Дела рукотворные. Охота на слова

Александр Ерошкин
Родился  я в период острой атеистической борьбы,  рос с убеждением, что Бога нет. Дед мой был глубоко верующим человеком и демонстрировал себя праведником. Моя мать тоже была верующей, изредка ходила в церковь, иногда подолгу молилась перед иконами, а потом резко изменила своё отношение.

Когда в 1958 году мы  сделали капитальный ремонт в избе, печь переложили, новые косяки и оконные рамы вставили,  стены и потолок поштукатурили, полы укрепили, места для икон уже не было, божницу снесли, а некоторые иконы сожгли в очаге. Две наиболее древние иконы я покрыл безцветным лаком, и мы завернули их в белую простыню и убрали  в чулан. Одну икону взял брат, вторая была у меня, теперь у сына, Тихвинская Божья Матерь.

Что повлияло на мою мать и почему она перестала молиться?
Во время войны и несколько лет позднее она работала в артели инвалидов, охраняла от воров магазин на соседней улице. У неё было ружьё, были патроны, и она каждый вечер уходила к магазину, а утром возвращалась. Зимой в морозы она уходила в тулупе с огромным воротником. Бабуля из «Операции Ы» списана с моей матери. Но при Маленкове артели инвалидов освободили от вольнонаёмных, и моя мать лишилась работы, поскольку не была инвалидом. Нашла она работу в лесхозе, но работа сезонная: весной сажать лес, а в сухие летние дни следить за опалами и лесными пожарами. Для этого надо было подняться на колокольню самой высокой церкви в городе. Я был на рабочем месте своей мамы, видел, как она в пимах и телогрейке выходит к ограде, а чаще всего сидит в будке рядом с телефоном и что-нибудь вяжет. Внизу было жарко, я был босым, а у неё – холодно. Мы с братом хорошо поднялись на колокольню по винтовой лестнице, но я не смог подойти к металлической изгороди, чтобы взглянуть во все концы города и на окрестные леса, находящиеся под охраной моей матери. Коленки тряслись и под ложечкой сосало. Когда мы спустились с колокольни, внизу нас встретил батюшка, он сперва возмутился, зачем мы поднимались на колокольню, а когда узнал, что мы навестили нашу маму, он даже похвалил нас и сказал, что мы можем приходить и в другой раз. Дома вечером мы узнали, что батюшка сам поднимался на колокольню, сказал маме, что у неё хорошие, заботливые сыновья, посочувствовал, как тяжело её одной с малолетними детьми.

А потом были другие визиты батюшки, а однажды он хотел добиться своего силой, да силы не рассчитал. Он же не знал, что она не только носки вяжет, но и огород копает и садит, и траву косит, и сено заготавливает, и дрова рубит. Она предупредила, он не послушал, она его в лаз спустила, правда, там было всего три ступеньки… Стоя ниже её,  он сказал, что больше её на колокольню не пустит и чтобы дети здесь тоже не появлялись. Она в ответ сказала, что весь город узнает, чем священник, наставник занимается. Она ходила наблюдать опалы и в том году, и в следующем. Мы больше к ней на колокольню не поднимались. А она дома не раз говорила, что в церкви Бога нет, а бесовщины много.

В церковь она ходила, когда там отпевали кого-нибудь из знакомых. Я обычно, если был с нею, дожидался на улице, играл с местными мальчишками на развалинах реального училища, а однажды зимой зашёл погреться, и какая-то женщина завела меня в комнату, где крестят новорожденных, и подвела к печке, в которой с необычным, как мне показалось, шумом горел огонь. Потом я понял, почему от печи такой шум. Труба была не менее 20 метров, тяга соответствующая.

Я учился в десятом классе, когда вычитал об иконах в ковчегах, это когда из цельного дерева вырубалась плаха, а в ней делалось углубление, на котором потом писали лики. Я достал из чулана наши иконы, они были на плоских досках. Тогда я пошёл в церковь и выяснил, что там десятка два икон в ковчегах, значит, древних. С тех пор я время от времени заходил в церковь и в перестроечные годы стал замечать, как число старых икон стало убывать. В последний раз их было не больше трёх. Вот и всё моё общение с кыштымской церковью. А вообще я люблю заходить в церкви, церквушки, кирхи и костёлы, но не молиться, а полюбоваться архитектурой, иконами и фресками.

Но зато споров с дедом было много. Мне казалось, что само время безбожное. 4 октября 1957 года запущен первый спутник, за ним второй, третий, полетели собаки, а 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин перед стартом торжественно произнес: «Поехали!» Человек в космосе и никаких богов он не видел. А дед мне со спокойствием заявляет, что всё это рукотворные дела. Люди делают только то, что им Бог разрешает. У Бога дела нерукотворные.

Так мы с дедом и не смогли договориться.

А однажды в церкви я увидел свою тётку, старшую сестру моей матери. Я не знал, что она ходила в церковь регулярно. Как-то увидел, что она читала Льва Толстого,  и  сказал, что его отлучили от церкви и предали анафеме. На это она ответила, что церковные иерархи нередко бывают своекорыстными. Против них, а не против Бога выступал Лев Толстой, вот они и отомстили. Кстати, она тоже говорила о нерукотворных делах Бога и о рукотворных творениях человека и человечества.

В институте мы неожиданно для себя встретили курс научного атеизма с большим интересом. Через атеизм мы узнавали об особенностях различных религиозных течений, иногда складывалось ощущение, что все они об одном и том же только разными терминами. Нас успокаивали: они разные, просто некоторыми элементами конфессии непринуждённо обмениваются в процессе взаимодействия: на одной планете живём.

Все публикации на антирелигиозные и религиозные темы в нашей вечерней газете шли через наш отдел общественной и политической жизни. Мы держали нос по ветру и первыми в области заявили о возвращении мечети верующим, о строительстве других культовых зданий. Мы отслеживали, как одно из бытовых помещений в горбольнице подготовили под небольшую церковь, как шла роспись Свято-Троицкого храма
Епископ Челябинский и Златоустовский Георгий (в миру Александр Иванович Грязнов) как-то приехал в больничную церковь, меня тоже пригласили на эту встречу. Была интереснейшая беседа, поразившая меня тогда тем, что церкви только открывались и в них могли проникнуть оккультисты, сектанты, люди далёкие от христианства. Потом мы говорили с ним с глазу на глаз, особенно о разрушительном влиянии сект, а ешё он сказал, что можно быть глубоко верующим, но не креститься и в церковь не ходить. Это меня особо удивило. Кстати, при Георгии, то есть в период его нахождения на Челябинской кафедре число действующих приходов увеличилось в 4 раза — с 17 до 68, число храмов в Челябинске — с 1 до 7.

В 1995 году в  Челябинске открыли  духовное училище, ректором которого  стал отец Георгий, а при одном из университетов  открыли институт дистанционного обучения для инвалидов и осужденных, куда поступили люди, желающие наравне с социологией получить  и духовное образование.

Вскоре после той встречи по дороге на службу я сочинил стихотворение, но сразу не записал, а потом вспомнил только две строчки:

Есть Бог или нет, не ведаю, но знаю:
Нас кто-то за безверье наказал.

До 1961 года я жил по улице Герцена, это в Егозе. В нашей улице и на соседних было много староверов, их у нас не без насмешки называли кержаками и отмечали их скупость. Я присматривался к ним. Они не ходили к соседям ни за спичками, ни за солью. Один раз, помню, зимой соседка приходила к нам за горящими углями из печи. С прорубями были проблемы. Иногда рано утром мать ходила за водой и брала с собою топор. Но когда проруби стали обслуживать пенсионеры из кержацкой семьи, на озере стал порядок, проруби для набора воды и для полоскания белья были в образцовом порядке, а чтобы случайно в них никто не попал, вокруг из  молодых зелёных сосен делался плотный забор. Даже при сильном ветре внутри зелёного круга было тихо и, казалось, теплее. В кержацких семьях было больше мужиков. Они не пили, почти не курили, не гоняли жён по улицам. Слово старшего там закон. Мне приходилось не раз ездить за сеном. Если ехали кержаки, то привозили сено нормально. Они не требовали водки на покосе во время погрузки сена, они не гоняли меня туда-сюда по пустякам, наоборот, с ними  я знал своё место, стоял на возу, принимал сено сперва с кем-нибудь из мужиков, а потом и один. Нередко и к соседям ездил, тоже наверху стоял.

Был случай. Меня не было в городе, мать набрала соседей, чтобы привезти сено. На покосе они стали требовать водки, она не выдержала, налила им по рюмочке, они посадили её на воз  принимать сено, а сами по-одному к бутылке стали прикладываться, пока всё не выпили. Сметали, слегка затянули, а когда она стала слезать с воза, её не поддержали, она упала, сломала ключицу. Я приезжаю – сено у ворот, мужики пьянющие, мама с больной рукой. Сестра приехала с мужем, отвезли её в больницу. А сколько матов я в тот вечер услышал.

Мои соседи-ровесники упрекали меня, что я их не приглашал за сеном. А как я приглашу, если у них коров нет, косить они не умеют, с сеном никогда не работали.

Я работал уже в школе, но корову мы ещё держали, ведь летом у меня отпуск и я могу заготовить сено. Если бы мне кто-то раньше сказал, что смогу один накосить травы на две машины сена, я бы не поверил. Но я накашивал. Один. Грести и вывозить мне помогали, а косил я один, настраивая себя на то, что мне это интересно. Включал транзистор и шёл косить. А если не было транзистора, то вспоминал какую-нибудь мелодию и мурлыкал её для себя, или под ритмы известных стихов, которых я знал немало. Я и сейчас «включаю» иногда знакомые стихи. И должен заметить, что в такие моменты лучше думается, словно кто-то подбрасывает идеи, как поленья в топку печи, иногда аж гул стоит, как в церковной печке, записывать не успеваю. Не запишу сразу – впечатление остаётся, а сами идеи куда-то исчезают.

В церковь я не хожу, иконам не молюсь. Да и икон-то у меня нет. Висит у входа в зал вышитая Аидой Владимирская Божья Матерь с Младенцем. Красивая вышивка, тонкая работа. Я так не смогу. У Аиды было немало религиозных книг, были иконы небольшие, но когда ей, уже больной, предложили креститься по православному, католическому или баптистскому обряду, она категорически отказалась. В последние дни, когда она была под патронатом паллиативной медицины и не приходила в сознание, её лицо каждое утро несколько минут освещалось солнцем, а когда она умерла, солнца не было несколько дней. Ну, не просто же это совпадения. За нами глядят и нас поддерживают, если мы не делаем зла.

Был случай. Стою на вокзале на платформе метро. Поезд пришёл, но не мой, а у меня ноет нестерпимо в боку. Присесть и всё пройдёт. Вижу, женщина с рольштулем не может попасть в вагон. Не моя забота, мне самому невмоготу… И тут кто-то внутри мне подсказывает: «совесть включи». Я моментально понял, что делать. Поднял её коляску, протолкнул её в вагон. Двери закрылись, вагоны ушли. Чувствую, что боли-то у меня не стало. И весь вечер поясница ни разу не напомнила о себе.

Мне кажется, что я от епископа Георгия услышал, что Слово Божье  можно почувствовать и дома, и в поле, и в лесу, вовсе не обязательно для этого в храм идти, просто в храме оно ближе. Действительно, храмы рукотворные, они созданы как мощные энергетические установки, но об этом нас заставили забыть. Сегодня человечество поставлено в такие условия, что ему приходится платить абсолютно за всё, что дано человечеству Богом в  бесплатное пользование. Торгово-денежные отношения поставили человечество на грань выживания. Будет ещё хуже, ведь реклама учит тратить деньги, вкладывать их в банки и в криптовалюту и брать кредиты под рабовладельческие проценты. Работать сегодня никто никого не учит. А как же человечество выживать-то будет? Нас отучили даже от мысли, что труд – основа всего благосостояния на земле. Мы забыли, что грех – не работать, а новые поколения об этом даже не знают. Никто им не говорит: иди трудись ради Бога, зато советуют зарабатывать в интернете, то есть не трудиться, а паразитировать. Это же легче..Это же Вовкино тридевятое царство из мультфильма 1965 года в каждую квартиру с телевизором вошло, а с айфоном и айпадом – в карман каждого. И никто им не объясняет, что труд вовсе не наказание, а познание мира.
 
Самосовершенствование – это радость, это повышение мастерства именно через труд. Человек должен быть творцом, а не потребителем, как учат сегодня  те, кто зарабатывает на развращении человечества. Через творческий добросовестный труд идет познание Замысла Бога.

Более ста лет назад Валерий Брюсов сформулировал творческий подход к делу в стихотворении «Работа». Чаще всего это стихотворение известно  по отрывку. Когда  я учился в школе,  стихотворение не изучали, когда я работал в школе учителем русского языка, то  использовал для диктовки только последнюю строфу, а после желающим предлагал выучить наизусть.

Заметил, если что-то не обязываешь сделать, обязательно многие сделают. Добровольное начало – самый лучший повод, стимул для хорошей работы. Впрочем, стимул – это всё-таки изначально палка, стек, стрекало для погони животных, всё-таки какое-то насилие. А когда изнутри идёт желание хорошо и производительно что-либо делать, то это лучшее, что может быть. Сегодня мир изменился. Многое из того, о чём написал Валерий Брюсов, сегодня увидишь только в кино или на телеэкране. Но добросовестное отношение к делу, которым ты занимаешься, никто не отменял.

Работа

Единое счастье - работа,
В полях, за станком, за столом,-
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета,-
Часы за упорным трудом!

Иди неуклонно за плугом,
Рассчитывай взмахи косы,
Клонись к лошадиным подпругам,
Доколь не заблещут над лугом
Алмазы вечерней росы!

На фабрике, в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней,
Заполни, с лицом непреклонным,
Свой день, в череду миллионном
Рабочих, преемственных дней!

Иль - согнут над белой страницей,-
Что сердце диктует, пиши;
Пусть небо зажжется денницей,-
Всю ночь выводи вереницей -
Заветные мысли души!

Посеянный хлеб разойдется
По миру; с гудящих станков
Поток животворный польется;
Печатная мысль отзовется
Во глуби бессчетных умов.

Работай! Незримо, чудесно
Работа, как сев, прорастет.
Что станет с плодами - безвестно,
Но благостно, влагой небесной,
Труд всякий падет на народ.

Великая радость - работа,
В полях, за станком, за столом!
Работай до жаркого пота,
Работай без лишнего счета,
Все счастье земли - за трудом!