Под деревьями и в небольших ямках, яркое весеннее солнце растопило последние кучки снега. Кое-где уже пробились первые росточки зеленой травы и первоцветов. Птицы после долгой суровой зимы весело чирикали, радуясь, что пережили холода и бескормицу. Несмотря на войну и люди воспрянули духом. Наши войска не отдали Москву врагу и отчаянно держали оборону, отбросив немецкие войска на сто, а местами и на сто пятьдесят километров. Отсюда начинались первые шаги к победе. Вот и наши прачки одержали свою первую победу, одолели холод и не сдались в неравной борьбе.
В обеденный перерыв женщины, подставляя свои бледные после тяжелой зимы лица, теплым и ласковым лучам солнца, стояли на поляне возле Товаркиной. Она привезла почту и громко выкрикивала фамилии. Полина услышала свое имя, и сердце радостно затрепетало. Это было первое письмо с тех пор, как она приехала к месту службы в банно-прачечный отряд. Наверное, впервые за долгое время она так непринужденно и радостно улыбнулась.
– Зинаида Порфирьевна, дорогая моя! – чуть слышно прошептала она.
Полина отошла подальше от шумных женщин и дрожащими руками распечатала конверт. Слезы невольно навернулись на глаза и мешали читать. Она прижала к груди письмо и немного постояла так, пытаясь успокоиться.
– От кого письмо? – встревожено спросила ее Фируза. – Что-то про сына?
– Нет, дорогая. Это от свекрови.
– А чего же ты плачешь?
– Сама не знаю. Не думала, что когда-нибудь буду вот так радоваться письму от нее. Знаю, что она меня любила, а я как-то была равнодушна к ней, – с сожалением воскликнула Полина. – Она хорошая женщина, но уж больно заботливая, а меня это почему-то раздражало.
– Неужели свекровки бывают хорошими? У моей мамы свекровь была просто исчадие ада. Ей было невозможно угодить, сколько не старайся.
Фируза со слезами, появившимися вдруг на глазах, подошла и обняла Полину.
– Я рада за тебя. А мне только тетка иногда пишет, а так хочется от мамы хоть маленькую весточку получить. Наверное, так и не простила меня за то, что я их перед родней опозорила, – она тихо заплакала, всхлипывая, как ребенок.
– Она простит, вот увидишь, не плачь, родная. Не может быть, чтобы не простила. Такая война идет, никакое сердце не сможет выдержать.
Полина гладила по спине Фирузу, успокаивала ее, как могла.
– Все у нас с тобой будет хорошо, я уверена. Вот увидишь, она тебе напишет, и мы с тобой снова также обнимемся, и будем плакать от радости. Такие уж мы слезомойки .
Тем временем, женщины, не получившие в этот раз писем, окружили Товаркину.
– Фаина Федоровна, какие новости привезла из Москвы?
– Новости интересные, девчонки. Мы тут ничего не слышали, оказывается, в Москве народ Пасху праздновал.
– Не может быть?!
–А вот и может! Товарищ Сталин разрешил праздновать.
– Так ведь ночью действует комендантский час, – недоверчиво произнесла Надежда Михайловна.
– Девоньки мои, товарищ Сталин разрешил хождения по городу всю ночь, и все храмы были открыты, везде службы шли, – улыбаясь, ответила ей Товаркина.
– Это же надо, какой человек! Обо всех помнит, дай бог ему здоровья, – некоторые женщины с благоговением и радостью переговаривались между собой.
Весной 1942 года верующие люди должны были праздновать раннюю пасху. В этот год она пришлась в ночь с четвертого на пятое апреля. Но, что за праздник, если нельзя было выйти на улицу и пойти на ночную службу в церковь? Москва была объята темнотой, окна повсюду были затемнены, и действовал комендантский час. В такой обстановке трудно было себе представить, что могут быть служения в храмах города. Но неожиданно в субботу четвертого апреля в шесть часов утра радио объявило распоряжение коменданта Москвы о беспрепятственном хождении по ночному городу и разрешении о проведении служб в церквях и храмах. Народ встретил это известие с восторгом, православные люди стекались в кромешной темноте к тем церквям, которые действовали в то время в Москве. Народ всё шел и шел, заполняя молельные помещения. Люди стояли со светлыми одухотворенными лицами, радуясь и прославляя бога и Сталина, давшему им такую возможность в этот светлый праздник прийти на богослужение. Внутри полутемных храмов зажигались свечи и уже к заутренней от их все возрастающего количества стало совсем светло.
– Фаина Федоровна, ну, а как там Москва держится?
– Девчонки, да все вроде, как и до войны. Транспорт ходит, магазины работают, кинотеатры и театры работают. Чисто кругом, тротуары подметенные. Только вдоль стен домов мешки с песком для тушения зажигалок стоят, на стенах плакаты разные приклеены, техники всякой военной много. Вечером аэростаты запускают на веревках в небо. А народ уже приучен и привык к жизни военного времени; во время авианалетов нет паники.
Внезапно на ее усталом лице просияла улыбка.
– Я ведь, девоньки, к маме сумела заскочить на пятнадцать минут, – но тут Фаина Федоровна, словно, спохватившись, бросила улыбаться, чтобы не травить девчонок своей радостью снова заговорила привычным тоном. – Мама говорит, везде теперь женщины трудятся, мужиков мало встретишь, даже на самой тяжелой работе. В метро машинистами теперь тоже женщины работают. А метро на десять копеек подорожало. Из эвакуации народ начал возвращаться, а жить многим негде, домов много разрушенных.
– Да, проклятая война, что наделала, – сокрушались женщины.
– А сейчас еще одно объявление, – Товаркина сделала паузу и многозначительно улыбнулась. – Сегодня к нам приезжают артисты. На время концерта все, кроме тех, кто в наряде освобождаются от стирки.
– Вот здорово, – обрадовалась Фируза. – Я как чувствовала вчера, накрутила волосы. Так спать хотелось, думаю, сейчас рухну и тут же усну. А потом все-таки пересилила себя и не напрасно, оказывается. А когда идем-то, Фаина Федоровна?
– Да вот и пойдем скоро, минут через двадцать, – отозвалась Товаркина.
В отряде началась суета и переполох, всем хотелось хорошо выглядеть.
– Фируза, у тебя там еще помада осталась? Вдруг Витеньку своего увижу, надо выглядеть хорошо. Ох, девоньки, как я по нему соскучилась, – мечтательно улыбнулась красивая прачка, которую все почему-то звали Конфеточкой. – Прямо мурашки по спине заползали, как вспомню, как он меня в прошлый раз обнимал.
– Да вши, наверное, у тебя там под рубашкой ползают, а не мурашки, – хмыкнула Сидорова.
– Дура ты, Танька, – ласково промурлыкала Конфеточка. – Я на тебя не обижаюсь, сама не ведаешь, что говоришь.
До полевого госпиталя было минут десять ходьбы и женщины дошли быстро. Дорога почти просохла от грязи и жижи, и лишь местами глубокие колеи от буксовавших машин, мешали им пройти, не запачкав обувь. Когда прачки подошли, артисты уже подъехали и готовились к выступлению. На поляне стояли два грузовика сдвинутых навстречу друг к другу кузовами, с откинутыми боковыми бортами с одной стороны.
Концерт начался через несколько минут. Раненые расположились прямо на земле, хоть земля еще и недостаточно прогрелась. Наши женщины-прачки встали недалеко от сцены.
Лица раненных бойцов при первом же выступлении молодой певицы начали светлеть, они улыбались ей, как бы подбадривая.
Слушая эту девушку, ее милый голосок, многие уносились душой к своим близким и родным, напряжение отступало и, радость заполняла все освободившееся пространство.
Весь концерт Полина простояла в каком-то ожидании чуда, не смотря на то, что все было невероятно хорошо, почему-то ей казалось, что должно еще что-то произойти. И вдруг на импровизированную сцену подсадили девушку. Она взяла в руки аккордеон, надела ремни инструмента на плечи, пробежала пальчиками по клавишам и улыбнулась, а потом начала играть и запела приятным голосом. Полина вся встрепенулась и стала пристально разглядывать эту артистку. Её черты лица показались знакомыми, да и голос этот ей тоже был знаком.
Рядом стоящие прачки зашептались, и Полина поняла, что не ошиблась. Кто-то больно стиснул ей локоть, но она не обращала внимания, так захлестнула ее радость, пока не услышала возбужденный голос Фирузы.
– Это она! Поля, это же наша Лида Свешникова!
После концерта подруги окружили артистку.
– Лида, мы тебя с трудом узнали. Ты оказывается такая красавица! А поешь-то как здорово!
– Девочки, я так обрадовалась, когда узнала, что мы едем в нашу дивизию. Так хотелось вас увидеть, обнять вас, – счастливая Лида обнимала своих подруг. – Вот играю теперь на аккордеоне и пою. Мы каждый день ездим по разным частям и даем концерты. Сколько раз под обстрелы и бомбежки попадали. Я вспоминаю вас часто, я так вам благодарна…
– Мы тобой гордимся, Лида. Кому сказать не поверят! Наша прачка – артистка.
Девушки наперебой задавали подруге вопросы, а Лида всё время вытирая счастливые слезы, отвечала всем, пока Товаркина не объявила, что пора возвращаться.
Тепло распрощавшись с подругой, они нехотя отправились в свое расположение.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/27/1626