("Клошары на Святой земле")
Слегка посиневшие губы, нос с горбинкой, подбитый глаз, дурно пахнушие лохмотья, в которые он был облачен и жалобный стон: «Ты не думай, сейчас вот только взойдет солнце и я помоюсь…»
Он дрожал, как осиновый лист…
Это был Игорь, который еще совсем не давно, прошедший вполне приличную реабилитацию увязался за Яковом, пустившись во все тяжкие за свободой, будто ее ограничивали ему теми стенами тюрьмы в далеких мордовских лесах, где он сидел когда -то за наркоту и где он впервые попробовал вкус «собачатины», которую приготовили то ли корейцы, то ли вьетнамцы, также тянувшие свой срок…
Тогда меня всего передернуло. А он словно специально подтрунивал надо мною…
-- Но есть «собачатину» это…
-- Хочешь сказать не гуманно, - рассмеялся тогда Игорь, и я увидел очень симпатичного, полного сил, парня, которому впору было обзаводиться семьей и уже не сходить с пути праведного, но тут же в страхе и отогнал мысли, поскольку испугался: как бы не сглазить…
Потому и воздержался тогда от комплиментов. А надо бы было. И фоты, сделанные мною по его просьбе, того, только что поступившего в Приют «Сиротка-Пони» Игорька - полуголого с изуродованным болячками и ранами телом, тоже надо было показать пышущему здоровьем парню. Но не показал. Не захотел портить ему настроение… Или опять же испугался, что парень закомплексует и, не приведи Господь, торкнет его на подвиги…
И повторится все сначала…
А зря. Теперь понимаю, что зря не показал тогда. Быть может, теперь, в это раннее утро, совершая свой почти ежедневный бег по кромке моря, не встретил бы его у кромки Пропасти.
Ну да, почти как у Сэлинджера «Над пропастью во ржи…» Только вот ржи не было, и поля не было… А был пустынный в это время пляж, я и дрожащее существо в лохмотьях неопределенного возраста, которого вряд ли уже кто назвал бы парнем. Заросшее густой щетиной лицо, грязные руки, со сбитыми в кровь костяшками пальцев…
Впрочем, к чему все эти подробности… Передо мною сидел бомж, которого жизнь опустила ниже плинтуса.
И вдруг меня прорвало:
-- Игорь, тебе не противно самому-то? Сколько сил ты вложил в себя, чтобы стать человеком, сколько другие вложили в тебя, пока ты подыхал в Приюте. Но ты выжил, значит, так было угодно Высшим Силам. Так в чем же дело? Понимаю, от этого дерьма трудно отвыкнуть, тянет… Но…ты же был чистым, неужто забыл про себя все на свете?
Он плакал. Слушал и плакал. А может, не от моих слов, а просто страдал. И панически боялся. Ломки, которая должна была начаться с минуты на минуту… Он сказал мне об этом. Я лишь пожал плечами. И он понял: денег я ему не дам.
Я готов был снова уплатить за него за месяц эти полторы тысячи шекелей в Приют «Сиротка -Пони», но даже если бы у меня и не было этих полторы штуки, достаточно было бы моего слова, чтобы мой Друг взял его, но… На все мои откровенные намеки попробовать еще раз, он твердил лишь одно:
-- Поздно дядь Саша. Как же все поздно!
-- А ты попробуй. А потом уедешь в Питер. Может, там… тебе повезет больше. Родной город и всё такое…
-- Никто меня там не ждет.
-- Но там мама и сестра…
-- Они хотят видеть меня чистым. А я не могу этого обещать даже себе…
Все -таки что-то он извлек из того курса… Но…
-- Помнишь, ты рассказывал мне про тюрьму. Как фигово было тебе там… Как ты считал каждый день… А потом быстро врнулся сюда, даже не заехав домой…
-- Не заехал, потому что пока сидел, моя красава снюхалась с другим… Мне вдруг стало так тошно, что уже никого не хотелось видеть… А когда вернулся сюда, первым делом пошел в мисрад апним (МВД) и поменял фамилию. Чтобы уже порвать с прошлым…
-- Да разве в этом дело?!
-- Знаю, от себя хрен убежишь. Разве что на тот свет если…
-- Тогда что?
-- Сил больше нет жить…
Он вдруг пронзительно посмотрел вдаль, прищурил глаза, словно вычислял, хватит ли у него сил доплыть до той далекой , почти невидимой, черты, где море сливается с небом…
Александр Акишин
____________________________
© А.Акишин. Клошары на Святой Земле. Тель-Авив
(Продолжение следует...)