по возвращении егерей и загонщиков, увешанных кровавой добычей, усталых от стрельбы и погони вельможных гостей ожидали ломящиеся от яств столы и всё начиналось сначала. Застолья и развлечения бесконечно сменяли друг друга, Василий Лупу не знал, чем еще обрадовать и удивить своих дорогих гостей.

На центральной площади молдавской столицы с утра до глубокой ночи шли скоморошьи представления. С потрясающей скоростью возникали грандиозные сооружения: замки и крепости в одно мгновение превращавшиеся в руины и пепелища. Из них, так же неожиданно для зрителей выныривали сказочные великаны, которые тут же вступали в бой со львами, слонами и прочими непривычными для Европы животными. В тоже время другие комедианты творили какие-то невероятные, невиданные ранее трюки. Приглашенные на торжества гости, у которых от увиденного перехватывало дух, пытались только представить себе: что придумал бы молдавский господарь, если бы его дочь Мария сочеталась бы браком с коронованным монархом. А ведь о перспективе её брака с московским царем Алексеем Михайловичем неутомимо сплетничали при всех европейских дворах в течение трех последних лет.


С удовольствием и гордостью господарь Молдавии показал уставшим от обжорства и потех гостям школу при соборе Трёх святителей созданную по образцу Киево-могилянской коллегии и первую в княжестве типографию, оборудование и бумага для которой были привезены из Москвы, Киева и Львова.

- А ты, брат Василий, настырный. Молодец… - Пётр Могила, которому принадлежала не только инициатива, но и значительная роль в создании школы, не мог не похвалить Лупу. – Дело довел до конца.
- Стыдно было бы не завершить благое дело. Ведь только благодаря вам и вашим хлопотам у нас в этой школе и учителя хорошие и учебников вдоволь. Спаси Вас Господь.
- Со школой оно может и так, но типографию создать, книги печатать это богоугодно. Хвалю. Не каждый правитель в этом видит толк.
- Ну… типография, - замялся Лупу, - это… митрополит Варлаам вспомоществовал, дай Бог ему…
- Ах, вот оно что! – Пётр посмотрел на князя Василия и ухмыльнулся в бороду. – Как говорят, ласковое телятко двух маток сосёт.

Стоящий в толпе гостей представитель Матея Басараба, гость из Валахии некий Ион Корча наклонился к трансильванцу Шандору Кемени и, не обращая внимания на стоящего рядом секретаря Лупу Ежи Кутнарского, прошептал:
- Понял? «Ласковое телятко» … Это телятко, когда понадобится, последний кусок из глотки вырвет.
- Чего уж там… Методы у него разнообразные, - Кемени презрительно ухмыльнулся. – Албанец…

Утром предотъездные хлопоты охватили дворец господаря Молдавии. Первыми отправлялись восвояси экипажи высоких священнослужителей. Пока слуги и охрана подтягивали подпруги лошадей и последний раз осматривали состояние карет и конской сбруи, гостеприимный хозяин обменивался прощальными речами с митрополитом Петром и посланником патриарха Константинопольского, пока они обнимались и лобызались на дорожку, багажные отсеки отъезжающих рыдванов наполняли подарками и продуктами. И вот, прощальные взмахи рукой из окошка кареты и экипажи преосвященников вместе покинули пределы дворца, чтобы выкатив за городскую черту разъехаться в разные стороны.

Сразу же за ними ко дворцу подкатили экипажи знатных гостей, утомленных гостеприимством и мечтающих поскорей попасть к себе домой и отдохнуть от шумного праздника. В ожидании отъезда дамы и господа прибывшие из Курляндии и Семигалии, Бранденбурга и Дюлафехервара успев познакомиться за время торжеств прощались используя какой-то невообразимый язык в котором звучали немецкие, литовские, польские, венгерские, и молдавские слова. Тем не менее все понимали друг друга или, на худой конец делали вид, что это именно так. Центром происходящего было прощание молодоженов с родителями. Бывшая княжна Мария, а ныне княгиня Радзивилл не могла наплакаться на плече у своей приемной матери Екатерины, изредка переходя в объятия отца Василия и снова возвращаясь к ней. Василий, когда Мария прислонялась к нему снисходительно улыбался и успокаивающе похлопывал дочь по плечу. Януш сдержанно улыбался, глядя на плачущую супругу, и с достоинством раскланивался с остающимися.

Однако центральной фигурой прощания каким-то непостижимым образом стала младшая сестра молодой супруги Радзивилла Розанда. Почти две недели непрерывного праздника очаровательное создание порхало среди гостей, привлекая к себе всеобщее внимание и неизменно лаская взоры всех присутствующих. Удовольствие наблюдать за ней увлекало буквально всех гостей. Погрузневшие дамы с нежностью наблюдали за девушкой, с удовольствием вспоминая свою недавнюю юность, а мужчины видели в порхающей красавице изумительный образчик женственности и изящества. Невинность и одухотворенное совершенство юной Розанды вызывало у всех присутствующих искренний восторг.
 
Гости со слезами благодарности и умиления покидали княжеский дворец и среди звона разбиваемых на счастье бокалов, возгласов благодарности хозяину, звуках прощальных поцелуев, взрывов петард, хлопушек и шутих вряд ли кто-то из них заметил, что произошло какое-то волшебство.
Свершилось то, что должно было когда-то произойти. Старшая дочь господаря Молдавии Мария своим замужеством уступила дорогу идущей за нею претендентке, которая оказалась настолько совершенной, что без труда взошла на пьедестал, предназначенный для одной из достойнейших представительниц женской половины человечества.

Воспитанная в богатстве и по-настоящему восточной роскоши домна Розанда и до того не была обделена вниманием аристократических кавалеров, но свадебное пиршество с присутствием рафинированной знати, обилие представителей европейской элиты вознесло юную красавицу, сделав её объектом внимания самых высокородных особ. Во время свадебных торжеств старшей сестры, в Розанду пылко влюбился официальный представитель польского короля Владислава IV при дворе Лупу, сын брацлавского воеводы, будущего гетмана великого коронного Николая Потоцкого Пётр. Молодой воеводич, выполняя поручение короля, между делом находил время и для того, чтобы искать заветные тропинки к сердцу юной княжны. Однако на охоту за рукой и сердцем домны Розанды вышел не только именитый шляхтич. Несколько позднее дорогу ему перешел еще более титулованный рыцарь – князь Дмитрий Ежи Вишневецкий, сын коронного хорунжего Януша Вишневецкого, и внук заметной в истории Малороссии личности, князя Дмитрия Вишневецкого Байды. Именно ему была готова отдать свое сердце юная красавица.

Но, как говорится, любви все возрасты покорны, поэтому восхождение звезды юной Розанды к зениту первой любви не обошлось без претензий похотливого, хотя и очень богатого старца. Претендовать на её руку задумал почтенный шляхтич, зажиточный владелец многочисленных поместий и усадеб, давно овдовевший польный гетман и черниговский воевода Мартин Калиновский.
Понимая, что объект их вожделения еще очень молод, претенденты на руку княжны коршунами кружили над её родовым гнездом не выпуская ситуации из виду.
После свадьбы старшей дочери, двор господаря Молдавии стали без особых причин посещать и другие высокородные гости, всё чаще и чаще князя с женой и дочерью приглашали на пышные балы именитые претенденты.

- Доченька, в каждом кто приезжает ко двору я боюсь увидеть сватов, - пошучивал Василий, понимая, что младшая дочь в стенах родного дома не засидится. – Ты меня разоришь, две свадьбы подряд княжество не выдержит.
- Ваша светлость, неужели в гости ко мне приезжают нищие? – понимая, что пришло её время отшучивалась Розанда. – Тем более, что я никуда не спешу.
Но не с этой стороны поджидала опасность господаря Молдавии.

Свадьба Марии и Януша Радзивилла стала громким событием, обсуждаемым во всех европейских дворах. Большинство коронованных особ склонялись к мнению что этот брак был продиктован мотивами политической целесообразности; уж слишком сильно укрепил свою власть господарь Молдавии, а теперь еще и породнился с влиятельным магнатом Великого княжества Литовского, что открывало возможности для создания родственных связей с не менее влиятельными магнатами Польской и других корон.

Такое развитие событий не могло не беспокоить сюзерена. Высокая Порта должна была принять меры чтобы пытающийся выскользнуть из-под влияния Оттоманской империи вассал не вздумал вдруг отдать и младшую дочь за какого-нибудь европейского аристократа. Надо было срочно остудить властные амбиции её отца.
Логическим завершением свадьбы Радзивилла, и Марии Лупу стало прибытие гонца, передавшего господарю Молдавии Василию Лупул ферман от турецкого султана Ибрагима.

«Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, наместник Аллаха на Земле, властелин царств – Македонского, Вавилонского. Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, несравненный рыцарь, никем непобедимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю князю, господарю Молдавии, добровольно и без всякого сопротивления отправить в Константинополь, столицу Оттоманской империи дочь свою Розанду, где в серале дворца Топ- Капы ей приготовлено место.
Султан Ибрагим I».

               
                Глава 3.          З А Л О Ж Н И Ц А


Пол часа назад его опоясали мечом в мечети Эйюба, и он стал законным султаном Османской империи. Неудержимая гордость от получения этого головокружительного титула переполняла не только законного наследника, воцарившегося на троне огромного государства, но и его великолепного белого коня. Создавалось впечатление, что изумительный арабский скакун, сознавая торжественность момента, специально демонстрировал навыки выездки, грациозно выгнув шею и горделиво округлив грудь, с неторопливым изяществом, ритмично переставляя тонкие, стройные ноги, уносил нового правителя Блистательной Порты во дворец Топкапы.

Бесконечная вереница сопровождающих придворных, сверкая ослепительными праздничными нарядами, золотой рекой протекала между толпами горожан громко приветствующих нового султана. Радостные выкрики и возгласы одобрения были щедро сдобрены громким смехом, а иногда и откровенным хохотом. И то, и другое было адресовано виновнику всенародного празднества.

Султан Ибрагим I сидел в седле удивительно нелепо. Весь он, каким-то образом, съехал набок, а своею осанкой, присущей ярмарочным шутам и городским сумасшедшим напоминал бесформенный тюк хлопка взгроможденный на осла. Первый проезд правителя по столице империи кроме его физического несовершенства продемонстрировал отсутствие не только робкой надежды на будущее могущество и величие правителя огромной империи, но и самой скромной практики верховой езды. Центральная фигура грандиозного события в жизни великой династии, на фоне сопровождающей его величественной процессии выглядела несуразно, и вызывала у приветствующих султана горожан откровенный смех.
А откуда, собственно говоря у бедного Ибрагима, сына султана Ахмета I могла появиться практика верховой езды, если всю свою жизнь, (а это четверть века!) он прожил в заключении?
В династии Османов стать шех-задэ  совершенно не означало что жизнь удалась… Скорее наоборот… В этой династии любой из султанов мог иметь от разных наложниц до двадцати (и более!)  детей. Тут если уж рождаться сыном султана, то это надо было сделать обязательно первым. Только в этом случае можно было надеяться, что со временем ты, с большой долей вероятности, сможешь оседлать вожделенный престол, если конечно удастся выжить в дворцовых вихрях, которые то и дело закручивали мамаши твоих сводных (гаремных) братьев пытаясь привести к власти своих сиятельных чад. 

Получив титул султана расслабляться было крайне опасно. Дворцовые перевороты были делом довольно частым. Потеряв бдительность и слегка вздремнув, можно было уже никогда более не проснуться. Поэтому взобравшись на трон, каждый новый султан первым делом стремился очистить политическую арену страны от предполагаемых конкурентов, то есть от возможных наследников престола. Решалось это простым их удушением и отправкой на корм рыбам, для чего из дворца Топкапы вел подземный тоннель, заканчивающийся на дне Босфора.

В принципе Ибрагиму повезло, хотя и везением это назвать сложно. После смерти отца, султана Ахмеда I, Ибрагим вместе в матерью, братьями и сестрами долгие годы был в ссылке в Старом дворце. Затем жил взаперти в гареме Топкапы, что тоже можно считать везением, так как старший братец султан Мурад IV по прозвищу «кровавый», успешно удавив пятерых своих братьев, оставил Ибрагима в живых только потому, что считал его полоумным и не способным составить достойной конкуренции в борьбе за трон. Однако, когда Ибрагиму стукнуло двадцать, Мурад посчитал правильным перевести безмозглого братца из гарема в Кафес .

Трудно найти в мировой практике придворной жизни что ни будь подобное этому блистательно мрачному месту.

Кафес представлял собою небольшой внутренний двор султанского гарема во дворце Топкапы. В этом дворе располагались двенадцать павильонов, состоящих из нескольких комнат, куда селили шех-заде. Собственно, эти апартаменты и назывались Кафесом…
Ровно четыре бесконечно долгих года молодой шех-заде Ибрагим, которого по европейским меркам можно было считать «принцем крови», провел в изоляции от внешнего мира под постоянным наблюдением стражи. Он был обеспечен всем необходимым и даже более того. Может быть, даже птичьим молоком. В его круглосуточном распоряжении были целые отряды глухих, безъязыких слуг и наложниц (из тех, которые не могут иметь детей), к его услугам были любые развлечения. Всю эту беззаботную жизнь омрачало отсутствие права покидать «золотую клетку».

Но страшней было другое.
Уникальная мебель, роскошные изразцы и парча, удивительные картины и росписи разных эпох не могли развеять атмосферы чудовищного страха царящей в «золотой клетке». Зная, как поступил его сиятельный братец Мурад IV с остальными братьями, Ибрагим каждую минуту, каждую секунду вслушивался в шаги за дверью своих покоев в ожидании прихода и своей смерти. Каждую ночь измученный юноша видел один и тот же сон, как в его спальню врываются янычары и убивают его, с той лишь разницей, что в одних кошмарных видениях они просто разрубали его на части, а в других медленно и деловито душили подушкой. В первое время, когда в холодном поту он с криком просыпался, в спальню вбегали слуги. Позже ночные вопли шех-заде вошли в привычку и, в очередной раз услышав крики, слуги приоткрывали дверь и, увидев трясущегося Ибрагима, так же тихо её прикрывали.

Как не странно, но постепенно теряющему рассудок Ибрагиму удалось выжить. Спасла его мать Кёсем-султан. К тому времени султан Мурад IV тихо загибался от очередного запоя (и это в мусульманской стране!). Исцелить кровожадного султана решили модным в те времена кровопусканием, что, в конце концов, избавило государство от правителя любившего иногда прямо из окна пострелять из лука в своих подданных, проходящих по улице. Понимая, что вскоре династии Османов понадобится новый правитель, Кёсем-султан используя все свое влияние, которое ей обеспечивал титул «Валиде-султан », она убедила великого визиря Кара Мустафу-пашу и других членов Дивана в том, что Ибрагим является законным наследником.
Даже пребывая на смертном одре, кровавый Мурад не желал передать власть из своих слабеющих рук в руки своего безумного брата, однако, великий визирь сумел успокоить его, солгав что Ибрагима по его указанию уже задушили.

Кончина султана освободила путь к престолу и Ибрагима было решено перевести из Кафеса в Топкапы, но несчастный наследник престола настолько был парализован страхом насильственной смерти, что визиры, пришедшие возвестить о смерти Мурада и его воцарении, долгое время не могла попасть в покои забаррикадировавшего дверь и спрятавшегося в покоях нового султана. Ситуацию снова смогла разрешить Кёсем-султан, приказав принести труп недавно преставившегося султана Мурада и положить у порога покоев трясущегося наследника. Только после этого обрадованный Ибрагим с воплями «Мясник умер!», «Мясник умер!» покинул свою «золотую клетку». Здесь уместней было бы кричать привычный всем такбир «Аллаху акбар!», но окончательно обезумевшему от счастья Ибрагиму было не до духовных исламских тонкостей и его глотка изрыгала первые всплывшие в сознании слова, способные унести из его измученной души весь накопившийся за долгие годы животный страх - «МЯСНИК УМЕР!»

Аллах был действительно велик, ибо только ему было под силу в одно мгновение переместить обреченного, из пусть золотой, но клетки, на сиятельный трон и сделать из многолетнего заключенного Великого султана.
               

 
Новый правитель Османский империи по нраву был кротким и покладистым. Широкий лоб, быстрые живые глаза, румяный цвет лица, черты которого были в правильной пропор  однако в общем их выражении не было ничего обещающего великих умственных способностей.
                Восхождение на трон Ибрагима не принесло государству потрясений и перемен. Все назначенные Мурадом IV чиновники, остались на своих местах, поэтому основные направления деятельности не изменились, но со временем Ибрагим перестал вникать в государственные дела, а управление государством осуществлялось великим визирем Каменкешем Кара Мустафой-паша и Валиде Кёсем-султан.

Правда, очень быстро стало понятно, что Династия была под угрозой исчезновения, так как благодаря практике братоубийства, после Ибрагима наследовать престол было некому. При этом выяснилось, что новоявленный султан не представляет себе, каким образом и вследствие чего рождаются дети. Женщин Ибрагим боялся и избегал, поскольку его взросление прошло в заточении. Для того, чтобы «вылечить» султана всерьез обеспокоенная мать – Кёсем-султан вынуждена была пригласить некоего Джинджи-ходжу— известного целителя-авантюриста, этакого «османского Распутина». Знахарь снабжал Ибрагима снадобьями, а Кёсем-султан — девушками. Совместные труды принесли плоды. Вскоре Ибрагим занимался только производством наследников.

                х х х

Мягко качнулась тяжелая штора и в комнату тихо вошла Кёсем. Великий визирь Ахмед-паша сидящий за столом был настолько погружен в чтение бумаг, что не заметил вошедшую пока она не подошла вплотную к столу и не положила руку на его плечо.
- Оха!  - Ахмед испуганно отпрянул, но узнав Валиде султан, тихо ругнулся - Ланет олсун … Послушай, ты всегда появляешься как джин из бутылки: тихо и внезапно.
- У меня должность такая. – улыбнулась Кёсем. - Я должна быть везде и знать всё. А ты чем тут занимаешься?

Ахмет-паша вздохнул и горестно покачал головой.
- Гениальными проектами… Он меня в гроб сведет!
- Кого ты имеешь в виду? Ибрагима?
- Кого же еще?! Конечно же твоего сыночка, да продлит аллах его годы.
Кёсем долгим взглядом посмотрела на великого визира и отошла к окну.

- Не гневи аллаха. Тоже мне: «Да продлит его годы...» Твоя бы воля, то Ибрагима уже сегодня с почестями похоронили.
Ахмет-паша промолчал, но по тому как он насупился и принялся двигать по столу бумаги было ясно что против такой перспективы он бы не возражал. Валиде-султан подошла сзади к великому визирю и запустила пальцы ему в волосы.

- Ну, ладно, ладно. Не дуйся. Из Ибрагима действительно султан никакой, но ведь он не мешает нам управлять государством. Кстати о каких проектах ты говорил?
Великий визир порылся в ворохе бумаг, нашел два нужных листа и подвинул их Валиде-султан. Кёсем долго рассматривала один из них.
- Мне кажется, я знаю, что это такое. Если я не ошибаюсь это новый павильон для обрезаний? Его уже закончили?
- Иншаллах … Через неделю завершится отделка и ты можешь принять участие в меблировании.
- Вот и хорошо. А это что?.. – Кёсем повертела в руках второй лист.

- Я же говорю – гениальный проект! – великий визирь ухмыльнулся и широко развел руками. Вдруг его прорвало. – Всё боялись что он импотент! Паниковали что не будет наследника, что династия рухнет. И что?! За семь лет - восемнадцать детей! Одних мальчиков девять! Нет, павильон для обрезаний простаивать не будет!
- Ахмет, я спрашиваю, что это?
- Это? Наш неутомимый султан повелел отделать зеркалами помещения гарема, где он устраивает свои оргии.

Кёсем опустила на стол эскиз, который держала в руках и снова подошла к окну. Она любила смотреть из окон дворца на спокойные воды вечного Босфора. Эта широкая водная улица всегда привлекала своей неторопливой, но удивительно интересной жизнью. Где-то справа, медленно, медленно словно упавший на воду одинокий лепесток хризантемы уходил в Мраморное море маленький белый парусник. Посреди пролива, все сильнее забирая влево, вероятно пытаясь спрятаться в бухте Золотой Рог, напрягая свои ветрила скользила рыбацкая шхуна. Её наполненные ветром паруса напоминали нескромно обтягивающую девичье тело блузку, отчего шхуну хотелось назвать грудастой. У причала, под самым дворцом плечистые амбалы выгружали из утлой фелюги какие-то тюки. Рядом загорелый рыбак в феске и шароварах пытался разобраться со спутанной рыболовецкой сетью. Наблюдать за неторопливыми действиями незнакомых людей, несуетливой жизнью огромного города, за неизменным и в тоже время постоянно меняющимся морем было бесконечно интересно и благостно. Это приносило покой и умиротворение.

- Зеркала говоришь… Да… Это начинает надоедать. Природная доброта и мягкотелость Ибрагима довели до того, что этот целитель Джинджи-ходжа начинает потихоньку управлять им, а его фаворитки просто садятся мне на голову.
- Нет, дорогая, ты на себя наговариваешь. – Ахмет подошел к стоящей у окна Валиде султан и обнял ее за плечи. – Я не представляю, чтобы кто-нибудь попытался сесть тебе на голову.
- Ошибаешься… - Кёсем улыбнулась странной улыбкой, ее глаза сверкнули холодным блеском. – Не стоило ей перебегать мне дорогу. Глупышка…
- Кто? Одна из его Хасеки 
- Какая там Хасеки. Обычная наложница, только слишком уж нравились Ибрагиму её 180 килограмм.
- «Нравились»? Что, в гареме её уже нет?
- Её нет уже нигде…
- Я не сомневался.
Ахмед попытался поцеловать Кёсем. Валиде-султан аккуратно отстранилась.
- Оставь… Не до того сейчас.
…Союз двух самых влиятельных людей в государстве был не случайным.

Долгие годы жизни потратила 15летняя гречанка по имени Анастасия, чтобы пройти сложный и безрадостный путь от невольницы гарема до самой влиятельной женщины государства. Когда будучи рядовой наложницей, пустив в ход всю свою красоту и обаяние, умноженные на природную хитрость и предприимчивость она получила свой первый титул «Хасеки», к ней пришло понимание, что достичь максимально высокого положения во дворце Топкапы – в её силах. С этого момента её уже никто не мог остановить. Султан Ахмет I в ней души не чаял называя её Махлейкер , а родив ему семерых сыновей и пять дочерей она стала для правителя самым доверенным лицом и советником. Постепенно погружаясь в решение политических проблем, Кёсем поняла, что огромный опыт интриг полученный ею в гареме прекрасно можно использовать в управлении государством и неожиданно стала ловким дипломатом, помогая мужу султану Ахмету справляться с не всегда лояльными Государственными мужами, заседающими в Диване.

Смерть Ахмета I и воцарение сына Мурада IV, при котором она, получив долгожданный титул Валиде-султан стала регентом, заставили её задуматься о том, что ей нужна поддержка, так как чиновники, заседающие в Диване то и дело пытались перехватить у неё бразды правления. Да и повзрослевший сын султан, получивший в народе звание «кровавый» всё больше её игнорировал.

Помогла закономерная кончина спившегося Мурада IV. Восхождение на престол ненормального Ибрагима вторично подарило Кёсем титул Валиде-султан и основательно укрепило её властные позиции. Много усилий потратила она чтобы убедить Ибрагима казнить великого визира Кара Мустафу-пашу. Следующий великий визир, Султан-задэ-мед-паша, не пожелавший сотрудничать с нею так же неожиданно расстался со своей должностью, в результате чего важнейший государственный пост великого визира, занял Ахмед-паша, оказавшийся достойным соратником могущественной женщины. Без её помощи Ахмед-паша сумел довольно быстро устранить с дороги важного сановника, хранителя султанской печати так называемого нишаджи, прибрав к рукам и это важный трофей. Борьба Валиде-султан по имени Кёсем за укрепление собственной власти увенчалась победой.

Кёсем и Ахмед-паша составили на удивление крепкий союз. Основой его конечно же было не только стремление к полноте власти и этническое родство (оба были греками по происхождению) но и тот факт, что довольно пожилая Кёсем, хотя бы в конце жизни смогла, наконец, насладиться пусть не полноценным, но все-таки свободным общением с желанным, относительно молодым мужчиной…


Беззвучной тенью в комнату проскользнул бостанжи-бей .
- Они прибыли…
- Пусть войдут. – Ахмед-паша повернулся к Кёсем. – Извини я не предупредил…
- Мне выйти? – Кёсем направилась к выходу.
- Нет, нет! Наоборот. Мне бы хотелось, чтобы ты поприсутствовала.
Великий визир жестом пригласил Валиде-султан присесть на софу, но она отошла к дальнему окну и принялась всматриваться в простирающееся за окном Мраморное море.

Тихо открылась золоченая дверь в кабинет и вошедший дильсиз , пропустив перед собой двух женщин, застыл в ожидании распоряжений. Ахмед-паша жестом отпустил его.  Задернув тяжелую портьеру, слуга плотно прикрыл дверь и исчез.
Тишина воцарившаяся в кабинете оказалась настолько длительной, что Валиде-султан пришлось повернуться лицом к присутствующим чтобы выяснить причину долгого молчания.
Великий визир неподвижно сидел за столом внимательно рассматривая вошедших.
В нескольких шагах перед ним, стояли две женщины.

Ближе к двери, сцепив перед собой кисти рук, склонив голову и смиренно опустив глаза долу стояла пожилая женщина лет пятидесяти. На полшага ближе к столу визира, выпрямив спину, в напряженной позе, не склоняя головы, но не поднимая глаз, стояла совсем юная девушка.
В одеждах, вошедших, во всем их внешнем облике просматривались балканские мотивы. Девушка была в тонкой вышитой рубашке с пышным рукавом поверх которой была надета курточка красного сукна с длинным, разрезанным по внутреннему шву рукавом, что давало свободу жестам её тонких рук. Её длинная широкая юбка была щедро расшита золотым орнаментом. Головку девушки венчала небольшая плоская шапочка с красным верхом, а воротник рубашки был застегнут золотой брошью в которой блистал относительно крупный бриллиант.

Вся одежда её, все тона и расцветки были гармонично подобраны, что подчеркивало достоинства её стройной фигуры и делало честь её вкусу. Тонкие черты лица, розового мрамора кожа, бесконечно длинные, опущенные ресницы, яркие, пухлые, тонко очерченные губы, всё это создавало образ чистоты и невинности.
Словно завороженный великий визир не мог оторвать взгляда от удивительных черт юной визитерши, обезоружившей его внезапностью своего появления.

Во всем облике юной феи читалось то, что ищут в женщине мужчины всего мира - мягкость и женственность. Именно это увидел в невинном, представшем перед ним создании много повидавший на своем веку Ахмет-паша, человек проживший большую часть жизни рядом с гаремом, который в последние годы благодаря усилиям султана Ибрагима превратился в рассадник похоти и разврата.

Под влиянием волшебства, источаемого девушкой, очарованный великий визир вдруг вспомнил самый женственный и любимый цветок Востока и невольно прошептал:
- Лотос…
Услышав его шепот, подошедшая Валиде султан, окинув девушку цепким, оценивающим взглядом профессионала, медленно протянула:
- Да, уж… Ло-о-тос.
Очнувшийся от гипнотического действия девичьего обаяния и услышав угрожающие нотки в голове Кёсем, Ахмед-паша смущенно пролепетал:
- Да? Ты тоже так считаешь? – и обращаясь уже к гостье, спросил, - Как тебя зовут?

Услышав слова, обращенные к ней, девушка подняла глаза и взглянула в лицо визира, заставив его в очередной раз задохнуться.
- Её зовут Розанда, – ответила пожилая женщина и увидев удивление в глазах Ахмеда-паши пояснила. – Она не знает вашего языка.
- А ты кто такая? Зачем приехала? Как тебя зовут? – за строгостью вопросов визир старался скрыть легкую растерянность от красоты девушки.
- Меня зовут Ягмур. Меня послал князь Василий Лупу чтобы я сопровождала Розанду. Обучала её турецкому языку и была толмачем.
- Ягмур… Турчанка?
- Нет…наполовину,- переводчица еще ниже наклонила голову. – У меня мать болгарка…

Пока Ахмед-паша пытался познакомиться с прибывшими, Кёсем пристально рассматривала Розанду. Ей, пожизненно прописанной в гареме не надо было объяснять какие чувства охватили великого визира при виде юной красавицы, что для женщины в чьем сердце он в настоящее время занимал определенное место было крайне неприятно. Не прошло и трех минут, как могущественная Валиде султан уже представляла, как в Босфоре тонет мешок с упакованной в него балканской красавицей.

- Так что же твоя воспитанница настолько бездарна, что не могла освоить нескольких фраз чтобы назвать себя?
- Что вы, что вы! Она очень способная барышня. – Ягмур торопливо стала перечислять достоинства Розанды, которая молча смотрела в лицо визира. – Для своих лет она очень образованная.
- Своих лет, - ухмыльнулся Ахмед-паша. – И сколько же ей?
- Декаекси  хрониа… - Розанда впервые открыла свои уста.
- Оха!! Шестнадцать! – трудно было сказать, чем сильнее был потрясен Ахмед-паша, возрастом девушки или самим ответом. – Ты говоришь по-гречески?
- Да, да! – Ягмур принялась энергично кивать головой. – Княжна кроме родного языка знает греческий, латынь и церковнославянский, и кроме того много наук превзошла…

Ахмед-паша все еще находясь под впечатлением, вдруг подумал о проницательности девушки. Ведь она могла заговорить на любом из упомянутых Ягмур языке, но она выбрала греческий, как будто знала, что великий визир грек по происхождению и в течении многих лет был камакамом  в Афинах.
Воодушевленный визир заговорил с девушкой на греческом, который как оказалось, девушка знала очень сносно.

Предполагая, что перед нею стоит будущая наложница, Валиде-султан вспомнила как в пятнадцать лет она оказалась в гареме султана, какой путь пришлось ей пройти и вдруг ей стало жаль эту хрупкую, чистую девушку. Что её привело сюда? Как сложится её судьба в этом не очень веселом месте?
Неожиданно Кёсем почувствовала, что она что-то пропустила. Да, она не обратила внимания на что-то важное. Что же это было? В то время пока она наблюдала за тем как Ахмед-паша поедал глазами собеседницу, что-то прозвучало. Неожиданно бриллиант сверкнувший на шее юной гостьи напомнил Валиде-султан что сопровождавшая Розанду Ягмур назвала её княжной!

Бесцеремонно прервав Ахмеда-пашу, увлеченно беседующего с девушкой, Кёсем строго спросила:
- Кто она?
- Дочь правителя Молдавского княжества Василия Лупу. Младшая дочь.
Кёсем внимательно посмотрела на молдавскую княжну. Розанда спокойно смотрела в глаза властной турчанки. «Или смелая или глупая, она не понимает куда попала и с кем разговаривает» подумала Кёсем, а вслух спросила:
- Как она здесь оказалась?
- Я еще месяц назад отправил в Яссы ферман о том, чтобы князь Лупу прислал заложника. Вот он и прислал…

Кёсем все больше проникалась симпатией к девушке, как оказалось, заложнице.
- Почему он отправил младшую дочь?
- У него кроме этой девочки никого более нет. Был сын, но он умер. Старшую свою дочь Лупу выдал замуж за литовского князя Радзивилла, что собственно говоря и является основанием для заложничества. Этот брак не что иное как его очевидная попытка сблизить молдавское княжество с Речью Посполитой, в частности с могущественными литовскими династиями. Можем ли мы не реагировать, когда наш вассал постепенно выходит из-под нашего влияния. Последствия могут быть крайне неожиданными и неприятными. Заложник в подобной ситуации самое верное средство.

Кёсем подошла к Розанде и взяла в руку шитый золотом рукав и рассматривая затейливый орнамент тихо спросила:
- Ты не боишься?
Ягмур перевела и в ответ прозвучало:
- Заложница не наложница. Я так понимаю.
Пережив за свою долгую жизнь несколько дворцовых переворотов, будучи организатором сотен интриг, участвуя в мелких и больших заговорах Валиде-султан никогда бы не подумала, что в её давно очерствевшем сердце вдруг шевельнется чувство материнской нежности к совершенно незнакомой, чужой по религии, культуре и языку девушке, ничем по сути не отличающейся от нескольких сотен бездельниц прожигающих свои годы в гареме в надежде что через год или несколько лет на них снизойдет божья милость и их осчастливит своим вниманием султан.

- Ты необыкновенно смелая девушка.
Ответ, прозвучавший через услужливо трясущуюся Ягмур убедил Кёсем, что перед ней действительно незаурядная девушка:
- У нас «необыкновенными» считают только трусов, - спокойно ответила Розанда. – Все остальные честные и нормальные, а нормальному и честному бояться нечего.
«Боже, как ты наивна и чиста», подумала Валиде-султан и добавила:
- Аферин… Кьямам .


                х х х


Это был странный период в жизни Османской империи: время влияния случайных людей, фавориток ненормального, объятого похотью султана. Кёсем с досадой следила за тем, как наглые безродные девицы верховодят уже не только в гареме, но и при дворе.
Согласно специфическому вкусу полоумного султана, которого безумно возбуждали тучные женщины, всех невольниц, обладающих выдающимися габаритами, было приказано привозить в гарем, где им полагалось вести малоподвижный образ жизни и съедать большое количество сладостей. В результате гарем Топкапы был переполнен толстыми, бесформенными наложницами вес которых варьировался от 115 до 220 килограммов.

Любимой наложницей и сводней Ибрагима была внушительная дама весом около 230 килограммов по имени Шекер Пара, которую он ласково называл «Сахарный кубик». Этот «кубик» то и дело оказывался замешан в различного рода интригах гарема, чем постоянно раздражал Валиде-султан оставаясь недосягаемым для неё.
Появление во дворце молдавской княжны серьезно озадачило Кёсем. Никто не мог сказать, как долго будет оставаться в заложниках юная Розанда, но оставлять девушку без присмотра Валиде, решившая стать её покровительницей, не хотела.
 
- Какое время ты собираешься держать её в заложниках? – стремясь оградить от «прелестей» дворцовой жизни юную княжну, Кёсем пыталась выяснить хоть что-то о её будущем пребывании в Топкапы.
- Не знаю, всё решает Диван… - Ахмед-паша безразлично двинул плечом.
- Диван… - Валиде-султан сумела сдержать раздражение, - с каких это пор Государственный совет решает судьбу какой-то девицы?
- Смею напомнить, - понимая, что сила закона на его стороне, Ахмед паша, ухмыльнулся, - что молдавская княжна, это заложница и условия пребывания её во дворце очень сильно отличаются от режима содержания наложниц гарема.

- Не стоит напоминать мне то, что я прекрасно знаю. Я позабочусь о её пребывании здесь. – Валиде-султан примирительно улыбнулась. – Только я тебя прошу, пожалуйста, не показывай её Ибрагиму.
- Ты думаешь он позарится на её косточки? – Ахмед паша захохотал.
- Так уж и косточки? Я видела, как ты таращился на её прелести. – Кёсем покачала головой. – Ох, Ахмед, берегись…
- Ты меня ревнуешь. Я счастлив.

…Розанда была переведена во дворец. Охрана, сопровождавшая её из Ясс была отпущена домой, с нею осталась только преданная Ягмур. В их распоряжении оказались две просторные, хорошо обставленные комнаты, а два евнуха-абиссинца поочереди дежурившие у покоев, по первому требованию, возникая словно джин из бутылки, мгновенно выполняли любую просьбу. Безмолвный чашмигир , неслышно появляясь и исчезая подносил серебряные подносы с яствами.
Условия, созданные для Розанды были прекрасными, но удивить её роскошью было трудно, так как в Яссах для своей любимицы Василий Лупу создал условия не хуже. Пусть не подавали ей пищу на серебре да золоте, пусть не так вышколены были слуги, но там она была ДОМА, и это чувствовалось во всем: там была свобода, рядом были близкие и родные, там был родной воздух и даже солнце светило по-другому.

Однако шестнадцать лет - возраст беззаботный и неугомонный. Новизна, представшая перед взором юной княжны, сама архитектура дворца, его интерьеры, чужой, странно звучащий язык, непонятные порядки, манеры поведения господ и их слуг вызывали неподдельный интерес и желание все больше углубляться в их изучение. Первое время даже зарешеченное ажурной решеткой окно комнаты неудержимо притягивало Розанду.
Когда стены комнат надоедали она гуляла во дворе покоев Валиде-султан. К великому сожалению, эти прогулки только лишний раз напоминали девушке о её горестном положении заложницы. От такой жизни молодая, энергичная девушка вполне могла бы свихнуться, но Кёсем не зря сказала, что возьмет пребывание молдавской княжны под свой контроль.

По расписанию составленном нею, Розанда стала посещать занятия по танцам, музыке, игре на музыкальных инструментах, этикету. Искусство доставлять наслаждение мужчине тоже вошло в программу её обучения, так как мать турецкого султана была убеждена что эта наука в будущем пригодится молдавской княжне. Весь комплекс наук преподавали молодым наложницам гарема, поэтому многие занятия Розанда, под наблюдением недреманного ока переводчицы и придворной шпионки Василия Лупу Ягмур, посещала вместе с ними. В шестнадцать лет связи возникают очень быстро, а юная молдаванка не была исключением, поэтому очень скоро у неё уже было несколько ровесниц с которыми можно было немного пошушукаться.

Совершенно по-другому пошла жизнь полонянки, когда Валиде-султан лично отвела девушку в библиотеку султана Ахмета III и, представив её старенькому с выщипанной бородкой рузнамеджи , потребовала от него оказать молдавской княжне максимальное содействие в освоении всех наук, которые он посчитает нужными для того чтобы девушка стала по настоящему образованным человеком, акцентировав внимание старика на том, что торопиться ему не стоит, время у девушки есть. Последнее замечание весьма огорчило Розанду решившей что срок, отведенный ей для пребывания в Топкапы придется уточнить в любом случае.

С этих пор посещения библиотеки стали для девушки любимым времяпровождением.
Ежедневно, в сопровождении двух евнухов-абиссинцев и неизменной Ягмур, выйдя из палат Валиде-султан, между Мечетью Белых евнухов и палатой личных пажей султана, по узкой аллее она входила в третий двор Топкапы и оказывалась прямо перед трехэтажным, увенчанным невысоким куполом, зданием библиотеки. Библиотека, стоящая радом с залом Аудиенций, была окружена удивительным парком экзотический растений и деревьев достойных султанского дворца. Хотелось бесконечно гулять по аллеям этого чудного сада, дышать его упоительным воздухом, в чем и не отказывала себе юная заложница.

Самое большое удовольствие, которое могла позволить себе девушка она оставляла на время перерыва, когда перед обедом она поднималась на верхний этаж библиотеки, под самый её купол и подходила к окну.
В Яссах, мама Розанды Тудоска Бучок рассказывала, что где-то на юге её родной Молдавии есть чудное место, где огромное красивейшее море уходит за горизонт, где плывут белые парусники, где летают белоснежные чайки и где можно хоть на время стать по настоящему счастливым. На родине увидеть настоящего моря ей не удалось, и вот сейчас, здесь, пусть через зарешеченное окно, пусть в чужой стране, но она увидела его и не могла ним налюбоваться. Там вдалеке, за кронами деревьев, за крышей палаты Казны сверкающей синевой отливали воды Босфора, а справа, над палатой Кампаний, сразу за стеной дворца, лежало зовущее в даль Мраморное море. Любоваться этим великолепием Розанда могла долго, очень долго, пока за нею не приходила Ягмур.

- Красиво…
Розанда вздрогнула. Греческий язык прозвучал неожиданно. Позади неё стоял Ахмед паша.
- Красиво, не правда ли?
Розанда испуганно молчала. За время пребывания во дворце она уже успела усвоить тонкости восточного этикета, правила поведения мусульманской женщины, тем более если эта женщина вынуждена проживать во дворце султана. Зная какого масштаба чиновником является Ахмед паша, она уже сожалела о том, как вызывающе вела себя при первой встрече с ним.
Великий же визир той встречи не забыл.

Изредка появляясь в Топкапы на заседаниях Дивана, или в зале Аудиенций он взял за правило заходить в библиотеку султана Ахмета и, странное дело, его визиты всегда совпадали с нахождением здесь молдавской княжны. Нет сомнения, что где и когда она бывает Ахмет паша был хорошо информирован.
Стоит ли говорить, что юная, хорошо воспитанная девушка, которую Бог одарил прекрасной внешностью, пришлась по душе Великому визирю. Одного его взгляда, одного неуловимого движения бровей было бы достаточно, чтобы бостанжи  притащили несчастную заложницу к нему в опочивальню, но в отношениях с женщинами Великий визирь был великим гурманом. Ему захотелось завоевать юную красавицу, заставить её саму шагнуть навстречу. Прошло некоторое время и большой государственный деятель, ловкий политик, превратив общение с княжной в игру сытого кота с беспомощной мышкой, сумел растопить настороженность и боязнь в душе Розанды, сделать все чтобы она смогла побороть страх и благоговение перед великим визирем, отчего их беседы со временем стали непринужденными и открытыми. Парча, роскошные изразцы, уникальная мебель, роспись разных эпох создавали прекрасную атмосферу для общения, а встроенные в стены фонтаны и родники своим шумом заглушали звук их голосов от подслушивания.

Известно, что хитрый лис свои охотничьи повадки не забывает до старости. Так вел себя и Ахмет паша. Неспешно беседуя с оказавшейся хорошей собеседницей Розандой об истории Османской династии, о самых ярких её представителях, он как бы невзначай, ухитрялся отпустить изящный комплимент тем или иным качествам девушки. Делал это он неожиданно, вскользь и тут же продолжал говорить на отвлеченные темы. Эти незначительные, казалось случайные фразы волновали девушку, лишали её покоя порождая незнакомое доселе томление в груди.

- Извини меня, но у меня такое впечатление что ты страдаешь от одиночества, - искушенный политик начинал издалека.
- Нет, нет, ваше сиятельство. – княжна не хотела, чтобы визирь подумал, что ей во дворце плохо, или она чем-то недовольна. – Всё очень хорошо.
- Ты меня не поняла, - опытный плут продолжал ронять отборные семена в хорошо подготовленную почву. – Мне кажется, что у себя на родине ты оставила любимого человека и очень по нему скучаешь.
- Мне не ловко признаться, ваше сиятельство, но это действительно так. У меня там остались родители, друзья. Но больше всех я, конечно, люблю отца и скучаю по нему.
- Ну вот, я опять не правильно выразился. Не скучаешь. Я хотел сказать страдаешь… Я имею в виду твоего возлюбленного.
- У меня нет возлюбленного, - опустила глаза девушка.
- Оха! Удивительно! – Ахмет паша в изумлении развел руками. – Тогда я ничего не понимаю! Женщина способна выглядеть женственной и желанной, когда она находится в какой-то стадии любви – девичьей влюбленности, неразделенной любви или даже с разбитым сердцем. Но если нет возлюбленного почему ты сейчас так красива?!
И всё!

Нескольких правильно построенных фраз было достаточно, чтобы молодое, готовое к первой любви не опытное сердце потеряло покой.
Медленно шло время. Ахмед паша не часто посещал библиотеку, и каждый раз появляясь здесь, по глазам прекрасной заложницы видел, что она ждала его прихода. Они снова бродили по пустынным залам великого хранилища знаний из которого при появлении Великого визиря испарялись не только редкие пользователи, но и преданная Ягмал и даже старенький хранитель рузнамеджи. Чем больше встречалась Розанда с Ахмед пашой, тем ниже опускала она голову и прятала свои глаза.

- Мужчины любят скромных девушек, - прекрасно понимающий состояние княжны соблазнитель продолжал неторопливо раскачивать камни цитадели её целомудрия, - но скромность должна проявляться в меру и в нужной ситуации. Если ты опустив глаза будешь постоянно молчать, то вряд ли хоть один представитель сильного пола обратит внимание на угрюм-девушку. Я думаю, тебе стоит научиться быть разной. Для этого в арсенале девушки есть много граней, по очереди сверкая каждой из них ты можешь приглянуться сильному полу.

Но бедную княжну уже не очень интересовало сможет ли она кому-либо понравиться.
Значительно важнее для нее было слушать его мягко журчащий голос, околдованная его обаянием, она даже не слышала, о чем он говорит. Ей было приятно просто идти рядом с этим великим человеком или сидеть с ним на оттоманке в уютном, увешанном картинами зале. А после его ухода убегать в свои комнаты и весь вечер рассматривать подаренный ним новый золотой браслет. Далее были упоительные ночи, ночи полные беспокойных снов, граничащих с гипнотическими видениями. Девичьи эротические фантазии рисовали неведомые ей картины из жизни гарема в которых она пыталась оживить новые знания, полученные на уроках по искусству доставлять наслаждение мужчине.

Дворец Топкапы по сути был достаточно большим городом с мечетями, зоопарком, баней, оружейными палатами, где постоянно проживали около 50 тысяч человек. Здесь бурлила жизнь, постоянно происходили какие-то события, однако, Розанда сопровождаемая двумя слугами-абиссинцами и бдительной Ягмал была далека от этого.
Однажды, княжна вдруг поняла: во дворце что-то произошло. Казалось, что все было как было, но поведение окружающих неуловимо изменилось. Разговаривать стали тише, создавалось впечатление что все пытаются не привлекать к себе внимания, и побыстрее спрятаться куда-нибудь.

В чем причина происходящего Розанда узнала от знакомой наложницы на занятиях музыкой. Новость повергла её в состояние неописуемого ужаса.
Преданный похоти повелитель Османской империи султан Ибрагим 1 все свое время проводил в плотских удовольствиях в гареме, где его оргии достигали эпических размеров.
В дворцовом саду, называемом «Охота» он часто собирал всех девственниц гарема, заставлял их раздеться и сам обнаженный, издавая жеребячье ржание носился среди них и овладевал то одной то другой брыкающимися и сопротивляющимися по его приказу… Но даже подобные развлечения не могли нейтрализовать посещающие его иногда вспышки неконтролируемого гнева. Так однажды он чуть не убил своего малолетнего сына Мехмеда, будущего султана, швырнув его в бассейн.

 В этот раз, который заставил дворец Топкапы застыть в испуге и изумлении, Ибрагим развлекался в зале с зеркальными стенами, благодаря которым создавалось впечатление что он совокупляется сразу в нескольких местах. Во время оргии Ибрагим не оценил или не понял невинной шутки какой-то из наложниц и обиделся. В результате 300 девушек, все, кто присутствовал в этот момент при случившемся, по его повелению были утоплены в Босфоре.
Несколько дней Розанда не могла прийти в себя.
Она хорошо знала, что у неё на родине тоже проходят довольно частые казни, что её отец даже приказывал отрезать своим подданным молдаванам носы и уши. Но то были преступники, грабители и воры. А здесь?!

                х х х

Случившееся стало ударом для матери Ибрагима Валиде-Султан. Экстравагантный и вялый стиль руководства полоумного сына утомлял Кёсем так же, как он утомлял не только людей ближнего окружения, но и губернаторов провинций.
- Это надо прекратить… - прогуливаясь в саду, Кёсем могла быть уверенной что их разговор с Великим визирем не подслушивают.
- Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил Ахмед паша.
- Пожалуйста, не притворяйся будто бы не понимаешь. Он угробит нас всех!
- Угробит?!  Да, кто он, в конце концов? Кем ты меня пугаешь?

Прекрасно понимая о ком идет речь, ловкий визир стремился чтобы Валиде-султан сама назвала имя.
- Не стоит хитрить изображая из себя наивного мальчика. Это тебя не спасет. В конце концов, он не оставит в живых ни тебя ни меня, – Кёсем зачастила громким шепотом. - Ибрагим... да-да, Ибрагим! Ты это хотел услышать? Так вот он своим руководством утомил и меня, и членов Дивана. Его действия губительны для будущего нашего государства, причем как во внутренней, так и внешней политике.
- Ты права, члены Дивана, мягко говоря, не в восторге от его правления. Да, и ближнее окружение тоже.
- А я о чем говорю, - её нервный шепот превратился в злобное шипение. - Мы скоро лишимся контроля над правительством. Всё общество разрушено. Надо немедленно сместить его с трона!

Ахмед паша сделал удивленное лицо. Понимая, что прозвучавшее предложение было единственно верным выходом из сложившейся в стране ситуации, он, тем не менее, не хотел становиться организатором дворцового переворота.
- И подумай, в конце концов о собственном положении, - Кёсем султан круто повернулась и быстро исчезла среди садовых деревьев.
Разговор с Валиде-султан прозвучал для Ахмеда паши серьезным предупреждением. Он не задумывался что ситуация сможет так быстро осложниться. Великий визир знал, что среди губернаторов провинций он был чрезвычайно непопулярен, да и в самом Константинополе вызывал неприязнь. Всех злило что Ахмед паша слишком откровенно наслаждается роскошью, доступной благодаря занимаемому им положению. Зависть и злопыхательство придворных визир считал мелкими неприятностями и плевать на них хотел, ведь практически не оказывая сдерживающего влияния на необузданное поведение султана, в замен Ахмед паша получал его властную поддержку. Но отстранение Ибрагима от трона грозило великому визирю большими неприятностями.

…Испуганная, растерянная Розанда, обложившись фолиантами, сидела в библиотеке ничего не видя перед собой. Всё что она могла выплакать она уже выплакала. Великое потрясение после казни наложниц, оставило не проходящее оцепенение.
 Уже несколько дней она не видела Великого визиря. Утопая в роскоши Топкапы, в этой золотой клетке, не ведая ни в чем отказа, девушка не могла избавиться от мысли что этот чужой дворец, - изысканная, но холодная и мрачная тюрьма, а эфенди и беи, дильсизы и калфы, бостанжи и рузнаменжи, чашмигиры и евнухи - всё это выдуманные чьей-то воспаленной фантазией угрюмые персонажи какой-то злой сказки. Только Великий визир был тем единственным, кто источал живое человеческое тепло.

И вот наконец он пришел.
Розанда вскочила и побежав навстречу Великому визирю упала в его объятия.
- Ты плачешь? Что случилось? – обняв девушку Ахмед паша гладил её волосы. – Тебя кто-то обидел?
- Когда? – спрятав лицо на груди визиря, всхлипывая прошептала княжна. – Когда меня отпустят домой?
Отстранив от себя Розанду визир улыбнулся, вытер слёзы у её каштановых глаз и поцеловал девушку в пылающую щеку. Повисла долгая пауза, во время которой Ахмед паша рассматривал лицо молдавской княжны так, как будто увидел её впервые. И вдруг, словно не услышав её вопроса, тихо заговорил.
-  Ты как свежий цветок, созданный природой в момент, когда она была в самом лучшем расположении духа. У тебя нет недостатков, ты – пример идеальной женщины, в которой дивным образом совместились красота и доброта – самый редкостный и целебный шербет.

Сложно было понять кто сейчас говорит. Восточный льстец, ловкий политик, прожженный сердцеед и поистине влюбленный мужчина.
Прозвучавшие слова сначала ошеломили девушку, но тут же она почувствовала, как оцепенение последних дней ослабевает, как расслабляются мышцы, тело становится воздушным, еще немного, и она взлетит.
- Твои удивительные черты притягивают меня как магнит и дарят надежду на чудесное продолжение нашей истории. Твоя искренняя доброта подкупает и обезоруживает, заставляя и меня открываться навстречу. Удивительное, совершенное сочетание прекрасного, и это все ты...

Розанда теряла сознание. Она не могла поверить, что все происходит наяву, что все прозвучавшие слова адресованы ей, беззащитной заложнице и что произносит их самый, может быть, влиятельный человек самого влиятельного государства. Тем не менее все это происходило в действительности. Великий визир объяснялся в любви.
- Ты улыбаешься, и начинается проливной дождь из положительных эмоций и ярких впечатлений! Ты улыбаешься, и этот мир накрывает лоскутное одеяло добра и неподдельного счастья! Становится теплее, в небе зажигаются звезды, в воздухе парит сладкая дымка... Улыбайся…Улыбайся почаще, любимая!

                х х х

Гром грянул неожиданно.
Полоумный правитель Османской империи Ибрагим I, которому наскучил гарем в 1200 наложниц, направил свой неугасимый любовный пыл на дочь муфтия. Священнослужитель, опасаясь за свою жизнь, пообещал ему содействие в сватовстве, но его гордая дочь отказала любвеобильному султану и с презрением вернула баснословной цены бриллиант, отправленный ей в подарок.
Взбешенный султан приказал Великому визирю похитить девушку, что Ахмед паша, записной любитель юных девиц, исполнил незамедлительно и доставил её в гарем.

Дочь муфтия была изнасилована Ибрагимом, страсть которого быстро потухла, и он с презрением вернул девушку её отцу. Не перенеся позора несчастная покончила жизнь самоубийством.
Случай был вопиющим: правитель исламского государства похитил дочь знатного вельможи, священнослужителя, свободную турчанку, которая не являлась его личной собственностью, и не имела никакого отношения к его гарему и обесчестил её.
Убитый горем муфтий пожаловался членам Дивана и командиру корпуса янычар Мураду-аге. Решение о свержении Ибрагима и сведении счетов с Великим визирем было принято.


Мятеж развивался стремительно. К корпусу янычар присоединилась султанская конница. К мятежникам, собравшимся на ипподроме, присоединились два кадиаскера  Румелии и Анатолии, зачитавшие полученную от муфтия фетву  о низложении Ибрагима за то, что он является «дураком, тираном и негодным к управлению».
Под давлением обстоятельств, перепуганный Великий визир Ахмед паша, в надежде найти там убежище, бежал в дом муфтия, дочь которого он похитил и предал позору.

Перед мятежниками встала задача склонить на свою сторону мать султана, тем более что титул Валиде-султан наделял её большими властными полномочиями. Согласившись на встречу с заговорщиками во дворце, Кёсем султан, ради соблюдения приличий, сначала делала вид что она против свержения полоумного правителя:
- Вы так долго потакали любым желаниям моего сына, доказывали свою преданность и ни разу, ни один из вас не предостерег его, никто из вас не желал ему добра. Теперь вы хотите изменить положение и осудить невинного человека. Это злодейство.
Тема низложения султана обсуждалась около двух часов, и под конец, Валиде-султан, которая задолго до этих событий говорила Великому визирю Ахмета о свержении своего сына, изобразила отчаяние бедной матери:

- Все сходятся во мнении что султан должен быть низложен; ничего иного не остается. Вы говорите мне, что если я не отдам его, войдут янычары и возьмут его силой… Что ж, я бессильна.
Так, предав Ахмеда, может быть последнего мужчину в своей жизни, к заговорщикам примкнула и мать двух султанов Валиде Кёсем-султан.
Когда умирал первый её сын-алкоголик Мурад IV, Кёсем не проронила ни единой слезы. Так же спокойно она отнеслась и к низложению сына-идиота Ибрагима. Но, странное дело, во всей этой кутерьме дворцового переворота, старая интриганка, потерявшая в гаремных междоусобицах даже самое отдаленное понятие о морали и порядочности вдруг проявила самые лучшие, поистине материнские черты. Когда самоубийство опозоренной дочери муфтия всколыхнуло корпус янычар, когда по улицам Константинополя промчались кавалерийские части, а государственные мужи в Диване вслух заговорили о перевороте, Кёсем в первую очередь подумала о невинной девушке, которая могла самым страшным образом незаслуженно пострадать от надвигающихся событий. Зная об ухаживаниях Великого визиря, Валиде-султан ни словом, ни делом ревности не проявила, показав, что отношение её к молдавской княжне искренни и чисты.

…В первый же день мятежа, по указанию Кёсем, преданная Ягмал стала суетливо упаковывать принадлежавшее Розанде имущество.
- Что ты делаешь? Нас переселяют? – встречи с Великим визирем притупили тоску по родине о которой Розанда вспоминала все реже.
- Матинкэ, недучем акасэ , (наверное, мы едем домой) - прошептала Ягмал забыв о запрете разговаривать на молдавском языке.
- Правда?! – взвизгнула княжна. – Ты шутишь?
- Нет она не шутит, - Кёсем появилась как всегда неожиданно. – Тебе пора домой. Дома, поди, соскучились.

Розанда упала на колени и поцеловала подол Валиде.
- Машаллах!  Эйваллах, эйваллах!
- Прекрати, - строго оборвала Кёсем. - Уезжаете сейчас. Поторопитесь.
Буквально через пол часа из Эндерун (третий двор Топ Капы), через Баб-юс Саадет (ворота Счастья) в направлении Баб-юс Селям (ворот Приветствия), через огромный двор Дивана (второй двор) торопливо шла странная процессия. Возглавляла её неутомимая Ягмал в сопровождении двух бостанжи. За ними следовала Розанда, за которой десяток безмолвных дельгиз несли пожитки молдавской княжны, среди которых добрую половину составляли тюки и рулоны дорогих тканей, подаренных Валиде-султан.

Отъезд был настолько спешным, что прибыв во двор Войска (первый двор) они обнаружили уже готовое к отправке транспортное средство. Хоть и впопыхах, с определенной долей нервозности, но поездка готовилась основательно. К дальнему путешествию Валиде выбрала дормез, большую карету со спальными местами. На его крыше были большие ВАЖИ – ящики для поклажи, а сзади ГОРБОК служивший шкафом для посуды и продуктов. Два чашмигира заполнили горбок приготовленными в дорогу продуктами с султанской кухни.

Упаковка поклажи, продовольствия, спальных принадлежностей заняла еще полчаса. Как только в дормез был запряжен шестерик ухоженных лошадей, появился молоденький эфенди  с четырьмя икинджи , два из которых заняли место перед дормезом, а два замкнули небольшую колонну.
 Горделиво стоящий поодаль дюльбенд-огланы , внимательно проследив за погрузкой поклажи, решил, что конный поезд к отправке готов, и, подойдя к открытой дверке дормеза, с поклоном передал в руки молдавской княжны небольшую коробочку. Розанда удивленно взглянула на незнакомого чиновника, но коробочку взяла и с недоверием открыла. В коробочке на маленькой тёмно-синей подушечке сверкал большим бриллиантом золотой перстень. «Ахмед…» бешено забилось сердце.  Розанда быстро оглянулась по сторонам в надежде увидеть где-то рядом визиря…

- Это вам от Валиде султан, - дюльбенд-огланы еще раз низко поклонился. – Хошча кал! Аллах кёрюсун …
 Молодой эфенди оглянулся назад и увидев, что все заняли свои места взмахнул рукой. Поезд тронулся. Грустная Розанда в последний раз смотрела на проплывающие мимо последние постройки первого двора Топкапы.
Церковь Св. Ирины… Монетный двор Дарпхане…

«Ну, и что? … Неужели ты ожидала, что Великий визир, второе лицо государства придёт на какую-то конюшню тебя проводить? – расстроенная девушка пыталась бранить себя за бессмысленные надежды, но сердце продолжало болеть какой-то непонятной тянущей болью. – Как ты глупа! Даже эту громоздкую телегу не подали к покоям, где тебя содержали в заперти. Пришлось самой, бегом тащиться на эту войсковую конюшню, почти что на скотный двор. А чего ты ожидала? Великих почестей? ...»
Напрасно княжна ополчилась на себя.
В этот момент, когда её дормез проезжал последние ворота дворца Топкапы, на ипподроме толпы мятежников терзали бездыханное тело Великого визиря Ахмеда паши. Обнаружив ненавистного чиновника в доме муфтия, янычары вытащили его на улицу и, зверски убив, бросили перед мечетью султана Ахмеда. Затем толпа, собравшаяся на ипподроме разрубила его тело на мелкие кусочки, из-за чего впоследствии, когда вспоминали, называли его Хезарпаре Ахмед паша, или Ахмед «тысяча кусочков».

Не могла знать бывшая заложница, что полоумному султану Ибрагиму осталось жить всего девять дней, что в собственной опочивальне со словами «Мой повелитель, я пришел сослужить вам похоронную службу…» его задушит главный палач Кара Али. А влиятельнейшая из женщин империи, мать двух султанов, женщина на свой страх и риск спасшая от неизвестной судьбы юную молдавскую княжну и вырвавшая её из заточения, разделит судьбу своего безмозглого сына Ибрагима I, и через несколько лет её саму, так же в своей постели, удавят шнурком от занавески.
               


                Глава 4.          Г Е Т М А Н


Задумав восстание и прибыв в Запорожскую Сечь, Богдан Хмельницкий открыл свой замысел лишь кошевому атаману и старшинам. Но сейчас, когда Сечь была очищена от ляхов, а войска Речи Посполитой пока не спешили ввязываться в зимнюю военную кампанию, надо было принимать меры чтобы первый успех не был напрасным. Король Владислав казачий бунт не оставит не замеченным и через месяц-другой Сечь снова заполонят поляки. Но у Богдана был план, и дело было за его воплощением в жизнь.
Ранним апрельским утром десять всадников оставили спящую Томаковку и не жалея лошадей устремились на Юг.

Кавалькаду возглавлял сам Батько Хмель. Плечом к плечу с ним гнали своих лошадей его неразлучные спутники, сын Тимош и хорунжий Матвей Борохович. Миссия Батьки была настолько срочная и ответственная, что расстояние в триста верст, которое следовало преодолеть совершенно не пугало его. Весь долгий путь в его мозгу прокручивались варианты как добиться положительного решения своей проблемы. Он на столько был поглощен этим что, потеряв счет времени гнал и гнал коня. Только Тимошу удавалось останавливать отца для короткого привала чтобы, напоить лошадей и перекусить.
К исходу третьих суток впереди заблестело море.

- Крым, - Богдан глубоко, полной грудью вдохнул и шумно выдохнул. – Ну, хлопцы, глядите в оба. Татары не церемонятся. Подстрелят ни за понюх табаку.
- Добре, Батьку… - Тимош настороженно оглянулся, и почему-то перешел на громкий шепот. - Пора коней напоить.
При виде напрягшегося сына, Богдан улыбнулся.
- Расслабься… - погладив гриву усталого коня, добавил. – Эту воду кони пить не будут.
- Почему?
- Сейчас увидишь.

Через десять минут, когда они уже стояли на берегу, Тимош с удивлением обнаружил, что странное море заполнено белым, искрящимся на солнце молоком. Казаки удивленно переглядывались.
-  Чурюк Денъиз, - проронил Богдан.
- Что это,- переспросил Матвей.
- Чурюк Денъиз, «Мертвое море» по-татарски, отсюда наши чумаки возят соль, - сказал Богдан и направив своего коня в воду, раскрыл секрет «молочного моря».
Оказалось, под двадцатисантиметровым слоем воды всё илистое дно, мелкого, уходящего вдаль на сколько хватало глаз моря было покрыто твердой, ослепительно искрящейся на солнце коркой, состоящей из кубических, разного размера кристаллов соли. В тех местах где копыта коня проламывали соляной наст, из-под сверкающего белизной покрывала грязевым облаком вырывался фонтан бархатисто-черного ила и тут же, под влиянием растревоженной воды, фантастическими разводами оседал на девственно чистом соляном полотне.

-  Кем шундый? Нэрсэ белэн килгэн? 
Увлеченные неведомым чудом природы казаки не заметили, как их окружил, невесть откуда взявшийся конный разъезд вооруженных татар.
- Илчелэре к ханга Ислам-Гэрэй, - оказалось Батько Хмель был готов к неожиданному появлению хозяев Крыма. - Килде д;ньясы белэн .
Вот и сыграло свою роль долгое пребывание в турецком плену.  Тех знаний турецкого языка коими обладал Богдан было достаточно чтобы воинственно настроенные татары успокоились и, предварительно разоружив казачье посольство, сопроводили его в недавно отстроенную столицу Крыма Бахчисарай.

Столица ханства встретила не ласково. Лениво накрапал редкий чабанский дождик, с узенькой речушки Чурук-Су тянуло прелым камышом и сыростью. Сразу за мостиком перекинутом через реку дорога уперлась в надвратную башню. В узком окошке которой показалась голова заспанного стражника, который узнав командира разъезда что-то крикнул во двор и ворота открылись. Сразу за воротами дворца ютилась небольшая песчаная площадь не располагающая никакой растительностью. Слева возвышалась большая купольная мечеть с двумя высокими минаретами. По всему периметру верхнего яруса стен шел широкий балкон, украшенный витражами и декорированный яркими изразцами, что свидетельствовало о том, что именно здесь находилась ханская ложа.   

Перед мечетью, казаков заставили спешиться и оставили под наблюдением всадников разъезда. Полтора бесконечно долгих часа ожидания показались вечностью.
- Он не трясся в седле триста верст… Не спешит, - негодующе прошипел нетерпеливый Тимош.
- Помолчи. Может и не принять. И вообще не известно, чем всё может закончиться…
Богдан понимал, что казаков, постоянно вступающих с татарами в кровавые стычки на границе Дикого поля здесь не ждали и радостно встречать не обязаны, но он надеялся, что сможет убедить хана.
В конце концов, аудиенция состоялась.

...Взволнованную речь бывшего чигиринского сотника Ислам Гирей выслушал молча, тяжелым, немигающим взглядом уставившись в переносицу Богдана. Его удивляла беспримерная наглость или беспросветная глупость этого пропахшего конским потом, запыленного казака.
- Если я правильно тебя понимаю, ты предлагаешь мне военное сотрудничество с тобой, - хан насмешливо ухмыльнулся. – Чем же я заслужил такую великую честь?
- Да, великий хан, ты правильно понял меня. И если предложение тебя заинтересует, то это будет, главным образом, великая честь для меня. Но смысл моего предложения заключается не в этом. У нас общий враг и я предлагаю вместе бороться с ним.
 
- Странное дело, - хан криво усмехнулся. - Мне предлагает борьбу с поляками человек который в составе коронных войск Речи Посполитой не раз обнажал саблю против меня. Ты понимаешь, что только этого достаточно чтобы ты отсюда не уехал.
Ислам Гирей чувствовал свое полное превосходство, но его подкупала спокойная уверенность казака.
- Да, так и было. Я воин, и вы знаете, что казаки уже многие годы находятся на службе Его королевского Величества Владислава. Но мы невольники. Казаки много раз пытались протестовать против поляк, и каждый раз наши бунты топили в крови. Мы в очередной раз восстали. Всю нижнюю часть Днепра от Порогов до Дикого поля мы освободили от ляхов, но на большее сил у нас нет. Нас снова раздавят. Потому я сейчас стою перед вами.

Богдан замолчал. Он прямо смотрел в глаза Ислам Гирею, понимая, что татарин примет решение которое будет выгодным только его крымскому ханству.
- Могу ли я быть уверенным, что это не ловушка? Откуда мне знать, что войска которые я дам тебе на помощь, ты не отведешь на растерзание полякам? Где гарантии?
Да… Уж кто, кто, а Хан Гирей в предательствах толк знал. Ведь это именно он путем подкупа сместил своего родного брата Мухаммеда-Гирея с ханского трона и сослал его на остров Родос.
- Гарантия вот, - Богдан протянул Хану Гирею скрепленный сургучной печатью свиток.

Это была королевская привилегия, данная королем Владиславом IV казакам на увеличение числа реестровых казаков и снаряжение казацкого войска для войны с Турцией.
Когда хан с помощью толмача ознакомился с содержанием бумаги, лицо его окаменело.
- В чем ты хочешь меня убедить? То ты рассказываешь, как вы боретесь против поляк, то предлагаешь прочесть грамоту откуда я узнаю о вашем с ними совместном походе на Турцию. Ты рассчитываешь на мою глупость?

- Нет, великий хан. То, что ты прочел, является малой частью грандиозной военной акции задуманной королем Владиславом IV против Турции и крымского ханства. Для её воплощения он заключил договор с Венецией, пригласил немецких наемников и вел переговоры c казацкими старшинами, в числе которых был и я. Все приготовления Владислав держал в тайне от польского сейма. Но после появления в Варшаве немецких ландскнехтов, тайное стало явным, сейм возмутился самодеятельностью короля и замысел Владислава провалился. Сейчас эта бумага - подтверждение того, что для польской короны казаки, как и немецкие наемники просто пушечное мясо. Нашими руками хотели достичь успеха в войне.

Богдан, конечно, умолчал что саму королевскую привилегию он, не мудрствуя лукаво попросту украл у её хранителя, казацкого старшины Барабаша предварительно мертвецки напоив его. Богдану она понадобилась потому что в ней, кроме подготовки похода на турок и татар, говорилось о возвращении казакам их исконных казацких прав, однако, для убеждения хана эта грамота была слабым аргументом.
- Послушай казак, - хану Гирею начинала надоедать затянувшаяся аудиенция. – Всё что ты здесь говоришь – путано и туманно. Я не нахожу причины ввязываться в твои авантюры.

  - Чтобы не было путано и туманно я скажу коротко: поляки наши общие враги! Я прошу у тебя помощи для борьбы с ними. Твои войска обижены не будут, их ждет хороший ясырь, - заметив, что обещание не произвело на хана должного впечатления, Богдан опустил глаза и медленно, с расстановкой произнес, - Для того, чтобы ты поверил мне, я готов оставить у тебя в заложниках своего сына. Он стоит за дверью…Мне очень нужна твоя помощь…
 
Переговоры с Ислам Гиреем обессилили Батьку Хмеля. На Пороги Богдан возвращался усталым, но довольным собой. После того как по требованию крымского хана ему пришлось поклясться на сабле в том, что не замышляет ничего дурного против него, дальновидный хан Гирей, не объявляя формально войны Польше, дал разрешение идти с Хмельницким перекопскому мурзе Тугай Бею, и тот со своей ордой последовал за ним.
Не доходя до Сечи, татары остановились на реке Бузулук, а сам Хмельницкий отправился в кош. Здесь его уже давно ожидали.

Богдан даже представить не мог, что по приезду он увидит многотысячное войско. Но это действительно было так.  В отсутствие Хмельницкого, Его Вельможность кошевой атаман собрал огромное число запорожцев. Казацко-крестьянское войско томилось в неизвестности, распространялись невероятные слухи. В воздухе витало предчувствие большой свары. Все понимали, что затевается что-то очень важное и с нетерпением ждали пока командиры смогут объяснить в чем дело. 

18-го апреля 1648 года, к вечеру в Сечь явился, наконец, Хмельницкий. Площадь не смогла вместить всех желающих присутствовать на казачьем Круге, где Богдан доложил результаты свей поездки в Крым, и, как доказательство ханской помощи, представил прибывших с ним татарских военачальников.
Речь Богдана была встречена полными энтузиазма восторженными возгласами, в воздухе сверкнули сабли, на пиках закачались казачьи шапки.
- Смерть ляхам! Освободим нашу землю!
Богдан посмотрел в глаза стоящему рядом Тугай Бею: «Ну, мол, теперь ты видишь настрой казаков?» Мурза с ухмылкой крутнул ус и одобрительно кивнул.

На следующий день, 19 апреля полковники и вся старшина Сечи, во главе с кошевым атаманом приняли решение избрать бывшего чигиринского сотника гетманом войска Запорожского, со всеми причитающимися этой должности войсковыми клейнодами, а именно: отделанными драгоценными камнями и золотой нитью булавой, знаменем, хоругвью, бунчуком, перначами и тростинами. В руке казака появилась гетманская булава и атаманская кличка – «Батько Хмель» перестала существовать. Имя его зазвучало так как было написано на специально изготовленной Хоругви с аббревиатурой «Б.Х.Г.Е.К.М.В.З.» что означало: «Богдан Хмельницкий – Гетман Его Королевской Милости Войска Запорожского»

                х х х


В начале апреля, когда вскрылся ото льда могучий Днепр, когда сошел снег, польское командование начало спешно стягивать к Сечи войска. Каштелян краковский, коронный гетман Николай Потоцкий, отправляя сына своего для усмирения казаков наказывал двадцатишестилетнему Стефану: «…пройди степи и леса, разори и уничтожь до тла презренное скопище казаков и приведи зачинщиков на праведную казнь. Иди и пусть история напишет тебе славу!»  Молодой Потоцкий во главе части войска, состоящего из жолнеров и драгун численностью 20 тысяч сабель направилась к крепости Кодак, где стоял польский гарнизон. Туда же плыли по Днепру несколько полков малоросских реестровых казаков во главе со старшиной Барабашем. Навстречу им 22 апреля, спустя всего три дня после получения гетманской булавы, Богдан Хмельницкий вывел из Сечи войско, в составе которого шла и конница Тугай Бея. Странно было видеть, как против польских войск под польским же знаменем с белым орлом на красном фоне, шли казаки и татары.

Ох, как быстро меняется человек! При виде тактической ошибки польского командования, в мозгу бывшего помещика, совсем недавно в холщевой рубахе и широкополом брыле (соломенной шляпе) удившем карасей в сонном пруду, вдруг проснулся умудренный боевым опытом зрелый пятидесятилетний гетман Войска Запорожского. Когда жолнеры Потоцкого уже втягивались в крепость Кодак, Богдан, чтобы не дать им воссоединиться с реестровыми казаками, плывшими на байдаках по Днепру, перехватил их у урочища Каменный Затон.

Когда барабашевцы пристали к берегу, в их толпу затесался ловкий агент Хмельницкого Ганжа и быстро собрал «черную Раду», т.е.  сходку без начальников.
 «Мы идем за веру, за казачество и за весь народ! – кричал он. – Силы наши немалы; позади нас идет Тугай-Бей с ордою... Разве вы будете проливать кровь своей братии?! Разве не одна земля породила нас и вас? За что лучше вам стоять: за костелы или за церкви Божии?  Короне ли польской пособлять станете, которая отплатит вам неволей, ляхам и жидам пособлять будете, или народу своему?»
Как и предполагал ранее Мартын Пушкарь «казак на казака шаблю не поднял». Ганже удалось разгорячить кровь казаков-барабашевцев, которым поход на своих и ранее был не подуше.

«Бей их!!» Толпа с рёвом бросилась на старшин.  Остановить ненужную жестокость было уже невозможно. Разъяренные казаки одних своих начальников-шляхтичей изрубили, других побросали в воду; тут погиб и Барабаш, преданный слуга Польши.
Реестровые перешли на сторону восставших и объединив свои силы двинулись в сторону притока Ингульца Желтые Воды.

Со крепостной стены молодой Потоцкий с удивлением наблюдал, как казачье войско без боя обойдя Кодак, уходит куда-то на северо-запад. Двое суток он ожидал от восставших какой-то военной хитрости, но когда разведка доложила, что Хмельницкий просто бросил его в стенах крепости и ушел в сторону Ингульца, сын коронного гетмана захлебнулся от ярости. Как? Его, польского дворянина, высокородного шляхтича проигнорировал какой-то холоп?! Он что, побрезговал скрестить с ним сабли?!

Оставив Кодак, Стефан Потоцкий кинулся в погоню за Хмельницким.
Через три дня он увидел лагерь Хмельницкого. Пыл молодого военачальника слегка поостыл.  Огромное каре из возов казацкого обоза, возведенное на слиянии Ингульца и мелкого Желтоводского притока, убедительно говорило о том, что силы не равны. Решение Стефана могло быть одно: поскорее дать знать об опасности своему отцу, коронному гетману Николаю Потоцкому, обещавшему следовать за ним, а до его прихода всеми своими силами обороняться.
На противоположном берегу Желтой Воды поляки сбили возы в четырехугольник, кругом возвели вал, поставили пушки надеясь устоять, пока явится помощь.

Утром под Жёлтыми Водами началась перестрелка. Казаки отвечали полякам вяло, демонстрируя совершенное нежелание вести активные боевые действия. Нерешительность казаков поддразнивала самоуверенного шляхтича. Горя нетерпением, поляки приободрились, даже решились выйти из укреплений и напасть на врагов.
5-го мая Стефан Потоцкий велел своему отряду выступать в поле. В казацком стане тоже шумно готовились к бою, трубили в трубы, били в литавры, казаки строились, перестраивались, Хмельницкий ободрял их речью. И вдруг вся эта показная постановка дружно рассыпалась. Стремительным броском казаки вырвались из стана, перешли чрез поток, отделявший их от врагов, и с оглушительным гиком кинулись на поляков. Потоцкий двинул на них своих воинов; загремели пушки.

Вдруг в спину ударил дикий татарский клич: «Алла!»
Нежданное нападение татар озадачило поляков. Не успели они прийти в себя, как новый удар... Драгуны, навербованные из малороссиян, – перебежали на сторону казаков. В короткое мгновение боевые порядки рухнули. Строй распался, все пришло в смятение.
- Вы хотите походить на овец, бегущих от волков? – Стефан Потоцкий в отчаянии срывал глотку стараясь ободрить своих. - Лучше умереть в бою, чем обратиться в гнусное бегство и в результате все-равно достаться в пищу зверям!
Напрасно.

Остатки войска едва успели скрыться в окопах и увезти пушки.
 На следующий день казаки с разных сторон кинулись на польский обоз; поляки около шести часов мужественно отбивались; казакам не удалось сломить их, но зато польский стан был окружен со всех сторон, и осажденные были отрезаны от воды. Письмо, которое послано было к коронному гетману с просьбой о немедленной помощи, было перехвачено казаками, и они с насмешками показывали его издали полякам, приглашая их «отдаться на милость холопам».
 Положение поляков было отчаянное; в случае мужественной обороны им грозила неминуемая голодная смерть...

  Но Хмельницкому не было смысла долго застаиваться на месте, осаждая небольшой польский отряд, и он предложил полякам вступить в переговоры.
- Мне нет никакой надобности делать вам какие-либо уступки, – говорил он польскому уполномоченному, – я предлагаю вам войти в сношения с нами, потому что мне жаль вас. Отдайте нам ваши пушки и идите себе спокойно домой.
Ответ поляк не заставил себя ждать. Предложение Хмельницкого показалось им весьма выгодным; они потребовали только, чтобы казаки клятвою скрепили обещание беспрепятственно выпустить их. Казаки присягнули. Польские пушки были отвезены в стан Хмельницкого, у которого до сих пор было только четыре орудия. Они были очень ему нужны.

Униженный Стефан Потоцкий надеясь в скором времени присоединиться к своим, поспешно двинулся в обратный путь, проклиная Богдана Хмельницкого, Жёлтые Воды, предателей драгун и коварных малороссов-барабашевцев.
Но надежды молодого полководца были напрасны!
Через пять верст колонне отступающих поляк предстояло пройти через поросший лесом яр. Вдруг вдали показалось огромное облако пыли, в котором со временем стали просматриваться очертания несущихся всадников, и наконец донеслись дикие крики: то был Тугай-Бей со своею ордой. Не взирая ни на какие договоры казаков, татары, накинулись на польский обоз. Тучи стрел калеча людей и коней накрыли уже поверженное однажды шляхетное войско. Поляки стремились скорее пройти яр, но идти по покрытым мелким лесом буеракам было практически невозможно. Ранее, готовя окружение поляк, казаки, затрудняя их отступление, изрыли землю канавами, закидали дорогу деревьями и камнями. Лошади ломали ноги, падали, возы вязли в канавах. Татары принялись бить поляков из их собственных, только что сданных казакам пушек.

Поляки, воодушевленные своим юным вождем, мужественно обороняясь, отчаянно бились саблями, камнями, дубинами; но у татар было явное преимущество. Началось побоище...
Сын коронного гетмана Николая Потоцкого, умирающий от ран Стефан, был взят в плен. Все остающиеся в живых его сподвижники, сложили оружие.
Это случилось 8 мая 1648 г.
Долго еще слепые бандуристы с босоногими подростками-поводырями разносили по Малороссии думу о Битве при Желтых Водах:

                - Не по одном ляхе осталась вдова,
                не по одном заплакали дети-сироты,
                высыпался хмель из мешка,
                натворил беды панам
                – напились они желтой водицы,
                да, видно, хмелю было много положено,
                не устояли они на ногах...

                х х х

Два дня стояли казаки на месте битвы при Жёлтых Водах. Старшины приводили в порядок свое войско, а победоносный гетман отдавался привычному своему отдыху.
Он пил…
Пил он талантливо. Чтобы не заморачиваться с бутылками, и не разливать по столу вареную горилку, пытаясь нацедить её в кухоль , он просто черпал ним зелье из большой керамической миски. Это невинное занятие он полюбил в Субботове. Изредка, закончив какое-либо серьезное дело, будь то откачку меда на пасеках, строительство новой конюшни или заключив сделку по продаже партии волов, Богдан заходил к больной Ганне, рассказывал о сделанном, потом запирался в своей комнате и, тихонько бренча на лютне пил. А что? Дело сделано – имею право…

Вот и сейчас.
Дело сделано! На голову разбито регулярное шляхетное войско! Войско, в составе которого он рубил московитов под Смоленском, войско в которое не раз приглашал его с казаками король Владислав. Оно обращено в бегство.
Да мог ли полгода назад мечтать о таком субботовский помещик. Сотни реестровых казаков повернули оружие против ляхов. Драгуны побросали польские штандарты и хоругви и влились в его армию. Грудь гетмана распирало от гордости…
За это стоило выпить!

Но где-то на задворках сознания, словно назойливая муха, которую невозможно было отогнать, противно зудила мысль о короле Владиславе. Ведь совсем недавно король надеялся на участие казаков в затеваемой им войне против турок. А теперь (надо же!) сами казаки во главе с Хмельницким ведут на него татар. Что подумает король, из рук которого Богдан получил золотую саблю?
Рука тянулась к кружке… Кружка к миске…
Результат вчерашней победы был ошеломляющим! Одних только пленных татары взяли около трех тысяч человек. Трудно представить сколько же они денег выручат за них на невольничьем рынке в Кафе? Да что там Кафа! Уже здесь состоятельные шляхтичи предлагали конникам Тугай-бея сумасшедшие деньги за свою свободу. Кстати, сам Богдан выменял за добрую кобылу у своих союзников-татар давнего знакомого, ротмистра Ивана Выговского, захваченного в плен в лагере Потоцкого и трижды безуспешно пытавшегося бежать.

И снова кружка…
Когда она стала царапать дно в опустевшей миске и раздваивающееся душевное состояние гетмана уравновесилось, политика отступила на второй план, уступив место непреходящей боли пятидесятилетнего казака.
Елена… Поздняя любовь Богдана взывала к нему из неволи. Он обязан её освободить. И он сделает это. Никто его не остановит. Крикнув еще горилки, Богдан велел отправить в Чигирин полторы сотни самых отчаянных казаков, чтобы наказать своего обидчика Чаплинского и освободить украденную Елену. Отправлять казаков Богдан не боялся, ибо получил сообщение, что реестровый полк, оставил Чигирин и спешно отправился защищать от казаков Черкасы.

Вспомнив о своей возлюбленной, гетман решил завершить все дела, связанные с ней в один присест и приказал позвать войскового священнослужителя.
В смутные времена по дорогам многих стран болтаются разного рода искатели приключений, и Малороссия не исключение. Неизвестно в каком чипке  нашли казаки самозваного митрополита, но оказавшись в войске гетмана, он получил официальный чин и нес свою странную службу. По вызову гетмана он и предстал пред его не совсем «ясны очи».

Грехи Богдану были отпущены, как говорится, без лишних слов, так как пьяный гетман мог только невнятно мычать, а за одно «божий человек» совершил еще и ЧУДО, заочно (представьте себе!) обвенчав Богдана с отсутствующей Еленой Чаплинской. Тысяча золотых и шесть лошадей так вдохновили полкового митрополита, что дальше, священнодействуя уже бесплатно, он дал отпущение грехов еще и самой, неведомой ему Елене, а также «благословение на брак, три самозапальные свечи, молоко Пресвятой девы и миску лимонов», о чем сам Богдан Хмельницкий позднее сообщал комиссару Речи Посполитой некому Киселю, требуя у него выдать сбежавшего чигиринского подстаросту Чаплинского.

На следующее утро, обретя человеческий облик, гетман во главе войска запорожского
с двадцатью шестью пушками на маленьких двухколесных возах, и мрачным лозунгом «Не оставим городов и нив, лишь дорогу засеем могилами!», поспешно двинулся в догонку краковского каштеляна, коронного гетмана Николая Потоцкого.


                х х х

Когда лютый враг чигиринского подстаросты Чаплинского, сотник Хмельницкий прихватив с собой своего старшего сынка Тимоху под покровом ночи сбежал из Субботова,
коварный похититель чужих женщин шляхтич Даниэль облегчено вздохнул. Ему почему-то показалось, что этот холоп немытый поколобродит немного за Порогами, да и сгинет в пьяной драке с таким же как он безродным быдлом или угодит под стрелу узкоглазого, но меткого татарина и никогда больше не возникнет на пути, дав ему возможность наслаждаться жизнью с крутобедрой красавицей Еленой. Но не прошло и полгода как «украинско-польский Батый» , во главе тысяч алчущих крови казаков и неожиданно ставших друзьями татарских орд Тугай-Бея, снова появился на горизонте и усложнил жизнь успокоившемуся было подстаросте.

Утренние пробуждения Даниэля Чаплинского становились с каждым днем беспокойней. Месяц назад Чигиринский реестровый полк расквартированный по оба берега Днепра под влиянием новостей с Запорожской Сечи взбунтовался и по сути дела распался. Из девятнадцати сотен полка четырнадцать ушли навстречу Хмельницкому, из остальных пяти большинство просто разбежалось. В самом Чигирине под ружьем осталось менее сотни, да и то только для того чтобы не страшно было офицерам, не решившим еще на чьей стороне им быть…
Первая половина мая была на удивление прохладной. Сирень уже давно отцвела, за нею успел сбросить бело-розовую фату и абрикос, вечно выбирающий для своего цветения холодные, слякотные дни. А вот вишня слегка подзадержалась. Уже давно следовало бы увидеть зеленые дробинки будущих ягод, но истекающие янтарным клеем деревья только начинали ронять белые лепестки своих цветов.

Попыхивая трубкой с длинным, по-восточному изогнутым мундштуком, Даниэль прогуливался по длинной веранде своего дома. Новость о разгроме Стефана Потоцкого под Желтыми Водами прибывшая вчера лишила его сна. До Желтых Вод рукой подать. Значит Хмельницкий в любое время может появиться в Чигирине. Надо что-то решать. Но что? Бросить всё? ... Нет это уж слишком. Может не на долго уехать? Со временем всё уляжется, король обязательно примет меры и Богдана, этого безродного пса, повесят или загонят в его дикую Сечь. А как быть в таком случае с Еленой? С нею бежать будет сложно. Шляпки… Тряпки… Капризы… Оставить её здесь? Но как, а главное с кем?
Порыв ветра из-за угла швырнул в лицо Даниэлю горсть белых вишневых лепестков. Подстароста поёжился словно от внезапного обдавшего его снежного заряда. Даже в теплом стёганом халате его бил озноб.

Облокотясь на широкую балюстраду веранды, Даниэль некоторое время наблюдал за работой пожилой садовничихи. Подвязав платком поясницу баба битый час не разгибаясь ковырялась в палисаднике. «Поди ж ты… И ведь не болит у неё спина! А почему бы ей болеть? Холоп всю жизнь должен быть в такой позе. Ей выравниваться незачем. Так Богом устроено».
Оторвав взгляд от палисадника, Чаплинский заметил далеко в конце улицы всадника, мчащегося во весь опор. «Опять какая-то новость, - с досадой подумал он. – Пора уезжать. Елена не пропадет, здесь она дома. Даже если Богдан появится – ничего плохого ей не грозит».

- Казаки! Казаки!! -  ворвавшийся во двор хорунжий чигиринского полка круто осадил коня и привстав на стременах, указывая нагайкой в сторону Днепра проорал, - С юга идут, от Днепра, прямо вдоль Тясмина. Сотни три!
Стегнув коня, перепуганный вестник исчез.
Бывают минуты, когда человек не раздумывая, руководствуясь инстинктом самосохранения принимает мгновенные решения. Отшвырнув ставшую ненужной трубку, Даниель кинулся в дом и в мгновение ока взлетел на второй этаж. Всей картины увидеть за деревьями он конечно не смог, но огромное облако желто-коричневой пыли, поднимающееся в районе протекающей через город и уходящей в сторону Днепра реки Тясмин, свидетельствовало о многочисленном войске, вступившем в Чигирин, которое быстро неслось по улицам городка прямо к нему.

Спускаться по парадной лестнице времени не было. Спрыгнув с высокой веранды прямо в палисадник, чуть не сбив с ног ковыряющуюся в цветах садовничиху, Даниэль пересек двор и, выдернул из стойла первого попавшегося неоседланного коня, вскочил на него и, словно коршун, распластав крылья стеганного халата вылетел со двора.
- Даниэль, Даниэль…
Удивлённая Елена, растерянно раскинув руки, так и стояла на веранде покинутого хозяином дома, пока из оцепенения её не вывела заполнившая двор горластая орава запорожских казаков.
Два десятка запорожцев спешившись метнулись по двору обыскивая дворовые постройки. Несколько из них прошмыгнув мимо Елены кинулись в дом. Захлопали двери, зазвенела разбиваемая посуда. Брызнули осколки стекла и в перекосившуюся оконную раму второго этажа выглянула обескураженная усатая физиономия.

- Матвей, его нигде нет…
- Как это – нет? – удивлению казачьего старшины не было границ. – Искать! Перерыть всё! Из-под земли найти!
- Ну, разве что из-под земли…
- Где он?! – взбешенный казак воззрился на дрожащую от страха Елену.
- Кто?..
- Пся крэв ! Подстароста где? – старшина подскочил к Елене и мозолистой, заскорузлой рукой вцепился ей в глотку и жестко приставил её затылком к каменной колонне, поддерживающей балкон. - Чаплинский где? Кур-рва!

Даже если бы казак выплюнул в лицо теряющей сознание паненке все известные ему польские ругательства, он не смог бы добиться желаемого, но вдруг вмешалась садовничиха.
- Да убёг ён… Ось тольки, тольки. Схопив первого попащего коня, не осёдланного и втик, - баба нагнулась и подняла выброшенную Даниэлем трубку. – Ось, навить люльку свою кинув. У чем был, у том и втик… Прям в халате.
Старшина обрадованно встрепенулся.
- Куда, в какую сторону?
- Откуль я знаю куды… Кудысь отуды, - баба неопределенно махнула рукой. – Мне то пшистко едно , але мабуть у Суботов.

- На конь!!- казаки кинулись к лошадям, - а где девка Чаплинская?
- Кто?
- Сейчас обрублю уши будешь лучше слышать. Подстаростина ляшка где?
- Свят, свят… - закрестилась баба, - Елена? Так вот же ж она, стоит.
Старшина вдруг просиял. Ну, слава Богу. Пол дела сделано.
- Под замок её!  Глаз с неё не спускать! Ну, а ляха мы уже не упустим. Марш, марш!
Оставив во дворе Чаплинского полста сабель, отряд в гиканьем и свистом, распугивая по улицам городка купающихся в пыли кур и удивленных бородатых коз, ринулся в сторону Субботова. Ничтожное пятиверстовое расстояние от Чигирина до Субботова Даниель почти успел покрыть, но ему не хватило каких-то трехсот метров чтобы уйти незамеченным.

Отряд преследователей вырвавшийся за окраины Чигирина не мог не заметить шлейф пыли взметнувшийся от копыт одинокого всадника, стремящегося скрыться в цветущих вишнях первых домов соседнего хутора.
Животный страх гнал чигиринского подстаросту вперед, лютая смерть преследовала его, дышала ему в затылок. «Господи, Боже, помилуй мя, грешнаго! Ну, почему? Зачем так рано? Ведь почти не жил…». Гул от копыт лошадей преследователей всё нарастал. Гиканье, злобные выкрики догоняющих ударяли беглеца в его согбенную страхом спину. Мчаться бешенным аллюром, вцепясь в гриву коня, без уздечки, без седла было насмешкой над самим собой. Ягодицы растолстевшего подстаросты, сбитые о твердый, покрытый жёсткой шерстью позвоночник коня сочились кровью, но боли Даниэль за замечал.

Понимая, что уйти от погони не удастся, он думал только об одном. «Спрятаться… спрятаться. Зарыться под землю… Нырнуть в колодец…»
Первые цветущие вишни хутора ненадолго скрыли Чаплинского. Что же делать? Куда?! Может на другой берег Тясмина? Нет не успеть… Что же…
Вот!! Вот оно…
К берегу реки прилепилась небольшая водяная мельница. Похоже она была заброшена. Колесо её почему-то не вращалось. Ах, да… Как же он мог забыть? Ведь это его отряд полгода назад разгромил Субботов. Да какая разница?! Может и хорошо, что не вращается. Мысль, подгоняемая опасностью работала четко. Соскочив с коня, Даниэль несколько раз хлестнул его, от чего конь умчался куда-то на хутор, а сам ринулся к мельнице и с разбегу прыгнул в воду у самого мельничного колеса…

Долго и безуспешно пытался старшина невезучей сотни Матвей Голуб объяснить пославшему его гетману Хмельницкому, что чигиринского подстаросту Чаплинского искали лучше, чем цыганка ищет вшей у своих цыганчат. Перерыли все дома в чигиринской округе, все подвалы, конюшни, сараи и чердаки, все стога сена во дворах разобрали на отдельные соломинки, заглянули во все колодцы и даже пчелиные улья – но его не было. Исчез!

- Как исчез? Куда? – ярился Богдан. – Полтораста казаков не могли поймать одного трусливого ляха?! Горилки обожрались? Разжирели? Порубаю на куски и собакам скормлю!
- Батько, Христом Богом… - крестился и ползал на коленях перед гетманом незадачливый старшина. – На… возьми мою шаблю и рубай! Только не виноваты мы. Был лях и вдруг нету1
- Испарился?! Исчез! Он что дух святой или ведьмак?

- Батько, да ей же богу, без нечистой силы не обошлось! Ведь мы прямо на хвосте у него сидели. Ещё чуть-чуть, и я бы его нагайкой мог достать. А вдруг – раз… и нету! Коня его в Субботове поймали, а вот самого… Ну, как в воду канул!

Не догадывался старшина с мирной фамилией Голуб, как близок он был к истиной разгадке.
Канул…
Прозрачные воды Тясмина с шумом омывали широкие лопасти неподвижного мельничного колеса. Весь берег вокруг заброшенной мельницы щедро порос разнотравьем. Это устраивало Чаплинского, и надежда на спасение затеплилась в трусливой душе негодника. Течение реки само подгоняло беглеца к спасительному колесу. Стремясь, поглубже протиснуться между большущим колесом и берегом, и поднырнув, спрятаться в буйных прибрежных травах, Даниэль облокотился на одну из покрытых водой лопастей.
Случилось непоправимое. Под весом тела беглеца, усилившего давление потока воды, колесо слегка провернулось. Этого было достаточно, чтобы ноги подстаросты подгоняемые течением, оказались зажаты между нижней лопастью колеса и каменистым дном Тясмина. Другая лопасть, на которую облокотился несчастный, этим же движением нажала на его грудь и притопила его.

Если бы у Даниэля было время пофилософствовать, он бы мог понять, что мельница не причем. Это провернулось колесо его судьбы, всего двумя старыми, скользкими, облепленными водорослями лопастями настолько надежно приковав его ко дну мелкой речушки, что когда на берегу появились его преследователи, пошевелиться он уже не мог и только, глядя на них сквозь толщу воды, пускал пузыри, пытаясь что-то им прокричать…
Долго еще гетман войска Запорожского Богдан Хмельницкий слал депеши Комиссару Речи Посполитой Адаму Киселю с требованием выдать его кровного врага, беглого Чигиринского подстаросту Даниэля Чаплинского.

                х х х

Промах с поимкой Чаплинского еще более ожесточил гетмана.
Погоня за убегающим краковским каштеляном Потоцким обрела новый мотив. Коронный гетман Николай Потоцкий стал сейчас не только военным соперником. Он сейчас должен был ответить за бегство подлого шляхтича, толкнувшего его на восстание, на нарушение присяги своему королю, на предательство, в конце концов. «Печать предательства ничем не смыть. Иуда покончил с собой, а я… Ведь никто иной, а именно я, Богдан Хмельницкий веду орду татар разорять свою родную землю! А ведь татарам я и не друг и не враг. Так кто? Вассал? Слуга?
Кто?..

«… настоящий лев, военачальник запорожских казаков – племени что бьют в колокола, гетман по имени Мельниска… выбросил из сердца прежнюю враждебность к нашей вере, обратился с просьбой о помощи, к хану, исполнив церемониал подчинения… А так как по обычаю Чингиса тому, кто обращается за помощью, прощается его прежняя враждебность и вина, то и вышел приказ прикрыть все былые обиды подолом прощения... Хан сказал, что тот, кто бьет челом о наш высокий порог и выявляет покорность, даже если он и гяур, не заслуживает того, чтобы быть оскверненным и истребленным своими  врагами»… Вот всё что позднее скажет о Хмельницком татарский эпос. 

Когда в мозгу гетмана начиналась неразбериха, когда он начинал путаться в поисках определения кто же он сейчас на самом деле, когда под рукой не было вареной горилки, спасительной оставалась только проверенная фраза, которой он как тяжелой шторой отгораживался от действительности: «Не оставим ни городов, ни нив, лишь дорогу засеем могилами…»
Этот «посев» Богдану удался на славу!
Горящие польские фольварки и маетки евреев-арендаторов наполняли казацкие обозы золотом и драгоценностями. Выжившая шляхта бежала вслед за Потоцким отяжеляя и без того, неповоротливое коронное войско.

Словно истекающая алчной слюной волчья стая, казачьи полки и орда Тугай-бея загоняя жертву гнались за ляхами. А смысл в этой гонке был. Прежде всего обоз Николая Потоцкого. Привыкшие к разгульной беззаботной жизни шляхтичи, чаще всего рассматривали свои военные походы как увеселительные прогулки и на длительных стоянках не могли позволить себе как презренные казаки пить дорогие вина из рогов и кружек. Их обозы ломились от серебряной посуды, бокалов богемского стекла, удобной мебели и дорогих канделябров. «Тяготы» военно-полевой жизни каждого из именитых ляхов скрашивали одна – две молодые паненки, которыми кишел обоз коронного войска.

Три дня похода ушло на то, чтобы гетман Потоцкий понял, что Хмельницкий следует по пятам и каждый час можно ожидать нападения. Решено было остановиться укрепленным станом и приготовиться к бою. Редуты свои поляки устроили под Корсунем на реке Рось.
Обещая «засеять землю могилами», посевной материал Богдан решил брать, в основном, польский. Это удалось благодаря отважному, готовому на всё казаку Никите Галагану. Крадучись у самого польского стана он сделал так, чтобы его заметили и схватили. Согласно популярному в те времена обычаю храбреца принялись пытать огнем.
- Нашим я счета не знаю, - плакал размазывая кровавые сопли жертвенный герой, - да и как узнаешь, с каждым часом их прибывает, а татар тысяч пятьдесят, скоро и сам хан с ордою будет здесь…

Затея Хмельницкого удалась.
И без того пребывая в большой тревоге холёные паны пришли в ужас. Поднялись споры.  Бежать?.. Принять бой?..
Осторожный, подозрительный, а когда прижмет то и трусливый коронный гетман Николай Потоцкий постоянно конфликтовал со своим более решительным помощником гетманом Калиновским, от чего принимаемые решения редко бывали полезными. После долгих пререканий решено было отступать от Корсуня.
В это время, поднаторевший в военном деле Хмельницкий готовил западню.
16-го мая ни свет, ни заря войско Потоцкого выступило. Возы с припасами, панские рыдваны с кучами разнообразного добра, лошади и пушки, охраняемые пехотой, сотни обозного, обслуживающего люда, носильщики, повара, конюхи и возницы тронулись в путь.

Непростительным недомыслием польских воевод было взять проводником, как им показалось сломленного пытками, согласного продать всё, и вся того же Никиту Галагана. Отход поляк значительно осложняли наскоки кружащих вокруг отступающих колонн назойливых преследователей. То казаки выскочат из рощи и обстреляют из мушкетов, то вдруг татары накроют беглецов облаком стрел.
«Проводник» Галаган поторапливал шляхетных командиров, убеждая их спрятать войско от татарских стрел в маячившем впереди лесу. В лесу действительно было безопасней, но беда ждала поляков в конце рощи. Здесь дорога шла крутым спуском в долину и затем подымалась на гору.

Западня ждала здесь. В этой долине, которую поселяне называли Крутой балкой, казаки прорыли на несколько верст глубокий ров. Колонны начали спускаться в долину. Когда ров заметили – было поздно… Катящиеся по крутому склону возы, пушки полетели в ров, лошади не могли сдержать их тяжести, задние сминали впереди идущих. С противоположной стороны балки казаки били поляков из пушек, а с тылу напирала конница казаков и татар. Польский стан был полностью деморализован. Только один польский полковник Лех Яровский сумел мобилизовать своих воинов и вместе с двумя сотнями жолнеров пробился и ушел из страшного кровавого побоища.

Началось бегство обезумевших. И войско, и обозный люд бежал в рассыпную, но отовсюду из засад выскакивали казаки и стреляли, рубили, кололи…
Это было не поражение. Это был совершеннейший разгром горделивого шляхетного войска.
Коронный гетман, краковский каштелян Николай Потоцкий понимая, что спасения нет отдался на волю Божию и сидел, скрестив руки на животе, в своей карете; Калиновский и другие паны последовали его примеру. Так их и привезли в казацкий стан.
Узнав о пленении важных особ, Хмельницкий, еще разгоряченный кровавым пиршеством, не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться унижением высокородного противника, подскакал к карете Потоцкого.

- Ну, гетман, видишь, как Бог устроил: вы пошли брать меня в неволю, да сами в нее и попались!
- Холоп, – воскликнул Потоцкий, – чем ты заплатишь славному татарскому рыцарству? Оно победило меня, а не ты с твоей разбойничьей бандой!
- Вот тобою и рассчитаюсь, – захохотал Хмельницкий, – тобою, который называет меня хлопом, и тебе подобными!
Сказано – сделано!

Оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, все знатнейшие паны из их свиты, а также несколько тысяч пленных согласно договору были отданы татарам, а драгоценные трофеи остались казакам. Однако к хрустальным кубкам и серебряной посуде татарам прикоснуться всё же удалось. На банкете… Ведь после благодарственного молебна, отслуженного Хмельницким, трижды прогремели пушки и начался пир горой для казацких старшин, турецких мурз, и важных шляхетных пленников, по-братски принимавших возлияния за уставленным трофейной посудой столом.

Простым казакам было выкачено двадцать пять бочек горилки.
На Запорожье с вестью о победе были посланы бунчуки, булавы, взятые у поляков, тысяча талеров запорожскому братству на пиво, а триста на сечевую церковь.
После грандиозного банкета, когда последствия непомерных возлияний перестали себя проявлять, Богдану показалось, что не все сделано для того чтобы в Корсуньском сражении можно было ставить, точку, и он взялся за перо.
«Наияснейший король, пан наш милостивый. Согрешили мы, что взяли в плен гетманов Н. Потоцкого и М. Калиновского, и войско вашей королевской милости, которое на нас наступало, согласно воле вашей королевской милости, разгромили. Однако просим милосердия и, чтобы строгость гнева вашей королевской милости не привела нас к дисперации, ожидаем теперь от вас ответа и милосердия; верно возвратимся назад, а сами на услуги вашей королевской милости съедемся.»
Богдан Хмельницкий, войска Вашей королевской милости Запорожского старший.»

Что хотел сказать королю Речи Посполитой этим письмом гетман Хмельницкий? Неужто взбунтовавшийся помещик, которого даже подстароста Чаплинский не считал за человека, понадеялся, что король огромной страны сможет простить ему бунт, разгром его коронных войск, пленение родовитых дворян, сотни невинно убиенных его подданных, всю ту кровь которой он щедро поливал остающуюся позади него землю?
А может буйный хмель от неожиданных побед и варёной горилки настолько затуманил голову высоко взлетевшего казака, уверовавшего в свою непобедимость, что он разрешил себе иронизировать над сильными мира сего? Нет, расчетливый, умный гетман никогда бы не позволил себе пьяной выходки.

Вероятней всего хитрый ловкач, бывший писарь войска Запорожского Богдан поднаторевший в составлении бумаг и знавший, чего можно достичь умело манипулируя документами, решил заморочить голову королю Владиславу и, пока тот будет искать смысл в его странной петиции, попробовать развить успех восстания и укрепить свои позиции. Давайте оставим решение этой загадки истории, потому что Провидение избавило короля Владислава от этой проблемы.
20 мая 1648 года, фактически в тот же день, когда не проспавшийся еще гетман-победитель старательно составлял свое послание «наияснейшему и милостивейшему», король польский и великий князь литовский Владислав IV  почил в Бозе…
 

                Глава 5.            Ч И Г И Р И Н

      
Конец мая для города Чигирина был периодом хорошего настроения.
После двух побед над войсками Речи Посполитой, которые принесли татарам большой ясырь, обернувшийся серьезным пополнением для ханской казны, Ислам-Гирей убедился в искренности предводителя восставших казаков и отпустил из плена сына гетмана Хмельницкого.
Побывав в плену, Тимош приехал в Чигирин повзрослевшим молодым человеком, прошедшим неплохую школу татарского воина, сносно владеющим татарским языком, секретами верховой езды и стрельбы из лука. В характере его появились черты восточного лукавства и хитрости. В целом, время, проведенное в плену оказало серьезное влияние на формирование будущего приемника мятежного гетмана.

В отсутствие отца молодой Хмельниченко чувствовал себя полноправным хозяином чигиринской вотчины. Ожидая вестей от отца заплутавшего где-то в военных походах, он надеялся, что вот, вот за ним пришлют гонца, и он снова окажется в одном строю с Батькой Хмелем.
А пока… пока молодой казак всё более пристально вглядывался в снующую по двору бывшую «гофмейстершу», бывшую воспитательницу убиенного брата Остапчика ляшку Елену, которая в ожидании решения своей судьбы старалась не поднимать глаз и ходила тише воды, ниже травы.

Видавшая виды панночка частенько отмечала, что во взгляде возмужавшего Тимоша появилась не замеченная ею ранее заинтересованность, но ничего необычного цветущая Елена в этом не видела. Это была нормальная реакция половозрелого парня на пышущую здоровьем женщину, которую Бог ничем не обидел. Ей даже нравилось, когда она видела горящие от желания глаза парня, изучающего все округлости её стройной фигуры. Бог знает, чем бы это могло закончиться если бы Елена не ожидала в страхе своего завтрашнего дня. Живя под наблюдением стражи, не смея даже предположить какое решение примет Богдан в отношении её пребывания в доме подстаросты Чаплинского, бедная паненка каждое утро просыпалась с молитвой о прощении.

Однажды терпение Тимоша лопнуло, необузданная юношеская страсть настолько одурманила его, что подсторожив вожделенную полячку на кухне, молодой казак накинулся на неё. Елена давно ожидала от парня чего-то подобного, но когда это случилось она растерялась. Только этого ей сейчас и не хватало. Мало ей Чаплинского, так ещё и этот…
- Не треба, пане Тимоше, не треба…
Обезумевший парень срывал с женщины вышитую кофту. Его учащенное дыхание неприятно обдавало жертву запахом выпитого «для смелости» спиртного.
- Я поскаржусь… я поскаржусь …

Наконец Елена нащупала рукой стоявший на столе кувшин, и, боясь ударить ним очумевшего от страсти незадачливого ловеласа, просто опустошила посудину на его голову. С длинных волос Тимоша молоко упругой струей хлынуло на лицо неприступной красавицы, её разорванную кофту, и обнажившуюся грудь. Мгновенно отрезвевший парень отступил на шаг назад, но его глаза как у завороженного продолжали неотрывно смотреть как от шеи молодой женщины, по гладкой белой коже, по тяжелой, налитой как перезревшая груша груди, к темному пятнышку соска стекает последняя, самая тоненькая струйка молока.

Вдруг Елена кинулась к Тимошу и оттолкнула его в сторону. В помещении запахло жареным. Только сейчас неудавшийся насильник почувствовал, как горит его ладонь которой он оперся на раскаленную печь.
- Кур-рва… - прошипел Тимош и прижав к груди обожжённую кисть, выскочил прочь.
- Сгорел бы хлопчик и не заметил, - она слизнула с губ последнюю капельку молока и самодовольно улыбнулась.
На следующий день стойкость женщины была с лихвой вознаграждена.

Утром прибыл курьер. Это был монах, посланец веселого митрополита, несущего «тяжелую» службу войскового священнослужителя в войске гетмана Хмельницкого, привезший в Чигирин добрую весть об отпущении грехов рабе Божией Елене Чаплинской и сообщение что отныне она является венчаной женой раба Божьего Зиновия Богдана Хмельницкого.
Елена сияла. Радости её не было предела. По вечерам она замыкалась в своей горнице и изводила Господа Бога бесконечными молитвами в благодарность за свершившееся. Её жизнь снова обретала смысл. Теперь она могла не прятать глаза, она могла говорить громко и сейчас за её спиной не смогут безнаказанно шушукаться о её любовных похождениях и величать «курвой».

Монаху-гонцу очень понравилось гостеприимство красивой паненки, которую после венчания уже надо было называть пани, и которая из бесконечной благодарности уже не знала, чем бы еще угостить дорогого посланца.  Вот только неопрятный, долгополый гость не пришелся по вкусу молодому хозяину усадьбы. Однажды, напоив надоевшего монаха до состояния риз, начинающий садист поджег спящему слуге Божьему бороду.  Как только несчастный пришел в себя, он тот час решил, что в войске запорожском ему будет лучше, и, получив от Елены 50 талеров за убыток, монах сбежал со двора.

После разгрома поляк под Корсунем, на родину гетмана (свою резиденцию Хмельницкий решил перенести из поруганного Субботова в более статусный Чигирин) отправились десятки возов с трофейным добром. Драгоценности предусмотрительно были упакованы в бочки, пистоли, мушкеты, пищали сваливались в возы и накрывались награбленными в усадьбах коврами, камзолами и прочим тряпьем. Каждый казак вел в поводу еще одного - двух коней.
Гетману войска Запорожского, выражаясь современным языком, показалось что «бизнес» у него налаживается.

Всё это невиданное ране богатство должно было окончательно сразить его возлюбленную Елену Чаплинскую и вознаградить ее за все перенесенные ею страдания, вызванные конфликтом с ненавистным подстаростой Чаплинским и вернуть её в жаркие объятия любящего Богдана, тем более, что недавно она стала его венчанной женой.
Рядовые казаки старались не отстать от предприимчивого вождя. «Кто сможет сосчитать неизлечимый убыток в людях, что орды позабирали, а имущество казаки побрали, ибо в то время не было милосердия между народом человеческим… По всей Малороссии жены шляхетские стали женами казацкими», свидетельствует Самовидец. 

 Таким образом, не решив вопрос с независимостью, повстанцы окончательно решили вопрос половой. Хотя, впрочем, и страшной ценой. Мещане гибли просто за подбритый на польский манер затылок — любая мелочь могла стать поводом для расправы .
Вошедший во вкус гетман уже не замечал подобных мелочей. Это была война. А война подавила в душе сентиментального некогда помещика тихие восторги от расцветающей сирени или только что родившегося теленка, и выпестовала неудержимую радость помещика-скопидома от подсчета идущих в его руки прибылей.

Сложно было не подхватить опыт союзников-татар, не применить его на практике. Выкупленный некогда матерью из басурманского плена Богдан отнюдь не гнушался работорговлей в принципе. Занятие это, когда продавал он сам, гетману явно нравилось. После Корсунского погрома пленным полякам, за исключением двух гетманов и шестидесяти высших офицеров, предназначенных лично хану, предложили выкупиться. Кто мог, так и поступил. Остальных же восемь тысяч Тугай-бей забрал в Крым.
А вот гарнизоном родного Чигирина Богдан ни с кем делиться не захотел, и он перешел во временную собственность Хмельницкого — 65 бывших офицеров и 520 рядовых чигиринского полка поклялись потрясти своих родственников, поскрести по нычкам и загашникам и заплатить победителю за свою свободу. Сумма обещала быть впечатляющей.

                х х х

После Корсуня останавливаться уже не было смысла.
Произошло то, чего так боялись польские гетманы и малоросские паны: восстание стало быстро распространяться. Армия казаков и татар, ежедневно пополняемая разного рода отребьем росла и ширилась. Два поражения лучшего польского войска, Желтоводское и Корсунское, как и пленение обоих гетманов произвели ошеломляющее впечатление. Оказалось, что враг не так уж могуществен, как до того времени казалось, и затаенная в народных сердцах жажда мести и свободы воспрянула с необычайной силой и полилась через край; повсюду началась жестокая кровавая расправа восставших со шляхтой и еврейством, которые не успевали спасаться в хорошо укрепленных городах и замках. В лагерь Хмельницкого стали со всех сторон стекаться убегавшие от панов холопы и записываться в казаки. Богдан, передвинувший свой обоз от Корсуня вверх по Роси, в Белую Церковь, очутился во главе многочисленного войска,

Новый казацкий гетман очевидно был застигнут врасплох неожиданной удачей и пока неясно сознавал свои дальнейшие цели. Нет, не хотел Богдан окончательного разрыва с могущественной Речью Посполитой. Куда ему одному деваться с огромной шайкой голодранцев? Нужна была опора. Сильная и постоянная. Татары? Нет, эти пограбят и уйдут. Россия? Она небось помнит, как он рубил головы москалям под Смоленском. Османы слишком далеко… Оставалась старая знакомая, близкая Польша, которой некогда он служил верой и правдой.

Сидя под Белой Церковью Богдан не оставлял дипломатических попыток, смиренно испрашивая у короля прощения и обещая верно служить ему, умоляя вернуть войску Запорожскому его права и привилеи. Не скоро мятежный гетман узнал, что его послания не застали короля в живых.
Неожиданная кончина такого короля, каким был Владислав, являлась новым и едва ли не самым счастливым для Хмельницкого обстоятельством. Это было очередное везенье. В Польше наступила эпоха бескоролевья со всеми ее беспокойствами и неурядицами; государство в это время было наименее способно к энергичному подавлению казачьего восстания. Растерянный польский сенат принимал бесполезные дипломатические и военные меры. Писались ноты в Крым, Константинополь, господарям Волошскому и Молдавскому, пограничным московским воеводам, склоняя всех к миру или помощи Речи Посполитой и обвиняя во всем изменника и мятежника Хмельницкого.
Но жернова истории не остановить.

В душе Богдана нерешительный, сентиментальный помещик умер.  Его место раз и навсегда занял алчный, властолюбивый гетман.
И взвился СМЕРЧ! И полилась кровушка…
Вихревые, неконтролируемые потоки закружили, вовлекли в трагический водоворот, оторвали от родной земли и унесли в безвременье десятки тысяч ЧЕЛОВЕКОВ, скомкали, изломали их судьбы, окрасили плодородную землю и святые воды древних славянских рек в кровавый цвет.
Дым пожарищ окутал Запорожье, Киевское, Черниговское, Брацлавское, Волынское, Подольское воеводства. Колокольный звон, плач и проклятия стали главной музыкой Хмельниччины на целый десяток лет.

Чашу Божьего гнева вместе со знатными пригубили слабые и бесславные, с крепкими и богатыми – убогие и беспомощные, с невинными – виноватые…
Запылали берега седого Днепра, Десны и Южного Буга… В казацкой думе зазвучало:
                …Праведника, и грешника постигнет смерть,
                Может средь сухого и сырое гореть…

Беспощаднее всех вел себя князь Иеремия Вишневецкий. Он собрался идти на помощь гетманам Потоцкому и Калиновскому, но узнав о их поражении под Корсунем начал энергичную борьбу с Малороссией, призывая под свои знамена польскую шляхту, изгнанную из своих поместий. Жестокостью своей он превзошел восставших, без пощады истребляя огнем и мечом все попадавшие в его руки селения и их жителей.
Отряд Иеремии на глазах Комиссара Речи Посполитой Адама Киселя напал на занятый казаками Острог, где свирепствуя повесил, сжег и пересажал на кол всё население. Всё население!

Хмельницкий, чтобы унять бешенного Вишневецкого отправил ему навстречу одного из наиболее предприимчивых полковников своих, Максима Кривоноса, и некоторое время эти два противника боролись с переменным успехом, соперничая друг с другом в разорении городов и замков.
Максим Кривонос взял город Бар; другие казацкие отряды захватили Луцк, Клевань, Олыку и пр. По кровожадности казаки не уступали озлобленным ляхам, причем шляхтянок брали себе в жены, и с особым удовольствием вырезали евреев. Чтобы спасти жизнь, многие евреи принимали христианство, но большей частью притворно, и, бежав в Польшу, там возвращались к вере отцов. По свидетельству Самовидца, «в это время вообще в Малороссии не осталось ни одного жида». Точно так же и шляхта, покидая свои имения, бросилась спасаться с женами и детьми в глубь Польши; а те, кои попадали в руки восставших холопов, беспощадно истреблялись.

Не прохлаждался сложа руки и гетман войска Запорожского. Отсидевшись под Белой Церковью и приведя в порядок состояние своего войска окрепший Богдан двинулся снова. Многие из его полковников повторяли его фразу: «Сжечь, чтобы на то глядя другие казнились!»
Первым пал Староконстантинов, за ним был разгром поляков под Пилявцами…               

Стоит ли углубляться в подробности битвы, важно что сражение под Пилявцами стало самым позорным поражением Речи Посполитой, а для Богдана Пилявцы стали аналогом Аустерлица для Наполеона. Грудь гетмана распирало от гордости, ведь было захвачено 90 пушек и огромное количество пороха, а стоимость трофеев оценивалась фантастической суммой от 7-ми до10 миллионов золотых. Правда большая часть добычи и пленных досталась татарам, от чего в рядах казачества появилось много недовольных. В результате грабеж мирного населения стал нормой и для казаков.

Война, брат, война…
Желтые воды, Корсунь, Пилявцы… поля сражений, усеянные перьями, выщипанными из крыльев горделивых польских гусар, закрепили за Богданом Хмельницким звание непобедимого.
Впереди его ждал Львов.

                х х х

К тому времени Львов переполнили беглецы из поверженных городов. Все, кто избежал расправы, кто сумел выжить в безумном, кровавом вихре восстания стремились найти спасение за крепостными стенами древнего города. Не зная кому вручить свои судьбы обездоленные беглецы доверили защиту города князю Иеремии Вишневецкому, прославившемуся своими «партизанскими подвигами», а его заместителем избрали региментария  Николая Остророга.
Понимая, что осады не избежать горожане в кратчайшие сроки собрали значительные средства для защиты города – 900 тысяч золотых и уйму драгоценностей. Но… Во все времена размер благородства измерялся тяжестью кошелька, возложенного на противоположную чашу весов. Как только войска Хмельницкого появилась у стен Львова, благородные князь Иеремия Вишневецкий и региминтарий Остророг, прихватив собранные драгоценности, вместе с солдатами покинули город.

В течение недели брошенный на произвол судьбы город мужественно защищали обычные горожане.  Львов был крепким орешком: башни, валы и рвы не давали шанса на быстрый захват города. Только на четвертый день осады опытнейший Максим Кривонос смог взять Высокий Замок. Во время штурмов в первых рядах, как правило, находились недавно показаченные крестьяне – опытные казаки уже не горели желанием подставлять свои головы под польские сабли и пули. Их можно было понять, ведь в казацких обозах лежали горы награбленного и терять трофеи никому не хотелось. Это может показаться странным, но судя по всему, взятие города не очень интересовало и самого гетмана Войска Запорожского. Ленивая, бесхитростная осада Львова должна была вынудить магистрат осажденного города и бургомистра Мартина Гросвайера выплатить контрибуцию за снятие осады.

Своей цели Богдан добился. 220 тысяч золотых были доставлены в казацкий лагерь. Контрибуция была получена. 
Финальным аккордом осады Львова стал приказ выстрелить по городу из пушек двадцать раз, после чего Хмельницкий тут же оставил город в покое. Покидая Львов казацкое войско основательно выжгло близлежащие сёла, разграбило несколько монастырей, не только сдирая серебряные оклады со святых икон, но и опустошая депозиты (в монастырских схронах богатые прихожане как в банках держали свои сбережения). Выигранные битвы при Корсуне, Пилявцах, покоренный Львов, разграбленные маетки, латифундии и фольварки принесли хороший «урожай».

Захваченные ценности не поддавались учёту – десятки тысяч возов, рысьи и соболиные шубы, столовое серебро, ванны (!), чайники, медные тазы, вина, наливки, мёды, сладости и иные предметы роскоши. Всё это барахло польская шляхта тащила с собой на войну. «Была ли это ошибка слабых умов, или проявление тайной воли Божьей, которая справедливо карала за противную Богу пышность, но войско польское шло на войну, как на свадьбу или на торжественный банкет Клеопатры с Антонием», – писал Самуил Твардовский .
Основная часть татар, угоняя тысячи невольников, направилась в Крым, с гетманом оставался только Тугай-Бей с 10000 татар.

…Сидя в седлах они и наблюдали за бесконечной вереницей плененных поляк и евреев которых ожидал невольничий рынок в Каффе. Тугай-Бей, которого после совместных сражений Богдан считал побратимом, цепким взглядом, по одному только ему известным приметам, высматривал в проходящей колонне тех, кого можно было здесь, не отправляя в Каффу, отпустить за хороший выкуп. Богдана же пленники не интересовали. Похлопывая по шее своего беспокойного коня, он смотрел поверх голов в широкую степь, где формировался обоз, увозящий трофеи в родной Чигирин.
- Гетман, гетман… Пан Хмельницкий!..
Из колонны пленных вырвалась молодая полонянка и кинулась к стоящим на пригорке всадникам. Конвойный татарин хотел схватить её за руку, но девушка ловко увернулась от него и рухнула на колени под ноги отступившего в испуге коня. Исправляя свой промах, конвоир подскочил к ней сзади и схватив за локти резко заломил руки девушки за спину от чего тонкая её кофточка треснула, обнажив упругую девичью грудь.
- Гетман, возьми меня…

Тугай- Бей взмахнул зажатой в руке нагайкой, и конвоир отступил.
Богдан удивленно воззрился на обнаглевшую пленницу.
- Возьми меня с собой. Я спасу тебе жизнь!
Интересно… Что бы это могло быть? Богдан удивленно посмотрел на своего побратима. Тугай-Бей ухмыльнулся в усы.
Девушка, молитвенно сложив руки на груди, прожигала гетмана своими большущими черными глазами.

- Возьми, ты не пожалеешь. Я умею заговаривать пули! Смерть будет не властна над тобой! Клянусь я говорю правду!
Странно, сколько ворожей и гадалок тащатся за войском в обозе, но еще ни одна не хвалилась подобным умением. Черные, летящие волосы, горящие глаза, смотрящие прямо в душу вызывали оторопь. Вступать в переговоры с ведьмой, тем более с жидовкой не хотелось.
- Гетман, ты можешь проверить. Сейчас, да… Прямо сейчас. Выстрели в меня и увидишь, что я не вру. Выстрели… вот сюда.
Девушка откинула со лба прядь черных спутанных волос.
- Не бойся, стреляй. Только так ты сможешь понять вру я или нет…

Богдан медленно вынул из-за пояса пистоль. Выстрел откинул девушку навзничь. Гетман долго смотрел на странную обманщицу.
- Дура… Хотела меня обмануть.
- Обманула… - Тугай-Бей безразлично двинул плечом. – Теперь ей Каффа на страшна.
- Курва… Вот и верь после этого жидам, - Богдан плюнул и дернул повод.

                х х х

Военная кампания 1648 года озолотила Хмельницкого. А ведь поначалу он о таком даже не мечтал!
Всего четыре месяца назад Богдан был лишь жалким изгнанником преследуемым польским правосудием. А сегодня он въезжал в город из которого был изгнан, в город в котором и он, и его отец были сотниками, город где стояла усадьба погибшего в Молдавии его отца Михаила Лавриновича, основавшего здесь собственную слободу Новосельцы и которому гетман Данилович за добрую службу подарил родовое село Субботов с хуторами и угодьями, с каменной церковью и монастырем, построенным родом Хмельников.
В Чигирин въезжал гетман!

Гетман Войска Запорожского, разгромивший известных военачальников Великой Речи Посполитой от одного только упоминания прославленных имен которых сами сгибались спины и головы прятались в плечи. Гетман не раз обративший в бегство коронные польские войска! Человек не побоявшийся поднять народные массы на борьбу за свои права!
Чигирин встречал победителя.

Сбруя гетманского коня сверкала золотом, а головной убор самого Богдана украшали два белых орлиных пера. Рядом ехал знаменосец держащий в стремени древко личной хоругви Хмельницкого. За спиной гетмана под сенью знамен, хоругвей и полковых штандартов покачивались в седлах старшины и полковники его войска.
Не доставало только лепестков роз, высыпаемых на голову и монет швыряемых под копыта лошадей. Но Чигиринну до Рима было далеко, да и Богдан не был Клеопатрой, зато золота в обозе, следующем далеко позади гетмана, было столько, что возможно позавидовал бы и Рим.

По правде говоря, Хмельницкого мало интересовала пышность его встречи. То, что ротозеи утопающие в пыли, поднятой его конницей, срывали с головы шапки и сгибались в поклоне его не удивляло. Так было, когда он был здесь сотником, так было всегда. Но появилось и что-то новое. Многие чигиринцы встречая освободителя выглядывали из-за своих заборов как-то настороженно, с непонятной опаской. Может быть они не знали, чего ожидать от их внезапно прославившегося земляка? Может они были наслышаны о повадках победителей или боялись попасть татарам в ясырь? А что бы они сказали, если бы Богдан не оставил свое войско стоять лагерем на подъезде к городу своей будущей резиденции и не вошел в Чигирин только с двумя десятками войсковой старшины.
Стоило ли обращать внимание на холопскую боязнь.

Мысли Богдана были заняты только одним. Через несколько минут он встретит свою долгожданную, свою новую, молодую жену! Сердце стареющего казака трепетало в груди. Подобного он не испытывал уже много лет. Даже в самой яростной схватке, когда от сабельных искр можно было раскурить трубку, когда вражеская стрела разила несущегося рядом воина, когда в лицо ему грохотали пушки осажденной крепости, даже в секунду неожиданно сковывающего страха, сердце Богдана могло съежиться на мгновение, но оно не вело себя так безумно, оно не пыталось выпрыгнуть наружу, оно не увеличивалось так, что не оставалось места в груди, оно не перехватывало горло так, что не возможно было дышать. Богдану хотелось хлестнуть нагайкой своего коня и умчаться вскачь туда где ждала его желанная полонянка, его Елена, но негоже было бы гетману славного войска повести себя как нетерпеливому деревенскому парубку.

Во двор усадьбы конь внес Богдана, как и подобает коню победителя горделиво выгнув шею, высоко поднимая свои тонкие, в белых «чулочках» ноги. Несколько казаков из отряда посланного гетманом вперед, подбежали чтобы помочь спешиться своим командирам. Гонцы прибывшие заблаговременно свое дело сделали добросовестно. Вышколенная дворня выстроилась у крыльца, из открытых окон дома, от праздничного стола разносились запахи изысканных, забытых в пылу сражений блюд, а на крыльце стояла в умопомрачительном наряде вожделенная красавица Елена.

Спешившись, Богдан неторопливо снял саблю и вместе с шапкой отдал подбежавшему ординарцу, отряхнул полы своего кафтана, согнутым пальцем правой руки поправил усы, и, посчитав что сейчас уже можно, направился к простёршей к нему руки Елене.
…Не взирая на непрекращающиеся несколько дней застолья Богдан не забывал о важных делах. В родных стенах в нем снова проснулся помещик-скопидом.
Прежде всего все военные трофеи, золото и драгоценности были аккуратно упакованы в бочки и отправлены в надежный схрон. Горы ненужного, как оказалось, тряпья розданы нуждающимся. Большие пожертвования Богдан отправил в построенные Хмельницкими Ильинскую церковь и монастырь. Так же гетман заказал и щедро оплатил пышный молебен в память павших в боях казаков.

Всеми хлопотами с распределением свалившихся с неба трофеев с удовольствием занималась новая жена Богдана. Осиротевшая девушка, побывавшая то ли пленницей, то ли заложницей (против чего она, собственно, не возражала) неожиданно стала женой гетмана чуть ли не всей Малороссии. Её положение очень льстило Елене. Он не просто командовала дворней как обычный гофмейстер, она была хозяйкой, она горстями загребала золотые дукаты и талеры и делала это не таясь, ибо всё это, надеялась она, принадлежало ей.

За увлеченно работающей «мачехой» наблюдал мрачный Тимош. При виде его хмурой физиономии, Елена сразу вспоминала его попытку овладеть ею и жалела парня.
- Дурачок, - думала молодая женщина, оценивая коренастую фигуру гетманского сынка. – Зря тебя совесть мучает. Не будь это дурацкой истории с Чаплинским, я может быть тебе и не отказала. Или ты думаешь, что я ему расскажу? Не бойся… Вся жизнь впереди. Еще не известно, что с нами будет. Ведь Батько твой в постели воин не великий. Стареет…
Это было действительно так. Не раз Елена, слушая как на соседней подушке сопит подгулявший гетман, смотрела на висящие в изголовье кровати лук и саблю, и не понимала зачем они здесь висят, ведь в супружеском ложе этим оружием запугивать её нет смысла.

Однако Елена ошибалась. Тимош совершенно не думал о своем неудавшемя поползновении. Его раздражало воодушевление этой гулящей девки ухитрившейся завоевать сердце его отца. Парень не мог смотреть на её подрагивающие пальцы, когда она перебирала серебряные изделия или пересчитывала золотые монеты, на суетливые движения её алчных глаз, на её красивые, пухлые губки постоянно что-то беззвучно шепчущие, когда она перекладывала с места на место дорогую посуду. Вспоминая свою усопшую мать, беззаветно посвятившую себя своему мужу и детям, Тимош понимал, что рядом с его отцом появилось существо страшное и чужое.
Трофеи делили не только в усадьбе Хмельницкого.
 Этим хлопотным делом занимались и в казачьем лагере, стоящем под Чигирином. Собственно говоря, раздел был закончен уже давно, но то и дело то тут, то там вспыхивали пьяные стычки, которые немедленно усмирялись сотниками.  Споры эти носили частный характер, но была одна тема которая вызвала общее недовольство и заставила Богдана задуматься.               

Вызвано это было тем, что получив контрибуцию за снятие осады Львова Хмельницкий двадцать процентов полученных средств забрал себе. Войско тихо зароптало, но зная крутой нрав гетмана на серьезные меры не решилось. Зато, понимая, что гетман не сможет проконтролировать действия всего войска, казаки восполняя ущерб, нанесенный им принялись грабить все на свое пути.
В таких условиях о дисциплине в войске говорить уже не приходилось и закончилось всё неожиданно просто.

Однажды вечером, когда испивший «трошки горилки» Богдан, пощипывая струны любимой лютни блаженствовал, в усадьбу примчался гонец из лагеря.
- Батько, казаки на круг кличут, - выпалил взмыленный хорунжий, размахивая зажатой в руке казачьей шапкой.
Гетман удивленно взглянул на запыхавшегося гонца. Для того чтобы созывать казачий круг должна была быть веская причина.
- Там казаки порубали друг друга.
- Казаки?! – Богдан медленно отложил лютню. – Друг друга?!
Гетман досадливо поморщился… Это было преступление.
- Ага… Одного… Насмерть.

- Зараз буду.
- Добре, батько… - хорунжий поклонился и, неловко взмахнув рукой, выронил черную с разрезом на лбу шапку, которая скользнув по полу улетела под стоящую у стены скамью. Встав на четвереньки, гонец пошарил наугад рукой, обнаружил пропажу, успевшую красным шлыком с кисточкой зацепиться за ножку скамьи, и выравниваясь успешно скамью перевернул.
- Выбачайте… выбачайте .
Незадачливый гонец кланяясь попятился к двери, где висящей на боку саблей зацепил штору и, не менее успешно, оборвал её.
- Геть, звидсы!  – взревел гетман. – Тимош! Тимошка, бисова дытына! На конь!!
…Через полчаса отец и сын Хмельницкие, в сопровождении десятка казаков вошли в просторный курень построенный казаками на берегу Тясмина.  За столом восседали куренной Федор Непейпиво, полковник Михайло Кавун, войсковой «митрополит», есаул и несколько старшин.

Перед ними, со связанными руками, видимо стоявший ранее на коленях, а теперь просто обессилено опустив свой зад на собственные босые ступни, сидел изрядно помятый человек. Он обреченно молчал, только исподлобья косил на присутствующих заплывшим глазом и изредка шмыгал расквашенным носом.
- Ну? – гетман обвел взглядом присутствующих.
Все как-то напряглись, принялись отводить глаза.
- Я спрашиваю, что здесь происходит?
- Беда у нас, батько, - проворчал вздохнув куренной.
- Мне уже сказали. Как всё произошло? – Богдан грузно сел на подставленный ему затертый походный стул.
- Убиенный украл у этого дурня вот эту цацку.

На столе, тускло играя бликами покачивающихся огоньков десятка церковных свечей, стоял вычурный золотой потир.  Большая чаша на высокой массивной ноге была щедро украшена тонким литьем и поделочным камнем.
- Та-а-к… - протянул гетман. – Украл, говоришь…
Убийца обреченно молчал.
- Украл, я тебя спрашиваю? – гаркнул Богдан.
Казак торопливо закивал.
- Встань, когда с тобой гетман говорит!

Казаки кинулись на помощь и на ноги поднялся рослый, широкогрудый парень лет двадцати. Богдан внимательно рассмотрел молодого казака и с сожалением вздохнул.
- Как зовут?
- Парфений…
- Какого полку?
- Недавно показаченный, - куренной Непейпиво брезгливо смотрел на недавнего крестьянина. - От плуга…

Богдан снова вздохнул. Жаль было этого крестьянина, этого плугаря. Ведь по законам Запорожской Сечи он по прибытию в кош должен был пройти полное обучение - изучить войсковые порядки, выучиться «сечевому лыцарству», и только после этого записываться в «испытанные товарищи», что могло произойти не раньше, чем через семь лет. А сейчас…
- Ты наши законы знаешь?
Парфений, помолчав, кивнул.
- Теперь уже знаю.

- Теперь… - в душе Богдана жалость к глупому холопу боролась с необходимостью вершить справедливый суд. - Так ты, Парфений решил самосуд устроить? Тебе что столба  было бы мало? Обидчик твой был бы наказан. Воры у нас долго не живут.
- Прости, батько, прости! Христом Богом прошу, – парень рухнул на колени.
- Простить? – откуда-то из полутьмы вынырнул войсковой «митрополит» и потрясая перед окровавленным носом Парфения золотым потиром, заорал, - Обокрали его! А это что? Откуда это у тебя? А?

Богдан нахмурив брови посмотрел на казака. Не выдержав взгляда тот отвел заплывший глаз и промолчал.
- Монастырь ограбил, - неистовствовал «митрополит». – Монастырь! Подо Львовом.
Тяжелый взгляд гетмана остановился на поцарапанной в схватке с погибшим противником груди Парфения. Сквозь рваный ворот рубахи тускло поблескивал маленький нательный крестик. Тяжело встав со стула, Богдан подошел и взял его в руку.
- Ты же был православным.
«Был»… Услышав это парень понял всё.
- По закону! - резким рывком гетман сорвал крестик.
Тонкий, крепкий шнурок оставил на загорелой шее несчастного брызнувший кровью след.
 Это был приговор.
- По закону! – повторил казачий круг.

…Октябрьское утро было холодным. Воды Тясмина уже успели остыть, но над рекой всё ещё появлялись жиденькие пряди тумана. Стайка ожиревших к осени уток, низко пролетев над водой с шумом вломились в стену шуршащего, пересохшего прибрежного камыша. Лагерь давно проснулся. Кашевары уже заливали водой тлеющие уголья костров, мыли в реке котлы, в которых совсем недавно булькал аппетитный кулеш.
Позавтракав казаки торопились за пределы лагеря, где вскоре должно было начаться необычное зрелище. Уже была вырыта могильная яма, рядом с ней стояла телега на которой стоял сколоченный из бортов казачьей телеги гроб с телом проворовавшегося казака. В ожидании приезда гетмана, казаки на берегу, кто сидя, кто стоя, покуривали трубки и, тихо переговаривались между собой.

…Вчера, после заседания казачьего круга, Богдан долго ворочался в постели. Неприятное событие заставило его вспомнить, что он не только человек имеющий право казнить или миловать своих подчиненных. Нет… Он ответственен за все что делает его многотысячное войско, за все что происходит с народом который он взялся освободить от ляхов и жидов. Когда он был помещиком, он хорошо знал, что творится в его хозяйстве, и какие меры следовало принимать. А сейчас зона его ответственности увеличилась безмерно, и уследить за порядком стало значительно сложней. Не добрая слава гуляла в народе по следам полков Максима Кривоноса, Ивана Богуна, Мартына Пушкаря, да еще эти неуправляемые союзники-татары, которым, в принципе, плевать на всё лишь бы жечь и грабить. По правде говоря, Богдан знал, что полки Максима Кривоноса состоящие сплошь из недавних холопов, и батраков в грабежах практически ничем не уступали татарам. Не удивительно, потому что рядом с татарами любой православный пользуясь правом сильного, (наличием сабли в руке), станет вести себя как обычный грабитель.

Вот и Парфений.
«Украл в церкви. И таких много. Бедность… Зависть… Кто-то украл больше, кто-то меньше. Возникает желание не прогадать, не упустить добычу. И вот – смерть. Казак убил казака, – от этой мысли Богдан содрогнулся. - Что если это только начало? Нет… Не допущу. Есть закон!»
…Как только на горизонте, в розово-оранжевом утреннем зареве, охватившем часть небосвода появилась кавалькада Хмельницкого, стремительно несущаяся в сторону лагеря, загремели огромные боевые котлы. Раздетые до пояса, загорелые довбыши держа в каждой руке по массивной войлочной колотушке, с размаху долбили в голосистые тревожные барабаны. Далеко окрест разнесся низкий будоражащий душу гул, дрогнула земля, испуганные чирки стайкой выпорхнули из прибрежных камышей и низко над водой умчались в более безопасное место.

Почти одновременно с группой всадников, но уже со стороны лагеря, к свежевырытой могиле казаки подкатили воз в котором угадывались очертания накрытого попоной, сидящего человека.
Богдан, Тимош и прибывшие с ними старшины спешиваться не стали. Видимо долго задерживаться здесь гетман не собирался. Слегка привстав на стременах Богдан оглядел всех собравшихся, затем повернув голову к замершей в ожидании охране и еле заметно кивнул.
Попону сдернули.

Под ней в скорбной позе, низко опустив голову, с кляпом во рту сидел связанный Парфений. Его бил озноб. Может быть ему действительно было холодно в это промозглое октябрьское утро, а может…
- Братья! – гетман еще раз обвел взглядом притихшую толпу казаков. – Братья казаки! Вы знаете, что произошло. Казак поднял руку на казака…  Поднял руку и отнял жизнь. Это великий грех. Никто не имеет право делать то, что позволено только Господу Богу! Но у нас есть закон. Закон, благодаря которому десятки лет стоит и стоять будет Сечь Запорожская. Закон, который сделал нас всех вольным казачеством. Поступим же по закону!
Качнулась многоликая, разношерстная, хмурая толпа и шумно выдохнула:
- По закону!

Обреченного схватили и стащив с воза поставили перед гетманом.
- Скажешь людям?
Изо рта Парфения вытащили заслюнявленный кляп. Парень пожевал затекшими губами и, глядя в землю, прохрипел:
- Простите, братья… Простите, казаки…
- В очи! В очи людям смотри! Братья…
Стоящий рядом с Парфением казак легко, как-то даже по-дружески толкнул его в плечо, от чего парень покачнулся, удивленно взглянул на толкнувшего и, не удержавшись на ногах рухнул в яму.

Упавший на дно могилы человек от неожиданности минуту молчал лёжа на спине и наблюдал за суетящимися на краю казаками. Но когда в руках у них появились веревки и лопаты он дико заорал. Это был не крик, это был дикий вой, вой отчаяния, вой зверя, попавшего в западню. Вой сменился яростным рычанием, видимо смертник безрезультатно пытался разорвать сковывающие его путы, затем в бессильной злобе он снова перешел на вой и, в конце концов, тихо заскулил.
- Братья, простите… Братья, казаки, ну он же ж меня обокрал. Ну, подрались мы. Хлопцы…Если б не я его, так он бы меня… Батько, гетман, помилуй, ради Христа…

Казаки молча слушали несущиеся из-под земли крики.
- Батько, - Тимош нагнулся в седле поближе к отцу. -  Глотку ему надо было бы заткнуть.
- Нет, сынку, - непреклонный Богдан покачал головой. - Пусть все слышат. Чтоб неповадно было на казака руку поднимать.
Вдруг крики прекратились.
Заживо погребаемый увидел, как на него медленно покачиваясь спускается гроб. Да, на приговоренного к страшной казацкой казни опускали гроб с телом убитого ним казака. Понимая, что, грязное дно нетёсаного самодельного гроба, заслонившее чистое утреннее небо - это все что он будет видеть по самой своей кончины, живой покойник попытался докричаться:

 - Он вор!! Он вор!! Я не виноват! За что? За что??? Креста на вас нет…
Тяжелый гроб вдавил в сырую глину несчастного, который продолжал кричать.
- За что?? Вы сами воры. Все! Все вы воры…
По крышке гроба загрохотали комья сбрасываемой земли. Гроб становился всё тяжелее и тяжелее.
- Воры… Воры и убийцы. Грабители… Будьте вы прокляты… Будьте вы…



                Глава 6.     К Т О   В   Д О М Е   Х О З Я И Н?


Стоял ноябрь.
Всего пяти месяцев хватило Хмельницкому чтобы основные политические игроки Центральной Европы не только узнали о нем, но и замерли в напряженном ожидании его дельнейших действий.
После победоносной кампании 1648 года гетман решил перевести дух и внимательно оценить ситуацию. А складывалась она на редкость хорошо. В России полыхал Соляной бунт.  Турция, в своей бесконечной войне с Византийской республикой, была занята осадой острова Крит. Молдавия, опасаясь алчных западных соседей, настороженно косилась на Валахию и Семиградье. Следовательно, никто из них опасности на этот период времени для Хмельницкого не представлял. А крымский хан Гирей, и того более, в настоящий момент был его союзником.

Оставался единственный реальный противник - Речь Посполитая. Но, во-первых, после нескольких поражений думать о новых сражениях ей было рано, а во-вторых Польша увязла в выборах нового короля вместо умершего Владислава IV. Каждый тянул за своего кандидата значит ни о каком организованном сопротивлении и речи быть не могло!
Но цели восстания ещё не были достигнуты, и Хмельницкому снова пришлось призвать на помощь дипломатию.
В ноябре, как только на польский престол взошел Ян Второй Казимир, мятежный гетман отправил к нему казацкое посольство. Пришло время договариваться о мире, которого в тот момент искренне желали обе стороны. В состав посольства вошли авторитетные казацкие старшины, которые должны были просить короля прислать к Хмелю польскую комиссию, чтобы совместно с «лыцарством» выработать конкретные условия мирного договора. Стороны обменялись универсалами о фактическом прекращении войны, причём казацкое послание звучало как угроза: Хмельницкий недвусмысленно намекал, что в случае невыполнения поляками условий всех их ждёт смерть.

Нет, Богдан фрондерствовал не зря. А как иначе? Ведь ему нужно было всячески демонстрировать свою преданность простому казачеству и крестьянству. Опыт прошлых восстаний научил казаков, что после заключения мира паны берутся за старое, а деревья Малороссии украшаются гроздьями повешенных соотечественников. Сейчас взбунтовавшемуся казачеству было известно, что Варшава пока не взята, поэтому любое замирение могло быть воспринято как попытка войсковой старшины обмануть народные массы (тем более, раньше такое уже случалось). Поэтому универсал Хмельницкого должен был показать войску, что гетман (признанный всего лишь Запорожской Сечью, от чего по сути был самозваным) шутить с врагом не намерен и за своих стоит горой.

Тем временем, Варшава спешно пыталась собрать и отправить к Хмельницкому свою официальную делегацию для переговоров о мире, который как воздух был необходим деморализованной поражениями Польше и в первую очередь вновь избранному королю Яну Казимиру. Тридцатисемилетний король, ставил перед своими послами задачу усмирить буйный нрав взбунтовавшегося Хмеля, расположить его и заключить мирный договор на максимально выгодных условиях.  Это было реально, ведь после Пилявец Богдан мог двинуть войска прямо на беззащитную Варшаву и обезглавить Речь Посполитую. Однако, после нескольких месяцев битв он остановился и повернул назад, мотивируя это тем, что не хочет отдавать на поругание татарам православного польского короля.

Для выполнения деликатной задачи по заключению мира, возглавить польское посольство доверили бывшему комиссару Речи Посполитой, непотопляемому брацлавскому воеводе Адаму Киселю. Умение Киселя в отношениях между шляхетной Польшей и вольными казаками «сидеть на двух стульях» называлось дипломатическим мастерством и вызвано было тем, что Адам долгие годы владел огромными угодьями на правом берегу Днепра и совсем не хотел терять их из-за распрей с казачеством.
Успешное заключение мирного договора с Хмельницким было бы для Адама Киселя гарантией спасения своих владений и возможностью расположить к себе нового короля.
Но как ничтожны были планы Киселя по сравнению с заботами, свалившимися на недавнего чигиринского помещика Богдана Хмельницкого!

От нескольких блистательных побед над поляками голова у гетмана не закружилась. Он прекрасно понимал, что Малороссию и большой кусок Речи Посполитой, которые он очистил от ляхов, никто ему не отдаст. Пройдет немного времени окрепнет Ян Казимир, опомнятся литовцы, московиты, османы, (да мало ли кто!) и всем станет ясно, что мятежный гетман один как перст. Татары — это татары… Сегодня союзники, а завтра…
Следовательно, надо искать поддержку.
Бессонными ночами гетман думал, анализировал, находил варианты своих дальнейших действий, взвешивал, отвергал их и начинал всё с начала. С поляками кое-как временно замирились. Но это ненадолго. Хорошо бы отдать себя во власть русского царя, но московиты ведут себя слишком настороженно. Османы? Нет… этот союз дорого обойдется казакам, которые уже не раз сжигали пригороды Стамбула и «чайками»  грабили турецкие фрегаты.

Хорошо было бы привлечь на свою сторону ближайшего соседа – Молдавское княжество. К сожалению, господарь Молдавии князь Василий очень не кстати породнился с влиятельнейшим литвином Радзивиллом, что меняло расстановку сил не в пользу Хмельницкого. Этот странный Лупу, печатающий книги, строящий монастыри, а за одно режущий уши и рвущий ноздри неугодным, был, похоже, крепким орешком и склонить его на свою сторону будет не легко, но отказываться от затеи не стоит.
Как бы ни было трудно искать решение, Богдан знал, что оно найдется. Да, у него бывали тактически просчеты, иногда он грешил непоследовательностью действий, но в итоге в нем всегда побеждал блестящий стратег и сторонник решительных действий.
Так случилось и на этот раз. Похоже, что мастер маневра нашел выход. После громких сабельных побед надо было громко заявить о себе на политическом поле.
Богдану надо было триумфально войти в Киев.

Вступление в город с благословения православного клира было очень важным моментом – такая акция стала бы однозначным сигналом для Москвы, что в Малороссии обосновался не простой бунтовщик, а уважаемый гетман, настоящий православный, с которым можно иметь дело. Образ борца за свободу и православие вот что привлечет к нему преданность народа и благосклонность сильных мира сего.
Ещё во время осады Львова Богдан узнал, что в молдавских Яссах проживает сам иерусалимский патриарх Паисий. Поддержка столь значимого православного иерарха для Хмеля значила бы очень много.
Решение было принято.
Вхождение в Киев должно произойти с благословения и в присутствии иерусалимского патриарха.

                х х х

Не мог взять в толк полковник Силуян Мужиловский за какие «грехи» удостоен он такой высокой чести.
Нет, он конечно не раз участвовал в приеме разного рода послов, зачастивших в последнее время к гетману Хмельницкому, частенько по нескольку часов кряду толковал с Богданом о будущей судьбе Войска Запорожского. Иногда доходило до крика. Однажды в запале, гетман даже полоснул Силуяна саблей по плечу. Правда, если бы захотел гетман, то быть ему сейчас без руки, да, видимо, сдержал он удар, и гнев свой. Обошлось раной, и синячищем в полруки. Потом извинялся… Заливал вину горилкой.

Но не в этом дело.
Главное, что понимал Мужиловский, нужен он несдержанному, порывистому гетману. Нужен - как ведро холодной воды на голову. Ведь заносит Богдана. Ох, как заносит! И от этого понимания многое полковник претерпел. Но тут…
Почему Хмельницкий избрал его для этого посольства?
Не уж то не нашлось у Богдана человека, более подходящего? Не обязательно епископа, можно и попроще. Ну, скажем, иерея какого-нибудь, лишь бы дело святое знал. А то ведь трудно сказать, о чем он, полковник, будет говорить с патриархом, тем более иерусалимским.

- Передашь Паисию вот эту бумагу, - вручая полковнику свиток, гетман был очень серьезен, даже торжественен. - Это мой универсал с приглашением патриарха перебраться в Киев. Это не просто жест гостеприимства, это предложение возглавить православие древнейшего руського города.
- Богдан, как бы не испортил я твоей задумки. Ну, православный я, ну, креститься умею, пару молитв знаю. И это пока всё! А Паисий-то патриарх, понимаешь? Иерусалимский!
Мужиловский искренне пытался «откреститься» от предстоящей ему миссии.
- Силуян, не притворяйся дураком. Иерусалимский не значит, что он один из двенадцати апостолов, прости меня, Господи! Просто патриархом он избран монахами Храма Гроба Господня что в Молдовалахии, и живет Яссах, - Богдан пытался как можно спокойней убеждать своего посла. – А посылаю я тебя не для богословских бесед. Твоя задача убедить его, что в Киеве его духовная миссия приобретет иной масштаб, станет еще значительней. Рядом Московия… Словом, посылаю я тебя только потому, что знаю: ты найдешь нужные слова и не обязательно из Молитвослова.

…Вздремнувший было Силуян проснулся от того, что тряска прекратилась и рыдван  остановился. В окошко полковник увидел, как спешившийся Тимош накинул повод коня на один из торчащих снаружи свечных фонарей и, открыв дверь, протиснулся в карету.
- Отдохну малость. Чувствую, что пока доберемся до этих молдаван я по-большому сходить не смогу. Всю задницу отбил.
Сын гетмана изъяснялся простым казацким языком. «Не в отца поросль. Чувствуется что на конюшне воспитывался», подумал полковник, а вслух спросил:
- Где мы, не знаешь?
- Говорят, что сейчас будем через Прут-реку переправляться.
- Да? Ну стало быть скоро будем… Часа через полтора-два. Полежи, отдохни, - Силуян повернулся на бок и накрыл ноги овчиной.

Тимош последовал примеру полковника и через минуту, не взирая на дорожную тряску, уже мирно посапывал.
«Молодость… Через пять минут его пушкой не разбудишь».
Поездкой в Молдавию полковник Мужиловский был крайне недоволен. Может быть сказывался возраст, может состояние здоровья, может бесконечная тряска по ухабам Малороссии, но настроение было отвратительным. Патриарху иерусалимскому положено кланяться и руки целовать, а можно ли себя чувствовать независимым послом согнувшись в три погибели в поклоне?  Видимо Богдан забыл, что Силуян боевой полковник а не придворный лизоблюд. И еще… Какого черта он навязал ему своего сынка? Что не с кем дитя оставить? Что же это получается, с одной стороны надо послом быть, а с другой за младенцем следить? Или наоборот, Тимоша приставили следить за ним, Силуяном? Если это так, то берегись Богдан! По возвращении из Ясс будет разговор! Пусть еще раз гетман полоснет его саблей, но это посольство он запомнит на долго.

                х х х

Паисий оказался на удивление обаятельным и внимательным человеком. Как только казацкие послы представились, патриарх предложил ненадолго отложить дела.
- Не скрою, мне очень интересно будет побеседовать с вами, ведь о Хмельницком и Малороссии сейчас только и говорят. Но мне кажется, что вам надобно привести себя в порядок после долгой дороги, часок-другой отдохнуть, да и подкрепиться. Или сделаем по-другому. Пообедаем вместе. Вы не возражаете? Вот и хорошо. Вас позовут. - увидев в руках Силуяна свернутый трубкой документ, патриарх спросил, – Вероятно это послание от гетмана?
- Да, Ваше Святейшество, - смущенно пробормотал Мужиловский, обезоруженный простым обращением патриарха, и, склонив голову, двумя руками протянул ему свиток.
- Нет, нет. Во время обеда вместе и посмотрим.

…Два отведенных для отдыха часа полковник провел пытаясь обучить Тимоша правилам поведения за столом, как будто  всю свою жизнь трапезничал с патриархами.
- Не говори с набитым ртом, не смейся, не говори громко, а лучше молчи. Не хватай со стола еду руками...
- Да что я, по-твоему, вилки отродясь не видел? – обиделся Тимош.
- Не перебивай! А то я не знаю, что ты там в Чигирине видел.
- И в Чигирине едим как люди, и в Бахчисарае у хана Гирея не как свиньи едят.
- Вот при встрече хану Гирею про свиней и расскажи. Мусульмане это любят. А здесь блюди воспитанность. Если дадут чего пить, залпом на глуши …
- А есть то можно? Я же голоден как волк!

- Да можно, можно! Только по чуть-чуть… - казалось, всё что мог полковник вспомнить из требований этикета он изложил, и, довольный собой, принялся вспоминать все слова которые могли пригодиться в общении с высоким священнослужителем.
…Обед у патриарха воображение казацкого посольства изысканностью блюд не потряс. Как позднее Силуян скажет Богдану «…изобильно, разнообразно, но сдержанно». Больше всего гетманскому сыну понравилась кувертная карточка, на которой красивым каллиграфическим почерком было выведено «Тимош Хмельницкий». Только сейчас парень по-настоящему понял, что оказывается не только рядом со своим прославленным отцом его могут уважать. Юношеское тщеславие взяло свое и по окончании обеда карточка оказалась в кармане камзола молодого посла. Так сказать, «на всякий случай».

И все-таки, пусть не от изысканных блюд, но потрясение молодому казаку испытать пришлось.
Оказалось, патриарх Паисий посчитал что появление в столице государства посольства от мятежного гетмана Хмельницкого будет небезынтересно господарю Молдавии, и, пользуясь своим высочайшим положением, пригласил к обеду князя Василия Лупу, который не преминул им воспользоваться, и появился в сопровождении своей дочери Розанды.
Нет, не зря девушка пользовалась вниманием самых важных аристократических кавалеров! Гетманычу Хмельницкому пришлось воочию убедиться в её превосходных качествах. Парализованный её красотой и изяществом Тимош весь обед просидел в состоянии неподвижной скульптуры. Волчий его аппетит бесследно пропал, когда он брал в руку вилку, она начинала дрожать и её приходилось тут же откладывать в сторону. Если к нему обращался кто-то из сидящих за столом он молча невпопад кивал. В результате молдавской княжне не понадобилось много времени чтобы убедиться, что этот недоразвитый олух, (да еще на пару лет моложе!) её интересовать не может.

Тем временем, патриарх Паисий внимательно изучив послание Хмельницкого сделал для себя вывод, что гетман войска Запорожского человек не только образованный, но и обладает неплохим политическим чутьем.  Как это он угадал или почувствовал, что после вопроса синаитов , Паисия будет интересовать Россия? Паисий еще не решил ответит ли он согласием на приглашение Хмельницкого, но рациональное зерно в нем он увидел.
Полковник Мужиловский отметил про себя прекрасное знание собеседниками польского языка, что в значительной степени облегчило и без того трудное для него общение. Обычному казаку, солдату, прекрасно сознающему, что если бы не статус посла он никогда бы не был удостоен такой встречи, было невыразимо тяжело, отвечая на вопросы о ситуации в Малороссии, формулировать ответы, сопрягая их с высокими титулами собеседников. «Досточтимейший, и дорогой Владыко…», «Ваше Святейшество…», «Испрашивая благословение Божие, хочу…», «Вашего Святейшества смиренный послушник…», «Ваша Светлость, князь…». Все эти словесные конструкции, непривычные, чуждые казацкой натуре взламывали мозг, заставляли заикаться, косноязычить, волноваться и обливаться холодным потом.

Паисий, понимая состояние казака, демонстрировал самое доброжелательное отношение к полковнику, попавшему в необычную ситуацию.
Василий Лупу задал казацкому послу всего несколько вопросов, и больше слушал. Господарю Молдавии не очень хотелось, чтобы кто-то узнал насколько живо его интересуют причины и ход восстания, откуда у гетмана Хмельницкого силы для противостояния такому мощному государству как Речь Посполитая.  Интерес Лупу был не праздный. Недовольство его властью в молдавском княжестве чувствовалось уже давно. Не зря количество казненных молдаван в нем исчислялось тысячами.

Однако отмолчаться господарю Молдавии не удалось. На следующий день казацкие послы появились в его резиденции. Долго и путанно изъясняясь на польском, полковник Мужиловский пытался втемяшить непонятливому молдавскому князю все выгоды от военного сотрудничества с малороссийским казачеством и дружбы с прославленным гетманом Хмельницким, да видимо зря. Когда время, отведенное для аудиенции истекло, не сумев добиться никакого внятного ответа, Силуян так и не смог определить безнадежно ли туп князь Лупу или безмерно хитер. А в это время господарь Молдавии просто размышлял как бы побыстрее отправить казацких послов восвояси, ибо всего полу часа пребывания во дворце сыну гетмана Хмельницкого хватило чтобы, увидев рядом с Розандой гостившего в княжеском доме молодого (на год старше Тимоша) князя Дмитрия Ежи Вишневецкого, разругаться с ним и уходя пригрозить: «Я еще вернусь!»

По окончании срока посольства все его участники обрели какие-то свои результаты. Казацкие послы уехали с обещанием патриарха, отправить ответ гетману через несколько дней, патриарх Паисий остался с мыслью, что предложение Хмельницкого заслуживает внимания и может быть принято, господарь Молдовы Василий Лупу ушел с твердым убеждением что от всего что сейчас творится в Малороссии и надо держаться подальше, а дочь его Розанда с брезгливым впечатлением от казацкого недоумка со странным именем Тимош.   
                х  х  х

          В январе 1649   Богдан Хмельницкий триумфально въехал через Золотые Ворота в Киев.
Результат посольства в Яссы не мог не радовать Богдана. Рядом с ним во главе колонны ехал патриарх Иерусалимский Паисий. Нет, он не соблазнился речами Силуяна Мужиловского и не внял приглашениям Хмельницкого, который уповал на то, что патриарх поселится в гостеприимном городе Киеве. Планы Паисия простирались значительно дальше. После посещения Киева он вознамерился посетить Москву, но это уже не очень беспокоило гетмана. Главное заключалось в том, что его величественное появление в древнем Киев-граде, матери городов русских было освящено присутствием великих представителей христианского православия.

Возглавлял идущее под сенью знамен и хоругвей войско, победоносный гетман Хмельницкий рука об руку с Иерусалимским патриархом, а встречали его Киевский митрополит Петр и митрополит Коринфский Иоасаф.
Не трудно догадаться что творилось в этот момент в душе бывшего недавно скромным помещиком гетмана, когда он слушал гремящие в его честь пушечные выстрелы и неутихающий перезвон церковных колоколов, сливающиеся в возвышенный гимн победителю. Тысячные толпы киевлян заполнившие улицы и площади города слились в единый ликующий народ, студенты Киевской академии приветствовали Хмельницкого декламациями, величая его Моисеем и Богом данным (Богдан) освободителем земли руссов от польской неволи.

Однако какой бы восторг не переполнял гетмана, он ехал с каменным лицом демонстрируя недюжинную выдержку и неприсущее простолюдину достоинство.
Через несколько дней, в Софиевском соборе патриарх Паисий, под пушечные выстрелы, благословил Хмельницкого на войну с ляхами, а митрополит Коринфский Иоасаф тут же опоясал гетмана мечом, освящённым на Гробе Господнем в Иерусалиме.
Нет, не зря затеял мятежный гетман свой триумфальный въезд в древний Киев. После такой встречи освященной тремя экзархами православной церкви, после благословения на войну с ляхами, после опоясания освященным в Иерусалиме мечом, Богдан понимал, что на территории всей Малороссии он единственный человек облаченный таким высоким доверием, силой и властью.
 
Восторженный прием оказанный ему духовенством, ликующий народ, гром пушек и клекот колоколов, тем не менее, не прошли мимо ушей гетмана и наложили отпечаток на его поведение.
На переговорах с поляками состоявшихся в Киеве, Богдан был уже другим человеком. Это был правитель, уверовавший в свою силу и значимость.
- Правда в том, что я маленький, незаметный человек, но Бог выбрал меня и отныне я самодержец русский. Я освобожу от неволи весь русский народ. Если я раньше воевал за себя, то отныне я воюю за нашу веру православную. Польша сгинет, а Русь будет процветать! Я хозяин и воевода Киева, и это мне дал Бог с помощью моей сабли.

Трудно сказать, каким чутьем руководствовался гетман Хмельницкий приглашая патриарха Иерусалимского в Киев, но десять дней пребывания Паисия в Киеве стали для Богдана декадой перерождения обиженного казака, мстящего за свою разоренную усадьбу и пруд с карасями, в политика способного охватить взглядом взаимосвязи государств и причины неурядиц во взаимоотношениях населяющих их народов.
По нескольку часов в день беседовал Паисий с Хмельницким.

- Ну, как? Голова не кружится?
- Да нет, Владыко, я, благодаренье Господу Богу, пока здоров.
- Это хорошо… А звон колоколов, гром пушек, все эти песнопения в голову не ударили?
Прищурив глаза, сквозь мохнатые брови наблюдая за гетманом, Паисий с удовлетворением отметил, что его вопрос смутил Богдана, однако тот быстро справился.
- Эти пушки по ушам бьют, а не в голову, я к грохоту привык. А вы, Ваше Святейшество, не уж-то думаете, что я к славе стремлюсь?
- Уж и не знаю, что сказать, - Паисий ухмыльнулся в бороду. – Намедни на переговорах ты представился полякам самодержцем русским, избранным Богом. Не слишком ли громко?
- Был грех, Владыко святый, был. Только больно уж я хотел сказать ляхам, что здесь в Малороссии, где не было хозяина, где они делали всё что хотели, я порядок наведу.
- Благие намерения. Богоугодные…

Паисий прошелся по комнате. Из окна митрополичьих покоев где они разговаривали, была видна широкая площадь за которой возвышались стены Софийского собора. Чуть левее, за собором поблескивали окна Братской коллегии.
- А как ты собираешься навести порядок, с чего начнешь?
- Думаю, супередь всего освободить народ из неволи.
- Из неволи… хорошо, по-христиански. Каким образом? – Паисий видел, что «освободитель» не очень представляет сложности поставленной перед собой задачи.
- Мечом, Владыко, мечом которым вы вчера меня опоясали, - Богдан не понимал, что хочет от него патриарх. – Опоясали и благословили на войну с ляхами…
Патриарх грустно покачал головой. За горячностью гетмана ему увиделись реки бесцельно пролитой крови.

- Благословил… - патриарх глубоко вздохнул. – К сожалению, мы ухитрились так извратить мир Божеский, что иногда без меча справедливости не добыть.
Богдан почувствовал, что Паисий ищет доступные его казачьему сознанию слова, чтобы передать какую-то важную мысль и застыл в молчаливом ожидании. Патриарх долго стоял у окна сложив руки за спиной и, наконец, не поворачиваясь, спросил:
- А знаешь ли гетман, что ровно полста годов назад, вот это место где мы с тобою сейчас стоим, монахи сего монастыря во главе с архимандритом Никифором Туром с мечом в руках отстояли от попытки униатов овладеть ним. И не единожды. Монахов сломить не удалось. Кстати, что ты знаешь о Брестской Унии?

- Это переподчинение православной церкви Римскому Папе?
- Почти… В итоге так и получилось, но основной мыслью было объединить католическую и православную церковь. Инициаторами выступили как православные епископы, так и католические иерархи.
- Ваше Святейшество, я чего-то не понимаю, - экспансивный гетман задохнулся от возмущения. - Как могли православные епископы стремиться в католицизм? Епископы!!!
Паисий развел руками, неспешно прошелся по комнате и, пригладив пышную седую бороду снова уставился в окно.

- Православные епископы…Разные бывают у люди, и цели у них бывают разные. Иногда это деньги, иногда это зависть… Те епископы стремились сохранить свое привилегированное положение, добиться равенства с католическими епископами, хотели, как и те, заседать в сенате, иметь титулы «князей церкви», подчиняться только Папе и королю – вот и рвались в Унию. А католические священники и польская шляхта рассматривали Унию как идеологическое обоснование захвата польскими магнатами малоросских земель. У одних зависть, у других жадность. Вот так, гетман… Православные епископы К. Терлецкий и И. Потий отправились в Рим и признали власть Папы Римского Климентия VIII, после чего созванный в Бресте церковный собор провозгласил Унию официально.
               
- Это же предательство! Это враги!
- Можешь назвать и так, только помни, что враги бывают и среди своих. К чему это я… Ты обещаешь навести прядок и не как ни будь, а мечом. Благое намерение, богоугодное… Только прежде чем брать в руки меч, надо определить кто твой враг. Кстати, а что у тебя будет начертано на твоем знамени?
- На моем знамени, точнее в сердце всегда было и будет начертано – ПРАВОСЛАВИЕ!
Паисий долгим оценивающим взглядом окинул взволнованного Хмельницкого.
- Вижу, гетман, не зря народ встречал тебя с горящими глазами. Тебе верят. С тобою
пойдут на смерть. Но повести толпу на убой не велика заслуга. Куда ты их приведешь? Какова твоя конечная цель?
- Цель… - гетман нахмурился и поискав в памяти, ничего лучшего не найдя, изрек, - Избавить Малороссию от ляхов и жидов… Ну, и воцарить навсегда нашу православную церковь на родной земле.

Патриарх подошел к Богдану и улыбнувшись взял его за плечи.
- Что тебе сказать, гетман. Мысли у тебя вроде бы и правильные, только торчат в разны стороны. Не грех бы их причесать. Ты сейчас в силе, за тобой народ. Ну, порубишь ты всех своих противников, станешь посреди поля бранного с саблей своей казацкой, посмотришь на убиенных тобою людей и жить не захочешь.
- Владыко святый, так что же делать?
               
- Когда решил кровь проливать, - цель должна быть великая.
- Ваше Святейшество, Владыко, сподобь меня, научи… - растерянный Богдан опустился на колени.
- Встань, сыне божий. Не могу я тебя учить чему-то, молись и Бог научит. Я только скажу, что Унию в Малороссии следовало бы упразднить, а чтобы иметь на это основания и право не плохо было бы создать здесь отдельное православное Русское княжество.
- Отдельное княжество? – глаза Богдана полезли из орбит.
- Да, отдельное княжество. Одного тебя соседи просто раздавят. Не сегодня, так завтра. Малость окрепнут и навалятся со всех сторон.

Хмельницкий был ошарашен. Так далеко его мысли еще не заходили. Да и когда им было заходить-то? О том, чего он достиг к сегодняшнему дню Богдан даже мечтать не смел.
- Через несколько дней я отправляюсь в Москву и могу передать Алексею Михайловичу твое письмо о покровительстве. Коли он, с божьей помощью, согласится – будешь как за каменной стеной.
Из Киева патриарх Иерусалимский Паисий увез в Москву императору и самодержцу всея Руси Алексею Михайловичу большое письмо в котором гетман Хмельницкий бил челом «о принятии Войска Запорожского под высокую государеву руку».
Однако Тишайший гетману не ответил.

                х х х

Лет за сто до Хмельниччины кто-то не плохо знающий фортификационное дело, будучи проездом в Чигирине, внимательно огляделся вокруг, принял правильное решение и построил на крутой скале над рекой Тясмин большой деревянный замок, ставший серьезным препятствием движению крымских татар на север. Замок не имел реальной возможности выстоять против артиллерии, разве что выдержать непродолжительную осаду конницы, но с главной задачей преграждать свободные отношения Киевщины с Запорожьем Чигиринский замок успешно справлялся.
Появление крепости на Черном (татарском) пути обусловило важное стратегическое значение Чигирина для польского государства - сделав его важнейшим форпостом Польши     на границе с Диким Полем.               
               
В 30-е годы XVII века замок в Чигирине испытал кардинальную перестройку. Он превратился в неприступную крепость с тремя рядами стен и глубокими, наполненными водой рвами. Укрепленный новыми бастионами и равелинами замок стал одним из самых крепких и самых совершенных на территории Днепровского Правобережья.
Когда масштаб восстания заставил решать проблему размещения военной ставки и резиденции главнокомандующего, Богдан Хмельницкий не сомневался и сделал Чигирин гетманской столицей. Он здесь родился, здесь была его родовая усадьба, это была его земля, поэтому именно здесь должна была стоять первая столица фактически независимой Малороссии, будущего государственного образования, ранее которого не существовало.

В принципе, Чигирин был везучим городом. Это значительно позднее ныеншнего кровавого времени, на Замковую гору, как называли скалу над Тясмином, обрушились вражьи ядра и стрелы, а пока Чигирин, в котором проживало более пятидесяти тысяч населения, город с тремя церквями, мужским монастырем, корпусами келий и хозяйственными постройками, битвы и сражения обходили стороной.
Сама резиденция гетмана состояла из двухэтажного дворца, дома родителей Хмельницкого, военной канцелярии и казны. Горожане с благоговейным почтением взирали на гетманские владения, а один человек и вовсе не мог нарадоваться этим обиталищем.

Новоиспеченная жена гетмана Хмельницкого, небезызвестная Елена Чаплинская упивалась счастьем обладания безмерным богатством. Вживаться в образ всевластной гетманши ей долго не пришлось. Постоянное отсутствие Богдана, его беспокойная военная жизнь делала Елену полновластной хозяйкой не только гетманской резиденции, но и всего Чигирина.
Правда младший Хмельницкий, непримиримый Тимош, смотрел на неё как на шлюху обозную, за глаза называя «ляшкой» или «Степной», словно её как дикую кобылицу изловили в степи и привели на конюшню.  Неугомонный сынок пока еще побаивался Богдана, но разговоры о том, что Елена католичка, что её беглый первый муж Даниэль Чаплинский еще жив и что венчана она с ним по римскому католическому обряду явно не давали ему жить спокойно.  Однако, после того как в Переславле Елена и Богдан Хмельницкий, уже не заочно, и не пьяным полковым «митрополитом», а Иерусалимским патриархом Паисием были повенчаны по-настоящему, сердце молодой гетманши успокоилось, и с этой поры она с уверенностью могла сказать, что «плевать она хотела с высокой Замковой горы» на происки Тимоша.

После Переславльского венчания молодая гетманша могла «плевать» на многое.
Став женой известнейшего в Малороссии человека, Елена, как и следовало ожидать была далека от политических дел мужа. Молодую, красивую, не обремененную потомством женщину интересовали только наряды, драгоценности и балы в высшем обществе. "Степная Елена" была всегда великолепно одета, ее голову украшали дорогие диадемы, на груди сверкали баснословной цены колье, а на пальцах переливались разными цветами перстни с драгоценными камнями из гетманских закромов, в коих подобные трофеи измерялись бочками. Совсем не удивительно, что рядом с цветущей Еленой всегда было тесно от поклонников. Не устоял даже ближайший соратник вождя Иван Выговский, выкупленный гетманом из плена татар за кобылу, и сумевший (на радость гетманше) достойно заменить Богдана на том «поле брани» которое, в силу возрастных причин, становилось для гетмана второстепенным.

Стоит ли осуждать едрёную, полную сил молодуху, у которой, в конце концов, наладилась жизнь за то, что во время постоянного отсутствия своего стареющего супруга, могла крепко выпить и гульнуть в компании овеянных боевой славой относительно молодых казачьих ватажков.
Богдан же… Да что Богдан?! Как любой деспот, гетман всегда был раздираем противоречиями. Не стоит удивляться, но под грозной внешностью у Хмельницкого, как и положено настоящему садисту, билось сентиментальное сердце. Рыча на других, он скрывал затаенную слабость. Он с одинаковой искренностью мог бренчать на лютне и петь слезливые народные песни, а в споре со своим же соратником рубануть его саблей по плечу. Мог свою вторую жену Елену называть любимой, и жалостливой к невинно страждущим Эсфирью и публично унижать как заштатную шлюху. Преодолеть пограничные состояния раздвоенной личности неизменно помогала горилка.

В конце апреля в Чигирин для заключения мирного договора прибыла польская комиссия во главе с Адамом Киселем.
 Но, как оказалось, слишком долго новый король Ян Казимир формировал состав своего посольства, слишком долго он выбирал достойных переговорщиков, потому что Хмельницкий времени зря не терял. Он успел покорить Киев-град салютовавший ему пушками, успел получить благословение трех иерархов православной церкви на борьбу с церковью католической, успел выслушать от патриарха Иерусалимского Паисия мудрое наущение, способное непомерно его возвеличить.

Идея создания отдельного православного Русского княжества, высказанная Паисием была настолько реальна и так воодушевила гетмана, что по приезде в Чигирин, он ни о чем более не думал. То он ночь напролет сидел в своем кабинете, то привидением слонялся по усадьбе, то неудержимо демонстрировал молодой гетманше свою любовь, то в упор её не видел.
Елена не могла понять (собственно говоря, это её мало интересовало) что происходит с её супругом. А зря… Знай гетманша, что супруг её вынашивает планы создания фактически нового государства, где ей будет отведена роль о которой она и мечтать не могла, судьба «степной Елены» могла бы сложиться иначе.

К моменту приезда польского посольства Богдан, под влиянием своих грандиозных планов, если не считал себя господарем нового княжества, то, во всяком случае, чувствовал серьезные к тому предпосылки. Душевный настрой на открывающиеся перед ним перспективы не мог не отразиться на приеме польских послов, прибывших заключить мирный договор. Гетман всем свои видом демонстрировал пренебрежение их дипломатическим статусом и неприкрытое недовольство их приездом.
Всю полноту казацкой дипломатии Богдан продемонстрировал, когда руководитель посольства Адам Кисель приступил к самому первому протокольному акту – чтению верительной грамоты.

- «Я, Ян Казимир, милостью Божьей король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жемайтийский, ливонский, смоленский, северский…
- Я знаю кто такой Ян Казимир, - бесцеремонно прервал посла Богдан. – Давай сразу к делу.
Кисель еще будучи комиссаром Речи Посполитой не плохо знал Чигиринского сотника Хмельницкого и его вздорный характер, но такого приема он не ожидал. Обескураженный хамством гетмана, Адам, перескакивая через строчку сбивчиво продолжил.
- «…их качества… э-э... наши качества… то есть, доверенных лиц короля… являются гарантией того, что они достойно выполнят возложенную на них миротворческую миссию, заслужат Ваше доверие и таким образом оправдают данное назначение. Прошу принять… король, значит, просит… принять их… нас… с благосклонностью, верить всему что они будут излагать от моего имени, в особенности, когда они будут иметь возможность передать вам мои…»

- Хватит. Дай сюда... - бывшему главному писарю Войска Запорожского не было нужды слушать шаблонные фразы и заверения, многократно писанные им в свое время. Взяв из рук Киселя грамоту, Богдан швырнул её на стол. – «…верить всему что они будут излагать…» Как я могу тебе верить?  А?! Адам. Я просил тебя разобраться с бандитом, разграбившим мое поместье? Да-да… С Даниэлем Чаплинским. Ты мне словом не ответил! Что, покрываешь его? Как я могу тебе верить?
- Чаплинского нет нигде, его невозможно… - посол сник и выглядел нерадивым камердинером в момент выволочки устроенной хозяином.
- Ладно, что там еще от короля, - Богдан все уверенней чувствовал себя князем еще не родившегося отдельного Русского княжества.

Униженный Кисель, обрадованный возможностью сменить тему подозвал к себе еще двух членов посольства. Перед Хмельницким появился серебряный поднос с гетманской булавою, бунчуком и печатью.
- Что это?
Богдан несомненно узнал гетманские клейноды, но почему ему преподносят эти ласкающие взор вещи?
- Его королевское Величество Казимир пожаловал Вам титул гетмана. – Адам с поклоном протянул Богдану высочайшую жалованную грамоту.
- Я гетман Войска Запорожского и избран казачьей старшиной, - нахмурился Хмельницкий.
- Но это королевский титул и получен законным путем…
- Замолчи! - заорал гетман. – Ваши законы в Малороссии уже не действуют!

Униженные шляхтичи, понимая, что протокол посольской встречи пошел кувырком, обескураженно молчали.
Богдан Хмельницкий был человеком просвещенным, его беспокойная судьба дала казаку возможность не только встречаться, но и серьезно взаимодействовать с самыми именитыми представителями высшего общества, поэтому гетман хорошо знал, как себя вести не только на поле брани. Не зря французский посол Де Брежи был очень удивлен, когда в 1647 году на встрече с казаками Хмельницкий повел с ним разговор на латыни. А несколько позднее, Богдан вел на латыни переговоры уже с послом Венеции. Поэтому, то что пришлось увидеть и испытать на себе представителям польской мирной миссии иначе как издевательством назвать нельзя.

Прием посольской комиссии по написанию условий мирного договора закончился обедом в усадьбе гетмана.
За столом царил дух «сечевой» дипломатии. Хмельницкий вел себя как подобает кошевому атаману на казачьем Кругу. В большой, богато обставленной гостиной, убранство которой было наполовину трофейным, звучал, в основном, только его хрипловатый голос. Всё, о чем бы не говорил Богдан, сводилось, в конце концов, к унижению поляк и насмешке над ними. Редкие попытки Адама Киселя возразить (единственного из всех членов комиссии, которому гетман позволял что-то произнести) обрывались на полуслове.

- Адам, - личное знакомство позволяло Богдану вести себя бесцеремонно, а самому Киселю надеяться, что миссию, возложенную на него королем он всё-таки сумеет выполнить после того как гетман протрезвеет, - о каком мирном договоре может идти речь? Неужели ты думаешь, что десятилетия унижений и грабежа наш народ вдруг забудет и станет обниматься-целоваться со своим насильником? Ну, ладно, это они там в Варшаве, в своем зажравшемся сейме ничего о наших страданиях не знают, но ты!!! Ведь у тебя здесь, на правом берегу огромные угодья. Ты не знаешь?!!
- Богдан, я…
- Заткнись! Ты всё знаешь! Ты всё видишь! Ты и есть насильник!!! И это тебя Казимир прислал заключать договор?!
- Наш король…

Нет, сегодня не Адамов был день!
- Что ваш король?! Это мой король! Мой личный король! – варёная горилка, которую Богдан глушил стаканами, уверенно делала свое дело. – Это я его сделал королём. Это я остановил свое наступление подо Львовом, и дал вам спокойно провести выборы нового короля. Это благодаря мне он не попал татарам в ясырь и не был продан на невольничьем рынке в Каффе. А его братец король Владислав золотой саблей за что меня опоясал? Не помнишь? Вы всегда нашей казацкой кровью запивали свои победы. Всё! Хватит. Теперь сиди и пей горилку, пока я разрешаю!
Поляки молча уткнули носы в тарелки понимая, что как бы они не унижались, мира, который требовал от них Казимир, добыть не получится.

Хмельницкий с презрением к послам глушил горилку стаканом, то и дело обращаясь к сидящей рядом своей молодой супруге Елене, которая, основательно откушав спиртного, поддерживала «супруга-дипломата», невпопад хихикала и, заливаясь звонким смехом, привлекала всеобщее внимание к своему присутствию за столом.
- Мирный договор заключать приехали! Обезьяны… Какой к черту мир?! Вот загоню вас и князей ваших за Вислу, тогда и будет мир.
- Но ведь была договорённость. – Кисель попытался вернуть ситуацию в нужное русло. - Мы ведь обменялись универсалами о намерениях заключить мирный…
- Намерения были да все вышли… Так бывает. Правда, любовь моя? – пьяный Богдан облапил сидящую рядом Елену и полез ей за пазуху. – Вот у меня сейчас возникло намерение, и чтобы оно не прошло, я его реализую. «Потрём табаку» , дорогая, а?

Раскрасневшаяся от горилки гетманша завизжала от удовольствия и с готовностью стащила с себя вышиваную кофточку. Богдан осоловевшим взглядом порыскал по столу, найдя недопитый стакан, осушил его и, громко кряхтя, принялся стаскивать сапоги.
Шляхетное посольство уразумев, что официальная часть приема окончена, поспешило ретироваться.
- Вот так всегда. Когда начинается самое интересное - ляхи спасаются бегством, - крикнул им вослед Богдан снимая шаровары.
Случившееся не было уроком дипломатии. Просто гетман Хмельницкий, подобно вожаку в волчьей стае, наглядно продемонстрировал шляхетному королевскому посольству кто в доме хозяин.
               


                Глава 7.    С А Б Е Л Ь Н А Я   Д И П Л О М А Т И Я.


Послов приезжало много…
Приятно было сознавать, что охваченный кровавым восстанием край привлек вдруг всеобщее внимание, тем радостней была каждая доходящая до Хмельницкого весть о добром расположении к его земле и нему самому. Венецианский посол Альберто Вимини, попытавшийся было сподвигнуть Богдана на войну с Турцией, писал, что он встретил в его лице превосходного дипломата, осведомленность которого в международных делах поразила его. Очень лестным было и письмо Оливера Кромвеля: «Богдан Хмельницкий, божьей милостью генералиссимус греко-восточной церкви, вождь всех казаков запорожских, гроза и искоренитель польского дворянства, покоритель крепостей, истребитель римского священства, гонитель язычников и антихриста…» Хмельницкий перечитывал эти слова и все не мог соотнести их со своей личностью, с содеянным им и его побратимами.

Каждый посол что-то предлагал, каждый что-то хотел, каждый о чем-то просил. Бывали послы степенные, бывали мудрые, бывали многословные, но все они были хитроглазые и витиеватыми толкованиями пытались прикрыть истинную, корыстную цель своего визита. Выслушивая их, Хмельницкий видел, какая сеть интриг плетется вокруг Малороссии соседними государствами, стремящимися использовать ее в своих интересах.
Вскоре по этому пути пошел, и его главный союзник…
После провала посольства под руководством Адама Киселя, в мае 1649 года, Польша предприняла карательный поход на Малороссию. Но гетман Войска Запорожского Богдан Хмельницкий был полон энергии и стремился к борьбе. Начатое им дело росло и набирало силы. Народ поддерживал его.

К началу военных действий против поляк, под Белой Церковью у Богдана собралось огромное 360тысячное войско. Располагая широкой сетью осведомителей Хмельницкий хорошо знал всё что происходило не только в польских войсках, но и в среде их высшего командования. Боялся гетман лишь одного: чтобы раньше времени неприятель не выведал его намерений. Но не всегда это удавалось. Не раз доносили ему, в частности, что видели, как его супруга Елена шепталась с базилианским монахом Лаской, посланцем Киселя. С недавних пор какая-то настороженность по отношению к Елене закралась ему в душу. Жена изменилась в последнее время. Стала неискренней, чужой. А может, не стала, а всегда была?

В последнюю ночь перед отъездом из Чигирина гетман хотел серьезно поговорить с Еленой обо всем. Но та, как будто нарочно, выпила за ужином лишнего. Хмельницкий не знал, что это хитрый монах-иезуит посоветовал гетманше прибегнуть к такому спасительному способу. Он предчувствовал, что гетман потребует объяснения, и та может не выдержать. И тогда откроется их тайная связь…
16 июня 1649 года Хмельницкий, при поддержке татарской орды крымского хана Ислам Гирея, спешным порядком двинул свои войска на Староконстантинов. Его появление было настолько неожиданным, что находившееся здесь польское войско начало в панике отступать. Сначала к Чолганскому Камню — местечку и крепости на Подолии, а затем, увидев, что Хмельницкий преследует его, — к Збаражу.

Раскинувшийся на берегу Гиезны, Збараж представлял собой крепкий орешек для войск Хмельницкого и татарской орды и надежно укрыл шляхетное войско. 
63-дневная осада Збаража вынудила защитников крепости во главе с Иеремией Вишневецким съесть всех збаражских собак и кошек. Голод ударил не только по осаждённым полякам.
В стране и армии царил голод. Крестьяне требовали возвращения домой. Нужно было браться за хозяйство. Впереди была зима, а из-за войны ничего не было посеяно и нечего было убирать. Полковник Петр Головацкий открыто говорил крестьянам, которые находились в войске Хмельницкого: «Хватит воевать с панами, пора и гречку сеять».

Шестого августа Богдан получил письмо от Яна Казимира, в котором король корит гетмана за проявленную неблагодарность и своеволие, приказывает унять «вражескую ярость» и отступить с поля битвы, а затем выслать к нему послов для переговоров, которые бы изложили, «чего от нас и Речи Посполитой желаете». Ян-Казимир писал, что готов пойти навстречу «относительно вольности и свобод Войска Запорожского».
Поздно! Богдану Хмельницкому этого уже было мало. Жалкие уступки? Какие переговоры?! Поляки по сути разбиты. Остановиться в двух шагах от цели к которой он стремился, о которой мечтал его народ? Что он скажет старшинам, как посмотрит в глаза казакам? Нет! Никаких переговоров. Завтра последний штурм!

Но в то время, когда Хмельницкий готовил войска к завершающей битве с поляками, канцлер Оссолинский, по приказу короля Казимира предпринимал все усилия, чтобы связаться с ханом Ислам-Гиреем и любой ценой переманить его на свою сторону. Через татарского мурзу, посланного ханом к полякам еще под Золочевом, король спешно передал Ислам-Гирею письмо с предложением о мире и заверением в дружбе. Казимир обещал хану платить унизительную ежегодную дань, которую Польша уже давно не платила, и выкуп в размере 200 тысяч талеров за снятие осады польского лагеря. А так же, что особенно понравилось Ислам Гирею, король предоставлял хану право вовремя возвращения в Крым, «города и уезды воевать, и брать в неволю» население Малороссии.

Ислам-Гирей сразу же согласился на предложение Яна-Казимира. Он не был заинтересован в решительной победе какой-либо из сторон в этой войне. Наоборот, наибольшую для себя выгоду он видел в том, чтобы война между Малороссией и Польшей продолжалась беспрерывно. Вот почему, получив 30 тысяч талеров в виде задатка и оставив у себя польского посланца старосту Денгофа в качестве заложника, Ислам-Гирей заключил за спиной Хмельницкого мир с Яном Казимиром.
Ничего не зная о случившемся, Хмельницкий повел казаков на штурм. Он был уверен, что если король не попросит скоро у него пощады, то к вечеру его ждет окончательный разгром.

В тот момент, когда польские жолнеры и немецкие ландскнехты уже выдохлись, прискакал ханский гонец с требованием прекратить бой. В противном случае Ислам-Гирей угрожал выступить против казаков на стороне Яна Казимира. Хмельницкому вероломство хана было знакомо, но в то время, когда исход битвы был уже предрешен, и «виктория» уже была в руках, такого подлого удара в спину Богдан не ожидал! Пришпорив коня, Хмельницкий устремился к ханскому шатру. Когда разгневанный, перепачканный вражеской кровью, гетман ворвался в шатер подлого татарина, он буквально опешил от злобного, визгливого крика, брызгающего слюной Ислам-Гирея. Наигранное возмущение союзника-предателя било через край.

- Я укрепился с королем в договорных записях, а ты вероломно хочешь порвать их, выступая против короля. Тебе следует послать своих послов к королю и договориться о статьях, а не войну вести!
- Ислам, ты учинил договор с королем? Ты забыл наш уговор друг без друга с королем, с панами, и со всею Речью Посполитой не мириться. Вспомни, о чем мы с тобою договорились! - гетман задыхался от справедливого возмущения. – Через час-другой ляхи швырнут нам под ноги свои хоругви! Остановить выигранную битву? Как ты можешь?! Восьминедельную осаду псу под хвост?

- Гетман, ты не знаешь меры своей, хочешь короля своего до конца разорить? Да и так панство его пострадало достаточно, надобно и милость показать.
- Милость?! Какую милость? Милость к кому?? – Богдану казалось, что он сходит с ума. – Ты посмотри - казаки, холопы, голытьба впервые поверили, что они могут быть свободны. Ради этого они не жалеют жизни своей. А ты… Восемь недель осады!… Сколько голов полегло, сколько крови!!
- Ой, я сейчас заплачу! Крови… Ты что первый раз кровь видишь? Сколько ты народу без нужды порубил? Сколько городов сжег? Немиров, Тульчин, Заславль… Всех вырезал! Всех!! Только кошки с собаками остались
.
Богдан в изумлении развел руками.
          - Ислам, ты что не видишь разницы?! Ляхи и жиды — это враги. Лютые враги! А тут, на стенах крепости мои побратимы гинут… сотнями.
- Сотнями! Не притворяйся барышней. Тебя и тысячами не испугаешь. Надо же – кровь! А у беременных женщин из чрева плод вырезать и зашивать туда кошку – не кровь? – по тому как среагировал Хмельницкий, хан Гирей понял, что нащупал болевую точку гетмана. - Я угоняю пленных. Пленные мой ясырь, мой доход. Я так деньги делаю. А ты? А твой Максим Кривонос?.. Жидовских младенцев рубить на куски как рыбу … Зачем это вам?? Я такого еще не видел.

Богдан обхватив руками голову молчал. Да, он помнил кожу, содранную с живых, помнил избитых, молящих о пощаде евреев, брошенных умирать на дорогу… помнил казацкие возы, катящиеся по извивающимся телам…
Хан с презрением посмотрел на пропахшего сабельной схваткой гетмана, на его грязные пальцы, обхватившие поникшую голову, слипшиеся от пота и пыли волосы, и понял, что о его предательстве Богдан вслух больше не заговорит.
- Я ведь с польским монархом снесся в доброе согласие и тебя, как союзника своего, помирить обещал, - в словах татарина зазвучали мягкие, отеческие нотки. -  Думаю, Богдан, что лучше тебе с королем договориться. Но ты слишком возгордился, никого не слышишь… Что ж… поступай как знаешь, только помни: не будешь договариваться с Казимиром – видит аллах, я, Ислам-Гирей, встану против тебя с королем за одно.

.…Письмо Яну Казимиру Хмельницкий написал.
 Его душила злость. Уединившись в шатре и понимая, что Казимира и Гирея вместе ему не осилить, Богдан рвал свой чуб, стонал от бессилия, но выхода не находил. «Все пропало. Сколько сил и людских жизней отдано за святое дело, и все напрасно!» Глотая слезы обиды и презрения к самому себе, он выражал в письме покорность королю, стремился оправдать свои действия, и в очередной раз просил прощения.

Ответ короля пришел в тот же день. Ян-Казимир писал, что доброта и благосклонность его столь велика, что он принял письмо Хмельницкого. «При всем том, — продолжал король, — мы, подражая в этом, как помазанник божий, самому господу Богу, который людям привык прощать и самые большие преступления, готовы принять тебя к нашей милости и на этой должности тебя оставить, лишь бы только ты правдиво, искренне и честно выявил свою верность и должное подданство. А мы к милости тебя допустим и сделаем то, о чем за тебя нас будет просить наш брат царь крымский».
- Брат крымский!! – Богдан рубанул рукой по столу, и принялся яростно на мельчайшие кусочки рвать письмо Казимира. – Он за нас просить будет?? Да уж… этот напросит! Нет условия королю мы должны выставить сами. Без «братьев»! Это еще не конец.
Когда собралась казацкая старшина, Богдан был спокоен. Он уже знал, что будет говорить им, какие требования выдвигать королю. Он смотрел на хмурые, суровые лица своих полковников и старшин, которые, как и все войско, были недовольны его действиями и готовы были воевать до последнего, и понимал, что нелегко ему будет убедить их идти на мир с королем и магнатами. Но другого выхода не было. Вести одновременно войну против Речи Посполитой и крымского хана было невозможно.
Требования к мирному договору были выработаны казачьей старшиной и переданы Яну-Казимиру.


                х х х


Волчье чутье редко подводило Хмельницкого. Он уже давно заметил, что интересы восставших казаков мало интересуют крымского хана. По истечении времени Богдан понял, что для Ислам-Гирея важнее всего поддержание долгосрочного конфликта между поляками и казаками, обескровливающего и тех, и других. После того как борьба обессилит обе стороны, татары, наконец-то, смогут почувствовать себя хозяевами огромной территории.
Сознавать, что ты являешься игрушкой в чужих руках было нестерпимо, но без татар Богдан сделать ничего не мог. Приходилось скрипеть зубами, терпеть, и тихо проклинать «союзника».

Хуже было другое…
Крымский хан принялся потихоньку подталкивать гетмана к прямому конфликту с Московией. После Зборовского предательства хана, перед тем как расстаться, Хмельницкий решил поговорить с Ислам-Гиреем начистоту о будущих отношениях и планах. Кровная обида еще бурлила в груди казака, но на время разговора он укротил недовольство и злобу.
Хан наоборот был доволен собой. А как же! Ведь он так ловко помирил непримиримых противников, да еще на таких выгодных условиях. Ведь все девять пунктов мирного трактата были очень выгодны восставшим. Посчитав себя талантливым дипломатом, Гирей стал настаивать на том что сейчас самое время выступить против Московского государства, и лучшего времени, чем сейчас, не будет.
 
Понимая, что поход на Московию положит конец восстанию и разрушит все его достижения, Богдан долго убеждал хана не совершать непоправимого. Недовольный упорством гетмана, осерчавший хан уехал в Крым.
Там, где проходила орда от татарского разбоя стонала земля.               
Позднее, в посланиях к гетману хан назойливо возвращался к московской теме. Даже предпринял поход против донских казаков. Хмельницкому, чтобы не терять союзнических отношений, пришлось отправить на Дон войска во главе с сыном Тимофеем и запорожским атаманом.

К этому времени Тимош Хмельницкий окреп и превратился в настоящего казака.
Это был отважный, самостоятельно мыслящий воин. Казацкий сотник, он наравне со всеми ходил на приступы, сидел в засадах. Напрочь лишенный человеческого сострадания, вдохновленный примером отца, хмелея от безнаказанности воплощал в жизнь обещание «…за мамку и Остапчика всю кровь выцедить из ляхов и жидов». И цедил. Цедил без меры. Отец не мог нарадоваться сыну, но в обращении был строг. Однажды за какую-то провинность, привязал Тимоша к пушке и высек его. Не смотря на это, его звали на рады старшин, не раз дельные советы гетманыча сослужили добрую службу казацкому войску. Где бы ни был гетман - всегда рядом с ним был его Тимош.

Не зря говориться, что в природе всё закономерно и случайностей не бывает. Поэтому стоит ли удивляться, что проблему неуместного похода против московского государства разрешило невольное вмешательство Тимоша Хмельницкого.   
С тех пор как вместе с Силуяном Мужиловским Тимош вернулся из Ясс, прошло довольно много времени, но, как выяснилось, молодой казак не мог забыть свою первую в жизни посольскую миссию. Часто, когда усталый гетман находил время для мимолетного отдыха, рядом с отцом возникал Тимош. Богдан был благодарен сыну за, казалось бы, случайно возникающую возможность побеседовать с близким человеком, однако, каждая такая беседа, почему-то, заканчивалась воспоминанием молодого казака о поездке в Молдавию.

- Красивый край, батьку. Дуже красивый…
- В твоем возрасте, сынку, всё должно быть красивым, - Богдан любуясь ладным, крепко скроенным сыном, улыбался в усы. – Я в молодости тоже каждую травинку гладил.
- Та яка там травинка?! Там усэ… розумиеш… - не находя нужных слов нервничал Тимош, - ну, усэ у них… красиво.
- Был я там, знаю, -  глаза гетмана туманились воспоминанием. – Там твой дед… Михайло, батько мой… погиб под Цецорой.
Разговор уходил в сторону. Но через минуту, Тимош возвращался к интересующей его теме…

- А богатства у этого Лупу, - казак в восторге хватался за голову, - конца-краю нема. Все в доме золотом блестит. У татар в Крыму я много видел, но у этого молдаванина…
- Да ты что, сынок? Небось завидуешь? Спустись в подвал и посмотри… Ведь ты сегодня чуть ли не самый богатый жених Малороссии. Кстати, а гарной дивчины ты себе там не присмотрел? А то ведь Силуян сказывал, что у князя дочка на выданье. Как её, Розанда?
Богдану нравилось видеть, как здоровый как бычок Тимош, казак проливший не мало кровушки человечьей, при упоминании дочери Василия Лупу вдруг начинал смущаться как школяр недорослый. Однажды Тимош, набравшись духу, высказал то, что давно рвалось у него с языка.
- Батьку, как бы нам сватов заслать? – увидев недоуменный взгляд отца, он твердо добавил, – В Яссы. К князю Лупу.

Гетман давно ожидал, когда прозвучит этот вопрос, но когда это случилось, Богдан не знал, что ответить.
- Не знаю, сынку… не простую ты себе выбрал невесту. Да и отец её… Господарь, князь! Он ведь поверх наших голов смотрит. Тут сватами не обойдешься… Но мы с тобою ведь тоже не коз пасем. Вон, каждый день послов принимаем. Думать будем, сынку. Думать.
А думать было, о чем.
Как раз в Чигирине снова сидел посол с очередным требованием хана идти совместно на Москву. Тот писал, что брата своего калгу  Куни Черана уже посылает в поход, и грозил «разорить дружбу», если Запорожское Войско к нему не присоединится.
Хмельницкий догадывался, что такая настойчивость Гирея была вызвана не только его личным желанием. На войну с Россией хана подбивало польское правительство, которое во чтобы то ни стало хотело столкнуть Хмельницкого с Москвой и таким образом ослабить его силы в борьбе с Польшей.
«Думать будем, сынку. Думать»…

А время требовало не столько дум, сколько немедленных, решительных действий. Тайные осведомители гетмана сообщали что польские магнаты с их верным союзником молдавским господарем Василием Лупу затевают что-то против Малороссии. На стороне Речи Посполитой против восставшего Хмельницкого готовились выступить и молдавские бояре. Мало того, что Лупу отдал старшую дочь за Януша Радзивилла, так за рукой его младшей дочери охотились самые именитые претенденты – шляхтичи Потоцкий и Вишневецкий, трансильванец Ракоци. Правда породниться с ними Лупу не спешил, выжидая своего часа, стремясь угодить и хану, и королю, и даже московскому государю в надежде заполучить себе союзников против турок, которые мешали ему подчинить себе Валахию. Поскольку в этом Хмельницкий не мог быть ему полезным, Лупу готов был выступить вместе с Польшей против него.

Сеть плелась густая и запутанная. Все копья были обращены против него и было ясно – узел рубить надо сейчас же, а требование крымского хана о совместном походе на Москву не принимать. Чтобы избежать этой самоубийственной акции, был только один выход – направить воинственные устремления татар на коварного Лупу.
Дождавшийся, наконец, ответа крымский посол уехал восвояси с предложением Ислам-Гирею готовиться к походу против Молдавского господаря. Не много времени понадобилось крымскому хану чтобы понять, что «осчастливить визитом» утопающего в роскоши молдавского князя будет значительно проще и результативнее чем нападать на опасное своей непредсказуемостью Московское государство.

Предложение «прогуляться» по Молдавии пришлось Ислам-Гирею по душе, что воодушевило Хмельницкого и возродило идею патриарха Паисия о создании отдельного русского княжества. В конце лета крымские орды и семидесятитысячное казачье войско встретились на Днестре.
Нашествие на Молдавию назвать военным походом не поворачивается язык. Это был поход-грабеж. Многие солдаты молдавского войска не имеющего боевого опыта, переходили на сторону казаков. Огромная, многотысячная татаро-холопская армия не встречая сопротивления, оставляла за собой разграбленные, лишенные продовольствия села. Несметные толпы пришельцев, татарских лошадей, обозных волов ежедневно отправляя естественные физиологические потребности, щедро укрыли бедную молдавскую землю слоем удобрений, сделав её удивительно плодородной на сотни лет вперед.
               
Нападения Василий Лупу не ожидал…
Глупо было бы думать, что военный этикет того времени предполагал ситуацию в которой господарь Молдавии сидя вечерком под раскидистым орехом и попивая вино мог получить присланный нарочным официальный документ о начале военных действий против его государства, в котором черным по белому было бы написано: «Готовься, трусливый албанец. Я иду намылить тебе шею.  Обнимаю. Твой Богдан…»
Скорее всего о неприятном событии он узнал из реляции своих пограничных разъездов, когда готовить войска для обороны было уже поздно, а неожиданно возникший противник безнаказанно жег молдавские села и был настолько близко, что Василию Лупу оставалось только показать свое умение быстро передвигаться в пространстве, что он с блеском продемонстрировал покинув Яссы и сбежав в Сучаву.

Великим воином князь Василий Лупу конечно же не был. Славы Великого Штефана он не снискал, потому и приходилось то спасаться бегством, то просить поддержки у более сильных и уверенных в себе соседей. Так он поступил и на этот раз, срочно запросив поддержки у великого гетмана коронного Николая Потоцкого, расположившего свои войска на границе Молдавии. Однако вездесущие тайные осведомители Хмельницкого пронюхали об этом и вслед за мольбами о спасении от молдавского господаря, Потоцкий получил предупреждение гетмана, что если он поможет господарю Молдавии, то будет иметь дело со всем Войском Запорожским и «крымскими воинскими людьми». Потоцкому, хлебнувшему «казацкой юшки» под Корсунем два раза повторять не пришлось, и Василий Лупу получил отказ.

Ситуация хрестоматийна. В любой войне побеждает сильный и князь Лупу запросил мира. Начался обмен послами, переговоры, условия…
«…и молдавский-де господарь до гетмана присылал послов своих и ему, гетману, да бил челом и прислал к нему в дар шубу соболью под золотом, да жеребца со всем конским нарядом, да саблю, оправленную золотом с каменьями …»
Послом Запорожского Войска в Сучаву прибыл полковник Филон Джеджелий с эмоциональным письмом гетмана Хмельницкого:
«… князь (Лупу) войну зачал сам на себя, потому что поступает забыв Бога, и веру православную христианскую, снюхался с поляками, мыслил на гетмана и Войско его Запорожское всяко дурно.»

Не зря Василия Лупу называли албанским спекулянтом. Торговаться он умел, в результате чего появилось следующее мирное соглашение:
«… и быть нам в вечной дружбе и любви, и против всякого неприятеля стоять заодно, и друг другу помогать, а с ляхами, молдавскому государю, впредь не складываться, и дурна никакова на Войско Запорожское не мыслить.»
Цель гетмана Хмельницкого разрушить сближение Молдавии с Польшей была достигнута, но для Богдана она не была конечной. Идея патриарха Паисия об отдельном русском княжестве не выходила у гетмана из головы и лучшим средством для достижения этой цели было бы выполнение просьбы сына Тимоша «заслать сватов».
Поэтому полковник Джеджелий передал господарю Молдавии желание Хмельницкого женить своего сына Тимоша на его дочери Розанде.

Даже в таком коленопреклоненном состоянии в котором он находился, сама возможность подобного союза показалась Василию Лупу оскорблением похуже венного поражения, однако, это было не предложение, а требование.
- Как вы себе это представляете? – пролепетал Лупу, понимая, что его мечты об укреплении своего положения посредством замужества дочери и нового родства с сильными мира сего, тают как снежинки на ладони.
- А как это можно представлять? – Филон Джеджелий был удивлен странным вопросом. – Обычный брак. Венчание в церкви, свечи там… кольца. Вы, надеюсь, христианин?
- Да. Православный… - князь видел, что отказаться не получится, но сдаваться не собирался. – только дочь моя еще очень молода для брака.
- Ну вот. Во славу православия окрутим и пускай наши вороги католики да иезуиты завидуют нашей силе и сотрудничеству. А то что невеста молода, это не беда. Молодость проходит быстро. Тимош, сын гетмана, еще моложе, а посмотрите какой казак лихой! Будет вашей надежной опорой.

«Опора… Тоже мне. – негодовал про себя Лупу. – Московиты вам не по зубам, турецкий султан вообще непобедим, поляк даже совместно с турками добить не можете, так решили Молдавию вытоптать?»
Тем не менее Филон Джеджелий ждал ответа. Вариантов у господаря Молдавии не было. Оставалось просто тянуть время и это албанскому спекулянту удалось. Выпросив отсрочку на пару лет, Василий дал согласие на брак дочери с Тимошем Хмельницким. Князь обязался не поддерживать Польши, выплатить контрибуцию в размере 500 тысяч талеров отдать в залог четырех знатнейших бояр, в том числе и своего племянника. Скрепя сердце и скрипя зубами, написал своею рукою униженное письмо к Хмельницкому, где за печатью под присягою просил: «…чтобы жених, отправляясь съ почетной свитой, при томъ по-польски од;тый, въ польской компаніи, и с нашей «политикой» (манерами), что ему, в;роятно, удастся, такъ какъ при немъ есть много шляхты, которая будетъ учить его политик;».

Зная отношение Хмельницкого к полякам, можно крепко сомневаться в том, что он дал согласие на эту просьбу.
Сама же Розанда узнав, в конце концов, чем закончился разорительный визит казацко- татарских «сватов», пригрозила броситься с крепостной Сучавской стены. Долго пришлось её мачехе черкешенке Екатерине увещевать капризную падчерицу.
- Доченька, не серчай ты на своего отца. Пойми его. Он ведь сейчас в тяжелом положении. Если бы он не подписал с гетманом мирный договор для нас бы всё закончилось. И княжество отца, и наша с тобой привольная жизнь. Поверь мне, я крымчанка. Нас с тобой уже везли бы на невольничий рынок в Каффу. А сейчас мы вернемся в Яссы. Отцу удалось отложить свадьбу на целых два года.

Вспоминая блестящую свадьбу старшей сестры, Розанда взрывалась фонтаном слёз.
- Два года? Да через два года на меня никто смотреть не захочет! Кому я буду нужна?
- Доченька, не гневи Бога! Ведь ты знаешь, что ты красива как весна, а несметные богатства твоего отца придают твоей красоте сказочную ценность. Все эти польские, трансильванские, и литовские женихи никуда не денутся. А за два года или этот казак безродный, или его сумасшедший отец сгинут, даст Бог, в своих походах. Князь Василий мудрый человек. Мирный договор с гетманом Хмельницким вернет к нам расположение Османов, которые до сих пор в обиде за брак твоей старшей сестры с Радзивиллом. Турки ведь не желают нашей дружбы с поляками. Или ты забыла почему сидела у них в заложниках.
- Нет, не забыла, - Розанда потихоньку успокаивалась.
- Ну, вот… Время лечит. Всё будет хорошо.
Подождав пока Ислам Гирей увел татарские войска с молдавской земли, Хмельницкий послал полковника Данилу Нечая изгнать всех тех, кто увлекся грабежом и забрался в отдаленные места молдавского княжества, а сам отправился в Чигирин.

               
                Глава 8.     Б Е С Ы.

В начале, когда он только прибыл в Чигирин, Собеслава называли «сырный» чех. Самому чеху было лет тридцать пять – тридцать семь, и к сырам он никакого отношения не имел. Вернее, при наличии такового он мог его просто съесть, а кличка «сырный», вероятней всего, брала свое начало от популярного в Войске Запорожском, произносимого на свой манер татарского словечка «ясырь».

В полку Максима Кривоноса Собеслав появился во время осады Львова.
Однажды утром, на улочке львовского предместья казаки углядели медленно движущуюся вдоль городской стены, неведомо откуда возникшую повозку, запряженную худой вислоухой конягой, везущую одного единственного, сидящего на двух дорожных кофрах, глупо улыбающегося пассажира. Повозку остановили, веселого придурка основательно побили и, в надежде что задержали хитрого лазутчика, вместе с коробками притащили к полковнику Кривоносу. Спасло улыбчивого пленника то, что в его коробках кроме большого количества непонятных инструментов ничего интересного не нашли. Именно эти инструменты заинтересовали скучающих под стенами города казаков.

После долгих допросов выяснилось, что задержанный человек по имени Собеслав Воганька был часовых дел мастером. По приглашению городского магистрата Львова он приехал из Праги чтобы изготовить и установить башенные часы на городской ратуше.
Когда началась осада города, а тем более сбор средств для выплаты контрибуции, осаждающим, часовщик понял, что много в этом городе он не заработает. Собрав свои пожитки Воганька оставил город, наивно полагая что скромного мастера никто не тронет. Как бы странно это не выглядело, но так и случилось. В пылу сражений осаждающие на какое-то время о часовщике забыли, а позднее, когда всё о нём выяснили – осада закончилась. Вскоре слух о странном пленнике дошел до Хмельницкого и когда ему представили самого Собеслава, довольный результатами львовского похода гетман, подумал, что его родному городу не хватает добрых часов на чигиринском замке.

Так в обозе из сотен телег с награбленным добром, направляющимся в Чигирин, оказалась повозка с «ясырным чехом» и его инструментами.
Первые месяцы пребывания на новом месте, Собеслав вместе с челядью жил в усадьбе Хмельницкого и, по заданию гетмана, с утра до ночи работал над проектом больших башенных часов. Собственно говоря, подходящей башней замок не располагал, поэтому часовщику пришлось поработать над решением и этой проблемы.
Когда Богдан познакомился с готовым проектом, он понял, что чешского часовщика ему сам Бог подарил. Тщательно прорисованный вид на Замковую гору восхищал. Будущая башня с устремившимся в высь шпилем, дополняя старый неприступный замок, гордо возвышалась бы над Чигирином, и хорошо просматриваясь с любой точки города, гармонично венчала весь комплекс Замковой горы.

Предложенный Воганькой проект настолько понравился Богдану, а тем более его молодой супруге Елене, что гетман приказал немедля приступить к возведению часовой башни.
Посещая часовщика во время работы над проектом, частенько беседуя с ним Богдан обратил внимание, что чех хорошо воспитанный, высоко образованный, владеющий несколькими языками человек. Эти характеристики настолько расположили Хмельницкого, что спустя некоторое время чешский часовщик Собеслав Воганька был обременен высоким доверием и возведен в ранг хранителя ценностей гетмана Войска Запорожского.
 Решение гетмана сразу сделало Собеслава заметной личностью в столице Войска. В распоряжении часовщика, кроме личного помещения для проживания, оказалась большая мастерская, где он работал над созданием механизма башенных часов, однако, новая должность отвлекла его от любимого занятия.

…Они вдвоем сидели за обеденным столом в усадьбе Хмельницкого. К сорока годам Собеслав уже достиг определённых высот мастерства, поработав в крупных европейских городах, заработал имя и умел разговаривать с сильными мира сего, но овеянный славой кровавых побед гетман сидящий сейчас напротив, человек обративший в бегство известнейших польских военачальников, одним своим грозным видом подавлял волю часовых дел мастера, заставляя его ерзать на стуле, то и дело пряча дрожащие пальцы рук.
- Ты, хлопче, часы пока что отложи на время. Есть более срочная работа. - Богдан задумчиво попыхтел трубкой, взмахнул рукой разгоняя облако табачного дыма. – Послушай, я вот не могу придумать как тебя называть.

- Собеславом всегда звали, ваша милость…
- Да, понимаю я. Но оно как-то слишком заковыристо. Со-бе-слав… Попроще бы, как-то.  Воганька… А что такое Воганька?
- Хвост, по-чешски, - Собеслав смущенно отвел глаза в сторону.
- Как?! Хвост…
Чех молча кивнул.
- М-да, - Хмельницкий задумчиво почесал мундштуком трубки у себя за ухом. – Хвост. На до же. Собеслав… нет не запомню. А что если – БЕС? Сократим слегка твое имя. Бес… А?
- Ну, если вам нравится, - возражать часовщик не решился, да и сам разговор этот ему не нравился.

- Ну, вот и хорошо, - Богдан заметно оживился, и приступил к делу. -  Ты, надеюсь, понимаешь, что ты стал не просто хранителем моих личных ценностей. Теперь ты отвечаешь за сохранность всей казны Войска Запорожского. Чин, я тебе скажу, очень большой! А ответственность… ну, одним словом – головой отвечаешь.
Собеслав вжался в стул.
- Но ты не бойся. Ты, как я бачу, человек аккуратный, грамотный, молодой. Справишься. В первую очередь тебе следует сделать опись. Да, опись… ибо трудно отвечать, когда не знаешь за что. А дальше просто. Ключ, печать. Принял – выдал.
Богдан подвинул хранителю ценностей серебряный бокал. От резкого запаха вареной горилки часовщик отпрянул назад.
«Молодец, Бес! Трезвый хранитель это хорошо…» подумал Богдан.

                х х х

Арочные потолки каменного подвала напоминали мрачные своды казематов Вышеградского замка Праги. Узкие, зарешеченные окна почти не пропускали света, поэтому работать приходилось при факелах, закрепленных на стенах. Шипящая смола горящих факелов распространяла удушающую вонь, а в воздухе летали тончайшие пряди липкой сажи. Чтобы спасти от неё свои легкие, Собеслав догадался повязывать лицо платком.

Вдоль стен просторного подвала стояли большие пороховые бочки, наполненные драгоценностями. Серебряные бокалы, подносы, столовые приборы, золотые канделябры, подсвечники, шандалы, письменные принадлежности, курительные наборы, серебряные и золотые оклады старинных книг и икон, вазы, дамские украшения, драгоценные камни и просто деньги разного достоинства и чеканки – были беспорядочно свалены в эти бесстрастные деревянные посудины.

Бочек было двадцать…
Когда Богдан впервые привел Воганьку в это помещение, у него от увиденного закружилась голова, но в присутствии гетмана Собеслав свое потрясение сумел скрыть. Сейчас, когда он, в одиночестве рассматривал уникальные ювелирные изделия перед тем как занести их в реестр, он чувствовал, что постепенно сходит с ума. Часовщик никогда не подозревал себя в том, что является впечатлительным человеком, но эти горы золота и драгоценностей что-то сдвинули в его мозгу.
Например, вот этот шандал с пятью свечами стоял, наверное, посреди большого обеденного стола освещая мирный ужин семьи какого-нибудь еврейского арендатора, а может быть пламя его свечей отражалось во влюбленных глазах романтически настроенной пары молодых шляхтичей. Судя по изысканному литью, по тонким штрихам стека этот шедевр лет полтораста назад был изготовлен настоящим мастером, а сейчас вынужден валяться в пороховой бочке в каком-то подземелье.

А это колье?.. В темном подвале ажурная золотая вязь украшения тускло мерцала мрачно-желтым отливом, но когда какой-нибудь дорогой камень из вмонтированных в безделицу случайно ловил гранью свет горящего факела, глаз ослеплял яркий, острый как игла отблеск. Кто-то, когда-то, а может и совсем недавно, заказал у ювелира эту красоту, чтобы любоваться нею на груди своей возлюбленной, а может совсем уж дряхлая пани в каком-то Немирове или Заславле долгими вечерами, скрашивая одиночество, высыпала на стол из заветной шкатулки милые сердцу драгоценности, любовалась ими и вспоминала балы своей юности.

Для каждой вещицы, проходящей через его руки, у Собеслава неожиданно рождалась своя фантастическая история, все они наслаивались друг на друга и переполняли воспаленное сознание. Хуже всего было то, что каждая история в мозгу хранителя ценностей завершалась эмоциональной, обязательно трагической, концовкой. Неутомимое воображение в мельчайших деталях услужливо рисовало картины как где-то, с тонкой шеи плачущей паненки срывалось колье, как в безгранично широких казачьих шароварах исчезали драгоценности зарубленной еврейки, как вместе с золотым шандалом со стола сметались серебряные бокалы и столовые приборы, которыми только что пользовалась шляхетная семья…
- Еще не ослеп от блеска?

Собеслав вздрогнул и оглянулся. За спиной стояла пани Елена. Симпатичную молодую женщину чех изредка видел во дворе усадьбы, но о том, что она жена гетмана он узнал, когда в сопровождении Богдана она появилась у него в мастерской и принялась обсуждать проект башенных часов. Как любой другой мужчина его лет, часовщик отдавал должное женственности гетманши, иногда, значительно дольше чем позволяли правила приличия, задерживал взгляд на её женских прелестях, но будучи наслышанным о военных заслугах Хмельницкого, панически боялся его и стремился реже встречаться с Еленой. 
- Тут быстрей ослепнешь от мрака подземельного, - каждый раз, когда в хранилище появлялась гетманша, настроение часовщика поднималось.

С тех пор как Собеслав стал хранителем и занялся описью драгоценностей, визиты гетманши стали нормальным явлением и для охраны, и для него самого. Ей доставляло огромное удовольствие бродить среди кучками разложенных на полу, уже попавших в опись ценностей, перебирать их примеривая на себя, глубоко запускать пальцы в блестящие горки талеров, золотых дукатов . Оставшаяся без родителей девушка, за короткое время успевшая обрести двух мужей, не могла наиграться с ослепительными золотыми игрушками. Не меньше удовольствия ей доставляла ни к чему не обязывающая болтовня с молодым, образованным, много повидавшем чехом. Собеслав рассказывал Елене о Праге, и Венеции, Кёльне и Варшаве, об их древней архитектуре, замках и крепостях. Молодая женщина, с удовольствием слушала рассказы мастера о секретах хитро-мудрых замков на крепостных воротах во Львове, или о том, как на площади Синьории во Флоренции сжигали Савонаролу, но значительно интересней ей было узнать какие платья носят европейские модницы и чем вкусненьким можно угоститься в Варшаве.

Эти разговоры иногда отвлекали Воганьку от его работы, но спешить ему было некуда, и он с удовольствием общался с приятной молодой гетманшей, понимая, что у них завязываются все более дружеские отношения.
- Послушай, мне кажется, что здесь надо сделать большие стеллажи и на них расставить ценные вещи. Ведь не будешь ты хранить все вот так, на сыром полу, - за досужими разговорами Елена не забывала быть рачительной хозяйкой.
- Да, так и хочу сделать. Бокалы, блюда, посуду отдельно, вазы и подсвечники отдельно, у всего будет свое место. Деньги можно оставить в бочках, а вот украшения надо отдельно упаковать…

- Кстати об украшениях… Подари мне вот это колечко, - Елена кокетливо сморщила милую детскую мордочку.
- Ты меня убить хочешь? – Собеслав удивленно посмотрел на неё. – Да ведь гетман меня на пополам разрубит.
- Ой… Из-за колечка? При таком богатстве?!
- Нет, это не моё. Не могу.
- Ну, ладно, я у него сама порошу, – Елена надув губки сделала вид что на секунду обиделась. -  Почему Богдан тебя Бесом называет? Ты что такой хитрый или коварный, или чего там ещё?
- Не знаю. Так ему нравится.
- А правда, что Воганька по-чешски это хвост?
- Да… - часовщик нагнул голову. Теперь пришло время надуться ему.
- О! Да ты у нас настоящий бес. С хвостом! – залилась звонким смехом разыгравшаяся гетманша. – Но ты не обижайся. Я буду звать тебя хвостиком. Хорошо?..
Собеслав не ответил. Нет, он не обижался. С каждым днем ему все больше нравилась эта очаровательная бестия. Богдан, конечно, страшный человек, но когда часовщик видел озорные глаза этого безумно привлекательного бесенка, он терял голову и чувство самосохранения уступало место совершенно другим чувствам.


                х х х

Результаты похода на Молдавию вдохновили Хмельницкого. Без ложной скромности Богдан мог считать себя ловким дипломатом. Согласие на брак Тимоша и Розанды, которое он выдавил из молдавского господаря Василия Лупу сулило гетману немалые выгоды на политическим поприще.
Прежде всего род Хмельницких получал право на молдавский престол, а также легитимизацию власти в будущем казацком государстве (названное Паисием отдельным русским княжеством). В результате такого династического брака появлялся ценный союзник в борьбе с Польшей, но самым привлекательным последствием сего брака была возможность через дочерей Василия Лупу Марию и Розанду породниться и сделать своим союзником фактического владельца Великого княжества Литовского Януша Радзивилла.

Правда, когда весть о сватовстве Тимофея к Розанде распространилась в Польше, поднялась в гневе вся шляхетская молодежь. «Не отдадим княжны хлопу! Встанем как один за княжну!» — кричали они, бряцая оружием. Однако, как водится среди тех, кто любит публично заявлять о себе, дальше воплей дело не пошло. А вот правительство Речи Посполитой молдавский поход Хмельницкого без внимания не оставило.
В декабре казацкие послы, направленные Богданом для участия в работе сейма, не солоно хлебавши вернулись из Варшавы. Такого еще не было…

- Нас, батьку Хмелю, как детей малых развернули и, почитай, пинка в зад дали, - полковник Суличич докладывая о случившемся досадливо морщился. – Думаю от того нас послов, до окончания сейма отправили, чтоб не ведали мы какой у ляхов о нашем деле уговор случится. На том сейме половина панов говорила, что с Войском Запорожским в покое быть хотят по Зборовскому договору. Другая половина всю шляхту наговаривает идти нас воевать. А подбивают всех Потоцкий, Вишневецкий да Конецпольский. Обещаются сами со своими войсками вперед всех идти.

Гетман слушал не перебивая, но на его скулах играли желваки. В конце Суличич протянул Хмельницкому переписанную им королевскую инструкцию сеймикам, состоявшимся перед заседанием сейма. Да… интересно было Богдану узнать каким его видит король Ян-Казимир: «… гетман Хмельницкий заклятый враг Речи Посполитой, который поклялся в её гибели. С помощью татар разгромил дружественную нам Молдавию, ищет связи с Турцией и Швецией, поднимает крестьянские восстания против шляхты…»
Инструкция, решения сейма, сведения о спешном сборе войск, рвущиеся к мести Потоцкий и Калиновский – все это говорило о развернувшейся подготовке к новой войне.
 
- Ой, ляхи, ляхи… - Богдан попыхтел потухшей трубкой, - хочется вам войны со мной? Что ж, – будете её иметь.
…Сразу после сейма польское правительство начало активную подготовку к войне. Драконовскими мерами взымались налоги с населения. Было объявлено «посполитое рушенье»  в результате которого «под ружьем» оказались десятки тысяч жолнеров, польские и литовские дворянские ополчения, и магнатские частные войска. Правительство пригласило немецких ландскнехтов, швейцарских и галицких наемников. Вместе с десятками тысяч шляхетской челяди общая численность армии Яна Казимира достигала баснословных 150 тысяч человек.

Хмельницкий понимал, что король затевает не просто войну. Казимир настраивался на карательную экспедицию против «заклятого врага Речи Посполитой».
Надо было собирать казацкую Раду…
Полковники Иван Богун, Матвей Пушкарь, Филон Джеджелий, Иван Нечай, Михайло Крыса, Матвей Гладкий, старшины, сотники… Лихие рубаки, верные побратимы повязанные друг с другом большой кровью. Кровные братья… С такими не страшно и умереть, но стоит ли умирать?
- Панове, братья… война. – Богдан всматривался в лица своих соратников и не зная к какому решению они помогут ему прийти. – Кровью своей мы очистили Малороссию от ляхов и могли бы жить свободно, но эту свободу поляки грозят у нас забрать снова. На последнем сейме в Варшаве они решили: продают свои сокровища, чтобы уплатить чужеземному войску и собрать его под свои знамена. Послали за пехотою в немецкую землю, набирают жолнеров в Короне и Литве. Все шляхетство идет в посполитое рушение с оружием и запасами. Вскоре нападут на нас. Скажу прямо: нам будет не легко. Зимой мы не сможем вести земляные оборонительные работы, наши союзники — татары из-за недостатка подножного корма не смогут поспеть нам на помощь. Буря идет большая.

Гетман хорошо представлял, что упомянутая им «буря» легко превратится в опустошительный Смерч, который завершит то, чего не сделали толпы восставших холопов совместно с союзниками-татарами во время кровавого рейда по Желтым Водам, Корсуню, Пилявцам, Зборажу.
- Надобно что-то решать, братья. Окопаться дома и ждать прихода врага, или опередив их пойти навстречу и разбить? А может запросить миру с ляхами?
Вопросы звучали разные, а ответ должен быть один. Но, как оказалось, единого мнения не было.
- На короля! Не чего ждать!
- Нет, миром дело решить надо! Досыть крови!
- Что, снова в неволе хотите жить? Зрадники!
- А вам смертей мало? Землю пахать уже некому.
- Батьку, гони их с Рады! Это же польские подлабузники!

Сверкнули сабли…
- Годи, братья! Змовкнить на хвылыну, - зычный голос Данила Нечая прекратил начинающуюся свару. - Не пристало нам сидеть спокойно, ожидая неприятеля, и смотреть, как он без всякого отпора будет лить кровь наших земляков. Это недоброе дело принесет нам только вред. Надо идти навстречу.  Поляки привыкли спать на печке, жить в довольстве. Не вынесут они зимней стужи и голода и разбегутся сами. Одолеем в первом бою ляхов, а потом уже трудно будет возвратить жолнерам бодрость, а шляхте надежду.
Рада приговорила идти на поляк. Нелегкое решение казацкой Рады стоило головы нескольким его противникам. Сурово… Но по-другому быть не могло.

                х х х

В ночь с 9 на 10 февраля польские войска во главе с Польным гетманом Мартыном Калиновским и брацлавским воеводой Станиславом Лянцкоронским вошли на Брацлавщину и напали на городок Красне. В недолгом бою был разгромлен казацкий полк. Здесь же сложил голову, и соратник Хмельницкого Данило Нечай.
Кровавый Смерч вновь взмыл над Малороссией.

Сея за собой разруху, пожары и кровь пронесся он над краем, стерев с лица земли сначала Красне, Шаргород, затем Ямполь, потом подступил к Виннице. Словно играя людьми неумолимый вихрь всячески содействовал жолнерам Лянцкоронского одолеть казацкие полки, затем насмотревшись на охмелевших от крови поляк, изменил направление, быстро спутал карты всем участникам кровавого пиршества, и принялся подталкивать навстречу шляхетному войску жаждущие мщения отряды объединенных Иваном Богуном казаков, мещан, крестьян и холопов.
Горели Янушинцы… Бар… Каменец-Подольский… Неукротимый Смерч буйствовал захватывая все новые и новые территории, наращивал свою силу вовлекая все новых и новых участников. Стонала земля, когда безумный вихрь проносил над ней полки Осипа Глуха, Мартина Пушкаря, Костки Наперского.

Весной 1651 года полям Малороссии, щедро усеянным телами погибших воинов не суждено было дождаться пшеничного зерна. Какие-то бесовские силы сделали людей одержимыми, отравили их гематофагией , превратив в злобных вурдалаков, упырей и вампиров не способных утолить свою жажду, жажду крови.
Наконец дикий, необузданный Смерч, буйствуя почти полгода, устал носиться над несчастным краем и в июне свел непримиримых врагов у Волынской реки Стырь, на берегу которой лежало село Берестечко.  Именно здесь враги-соседи должны были окончательно выяснить свои отношения. Чувствуя, что битва предстоит грандиозная, а противостоять ему будет сам король Ян Казимир Ваза, Хмельницкий не мог обрести душевного равновесия. Если быть честным, то после всех побед над поляками в 1648—1649 гг. он чуть ли не лизал сапоги польскому королю Казимиру. Ведь по условиям Зборовского мирного договора, Хмельницкий был обязан на коленях просить у короля прощения за все свои "злодеяния", что и проделал лично, заливаясь слезами, и обещая, "исправить свое поведение в будущем".
А вот теперь он снова обнажил саблю…

Поляки не теряли времени зря. Коронный гетман Калиновский и литовская армия Януша Радзивилла соединились с армией Яна Кизимира и наседали не позволяя Хмельницкому перегруппировать свои войска. Богдана угнетали странные предчувствия, снились тревожные сны. Беспокойство гетмана росло с каждым днем. Но хуже всего было то что Ислам-Гирей не торопился привести свою орду на помощь гетману, который без татар не выиграл ещё ни одной битвы. Однако с приходом крымского хана могла возникнуть еще одна проблема. Дело в том, что походная казна Хмельницкого располагала всего тридцатью тысячами талеров, чего было не достаточно чтобы рассчитаться с татарами за их союзничество.

Вот тут и подвернулось дело для всегда находившегося рядом сына Тимоша. Не желая никому из посторонних доверить эту ответственную миссию, а может для того чтобы на время увести старшего сына подальше от реальных боевых действий, Богдан отправил его домой за средствами недостающими для оплаты услуг союзников-татар. Во главе сотни самых лихих казаков, Тимош спешно, в «аллюр три креста» метнулся в Чигирин.

…Берестечко.
С 27 июня по 10 июля 1651 года на волынских полях прошло самое масштабное, самое кровопролитное и загадочное сражение за все годы Хмельниччины, битва, покончившая с надеждой Хмельницкого создать независимое православное русское княжество, на равных интегрировать его в семью европейских государств, и получить возможность передавать гетманскую булаву по наследству, что уравняло бы его в правах с великими европейскими князьями.
В какой-то мере самое крупное сражение середины XVII столетия на территории Европы было "битвой народов". На стороне казаков сражались крымские татары, пятитысячный отряд янычар, присланный турецким султаном, московские стрельцы и донские казаки. Добровольцы из Московской Руси появились под Берестечко не официально, они шли сами, никого не спрашивая.

У Хмельницкого по самым скромным подсчетам было от 60 до 80 тыс. воинов, Как и поляков, его армию сопровождали в походе многие тысячи казацких слуг — «джур» и прочей обозной челяди. Общее число людей, могло достигать 100 тыс. Войско хана Ислам-Гирея насчитывало около. 30 тыс. всадников, причем наряду с крымскими, ногайскими и буджакскими татарами в него входили вспомогательные отряды турок, донских казаков, приволжских киргизов и калмыков. В целом союзники имели под Берестечком до 130 тыс. человек.
Им противостояла 150тысчная армия из польских и литовских войск, усиленная немецкими, швейцарскими и галицкими наемниками.

Назрела грандиозная схватка.
Но сигнальный рог который возвестил бы начало битвы молчал. Из-за отсутствия крымского хана, гетман Хмельницкий вынужден был оттягивая начало, маневрировать и укреплять свой лагерь, который он установил на слиянии рек Стырь и Плешевки. Наконец, появился Ислам-Гирей и его войско заняло основные высоты под Берестечком в стороне от казацкого лагеря. В настроении хана не читалось особого стремления ввязаться в сражение, тем не менее появление на поле боя обязывало, и татары, пытаясь раскачать противника сожгли соседние села, шляхетские дворы и городок Лешнев.
27 июня казаки ринулись в атаку… В ответ полки Конецпольского ударили по татарской коннице. Сменяя друг друга противники ходили в атаки, отступали и снова шли вперед.
Гремели рушницы, сыпались сабельные искры, кричали раненные… Но Богдану почему-то казалось, что все происходящее он видит во сне. Слишком лениво рубили врага казаки, слишком медленно налетала татарская конница, слишком спокойно и правильно ляхи отражали атаки. Тысячи окровавленных людей кружились в смертоносном танце и все это выглядело каким-то нарочитым ярмарочным действом. Всё было как-то пресно, не было привычного опьянения боем.

Не было куражу… 
Результат такого боя был предопределен. Перевес оказался на стороне поляк. Казаки были загнаны в свой лагерь.
В первые дни на гигантском поле брани ничего кроме локальных стычек не происходило. Десятки тысяч воинов убивая и нанося увечья друг другу, топтались на окровавленном поле, пытаясь выжить в тягучем, вязком, но безрезультатном бою. Богдан никак не мог обрести знакомую бодрящую свободу сабельного сражения. Даже находясь в седле он чувствовал, как его опутывает какая-то непонятная, незримая сеть, сковывающая движения и лишающая остроты видения общей картины сражения и способности мыслить. Это было какое-то бесовское наваждение, возникало непреодолимое желание обратиться за помощью к гадалкам, ворожеям, предсказателям и прочей нечисти коей кишел обоз его огромного войска. Мозг обволакивал кровавый туман при виде того как на его глазах гибли сотни подданных, тех, кто присягал и, кто, до последнего вздоха, оставался верен ему.

Не только гетману было не по себе. Каждую ночь король Ян Казимир Ваза истово молился, а утром произносил перед войсками вдохновенную, прочувствованную речь, после чего жолнеры рвались в бой, чтобы наказать зарвавшихся холопов. Хотя, если честно, то у жолнеров выбора не было. Преграждая шляхте путь к возможному отступлению, король приказал уничтожить мосты через Стырь.

Как бы то ни было беспокойней всех чувствовал себя союзник Хмельницкого крымский хан Ислам-Гирей. В принципе он был солдатом удачи. Лихим наскоком разграбить чью-то усадьбу, разгромить гарнизон небольшого городка, совместно с казачьим войском одолеть, пусть даже превосходящее по численности, но неповоротливое и ленивое шляхетное ополчение, и получить за это хорошее вознаграждение – было излюбленным занятием хана, но… Бесчисленная армия Яна Казимира усиленная такими же как и сам Гирей «волками войны», наемниками из нескольких стран,  располагающая хорошо обученной артиллерией заставляла  задуматься о необходимости ввязываться в затяжное сражение.

Горделивый и внушительный вид шляхетных полков – тяжелая конница, громыхающая мохнатыми копытами боевых коней, гусары в доспехах с высокими орлиными крыльями за спиной, горящие на солнце латы швейцарцев, разодетые как павлины банды ландскнехтов – произвел удручающее впечатление на любителя лёгкой наживы. Гирей сдрейфил…
Ой, как не вовремя бесы затеявшие свой шабаш над полем битвы и потешающиеся над командирами воюющих сторон, поселили в душе заносчивого и самоуверенного крымского хана обычный человеческий страх!

Ведь именно в это время гетману Хмельницкому удалось разогнать полки Иеремии Вишневецкого и овладев ситуацией перейти в наступление. Король Казимир увидев перелом в ходе битвы приказал войскам вернуться в лагерь. Результатом этой схватки стали 28 польских знамен, захваченных казаками, среди которых было и знамя гетмана Потоцкого.
Хмельницкий был вдохновлен. Он поверил в победу.

Но бесы еще не наигрались с полководцами.
Не находя в себе сил преодолеть парализующий волю страх, хан Гирей послал королю гонца с предложением подписать мирный договор, а в случае возражений со стороны Хмельницкого, обещал доставить его к королю силой.
Яну Казимиру сложно было понять такую несогласованность действий своих противников и для прояснения обстановки приказал начать массированный обстрел расположившихся на холме татар. Можно с уверенностью сказать, что именно в этот момент, именно с этой командой король выиграл самую кровавую, двухнедельную битву.
Грохот осадных и полевых орудий слился в непрерывный гул, тяжелые ядра перепахали расположение татарской конницы, ржание срывающихся с привязи и гибнущих коней полностью деморализовало крымское воинство. Словно издеваясь над перепуганным ханом, не иначе как в результате бесовской шутки, у ног Гирея, не причинив ему ни малейшего вреда, разорвалось ядро, за то стоявший рядом сподвижник хана султан Амурат упал замертво.

Всё… Чаша была переполнена.
Крымский хан Ислам-Гирей вскочил на коня. Это было бегство обезумевших. Охваченная паникой орда бежала бросая всё! Татары, бросив седла и оружие, раненных и убитых (чего никогда себе не позволяли!), очертя голову, панически, беспорядочно спасались бегством предоставив возможность торжествующим шляхтичам безнаказанно их добивать.
Наконец-то поймавший кураж, только почувствовавший опьяняющий вкус битвы Богдан был сражен внезапным бегством союзника! В самый ответственный момент, когда оборона поляк заметно прогнулась, когда мощь закованных в латы «питбулей» европейских войн швейцарских наемников стала ослабевать, проверенный соратник нанёс удар в спину. Предательство Гирея сразило не только гетмана Хмельницкого. Страх – заразителен, трусость – эпидемична. Массовое бегство татарских орд было настолько впечатляющим зрелищем, что уверенность казацких полковников и старшин в успешном исходе битвы значительно пошатнулась.

Измена хана взбесила импульсивного гетмана.
- Филон, войско на тебе!
Кропивненский полковник Джеджелий в грохоте битвы не расслышал, а если и расслышал, то, вероятней всего не понял сказанного Богданом.
- Что?! Не розумию!..
- Продолжайте командовать войском, ты и Пушкарь, - проорал гетман. – Я верну паскуду! А не верну – так порубаю как собаку…               

Облако пыли скрыло срочный отъезд гетмана.
Быстро догнать уносящуюся татарскую конницу не удалось, но Богдан настойчиво гнал коня. Бешеный аллюр, хлещущий в лицо встречный ветер постепенно охладили пыл возмущённого полководца. Ритмичный топот копыт не мог заглушить шума битвы, продолжающего звучать в сознании.
«Как я его верну?» Этот вопрос только сейчас встал перед гетманом со всей своей обнаженной простотой. «Как?.. Что я ему скажу? Я что, смогу его пристыдить? Скажу, что ж ты так, Гирей? С друзьями так не поступают… Ай, ай, ай… Нет. Они меня изрубят в куски!»

Тучи дорожной пыли, поднимаемые убегающей ордой постепенно приближались. Чем ближе было татарское войско, тем неуверенней чувствовал себя Богдан.
«Что я здесь делаю? Ведь я не смогу вернуть Гирея… Вернуться к своим казакам? Что я там увижу? Повергнутое, разбитое на голову войско? Казаков, которые не раз показывали ляхам где их место? А сейчас - разгром… позор… Так что я тут делаю? Это что дезертирство? Господи, за что?!»
Богдан не знал, что Бог, к которому он взывал, хорошо помнит всю кровь невинных людей, пролитую ним, и давно от него отвернулся. Сегодня правили и глумились над ним коварные и неугомонные бесы. Это они играли свои бесовские музЫки на ржавых струнах его зачерствевшей души, это они своими бесчувственными копытами раскопали глубоко спрятанную в нем тоненькую струну страха и оборвали её…
 
Да… Это было дезертирство… А как можно назвать ситуацию, когда полководец бросив на произвол судьбы свое войско покидает поле боя, впопыхах оставив противнику в своем полевом шатре гетманскую булаву с печатью и 30 тысяч талеров, предназначенных татарскому войску.
Через месяц, возвратясь в Войско Запорожское, где среди остальных ждали его две сотни выживших казаков, из всей разбитой казацко-холопской армии которую Ян Казимир утопил в болоте у речки Плешевки, Богдан скажет, что был пленен ханом и чудом вырвался из плена. И казаки снова примут его.
Можно было бы сказать: Бог, мол, ему судья! Но Бог и судить его отказался.
А вот бесы, привыкшие куражиться над неудачами стареющего казака приготовили ему еще один сюрприз.
 
                х х х

Нового любовника Елена боготворила.
Молодой, красивый, энергичный часовщик был настолько люб гетманше, что она постепенно забыла об осторожности и часами пропадала в его мастерской. Стоит ли сомневаться, что со временем за такой известной в Чигирине личностью как Елена Степная, (даже став после венчания Хмельницкой, она не потеряла своей до брачной клички) потянулся шлейф сплетен и пересудов. Но так устроено на белом свете, что любящая женщина способна забыть обо всем на свете лишь бы, как говорится, милый был рядом.
Вот такое несчастье в виде испепеляющей любви поглотило несчастную Елену. Испытав в своей короткой жизни множество любовных перипетий, бедная женщина, наконец-то, обрела настоящую любовь и окунулась в нее без остатка.

Собеслав был удивителен. Когда он работал за столом, Елена могла подойти сзади, повиснуть у него на шее, вдыхать запах его светлых волос и бесконечно долго следить через плечо за его работой. Она очень любила, когда часовщик рассказывал о своей любимой Праге. Его тихий журчащий как говорливый ручей голос уводил куда-то далеко, в какую-то неведомую страну, и через какое-то время ей уже казалось, что Собеслав ведет её за руку по мрачным залам древних, величественных замков. В следующий раз следуя за его повествованием, она стояла рядом с ним на высокой крепостной стене слушая цокот подков рыцарских коней, идущих по брусчатке пражских улиц и любовалась разливом Влтавы.  Иногда услышанное не давало ей уснуть. Однажды после красочного рассказа чеха на впечатлительную Елену всю ночь остекленевшими глазами смотрели отрубленные головы 12 казненных пражских протестантов, десять лет провисевшие в клетках на Карловом мосту.

Так или иначе, ничего более интересного и увлекательного чем времяпровождение с Собеславом Воинькой Елена никогда не испытывала. 
Однажды часовщик буквально сразил свою возлюбленную. Наблюдая за тем как загораются глаза гетманши, когда она с нескрываемым удовольствием перебирает доверенные ему драгоценности, Собеслав решил осчастливить её подарком.
- Дорогая, уже сколько времени мы с тобой вместе? – чех своим вопросом слегка озадачил Елену.
Гетманша воздев глаза к потолку, подумала и неуверенно произнесла:
- Около трех месяцев?..

Сначала, когда они встречались украдкой, сосчитать редкие встречи было проще, а сейчас, когда Богдан оставил без присмотра супружеское ложе и любовникам никто не мешал, стоило ли тратить время на учет любовных утех.
- Сегодня ровно три месяца.
- А я что говорю? – гетманша широко раскинув руки подошла к часовщику и повисла у него на шее. – Надо отметить.
Долгим поцелуем дело не обошлось. Из кармана камзола Собеслав вынул круглую как большая кружка коробочку.
- Это тебе мой подарок.

У Елены вспыхнули глаза. Вероятней всего она подумала, что её возлюбленный решил подарить ей кое-то из золотых трофеев Богдана.
- Это часы.
- Ча-асы-ы? – Елена не знала радоваться или огорчаться.
- Да. Я их создавал около полугода, – голос Собеслава дрогнул. – Начал ещё во Львове.
Взволнованный чех открыл коробочку. Сейчас он расставался, возможно, с самым дорогим своим имуществом.  Часы, лежащие в коробочке были уникальны. Это были карманные часы размером с большое яблоко. Маленькая кнопочка легко раскрывала его половинки. Главной ценностью этого шедевра было то, что часы были изготовлены из дерева!
Но не это потрясло гетманшу. Она видела часы солнечные, чаще песочные. Во время венчания с Богданом в Киеве видела часы башенные. Но эти!! Такие маленькие!.. Их можно носить при себе… жаль, что надо прятать их в кармане. Такие часы должны видеть все!
- Стрелки часов я сделал из сандалового дерева, - Собеслав, заметив, что подарок понравился Елене, пытался больше о нем рассказать.

- А почему здесь две стрелки? В Киеве на башне была только одна, - гетманша заметила несоответствие.
- Правильно, у часов всегда была только одна стрелка, - часовщик воодушевился. – Вторую придумали только семь лет назад. С двумя значительно удобней и время можно узнать точнее. Вторая стрелка минутная.
- Какая?!
Слушая как увлекшийся Собеслав тараторит что-то о каких-то минутах, секундах, о непонятных шестеренках, «анкерах» гетманша еще раз убеждалась какой умный её возлюбленный, как много он знает и как с ним интересно.
 
 Совсем не хотелось думать о том, что скоро приедет Богдан, снова будет пить варёную горилку, прикажет быстро «потереть табаку», затем возьмет свою старую расстроенную лютню и будет петь заунывные казацкие думы. Но Елена умела                отгонять эти мрачные мысли. Достаточно было только вообразить себя в постели с любимым часовщиком и хорошее настроение было обеспечено. Хотелось снова и снова нырять к Собеславу под одеяло со словами «Бес, а бес! А где тут мой «хвостик»?». Елена видела, что чеху нравится его новое «имя» и то, как она интерпретировала его неблагозвучную фамилию. Он звонко смеялся… И это было счастье…

Гром грянул внезапно.
Около полуночи усадьбу переполошил грохот копыт. Во двор, в сопровождении казаков на взмыленных лошадях, вломился Тимош. По коридорам загрохотали казацкие сапоги, помещения заполнились громким гомоном.
Раздетая Елена, вскочив с постели, в испуге заметалась по комнате. Парализованный страхом Собеслав, словно каменная статуя сидящего Будды замер на греховном ложе.
- Тимош… Тимош… - простонала гетманша. – Он меня убьет!
В дверь громко постучали.
- Бес, открывай. Это Тимош Хмельницкий.
Поняв, что оставаться здесь смерти подобно, Елена накинув на себя ночную сорочку открыла окно, и душная июльская ночь проглотила прелюбодейку.

- Ты что, перепил и встать не можешь? Так я сейчас помогу, - дружный казачий хохот вывел часовщика из оцепенения. - Открывай, говорят!
Суетливо зашвырнув под кровать забытую гетманшей одежду, напялив исподнее, Собеслав непослушными руками открыл защёлку двери.
То, что увидели вошедшие казаки назвать жалким зрелищем было бы мало. Перед ними, поддерживая рукой приспущенные подштанники, с выкатившимися из орбит перепуганными глазами, стоял ссутулившийся, дрожащий от страха человечишко.
- Ты что, Бес? Испугался? Своих не узнаешь? Ладно, давай, одевайся и пойдем в хранилище.

…«В хранилище…» Собеславу Воганьке пришлось остолбенеть вторично. Было от чего… Решение, недавно принятое прелюбодеями, не могло понравиться ни отцу, ни сыну Хмельницким.
- Ну?.. Пошевеливайся. Или тебя поторопить? – Тимош шутя шлепнул часовщика нагайкой по мягкому месту.
В необъяснимой растерянности, то и дело роняя вещи, взволнованный чех, в конце- концов, оделся и с видом обреченного направился к выходу.
- Ключи… ключи возьми! И проснись ты наконец.
- Ах, да… Извините… - Собеславу явно не хотелось спускаться в хранилище войсковой казны.
Шлепая стоптанными подошвами по щербатым ступеням лестницы, в тревожном свете факелов сопровождающих его казаков, трясущийся часовщик выглядел осужденным к смертной казни ведомым в подземное узилище. Под аккомпанемент казацких насмешек хранитель долго ковырял ключом непослушный замок и раскрыв тяжелую, скрипучую дверь, отступил в сторону пропуская Тимоша в сводчатый каземат.

Казаки зажгли висящие на стенах факелы и помещение залилось ослепительным светом, отраженным от сотен золотых и серебряных изделий, висящих на стенах, и стоящих на полках длинных стеллажей.
- Ого, Бес, да тебя тут все сияет как во храме на престольный праздник! – Тимош помнил всё это богатство в обозе, сваленным в кучу на казацких возах, поэтому великолепие упорядоченных драгоценностей его впечатлило. – В порядке содержишь, молодец. Ладно. Давай к делу. Вот грамота гетмана. Отсчитай нам 50 тысяч талеров, да побыстрей.

Пока хранитель читал послание гетмана, пока дрожащими руками открывал книгу учета ценностей, Тимош быстрым взглядом окинул помещение и обнаружив под нижней полкой стеллажа пороховые бочонки, заполненные монетами, подошел к ним. Запустив ладонь в один из них, зачерпнул горсть монет.
- Злотые…

Сверкнувшие на его ладони польские серебряные тридцати грошовики чем-то не понравились Тимошу, и он швырнул их обратно. Зато у следующего бочонка гетманыч задержался. Внимательно рассмотрев самую популярную монету того времени, саксонский талер курфюрста Иоанна Георга 1, повернулся к хранителю.
- Отсчитай отсюда… Что с тобой? Ты чего дрожишь?
На часовщика было страшно смотреть. Его бил озноб. Трясущийся подбородок вызывал мелкую зубную дробь.
- Хо… холодно…

Тимош все понял. Нет… Не холод. Резко повернувшись к стеллажам скользнул взглядом по выстроившимся вдоль стены бочонкам. Да… Его опасения оправдались. Пересчитав их еще раз, Тимош медленно повернулся. От взгляда его сузившихся, готовых метнуть молнию глаз Собеслав невольно присел.
- Где он? - тихий, заданный почти шепотом вопрос прозвучал в сознании часовщика громом небесным.
- Кто…
- Где еще один бочонок?
- Все… Все здесь.
- Ты думаешь гетман не знает, сколько чего есть в его войсковой казне? Кроме описанных драгоценностей, здесь должно быть пятнадцать полных пороховых бочонков деньгами.
- Пан Тимош, все деньги на месте! Христом Богом клянусь!

Трусливый, безвольный воришка…
- Значит гетман врёт? А ты воистину Бес!
- Пан Тимош, все деньги на месте. Один бочонок я распределил по остальным, чтобы дополна. Это правда… Поверьте мне.
- Правда это не то во что веришь ты. Правда это то, что ты сумел доказать.  – Тимош брезгливо поморщился. - На стол его!
Навалившиеся казаки, в мгновение ока смели всё с канцелярского стола и распяли на нем несчастного, предварительно сорвав с него рубаху. Увидев, как Тимош медленно обнажил саблю, Собеслав почувствовал, что его сердце остановилось.
- Где деньги?
- Всё здесь… Христом Бо…
Договорить он не успел. Широко размахнувшись гетманыч плашмя опустил на обнаженную спину хранителя свою саблю. Пронзительный визг несчастного Воганьки заставил качнуться шипящий огонь горящих факелов. Широкая огненно-красная полоса мгновенно выступила на его спине, а кое-где из треснувшей кожи брызнула алая кровь.

- Куда подевал деньги, казнокрад?
- Не брал… Как на духу…
- Вот дух-то я из тебя и выпущу! Можешь не сомневаться, - гетманыч размахнулся снова.
Не очень-то боевитый дух Собеслава был готов покинуть тщедушное тело часовых дел мастера. Новая кровавая полоса украсила его спину.
- Ну что, Бес. Сейчас я поверну саблю как полагается и опущу её на твою шею. Раз ты не хочешь говорить, давай попрощаемся.
- Нет. Я… скажу. Всё скажу…

Пребывая под впечатлением от рассказов Собеслава о своем любимом городе, Елена мечтала о Праге. По ночам ей снилось как она под руку с молодым, красивым мастером гуляет по Староместской площади. В этом сне ей хотелось жить. Этот сон она хотела воплотить в жизнь.  Но жить не хотелось, когда просыпаясь, она понимала, что жить ей придется с доживающим свой век дряхлеющим казаком, да и то только в том случае если он не сложит свою голову где ни будь под очередным Корсунем или Пилявцами. Поэтому стоит ли удивляться что долгие ночи, проведенные в отсутствие Богдана были посвящены прелюбодеями не столько строительству воздушных замков, как это принято у влюбленных во всем мире, а обдумыванию конкретных действий способных сделать их будущее безоблачным.

Елена, предприимчивая и решительная, какой может быть только женщина, стоящая перед возможностью реально обогатиться, не оставила выбора робкому как все творческие люди человеку, которого она называла Бесом, хоть истинным бесом, алчным и коварным была именно она. Подталкиваемый ею Собеслав, вынес из хранилища достаточно много денег, упаковал их в кожаные мешки и спрятал в двух старых пчелиных ульях на субботовской пасеке принадлежавшей семейству Хмельницких. После этого оставаться в Чигирине было крайне опасно.
Купить пару хороших лошадей особого труда не составляло. Оставалось дело за малым. Чтобы отъезд не выглядел бегством и не вызвал немедленной погони, необходимо было найти какой-то значительный повод, позволяющий Елене на денек другой уехать из Чигирина вроде бы по делам.
Повод был найден. Им стало бесплодие Елены. Буквально накануне неожиданного приезда Тимоша, настоятель чигиринского храма благословил Елену на поездку в женский монастырь в Черкассы, с тем чтобы совершить молебен в надежде победить роковой недуг. В пути её должен был догнать сообщник Собеслав. А дальше…

Не суждено.
Бесы продолжали куражиться и появление Тимоша Хмельницкого, буквально за день до отъезда заговорщиков, сорвало хорошо продуманный и подготовленный побег. Не прошло и часа после того, как часовщик рассказал все подробности заговора, охрана изловила в тёмном саду блуждающее в белой сорочке до пят привидение, коим оказалась трясущаяся от страха венчаная жена Богдана Хмельницкого, которую в народе называли кто гетманшей, кто Еленой Степной, кто ляшкой…
Судьбу ненавистной мачехи наследник гетмана Хмельницкого Тимош не мудрствуя лукаво, решил быстро и кардинально.

 Утром, как только первые лучи восходящего солнца осветили Замковую гору, жители столицы Войска Запорожского, города Чигирин увидели обнаженные тела гетманши и часовщика, повешенных за ноги на воротах замка.
На фоне сотен тысяч виноватых и безвинных жертв так называемой Хмельниччины, казнь двух вороватых прелюбодеев могла бы остаться не примечательным событием, если бы не одна небольшая деталь. Позорная кончина постигла женщину, которая не сумев стать матерью, не родив ни одного ребенка странным образом родила страну, а точнее стала причиной её возникновения. Именно Елена подвигла Богдана Хмельницкого на действия в результате которых появилось новое государство, названное в последствии Украиной.


                Глава 9.        Т И М О Ш


- Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, Творче неба и земли, Спасителю мира! Се аз, недостойный и паче всех грешнейший, смиренно колена сердца моего пред славою величества Твоего преклонив, воспеваю Крест и страдания Твоя, и благодарение Тебе, Царю всех и Богу, приношу на безчисленное Твое, Благосердие Господи, милосердие надеяся, пою Твое неизреченное долготерпение, славлю Твою безмерную милость, и вселюбезно лобызая язвы Твоя, Тебе, Господи Боже мой, главу мою преклоняю, и во исповедании сердечном вопию: согреших, Господи, согреших на небо и пред Тобою, и несмь достоин просити от Тебе прощения; но Ты якоже блуднаго сына, помилуй мя, раба Твоего Богдана, яко мытаря оправдай мя, и яко разбойника Царствия Твоего сподоби. Аминь…

Никогда еще стоптанные полы светлицы не долбились лбом молящегося с такой страстью и желанием договориться с отвернувшимся от него Господом. Однако несговорчивого Всевышнего можно было понять. Взирая на молящегося гетмана, он вероятно не понимал, чего тот хочет. Покаянные молитвы казака то и дело дополнялись потоками проклятий и матерных слов в адрес своих друзей и врагов, соратников и противников. Наговорив кучу непонятностей, Богдан с трудом поднимался с колен, яростно грозил иконе кулаком, затем безнадежно махнув рукой поворачивался и шел к столу.

Упав на скамью, опустошал очередную кружку горилки, ронял голову на грудь, долго бормотал что-то не членораздельное, в ответ каким-то своим мыслям хохотал, затем принимался громко сморкаться и плакать, проклиная своего любимого сына Тимоша и не менее любимую жену свою Елену Степную.
Плакать и смеяться гетману Войска Запорожского было отчего.

Полный разгром под Берестечком, предательство хана Гирея, странное пленение, равнозначное дезертирству, привели к тому, что Богдан Хмельницкий оказался в довольно сложном положении. С одной стороны, польские магнаты, шляхта и коронное войско были готовы добить казацкие полки, с другой же стороны, в среде самих повстанцев начиналось брожение, в войске стало распространяться недовольство. Богдана обвиняли во всех грехах: и в поражении, и в нерешительности, и в узурпации власти, и даже в сговоре с поляками. В Запорожской Сечи подумывали уже об избрании нового гетмана, а казаки Миргородского и Прилуцкого полков провозгласили своим лидером некого Вдовиченко и призывали иных побратимов к ним присоединяться, поскольку Богдан «с поляки замирился».
Предательство Елены значительно усугубило состояние гетмана. Кровавый смерч уносящий его от сражения к сражению, поля, заваленные бездыханными телами, дым пожарищ, толпы угоняемых в рабство пленных - всё это отступало, забывалось в те короткие минуты, когда он оказывался в её объятиях. И вот её нет… Как она могла? Неужели это правда?!

Сердце отказывалось верить, хотелось проклясть сына, убить его, но… Нет. Тимош обмануть не мог, ведь всё свое будущее Богдан связывал со своим старшим сыном. Единственная надежда и опора старого казака не посмел бы так ранить отца если бы на то не было веских оснований. Сердце сковывала безумная боль и Богдану приходилось снова и снова обращаться к горилке, единственному средству способному трансформировать сердечную боль в боль головную.
В хмельном угаре все проблемы Богдана постепенно сливались воедино, и он уже не понимал от чего ему больнее: от потери любимой женщины или от того к чему привела его эта любовь. В часы просветления гетман анализировал цепочки событий последних лет, пытался подвести некоторые итоги восстания, истоком которого в значительной степени была его любовь к предавшей его женщине.

А результаты были впечатляющи. 
От самого начала восстания до карательного похода поляков после Берестечка, польская армия занималась большей частью наказанием мирного населения, что принесло огромные потери. Брацлавщина, Волынь и Галиция потеряли около 50 % населения. Коронная армия только на Подолье опустошила 270 сёл и местечек, спалила не меньше тысячи церквей, убила 10 тысяч детей. Не отставали и всеядные татары в купе с безденежными холопами. Многие были пленены крымцами и проданы в рабство. В конце 1648 г. число пленных было столь большим, что неслыханно упали цены: татары меняли шляхтича на коня, а еврея — на щепотку табака. Большинство православного населения бежало в Молдавию и Московское государство, заселяя его окраины на левом берегу Днепра и которые позже стали называться Слободской Украиной.

На ранее цветущей земле наступил голод. 
Начались эпидемии. От чумы умер знаменитый полковник Максим Кривонос. «От Днестра до Днепра люди падают, лежат как дрова, нет милосердия между людьми» .
Кровавый Смерч раскручивал спираль ненависти. Шляхта утверждала, что бунты начались из-за лютой ненависти к католикам, полякам, польской власти, к самой католической вере.
Подобным образом высказывались и восставшие — они убивали из-за ненависти к неволе, от невозможности более терпеть польское владычество и из мести за поругание православной веры благочестивой Руси.
Карательный марш 8-тысячного отряда Яремы Вишневецкого по Полесью и Левобережью своей кровожадностью затмил всё известное миру о жестокости и бесчеловечности. Поляки сажали бунтующих на кол, местные площади были уставлены виселицами, рубили руки, ноги, головы, выкалывали глаза всем подозреваемым в сочувствии казакам. Князь Вишневецкий полагал, что только так можно привести мерзкую чернь в повиновение. Но действие всегда равно противодействию. Восставшие разоряли поместья шляхты, убивали их жён и детей, забивали ксёндзов, сжигали костёлы, замки, дворы еврейские… «Редко кто в той крови своих рук не умочил» 

Боже, как не хотелось Богдану признавать, что это он сдвинул с места роковой камень, вызвавший катастрофическую, опустошительную лавину страданий, горя, накрывшую смертным саваном огромную, ранее цветущую землю. Не хотелось… но это было действительно так.
Гетман то благочестиво постился, то впадал в пьяный разгул и пел думы собственного сочинения, то молился, то советовался с гадалками. Но ни одна из них не могла предсказать куда приведет его судьба, чем закончится затянувшееся восстание.

                х х х

Тимош был прощен.
Присутствие сына, его поддержка помогали гетману держать удар, не подчиниться обстоятельствам.
- Бабы приходят и уходят. Навсегда, сынку, остаются только друзья и горилка.
- Нет, батьку, и горилка не вечна. Чаще всего она заканчивается. А если не заканчивается, то приходит время, когда от нее надо отказаться самому.
Изможденный запоем, внезапно состарившийся Богдан долгим оценивающим взглядом посмотрел на сына. Перед ним стоял крепкий, коренастый, уверенный в себе казак. Совершив казнь Елены его сын не побоялся принять решение, которое могло стоить ему головы и сделал это защищая честь отца. Теплая волна охватила сердце, придала новых сил. Появилась уверенность что все еще впереди.

- Ты повзрослел сынок.
- Батьку, ты будто бы забыл, что я уже полковник.
Богдан, словно только что проснувшись, увидел сына какими-то другими глазами. Господи, а ведь и вправду! Тимош до сих пор был сотником, а недавно взял под свою руку Уманский полк.
- Ну, что ж, полковник. Будем держать совет.
 Совет Богдану был нужен. Пока не растерял власть и авторитет, пора было просыпаться. После поражения под Берестечком и заключения невыгодного Белоцерковского мира гетман был связан по рукам и ногам. Казаки повсеместно нарушали условия мирного договора, король Казимир требовал от Хмельницкого наказать виновных, крымские «союзники-предатели» доверие потеряли, московский царь занял позицию стороннего наблюдателя обещая приютить гетмана в случае полного разгрома. Куда ни кинь – везде клин.

Иногда человеку приходится жалеть об упущенной возможности. Подобное упущение было и у Богдана, когда взяв несколько крепостей подряд он создал неправдоподобно благоприятную для себя обстановку, когда растерянная Речь Посполитая затаилась в ожидании окончательного разгрома, но Хмельницкий остановился под Замостьем в ожидании окончания выборов короля. Почему он остановился? Почему не пошел на струсившую Варшаву? Не было бы никаких выборов, не было бы короля, не было бы поражения под Берестечком…
Надо было идти! Ну, что же теперь… Русский задним умом силён. Богдан скорбно качал головой и плевался. К счастью, в этом безвольном оцепенении рядом оказался Тимош. Своим присутствием сын взбодрил гетмана. Со всей очевидностью стало понятно, что надо что-то делать.

 Во все века для преодоления сложившегося кризиса правителю необходима новая блестящая победа. И Богдан не стал исключением. Надо было поднять свои знамена, собрать под них новые тысячи добровольцев, снова продемонстрировать свою силу. Только так можно вернуть доверие своего народа и расположение монархов соседних государств.
Повод искать долго не пришлось.
Им стал сам Белоцерковский мирный договор так и не ратифицированный польским Сеймом. Дело в том, что в Корсуне за нарушение этого договора, выразившегося в подстрекательстве к бунту, поляками были казнены три известных казацких полковника. В ответ Богдан Хмельницкий на собранной в Чигирине казацкой раде объявил Войско Запорожское свободным от присяги, принесенной в момент подписания мирного договора.
Руки были развязаны. К середине мая полки Войска Запорожского были готовы к долгожданному походу…

- Пора, сынку, - изощренный политик для себя уже выстроил стратегию дальнейших действий. – Пора напомнить кое-кому, что свои обещания следует выполнять.
Обрадованный Тимош понял отца с полуслова. Он сам уже несколько раз напоминал Богдану об обещанной женитьбе.
- Если ты имеешь в виду хитрого ясского молдаванина, то я с удовольствием ему напомню. Действительно пора. А то ведь, чего доброго, он выдаст Розанду за какого-то шляхтича. Их там много вьется.
Подобного исхода дела Богдан допустить не мог, ибо так могли бы разрушиться все его планы в отношении Молдавии.
- Не бывать этому, - Богдан сверкнул глазами. - Албанец хитер, но не хитрее нашего. Говорят же, что молдаванин хитрее черта, но глупее вороны. В Молдавии княжить должен ты.
- А как же Лупу?
- А что Лупу? Мы просто поможем ему пересесть на престол Валахии…

Тимош не знал какие действия отец уже произвел в отношении его женитьбы.
Понимая, что всеми правдами и неправдами Василий Лупу будет стремиться не выполнить своего обещания, Богдан написал письмо султану с просьбой о разрешении на брак его сына Тимоша с дочерью молдавского господаря, не преминув напомнить, что старшая дочь князя уже скрепила союз с недружественной Турции Речью Посполитой. Уловка сработала и получив требуемое разрешение гетман написал грозное письмо своему будущему свату: «Сватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимошем, и тебе добре будет; а не выдашь, изотру, - останка твоего не останется и вихрем прах твой размечу по воздуси».
Угроза не произвела надлежащего эффекта на молдавского господаря, и гетман решил привести её в исполнение новым походом в Молдавию.

Положение господаря Молдавии князя Лупу завидным было не назвать. Предвидя очередное нашествие казаков, он направил королю письмо с просьбой о помощи, ответ принес лишь слова утешения от короля занятого делами и отъездом в Пруссию. Бойкие шляхетные женихи Розанды куда-то запропастились и надеяться на их помощь было бессмысленно. Молодой Петр Потоцкий, заменив собою заболевшего отца гетмана Николая Потоцкого сидел в плену у татар. Про Димитрия Вишневецкого, другого претендента на руку княжны, ничего не было слышно. Оставался только 47-летний Калиновский (для цветущей Розанды древний старик), который взял на себя непосильную роль заступить дорогу Тимошу и не пустить его в Яссы.

Вот тут-то и прозвучало богданово: «Пора, сынку!»
Первым, при поддержке татарского отряда Карач-бея, выступил Уманский полк во главе с Тимошем. За ними неторопливо двинулись Корсунский, Каневский, Переяславский и Черкасский полки, ведомые гетманом Хмельницким.
На Брацлавщине, непосредственно на пути движения казацкого войска, под горой Батог, нависшей над рекой Буг, польный гетман Мартин Калиновский расположил коронное войско. Калиновский заложил огромный лагерь в расчете на прибытие еще одного корпуса под командованием своего брата Ежи. Однако разлившийся Буг не дал воссоединиться войскам.
Схватка с Братьями Калиновскими совсем на пугала Хмельницкого, даже наоборот. Ему необходима была громкая победа. В предвкушении резонансного сражения Богдан написал Мартину Калиновскому издевательское письмо: «Не хочу скрывать перед вашей вельможностью что своевольный сын мой Тимофей с несколькими тысячами войска идет жениться на дочери молдавского господаря. Конечно, до этого никому нет дела; но я удивляюсь, что польское войско стало при Батоге, как будто хочет заступить дорогу моему сыну. Я прошу вашу вельможность, для спокойствия отечества, отступить с войском, тем более, что место неудобно для вашего обоза. Я боюсь, чтоб свадебные бояре не затеяли ссоры с войском, а мой сын по своей юности не стал бы искать первой своей удачи на военном поприще».

 К Ежи Калиновскому, брату Мартина, Хмельницкий не стал даже писать письма, а отправил ему в дар коня без хвоста и гривы, а со сплетенной из них веревкой на шее. Этот символ означал: попадешься ты, голубчик, мне - тогда не обессудь!
Напрасно стращал Богдан своих врагов, потому, что победу над Калиновскими одержал не он, а его сын Тимош.
Нет смысла описывать ход сражения, которое мало чем отличалось от таких же других. Звон сабель, грохот пушек, ржание лошадей, кровь раненных, крики, стоны, проклятия…
Тимош Хмельницкий хорошо видя поле сражения, быстро и точно принимая решения                проявил себя настоящим полководцем. Битва при Батоге была выиграна ним. Это была победа Тимоша, ибо сам Богдан прибыл на место сражения только через три дня.

Вот что писали из Львова через две недели после батожской битвы: «…изъ н;сколькихъ тысячъ товарищей, и сотня не спаслась. Самаго польнаго гетмана голова, воткнутая на пику татариномъ, была принесена въ подарокъ Хмельницкому, а гетманскій сынъ Самуэль, молодой Калиновскій , подававшій большія надежды, спасаясь бегствомъ, свалился съ обломавшагося моста близь села Бубновки (на р;к; Соби) и утонулъ; пять тысячъ пл;нныхъ поляковъ гетманъ Хмельницкій выкупилъ у татаръ (обошлись ему
пл;нники дорого, потому что за одного Марка Соб;сскаго, роднаго брата будущаго короля Япа ІІІ-го, онъ заплатилъ 30 тысячъ червонныхъ злотыхъ), и предалъ ихъ вс;хъ лютымъ казнямъ.»

Да… пять тысяч пленных выкупил и предал лютым казням… Нет казнью это не назвать. Это было кровавое пиршество, торжество мстящего безумца.  На крутом берегу Буга раздетые по пояс, окровавленные казаки, сменяя друг друга, рубили головы тысячам поляк и сбрасывали их тела в реку. Видел ли кто-либо из живущих на Земле кровавую реку наяву трудно сказать, но история несчастной реки Буг этим трагическим событием отмечена навсегда. В это трудно поверить, но существуют исторические документы. Вот что говорит об этой трагедии Летопись Самовидца: «… иныхъ же многочисленныхъ татаре были побрали, но и сихъ Хмелницкій, мстячись за Берестецкое над козаками немилосердіе, вс;хъ вел;лъ порубать.» 
Велел порубать… Крепко засело в подвинутом мозгу гетмана берестецкое поражение.
А ведь и деньжищ не пожалел. Только за Марка Собесского 30 тысяч отвалил. Хотел запомниться будущему королю? А остальных?
               
 Ну, что ж, от крови тоже хмелеют только потом этот хмель из головы не выветрить
ничем и никогда, но гетману Хмельницкому было не до сантиментов. Богдан “пожурил” горячих тимошевых «сватов», и повел войско к Каменцу-Подольскому, а сына отправил туда, куда следует -- на свадьбу. Поляки в ужасе покидали пределы Подолии, опасаясь нового вторжения, а господарь Молдавии Лупу уже не противился выдать свою дочь Розанду замуж за Тимофея.
Вернувшись в Чигирин, Хмельницкий написал королю жалобу на то, что Калиновский не пускал его с сыном на сватовство, не давал пить и пастись его коням и что на этой почве произошла между ними ссора, о чем Хмельницкий “искренне сожалеет” и просит прощения свадебным вольным людям. Дескать – чего не бывает во время свадьбы!

Богдан своего добился. Сын подарил ему победу о которой он мечтал и которая была так нужна ему в этот исторический момент.
В XVII веке, победу под Батогом сравнивали с победой Ганнибала под Каннами. Именно после этой битвы во всех гетманских универсалах уже и не вспоминалось, что запорожское войско подчиняется королю, и с тех пор Богдан Хмельницкий подписывался только “Гетман с Войском Запорожским”!

Следует запомнить один исторический факт: с 23 мая 1652г. от битвы под Батогом, и вплоть до Переяславской рады (8 января 1654 года) существовало первое, действительно НЕЗАВИСИМОЕ, не обладающее пока признаками государственности территориальное образование под названием “УКРАИНА”!

…Задыхающийся от запаха свежей крови победоносный Тимош отправился в Молдавию, а гетман Хмельницкий покинул Брацлавщину и кинулся в Малороссию куда, как ему донесли снова вторглись поляки. Перед этим Богдан, бывший писарь Войска Запорожского, не удержался и написал издевательское письмо господарю Молдавии Василию Лупу. Извещая князя о победе над поляками на Батоге, гетман посчитал необходимым еще раз настоятельно потребовать не противиться и выдать дочь за сына его Тимофея. В мягкой форме, буквально по-отечески он разъяснил князю, что хотя сын его и незнатного происхождения, тем не менее он способен самостоятельно добиться званий и уважения в обществе, что значительно достойней чем получить его как подарок по наследству. «P.S. Не хотелось бы вас расстраивать, - добавил гетман в конце. – Если Вашей милости не угодно породниться со мной добром, то я могу прислать три тысячи «сватов», и они смогут убедить вас выполнить данное два года назад обещание.» 

Князь Лупу, всесильный господарь Молдавии был загнан в угол. Хитрый изворотливый албанец, способный десятками казнить неугодных своих подданных, почувствовал себя беспомощным. Он вынужден был отдать свою любимую, образованную, благородную дочь, княжну(!) - какому-то простолюдину! Это было выше его сил.
Но…
Племянник князя Василий, отправленный заложником в Чигирин, увёз письмо Тимошу Хмельницкому: «Так уж случилось… Богиня войны не ходит в подружках. Неприлично теб; являться на свадебный пиръ съ такимъ множествомъ нев;жливыхъ кавалеровъ. Отпусти татаръ, оставь дома безпокойныя козацкія купы, уговори батька не приближаться къ границамъ Молдавіи и прі;зжай съ Богомъ въ сопровожденіи домашней свиты».
                х х х

…Жара стояла убийственная.
Толстые стены дворца еще хранили остатки ночной прохлады, но дышать становилось с каждым часом все труднее. Князь Василий стоял у вытянувшегося вверх стрельчатого, без ставней окна, формой своей повторяющего входы в зал. С целью создать хоть какое-то движение воздуха, створки дверей, ведущих в из зала в другие помещения, были открыты, но даже появившийся легкий сквозняк не мог разогнать тяжелый, вязкий как кисель воздух.

Денёк обещал быть не легким.
Думать о предстоящем не хотелось, но оно было неизбежным. Почему так устроен мир?  Вот выйди сейчас во двор, пройди по городу, по стране и везде тебя будут встречать подобострастные улыбки и поклоны. Спроси любого и каждый скажет, что ты великий и всемогущий. Ты Господарь! Но почему же тогда всю жизнь ему, князю, великому и всемогущему приходится искать какие-то компромиссы, взвешивать как поступить в том или ином случае? Почему надо пускать в ход хитрость, ловкость, изворотливость. Почему приходится лгать, выбирать между правдой и… Почему приходится подчиняться чужой воле? Почему, когда все твое естество возражает, противится - ты не можешь отказаться и поступаешь так как требует от тебя кто-то посторонний?
Великий? Всемогущий? Господарь…

А вот там, за окном, в бесцветном, выгоревшем от солнца небе почти не двигая крылами кружит какой-то коршун, или ястреб… Да хоть ворона, хоть курица! Какая к черту разница?! Кружит… Что-то высматривает. Он свободен! Ему плевать на эту жару, ему плевать, что предусмотрительные птицы не рискуют садиться на раскаленные черепичные крыши и каменные заборы, а ловко нырнув в кроны громадных орехов, стараются не высовываться оттуда до тех пор, пока жара не пойдет на убыль.  Ему плевать! Он кружит… Он свободен! И в свободе своей он велик!
- Едут.
Василий не заметил, как рядом появилась Екатерина. Прекрасно понимая состояние супруга, княгиня положила руку на его плечо и тихо повторила.
- Едут.

Как не хотелось отрывать взгляда от свободно парящей птицы… Князь медленно повернул голову и устремил взгляд туда, вдаль, почти к горизонту, где из лесу, покрывающего верхушку холма Бучум-Пэун, медленно выползала колонна ожидаемых, но не желанных «гостей».
- Вижу. Едут, - Василий тяжело вздохнул и до хруста в пальцах вдавил сжатые кулаки в каменный подоконник.
- Бог милостив, все будет хорошо. – стоящая сзади Екатерина, пригладила волосы на затылке мужа и стряхнула несуществующие пылинки с его плеча. – Пора.
- Пора, - в задумчивости повторил князь и, в последний раз взглянув на кружащую в небе птицу, отошел от окна. - Готовь свиту.
- Все уже в седлах.
…Неделю назад, овеянный славой жених, заслуженно обретя звание отважного и удачливого полководца после победы над многоопытным и многочисленным коронным войском, ведомым именитыми польскими военачальниками, приближался к пограничному городу Ямполь.

Молодому герою Батогской битвы Тимошу, возглавлявшему «свадебный поезд» хорошим фоном служили едущие рядом генеральный писарь Войска Запорожского Иван Выговский и полковник Павел Тетеря-Моржковский, коих Богдан Хмельницкий приставил к сыну-жениху в качестве менторов. С тех пор как попавший в плен к татарам Выговский был выкуплен Богданом за породистого скакуна, у гетмана Хмельницкого более преданного друга не было.
Пользу от присутствия наставников Тимош ощущал постоянно. На подъезде к Ямполю опытный Тетеря, не раз побывавший в разного рода посольствах и переговорах посоветовал не торопиться переходить границу.
- Добрый хозяин гостей встречает у порога своего дома. Вот пусть твой тесть будущий и выкажет уважение. А ты лишний раз докажешь, что не басураманин какой, что знаешь воспитание и политес блюдешь.

Молдавское посольство, направленное господарем Молдавии для встречи гостей запаздывало и его пришлось пару дней подождать, что заставило нетерпеливого гетьманыча то и дело хвататься за «шаблю» и грозиться мелко нашинковать родителя невесты, что по его кровавым делам было очень похоже на правду. Вспыльчивого жениха можно было понять, ведь в составе его «свадебного поезда» был огромный обоз и три тысячи казаков, которые в поисках пропитания совместно разоряли огороды ямпольчан.
Вскоре примчался гонец с вестью о том, что рядом, в городе Сороки гостей ждут. Его милость господарь Лупу, как мудрый правитель, выслал к Сорокам великого ворника Тому, с небольшим отрядом; с ним же отправил карету с шестью лошадьми, а также всевозможные припасы и приказал приготовить вин и медов, чтобы угостить Тимоша в Сороках, как сына. После приема в Сороках Тома должен был сопроводить гостей в Яссы.

Однако к этому времени Тимоша Хмельницкого уже можно было назвать стрелянным воробьем. Побывав в заложниках у крымских татар, памятуя чем закончилась для его отца битва под Берестечком осторожный жених послал в Сороки гонца приглашая великого ворника к себе в Ямполь. Когда Тома, не желая противиться его воле, переправился на другую сторону Днестра, Тимош опасаясь измены, задержал его, и, мало того, тот же час отправил его милости господарю требование, прислать своего брата в качестве заложника.  Не легко было правителю Молдавии соглашаться с будущим зятем, но сейчас князь себе не принадлежал. Лишь только брат князя великий пэхарник Георгий Лупу прибыл в Ямполь, Тимош дал команду переправляться на волошский берег Днестра. Это было во вторник 26-го августа. В среду он ночевал в Бельцах, в четверг над ІІрутом в Каушанах, а в пятницу около полудня подъезжал к Яссам.

- Волнуется… - Иван Выговский легонько ткнул кнутовищем своей нагайки колено едущего рядом Тетери и кивнул в сторону гетманыча.
- Еще бы! Не каждый день на княжне женятся, - двинул плечом улыбающийся полковник.
- Я бы на твоем месте зубы не скалил. Вот подсидит Тимош князя, станет господарем Молдавии – припомнит он тебе томаковскую пушку.
Было дело…
Как-то, еще в Томаковской Сечи, за какую-то провинность Богдан велел привязать сынка к пушке и высек его розгами. Так вот вязал к пушке гетманыча сам Петр Тетеря.
- Не припомнит, - буркнул полковник, но улыбаться перестал.

Чем ближе подступали к Яссам, тем беспокойней становилось на душе двадцатилетнего жениха. Два года назад при первой встрече с Розандой юноша, ослепленный красотой девушки потерял голову и покой. Она снилась ему по ночам, во время длительных переходов, покачиваясь в седле он вспоминал её, мечтал о ней, его пылкое юношеское воображение рисовало романтические картины. Иногда в походах, молодой казак оставлял шатер, шел на берег какой-то реки, где чаще всего казаки устраивали бивак, и подложив под голову седло считал звезды и вспоминал красивую молдаванку.

Но прошло два года, и сейчас, когда расстояние между ними сокращалось с каждой минутой, Тимош вдруг не на шутку забеспокоился. Как встретит его невеста. Ведь на сколько он помнит, при встрече у патриарха Паисия девушка не проявила к нему ни малейшего интереса и беседовала только с Силуяном Мужиловским.
Кажется, впервые в жизни Тимоша обеспокоил вопрос как он выглядит. Украдкой оглядев себя со стороны гетманыч остался доволен. На нем был атласный кармазиновый жупан и бархатная, подбитая соболями ферезия. Правда августовская жара убеждала что наряд был выбран не по сезону.  Кавалькада молодого Хмельницкого из девяти не видных, отощавших в результате длительного перехода коней в целом выглядела внушительно. Седла и сбруя некоторых коней были очень дорогие: у Тимоша густо осыпанные жемчугом, а у Выговского богато расшиты золотом. Некоторые полковники были на хороших лошадях, в красивых польских костюмах, все в серебре, но это была старшина.  Основная часть войска была традиционно холопской оборванной голотой, потрепанной в боях, пешком преодолевающей немыслимые расстояния и выглядящей соответственно.

И вот, подобно театральному занавесу расступились последние деревья леса и с вершины холма Тимош увидел раскинувшийся в долине город. Дорога шла под уклон и там внизу, у подножья холма гетманыч увидел то, что заставило его напрячься. С двух сторон дороги, с пиками «под высь» выстроились молдавские конники, а перед ними по-римски прикрыв себя щитами застыла пехота.
Увиденное настораживало и Тимош чтобы скрыть растерянность приказал войсковой музыке, играть как перед сражением. Но беспокойство было напрасным. Тимош не мог знать, что для приветствия нежеланного «сына» Его милость господарь Молдавии, монарх, выехал с боярами и восемью тысячами войска.

Съехались.
Сойдя с лошадей Его милость господарь и гетманыч поздоровались и вдруг Тимош опустился и обнял колени Князя. Был ли это душевный порыв или продуманный ход уже никто сказать не сможет, но одного этого движения хватило чтобы сердце Василия Лупу дрогнуло. Подняв будущего зятя за плечи, господарь Молдавии обнял молодого Хмельницкого как сына. Князь сказал насколько приветственных слов, но, странное дело, молодой казак, воин, стоял столбом, смущенно кусал свои губы, предоставив Выговскому право отвечать за себя.
При въезде в город, Тимоша распирала гордость. Так помпезно его не встречали никогда. Никогда в жизни ему не подавали золоченую карету, запряжённую восьмериком белых коней. Палили пушки, гремела турецкая и цыганская музыка. Впервые рядом сидел монарх (!) и расхваливая столицу своего государства, показывал построенные им церкви.
И снова беседовал с князем Павел Тетеря, так как молчаливый жених думал только о предстоящей встрече с невестой.

Не в пример Тимошу Розанда чувствовала себя великолепно. По-другому и быть не могло. Ведь политические заморочки отца, реально распугивающие перспективных женихов уже порядком надоели девушке. По тем временам двадцатидвухлетнюю девушку уже можно было считать засидевшейся в девках, поэтому приезд реального жениха, пальба из пушек, предпраздничная суета, всеобщее волнение убедительно свидетельствовали о том, что княжна стояла на пороге значительных перемен.

В комнатах Розанды, не забывая выглядывать в окна в ожидании приезда гостей, полтора десятка барышень щебетали разбирая её наряды, громко спорили какие украшение её стоит одеть к обряду венчания, какую прическу её необходимо сконструировать, и какая фата ей более к лицу. Усиливая ажиотаж, трое цыган, устроившись на огромном сундуке, усердно резали на своих сербах .
Прибыв во дворец, Его милость господарь ввел жениха в выделенные ему покои.
- Думаю после дальней дороги, тем более верховой езды пан Хмельницкий захочет отдохнуть, - князь решил величать Тимоша «паном». - Я оставлю вам своих придворных, которые смогут вам услужить.
- Ваша милость, вы слишком внимательны к нам. Не стоит беспокоиться, - уже привычно Василию ответил выступающий в качестве переговорщика Тетеря.
- Кстати, вы можете оставить при себе свою ассистенцию , - обратился к молчащему Тимошу князь, но не дождавшись ответа, добавил, - Я оставлю вас не на долго.

Уход господаря не освободил гостей от назойливого присутствия любопытных волошских бояр с интересом разглядывающих жениха, в стремлении постичь каким образом этот невысокий парень с изъеденным оспой лицом ухитрился обрести славу победителя коронного войска Речи Посполитой. Ничуть не смущаясь нагловатых бояр, гетманыч повернулся к ним спиной и предоставив Выговскому возможность избавиться от них, ничтоже сумняшеся, принялся обгрызать ногти своих немытых рук.
Командную старшину: полковников, хорунжих, есаулов разместили в приличных
квартирах горожан обеспечив всем необходимым, а казацкое войско встало лагерем в
пригороде под виноградниками. Холопская голытьба, причинив немалые убытки, надолго запомнилась ясским жителям. Евреи вообще не показывались из домов, потому что угодив в казацкие руки им приходилось платить не малую цену.

С приездом казацких жен хлопот у гостеприимных хозяев прибавилось. Каждая из них с чисто женским самодовольством делала вид, что является если не близкой подружкой самого Богдана Хмельницкого, то, по крайней мере, его дальней родственницей. В стремлении перещеголять молдавских бояр казацкие красавицы напялили все, что, по их мнению было в казацком трофейном гардеробе самым лучшим. Здесь было всё: массивные польские бусы красного цвета, литовские жилеты в мелкую полоску и пояса из цветных лент, но последней судорогой казацкой моды были татарские армяки, подбитые соболями, что для «непосвященных» молдаван в середине августа могло показаться несколько неудобным. Душевная простота не испорченных придворным этикетом женщин сквозила во всем. В то время, когда богато одетые боярыни и молодые барышни танцевали в замке, дородные казачки шумной толпой, исследовали Яссы. Их знакомство с городом закончилось там, где обычно заканчивают «наши за границей», ибо когда вечером казачек хотели позвать к богато накрытому столу, на квартирах их не нашли. Все они в это время угощались ракией  в заштатных «бадыгах» Ясских предместий где обычно развлекался рабочий люд.

Замок гудел. Приготовления к свадебному торжеству были заметны во всем. Кухни источали умопомрачительные запахи, садовники пытаясь оживить подсохшую на солнце траву на газонах бесконечно поливали их водой. Даже старые петли на древних замковых воротах были щедро смазаны дегтем, как будто их скрип мог помешать непрерывно играющему оркестру.
Молодой Хмельницкий, не обращая ни малейшего внимания нравится это или нет   его будущим родственникам, пыхтел у окна вонючим табачищем и присматривался к волошским танцам в дворцовом саду. Заслышав знакомую мелодию, Тимош вздрагивал и принимался рыскать глазами по окнам выходящим во двор, в надежде увидеть в каком-то из них свою будущую жену Розанду, ведь ему передали что именно она просила музыкантов специально для него исполнять казацкие песни.

- Почему они прячут от меня мою невесту? – нервничал Тимош пуская клубы дыма.
- Наверное они её подменили, - хохотнул Выговский, расслабленно развалясь на диване и потягивая белое, прохладное вино.
- Подменили… Да, я Розанду из тысячи узнаю! Я просто хочу её увидеть! - горячился жених.
- Не волнуйся, насмотришься… Еще надоест… - Тетеря не отставал от Выговского в желании пошутить.
- Знаешь, Тимоха, когда я был таким как ты… ну, приблизительно таким... я не мог решить жениться мне или не стоит, - увидев удивленный взгляд Тимоша, Выговский медленно, сквозь зубы выцедил из бокала остаток вина и не спеша поставил его на стол. – пришлось спросить у своего деда. Мудрый был человек, из киевских шляхтичей. Ты представляешь, до девяноста дожил…
- Ну, дожил и что?
- Что – «что»?! – тянул волынку Выговский.
- Что он тебе ответил? Дед твой мудрый… Жениться или нет!
- А… Да что ответил… делай, говорит, что хочешь. В любом случае будешь жалеть.
Пришла очередь рассмеяться полковнику Тетере.
- Да, ну вас… - Тимош обижено отвернулся к окну.

                х х х

… Встретились они неожиданно.
Изнывая от жары Тимош бродил по открытой галерее второго этажа, выходящей во двор и посматривал сверху на внутренний сад дворца и выходящие во двор окна. Казачий норов делал свое дело и когда гетманыч уж решил было отправиться к князю с требованием прекратить издеваться над ним и пустить к невесте, пред ним предстала Розанда. Выбежав на галерею из какого-то помещения она буквально наткнулась на обомлевшего Тимоша.

Нет, не зря Василий Лупу писал Богдану о том, чтобы жених позанимался со шляхтичами «политикой» . Манеры были не самой сильной стороной молодого казака. Понимая, что надо каким-то образом поприветствовать, будущую супругу, Тимош совершил попытку отвесить поклон, и набычив голову, неумело шаркнул ногой, словно хотел отогнать надоедливую собаку, и, оттопырив руку в сторону, застыл. Звонкий смех княжны музыкой прозвучавший в высоких потолках галереи окончательно смутил залившегося краской неловкого казака.
Увидев, как обезоруживающее смущение парализовало прославленного воина, Розанда своим женским чутьем поняла, что перед ней стоит большой ребенок, ставший мужчиной в бесконечных военных походах. То, что во время встречи у патриарха Паисия Тимош был не глупым простолюдином, а стыдливым, зажатым в рамки непривычных обстоятельств парнем, она со временем поняла, и вот сейчас она получила подтверждение этому. Два года прошедшие после их первой встречи многое изменили в сознании девушки. Ухаживания салонных кавалеров, ловко шуршащих подошвами в полонезах да мазурках давно наскучили. и ей все чаще приходилось вспоминать о вынужденном браке с тем парнем, который по слухам мог повторить завидную карьеру мужа её старшей сестры Януша Радзивилла.

Парень был неловок, немного смешон, но он был искренен. Он не пытался скрыть своей растерянности, его глаза светились неподдельным светом влюбленности, и он не пытался этого скрывать. И это было чертовски приятно.
Розанда протянула казаку свою белую, с тонкими, длинными пальцами руку. От её прикосновения волшебная волна, пробежав по телу застывшего в неудобной позе казака, вернула его к жизни. Гетманыч вдруг увидел девушку… Нет, не дочь Его милости господаря, не княжну, не красавицу о которой мечтал по ночам. Девушку… Живую, настоящую, теплую. Она держала его за руку, она смотрела ему в глаза и улыбалась. В её глазах не было ни тени барского превосходства, не было искусственного доброжелательства, они были чистыми, не замутненными кокетством или жеманством. Она была НАСТОЯЩЕЙ! Даже внешне девушка была настоящей. На ней не было никаких украшений, а одежда совсем не напоминала нарядов которые по мнению Тимоша могли бы соответствовать статусу княжны.

Душу медленно приходящего в себя Тимоша заполняло то особое приподнятое настроение которое можно назвать «тихим восторгом». Этот «восторг» обуславливался фонтаном неуправляемых эмоций, заполняющих сознание влюбленного парня и способным вылиться в какие-то непредсказуемые действия, но он действительно был «тихим» ибо оцепенение надежно сковало любующегося своей невестой гетманыча.
Будущие супруги долго стояли под колоннами галереи. Может быть они о чем-то говорили, может быть просто поедали глазами друг друга. Может быть они просто влюблялись, компенсируя то чего не дала им до этого их злая судьба.
Когда позвали к ужину, гетманыч к столу не вышел сославшись на то, что готовится к завтрашнему венчанию.

Может это было действительно так, но кажется Тимош просто не пожелал расплескать во время застолья то счастье, тот любовный нектар, который впервые в жизни переполнил сосуд его взволнованной души во время встречи на галерее.
               
                х х х

После венчания молодожены прибыли ко дворцу в роскошной карете запряженной шестериком белых лошадей, сбруя которых поблескивала золочеными бляшками, их грациозно изогнутые шеи привлекали внимание гривами, аккуратно подстриженными ежиком, а на лбу каждой из них покачивались красочные фонтанчики белоснежных страусовых перьев.
Веселый Тимош нежно обнимающий свою молодую жену выглядел франтом. На нем неожиданно хорошо сидело польское платье в котором он выглядел статным, горделивым и безумно счастливым. И было от чего. Дочь монарха, княжна, красивейшая девушка, за которой бесполезно охотились знатнейшие высокородные женихи, сидела рядом и была его женой. 
               
Вот только Розанда выйдя из церкви вдруг заплакала.  От церкви Трех Святителей до самого дворца она сидела молча и по её лицу непрерывно катились слёзы. Счастливый Тимош не придавал этому значения. Мало ли от чего может плакать девушка, тем более что беззаботная девичья жизнь у неё закончилась, скоро придется покинуть отчий дом. А может она просто вспомнила что-то из своего девичества, то что было ей дорого и с чем сейчас ей придется расстаться навсегда.

Свадьба удалась на славу!
Столы ломились от яств. Его милость князь просил зятя есть, пить и вселиться. Снова гремели пушки, неугомонные музыканты играли молдавскую и турецкую музыку. Желая продемонстрировать, так называемое «знай наших», Тимош велел позвать войсковой оркестр. Пришедшие органист , трое скрипачей, и волынщик принялись рьяно играть польскую музыку и казацкие песни. Вот тут гетманыч разошелся. Приказал своим казакам «идти в танец», горделиво оглядывая присутствующих принялся поднимать тосты за новых родителей, за молодую красавицу жену. Предрекал вечную дружбу Малороссии с Молдавией. Шумным празднеством Тимош был доволен. Наклонясь к Выговскому он тихо проговорил:
- Спасыбi вэлыке Його милостi господаровi! На столах всього досыть! Чого ще треба!               
Да… Чего уж более?! Где-то внутри, на самом дне слегка взбодренного ракией сознания, проявляя первые признаки своего существования, шевелилась, пока ещё не сформировавшаяся мысль, что развитие его карьеры идет значительно успешнее чем у его отца гетмана. Совсем недавно Тимош мечтал по примеру своего предка стать гетманом, но сейчас… Став затем господаря, по сути вторым человеком в государстве, гетманыч был уверен, что в недалеком будущем его назовут монархом. Жаль, что титул князя ему не грозит…
 Казалось, что все цели достигнуты и для счастья больше ничего не надо.

Женщин Её милость княгиня Екатерина угощала в другом зале. Её предусмотрительность не была излишней.  В разгар пиршества у казачек возникла жаркая дискуссия с женами молдавских бояр. Каждая из сторон отстаивала свое право быть большим аристократом. Сильнее всех ярилась и неистовствовала закаленная в базарных диспутах вдова сотника, некая Галька Карпыха:
- Ото вже цяцi, - кричала она молдаванкам. - А мы шо, на смiх до вас приiхалы? Колы вы пышнiшi вiд нас, чому ж дочку свою за козака вiддаете?
Пили за полночь, но еще задолго до конца праздника казачек учтиво, с должным почтением отправили по квартирам. Спускаясь по лестнице отъявленная воструха Карпыха, изрядно откушав молдавской ракии, упала, однако до кареты довести её всё же удалось. Остальные казачки на ногах держались и, проявляя хмельную щедрость, одаривали провожавших их логофетов, бояр и даже возниц горстями грецких орехов.

Не дожидаясь конца свадебного банкета, который, кстати, и не собирался заканчиваться, молодожены потихоньку сбежали в брачное ложе и не вылезали из него два дня к ряду. За это время в покоях молодоженов никто не пострадал, если не принимать во внимание, что в глубоком обмороке оказались две легкомысленные мухи, неосторожно пролетавшие рядом с Тимошем, когда он снимал свои ковбойские сапоги со скошенными каблуками, которые до сих пор называются «казаки». Позднее насекомые отдышались, так что не будем корить молодого парня, который треть своей жизни провёл в седле .
В среду, когда уставшие от застолья гости дождались, наконец, вышедших из спальни молодоженов, пышная кавалькада выехала в поле чтобы проветриться.

На следующий день в покоях Его милости князя Василия обедали в узком, семейном кругу: князь с супругой, молодожены, приближенные бояре и полковники Выговский и Тетеря. Прислуживали шустрые камер-юнкеры. Уютная семейная обстановка настолько располагала, что все время напряженный Тимош решился, наконец, потанцевать с молодой женой.
Князь Лупу, скрывающий свою великую печаль об отданной в руки неотесанного казака любимой дочери, увидев Розанду танцующей и счастливо улыбающейся, вдруг растаял, приказал принести подарки и тут же вручил зятю штуку турецкой парчи.
Это послужило сигналом к обмену подарками. Подарков было много.

Пока Его милость господарь любовался подаренными сорока соболями да собольими шубами, а Хмельницкий четырьмя скакунами-аргамаками в золоченых седлах, каретой, коврами и прочим скарбом, «свадебный поезд» малороссов тоже не терял времени зря. Казацкое воинство изнывая от безделья в лагере за городом стремилось максимально улучшить породу молдаван, отлавливая в виноградниках зазевавшихся жительниц гостеприимной столицы, а протрезвевшие казачки проявив завидную предприимчивость организовали бойкую торговлю. Выручка от четырехсот проданных мешков с солью (по некоторым источникам – четырехсот возов!) привезенных в Яссы в составе воинского обоза, стала солидной прибавкой к оскорбительным 20 тысячам талеров приданного за                Розандой.

       Не правильно было бы думать, что три тысячи «сватов» были отправлены в Молдавию только для того чтобы на свадьбе гетманыча «во славу малоросского оружия» попить фруктовой ракии. Именно ракии, так как молдавское вино рассматривалось казаками исключительно как мочегонное. За время затянувшихся свадебных торжеств в княжеском дворце не раз и не два собирались семейные совещания на которых Тимош играл не последнюю роль. Естественно, без политики обойтись не могло.
- Думаю, к полякам можно было бы относиться более миролюбиво, - пытаясь выглядеть не навязчивым, говорил князь Василий.
- Не совсем вас понимаю, отец. После их карательных походов, после их насилия над нашим народом? – горячился Тимош. – Миролюбиво?!
              - Я хочу сказать, что не все решается саблей. Можно  ведь договориться…

Лупу сам не верил себе. Он хорошо помнил, переговоры с Богданом Хмельницким, помнил, что именно сабля решила вопрос о замужестве его дочери, но сознание того, что исторически сложившиеся обстоятельства сделали супругов его дочерей, Януша Радзивилла и Тимоша Хмельницкого непримиримыми врагами, вынуждало его совершать робкие попытки примирения сторон.
- Договориться? С кем? С королём? Интересно! Ян Казимир садится на коня, берет в руку саблю, а я с ним должен договариваться? Ведь это он, самолично возглавил войска Речи Посполитой под Батогом. Возглавил и был разбит. Только так с ним можно договориться.
- Но нельзя все время воевать. Любая война заканчивается миром, - хитрый албанец не терял надежды.
- Нет, отец! – Тимош, ставя точку, рубанул воздух рукой. – Пока эта сабля у меня на боку, я не перестану её тупить на ляхах!

Постепенно в этих беседах обнаружилось что не всегда гетманычу была нужна помощь искушенных в политике Выговского и Тетери. В характере Тимоша вдруг обнаружилась природная хватка и сообразительность, унаследованные от многоопытного его отца Богдана Хмельницкого. Чем больше толковали новые родственники о политике, тем чаще проглядывала заветная тема гетмана Войска Запорожского о создании отдельного православного Русского княжества.
- Стоит ли вам стремиться к дружбе с ляхами? – убеждал тестя Тимош. - Ведь османам, как я понимаю, это не очень понравится. Думаю, что наш брак с Розандой укрепит ваши позиции и перед теми и перед другими.

Последняя фраза больно уколола самолюбивого албанца. Зять, этот новоиспечённый родственник намекал, что князь, монарх(!) должен быть благодарным ему?!
- Укрепит? Каким это образом? – и снова князь услышал с воем голосе фальшивые нотки, и снова себе не поверил.
Тимош снисходительно улыбнулся.
- Опираясь на меня, вы можете быть уверенны что за вами стоит всё Войско запорожское.
«Опираясь на меня!..» чуть не взвыл Василий, но битва с семейством Хмельницких была ним проиграна еще два года назад, теперь оставалось только глотать обиды.

- Уже сегодня можно понять какую силу мы будем представлять вместе. И это только начало. Со временем я мог бы стать господарем Молдавии…
«Ах ты… ты…!»… князь боялся что потеряв самообладание запустит в голову обнаглевшего зятька дорогой вазой. «Ты, пёс безродный, уже заришься на княжеский трон?! Молдавию тебе подавай? Да, яблочко от яблоньки не далеко катится.»
А достойный сын своего родителя продолжал развивать тему.
- Надеюсь, вам известно, что мы с отцом достаточно влиятельны в Стамбуле и сможем выхлопотать вам или просто купить для вас валашское княжество. Как я понимаю, с господарем Валахии у вас отношения не очень хорошие. Как его там, Матвей..
- Матей Басараб… - напор зятя парализовал Василия, однако, рациональное зерно в его словах было.

Рассуждая о своем присутствии в международной политике, Тимош заметил торчащую из подоконника шляпку гвоздя, схватив его как клещами двумя пальцами, легко выдернул, словно тонкую былинку подравнял и, задумчиво ковыряя ним в ухе, продолжил.
- Возведя вас на трон Валахии мы, в лице Басараба, избавим вас от постоянно заглядывающего через забор алчного соседа, и значительно увеличим территорию нашего с вами влияния. А по пути там еще и Трансильванцу достанется. Этому… Ракоци.
Окончив странную гигиеническую процедуру, казак аккуратно вставил гвоздь на свое место и, сильно нажав на него большим пальцем, вогнал по самую шляпку. Его милость господарь Молдавии понял, что контраргументов у него нет. Особой радости от разглагольствования своего зятя князь не испытал, но о предложенном следовало бы подумать.

…В начале сентября резко похолодало.
- Ничего. Это ненадолго. У нас в Молдавии осень затяжная, сухая, теплая…- мечтательно протянула княгиня Екатерина. - Скоро молодое вино пойдет.
 Её милость вовремя спохватилась. Ещё секунда и она бы пригласила Тимоша, которому очень симпатизировала, остаться в Яссах еще на месячишко, чтобы попробовать сладкий муст, а за тем и мутный тулбурел , но вовремя вспомнила о трех тысячах казаков, стоящих лагерем под Яссами и замолчала. Чубатые «сваты» сопровождавшие гетманыча уже порядком надоели городу и их следовало как можно быстрее возвращать в Малороссию.

Василий Лупу провел молодожёнов до того места не речушке Бахлуй, где недавно проходила торжественная встреча.
Колонна казаков, казачий обоз, приданное Розанды в двадцати возах уже поднялись на холм Бучум-Пеун и неторопливо двинулись в сторону Бельц.
- Ну, будем прощаться…
Они сошли с лошадей. Пока Розанда рыдала на плече своей мачехи княгини Екатерины, её отец долго разговаривал с зятем. Наконец дочь подошла к Василию. Его улыбка не смогла скрыть истинного его состояния. Князь не мог произнести и слова. Прощались бояре, прощались сопровождавшие Тимоша…
Князь подошел к гетманычу обнял и поцеловал его. Тимош вскочил на коня.
Его милость господарь Молдавии стоял с непокрытой головой и увлажнившимися глазами провожал карету, в окне которой еще долго был виден платок в руке плачущей Розанды.

                Глава 10.   П О С Л Е Д Н И Й   П О Х О Д


Перейдя границу в районе Ямполя, Тимош распустил войско и оставив при себе пару казачьих сотен устремился в казацкую столицу.   
Родной Чигирин встретил не ласково. Во всем чувствовалось какое-то непонятное напряжение. Улицы родного города казались необычно пустынными, настороженными. В отцовской усадьбе удалось выяснить причину происходящего. Оказалось, не только Чигирин, но и вся Малороссия замерла в ожидании страшной беды. С севера наступал великий мор.

Чёрная Смерть наступала из Кёнигсберга. Заразившийся человек сначала покрывался красными пятнами, затем бубонами и черными пятнами. Черным и сухим становился язык, все физиологические выделения. Черной казалась кровь. В течение трех-четырех дней человек умирал в страшных мучениях.
Болезнь, от которой практически не существовало спасения, в XIV веке “принесли” в Кёнигсберг крестоносцы из очередного похода в святую землю. С тех пор чума регулярно опустошала город. Европа оказалась перед ней беззащитна. И вот сейчас она в очередной раз выползла из объятого страхом проклятого города.

Первыми жертвами пали северные города Польши и Великого княжества литовского.
В Речи Посполитой воцарилась паника. Бежавшие из городов люди разносили болезнь в глубь страны. Изумление и растерянность были единственной реакцией народа перед лицом страшной болезни.  Сильнейшие очаги заразы вспыхнули в Минском, Пинском, Полоцком, Новогрудском, Мстиславском поветах.
К сотням тысяч жертв бубонной чумы повсеместно прибавлялись жертвы голода, охватившего север Европы. В связи с массовой смертностью среди священников, выполняющих свои обязанности над телами усопших, православная церковь запретила их отпевать, что в свою очередь породило массу панических слухов.

 Вот как в летописи отображены картины того времени: «…смертоносная язва, еже есть мор великий. Людие бо умираху незапною смертию: ходил ли кто, или стоял, или сидел, и тако забывся вмале, вскоре умираху. А инии с вечера спати ложахуся, а заутра мертвии являхуся; и из многих домов малии и велицыи вси изомроша. И бяше видети во граде на путех и в домех мертвыя. И священницы едва успеваху мертвых погребати, и ничто же взимаху: сребро бо и злато и драгоценныя ризы ни во что же бяху, и никтоже их желаше; видяху бо вси граждане пред очима своима смерть».


За поляками, литовцами, литвинами испытать на себе черную смерть пришлось испытать и россиянам. Бубонная чума стала проникать и в Малороссию. В Переславле, Носовце, Нежине по пустым дворам бродили голодные собаки, свиньи, домашняя птица.

Чигирин затаился в ожидании.
Первое впечатление Розанды о городе где ей предстояло жить было испорчено.
- Тимошик, я хочу домой… Мне страшно. Дорогой, вернемся в Яссы, - испуганная Розанда практически не выходила из дома. -  Я ночью спать не могу. Мне снится Смерть с косой. Она сюда идет.
Ужас охватил всех. Смерть косила сотни людей. Из Киева уже поступали тревожные слухи о появлении в городе страшной чумы. Чигирин, Субботов и окрестности пока Бог миловал.
Спустя месяц после свадьбы, животный страх заставил Тимоша просить тестя приютить его на время, пока в Малороссии свирепствует черная смерть. Неохотно, боясь завезти в Молдавию бубонную чуму, князь Лупу позволил молодоженам снова переселиться в Яссы.

Однако осторожный албанец не веря гетманычу, был убежден, что чумный мор служил его зятю только предлогом для того чтобы подобраться к молдавскому трону. Как часто мы подозревая кого-то в подготовке провокации против нас, упускаем из виду настоящих заговорщиков. На тех памятных свадебных семейных совещаниях, где Тимош витийствовал о своих территориальных и карьерных планах, присутствовал первый сановник молдавского княжества, логофет, доверенное лицо Лупу Стефан Георгица (Бурдуца-толстый, как его величали при дворе). Стоит ли сомневаться, что жена логофета, валашка по происхождению, да еще и близкая родственница Матея Басараба (какое упущение со стороны Василия Лупу!!), всё что узнала от мужа о пьяной болтовне гетманского сына, незамедлительно сообщила монарху Валахии.

Есть правило дворовых босяков: если драки не миновать – надо бить первым! Бить господаря Молдавии Василия Лупу Матей Басараб в одиночку побоялся, но Тимош, когда бросил вскользь «Там по пути и Ракоци достанется…» подсказал решение. Басараб не откладывая в долгий ящик тут же оказался в гостях у правителя Трансильвании Дьердя II Ракоци.
- Пора, брат, пора. Будем медлить пропадем!
- Ты решил меня чем-то испугать? Не стоит. Я не из пугливых. – Дьердь давно и близко знал соседа. – Скажи прямо, что ты имеешь в виду?
Матей быстро и сбивчиво принялся втолковывать трансильванцу сложившуюся ситуацию. Дьердь слушал внимательно лишь изредка пытался что-то уточнить.
- Что, так и сказал?
- Да! Слово в слово: «Там, говорит, по пути и Ракоци достанется…»
- Та-ак…

Дьердь медленно обошел вокруг стола, закрыл крышечку открытой чернильницы, передвинул зачем-то высокий канделябр стоящий на столе, поправил незажженные свечи.
- Чем же я так Лупу насолил?
- Да, не Лупу это сказал. Тимош, сын Богдана Хмельницкого, - Матей не понимал, почему венгерский князь так безразличен к судьбе своего государства. – Ты понимаешь, что эти Хмельницкие собираются расширить свои владения за счет наших с тобой?!
- За счет наших?.. – князь подошел к висящему на стене портрету своего отца Дьердя Первого и долго смотрел на него. – Жаль. А ведь у меня были планы заключить с гетманом Хмельницким союз против Польши. А он хочет расшириться… Ну, ладно. А при чем тут Лупу?

- Так в том то и дело! Они задумали Василия на мой трон усадить, - Матей в сердцах швырнул свою шапку на стол. – «А там, по пути…» слышишь?.. «по пути (!) и Ракоци достанется.» Значит они и против тебя тоже что-то замышляют. Вот только что именно, они не говорили. Но и так ясно что ничего хорошего.
-  Что ты предлагаешь? – было видно, что не взирая на внешнее спокойствие, услышанное не мало обеспокоило Ракоци.
- Как что? Надо убрать этого албанского спекулянта. Тем более что на его место в его же свите есть достойный претендент.
- Убрать… Легко сказать.

- Легко, не легко, а убирать надо, пока в Молдавию казаки не пришли. У меня одного сил не хватит.
- Ну, что же Матей… Я знаю, что ты с албанцем давно как кот с собакой, но сейчас и мне надо быть внимательней. Между Молдавией и Польшей сидеть сложа руки глупо. Раздавят… Только давай начнем со Стамбула.
- Ты думаешь найти поддержку у Дивана блистательной Порты?
- Матей, я не хочу быть ни грабителем, ни бунтовщиком, - Дьердь выглядел если не рассудительным то, по крайней мере, спокойным. – В случае одобрения Диваном, все наши действия станут законными.
- Ну, дай-то Бог! – Матей Басараб осенил себя крестом. Правитель Трансильвании был с ним.

                х х х

В родительском доме Розанда чувствовала себя хорошо. Она была уверенна, что никакая чума, никакая «чёрная смерть» в отчем доме ей не грозит. Не зря ведь говорится что дома стены помогают. И это было действительно так.
- Тимошик, дорогой, как хорошо, что я снова здесь, - ворковала княжна прильнув к плечу супруга. - Я почему-то уверенна что здесь нас никакая чума не найдет. А если и найдет, то ты меня спасешь. Правда?

Тимош угрюмо молчал.
Несколько недель, проведенных в доме Хмельницких в Чигирине показались княжне вечностью. Чужой язык, чужие лица, новый уклад жизни, - всё это было непривычно, нервировало и угнетало. То, что Тимош снова привез её в Яссы было решением, спасшим от распада молодую семью. Дикая казачья ревность могла привести к непоправимому, но страх гетманыча перед «черной смертью» не только помог Розанде вернуться в родительский дом, но и дал понять, что пряча её от смертоносной болезни экспансивный ревнивец Тимош боится потерять супругу и безумно любит её.
- Спасешь? Ну, почему ты молчишь?
- Спасу… - вздыхал казак.

Прекрасно понимая, что в роскоши княжеского дворца Тимош чувствует себя чужим, так же как она чувствовала себя в Чигирине, молодая жена вьюном вилась вокруг него.
- Ну, что ты вздыхаешь? Скучаешь по коню и по сабле? По своим казакам? Тимошик, я знаю, что ты герой и очень люблю тебя за это, только ты забудь пожалуйста о своих походах. Хорошо? Ну, поцелуй меня… Пожалуйста.
Гетманыч пытался высвободиться из её объятий, но сделать это было не легко.
- Тим, может ты и вправду такой грозный и вправду несешь всем смерть, но внутри ты такой пусечка!
«Пусечка» вырывался из её рук, хватал свою трубку и принимался нервно пыхтеть нею у окна.

Было от чего.
Остается загадкой как, каким таким образом в те времена, так быстро и так далеко распространялись жаренные новости, но факт остается фактом, «желтая пресса» и в те времена работала отменно. 15 ноября 1652 года, всего через три неполных месяца после свадьбы, французская «Gazette de France» опубликовала сенсационную сплетню: «сынъ генерала Хмельницкаго Тимошъ уже два раза билъ свою молодую жену, дочь волошскаго князя, попрекая ее за дурное поведеніе съ великимъ визиремъ, еще въ то время, когда была заложницей въ серали и хот;ла при его помощи добиться свободы. Но отецъ молодаго Хмельницкаго, желая сохранить хорошія отношенія съ отцомъ нев;стки, удерживаетъ сына отъ дурного обращения съ женой» .

Что поделаешь? Если бы гетманыч в свое время позанимался со шляхтичами «политикой» может и вел бы он себя иначе, но образ жизни любого казака связан с насилием. А грехи молодости заставили красавицу княжну, в перерывах между охватывающими её суженого вспышками гнева и припадками безудержной, испепеляющей любви, зализывать его сердечные раны. Ей это удавалось, тем более, что в отчем доме у Розанды был прекрасный союзник – её мачеха княгиня Екатерина. Мудрая черкешенка, с детства воспитанная в среде воинственных, норовистых, нетерпимых и мстительных сородичей хорошо знала, как укрощать гордых, вспыльчивых мужчин. Её уроки оказались настолько полезными для Розанды, что каждая вспышка ревности, благодаря журчащему голосу и ласковым прикосновениям княжны, постепенно угасала и Тимош превращался в «пусечку».

Пока у молодоженов налаживались отношения, в Молдавии назревали грозные события.
Его милость господарь Молдавии, подозревая своего зятя в том, что он приехал в Яссы, чтобы убедить его «по добру, по здорову» отдать трон Молдавии, прозевал главное.
Хорошо осведомленные в его делах, «заклятые друзья» и соседи Матей Басараб и Дьердь Ракоци не сидели сложа руки. То, что младший Хмельницкий прибыл в Яссы без войска, а только с личной охраной, а гетман Хмельницкий был скован по рукам и ногам бушующей в Восточной Европе «черной смертью», позволило заговорщикам беспрепятственно плести интриги. Не долго думая оба монарха оказались во Дворце Топ- Капы в Стамбуле. Конечно же, Диван блистательной порты не ждал озабоченных своей карьерой вассалов, поэтому Басарабу и Ракоци пришлось достаточно долго ждать пока государственный совет Османской империи удостоил их аудиенции.

Тем не менее время работало на них. В Яссах ближайший подданный Василия Лупу, логофет Стефан Георгице (Бурдуц) собирая недовольных бояр, готовил восстание. Общими усилиями князьям Ракоци и Басарабу удалось не только подкупить кучу придворных чинов, но и очернить Лупу перед турецким Диваном, в результате чего султан дал им разрешение низложить молдавского господаря, К тому времени мятежные умы в Яссах были настроены достаточно решительно, восстание подготовлено и дело оставалось лишь за сигналом.
Сигнал прозвучал. 15 тысячная армия трансильванцев под командованием Януша Кимени, и гетман Дика с 12 тысячами волохов вторглись в Молдавию и 6 апреля, в вербное воскресенье, штурмовали Яссы.

Не впервой Василию Лупу приходилось спасаться бегством. Бросив свою столицу, князь со всем своим семейством поторопился в Каменец и скрылся за его надежными стенами. Прославленному батогскому победителю Тимошу Хмельницкому тоже пришлось испытать то унизительное состояние, когда во время бешеной скачки голова всё время повернута назад, а под ложечкой сосет от страха увидеть догоняющую тебя смерть.  В пылу спешного бегства, спасая свою любимую жену, казак ни о чем кроме неё думать не мог, поэтому оставаться в Каменце не пожелал и увез Розанду как можно дальше от этих непредсказуемых валахо-молдаван, в родной и безопасный Чигирин.
Вокруг освободившегося ясского трона развернулась активная деятельность всех в нем заинтересованных.

Союзники-победители дружно провозгласили господарем Молдавии Стефана Георгицу, давным-давно мечтавшего о троне. Тимош Хмельницкий не желая мириться с тем что его заставили продемонстрировать любимой жене как быстро он умеет бегать, бросился собирать войско для очередного карательного похода на Яссы. Главный персонаж заварушки, князь Лупу ринулся в Стамбул и не скупясь на посулы и подкупы (не зря его называли албанским спекулянтом) предложил от имени ничего не знающего об этом Богдана Хмельницкого подчинение Малороссии туркам.
Диван блистательной Порты не мог отказаться от лакомых предложений противоборствующих сторон и ограничился том, что запретил Дьердю Ракоци вмешиваться в чужую распрю, а Лупу пообещал помирить в Басарабом.

Умиротворенный князь Лупу не торопясь возвратился в Каменец, чтобы терпеливо дожидаться мирного исхода своего дела, обещанного турками и был ошарашен приятным известием. Оказывается, его зять, взбешенный бегством из Ясс, решил не дожидаться результатов поездки тестя в Стамбул и возглавив 12 тысячную армию левенцев, карпатских горцев и татар расчистил князю дорогу к неправедно отторгнутому у него трону, согнав с него присевшего на чужое место Георгицу.
Молдавия снова ожидала законного государя.
Узнав, что власть ему возвращена, обретя уверенность, Василий не стал ждать ни разрешения Порты, ни примирения с соседями и сменив образ обиженного изгнанника на гордую личину победителя перешел в наступление. Благодаря зятю враги-соседи трусливо отступали. Лупу упивался возмездием, Тимош торжествовал: позор его бегства был отомщен!

Общеизвестно что от великого до смешного один шаг и надо уметь вовремя остановиться. Но трудно, ох как трудно остановиться на полпути, когда Фортуна щедра и улыбается тебе.
Тимош не остановился.
Молдавско-казацкое войско вторглось в Валахию.
Это была не война. Это было шествие победителей. Разбитый при деревне Поприканы Януш Кимени бежал в Трансильванию. После разгрома Дику при Фокшанах, Тимош направился на Тырговиште. По пути валахи снова были разгромлены при Шапле.

Сын Богдана единоличный командующий победоносной армии, продолжатель славной фамилии Хмельницких мстил. Мстил за своего деда Михаила Хмельницкого, погибшего где-то здесь, в этих чужих землях. Мстил за униженного отца своей любимой жены. Мстил за свое позорное бегство. Стонала земля… Всё предавалось огню и мечу, не щадились даже православные армянские церкви. Казаков, не решавшихся жечь храмы, молодой Хмельницкий рубил собственноручно. Рубить головы он любил…
Ставки были чрезвычайно высоки. Над соседями-союзниками нависла угроза потери их государств. Дьердь Ракоци вернул в строй побитого при Поприканах Януша Кимени и кинул в бой все наличествующие силы. Матей Басараб собрав остатки войска сам возглавил их и встал рядом с трансильванцами.

17 мая на реке Яловице состоялась решающая битва.
Благосклонная Фортуна снова благоволила молодому Хмельницкому. Дело шло к очередному поражению недругов Молдавского господаря, но на небесах что-то не заладилось. Видимо сам Господь Бог, дано уже отвернувшийся от Богдана, понял, что младший Хмельницкого вырос в такого же вампира, как и его отец, и его необходимо приструнить, отодвинул в сторону увлеченную Тимошем Фортуну, и принял меры. В разгар битвы он ниспослал на поле сражения стихию. Нет, это была не обычная майская гроза, это была невиданная до селе буря. С небес пролились библейские потоки, ветер валил ратников с ног...

Пятнадцати минут торжества обезумевшей стихии хватило чтобы результат битвы был предрешен. По коварно раскисшему чернозему скользили воины, падали лошади, конница стала недееспособной. Тяжелые пушки увязли в грязи. Но не это стало роковой причиной поражения казаков. В их пороховницах, знаменитых «ладiвныцях»  и артиллерийских пороховых бочках залитый водой порох превратился в жидкую кашицу.
Замолчали пушки, замолчали мушкеты которыми так славились казацкие стрелки…

Первым поле боя, привычно, не прощаясь, покинул господарь Молдавии князь Василий Лупу. Его исчезновение было настолько стремительным и энергичным, что остановиться он смог только в Галаце. За ним, не находя причин оставаться, бежали его воинственные молдаване. При виде того, что все потихоньку расходятся, казакам мероприятие наскучило, и они решили подумать и о себе. Сначала бежал полковник Носач, за ним Пушкаренко. Один только полковник Грицко с частью своих ливенцев честно пал в сечи. Остатки его отряда были пленены и зарублены по приказу валашского генерала Андроника.
А где же Тимош? По свидетельству Самовидца «Тимошъ, герхнувши, заледво зъ меньшимъ числомъ того (войска) собрался и до Чигрина прибылъ». А польский современник добавляет: «погнался было за нимъ Кондрацкій, но травленный заяцъ Тимошка пробрался до дому тропинками».

                х х х
 
Не по плану…
Всё шло не так как планировал Богдан.
- Какого черта тебя понесло? Зачем? Ну зачем ты туда полез? – гетмана трясло от возмущения. – Восстановил тестя на троне и надо было остановиться, отдышаться, собраться с силами, все разузнать, выведать, что у них там и как, какие силы да что в запасе. Зачем надо было спешить?
- Батьку, но они же бежали сломя голову, -  разводил руками Тимош. - Я, как пастух с хворостиной их только подгонял.
- Подгонял… Он подгонял! – опытный полководец недоумевал стратегии сына. – Да тебя как ребенка «цукеркой»  заманили.
 – Ничего себе, «заманили»! Я уже половину Валахии выжег, еще немного и вместо Басараба у них сидел бы мой тесть. Батьку, это же то, что хотел сделать ты.
- Да! Я хотел! - негодовал Богдан. - Я хотел, чтобы в Яссах сидел ты, а Валахии - Василий. Но сейчас… Что сейчас? Где Василий?  Тоже мне, монарх! Княжий стол потерял, страну потерял. Всё семейство разметал…

Богдан нервничал не зря. Он был прав. Утопая в собственных проблемах гетман, после свадьбы сына, вынужден был постоянно заниматься невеселыми делами своего свата.
 Вторжение Тимоша в Валахию произвело самое дурное впечатление на соседей. Даже Богдан, чувствуя неловкость своего положения перед Речью Посполитой, в письме к королю, пытаясь оправдать поведение сына, отвергал самый факт вторжения его в Валахю. «Видя низложеніе его милости господаря, мы двинулись было къ волошской границ;, но, увид;вши, что тамъ все успокоилось, мы, не сд;лавъ никакого вреда въ влад;ніяхъ вашего величества, возвратились назадъ…» - врал Богдан. Поступок Тимоша обеспокоил даже Турцию, и по этому поводу визирь Азем-Магомет писал Хмельницкому, требуя, чтобы он «своихъ ратныхъ людей держалъ въ уйму и въ господарство его государя входить не вел;лъ и о томъ учинилъ кр;пкій заказъ, а сына своего взялъ бы къ себ;».

Что бы не писали влиятельные соседи гетману Хмельницкому, но Тимоша «удержать въ уйму» он не мог. После поражения Тимоша и Лупу Стефан Георгица возвратился в Яссы, и основательно уселся за княжий стол. Загнанный в угол тесть Василий Лупу прятался где-то в Галаце, тёща княгиня Екатерина, сбежавшая с остатками княжеского богатства, заперлась в надежно укрепленном замке Сучава. Ожидая спасения, оба они уповали только на своего зятя Тимоша.
Не полной недели хватило гетманычу, чтобы собрав восьмитысячный отряд вновь отправиться в Молдавию на помощь гарнизону крепости Сучава. С тяжелой душой отправлялся казак на спасение своих родственников, так как в родном Чигирине он в очередной раз, неизвестно на сколько оставлял самого близкого человека - свою жену Розанду.

Бедная княжна могла на пальцах перечесть сколько дней за год с небольшим своего замужества она провела вместе с супругом. Из всех тягот семейной жизни самым угнетающим было ожидание. Бесконечные походы супруга, какие-то сражения, тревога, неизвестность… Как так происходит в природе, что человек, который при первой встрече оставил самые неприятные воспоминания вдруг стал самым родным и близким? Может быть виной тому, как раз бесконечное состояние ожидания, непреходящая тоска, думы и воспоминания о любимом. О своем муже она знала только то, что он всегда в опасности, он всегда в бою, что он помнит и любит её и, кроме того, что он воин знать ей больше ничего не хотелось. Во время редких встреч она целовала его свежие раны и любила, любила его.
 
Иногда долгими, бессонными ночами, Розанда невольно сравнивала Тимоша с высокосветскими претендентами на её руку, и чем больше она думала, тем выигрышнее выглядел её супруг. На фоне картинных, манерных, насквозь фальшивых Потоцких, Вишненвецких, Конецпольских, Калиновских - Тимош выглядел мужественным, надежным и искренним. Да, от него за версту несло Запорожской сечью, но он был настоящим. На него можно было положиться.
Вот и сейчас Тимош спешно отправлялся на помощь княгине Екатерине, которая стала Розанде близкой как родная мать.
- Спаси её. Она хорошая. Очень, - глаза Розанды переполняли слёзы.
- Я знаю, княгиня сильный человек. Она меня дождется, - Тимош обнял свою жену. – Не беспокойся я её увезу из крепости.

Непонятная, удушливая волна нахлынула вдруг на гетманыча. Таких незнакомых чувств он никогда не испытывал. Он как будто в первые увидел, что его жена ждет ребенка. Вернее, впервые понял. Розанда была не просто беременна. Она была на сносях! Она действительно ЖДАЛА! Ждала ребенка с минуты на минуту. Он вот, вот должен был появиться, войти, вступить в этот мир, в жизнь, в его семью! В перепачканной чужой кровью жизни казака не оставалось места для понимания того, что его личная кровь, как ни странно, не только течет в его жилах, но и священнодействуя каким-то чудесным, одному только Богу известным способом, соединив его с Розандой, подарит миру его подобие, его копию, новую частичку его души и тела. Его новую КРОВИНОЧКУ!
- Тима, возвращайся быстрее, а то я умру от тоски. Имей в виду теперь тебя ждут уже двое.

Тимош осторожно и ласково погладил большой, торчащий вперед живот Розанды.
- Так уж и вдвоем. Вот когда разрешишься, тогда будет вдвоем, - Тимош поцеловал лоб прильнувшей к нему супруги.
- Нет, нас уже двое. Ты чувствуешь, как он стучит ножкой. Нет… вот здесь, - Розанда поправила руку мужа у себя на животе. – Вот, вот… Понял? Это он топает ножкой. Не задерживайся, говорит.
- Ух, ты… Силен. Каза-ак! Род Хмельницких продолжается!
- С девочкой нам было бы не так тоскливо тебя ожидать, - вздохнула Розанда. - Мальчика ты сразу начнешь на коня сажать, да с собой увозить...
- Дивчину тоже хорошо, но потом. Сейчас казак нужен.
- Хорошо, Тимошик, нарожаю я тебе казаков. Только будь рядом.
- Буду…

Тимош ещё раз поцеловал Розанду, аккуратно высвободился из её объятий и вскочил на коня.
- Дорогой, я люблю тебя. Не заставляй меня плакать…
Долгим взглядом Тимош посмотрел в глаза любимой, молча улыбнулся и, подобрав повод, хлестнул коня.
С крыльца усадьбы стоящей на холме, Розанда хорошо видела готовую к выступлению колонну казаков, застывшую над Тясмином в ожидании гетманыча, видела, как конь Тимоша стремительно принес его к группе полковников и старшин, видела, как получив команду они разошлись и войско тронулось.
Розанда промокнув кончиком платка увлажнившиеся глаза, осенила крестом уходящую колонну, перекрестилась сама и переваливаясь с боку на бок ушла в дом.

                х х х

Уж скоро месяц как древнюю столицу молдавского княжества окружали союзные войска трансильванцев, мятежных молдаван и валахов. Осада крепости велась довольно бездарно, в результате чего появившийся неожиданно Тимош, лихим наскоком сумел прорвать осаду и пробился в крепость.
Теперь Тимош мог составить княгине Екатерине компанию в осажденной крепости, но вывезти её из Сучавы возможности не было.
- Спасибо, Тимош, -  Екатерина обняла своего зятя. - Я знала, что ты свою тёщу не бросишь в беде. Ты – мужчина. Я ценю тебя за это.

Черкешенка была права. Тимош был не ровня её плутоватому и мстительному супругу. Молодой Хмельницкий напоминал ей твёрдых, надежных черкесских мужчин которых она видела в детстве.
- К сожалению, уехать отсюда мы пока не сможем, - казак предвидел длительную и тяжелую осаду. – Я пока что не успел познакомиться с крепостью, но говорят Сучава почти неприступна?
- Да. Крепость хорошая. Есть значительный гарнизон. Какое-то время можем продержаться.

Княгиня Лупу выглядела спокойной и уравновешенной. Гетманычу это понравилось. Ему даже показалось что эта женщина в критической ситуации не будет суетиться и путаться под ногами. Словно подтверждая его мысли Екатерина, сухо, по-деловому доложила.
- В крепости есть один колодец, пороху и продовольствия может хватить на несколько недель.
- Думаю на первое время хватит. Через пару недель нам на выручку придет отец.
- На все воля Божия…

Крепость действительно была надежной. Совместно с начальником гарнизона Тимош организовал достойную оборону, но положение осаждённых было сложным. 20 тысячная союзная армия железным кольцом окружила Сучаву, лишив город возможности пополнять запасы съестных припасов и фуража. С приходом пятитысячного польского отряда под командованием Кондрацкого, силы осаждающих увеличились.
- Странно, у них тут что, медом намазано? Венгры, молдаване, валахи. Даже поляки не удержались прибежали. Зачем им Сучава? Яссы они забрали, князя Василия здесь нет, а вы вроде бы не невеста на выданье чтобы за вами охотиться…
- Деньги, зятюшка дорогой, деньги… Все они знают, что князь Лупу очень, я повторяю о-очень богат. Так же они знают, что Василий, после поражения в Валахии, не появляясь в Яссах, спрятался в Галаце. Или ещё где-то…

- Так что же они Сучаву осаждают? – недоумевал простодушный казак.
- Глупцы… - княгиня грустно улыбнулась. – Они думают, что все богатства господаря Молдавии я притащила сюда.
- Если сбежались сюда, значит в Яссах они ничего не обнаружили?
- Как они могут что-то обнаружить? Там уже ничего нет, - Екатерина картинно развела руками. - Князь достаточно бочонков схоронил в землю, много чего увезла с собой Розанда. Да и я сюда не с пустыми руками приехала.
Княгиня, не в пример многим женщинам, болтливостью не страдала. Вероятно, она решила, что рано её зятю знать, что около шести миллионов талеров господарь Молдавии Василий Лупу держал в банках Венеции, Константинополя и Данцига.
- Представляю, что они со мной сделают, когда узнают, что богатств, которые они ищут здесь нет, - Екатерина скорбно вздохнула. – Они не поверят…
- Не стоит думать об этом. Они сюда не попадут. Крепость достаточно прочна и у гарнизона хватит сил и храбрости чтобы выдержать осаду. Скоро прибудет гетман.

                х х х

При малейшей помощи извне, Тимош мог бы не только продержаться, но и прорвать осаду. Однако…
Ян Казимир был хорошо осведомлен о том, что происходит в Молдавии и лживые письма Богдана: «…мы, не сд;лавъ никакого вреда въ влад;ніяхъ вашего величества …» уже не могли его обмануть. Понимая, что старый гетман снова ринется в Молдавию выручать своего сына, король польский с внушительным коронным войском встал под Каменцем большим лагерем, надежно преградив путь Хмельницкому.
Надежда Тимоша на помощь отца была тщетной.

Богдан не чувствовал в себе достаточных сил, чтобы схлестнуться с Казимиром в очередной раз. Татары покинули его. После неудачи постигшей его в борьбе с поляками, в казачьем стане начался раздрай и неподчинение. Преданные ему полковники, протестовали против нового похода в Молдавию, не желая дробить войска в ситуации, когда надо было напрячь все силы для реванша с Польшей.
Никогда еще гетман не чувствовал себя таким беспомощным. Своему первенцу, своей надежде, сыну, которому мечтал передать гетманскую булаву, помочь он не мог.
А тут ещё и невестка…Во время посещений родового гнезда в Субботове, где жили молодожены, при виде беременной Розанды у старого казака обрывалось сердце.

Прекрасно понимая сложность ситуации, в которой находился Богдан, чуткая женщина ничего не спрашивала о Тимоше, но тихая мольба, застывшая в её взгляде, заставляла старого казака прятать глаза.
- Как ты себя чувствуешь, дочка?
- Слава Богу…спасибо, пан гетман.
- Я бы забрал тебя к себе в Чигирин, - Богдан старался выглядеть беззаботным. -  но там полно войсковых людей, в усадьбе постоянно старшины, полковники толкутся. Трудно тебе там будет. А здесь в Субботове ты дома. Удобно, тихо… Здесь Тимош на свет появился, так пусть и дитя его тоже. А если что, так я рядом, до Чигирина пару верст всего. Надеюсь к родам у тебя все готово? Тебе прислуги хватает?
- Спасибо, всего вдосталь. Здесь действительно хорошо. Тихо, красиво…Вот бы Тимоша быстрее дождаться… - не удержалась Розанда.
- Не волнуйся, дочка. Не успеешь разрешиться родами, как и Тимош прибудет…
Бодренькая ложь Богдана не убедила невестку.

Осада Сучавы шла уже не первый месяц и врать невестке о скором возвращении сына было всё трудней. Не зная, что делать и как спрятаться от себя, Богдан взялся за чарку. Неделю гетман пил без просыпу. Во время очередного запоя в Чигирине появился князь Лупу. Напрасно пытался Василий выхлопотать у Богдана какую-то помощь. Сват был невменяем и разговаривать с ним не было никакой возможности. На восьмой день он, наконец-то, увидел бывшего господаря Молдавии, а когда узнал в нем своего свата, налил чарку, и со словами: «ось, братэ, найкраща утеха в смутку…» подал её Василию.

Выяснив, что от Хмельницкого помощи не дождаться, Лупу поселился в Рашкове и принялся тратить деньги на довольно успешные переговоры с ордой и вербовку добровольцев для похода в Молдавию. Для этой же цели проспавшийся гетман разослал казакам универсалы призывая всех собраться в Чигирин.

… Еще никогда в жизни Розанде не было так тяжело. Совершенно одной, без родных и близких, на чужбине, на каком-то затрапезном хуторе, в помещичьей усадьбе где по двору с истинно барской важностью разгуливали вонючие свиньи, а из хлипких загонов удивленно таращились лупоглазые козы, княжне в несказанной тоске приходилось донашивать последние дни своей беременности. Глядя на все что её окружало, молодая женщина приходила в ужас. Ей казалось, что все что предстает здесь перед её взором каким-то образом отразится на её будущем ребенке. То ей казалось, что у него будут белые поросячьи ресницы и глупые козьи глаза, то ей слышался его плачь напоминающий козье блеяние, то в испуге ей приходилось закрывать уши от дикого хохота громадных индюков. От всего этого безумия Розанде приходилось прерывать прогулки и прячась в спальне тихо плакать.

Откуда-то появившийся отец пробыл с ней не более часа у куда-то умчался. Его появление развеяло все надежды и убедило её в том, что отныне она предоставлена самой себе. Уж лучше бы князь не приезжал. Лучше бы он не говорил, что два самых близких ей человека - её добрая мачеха и любимый супруг заперты в мрачной Сучавской крепости и вынуждены уже столько недель отбиваться от набежавших со всех сторон недругов. Ведь она надеялась, что Тимош просто заберет Екатерину и привезет… А оказалось…

Печально, с невыразимой тоской смотрел Иисус в заплаканные глаза Розанды. Чем больше стояла она перед иконой, тем благостней становилось на душе. Лик его умиротворенный, по-отечески добрый, сочувствующий наполнял уверенностью и спокойствием. Медленно и осторожно поддерживая одной рукой живот, другой опираясь на скамью, она опустилась на колени.
Сами собой родились слова неведомой ранее молитвы. Просто эти слова она каждый день носила в своем сердце.

- Господи Боже всесильный, не оставь, мя уповающую на милость Твою, помилуй, грешную рабу Твою, просящую твоего заступничества! Буди мне милостив и соблюди мя Твоим защищением. Сохрани раба Божия Тимофея от всех видимых и невидимых врагов, паче же подкрепи от ужаса смертного и от смущения дьявольского и сподоби его непостыдно предстать перед Создателем нашим в час страшного и праведного Суда Его. Не презри нас грешных, молящихся тебе о помощи и заступничестве твоем в веке сем и будущем, но сподоби нас там вместе с тобою славить отца и Сына, и Святого Духа во веки веков. Аминь.
Бить поклоны было тяжело, поэтому Розанда подолгу просто сидела на коленях перед иконой закрыв глаза и обхватив живот, с улыбкой ощущая, как кто-то беспокойный постукивает ей изнутри. Эти сигналы новой жизни приносили уверенность в том, что всё будет хорошо, и их общая молитва будет услышана.

Походило немного времени и будущей матери начинало казаться, что в молитве своей она сказала не все что хотела, что не нашла нужных слов и необходимо срочно вернуться к иконе.
- Господи, услышь меня в этот час! К Тебе прибегаю, и Тебя молю, услышь меня, грешную и недостойную рабу Твою. Не оставь меня, Господи, приди ко мне и утешь мою печаль. О помощи молю Тебя, всемогущего и милосердного Господа нашего и Пастыря. Не оставь раба твоего Тимофея во тьме, не допусти падения и пропасти, освети ему путь к дому его и пошли спасение и Свет Свой тому, о ком прошу Тебя. Ради Девы Марии и Животворящего Креста, прости грехи наши и не оставь мужа мого без Твоего заступления. Аминь
.
Долгими, тревожными ночами, когда усталый Морфей обессилев от борьбы с беспокойными мыслями любящей женщины покидал её бессонную голову, Розанда вдруг понимала, что Дева Мария чисто по-женски быстрее поймет и поможет ей, и не откладывая до утра принималась просить её о посредничестве.
- Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева Преславная и Благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша, Утешительница наша, с Сыном Твоим примири нас, Сыну Твоему поручи нас, к Сыну Твоему приведи всех нас. Аминь.

День за днем убегало время. Измученная ожиданием женщина понимала, что потомок Тимоша появится в Субботове раньше его самого. Но почему Всевышний не слышит её ежедневных, еженощных молитв? Неужели он не видит сколько слез она выплакала в ожидании своего любимого мужа? Неужели он сомневается в искренности её любви? Кто кроме неё может знать насколько чутким и ласковым умеет быть её Тимош? Да он бывает груб, но ведь он казак, он воин… К сожалению, он вынужден убивать… Господи, прости… прости… прости…

В своих размышлениях Розанда всегда спотыкалась вспоминая об этом. Это было то единственное что омрачало жизнь. Но, Боже правый, куда не посмотри, куда не повернешь голову всюду война, везде люди что-то делят, любое решение достигается кровью, все мужчины ходят увешанные саблями да шпагами, даже на балах умудряются появляться при оружии. Но ведь они мужчины и её Тимош один из них.
Однажды на вопрос как это возможно - взять на себя убийство, муж ответил: «вначале надо привыкнуть, а потом – легко…» Легко… а жить как с этим?!! Осознав, что главного, за что придется каяться и вымаливать прощение всю жизнь, она Господу Богу ещё не сообщила, Розанда вновь преклоняла колени.

- О, Пресвятая Дева, Мать Господа Вышнего, Скоропослушная Заступница всех к Тебе с верою прибегающих, молю тебя умоли Сына Твоего, Господа Нашего, чтобы услышал он молитву мою, призрел с высоты небесной и снизошел к слезному прошению моему. Да отпустит он, все грехи венчаному супругу моему Тимофею, вольные и невольные,
 очистит многое беззаконие его, УБИЕНИЕ ЧЕЛОВЕКОВ НЕВИНОВНЫХ, подастъ исправление злому и окаянному житию его, покрываетъ немощь его от бесов, страстей и злых людей. Даруй ми кончину христианску, непостыдну, мирну, от воздушных духов злобы соблюди, на Страшном Твоем Суде милостив рабу Твоему буди и причти его одесную благословенным Твоим овцам, да с ними Тебе, Творца моего славлю во веки. Аминь.

                х х х

Шел второй месяц осады.
В августе, в первые её недели, когда осажденные, еще надеялись на помощь извне, Тимош Хмельницкий довольно успешно вел оборону, умело возводил дополнительные укрепления. Иногда небольшие отряды казаков совершали вылазки и болезненно беспокоили осаждающих, но после того как поляки окружили и полностью уничтожили один казачий разъезд, Тимош партизанщину прекратил. 

Шло время, осадные орудия союзников, число которых под стенами крепости постоянно возрастало, разрушали не столько надежные крепостные стены, сколько боевой дух осажденных.
Первыми не выдержали татары.
- Мы уходим… - мурза Максут смотрел не моргая в глаза Тимоша. - Оставаться в крепости мы больше не можем.
Это был ультиматум.
- Как?! Как уходим? – эти слова прозвучали ошеломляюще. От неожиданности Тимош оцепенел.
- Пока у нас еще есть лошади, пока их не съели – мы уходим, - внешне мурза выглядел спокойным, но твёрдый голос, акцентированное произношение слов выдавало его внутреннее напряжение. – Осажденных много, продовольствия и воды недостаточно, заканчивается фураж. В городе начался падёж скота. Я прекрасно понимаю, что совсем скоро наши лошади станут продовольствием, а без них ногайцы бесполезны. Я не могу обрекать своих воинов на бессмысленную гибель. Мы уходим…

Тимош начал приходить в себя. Всё и так было плохо, прорвать блокаду сил не хватало и в этой ситуации уход ногайских татар был убийственным.
- Ты понимаешь, что ты сейчас сказал? Ты зачем сюда пришел со мной? На прогулку? Тебе не понравилось, и ты ушел? Нет, Максут, это предательство!
- Ты не прав. Это трезвая оценка наших возможностей. Каждую неделю к осаждающим прибывает подкрепление. Когда ты ходишь по стене ты разве не видишь, что их шатров становится все больше? Их пушки постепенно делают свое дело, но на штурм они не идут. Они ждут пока мы передохнем с голоду, - понимая, как болезненны его слова для вспыльчивого казака, мурза пытался говорить спокойно. - Я привел сюда воинов не на прогулку, но и не за тем чтобы в этом каменном мешке они гибли от болезней и голода. Уходя я спасаю их от бессмысленной гибели. А тебе могу помочь только советом - сдай крепость.

- Сдать?!! – задохнулся Тимош. – Сдать крепость? Кому? Этим полякам, этим трусливым волохам которых я гонял как стадо баранов? А теперь ты советуешь мне опозорить себя, отца, Войско Запорожское?
- Полководцы выигрывают и проигрывают битвы. Просто сегодня твой противник сильнее, – мощный взрыв потряс стены, и мурза указал на потолок с которого посыпалась пыль. – Ты слышишь? Их пушки палят крайне редко, значит они настроены взять крепость измором. Поверь, это надолго…
Но убедить Тимоша было уже не возможно. Или его боевитый характер, постоянный настрой на схватку с врагом не позволял ему принять мысль о капитуляции, или он опасался что именно здесь, в осажденной крепости ему придется понести заслуженную кару за сожжённые им города, разоренные храмы, за тысячи смертей…

- Ты не выйдешь за крепостные стены!
- Ты меня не выпустишь? – мурза спокойно посмотрел Тимошу в глаза. – Ты не забыл, что со мной две тысячи воинов?
- У меня их значительно больше!
- Вот порадуем всех, кто собрался за стеной. Они только и ждут чтобы мы с тобой передрались, - ухмыльнулся Максут. - Подумай о людях.
- О людях говоришь? Не стоит прикрывать свою трусость заботой о людях. Да! Ты трус! Вы храбрецы только с пленными, которых продаете в рабство. А сам в плен не хочешь? Пойдешь за ворота предлагать полякам свои услуги. Пополнишь их ряды? Трус! Трус и предатель!

Максут с трудом сдержался. Его и без того узкие глаза метнули молнию. Этот безродный казачишко посмел оскорбить его, ногайского мурзу, представителя высшего слоя татарского дворянства! Но именно высокий титул не позволил Максуту опуститься до привычных казаку интонаций.
- Я думаю, в этой каменной мышеловке война для тебя закончится, - мурза повернулся к двери.
Нет! Сын однажды преданного татарами гетмана, бесстрашный воин и полководец Тимош Хмельницкий не мог позволить предателю уйти безнаказанно. Знакомый кровавый туман застил глаза!
- Конец войны может увидеть только мертвый … - сверкнувшая за спиной мурзы Максута сабля опустилась на его шею.

…Убийство Максута едва не положило конец осаде крепости, но благоразумие мурзы Байбека, взявшего на себя командование татарским войском и не допустившем столкновения с казаками помогло усмирить норов Тимоша.
25 августа все татары, под свист и улюлюканье казаков покинули Сучаву, и через Черновцы направились в Могилев. Мурза Байбек, который не смог простить Тимошу смерти Максута, с несколькими сотнями татар присоединился к осаждающим крепость союзникам.
Казалось, предательство мурзы Максута должно было бы выбить Тимоша из седла, ввергнуть его в растерянность и неопределенность, но оказалось, что молодой полководец умеет держать удар.
Это был парень-кремень. Предательство союзника привело его в непреходящую ярость. Понимая, что доверять некому подозрительный, хмурый как грозовое небо и злой как цепной пес, Тимош носился по крепостным стенам проверяя оборонительные шанцы. Порох заканчивался, поэтому употреблять огнестрельное оружие он запретил. Атаки нападающих казаки успешно отражали в сабельном бою, польские трупы заполнили ров перед крепостными стенами.

Осаду пока еще удавалось сдерживать и Тимош всё еще надеялся, что отец не бросит его на растерзание врагов, да и тесть князь Василий Лупу тоже должен был бы вспомнить о своей супруге, о зяте, в конце концов, который не в первый раз подвергает за него свою голову в смертельной опасности.
Непреходящее раздражение и ярость усугублялись постоянным пополнением рядов, осаждающих крепость. В начале сентября к ним примкнул отряд полковника Генрика Денгоффа из 600 польских драгун с 6-ю пушками, а за ним 800 сабель польской конницы под предводительством коронного польного писаря Сапеги.
- Да что же они все здесь толкутся? Что их сюда привлекает? Деньги? Конечно же! Ведь о несметных сокровищах Лупу знают все, и они, похоже, где-то здесь! Ну, теща… Ну, сука…
Вот еще одно подтверждение что верить нельзя никому!

Тимошу вдруг стало на столько кисло на душе, что даже осада отступила на второй план. Эти титулованные ничтожества, намолотив денег, хитрят и поедают друг друга, прячутся друг от друга, продают и покупают друг друга, а в момент угрожающей им опасности находят такого простака как он и просят спасти.
- Матушка, княгиня, скажите мне, княжьи богатства сейчас в крепости?
- Тимофей, сынок, воюй спокойно, - княгиня поняла, что беспокоит зятя. – Если суждено погибнуть я буду стоять рядом.
- Я спросил, богатства вашего семейства сейчас в крепости?
- Не более того, что я принесла с собой.
Тимош повернулся и молча вышел.
«Не более чем я принесла с собой! Врешь старая! Хотя, много с собой, тем более во время бегства, она захватить не могла. Ну, а если Василий заранее был готов ко дворцовым неприятностям и припрятал здесь десяток бочек на черный день? Черт! Ну, теща, берегись! Найду – сброшу с крепостной стены.»

В темных крепостных казематах он чувствовал себя арестантом, ему все время хотелось выйти во двор, или на крепостную стену, к солнечному свету.
Вот и сейчас… С крепостной стены были хорошо видны   укрепления осаждающих крепость войск. За ними стояли шатры. За пределами досягаемости крепостных пушек стояли шатры командующих войсками. Волохи и трансильванцы держались рядом, польские шляхтичи расположились поодаль. Сентябрь только начал золотить листья берез, зато клёны постепенно загорались красно оранжевым пламенем. Ленивая осень еще не хотела вступать в свои права.
В этом разнеженном, не до конца догоревшем лете совсем не уместными были слова «война», «осада», и только горы разлагающихся трупов в глубоком, опоясывающем крепость рву, свидетельствовали об обманчивости повисшей над крепостью тишины.

Казачьи посты на стене исправно несли службу.
- Как, хлопцы, не жарко?
- Та ни, батько. Как вспомню, как когда-то в Чигирини горилки нализався, так и пить не хочется.
- Правильно что не хочется. Бо воды у нас мало.
«Шутники… Пить ему не хочется.» подумал Тимош.
У широкой орудийной бойницы, прислонясь спиной к лафету пушки дремал пожилой канонир. Услышав шаги гетманыча, он открыл глаза и выровнялся.
- Отдыхаешь?
 - А шо робыть? Мы отдыхаем бо пороху немае, а волохи отдыхають бо ждуть когда мы передохнем.
- Не помрем козаче. Не помрем…
- Ось бачишь, батьку, як свободно гуляють. Не боятся. Знають что пороху у нас немае.

С крепостной стены было хорошо видно, как за рвом, на расстоянии не более ста-ста пятидесяти метров от места где стоял Тимош, разговаривали трое осаждающих.
…Дорого дал бы сын гетмана Хмельницкого Тимош если бы знал кто эти трое и о чем они говорили. А речь шла именно о нём.
- В вашей помощи мы не нуждаемся. У нас сил хватает. – полковник Генрик Денгофф не желал связываться с татарами. – Идите. Можете догонять своих.
Мурза Байбек понимал, как странно он выглядит в глазах этих знатных шляхтичей, но жгучее желание отмстить за смерть Максута заставляло его унижаться.
- Если честно, то меня настораживает лёгкость к какой вы переходите из лагеря в лагерь. Я не вижу гарантий что через несколько дней вы не ударите нам в тыл. Именно поэтому я никогда не доверяю наемникам, - презрительная гримаса перекосила лицо Вишневецкого, и он отвернулся.

Да. Это был молодой князь Дмитрий Ежи Вишневецкий. Так уж сложились звезды, что ведомый страстным желанием рассчитаться со счастливчиком, который посмел увести у него прекрасную Розанду, лютый соперник Тимоша Хмельницкого прибыл под Сучаву с польскими драгунами Денгоффа.
- Тем не менее ваше войско на половину состоит из наемников. Здесь я вижу и ландскнехтов, и швейцарцев, - мурза Байбек тоже не был в восторге от щляхетного щеголя. -  Но речь не об этом. Я хочу увидеть, как вы набросите петлю на шею человека, который посмел вероломно зарубить своего союзника, мурзу Максута.
- Он лично зарубил его? – удивленно двинул плечами Денгофф.
- Да. И сделал, когда Максут не ожидал этого. Я жажду мщения.
- Поздравляю, мурза. Вы не один… - проворчал Вишневецкий.
- Кстати! – оживился Байбек. – Вот он! Вот он, на стене!
- Где?!

Все трое впились взглядами в три яруса стен, каскадом уходящих друг за другом вверх, к крепостному замку.
- Где он? – вспыхнувшие глаза Вишневецкого заскользили по обрывистым стенам укреплений ощупывая каждый камень.
- Вон, на первой стене. Нет, не там. Между тех двух бастионов. Левее, прямо над равелином. Да, да… рядом с пушкой.
- Их там двое, - Вишневецкий вздрагивал от напряжения как кот наблюдающий за воробьем.
- Вот тот справа… второй видимо пушкарь, - возбуждение Вишневецкого предалось мурзе.
- Это точно он?
- Я его шапку с перышком ночью узнаю!

Дмитрий молча метнулся в сторону стоящей в десяти метрах кулеврине и принялся её поворачивать. Через секунду полковник и мурза оказались рядом.
- Оставь… Она не добьёт, - Денгофф махнул рукой и метнулся к стоящему рядом фальконету . – Заряд! Ядро! Быстро!!
Испуганный внезапным появлением важных персон канонир суетливо запихал в ствол пороховой заряд, притоптал его банником и закатив в жерло свинцовое ядро, принялся раздувать потухший фитиль.
- Прочь! – Вишневецкий оттолкнул медлительного пушкаря и, схватив казенную части фальконета за рукоять, принялся наводить орудие.
- Быстрее, пока он не ушел, - нетерпеливо шептал Мурза.
- Пр-рочь… - прошипел прильнувший к орудию Дмитрий Ежи. – Фитиль… Фитиль!!

Канонир молча ткнул фитилем в запальную щель. Фальконет, изрыгнув столб пламени, грозно рявкнул и окутался дымом. Отскочившие от орудия стрелки с алчным интересом воззрились на крепостную стену в ожидании результата. Но особой радости им испытать не пришлось. Было хорошо видно, что Вишневецкий прицелился довольно точно, но свинцовое ядро, пощадив Тимоша, разворотило стоящую рядом пушку, потому что ствол её вдруг резко поднялся вверх и завалился в сторону.  Сам Хмельницкий, (если это был он), и казак с которым он разговаривал, исчезли из виду,  вероятно, в испуге нырнув за стену.

                х х х

- Тимош, сынок, ну зачем ты полез на эту стену? Тебя же видно со всех сторон, и до ворога рукой подать. Господи, Боже правый, ну и что же это дитя неразумное сотворило с собою?..
Растерянная Екатерина хлопотала вокруг своего зятя, но её медицинских познаний хватало только на бесполезные промокания зловонных пузырьков, появляющихся на бескровной ране, да на бесконечные вздохи и тихое причитание.
Сам Тимош, это «дитя неразумное», княгиню не слышал. Он метался в горячечном бреду, его сгибающие мышцы то и дело сводили судороги. Отек разлагающейся ткани нарастал буквально с каждой минутой.

Молодого, еще два дня назад здорового казака стремительно поедал «антонов огонь».
Свинцовое ядро, пущенное рукой ненавидящего Вишневецкого свое дело сделало. Внушительный обломок размозжённого колеса, отлетев от перевернувшейся пушки, с демонической силой ударил стоящего рядом гетманыча. Удар пришедшийся в бедро вырвал большой кусок мышечной ткани, перемешав её с обрывками одежды, раздробил кость и оставил обширную рану. Стоит ли говорить, что обломок грязного пушечного колеса, не один год неторопливо катившегося за конной упряжкой, не мог не оставить в глубокой ране казака следов от щедро унавоженных дорог войны.

Гангрена развивалась стремительно. К ночи появились первые симптомы. Безумный жар сжигал раненного. Мощный отек распространился на соседние участки, вокруг раны появились пузырьки зловонного газа. К вечеру следующего дня мышечная ткань разложилась настолько что стало видно раздробленную кость. Горячечный бред прерывался долгими минутами забытья во время которых гетманыч тихо мычал, то вдруг снова взрывался бессвязными криками: «…жидов отдельно… отдельно… Остапчик… так много крови… дайте огню, холодно… дайте…я тоже шляхтич…» 

- Господи, благий Иисусе, где же ты был, когда беда пришла? Почему не отвел руку вражию? – упрекая небеса в случившемся, Екатерина уже понимала, что зятю её вскоре предстоит Судный день. – За что ему кара такая, Господи? Что же теперь будет? Что?..
Господь молчал. Он знал за что…
Всего три дня боролся казак со смертью.

15 сентября Тимоша Хмельницкого не стало.
Некоторое время княгиня не сообщала о его смерти боясь что это известие подорвет боевой дух защитников крепости.  Но «шила в мешке…»
Узнав о кончине своего командующего, казаки, увидев в ней честную, волевую и справедливую женщину сплотились вокруг Екатерины и продолжили яростное сопротивление осаждающим. Храбро защищаясь казаки ухитрялись наводить ужас на обложцев жестокими казнями пленных.  Семигородского капитана Мартина Немета, вместе с лошадью упавшего в «волчью яму» перед казачьими укреплениями, заживо зажарили на вертеле, разведя костер на крепостном валу на глазах у его соратников-трансильванцев.
Но желание воевать с обеих сторон постепенно иссякало. В лагере осаждающих началось дезертирство. Не в силах победить казаков Стефан Георгице с союзниками предложили казакам договор о капитуляции. Две недели шли переговоры.

9 октября соглашение было подписано.
10 октября 1653г. казаки принесли присягу на верность польскому королю, а 12-13 октября, получив право почетной капитуляции, с 10 хоругвями и оружием в руках, оставили Сучаву, увозя с собой тело гетманича. 

                х х х

С капитуляцией Сучавы потеряли актуальность молдавские династические планы Богдана Хмельницкого. Смерть отчаянно храброго, но неуравновешенного, вспыльчивого и избыточно упрямого сына Тимофея поставила крест на стремлении гетмана распространить свое влияние на Молдавию и Валахию
22 октября, в гетманскую столицу Чигирин под залпы пушек внесли гроб с покойным Хмельниченком. На встречу ему вышло духовенство в полном облачении, с образами и хоругвями. За ним следовала семья гетмана, кроме Розанды, которая смогла встретить процессию только в Суботове.
27 октбря, через месяц с небольшим после смерти, Тимош был похоронен в Суботове в построенной Богданом Ильинской церкви.
 Когда тело вносили в церковь, на колокольне уныло зазвонили колокола.
 В честь покойного гремели пищали.

                Постреляный, порубаный,
                На раны смертельнi знемаганый.
                У головкахъ сивый кiнь стоiть,
                А въ нiженькахъ слуга сидить,
                А въ рученькахъ свiча горить.

Теряя рассудок, оглушаемая воем плакальщиц у гроба стояла молодая жена. Слёзы закончились. Сухие, выплаканные глаза её не могли оторваться от любимого, ставшего вдруг неузнаваемо чужим лица. Не так думала она встретить милого. Не об этом просила она Господа Бога в своих молитвах. В отчаянии Розанда прижимала к груди своих малюток близнецов, которые лишились отца, прежде чем впервые его увидели. В чем виноваты её несчастные малыши? В чем она провинилась перед Всевышним? За какой грех она лишена того тихого семейного счастья о котором мечтает каждая женщина? Почему Бог не дал её любимому супругу хот немного времени чтобы подержать на руках, поцеловать, подышать одним воздухом с невинными чадами своими? Что они будут знать об отце с которым познакомились на его смертном одре?

Что теперь делать? Как жить в этой чужой стране?
Окаменелой статуей над телом супруга стояла женщина, которая просто хотела любить и любила, которая хотела видеть и видела в людях только хорошее, которая не знала и не хотела знать всей тяжести неизмеримого и неискупимого зла которое её муж собственноручно обрушил на головы десятков тысяч ни в чем не повинных людей, женщина, сумевшая стать, может быть, единственным положительным героем в этой истории, женщина, которой не повезло жить и любить в кровавое время Хмельниччины.

 
 


                П О С Л Е С Л О В И Е





Перед самой капитуляцией Сучавы, князю Василию Лупу, пообещавшему отдать все свои богатства крымскому хану, удалось было уговорить Ислам Гирея идти на помощь Сучаве. Но только хан тронулся в поход, как по пути к нему явился посланник нового молдавского господаря с известием, что Сучава взята. Хану не трудно было сообразить, что сокровища Лупу, на которые он мог рассчитывать, уже были в руках у Стефана Георгице, который, к тому же, предусмотрительно передал Гирею богатые дары. Судьба Василия Лупу была решена. Благоразумный обладатель Крыма счел правильным возвратиться восвояси, а бывшего с ним князя отправил в Стамбул. Так бывший господарь Молдавии предприимчивый «албанец» князь Лупу, неожиданно для себя, оказался в Единкуле, в Семибашенном замке, откуда заключенные никогда на свет Божий не возвращались.

                х х х

После капитуляции Сучавы неустрашимая жена Лупу, княгиня Екатерина, попала в плен, за ней строго наблюдали, чтобы она не переписывалась с друзьями и Константинополем, где к тому времени уже томился её супруг, потом перевезли ее в Трансильванию и там держали в какой-то глухой деревне, в последствии-же и совсем о ней
забыли. Именно это забвение позволило ей отправиться в Стамбул где в1661 году умер её супруг Василий. Овдовевшая княгиня перевезла тело князя Лупу в Яссы и похоронив его в церкви Трёх иерархов возвратилась к себе на родину где следы её для истории затерялись.


                х х х

Крепко осерчал Всевышний на кровавые дела субботовского помещика Богдана, и не ожидая ничего хорошего от его потомства по мужской линии раз призвал к себе не только его самого вместе с сыном Тимошем. Малые внучата Богдановы, невинные близнецы у которых даже имен-то еще не было, ненадолго пережили своих воинственных предков. Сразу после похорон погибшего супруга, безутешной Розанде пришлось схоронить умерших друг за другом младенцев-близнецов. Переживания перенесенные Розандой в ожидании мужа дали о себе знать и её первенцы-близнецы родились со врожденными пороками, приведшими к смерти в первый месяц их жизни.

Всё случившееся Розанда переживала очень тяжело. Ей не было и двадцати пяти. И она по-прежнему слыла одной из красивейших женщин своего времени. За нею тянулся шлейф бесчисленных романтических историй. Стоит ли сомневаться, что со временем сваты снова зачастили к ней. Не преминул возобновить свои ухаживания и Дмитрий Вишневецкий, которому Розанда, как ответственному за гибель супруга, отказала в грубой форме. Предостаточно было и других женихов, однако, княжна предпочла вдовство. С чем это было связано? Была ли это безумная любовь к отцу своих почивших детей? Или она не желала повторения трагического опыта первого брака? Так или иначе жить в Субботове она не смогла и переселилась в подаренный Богданом Рашков.

Жизнь вдовы в Рашкове была неспокойной.
Многие, очень многие, памятуя о том, что и отец её, и супруг бессребрениками не были, пытались реквизировать имущество богатой вдовствующей госпожи. В 1664 году Розанда обратилась к московскому царю с просьбой о разрешении переехать в Москву, чтобы «провести остаток жизни в более спокойных обстоятельствах». Один из претендентов на гетманство, некий Дрозденко, объявил такие действия «зрадой» и возглавив отряд головорезов напал на Рашков. Привлеченные слухами о сказочных сокровищах, якобы унаследованных Розандой, грабители потребовали отдать их. Понимая что она обречена, последняя из рода Лупу и последняя из Хмельницких «будучи мужественною невестою» ответила так: «Лучче хощу да владiет скарбами моiми зeмля бездушная, нежелi вы одушевлении вразi моi.»
Непокорённая Розанда была обезглавлена.


                х х х


Стареющий Хмельницкий, потеряв в сыне главную свою надежду, был безутешен. Вряд ли скорбь отца могла смягчить мысль о том, что любимый сын его не достался в руки врагу и умер казаком.
 Ранняя кончина сына болезненно ударила по Богдану. Слабеющий гетман давно уже понял, что Гетманщина не может надеяться только на только на свои силы и принялся искать поддержки то у Швеции, то у Осман, то у Российского царства. Трижды гетман писал письма царю Алексею Михайловичу с просьбой принять запорожское казачество «под царскую руку».

Пока царь тянул с ответом, татары объединились с поляками, и польский воевода Стефан Чарнецкий принялся опустошать Брацлавщину, Тернопольщину, Полесье…
Собрав Переяславскую Раду, на которой народ кричал: «Волим под царя московского, православного», Богдан добился покровительства и протекции русского царя, за что современные ура-патриоты называют его предателем Украины.

Умер Богдан Хмельницкий, мстительный субботовский помещик, от инсульта и был похоронен рядом с телом своего сына Тимофея в построенной им Ильинской церкви. Его последними словами были: «Я умираю, похороните меня в Субботове, которое я приобрел кровавыми трудами…»
Кровавыми… Увы…
Уж не об этих «трудах» отца и сына, в которых вселились души вурдалаков, писал икона украинской литературы Тарас Шевченко:

                Максим рiже, а Ярема
                Не рiже - лютує:
                З ножем в руках, на пожарах
                I днює й ночує.
                Не милує, не минає
                Нiгде нi одного...
                Кровi менi, кровi!
                Шляхетської кровi, бо хочеться пить,
                Хочеться дивитись, як вона чорнiє,
                Хочеться напитись...

В 1664 году воевода Стефан Чарнецкий сжег до тла Субботов и Ильинскую церковь, а прах главных действующих лиц, раздувших неудержимый кровавый Смерч десять лет пировавший над Восточной Европой, гетмана Войска запорожского Богдана Хмельницкого и сына его Тимоша, превративших национальную идею в геноцид поляк и евреев, выбросил на поругание из могилы.
                А ляхи зъ своiимъ Чарнецькимъ,
                Запалили церкву Божу,
                И костi Богдана
                И Тимошевi въ Субботовi
                Гарненько спалили…
 
Спалили… Однако споры, семя, упав в благодатную почву остались… Плесень национализма, этот неистребимый грибок, затаясь в многострадальной украинской земле, продолжает существовать по ныне. Иногда, совершенно внезапно, он вдруг оживает, становясь то Волынской, то Львовской резней, то «наведением порядка» в Донбассе…

Господи, прости нас человеков…
Ты обозначил для нас только семь смертных грехов.
Ты нас пожалел…




























                С О Д Е Р Ж А Н И Е


Глава 1    Батько Хмель………………………………………. 5

Глава 2    Свадьба Радзивилла……………………………….17

Глава 3    Заложница……………………………………….....29

Глава 4    Гетман……………………………………………...46

Глава 5    Чигирин…………………………………………….61

Глава 6    Кто в доме хозяин…………………………………73

Глава 7    Сабельная дипломатия…………………………….86

Глава 8    Бесы…………………………………………………95

Глава 9    Тимош……………………………………………..110

Глава 10   Последний поход…………………………………126

                Послесловие………………………………………