Я помню дни солнцеворота…
Борис Пастернак
1. Чучело пионэра
Мне кажется, никогда раньше не присматривался я к яви так напряжёно и пристально, не вслушивался в привычный шум её с таким тревожным ожиданьем, как в эти дни. Живу в некотором изумлении, довольно отчётливо ощущая отголоски и отблески инобытия себя и мира – волшебного, счастливого, печального, совершенно настоящего. Однако как только я пытаюсь что-нибудь из вот эдак увиденного пересказать, то сразу получается, что я наврал. А врать я не люблю. То есть люблю конечно, что я - не человек что ли? Все любят. Просто как-то стесняюсь.. Полагаю, что это нехорошо и стыдно. Так что, похоже, я уж не совсем и человек. Чересчур стал правдив. Прямо словно не я, а какое-то чучело древнего пионэра.
Год назад я начал писать эту книжку. Не сочинять, нет, а именно писать, записывать всякую правду, которая случается вокруг. И сейчас вот сижу и отчасти записываю, а отчасти всматриваюсь – что это такое там, за гранью яви? И оно оттуда тоже всматривается в меня и тоже, кажется, слегка изумляется.
2. Обнимемся,брат!
Когда шестой класс направляется ко мне на урок, то обычно они бегут наперегонки, оглашая школьные коридоры жутким воем. Подобный вой в природе издают только впавшие в весеннее буйство метисы койотов и пожарных машин, имеющие ещё небольшую примесь кровей трактора, который у нас возит мусор и кричит при этом «пиу-пиу-пиу!» Каждый шестиклассник стремится добежать первым и первым поздороваться со мною за руку. Это у ихнего племени специальный такой шаманский обряд – налететь с боевым кличем и подёргать меня за правую руку. Кто первый успевает, тот считается молодец, тому будет удача на охоте и в бою. Чаще всех успевает первым Коля-маленький. А сегодня не успел. И даже, похоже, не пытался. Вошёл – именно вошёл, а не ворвался – последним, сдержанный весь такой и серьёзный. Поглядел на меня со взрослою душевностью, сострадательно прищурился и спрашивает тихонько: «Михал Палыч, можно я вас обниму?» Эх, у меня аж в глазах защипало. «Конечно, – говорю, – дорогой! Конечно! Давай обнимемся, братишка!» И мы обнялись.
Господи, как же немного нужно человеку. Чтоб пожалел кто-нибудь от души, увидавши, как непросто тебе живётся на свете, как сильно стал ты уставать, всё сильней с каждым годом, как замучили тебя мигрени и будничные заботы, как всё чаще стал ты верить, что когда-нибудь всё равно умрёшь… И вот так чтоб подошёл и обнял…
– Коль, – сказал я тогда, глотая сладостно-горький комок, – я же предупреждал тебя, что сегодня спрошу… А ты опять не выучил. Ведь не выучил?
– Не… – отвечал мне этот мошенник с нежною грустию – Я не выучил. Вы мне теперь двойку поставите.
Я не поставил. Рука не поднялась.
3. Спиридоновы крылья
Не единожды, глядя в окно, замечал, что Спиридон стоит на улице в дождь или снегопад и всматривается внутрь собственной будки, как будто не решаясь войти.
В этом году собаки – И Лиза, и Спиридон – почему-то поздно стали обрастать зимней шерстью. Хотя морозно было ещё в ноябре, собаки только сейчас стали по-зимнему пушисты. У Спиридона не до конца вылиняло летнее – торчат из под меха на попе, ближе к хвосту, такие крылышки, совершенно ангельские.
И вот стоит мой Спиридон на морозе эдаким ангелочком, стоит, словно нищий из рождественской слезоточивой сказки у дверей богатого дома, а на лице его крупно нарисованы робость и смиренье, и светлая ангельская печаль.
Уж я думал, ему там холодно в будке, сухой соломы ему туда подкладывал или мягкого, земляникою пахнущего сена. Пёс радовался, принимался сразу вертеться внутри, с бодрым уютным шуршаньем трамбуя обновлённое гнездо. А потом всё равно выйдет на улицу и стоит, смотрит внутрь. Может заболел? Нет, не заболел. Нос мокрый, шерсть блестит и переливается, да и толстеет собака вовсю. Такой стал гладенький пельмень, хотя ест как обычно. Что такое, думаю…
Недавно только разоблачил прохиндея. Это он, оказывается, кур к себе в будку заманивает, чтобы они там снеслись. «Курочки, – как бы восклицает он всем своим видом – девочки вы мои! Как же вы, бедняжки, в такую-то погоду? Голыми ножками, по снегу… Ах! Ах не удержать, не удержать мне этих слёз! Зайдите, милые, зайдите скорее погреться. У меня там тепло и сухо, Мишка вон свежего сена постелил, а я из него и гнёздышко устроил – всё как вы любите. Заходите! А сам я туточки постою пока, мне-то ничего не сделается, я привычный…» И они таки заходят и несутся, дуры! Наивные дуры! И ведь ни одна не спросит себя потом, куда деваются яйца, и почему у этого благодетеля волосатого такая сытая морда.
Сегодня услыхал родильное кудахтанье очередной дурынды и побежал, надеясь успеть и не дать Спиридону сожрать яйцо. Не успел. Когда добежал, застал торчащую из будки жуликоватую задницу, с другой стороны которой энергично чавкало. А курица слонялась вокруг, оставляя ветвистые следы на свежевыпавшем снегу и глупо улыбаясь в пространство.
Снежинки вились, кружили, испуганно вспархивая с неспокойного хвоста и рассаживаясь празднично на ангельских задницыных крыльях. Я люблю тебя, Спиридон.