Фрагмент из романа "Камни Иудеи"
Новелла "День Девятого Ава"
Иерусалим месяц ав 3831 года по еврейскому летоисчислению
(июль–август 70 год н.э.)
Военный совет закончился незадолго до ужина. Префект претория брёл к палатке, с трудом скрывая одолевающую усталость. В последние два года его часто мучила бессонница и при первой возможности Диоскорид применял ему массирование. На какое-то время оно помогало, но затем вновь возвращались изматывающие ночи. У обоих давно сложились добрые отношения, но даже ему он не мог поведать первопричину своей болезни. Тем не менее упрямый британец решил добиться успеха. Явившись следом за своим patiens, он слегка подогрел на ближайшем костре принесённую с собой мутно-белую жидкость. Затем перелил её из серебряной чаши в простую солдатскую из обожжённой глины и зашёл в палатку.
— Чем ты на этот раз решил опоить меня? — префект глянул на чашку и брезгливо поморщился.
— Это молоко ослицы, оно должно устранить источник твоей болезни. Прошу, пей маленькими глотками и вскоре усыпишься, подобно льву в храме Асклепия.
Знал бы ты подоплёку моей бессонницы, archiater! Тиберий Александр в раздумье преподнёс чашу к губам, отпил глоток. Напиток понравился:
— Благодарю тебя, Диоскорид, я выпью его, затем постараюсь уснуть. А ты иди ужинай и пораньше ложись, завтра непростой для всех день.
Через полуоткрытый полог в палатку с блюдом запечённых рябинников озабоченно заглянул длинноносый Назон.
— Поставь, свободен до завтра.
Тиберий Александр остановил взгляд на светлой полосе у порога, да так и просидел недвижимо, пока не стемнело. Военный совет расставил все точки и отмёл остатки иллюзии. А собственно, на что он надеялся, когда рассмотрению подлежал вопрос, ответ на который давно уже вызрел у каждого из присутствующих? Долгие годы мучившая его дилемма лопнула сегодня подобно нарыву, к вскрытию которого он же одним из первых и приложил руку. Ясное дело, дядя предполагал, чем в итоге обернётся мой отказ от иудейской веры…
Он не забыл тягостных увещеваний Филона Александрийского, что избрав путь служения римскому monarches, его племянник неминуемо скатится к преследованию соплеменников.
Знай благочестивый отец, чем в будущем выльется для евреев моя верность латинам, то вряд ли старик решился бы зачать меня. Выльется… Он с горечью усмехнулся. Да сам Архимед изумился бы, задумайся во что выльются его опыты с водой, наверняка поразился бы её схожестью с человеческим бытием. Что там текучесть ordinarius [обычный, ординарный] по сравнению с её способностью принимать форму любого сосуда. Это ли не чудо? При том не испытывать и тени сомнения в собственных metamorphosis [перевоплощение].
Ополовиненный кувшин розового египетского вина окончательно привёл префекта в опустошённое состояние. Неповторимый запах яблок, влажной шерсти и едва ощутимая горчинка в послевкусии, как нельзя лучше подходили к холодному мясу. Ему нравилось это вино, всякий раз вызывающее нестерпимую жажду и он по-военному спешил погасить разбушевавшееся в желудке пламя.
Край полога всколыхнулся, в просвете, высвеченном караульными огнями, проступил знакомый силуэт. Это удержало его руку, в очередной раз тянущуюся к кувшину.
— Он здесь, мой frater.
Доверительные отношения позволяли Rufus наедине называть префекта претория своим товарищем по службе.
— Пусть войдёт, а ты зажги светильник и останься самолично на страже.
Мерцание пламени освещало лица, четырехкратно отражаясь в напряжённых взглядах. За всё время войны это была их первая встреча наедине. Но сейчас ни тот ни другой не торопились начать нелёгкую беседу.
— Мне донесли, на днях ты женился во второй раз, — префект с натугой нарушил затянувшееся молчание, — По счастью, на войне каждый свободен в своих скромных желаниях. Кстати, что известно о твоей семье? Я знаю только, что твои родители до сих пор томятся в заключении у каннаим.
— К сожалению, ничего нового, мне даже неизвестно живы ли они, — Иосиф удручённо покачал головой.
Он силился понять для чего Тиберий Александр призвал к себе. В его палатку, находящуюся теперь в расположении X Бурного легиона, рыжий примпил заявился поздно вечером. Бросил в руки пропылённый сирийский плащ с капюшоном и попросил следовать за ним. Две низкорослые лошади ожидали их у самого входа. По мере приближения к преторию "Ассирийского стана" тяжёлая догадка вызревала в его голове.
Заметив выражение глаз собеседника, префект тяжело вздохнул, всё ещё не решаясь сказать прямо о причине его приглашения к себе, потому и оттягивал сколько мог:
— Ты был ещё отроком, когда меня назначили прокуратором Иудейской провинции и правление моё, как ты слышал, протекало спокойно. Не ставлю себе в заслугу, но никто другой, ни до ни после меня, не разбирался так хорошо в еврейских законах. А если откровенно, то я и не пытался вмешиваться в дела Санхедрина и первосвященников. Но то, что произошло при этом греке… Впрочем, к чему ворошить, если дальнейшая судьба уже предрешена… — он заставил себя остановиться и с поспешностью отпил глоток.
— Уж не при нашем ли участии, бен Александр Алабарх? Мы все приложили к этому руку. Потому нам ли не знать, что будущее творится совокупностью человеческих поступков?
Казалось бы, риторический вопрос, но он заставил префекта вздрогнуть. Несколько алых капель, незримых в полутьме, упало на край широкой пурпурной каймы его белоснежной туники. Лицо Тиберия Александра помрачнело ещё больше:
— Это случилось за год до назначения меня префектом Египта. При очередном посещении римской термы случай свёл меня с одним из прежних воспитателей Нерона. Так вот, этот трескучий философ, намекая на моё еврейское происхождение, задал вопрос на который, как мне кажется, никто из живущих вряд ли найдёт ответ. Сенеку крайне удивляло, что уж если его неуёмный подопечный хоть как-то уживается со всеми богами Рима, то почему евреи вечно умудряются затевать ссоры со своим единственным богом? Не говоря о дрязгах между собой.
Вялой рукой префект наполнил опорожненные чаши:
— Не стану лгать, меня задело за живое не столько едкость высказывания, как его театральные жалобы. Дождавшись, пока вокруг нас соберётся побольше оголённых тел, он принялся громко воздыхать и сетовать на слишком стремительное распространение еврейских обычаев и утверждать, будто "побежденные дали свои законы победителям".
У входа послышался тихий говор. Полог чуть шевельнулся:
— У цезаря затруднения, он просит прийти к нему, как только сможешь.
— Хорошо, Rufus, передай, закончу ужин и приду. Прости Иосиф, не хватило духу выложить сразу. В подробности не вдаюсь, Titus принял бесповоротное решение и большинство поддержало его. Он… намерен превратить в развалины Бет Элохим.
Сгустившийся полумрак нарушал их тяжёлое дыхание. Гость по-прежнему безмолвствовал.
— Да в порядке ли ты, бен Маттитьяху? — в растерзанных чувствах Тиберий Александр сдавил его локоть, — Пойми, доселе он всех заверял, как и тебя, в том числе, что Дом Господа не будет разрушен и послужит украшением римской провинции.
Резким движением кохен сбросил его руку:
— Как только я увидел твоего рыжеволосого вестника, дурное предчувствие охватило меня, — похоже, Иосиф испытывал стеснение в груди, голос его зазвучал неузнаваемо глухо, — Тебя подводит память, Тиберий Александр, ведь и ты оказался в числе тех, кто взял сторону цезаря, не так ли? Нет-нет, я и в мыслях не держу твоего осуждения, ибо сам совершил не меньшее отступничество. Но скажи, как сохранить ствол дерева, если истребится корень?! Как?! — Глаза Иосифа полнились непролитыми слезами, — Выходит, первопричина в нас самих?! Только потому, что евреи для всех вечные чужеземцы с мятежным и буйным сердцем, непонятным языком и чуждой религией?!
— Barbarus hie ego sam quia non intelligor illis…
Префект тяжело встал, окликнув примипила, терпеливо дожидался, пока гость набрасывает одежды:
— Ничего удивительного, — повторил вполголоса, — варвар всегда тот, кого не понимаешь… Хотя это ли не ещё одно из заблуждений? Разве мало прозревших, в душе остаются невеждами?
* * *