Миновав утомительно-душную таможню со множеством турникетов и металлоискателей, мы вышли, наконец, на прямую к границе, где улыбчивые сквозь усталость служащие, почти не глядя, штамповали паспорта и пропускали нас туда, куда так стремилась душа. Мы стояли рядком тихие, умиротворенные воздухом, еще не жарким, но теплым – тем воздухом, на той земле, на которой, казалось, ничего с тех пор не изменилось: ни белесые камни, ни красные, словно раскаленные от зноя, горы, ни небо, от пронзительной синевы которого застилало глаза, ни страна, до которой был всего один шаг.
Небо нависало идеально круглой луной и звездами, заглушающими своим ярким светом огни фонарей. Олеандры источали тонкий, едва уловимый аромат, где-то вдали слегка гудели автобусы, словно подражая овцам. И только паспорта с заполненными на английском языке анкетами, которые все сжимали в руках, напоминали о реальном времени и пространстве. Все, о чем мечталось много лет, сбывалось с невероятной точностью, как будто это уже когда-то случалось, и не хватало только того, последнего шага через границу между Египтом, Израилем и вечностью.
Все затихло внутри, я старалась не смотреть по сторонам, пытаясь удержать, не расплескать переполнявшее чувство ожидания чуда, не спугнуть его случайным взглядом, неуместным словом, мимолетной мыслью. Все вокруг слилось в одну большую идею воплощения.
Люди впереди зашевелились, я подняла глаза и вдруг увидела его – давно забытого, задвинутого измученной памятью в дальний угол настолько прочно, что в первый момент стало даже досадно, что вот тут, где происходит невероятное, где нет места земному, житейскому и где совершенно неуместно отвлекаться на старые раны – они до неприличия смело вторгаются в мою жизнь, будто бы вскользь, мимоходом – заново растеребив душу.
Пахнуло терпким гранатом и ежевикой, – словно из детства протянув тонкую соломинку в помощь. Люди потеснили к выходу. Таможенник взял из моей руки паспорт, поставил печать и так же понимающе аккуратно вложил его в мою ладонь. Я переступила черту границы и почувствовала облегчение. Уже в автобусе, вспоминая не ко времени пришедшее, подумала, что, может быть, это не случайно. На более серьезные предположения сил не осталось.
К утру мы доехали до Мертвого моря. Медленно разгорался жаркий день. Ровная гладь соленого водоема не вызвала желания искупаться. Вообще не хотелось говорить, думать, двигаться. Хотелось просто смотреть и запоминать, – словно из-под руки, словно украдкой, самостоятельно прочитывая древнюю книгу – так сразу окутал воздух, который хранил все, что здесь проистекало за многие тысячи лет, щедро овевая им этого жаждущих. В Иерусалиме я почувствовала себя песчинкой в море.
– Как же они тут живут, во всей этой святости? – спросила до сих пор молчавшая молодая женщина и добавила: – Повезло же кому-то. Счастливые…
Я думала о том же. Они спокойно шли мимо стены старого города, к которой с благоговением приближались туристы. Спокойно жили рядом с древними соборами, на берегах Галилейского моря и Иордана, ели тиляпию – рыбу апостола Петра, и, скорее всего, абсолютно не задумывались над этим. Просто жили на Святой земле.
В конце дня усталые, переполненные информацией и эмоциями у Стены плача мы задержались – ждали автобус. Местные мальчишки шумно отмечали какое-то событие своего товарища. Окружив его, они пели и прыгали, а он прыгал в центре круга и раздавал конфеты.
Было много юных военных. Они держались независимо, все время перемещались по площади, глядя почему-то поверх голов, и почти не разговаривали между собой.
Все это броуновское движение дополняли туристы, которых регулярно пересчитывали гиды. Потеряться никто не хотел, поэтому люди сбивались в кучки, почти вплотную, выставляли уши в сторону экскурсоводов, пытались услышать рассказы из истории, что во всеобщем гаме было практически невозможно.
Я нашла себе скромное пристанище рядом со щитом, обтянутым разноцветными полотнами, который что-то то ли отделял, то ли прятал, и зорко следила за своей группой, которая дружно пялилась на нашего удивительного экскурсовода, добросовестно выполняющего свою работу – рассказывал о Стене плача. От людей я устала, старалась не смотреть по сторонам и ждала, когда же мы, наконец, отправимся в отель. И все же я увидела его – сперва боковым зрением, потом во всю ширь своих глаз. Как и на границе, он выделялся в толпе: ростом, свободной, офицерски чеканной манерой двигаться, настолько независимой, словно отрешенной от сущего, настолько же явной, что при этом он сам не мог быть реальностью.
Он сосредоточенно кого-то искал, обследуя взглядом, казалось, каждый сантиметр этой небольшой, но сильно заполненной людьми территории, но также стремительно исчез, как появился. Я подумала, что это видение становится фобией. Его образ приобретал фантастичные черты, как мираж, возникая и растворяясь в раскаленном воздухе, даже не успев по-настоящему проявиться.
В отель нас привезли поздно. В изнеможении быстро заснула, – сил не было, чтобы осмыслить все случившееся. Наутро мы искупались в реке Иордан и вернулись в Египет.
Лето пока не вступило в свои права, традиционной жары в Африке не было, – даже вода в Красном море охватывала прохладой. Люди почти не купались еще и потому, что боялись акул. Хотя катера устрашающе бороздили просторы акватории, коварство этих ненасытных монстров отпугивало любителей поплавать.
Огромный пляж европейского отеля давал возможность уединения, так что я опять почувствовала себя маленькой частичкой мира, но здесь, в светской обстановке, мне это ощущение не понравилось – пожалела, что приехала одна в незнакомую страну, в большой отель, где из развлечений предлагались море и солнце. И только я собралась вынуть из сумки кроссворд, предусмотрительно запасенный на родине, как с ужасом увидела его.
Он шел по пляжу, снова чеканя шаг, и снова сосредоточенно оглядывался по сторонам, словно путник неприкаянный. Стало интересно: кого же он так сосредоточенно высматривает? И почему эти поиски происходят у меня на глазах, повторяясь с определенной периодичностью и жестокостью инквизиции? Не успела я обдумать эту мысль более основательно, как услышала рядом голос женщины, которая недавно расположилась в соседнем шезлонге:
– Кого это вы ищете, молодой человек?
Я подняла голову и увидела его глаза, от неожиданности испуганные, но живые и, наконец, реальные. Он резко повернулся и пошел в сторону отеля, так поспешно и нервно, что мне стало за него страшно.
– Он что, ненормальный? – спросила у меня женщина.
Но вопрос остался без ответа, потому что в тот момент я и себя готова была причислись к ненормальным. Подумалось только: «Когда же это кончится?»
Во время обеда туристы лениво заполняли большой зал ресторана. Я с удовольствием уплетала потрясающе вкусные овощи, которые имели здесь давно забытый вкус – настоящих помидоров, настоящих огурцов – и вдруг услышала над головой глубокий баритон:
– Вы разрешите?
Я почти не сомневалась, что это он и есть, подняла голову и с улыбкой сказала:
– Да садитесь уже наконец, сколько можно ходить вокруг да около.
Он засмеялся – громко, по-мальчишески весело, поставил тарелку и, стараясь элегантно вписаться в небольших размеров стул, сказал:
– Ну, вот я вас и нашел. Искал от самой границы.
– А что с пляжа-то удрали? – не удержалась и съязвила я.
– Иногда, когда что-то ищешь или ждешь долго и изнурительно, становится страшно прикоснуться к найденному сокровищу сразу, – серьезно ответил он и тут же сменил тему: – Не едите мяса?
– Уже пять лет, – ответила я, с радостью уходя от того, к чему почти вплотную мы только что неосторожно приблизились.
– Я пытался, но у меня не получилось.
– Вам-то зачем?
– Захотелось вдруг попробовать жизни праведной, – он улыбнулся тепло, по-домашнему. – Вот вы, почему не едите мясо?
Я задумалась:
– Ну, действительно, почему? Знаете, в какой-то момент поняла, что абсолютно не хочу мяса. Сразу предупреждаю следующий вопрос – тут нет никакой идеологии. Меховые шубы ношу, другие продукты животного происхождения ем. А мясо не ем, потому что не хочу и всё.
– Пять лет… – он задумался, – это много. И что, совсем не хочется? Ножку ягненка, запеченную с розмарином в коньяке, и с румяной поджаренной картошечкой? Или цыпленка с изюмом, луком и миндалем под хересом?
– О, вы, я вижу, гурман!
– Нет, что вы, я скромный поглотитель деликатесов. Вот у меня есть друг, мы с ним в военном училище учились в одной группе… – он сделал паузу и внимательно посмотрел на меня, так что захотелось уточнить, не Павлом ли зовут того друга, но он продолжал с подозрительной поспешностью: – вот он не просто гурман, он еще и сам готовит лучше шеф-повара. Его зовут Павел.
Мы замолчали. Официант, который с почтением принес ему кофе, разрядил обстановку, и беседа потекла отвлеченно: об отеле, Красном море и поездке в Иерусалим.
Переодевшись, на пляже мы уже встретились друзьями. Я не задавала вопросов, он не предпринимал попытки вызвать у меня воспоминания. Да и показалось, что игра с именем Павел не имела отношения лично ко мне, скорее отражала особенную манеру вести беседу, как будто намекая на причастность к чему-то более важному, чем есть на самом деле. Он был редким собеседником. Меня всегда удивляли люди, которые могли говорить ни о чем с особым шиком и смыслом, так что в тот момент, когда ты его слушаешь, кажется, что все сказанное очень важно, но позже не сможешь вспомнить, о чем шла речь.
Потекло время. Мы встречались в ресторане, на пляже, ходили на рынок за сувенирами, даже один раз покатались на катере. Наши каникулы подошли к концу.
– Как здесь спокойно и легко, – сказал он однажды, глядя на горизонт. – Удивительный отель, здесь не чувствуешь себя в толпе – есть возможность спрятаться.
– Я тоже это заметила. Здесь большая территория, люди как бы рассыпаны по ней и не мельтешат перед глазами друг у друга. Такого я ни в одном отеле не встречала. Здорово, правда?
Мы шли по берегу моря, легкий бриз холодил плечи, ночная тьма опустилась внезапно – в обычной по тем местам манере – звезды нависали так близко, что казалось, их можно было потрогать руками. Проходящий мимо араб, – видно, дозором – серьезно предупредил:
– Купаться нельзя! Акуля!
Охватило чувство грусти, какое бывает, когда расстаешься с чем-то приятным. Я уже не гнала от себя воспоминания, которые стояли наготове все две недели морского отдыха – они вступили в свои права. Владимир, по всей видимости понимая, не мешал моим мыслям.
...Это случилось, когда я училась в университете. Парня, с которым я тогда встречалась, тянуло к богеме. Он постоянно посещал поэтические вечера, литературные встречи, вернисажи, клуб профессиональных художников. В этих кругах у него набралось немало знакомых, и, мне казалось, что с ними он себя чувствует, как рыба в воде. Я же с трудом понимала этих людей, поэтому не чувствовала себя в их обществе свободно.
В тот день знаменитый в наших краях художник пригласил «публику», как он сам выражался, на пленер. Довольно большой и разномастной компанией публика высадилась из автобуса на окраине города и стала углубляться в лес без дороги по кочкам, заросшим травой. У одной девушки, опрометчиво выбравшейся в поход в модельных туфлях, поломался каблук и проскакав несколько метров на одной ноге, она попросила, чтобы ей кто-нибудь оторвал и второй, чтобы уравновесить движение. Для добровольных помощников это оказалось не просто, «здоровый» каблук не поддавался, и они провозились битых полчаса. Потом движение возобновилось, но веселый настрой стал угасать, послышались голоса, что не мешало бы сделать привал, но художники были неумолимы – они стремились на определенную лужайку, на которой уже начинали писать свои бессмертные произведения, пытаясь запечатлеть закат в летнем лесу.
Меня раздражал бравурный тон моего спутника, который хотел внушить честной компании, что все прекрасно. Он балагурил, как умеют балагурить остроумы от журналистики, считающие, что только они владеют словом и способны донести его до слушателя.
Самыми спокойными среди подуставших попутчиков были курсанты. Они выделялись в нашей пестрой, горланящей на все лады толпе не только военной формой, но и каким-то поразившим меня состоянием уравновешенности. Причем шли они слегка в стороне и, казалось, были никем не замечены. Шли и в полголоса разговаривали.
Когда мы, наконец, добрались до искомой полянки, художники, развернув мольберты, как-то странно не спешили браться за дело. Они покуривали, изучая не столько открывшийся пейзаж, сколько зрителей, словно удивляясь, почему им никто не воздает почести.
Кто-то предложил перекусить, но идею не поддержали. Стали разбредаться по лесу, наиболее пугливые перекликались. И, так как никто фактически ни с кем не был знаком, а действие, ради которого собрались, не спешило свершаться, то на лицах появилась скука и желание вернуться в город, но перспектива ковылять по кочкам в одиночестве больше часа, никому не приглянулась.
Не помню, что происходило потом и происходило ли вообще, помню, что с моим знакомым мы поругались скорее из-за пустяка или нелепицы, и я пошла по лесу одна. Помню только облегчение, которое наступило, когда я вырвалась из этого состояния абсурда, пустых разговором и бесполезного ожидания свершения художественного чуда. Я хорошо ориентировалась в лесу, поэтому шла уверенно туда, откуда мы собственно и появились.
Я была так рассержена из-за бездумно потраченного выходного, не зная кого в этом винить в первую очередь: своего однокурсника или себя – что не сразу услышала свое имя: «Лариса! Вы не слишком опрометчивы?» Оглянувшись, увидела спешащих ко мне курсантов. Они были немного взволнованы и, не переводя дыхание, стали выговаривать мне, что ходить по лесу девушке одной по меньшей мере неприлично.
Постепенно успокоившись ближе к остановке, я стала посматривать на служивых парней с благодарностью, потому что в чащу лесную мы углубились довольно далеко, а день клонился к вечеру и сумерки сгустились довольно быстро.
Курсанты доехали со мной до центра города, потом один из них Павел сказал, что его ждут, и ушел, а Владимир ненавязчиво предложил проводить меня до дома. Я согласилась, мы прошли пешком несколько кварталов. Говорили о пустяках, Владимир оказался интересным собеседником, так что к концу нашей прогулки мы с ним стали почти друзьями. Недалеко от своего дома я начала придумывать правдоподобный повод, как отказать, если он начнет назначать свидание, но он довел меня до дома и попрощался.
Прошло несколько месяцев. Подруга пригласила меня в студию к тому самому художнику, который таскал нас в лес на пленер, я нехотя, но согласилась и опять встретила там Владимира. Он был в красивом штатском костюме, коричневом с белой полоской, бежевой рубашке и элегантном в тон галстуке. По виду он напоминал в лучшем случае работника посольства и только безукоризненная выправка, выдавал в нем военного человека даже в такой светской обстановке. Мы встретились, как старые знакомые. О происшествии в лесу никто не вспоминал. Окружающие оценивали работы живописца, не скупясь на похвалы. Но мы с Владимиром молчали. И опять разошлись, будто бы на полуслове, словно даже не прощаясь. Но я тогда смогла сформулировать ощущение, которое родилось еще в лесу, когда он, запыхавшись, ругал меня за то, что ушла одна, когда в автобусе он контролировал каждый мой вздох, каждое движение, готовый поддержать на опасном вираже – это ощущение спокойствия и защищенности.
Последняя встреча произошла, когда он принимал присягу. Местная молодежка поручила мне написать об этом газетный отчет. Но в тот день мы были заняты каждый своим делом, и у нас хватило времени только поздороваться.
Самое интересное началось потом.
В то время, а шел 1982 год, после того, как мы насмотрелись фильмов про йогов («Индийские йоги. Кто они?), про идолов с острова Пасхи («Воспоминания о будущем»), стали как бы невзначай возникать разные увлечения типа аутогенной тренировки. Все это было в новинку. Студенты журналисты, записались на курсы психологического тренинга и позвали с собой меня. Я с легкостью осваивала науку управлять своим телом и своими мыслями, удивляя руководителя, который однажды сказал, что я неправильно выбрала профессию. «Из вас бы получился прекрасный психолог, – сказал он мне и, подумав, добавил: – каких мало».
В принципе, эти знания лично мне были не особенно нужны, как говорится, для общей эрудиции. Но вот однажды, когда вечером перед сном, сидя в кресле, я начала применять полученные на курсах навыки, расслабилась, почувствовав приятную тяжесть в руках, и вдруг увидела перед глазами Владимира. Глаза мои были закрыты, но я явно видела его, идущего по ночному аэродрому, в лётном комбинезоне. Он шагал по ровной взлетной полосе и спокойно смотрел на меня своими внимательными глазами. И такое было в них участие, что у меня защемило сердце.
Нет, я не жалела в тот момент, что встреч наших было всего три, что встречи эти были как будто необязательные, что не было любви и даже дружбы, а он уехал, неизвестно куда и никогда не вернется, но волнение, охватившее незнакомым порывом, легким ветерком, осталось в памяти.
Такие видения стали повторяться. Мне уже не казалось это нормальным и обычным. Промучившись несколько месяцев, я отказалась от всякого рода увлечений, связанных с психологией, и все забылось. Не забылся образ парня, шагающего по взлетной полосе.
Уже по прошествии нескольких лет наткнулась на статью в учёном журнале, что в мире существуют четыре процента людей однолюбов, которые, встретив свою половинку однажды, не могут её забыть всю жизнь. Но я пыталась. Однако, когда несколько попыток полюбить кого-либо другого не увенчались успехом, я окончательно поняла, что стараться не стоит.
В какой-то момент я перестала делить окружающих на мужчин и женщин. Одинаково ровное отношение к людям одно время раздражало женщин и удивляло мужчин, привыкших к кокетству. Но потом эта манера, отстраненно-равнодушного дружеского и не более, общения помогала в работе, отсекая лишнее и сосредоточивая на главном. Мужчины меня уважали, принимая за свою и во многом помогая...
– Неохота уезжать, правда? – услышала я голос Владимира, с трудом возвращаясь в настоящее.
– Знаете, Лариса, – сказал он очень серьезно, – я много думал за время нашего отпуска, стоит ли затевать этот разговор, но сегодня решил, что будет не честно по отношению к моим чувствам вот так просто взять и уехать, не сказав ни слова.
Было видно, что ему нелегко справиться с волнение. Но он вновь заговорил:
– Много лет назад я встретил девушку. Это произошло случайно, на нелепой вылазке в лес с художниками, актерами и журналистами, где всё смешалось в одной бестолковой кутерьме. Мы с моим другом Павлом, курсанты лётного училища, попали туда от нечего делать в увольнение. Не важно, кто нас пригласил. Были там и студенты. Когда бестолковость достигла своего предела, и мы решили уйти, одна девушка вдруг поругалась со своим парнем, который не отходил от нее ни на шаг, и быстро пошла в сторону дороги. Одна. Её никто не остановил, даже тот парень. День клонился к вечеру, сгущались сумерки, мы с Павлом заволновались и поспешили за девушкой. Она же бодро шагала по лесу, не глядя по сторонам, так быстро, что мы ее едва догнали.
Она, конечно, злилась, но мы постарались ее расшевелить. Увольнение у нас было на двое суток. Павел ушел к любимой девушке, а я вызвался проводить Ларису домой, тем более, что она хоть и бодрилась, но казалась расстроенной и даже испуганной. Вроде бы улыбалась, даже смеялась над моими шутками, но глаза – огромные изумрудные глаза, были грустными и словно просили о помощи. Мне тогда очень захотелось ее защитить, неважно от чего и от кого!
Мы с Ларисой дошли до ее дома. Я посчитал не лучшим случай, чтобы напрашиваться в гости или назначать свидание, поэтому попрощался и ушел. Как же я потом себя ругал за это! Ругал много лет, терзаясь мыслью, что встретил девушку, СВОЮ девушку и упустил её, как последний дурак.
Потом мы встретились у того художника в мастерской, того самого, который вытащил всех на пленер. Опять у него собрались творческие люди, говорили только об искусстве. Кто-то хвалил художника, который оказался модернистом. Мы с Ларисой молчали, не желая обидеть хозяина, но я понял, что ей модерн тоже не по душе. Не помню, о чем мы говорили, но сложилось впечатление, что расстались будто на полуслове.
Последняя встреча случилась на присяге. По окончании училища мы принимали присягу на городской площади, собралось много народа, царило праздничное настроение. И вдруг появилась она, красивая, официальная – журналистка от молодёжной газеты. Она брала у всех интервью, сосредоточенно писала в блокноте. Мы даже не поговорили, только успели поздороваться. Больше я её не видел.
Но однажды во время ночного дежурства на аэродроме, идя по взлетной полосе, я вдруг увидел её лицо. Совсем рядом. Оно было прекрасно! Огромные глаза светились изумрудным светом, но они, как и при первой встрече, просили о помощи. И внезапно защемило внутри, словно в тот момент я терял что-то очень дорогое.
Это видение несколько раз повторялось. Я, конечно, никому об этом не говорил, меня бы просто отстранили от полетов. Хотел поехать в тот город, где учился и встретил девушку, но подумал, что она к тому времени уже вышла замуж. Побоялся оказаться лишним.
Но шли годы, а зеленые глаза не отпускали мою душу. Нет, я честно пытался кого-то полюбить, но из этого ничего не получилось. И вот недавно, на границе Египта с Израилем я вдруг увидел ее. Она ничуть не изменилась: все та же независимая осанка, тот же гордый поворот головы и те же испуганные глаза, которые словно говорили, что нужна, совершенно необходима именно моя защита!
Знаете, Лариса, я хотел сразу напомнить вам о наших прошлых встречах, но время шло, а вы ничем не выра...
– Боже милостивый! – воскликнула я. – Просто я боялась, что вы меня не узнали...
Из сборника Лариса Федосенко «Как говорил Козьма Прутков». Воронеж: Типография Воронежский ЦНТИ ; филиал ФГБУ «РЭА» Минэнерго России, 2018.
ISBN 978-5-4218-0363-8