Заметки Уходящего 2016 г. - 2017 г

 
Я давно уже не ломаю ветку, чтобы сорвать яблоко. Если не дотянулся – значит, не моё, а молодым и глупым – ведь не понимал, что высота, на которой яблочко зависло и манит, это есть стимул –  расти, не в последнюю очередь, духовно.
Так уж случилось: прожил я немало, а всего два года, проведённые в Группе Советских войск в Германии «впихнули» в меня столько всего, как мне кажется, умного и полезного, что с тех пор минули 45 лет, да я так всего и не рассказал. Сам думаю: почему? Наверное, потому, что тело моё все это время жило и всяко получало даже удовольствие, а вот душа (если грубо) страдала…
Нет, я не был очарован германскими землями – скорее, остаюсь до сих пор впечатленным от увиденного.
К примеру, сама земля – сплошной песок. И вот на этом песке, представьте себе, растёт и колосится пшеница (?!). Но как такое может быть, задаюсь я как-то вопросом, подхожу к краю поля, всматриваюсь и вижу – сероватый слой в два сантиметра поверх песка; в этом слое, предположительно навоза и ещё чего-то, формируется «завязь», а от неё корень – вниз, стебель – вверх. …Тогда я впервые умозаключил, что украинские чернозёмы – это и благо, и наказание наше. Потому как память и воображение выдали тут же картины бескрайних, но как-попало вспаханных полей Донетчины, Винничины, Хмельниччины, где жил и бывал до службы – сравнил их с малюсенькими, но чуть ли не под метлу выметенными полями немцев, поляков (проезжал и видел из «теплушки»), – точно: наказание!
…Ещё бабушка Наталка мне говорила, что хочет умереть, работая на земле, потому что земля ждёт… Чего ждёт – не запомнил, а, может, она ничего на этот счёт и не говорила, как тут – сам все понял: ждёт должного отношения к себе и понимания: хлебушек-то из земли!
…Бог мою бабушку услышал – умерла на огороде, сажая картошку: выкопала ямку, ещё успела бросить в неё клубень да так, сидя на корточках, и отошла в вечность.
45 лет я не хожу по газонам и не мусорю, если даже нет рядом урны или мусорного бака – рассовав по карманам «лишнее», несу его домой. …Разве – глупо это!? Помню: дал себе слово, что найду всё же спичку или сигаретный окурок за территорией воинской части. … Не нашёл. За два года! Ни на обочине дорог, ни в лесу, ни, тем более, в городе, когда заступал в наряд патрульным ВАИ.
 И вообще, немецкий городишко, в котором дислоцировался танковый полк им. Сухэ-Батора «Революционная Монголия», не преставал удивлять меня до последнего дня срочной службы. Казалось, в нем всё было подчинено умиротворённому покою. Оттого я нигде и ни в чём не видел суеты. С утра немцы уезжали на работу, в основном, велосипедами и мотороллерами, так же тихо возвращались по домам, а после 16-00 городишко, будто засыпал – даже кошек нигде не было видно. На самом же деле немцы, семьями, отдыхали поле рабочего дня в «гаштетах» (небольшой ресторан по-нашему) и только здесь можно было услышать их голоса и музыку. После 22-00 город действительно засыпал. Кругом – ни души, ни единого звука.
 До икоты впечатлил …ювелирный магазин. Никакой охраны и сигнализации, на двери – с пятикопеечную монету хромированный замочек (1972 г., ГДР). Когда я высветли фонарём прилавок внутри магазина, долго после этого тряс в недоумении головой, так как золотые ювелирные украшения отсвечивали на расстоянии вытянутой руки, а стёклышко в окне – не больше 2 мм. толщиной…

…Окончание учебного подразделения совпало по времени с моим днём рождения. Уже девятнадцатилетним и в звании ефрейтора, наводчика орудия Т-62М, я решил организовать себе праздник – пойти в баню. От воинской обязанности меня на день освободили, заранее, оттого и мысль эта, о бане, посетила меня сразу же после подъёма. О, если бы я только знал тогда, чего мне будет стоить постоять под напором горячей воды столько, сколько душа пожелает?!
…Одна рота зашла помыться – стою, другая рота – стою, третья рота – хорош: пора заканчивать водные процедуры. И – на обед!
  Надел я на себя чистенькое бельишко, впрыгнул в штаны, гимнастёрку накинул поверх плеч, в портяночки, свежие, завернул одну ножку, другую, мац-мац под табуретом, а сапог нет. Я к дежурному – тот отвечает: «Жди! Какие останутся, значит – это твои». Логично, но обидно, горько и досадно. А главное – так весь день и просидел в бане. Пришёл в роту, точно приплыл в чёботах на два или три размера больше моего, ещё и на полы угодил (мыть, значит) за то, что шлялся не известно где. Старшина из Мариуполя (тогда г. Жданов) руками лишь развёл – нет лишних сапог; варежку, мол, не разевай!
  А буквально на следующий день – утренний кросс, полоса препятствий, и моя новая-старая «кирзуха» меня окончательно доконала. Более того, приказ по роте: ночью убываем в расположение «линейных» частей. И не верь после этого, что беда одна не приходит? Она, падла, в «учебке» за мной так и вовсе гонялась повсюду. Факт!
Началось все с парадной формы. Ну, такой я родился – одежда мне нравится по размеру, а не на вырост, потому я, по ночам, иголку-нитки в руки, и давай форму подгонять под себя. Подогнал свою первую – любо-дорого глянуть, – украли, подогнал вторую – украли, подогнал третью –  украли, четвёртый комплект оставил таким, каким меня «одарил» какой-то сучонок – никому и на хрен, оказалось, не нужен! С шинелью – тоже самое, только вторую шинель, на какую обменяли мою, я, опять же, оставил для себя в первозданном виде.
Без ботинок я, вообще, остался, так как, что не отглажу их утюжком да с парафинчиком, растаявшим ледком в немецком обувном креме, а от них, в сушилке, только запах и оставался. Я и после этого не остановился – не внял, баран, голосу разума, и, соответственно, поплатился: старшина, вроде, как заподозрил меня в чём-то и послал меня откровенно на ху… Ещё и высчитывал (не помню сколько) из моего курсантского жалования, потом, за украденные у меня (?!) две пары ботинок. Причём, выплачивал я должок месяца три или даже четыре.
Так вот, парадных ботинок нет, есть лишь ужасающего вида «кирзуха» (а мои-то сапожки были юфтевые, в гармошечку, хоть играй!), и что на ноги обуть – ума не приложу. Правда, подсуетились землячки – Миша Чегазов и Паша Пилипенко, – отдали мне свои портянки; намотал я по три портянки на каждую ногу, обулся в «кирзу» да так, по команде «Веред марш!», и по хромал до железнодорожного вокзала. Не то слово дошёл – рачки приполз, скорее.
В Магдебург нас увезла, утром, электричка. Мягкие удобные сидения, чистота уровня стерильности, кругом – что-то из хрома, меди, латуни. Не вагон, а крытая выставочная платформа комфортного проезда по немецкой железной дороге. 
 С полчаса солдатики-полугодки сидели, что истуканы – оценивали новую для каждого обстановку в роли пассажира, осматривались и присматривались. А когда «сопровождающий» капитан-танкист засеменил в другой вагон, в истуканов на раз-два вселились дух и плоть стяжателя: в два счета, оттого, в вагоне выкрутили и отвинтили всё то, из чего можно было, при усердии и умении, сделать даже орден!..

…Немецкие краевиды за окном электрички меня пленили постольку-поскольку, …поскольку мои ноги, действительно, были разбиты в кровь. Я злился от своей немощи и многое бы отдал за свои прежние, юфтевые, сапоги, но потом увлёкся все же пейзажами и забылся. Всё так и не так, как в Союзе.
Сколько смотрел и всматривался в то ли картонные, то ли из фанеры дома, так и не мог сообразить – ну, зачем их так много немцы натыкали в землю, точно огромных размеров разукрашенные овощи. С окнами, дверьми, балконами и мансардами даже, вроде, и бассейны рядом с домами обозначены, а вот чем саму воду в бассейнах сымитировали – убей, не разберу. Да и скорость электрички – так себе. Ориентиры в поле – зачем? Мишени «Жилой дом» – для кого и для чего, если ни солдат, ни чего-то похожего на военный гарнизон и близко не видно? Это ж сколько картона и фанеры нужно потратить, чтоб домики эти смастерить, думал я про себя, а краски сколько, чтоб вот так умело раскрасить? А дома, точно дворцы из прочитанных мной в детстве сказок, всё сменяли один другой и конца этому пёстрому архитектурно-парковому творчеству на открытой местности не было конца и края. А когда ко мне подсел капитан, я спросил у него:
«Что это за дома-ориентиры повсюду за окном? Да так смастерили и выставили – глаз не отведешь! Зачем?»
  Капитан, вроде, как и не понял сразу суть моего вопроса, как вдруг, настороженно и даже с подозрительностью подпер меня взглядом.
- Ты, это, о чем, солдат?..
 После этих его слов на глубоком-преглубоком вдохе мне показалось, что я, машинально оговорившись, спросил у него о чем-то глубоко личном. О жене, например – изменят ли ему с другим офицером? Ну, так он на меня посмотрел, так посмотрел!
- Вот это что, товарищ капитан! …Вон то …здание из фанеры, по-моему, или жилой дом из картона с флюгером в виде петуха – видите?
 Капитан глянул поверх моего плеча, задумался, глядя в пол; раздвинув по сторонам плечи, он выпрямился, хрустнул пару раз шейными позвонками, и показал мне два своих пальца: 
  - Сколько?! – спросил вкрадчиво, но весьма решительно.
 Я ответил, что два, потом он мне показал четыре пальца – я всё понял и поспешил его успокоить…
  А потом капитан хохотал прям-таки до слез. Уже я стал беспокоиться за него, да за пару минут все прояснилось.
 Электричка остановилась, капитан узнал у проводника, сколько стоим, и вывел меня из вагона. Мы прошли к ближайшему макету, или ориентиру, или бог знает для каких целей мишени – это были жилые дома. С деревянными окнами и дверьми, с крышами из черепицы и цинкового листа, с бассейнами, наполненными живой водой (с рыбками) и даже каскадами водопадов. Поначалу я даже отказывался в это поверить, но из ближайшей нарисованной, как мне казалось, двери дома вышел-не запылился седовласый и краснолицый немец – я сдался. Тогда я и представить себе не мог, что дома …со страниц моих детских сказочных грёз существуют в реальности.
Возвратившись в электричку, капитан спросил, откуда я родом? Я ответил – из Донбасса. «А-а-а!» – понимающе протянул он. И добавил с насмешкой в голосе, но по-доброму:
  - Значит, ты с террикона слез… Бывает!

…В Магдебург прибыли в обеденное время. Здесь нас должны были ждать армейские «покупатели», то есть, представители воинских частей ГСВГ – кому сколько нужно командиров, механиков и наводчиков, столько отсюда и увезут с собой. Наш «сопровождающий», капитан, ещё в электричке провёл со всеми инструктаж: танк на красной петлице у «покупателя» – значит, это представитель мотострелкового полка (пехоты), и у танкистов будут красные погоны до конца службы, а танк на чёрной бархатной петлице – представитель сугубо танкового полка. Кому-то из нас, допускаю, было всё равно, где служить – при пехоте или в танковом полку, да цвет погон в армии – это цвет престижа рода войск! Оттого, выйдя из электрички и построившись, мы не просто так глазели по сторонам, да «покупателей» нигде не было видно.
 …Электричка плюс три вагона, в каждом – солдат по пятьдесят, отсюда представьте себе картину: шеренга «по два» из 150 солдат СА в парадной форме на узкой платформе, а напротив – железнодорожный вокзал. Правильней, пожалуй, употребить здесь «вокзальчик», так как само здание было маленьким, но не безликим. И не безликой, благодаря парадной форме – прежде всего, замерла по команде «Вольно!» шеренга …маленьких и больших, красных и золотистых звёзд…
Кругом привычная чистота и ухоженность, ходят туда-сюда такие же педантичные «фройляйн» и «гансы», а у синей телефонной будки парнишка лет семнадцати и, спелая уже такая, девочка «сосутся» – тогда так говорили о целующихся. Да так смачно «сосутся» на глазах у всех, так друг к дружке прижимаются, что солдатня наша сначала онемела, а потом загудела трубой паровоза «Кукушка». То есть, и гул, и «ражачка, и свист одновременно. Прохожим немцам до них никакого дела – позже мы узнали, что интим на виду здесь в порядке вещей, – а в нашу сторону стали бросать недоуменные взгляды, в основном, «фройляйн». На узнаваемый гул и свист выбежал из вокзала капитан, скомандовал: «Прекратить!» и «Кругом!»…
  Стоим мы спиной к вокзалу – то слева от меня, то справа кто-то втихаря писает на рельсы и шпалы следующего пути, так как впереди никого и ничего, разговаривать нельзя – гоняем мысли. Целование молоденькой парочки никому из нас, разумеется, не представлялось аморальным поступком, да в Союзе подобная публичность принималась в качестве нормальности разве что в кинофильмах. А так, чтоб за ляжки и за попу… на виду у взрослых – нет, этого наши бы девчонки не позволили бы даже в дружеской компании. Без лишних глаз – это другое дело, хотя и при таких раскладах, бывало, одни лишь понты…
 Да, иная страна, размышлял я, иные нравы, и вспомнилась где-то такая же платформа и где-то такой же вокзальчик, но польский. Это, когда нас, призванных на военную службу и прошедших «карантин» в г. Смела Черкасской области, в числе которых был я и мои земляки из Горловки, везли в теплушках сюда – в ГДР. (Теплушка – железнодорожный товарный вагон с печкой-буржуйкой посредине и нарами в два ряда по периметру вагона).
…Вагон остановился прямо перед зданием вокзала. Лишней земли у поляков тоже нет, оттого от нас, гревшихся у печки, до входных дверей на перроне – метров 5-6. А ближе к краю, а это ещё ближе, сидел, по-пански раскинувшись на скамейке, мордатый и патлатый поляк; в стильном пальто: светло-серое в чёрную клетку. Этим и обратил на себя внимание. А ещё – явно поддатый. Завидев «русских», стал шарить у себя в карманах, выудил там пачку фотографий и устроил нам фотовыставку голых «мамзелей». И всё приговаривал с придыханием: «Ой, цаца! Ой, цаца!..». Я, недолго думая, собрал имеющиеся у ребят такие же «фотки», купленные у глухонемых на пересыльном пункте в Донецке, и, выпрыгнув, из вагона вручил их поляку… Правда, влезая обратно в вагон, получил от часового непредвиденное ускорение – сапогом в копчик, но это – так, для документальности сюжета. …Когда поляк сообразил, чем его одарили, он плутовато, да расплылся всё же в благодарной улыбке. Затем своих «мамзелей» засунул туда, откуда до этого выудил, и стал откровенно пялиться в подаренные ему «фотки». Посмотрит – на мгновение вскинет брови, но надолго прикроет глаза. Посмотрит очередную – и то же самое. Так, вроде, и задремал, не рассмотрев и половины. Как вдруг – его вырвало. Ещё и несколькими порциями блевотины. Пьяный - пьяный, а сообразил быстро: вскочил и бежать. Правда, немного пробежал – два полицейских (ох, и дядьки: за два метра ростом каждый!..) приволокли его за шиворот к той самой скамейке и своим клетчатым пальто поляк, вертясь на своей же блевотине от ударов полицейских дубинок и ботинок, вытер чуть ли не до блеска загаженное место. После этого дядьки-полицейские его поставили на ноги, убедились, что достаточно блестит…, ещё по разу врезали поляку по спиняке – отпустили.
Мы были в шоке! А все другие поляки и польки на платформе, как мне показалось, даже и не заметили этого.
…На перроне железнодорожного вокзала в Магдебурге первые армейские «покупатели» появились где-то через час и в течение следующего шеренга молодых танкистов СА стала наполовину короче. Потом – ещё короче, ещё, а когда нас осталось 20-25, в ситуацию утомительного ожидания вмешались чисто человеческие физиологические потребности.
Потребность в воде и до этого решалась содержимым личной фляги или из фляги рядом стоявших, а «сходить по-маленькому» не предполагало даже куда-то идти: двое прикрывали своими спинами третьего и, скажем так, имело место быть влажной уборке рельс и шпал. А за прошедший час – много, много, много раз! … «Захотелось сходить по большому?!» – вот с этим, оказалось, сложно. И куда – идти, и где – оставить это «большое»?!..
 Наш капитан таких задач ещё не решал. Уточнив точное количество – кого не на шутку прихватил живот, а отозвались трое (два механика-водителя и командир), он краем фуражки постучал себя по лбу – шмыгнул в двери вокзала. Вышел через пару минут, подозвал к себе этих троих и, пошарив у себя в карманах, достал несколько купюр немецких марок. Там же, на перроне, обменяв одну из купюр на пфенниги (мелочь), дал каждому по монете и завёл в помещение вокзала. Что было потом – как бы с его слов. (Тогда мы ещё ничего не знали о платных туалетах и, тем более, о туалетных кабинках. …Дыра в бетоне – это в лучшем случае, ведро хлорки, стоявшее в углу, вот это, по-нашему – общественный туалет. А что разъедало глаза больше – хлорка или аммиак, так это и вовсе не вопрос: …полегчало, пулей на улицу и только дурно пахнущие следы от тебя ещё метров десять-двадцать).
«В тылу» здания вокзал были установлены три туалетных кабинки. В них-то и влетели солдатики после того, как с подсказки капитана бросили в щёлочку на двери монетки, а двери, гулко щёлкнув, открылись. Капитан, после, отошёл в глубь дворика, выкурил одну сигарету, другую, только достал третью – что-то не так!
 …Постучал в каждую из кабинок. Солдатики отозвались, и пожаловались чуть ли не в один голос: двери кабинок изнутри почему-то не открываются?! Капитан – смык-дёрг на себя одну, другую, третью дверь, да …чертовщина какая-то?! В этот самый момент подошла, и уже не в первый раз, пожилая пара – дед и вовсе переминается с ноги на ногу так, что больно на него смотреть. Тогда капитан ещё по монетке – в щёлочки на дверях, а пфенниги выбрасывает назад. Ну, и капитана нашего «прорвало»: вспомнил бога…, душу…, и, конечно же, мать!.. С этим и ринулся, зверем покусанным, на поиски дежурного по вокзалу. Вскоре привёл тётку с румянами на всё лицо, она куда-то там чем-то длинным и металлическим «ширнула» с боку от дверей кабинок – они и отрылись.
Намаявшиеся солдатики-пацаны, понятно, из кабинок – пулей, опять же, а дежурная – в кабинки… Потом подозвала капитана, о чём-то «шпрехала» ему на ухо и всё это время многозначительно ударяла тем самым, длинным и металлическим, по хромированному рычажку сбоку унитаза. Когда же капитан, сурово поджав губы, кивнул головой – мол, понял (не дурак!), краснощёкая дежурная беспристрастно нажала на рычажок и смыла чьё-то «большое…». В этот момент что-то щёлкнуло в двери кабинки – и капитан, действительно, всё понял. (Солдатики не забыли промыть… после себя – они искали цепочку с белой фарфоровой ручкой, за которую они обычно, дёргали после того… Увы и ах, но такой цепочке, да ещё и с фарфоровой ручкой, в кабинке не было.)

Говоря о гражданах ГДР периода 1971-1973 годов, я многое обобщаю и даже дорисовываю в творческом плане. Практика познания «камрадов» была эпизодической и ограниченной по времени, оттого в основе моего повествования лежат исключительно личные наблюдения и впечатления. Но! Немцы – народ весьма интересный и своеобразный.
 К примеру, сын у отца просит закурить, старший протягивает младшему сигарету, а взамен получает от него деньги: стоимость одной сигареты. Как вам такое? Для нас, советских граждан, подобное, ну, просто не укладывалось в голове! Пошли дальше: парень ведёт свою девушку в «гаштет» (маленький ресторанчик), присаживаются за столик – он себе что-то заказывает, она – себе, но и оплачивают заказ каждый из своего кармана (?!). Если хочешь принять участие в свадебном застолье, обязан заранее согласовать со стороной, какую будешь представлять, своё церемониальное меню, предварительно его, естественно, оплатив(?!). Дальше больше, как говорится: девственницу замуж не берут – не принято, оттого она должна, если девственница, с кем-то до свадьбы переспать, а в брачное ложе лечь уже не девственницей. И не надо таращить глаза, и всяко ухмыляться-кривляться, если, предположим, миловидная барышня пукнула, серьёзно так, за столом, что называется, без страха и упрёка (или в кино, или ещё где-нибудь в публичном месте) – не принято сдерживать газы, так это вредно для здоровья. А знаете, что такое «День любви»? В такой день немка может отдаться любому мужчине, кого она пожелает, а немец – с кем пожелает «это» сделать, с тем и сделает (?!).  Но, опять же!
Доподлинно так всё на самом деле или совсем не так – не знаю. Я лишь слышал обо всём этом – не раз и не от одного! А вот что не подлежит сомнению, так это полковая, можно сказать, драма, невольным свидетелем которой я стал.
 Немцы здесь не причём, а вот капитан-связист, эдакий жеребчик Лель (в мифологии древних славян бог любовной страсти) наделал шороху в нашем полку. …Если он оставался в расположении части – а дома семейных офицеров начинались сразу же за КПП, – у многих офицеров, кому нужно было выезжать с личным составом на полигон, начиналась истерика; у кого-то – паника, а кого-то эта новость вгоняла в эмоциональный ступор. А причина такого их состояния – капитан, переспавший чуть ли не со всеми смазливыми офицерскими жёнами. Но только бы переспал – с места «преступления» он никогда не убегал, а не получалось разойтись по-хорошему, всегда бил первым! И мы, солдатня, знали – если у какого-нибудь офицерика синяк под глазом или разбита губа – значит, жена у него хорошенькая!
В полку поговаривали, что в капитана даже стреляли. Хотя от своего взводного я слышал другое, но близкое к тому: с кем-то капитан стрелялся, типа на дуэли. Чем всё закончилось – взводный не счёл нужным посвящать меня в это, однако от него я ещё узнал, что карьера капитана висела на волоске. Его предупредили в последний раз – исключат из партии и отправят в Союз. Офицерам и прапорщикам с красивыми жёнами и дочерями от этого, понятно, легче не стало, потому они постоянно держали ухо востро: если капитан возвращался с полигона в полк, немало офицеров под любым предлогом следовали за ним – тоже в полк.
 По жизни я человек не вредный и не подлый, но «заценив» однажды жену своего «ротного», сообразил, как я ему отдам должок за высокомерие, с каким он меня откровенно гнобил на полах (мыть под белый носовой платок) и в сортире (мыть под «несвежий» носовой платок) после отбоя. Причём, он ломал во мне непокорность донбассовца, чем я упрямо гордился, а он перед всей ротой обещал-таки непокорность эту сломать.  Оттого меня многие и называли не по имени-званию, а «Донбасс». И я своего дождался: как-то, увидев на полигоне капитана-связиста, поднялся на смотровую вышку к ротному, командовавшему стрельбой штатным снарядом, и стал жаловаться на связь: мол, во время стрельбы вас не слышал, похоже, что-то с рацией –  абсолютно «не фурычит», а капитан-связист только что со своими «шнурами» (связистами) укатил в полк. Ох, как ротный после этого «зацокал копытами» – и то ему в полку надо, и о том он забыл… Короче, умотал в полк…
А капитана-связиста подвела всеядность, если можно так выразиться, и экстрим.
…Когда начальнику караула позвонил часовой с артиллерийских складов и сообщил о необъяснимо странном шевелении в пшеничном поле, что желтело рядом – а ему это не показалось, так как был полдень, – я бодрствовал за столом в «дежурке». Разводящий сержант тут же поднял меня и ещё двоих караульных по тревоге, и мы двинули к артиллерийским складам.
Подойдя к пшеничному полю, увидели следы – то ли кто-то зашёл в пшеницу, то ли что-то большое заползло. «Калаши» передёрнули на всякий случай – пошли по следу. Прошли, тихонько и аккуратненько, метров десять – опа: офицерские сапоги, пошли дальше – портянки, ну, а в паре метров от портянок – сам капитан-жеребчик Лель… с голым задом и – на немке (как выяснилось позже).
 …Что было потом? А что было потом? …Мир, труд, май! Только капитана больше я не видел.

…Я уже говорил о том, что два года пребывания в Группе советских войск в Германии, 1971-1973 гг., по-настоящему меня впечатлили. Нет, не сразу эти, ещё по сути юношеские, впечатления «сработали», где на упреждение, а где расставили что-то и сразу на должные места. …Пройдут годы – и я пойму: мы не умеем работать так, как умеют это делать немцы, не умеем следить за собой, как умеют это они, не умеем беречь себя, дорожить собой, рационально распоряжаться тем, что имеем и, главное – мы с лёгкостью и без малейшего сожаления (а оправданий у нас масса) разрушаем нами же достигнутое и даже завоёванное, что стоило всем колоссальных материальных затрат и людских потерь. Оттого, совершив умопомрачающий исторический прыжок «из грязи в князи», советский народ (спустя два десятка лет после моей срочной службы) даже по-настоящему и не сообразит, чего достиг в цивилизационном плане развития и что так безвольно и так же безрассудно закопает, да ещё и притопчет, в небытие настоящего времени. О, если бы революционные кульбиты амбиций и целеустремлённости советских граждан исключали, в результате, умопомешательство в верхах и правило сытости в низах, всё было бы иначе. А так, симбиоз варвара и азиата без притока «эволюционной» крови прогрессивного гомо сапиенс был, скорее, обречён. Это – если кратко.
Немцы не варвары и, тем более, не азиаты. Они, живя в условиях той же самой, социалистической, формации, отнюдь не изменили ни своим устоявшимся традициям, ни мышлению. Именно мышление нас существенно с ними рознило. Их мышление предопределено серьёзным отношением к жизни в веках, а последнее, в свою очередь, проистекает из полноводной истории германских народов. Проще говоря, прошлое учило серьёзности на выживание. А первым, условно, учителем был «профессиональный» палач: страшная эпидемия чумы в истории человечества, разразившаяся в четырнадцатом столетии; эта ужасная болезнь, прозванная в те времена «Великим мором» или «Чёрной смертью», опустошала Европу…
Таким образом, легкомысленным этот народ перестал быть очень и очень давно. Хотя в Средние века присутствие на публичной казни было своего рода досугом для взрослого человека. В Европе казнь была развлечением, зрелищем. На казни сходились и съезжались, как на театральное представление, везли с собой жён и детей. Считалось хорошим тоном знать по именам палачей и с видом знатоков рассуждать, что и как они делают. В Германии даже существовало поверье (как долго – не скажу), что верёвка повешенного приносит в дом счастье. (Мой отец, вспоминая своё военное детство рассказывал: фашисты зашли к ним в село с рассветом, а уже к вечеру на входе и выходе из села повесили двух воров, о чём и говорили таблички на гуди. И покуда немцы были в селе, ни хаты, ни сараи никто больше не запирал (?!).
  Парадокс, казалось бы, нелепица, но пра-пра-пра… советских граждан не были, естественно, ангелами, тем не менее, милосердия и гуманизма в них осталось, как мне кажется, гораздо больше положенного, чтобы по-настоящему упорядочить и сплотить общество. Не успели, отсюда дефицит времени и культуры естественным образом запустил механизм подавления и насилия. То есть, наше жуткое и страшное наследие – это некая физическая и материальная, скажем так, проекция средневековья, эволюционный момент которого нас, что называется, догнал и настиг. Лапы эволюционного палача какие-то страны бывшего Союза уже сейчас, вроде, отпустили или, на худой конец, лишь придушили, напугав и вразумив в одночасье, а какие-то народы –  только в начале средневековьей, в том числе, и имперской экзекуции…
Так вот, ещё солдатом СА я понял, что по тому, как человек отдыхает, можно определить три уровня-характеристики: уровень его благосостояния, самоорганизации и коммуникабельности, и меру ответственности за своё физическое и эмоциональное, что немаловажно, состояние. Понятно – банальности, да в 19 лет, разве, об этом думают? А я вот, периодически выстаивая на вышке свои два часа на посту, созерцал то, что и приведёт меня в результате к такому умозаключению.
  …По пятницам, после рабочего дня, из города выезжали, один за другим, автомобили «камрадов». …Нахлобученные лодками и байдарками, спортивным инвентарём и рыболовецкими снастями, прочим – полезным и, наверное, нужным – скарбом, с трейлерами и кемпингами-самостроями. Велосипедисты, мотоциклисты – то же механическим ходом, без замечаний и окриков клаксонов, сирен, звоночков. И так – до вечерних сумерек. С утра снова – организованный и дисциплинированный выезд из города, а в полдень город, будто вымер. Ни прохожего, ни кошки или собаки. Вот бы нашим бандюгам такой городишко… на тарелочке с голубой каёмочкой! – думалось мне тогда. И ничего другого, ну, просто-таки в голову не приходило, хотя я и напрягал мозги, стараясь убить таким образом время.
В воскресенье после обеда «камрады» показались на горизонте – по-прежнему, организовано и дисциплинировано въехали в город до полуночи. И так – каждую неделю.
 На первый взгляд может показаться, что тема организованного массового отдыха немцев звучит вне контекста большей части Заметки, а история моего дембельского приземления в киевском аэропорту «Жуляны» не имеет никакого отношения к такому их досугу. Но это ложное представление: человек, а в большей степени гражданин – тот же кубик-рубик. Он «собирается», его можно и «не докрутить», и «перекрутить» …
…Из Дрездена мы летели на Киев на борту Ту-134. На дембелей, за редким исключением, любо дорого было глянуть: шинельки расчёсаны и начёсаны, шапочки квадратиком, погончики бархатные-золочёные, мундиры в орденах и медальках – самопал, конечно, да каждая такая – произведение искусства!..
Стюардессы, прохаживались между рядами, просили вести себя тише, а сами, густо краснея, ведь всё прекрасно понимали: эти повзрослевшие пареньки без стыда и совести их раздевают (визуально и мысленно, понятное дело) и что только с ними сейчас не делают!.. Может, я и на придумывал себе это, да их багровые щёчки и всепрощающие взгляды, подсказывали мне, что именно такие наши шалости их забавляли и даже им нравились.
Подлетая к Киеву, напряжение нарастало, от прежней весёлости не осталось и следа. Двумя часами ранее взлетала под облака долгожданная радость, а приземлялась в сырое и дождливое утро украинской столицы тревога предстоящих встреч. Тут я и объявил: «Выйду из самолёта и поцелую – в засос! – первую женщину, какая встретится на моём пути. Не важно, старше она меня или младше, замужем или нет, главное – родная: советская!»
Интрига – а то как! …Встречай, Родина, скучал ведь – как же я тебя люблю! Даже пилоты меня пропустили впереди себя.
  Спускаюсь по трапу, трап ходуном ходит от перегруза желающих зреть миг очумелой радости – и вот она, родная советская женщина: прёт, как танк, навстречу гвардейцу-танкисту, в чёрной цигейковой шубе, скрюченная, сгорбленная под тяжестью двух здоровенных сумок, в сбившемся и перекрученным на голове шерстяном платке в клетку, да так прёт тётка, так прёт голуба, что видны даже края её розовых панталон…
…А тётку я так и не поцеловал – не добежала до трапа метра два-три. В последний момент сообразила, что не туда забежала и, не останавливаясь, свернула в сторону, выговаривая на ходу какой-то «Зинке курве» своё недовольство.

…Когда-то я очень часто это озвучивал, и не шутки ради, а сейчас лишь повторюсь: за два года армейской службы я помыл полов в казармах, в столовых, в сушилках и в прочих местах, куда ступала нога солдата СА, так много что, вряд ли, за один раз прошёл бы эту дистанцию (только по одной совокупной длине); картошки перечистил столько, сколько не съем до самой смерти, а посуды перемыл – мама дорогая! Может быть, оттого я ещё и сейчас гораздо чаще сплю днём, картофель употребляю крайне редко, что же до мытья посуды – мою буквально на автомате, и так как её, обычно, немного, получаю от этого огромное-преогромное удовольствие.
В чём я был хорош как солдат, так это в стрельбе из танка и в физической подготовке. А вот с дисциплиной у меня – проблема по жизни. Говорить я охоч, да говорить в армии принято тогда, когда тебе о чём-то спрашивают командиры, и отвечать обязательно нужно односложно: «Так точно!», «Есть!», Слушаюсь!»… Поэтому, свои первые наряды вне очереди я получил ещё в учебном подразделении с прекрасным названием «Долина роз» именно «за разговорчики!». Потом, как-то, мне не захотелось со всеми идти смотреть кино – идёшь тогда что-то чистишь или моешь. Ещё как-то, «сообразив на троих» с земляками (горловчанами Пашой Пилипенко и Мишей Чегазовым), вкусил немецкой, сладкой и приторной, водки, и приперся в казарму спать, не дождавшись «отбоя»; разумеется, мне этого не позволил сделать «замкомвзвода», младший сержант Погориляк (ещё тот хохол кривоногий!), после чего, забрав своё одеяло, я уснул на свежем воздухе …в объёмном макете танка, где меня нашли лишь под утро…
 А уж сколько раз вступал в дискуссию з «замполитом» по идеологическим вопросам, и всегда – одно и то же в финале: сначала мыл, а потом начищал до блеска котячьих яиц, как и велено было, смердящим гуталином сапоги всей роте… Короче, учился и работал – как в вечерней школе без отрыва от производства или в институте на заочном отделении.
Прибыв в линейный танковый полк в звании ефрейтора и наводчика орудия 3-го класса, меня зачислили в экипаж Т-62М младшего сержанта из Алтая, он же – заместитель командира взвода. Спали мы поэкипажно, на четырёх койках в два яруса. Моя постель – над командиром, заряжающего – над механиком-водителем.
Однажды я проснулся от не громкого, но противного скрипа и пошатывания кровати. Затем ещё пару раз от этого просыпался, а когда меня разбудило то же самое в светлую ночь – Луна буквально пялилась в окно, –  перегнулся, так чуток, через кровать, завис, и увидел, что мой командир-алтаец энергично мастурбирует… то ли на Луну, то ли на воображаемые эротические картинки. Мне бы, дураку, промолчать или хотя бы потерпеть и дать алтайцу ещё немного времени, чтоб он смог завершить акт самоудовлетворения похоти, – нет же, говорю ему сверху, точно Бог с небес: «Товарищ младший сержант, вы бы заканчивали дрочить по ночам. Спать мешаете!» …С тех пор, я редко спал в своей постели. Три месяца к ряду, покуда мой командир не дембельнулся, постелью мне служил толстый картон, какой я складывал по утрам, как раскладушку, а вечером, после «отбоя», переносил туда, куда он меня посылал на какие-либо хозяйственные работы. В основном – в «сортир».
 На втором году службы меня перевели в экипаж командира взвода, а это значило – работать за того самого «парня», только в звании старшего лейтенанта. И на армейских дивизионных учениях мой экипаж это добряче на себе прочувствовал.
  Нашему полку была поставлена задача: занять рубеж вдоль линии соснового леса и окопаться. А, что значит «танк в окопе», – это означало: сначала выкопать под него «окоп» глубиной под два метра, в ширину – четыре, в длину – семь, затем – загнать туда сорокотонную махину, а далее, набросать вокруг бруствер, чтоб видна была лишь башня с пушкой, и обложить все это сосняком.
  Когда мы трое налегли на лопаты, «старикам» стало скучно, и они послали за мной. Я мог развеселить, а этим и убить их беззаботное время до обеда. Частенько до этого так и было: где-нибудь в тени они коротали времечко под музыку радиоприёмника «Альпинист», играли в карты или в нарды, потом им это надоедало и, позвав меня, они внимали, блаженно посапывая, эротическим рассказам, какие не заканчивались в моей голове, потому как писались буквально на ходу. Особенно популярной была новелла о том, как я занимался любовью с двумя близняшками – на одну ложился, а другая укрывала меня собой, точно волшебной простыней неги. А когда, вдруг, пришёл их отец, они спрятали меня в шифоньер, откуда я вывалился под утро, точно потравленная моль… Конечно, ничего подобного и близко со мной не случалось, да кто ж в таком признается, когда «такое» уже «брякнул»? Главное – они верили, а уж, как им самим хотелось взлезть хоть на одну из близняшек и в порыве плотской страсти порвать её, как бобик грелку – это нужно было видеть! И понимать – я понимал!
 …«Старики» сидели под одной из раскидистых елей и уплетали собранную для них ежевику – рты были синими, но голодными на байки. Я рассказал им с десяток анекдотов, вместе «поржали», и я вернулся к своим. Заряжающий Ракип Алиев (татарин) и механик-водитель Сеня Торгонский (белорус) никаких претензий предъявить мне не могли, так как я был «годок», а они ещё «салаги», да по объёму выполненных к тому времени работ было видно, что наш экипаж явно задержался на старте. Оттого я сразу же налёг на лопату. Подъев у «стариков», не пошёл даже на обед – продолжал копать, а когда, ближе к ужину, меня снова позвали «слушатели», попросил посыльного передать им, что мне некогда точить лясы. В свою очередь посыльный, вернувшись от «стариков», передал мне слово в слово: «Сказали, что копать теперь будешь, не разгибаясь, а спать – вместе с лопатой!»
Угрозу «стариков» я принял к сведению и в качестве руководства к действию, оттого копал с экипажем танковый «окоп», действительно, не разгибаясь. Хоть и копали в три лопаты, да в итоге белорус Сеня Торгонский закатил нашу боевую единицу в «окоп» одним из первых…

Солдатская жизнь подчинена, в основном, уставным и неуставным взаимоотношениям. Уставные взаимоотношения – не мёд, конечно, так как держат в напряжении – всё по команде, а всё после, опять же, по команде, но неуставные – это, что полынь-травою по лицу! Абсолютно не нужная опция, к тому же, подчас горькая-прегорькая и, бывает, с кровоподтёками…
Фигурантами неуставных взаимоотношений выступают две стороны: старослужащие и «салаги», к каким относятся и «годки» (военнослужащие, отслужившие один год); инициаторы и фавориты – старослужащие, а за сто дней до приказа об их увольнении, старослужащие становятся «дедами».
  Суть неуставных взаимоотношений сводится к подчинению «салаг» во всём, что определяет круг обязанностей военнослужащего. Проще говоря, «старики» участвуют во всём, или точнее сказать – почти во всех армейских делах, службы и быта, но лишь в качестве надзирающих, контролирующих и карающих, а что до последнего – был бы только для этого повод. За сто дней до приказа «деды» вообще «забивают болт» на службу – готовятся к дембелю, а их место надзирающих за дисциплиной-порядком и функция наказывающих за непослушание и беспорядок, мало-помалу, переходит к сержантам из числа «годков».
Вроде, из поля зрения выпадают офицеры, на коих возложены обязанности управления подразделением, но это не так: офицеры, прапорщики и старшины осуществляют общее руководство и в частности, а «старики» – это их инструментарий в пространстве и времени. Да и среди командного состава кто-то – «салага», кто-то – «годок», а кто-то – «старик». Таким образом уставные взаимоотношения и неуставные являли и составляли общий баланс равно применяемых сил к выполнению поставленных перед подразделением задач.
 Жестокость со стороны старослужащих солдат не являлась редкостью, но зверств я даже не припомню. В неуставных отношениях – больше изощрённой, как правило, дури и причуд идиотизма, да и то и другое, и третье-десятое – это устоявшаяся в методах практика радикального воздействия на молодых солдат, кто был не сговорчив и не уступчив в том, какое место в воинской иерархии и какую роль ему отводились. На моей памяти никто никому носки и портянки не стирал, если только сам не напрашивался – а были и такие, никто никого с ложечки не кормил, но старикам подшивали воротнички, стирали форму, работали вместо них и, конечно же, признание ранга «старик» должно быть видимым и публичным, а почитание осязаемым.
  Именно в признании и в почтении – как кто это делал и демонстрировал, во многом раскрывалась сущность натур и характеров молодых солдат. В том числе и тех, кто побуждал их к таким действиям и демонстрациям. Большинство «салаг» и «годков» особо нигде и ни в чём не высовывались, то есть, изначально принимали своё место вторичности, оставшиеся – подхалимы и дерзкие, – по-своему уживались со «стариками». Самыми разобщёнными и слабохарактерными показали себя украинцы и русские. Среди солдат этих двух национальностей я встретил, потому и отметил-запомнил для себя, немало подхалимов, мелочных и мстительных стервецов.
Азиаты – татары, казахи, туркмены, узбеки, – ребята, как правило, с непоказным чувством собственного достоинства, они без труда переходили на русский язык общения, но между собой, обязательно, группировались и общались на родном языке. Я знал их коварными, тяжёлыми и налитыми кровью черными глазами, припиравшими без рук и слов к стене или ещё к чему-нибудь, но сдержанными в эмоциях, никогда – «не сачками» и не подлыми.
Азербайджанцы и армяне – их натуры сложнее, однако, как одни, так и другие проявляли себя исключительно в контексте, скажу так, национальных и родовых традиций. Это больше позёры и деловые люди. Я, и не только я один, называли их армейской мафией, так как все «хлебные» места не обходились без представителей их полковой диаспоры.
 Особняком служили и жили грузины, осетины и абхазы. Жили я сказал потому, что они, действительно, и служили, и в какой-то мере даже проживали не совсем солдатскую жизнь. Не у одного из них я видел кинжал с ручкой из кости (понятно, что они не носили их на месте солдатского штык-ножа), только, случись чего посерьёзнее драки, такие быстрее выхватили бы из голенища кинжал, чем рванули бы в «оружейку» за пистолетом или «калашом». Эти смуглые и скуластые темпераментные ребята были крепко сплочены, в меру и не в меру гордыми, а иные офицеры (даже!) так и вовсе получали от них «звиздюлей», в честном бою, за казармой 2-го танкового батальона. Там же они частенько собирались и танцевали под барабан... Могло ли быть такое в СА? Отвечаю: сам видел и слышал. Они так же, как все, бегали по утрам кроссы, стреляли из танков и водили «Уралы», заступали в караул и т.п., да от всех других солдат их отличали взрывная натура и открытое (может, и на показ) самоуважение. Для них дорожить свободой более, чем жизнью – громко сказано, конечно, по тем, невоенным, временам, да гордость и надёжность в дружбе пульсировала в их крови все 24 часа в сутки. При них произносить «Мать твою е…!» было весьма опрометчиво. Хотя себе они позволяли такое сказать, только звучало иначе…
Пережить время «салаг» им было труднее, чем другим: переждать что-то и перетерпеть кого-то вступали в противоречие с их понятием чести и достоинства мужчины. «Старики» и им, замечу, не давали спуску, да устроить какой-либо казарменный кошмар для кого-то одного или, тем более, нескольким сразу – о, хотел бы я посмотреть, как бы это у них получилось?! Их если и «напрягали» как-то и чем-то, то не унижали и не оскорбляли при этом. Да они и не позволили бы такое с собой сделать.
  С отправкой «дедов» в Союз в полку начинался период смены «власти».  Первым делом «старики» проводили в ротах устрашающе-разъяснительные акции для «годков». «Салаги» и так знали своё место, а вот с «годками» «старики» до этого и сами чистили картошку до рассвета или сдавали дежурному по батальону «ночное вождение» на полах, то есть, драили их с момента «отбоя» и до «подъёма», поэтому нужно было разорвать дистанцию равности.
 Чтобы достичь желаемого «старики» в первые же дни «смены власти» собрались в каптёрке – на складе ротного имущества (а я веду речь о своей танковой роте), куда по одному стали приглашать «годков» …
  …Меня «старики» оставили на «десерт», хотя, полагаю, набить мне морду им хотелось, как можно раньше. Но они поступили хитро: заранее дали мне какое-то задание, чтобы я им не спутал, как говорится, карты, а когда я вернулся в казарму воспитательная беседа с элементами рукоприкладства уже была проведена. Приди я немного раньше, можно было коллективно и постоять за престиж «годков», но к тому времени «старики» ждали уже меня самого – пару раз даже за мной посылали. Моральный дух «годков» был успешно сломлен и, подозреваю, всем хотелось, чтобы всё это побыстрее закончилось именно на мне, так как моя, пусть не всегда и не во всем самостоятельность и непокорность, откровенно бесили «ротного», за что перепадало всему личному составу, а «старикам» было за что с меня спросить…
Есть люди, коих по тому, как они проявляются в жизненной материи, я называю «спящими атомами». Они не прячутся от других, но их и не видно, и не слышно. Таким был, к примеру, мой земляк – Паша Пилипенко. Казалось бы, где-где, а в воинском подразделении не затеряешься – постоянные построения, переклички, да Паша умудрился однажды проспать в каптёрке трое суток, и никто его не кинулся. Правда, на полигонных учебных стрельбах я и Миша Чегазов, по договорённости, сбили цели нашего землячка: Миша сбил «Танк», я же поразил «Пулемёт» и «Движущийся БТР» (вроде, это Паша стрелял из танка на среднем направлении, хотя от полигона он находился в 50 км.).
  Таким же, «спящим атомом» был «старик» из Чувашии. Служил он механиком-водителем, и мазут и солярка его прямо-таки любили… И вот это серое мазутное пятно начинает изображать из себя бог весть что?! Как-то, подходит ко мне и своим шипящим голосом приказывает, а точнее сказать, что-то там в повелительном наклонении гундосит мне на ухо… Я лишь вспомнил о том, как это пресмыкающееся «стучало» на всех до того, как стать «стриком», и в очередной раз не сдержался: стали мы лаяться, а потом и кулаки пошли в ход. Первым попал я – разбил ему нижнюю губу, чуваш тоже попал – носком сапога мне в пах, и это меня в миг остудило. А чуваш, воспользовавшись этим, побежал к своим жаловаться. Поэтому-то, «старики» и желали набить мне морду, если не первому, то обязательно, когда в ротной каптёрке проводили устрашающую акцию для «годков».
…Увидев, что иных из моего призыва уже усмирили…, я, не теряя времени, направился во 2-ой батальон, где надеялся застать грузинскую диаспору. Рота, в которой служили грузины и их лидер – Аркадий Сабаури, по прозвищу «Како», с утра заступила в наряд «по кухне» – там, в посудомойке, мы с ним и встретились. (Судьба нас свела ещё в «учебке», со временем мы стали приятелями, а в линейном танковом полку держали некую формальную дистанцию «сам по себе». Хоть и в одном полку служили, да в разных батальонах – когда удавалось видеться вне строя, приветствовали друг друга, а перебросившись несколькими словами, расходились по своим делам).
Так вот, я объяснил низкорослому, но «квадратному» усачу (усы чернющие, толстые, загнутые вниз на широких скулах) сложившуюся ситуацию, на это Како только ещё выше закатил рукава гимнастёрки – пошли.
Спустившись в подвал, где находилась наша ротная каптёрка, он остался с «годками», подпирающими стены, сказав мне перед этим, чтобы я появился на глаза «стариков, но в каптёрку не заходил. Я так и сделал – навстречу мне вышел младший сержант Ковалёв из Саратова, а из каптёрки пахнуло сладким и приторным запахом немецкого «шнапса». За Ковалёвым, занимавшимся на гражданке боксом – ему-то и доверено было «начистить мне хавальник», –  посунулись на коридор и другие «старики». Один поперёд другого, пьяненькие и, как им казалось, ухватившие Бога за бороду, стали засыпать меня претензиями, типа – «Почему так долго?!», «Совсем, щенок, страх потерял!» и что-то ещё в этом роде. Поодаль «годки» вжимались в стены, я же, делая короткие шаги назад, спросил: «Что надо?». Вальяжный Ковалёв пояснил: за то, что я не уважаю «стариков» (и напомнил мне о дивизионных учениях…), а паршивая овца портит всё стадо, за то, что ударил Борю-чуваша, а подобная дерзость – это явный перебор, он, Ковалёв, меня накажет…
   Вот тут-то на аванс-сцене и появился Како – Аркадий Сабаури. Отделившись от «годков», он подошёл к нам лисьим шагом, в брезентовом фартуке до носков сапог, с открытыми до предплечья ручищами – ну, мясник со скотобойни, не иначе, – и со спины подтолкнул Ковалёва плечом. Старики насторожено загомонили, а младший сержант-боксёр явно такого не ожидал.
- За кого-за кого ты хочешь наказать моего друга? – прогремел его голос у самого уха моего «воспитателя». – А-а-а! …Меня накажи, слышишь, а-а-а?! Я – за него… Мамой клянусь, э-э-э…
 Ковалёв обескураженный таким поворотом дел, попятившись к стене, лишь таращился на Како, а тот, похоже, только начал свою речь, подкрепляя её жестами, повторить которые сможет, разве что, Человек гор…
 - Валера …«Донбасс» – хороший человек, да-а-а… Слышишь: мы его уважали! А знаешь за что, а-а-а? … Он в «учебке» помогал нам не сломаться и брал на себя вину за то, что и не делал. Э-э-э, слабым и больным, но хорошим пацанам, так всегда помогал… …Ах, какие письма писал нашим женщинам от нашего имени! Мамой клянусь, ночами не спал – мы, слышишь, спали!.. (Такого не было, что по ночам писал, а в «свободное время» заводил всех неумех писать сердечные письма в «красный уголок», они рассаживались за столами, а я им диктовал… Вписывали потом имена своих любимых – и на почту!)
Како ещё что-то говорил – уже и не вспомню, хорошо помню финал: удерживая Ковалёва за плечи и вытерев им метра два стены, он, наконец, оттолкнулся от него и предупредил:
 - …Мамой клянусь – зарежу за Валеру! (Впервые мне понравилось звучание моего имени)
Старики даже не «рыпнулись» со своих мест – напор грузина сокрушил всех присутствующих.
   Каким я сам был «стариком – об э том, может, как-нибудь напишу. Да и о Германии (ГДР) можно говорить - не переговорить.
 Да, чуть было не забыл: Аркадий Сабаури (Како) родом из города Орджоникидзе. …Привет, Грузия и спасибо тебе за Како!

…Уже из 70-ых советские люди пытались разглядеть, где там коммунизм? Чаще об этом говорилось с иронией и приглушенным сарказмом, тем не менее, актуальной эта тема была и среди солдат СА. Лично я всё больше и больше убеждался в том, что граждане ГДР гораздо ближе к коммунизму, чем мы сами. Конечно, это были лишь юношеские воззрения и умозаключения, относительно серьёзных вещей, да параллельная с полковой бытовухой умиротворённость города буквально подталкивала меня к такому выводу. Да, сейчас «социализм», «коммунизм» даже не читаются так, как эти же слова звучали 45 лет тому назад из уст многим и во многом недовольных советских граждан, но служил я, напомню, на территории дружеской социалистической страны, оттого не мог не сравнивать, где лучше и что лучше?..
Довелось мне однажды часа два ждать своего «ротного» – у него были какие-то дела в городе. Сижу-жду – напротив одноэтажная школа. Территория школы обнесена деревянным заборчиком, точнее сказать, обозначена заборчиком высотой до полуметра. Как тут – звонок со двора, и я застыл в ожидании, естественно, с криком и гамом открывающихся входных школьных дверей. А они эти двери …ну такие – сервантные что ли, короче, на вид декоративные больше. Хана дверям, подумалось, а сам тот факт, что эти «сервантные» двери не первый день стоят на своём месте целёхонькие, мне и в голову тогда не пришёл. Когда гляжу – двери тихонечко так, аккуратно-аккуратно, открываются, одна за другой выходят на улицу, сначала, девочки, потом – мальчики. Гольфочки, юбочки, пиджачки…, мальчишки берут из прозрачных контейнеров, что по бокам школы, спортивный инвентарь, девчонки – своё: кто скакалки, кто сразу прыг-скок в «классики» на асфальте, и так минут 15-20. Но! Ни крика, ни гама, ни даже тебе толкотни по какому-либо поводу. …Прозвенел звонок на урок – всё, чем и с чем игрались, школьники сложили туда, откуда это взяли, затем, первыми в школу вошли, опять же, девочки и лишь после них – мальчики. Я так думаю – первый и второй классы. Такая «переменка» мне показалась нудной и не естественной (ещё бы!), о чём я и сказал «ротному». Тому мои наблюдения были абсолютно «по барабану». Сочно сплюнув на брусчатку, он, вправо и влево продув ноздри, скомандовал: «Шагом марш в расположение части!», и зашагал в противоположном направлении. Но то, чему я стал свидетелем спустя какое-то время, включило, что называется, мозги.
Забегая вперёд скажу, что умозаключения, сделанные мной в тот день, в буквально смысле и гораздо чаще расшибались в последующей жизни о действительность советского «буття». Только ещё и сейчас я считаю не случайностью, а символическим моментом определения немца Карла Маркса «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» и немца Иммануила Канта, утверждавшего, что наше сознание не пассивно, а активно…
Наверное, все же есть нечто третье, возможно, четвёртое и даже десятое, исключающее или дополняющее как «бытие - сознание», так и «сознание - бытие». И именно это «третье-десятое», не провозглашённое, предположим, в качестве догмата и позволяет немцам удерживать позиции лидерства в построении земного рая. Этим я хочу сказать, что земной рай – это не утопия, но вернёмся в некогда ГДР, в 1972 год.
  …Оставшись один, я направился в часть, ротозея и радуясь моменту. Возле жилого трёхэтажного дома, сбоку от подстриженного газона, собрались немцы с бидончиками и другими ёмкостями. Остановился, закурил – интересно: другая страна, другие люди, другие порядки… Чего ждут, выстроившись один за другим?! Когда, из-за угла, подкатывает к собравшимся ухоженный маленький тракторок на резиновом ходу.  Водитель, в оранжевом комбинезоне и с коричневой кожаной сумкой через плечо, выгрузил из кузовка на подмосток, у того же газона, два алюминиевых бидона, открыл их, на край одного подвесил черпак, подставил к бидонам глубокую миску – уехал. Немцы сразу же стали подходить, по одному, к подмостку, из бидона зачерпывали себе в ёмкость молока столько, сколько было нужно, клали в миску деньги, марки и пфенниги, отходили, уступая место следующему. И так – 25 раз! Последний из очереди прикрыл крышку второго бидона, перед этим подвесив черпак во внутрь емкости, позаботился и о том, чтобы «марки» не разлетелись от ветра – тоже ушёл.
Рядом, в метре, куда-то спешили и не спешили, явно прогуливаясь, немцы, взрослые и дети, но никто даже не глядел в сторону подмостка. Я же таращился в оба изумлённых глаза, и мне казалось, что всё это – сон яви. Подобное не укладывалось просто в голове. «Так это ж коммунизм!» – бормотал я про себя, и на большее меня, честно, не хватало.  …Подошли ещё три немца (все подростки), но и они – зачерпнули…, оплатили…, ушли, а последняя девчушка с ромашкой-заколкой в светлых волосах при этом не забыла тоже прикрыть бидон крышкой.
  И все же я не верил даже в очевидное. Во мне что-то спорилось, хотя мне, комсомольцу, гвардейцу и отличнику боевой подготовки честность и порядочность, пусть и отдельно взятых немцев, не казались недостатком. Скорее, зверства фашистов во вторую мировую блокировали во мне способность – вот так сразу, – осознать и признать увиденное в качестве нормальности «камрадов».
Я думал-тужил даже, да подкатил тот же тракторок – водитель ссыпал деньги в свою кожаную сумку и погрузил бидоны…

…Свой трудовой путь я начал на глубине 860 м. – рабочем «горизонте» одной из угольных шахт. Поэтому до призыва в СА, прочувствовав на себе тяжесть и опасность профессии «шахтёр», а призвавшись и не умолкая об этом ни на минуту, за мной и закрепилось прозвище «Донбасс».
 Публицистика «Судьбой в повелительном наклонении!» начинается с абзаца: «Когда я служил в армии в Группе Советских войск в Германии, а было это ещё в 70-ых годах прошлого столетия, один немец мне как-то сказал: «Вы русские (тогда всех советских людей так называли на бытовом уровне общения) живете для того, чтобы работать, а мы, немцы, работаем для того, чтобы жить!». Ещё он сказал, что мы диверсанты на собственной земле, а если что-либо и умеем делать хорошо, так это пить водку (то есть, напиваться – авт.). На это я банально съехидничал: но мы вас во вторую-то мировую побили!? …«А сколько своих положили?!» – услышал в ответ».
 …Этот диалог, действительно, имел место.  И немец, указавший мне на существенную разницу мотиваций «Жить, чтобы работать» и «Работать, чтобы жить», возможно, даже ещё жив. Дай-то Бог! Тогда же нас, танковый взвод, а это одиннадцать танкистов и взводный офицер, «Уралом» привезли на участок асфальтированной дороги в черте города, где ближе к одному из краёв зияла колдобина, чтобы мы оказали посильную помощь «камрадам» в ремонте. Сначала никто из нас даже не понял, зачем нас сюда привезли, а когда показали место предполагаемого ремонта – ну мы, смеялись, так смеялись!
После «ржачки», заполучив каждый, метлу – подмели метров на пятьдесят от колдобины …на все четыре стороны. И так – три раза, ибо мой будущий собеседник и оппонент оказался человеком, терпеливым в проявлении нами должного старания и усердия, и настойчивым по отношению к чёткому выполнению поставленной перед нами задачи. А так как все три раза никому из нас, включая взводного офицера, и в голову не пришло, чтоб мести за ветром, выдерживая линию – уж, как с нас, красивых, немцы-то «ржали», потом! Вот этот момент и стал отправной точкой нашей с немцем дискуссии о мотивации труда…
 Когда пыль улеглась, а мы поостыли от неловкости положения, рабочие-дорожники – их было трое – расширили колдобину, выбрали из неё все лишнее и, бросив нам на ходу «Аlles!» (то есть, «Всё!»), указали на солнце. Мы сообразили: пусть колдобина просыхает.
 Возвращаясь в полк, мы удивлялись этим «камрадам»: «сачки», да и только!.. Ведь на всё про всё – полчаса и колдобины нет!? …Три лопаты битума, притоптал хорошенько – как и не было её! Да и откуда нам было знать, что к этим «сачкам» нас будет привозить «Урал» три дня к ряду?
На второй день к колдобине подогнали компрессор и продували её так, что создалось впечатление, будто желали выдуть из-под земли черта. А уж смолу разогревали – не иначе уху варили: помешивали – то один, то второй, то третий…, что-то подсыпали – то один, то второй, то третий…, только и того, что на язык никто не попробовал и не пригубил! Потом – смолой края, затем смолой – изнутри, снова – края, снова – изнутри. Сели – подождали. Пошли, у колдобины о чём-то «пошпрехали» – вернулись, сели на прежние места. На лицах – никаких тебе эмоций, в движениях – спокойствие и неторопливость. Ни тебе перекуров, ни тебе потрендеть-побалаболить, или работай, а нет работы, сиди – жди. Капец, словом.
 На третий день, с утра, подвезли битум – ну не три, а пять лопат забросали в колдобину! Подъехал каток – проехал, ещё подбросили с лопату битума – проехал туда-сюда, ещё с лопату…, ещё..., и – туда-сюда аж до полдника. После полдника – туда-сюда до обеда. После обеда – туда-сюда до 15-30. До 16-00 уборка рабочего места (нас, конечно, это не касалось) – одиннадцать гвардейцев-танкистов топтались на дороге и не могли определить то самое место, где три дня назад зияла колдобина.
 
 …Помню (а дело было в конце лета), сразу после завтрака погрузили нашу роту в два военных «Урала» и повезли на какое-то немецкое предприятие. Вроде, на патронный завод – кто-то подслушал. Там, на заводе, по принципу «Готовь сани летом!..» решили: раскопать теплотрассу и заменить старые трубы. Не знаю, то ли мэрия попросила «полкача» подсобить в этом, то ли «полкач» сам напросился, да нам, солдатам, не избалованным разнообразием пищи, представилась возможность не упустить редкий шанс, проезжая частным сектором. А шанс такой: водители «Уралов» должны были у развесистой яблони или груши остановиться под предлогом «что-то там забарахлило!», ну, а все остальное – это как получится!..
Едем, не вдруг (по указанной причине) – стоп: ветка яблони рядом, но до розовых яблочек не дотянуться из кузова, мгновенное решение – ломать ветку и – быстренько затянуть её в кузов. …Ветка ломается не по-товарищески громко, как тут – и хозяин у борта «Урала». «Ай-ай-ай! Цап-царап niht!» –  машет «камрад» головой и огорчённо разводит руками. Из кабины спешно выпрыгивает ротный, ему неловко и стыдно, однако это не мешает безапелляционно спросить: «Кто?!», затем: «К машине!» и, естественно, объявить по два наряда вне очереди моему заряжающему и механику. А мне – «…Три! За разговорчики!».
Тем временем немец, удовлетворённый морально, скорее, от булатной стали в голосе «ротного» и явно угрюмо-виноватым – «Есть!..», взятым нами под козырёк, всполошился: шмыгнул к себе за забор и, снова представ перед нами, подал в кузов пластмассовый таз полный яблок. Но, почему-то, никто этим яблокам не был рад. Эту безрадостность можно объяснить, да что бы я ни сказал на сей счёт – это следствие причины, и только! Чему нет, то есть, оправдания. А что не подлежит оправданию, …правильно: коллективная глупость!
Самое время указать на одну деталь: лично мне не приходилось видеть, чтобы автомобиль, управляемый немцем или немкой, останавливался перед закатившимся на дорогу яблоком. Но я и не видел, чтобы кто-то проходил мимо лежащих на тротуаре яблок или груш – собрал, кто бы то ни был, и под забор хозяину… И не случайно, поэтому, у многих домов рядом с калиткой или в том месте, куда обычно падают плоды, стояли ведро или другая какая-то емкость. Вот так.
 …На патронный завод мы, вроде, приехали. Построились, да глаза отказывались верить: фруктовый сад перед нами, только дорожками бетонными исполосована трава. А вдоль дорожек, по обе стороны – цветы. Разные цветы. И такой запах – не предать, какой приятный! «Ротный» и взводные офицеры в полном недоумении таращатся в сторону сада вместе с нами. Где завод?! Нам-то без разницы – солдат хоть спит, хоть заблудился, а служба все равно идёт; офицеры стремглав направились к одному из «Уралов», ротный командует: «Давай связь!». …Короче, не заблудились мы и не опоздали – патронный завод был под нами, то бишь, под землёй. А сад, действительно, очаровал тем, как был ухожен и, к тому же, прятал в себе одноэтажные административные здания, беседки и разные, причём, спортивные площадки. (Без спорта в ГДР - по крайней мере, так было –  что в Союзе без пивных ларьков).
 Вскоре к нам подошёл «мастер» и провёл к теплотрассе. Долго и нудно, что-то говорил по-немецки (похоже, объяснял – что да как), потом указывал на что-то, топоча ногами по одной стороне теплотрассы, и, наконец, замолк. Но, уходя, спросил, по-английски «Окей!?».
…Окей-окей! Мог бы и не напрягаться – бери да бросай! Велика наука?!
Нас было 26 бойцов без офицеров (почему запомнил точное число «26» – об этом рассказу позже), основной шанцевый инструмент – лопаты – мы привезли с собой. Да и что танкист без лопаты? Что бык без этих самых... Произнести, да, легко – танк в окопе, а вот возьми и закопай (пусть и в песок) сорокатонного «коника» под башню!..
  Растянулись мы по теплотрассе, по привычке налегли на лопаты, и через час уже шкрябали по плитам перекрытия. А дальше – самое интересное: решив показать немцам, как нужно вкалывать, а не размазывать работу, точно сопли по щекам, стали выбрасывать из траншеи и плиты перекрытия, и кирпичи, предварительно разбив-расковыряв колодезную кладку, и все, что там, вообще, было. …Ух, добрались до труб – послали за «мастером». Глянь, мол, немчура, оцени: стахановцы, едрёна мать, у тебя в гостях! «Мастер» пришёл и тут же сел на пятую точку – плиты перекрытия (через одну, это в лучшем случае) побились, ударяясь одна о другую при падении, с кирпичом то же самое, но что его больше всего взбесило, так это насыпи с обеих сторон теплотрассы. Стал он опять казачком гарцевать на одной из сторон – поняли мы, что неправы: вручную-то и на себе «камрады» ничего не носят, а это значит – наконец, «допетрили» мы, – что одна свободная сторона нужна была для подъезда техники.
«О, майн гот!» – завопил «мастер» и побежал к офицерам…

Заводская столовая буквально утопала в цветах летнего сада, и вся из стекла, точно хрустальная! Мы не сразу вошли – пока руки помыли, причесались, как кому удалось, привели форму в порядок. Но голод, как известно, не тётка – зашли. Столы на четыре персоны покрыты белыми скатертями. Два десятка немцев обедают. Одеты не по-рабочему, но женщины – в халатах с пёстрыми воротничками, мужчины – в разноцветных комбинезонах с широкими резинками через плечи; в такой «робе», подумалось, запросто на танцы можно идти. Бросилось в глаза, что кушают, а не едят (не «хавают», значит): ножами…, вилками…, …губами и – запить глоточком… Это, как нам сплюнуть себе или кому-то под ноги!
Навстречу вышел повар, в здоровенном белом колпаке, так как, видимо, заметил наше смущение и робость; поздоровался, указал жестом – подходите к раздаточной и выбирайте. Выбирать было из чего, и сразу же замечу, что немцы кушают пять раз в день, вместе с тем, объем их пяти приёмов пищи близок, и то с натяжкой, к нашему солдатском обеду. А что уже говорить об обеде на гражданке?!
 «Убил» салат: помидор, разрезанный на четыре части, и на тарелке диаметром с футбольный мяч?! «Добил» хлеб: так тонко нарезанный, что блины показались толще. Оттого ходили за хлебом гораздо дольше, чем ели.
Немцы нас, понятно, рассматривали, да и нам «камрады» были не безынтересны. Улыбались в ответ, если нам улыбались, а я – «Донбасс», как ни как! – даже подсел, на минуточку, к молоденькой немке, Эльзе. Больше о ней сказать ничего не могу – учил бы в школе немецкий язык не так, как учил, не пришлось бы и прикидываться тогда дурачком…
 Поели, да из-за столов встали голодными. А в память о визуальном, так сказать, первом знакомстве с танкистами СА продемонстрировали немецким товарищам, что и мы бываем рациональны: на разносе пищу к столу поднесли, на разносе всё съели-выпили, и на разносе посуду отнесли прямёхонько в «мойку». Оценили немецкие товарищи или не оценили такое наше «рацио» – не скажу, а вот позабавили мы их – сто процентов!
…По прибытию в полк первым делом «раскрутили» старшину …на лук, сало и хлеб!
 На следующий день нам пришлось пережить одну предвиденную ситуацию, вторую – непредвиденную.
До обеда, на участке теплотрассы, выковыривали из насыпанной земли плиты-перекрытия, кирпич и складывали их в рядочки и «стопочки». Все, что
поколотили вчера, носили, разумеется, на себе очень далеко – честно! Нам бы раньше выводы сделать – у камрадов не забалуешь, будь ты стахановцем или кем-то ещё, – так как не раз до поездки на патронный завод, цепляя подкрылками танков, при развороте или повороте, столб, ограду или что-то другое у дороги, мы же это все и восстанавливали. Не ремонтировали, не подмазывали и не постукивали-рихтовали, а восстанавливали. Зацепили, например, фонарный столб – ну, чуточку совсем, –  тут же, откуда не возьмись, электрик на «лапах»; провода отключил-отбросил и –  приступайте, дорогие товарищи, советские танкисты: столб выкопать, новый поставить, и не забыть погрузить старый на платформу! …Восстановили. И зацепили снова – как тут, снова, откуда не возьмись, на взмыленные очи предстаёт новый-старый электрик в «лапах»…
 И так – всегда и во всем! Погнул ограду – поставь новую, и такую же! Сбил урну – купи и установи новую! И такую же! Словом, выводы мы не сделали, оттого ещё и землю с одной стороны теплотрассы пришлось перебрасывать на другую. Скажи после этого, что дураков работа не любит! Только, кто ж сам себя дураком обзывать станет – поэтому, «мастер» сам виноват: объяснил бы по-русски! А то …скачет, как козел, и поди-разберись, что он этим хочет нам сказать?!..
  Но это были лишь цветочки. «Вишенка» нас ждала у столовой, в обед – повар в своём чудном колпаке, с лицом скисшего овощного рагу. В этот раз мы были ему интересны лишь по одной причине: после вчерашнего обеда в столовой недосчитались 26 мельхиоровых ложек. Скажу больше: и ножи были мельхиоровые, и вилки, и «солонки», короче, спёрли мы эти 26 ложек. Хотели, конечно, взять на память ещё и ножи, да что даже такой, мельхиоровый и с узорчатой ручкой, столовый нож против солдатского штык-ножа? Другое дело – дембельская мельхиоровая ложка! («Моя» мельхиоровая дембельская ложка прослужила мне лет 40, не меньше, а вот почему я её кому-то отдал – уже и не вспомню).
…Обедали мы в этот, не фартовый, день после всех, часа через полтора-два. Именно столько времени понадобилось одному из взводных офицеров, чтобы привезти из полковой столовой 26 алюминиевых ложек, мисок и синих виниловых кружек. Столики для нас предварительно сдвинули в ряд на входе у стены, без белоснежных скатертей. Повар лично подвёз тележку с блюдами, подходил к каждому и – только что, не швырял – в алюминиевую миску рыбу или кусок говядины.
Понимали ли мы, что натворили – понимали, да, подумаешь, ложки украли!? Сказали бы спасибо, что только ложки!..

…Я часто думаю, почему мы, желая казаться хуже, чем есть на самом деле, вредничаем – а баба Яга против (!), всяко мстим из-за, всего-то, замечания в свой адрес, какое, по сути, указывает на недопустимость того или иного нашего намерения. Простой ответ – невоспитанность: низкий уровень культуры, плохие манеры, не умение себя вести… Но понимаем ли мы, отдаём ли себе отчёт в том, что вредничать с армадой синонимов – от более-менее безобидного «шалить» до явно подлого, а то и хуже деяния – имеет своё «родовое гнездо», каким является наша наследственная и историческая память. А мстительность (не месть, нет!) как черта характера – далеко не «птенчик»!
Я давно не наивный, оттого понимаю украинский национальный реваншизм… У него есть корни, есть ствол и ветви, где и свито в веках «родовое гнездо» нашей национальной памяти. Только подчас принять какую-либо новую для себя инициативу подобного плана – не могу потому, что вред любой политики - это ставка на капризность и ограниченность реваншизма, хотя не нужно проигрывать – вот и все! Вместе с тем, идея реваншизма периодически возводится в ранг праведного мщения, становясь на практике политически и идеологически мотивированным гражданским актом отплаты за поражение. Как правило – вождя, партии, какого-нибудь Петренка-Гарбузенка!.. Отсюда и синонимический ряд намерений от …пошалить с «враждебной» символикой до …искалечить или даже убить – в результате праведного мщения. А это и есть тот самый случай, когда благими намерениями вымощена дорога в ад. Но я не столько о мщении, осуществлённом из побуждения покарать за реальную или мнимую несправедливость, причинённую ранее, сколько о первопричине того, что выносится как бы за скобки невоспитанности, ибо подразумевается, как само собой, вроде, разумеющееся. Я имею в виду агрессию невоспитанного субъекта, коим может выступать как отдельно взятый человек/гражданин, так и общественная или политическая организация, и даже государство. Для Украины реваншизм – революционный путь к торжеству идеалов прошлого. В то же время как прошлое, так и настоящее не имеет примеров устойчивого результата, то есть, перемен, кои не доказывали бы ошибочность такого пути. А не понимая, в чём, собственно, ошибка, таковая не принимается в качестве проигрыша, и вот тут как раз невоспитанность проявляет себя.
  Я расскажу одну историю из моей армейской жизни. На первый взгляд, кому-то она лишь покажется забавно-смешной, да ничего подобного: случившееся как раз демонстрирует наследование нами, в частности, исторической памяти, а в незрелой голове такая память – инструмент разрушения. И нередко – разрушения местью.
 …На втором году службы у меня открылась язва желудка – так я попал в госпиталь. Находился он на совместной с немцами территории – Группы Советских войск в Германии, и занимал площадь некогда замка, с изумительно искусными и сохранившимися постройками, скорее, рыцарского средневековья. По крайней мере, рыцарский шлем с забралом и плащ с крестом были татуированы на моё тело с родового герба на одной из его башен.
  Когда для меня закончился постельный режим, я, прогуливаясь маем, узрел за деревянным забором госпиталя водоём. Размер – с футбольное поле, не более. Найти доску-дверь в заборе не составило труда, ещё мгновение – и рыбак с детства попал, что называется, в сказку-мечту! …Дыхание перехватило от того, что увидел: карпы по два-три килограмма плавниками буквально шматовали поверхность воды.
Уже раненько утром с самодельной удочкой я втиснулся в «дверь» забора, а там – госпитальная рыбацкая артель! Шепчут: поймаешь и беги, мол, …охранник «застукает» – нагонит, ещё и пожалуется начальнику госпиталя. Слова армейской братвы я принял к сведению, но пока туда-сюда, покуда то да сё – вот он и немец: не заставил себя ждать. «Нелза ловит, –  говорит, – убегать все!..».
Нас, в артели, было пятеро, и мы чуть ли не в один голос: «А это почему?.. Да пошёл ты на!.. Забыл, кто вас (таких-то – таких-то) от фашистской чумы спас?!..». Короче, понял я сразу: так дело не пойдёт. А к вечеру придумал: если поплавок сделать из чего-то фосфорного, тогда ночью он будет светиться на воде… Гансик спит – мы ловим!
Через два дня из кабинета «начфина» один из членов артели «потянул» фосфорного орла. Распилили мы крылья на поплавки, а после полуночи я поймал своего первого золотистого карпа, так сказать, с немецкой пропиской! Только выудить без подхвата трёхкилограммового красавца – это можно, но избежать шума от эмоций и суеты, той же яростной борьбы рыбины и в воде, и, тем более, на берегу – вряд ли. Оттого, пожалуй, на третью ночь мы - за забор, а там - охранник с немецкой овчаркой! Но только бы – овчарка, немцы нас элементарно передумали: перенесли свой наблюдательный пост (и когда только успели!) с противоположной стороны пруда к тому месту, откуда только и можно было попасть на берег со стороны госпиталя.
  …Артель, конечно, негодовала и слов, понятно, никто не подбирал – ни для охранников пруда, ни для ГДР и ФРГ в целом. Ведь внуки и правнуки победителей второй мировой войны, да ещё и на земле поверженных – ну, куда такое годится?! Ко всему прочему, поражение ведь не означает – сдаться на милость какому-то там сторожу муниципального водоёма (мы-то и проговорить это словечко не могли: муниципалитет, – не то, чтобы знать его значение), именно поэтому коллективный мозг артели лихорадочно работал, минимально, в двух направлениях: наследственной и исторической памяти. В каждом вредность закипала до состояния отомстить, согласно национальным традициям, и в каждом такое намерение отомстить утверждалось праведным деянием через контекст недавнего исторического прошлого. А уж как оно «выкрикивало» из этого же контекста нашими фантазиями, – точь-в-точь, как сочный здоровенный карп выпрыгивал из глубин пруда: решительно вызывающе! Наконец, месть обрела свой карательный предмет-вещество: ведро хлорки из солдатского туалета. О, это была ещё та эврика от мотострелка из Одессы, так как через госпиталь протекал ручей, впадавший в пруд!
  Как только стемнело и солдатам медроты скомандовали «Отбой!», мотострелок …высыпал в ручей ведро хлорки. (И он, одесский «Кулибин», знал, что делал: в госпиталь попал самородком-членовредителем, глотнувшим щепотку щёлока, который прожёг дыру в его желудке, дабы по результатам медицинского заключения быть комиссованным на гражданку; правда, в этом он признался только одному мне, соседу по палате).
Так вот, рассвет следующего дня наступил гораздо раньше обычного. Фактически его организовали фонари охранников пруда, фары и проблесковые маячки полицейских машин. Лучи света ошалело бегали по воде, выдавая этим беспокойство собравшихся немцев. Поверхность водоёма была забита карпами – одни уже сдохли и отсвечивали брюшинным серебром, другие, налезая друг на друга, ещё боролись за жизнь, издавая при этом звуки, заглушавшие немецкую речь. Из-за забора картину случившегося и происходящего наблюдали лишь мы пятеро, члены рыбацкой артели, потому что рассчитывали на что-то подобное, оттого и не спали. Реванш состоялся, праведный гнев схлынул, и мы незаметно ретировались в свои палаты.
 Что и как было после – теперь не суть важно. Для меня важно сейчас другое: не оказаться карповым семейством в пруду невоспитанных политиканов-реваншистов!
Этого же искренне желаю всем соотечественникам. Поэтому, и публично каюсь, чтоб ничья невоспитанность и невежество (ни эволюционистов-реформаторов, ни революционеров-демократов, ни реваншистов-националистов) не возжелали хлорки для мщения…

…Осень 1972 года, городок Кёнигсбрюк (ГДР).
«Камрады» (немецкие друзья) взялись построить нам новый клуб на месте старого. Это было одноэтажное здание из самана; использовалось ранее как конюшня (на стенах ещё висели и звякали на сквозняке металлические кольца для привязи…), а с какого-то там года, когда на эту территорию въехали советские стальные кони, являло из себя клуб танкового полка. Штаб, обговорив предложение немецких друзей, принял решение: оказать посильную помощь –  снести клуб до прихода строителей-«камрадов». Короче, развалить, и вывезти строительный мусор – с глаз долой! Подобная миссия в те, советские, времена поручалась лучшим – лучшим был «мой» батальон, лучшей ротой в батальоне – рота, в которой я служил наводчиком орудия Т-62М.
Рано утром, позавтракав, роте скомандовали «Лопаты и кайла – на плечо!» …, а мой экипаж в это время, запустив двигатель боевой машины, аккуратненько выкатил её из «бокса» и так же покатил по брусчатке к клубу. Напротив клуба механик остановился, люки закрылись, я включил «стабилизатор» и развернул башню… Танк въехал в клуб, что называется, «на раз», но не успел я завалить сто пятнадцатимиллиметровой пушкой и двух вертикальных стоек, как поступила команда: «Стоп! Назад!.. Экипаж – к машине!» Мы выехали на свет божий, где всех нас, помощников, ждал суд немецких строителей. Ну, скажем, не суд, но их бурное осуждение таких наших действий. Они, как почуяли что-то, оттого и появились в полку раньше девяти часов. …Ругались негромко, да ругались конкретно – такая помощь им, оказалось, до «чёртовой бабушки», куда нас, собственно, немцы и сопроводили. …Помню, как мы, глупые солдатики и «взводный» с «ротным», уходя – уезжая, зыкали в их сторону: «У-у-у, фашисты!..».
Вечером рота заступила в «караул», и на «утренний развод» мы притопали (а плац примыкал к клубу) спустя двое суток. То, что мы увидели на месте клуба, не укладывалось в голове (тогда!): квадрат из … ровнёхонько, стопочками, сложенного кирпича и «самана, деревянных балок и досок, швеллеров, труб, арматурных прутьев и проволоки-катанки, ящиков со скобами, кольцами… Даже гвозди выровняли! В центре – с полсамосвала мусора!
…Зимой «фашисты» с полковым и дивизионным начальством торжественно   открыли новый солдатский клуб, возведённый наполовину из материалов повторного применения. …Просторный, с высокими потолками и с мягкими красного цвета креслами – любо-дорого глянуть!
 Умеем ли мы так строить? Нет, не умеем. Понимаем ли, что творим со своей, единственной, страной? …Не понимаем. …Мы в войне, к тому же, а «ротные» и «взводные» ничем не лучше…
 
•
Не знаю, может, и есть что-то приятней и, главное, неожиданней Удачи, но Удача – это здорово. Это – как в постель к молоденькой девственнице, когда тебе под пятьдесят или за пятьдесят. В одночасье сладко и потешно, но это – в большей мере, для мужчины. В любом случае, Удача нужна нам всегда и во всём – это, конечно же, не плотская прихоть, а всего лишь метафора (о девственнице), – ибо без Удачи нет места Чуду и Волшебству в нашей жизни. Но Удача, как известно, почему-то, частенько балуя дураков, и вовсе не жалует охотников на себя…
 Впервые я задумался над этим, отчего так да почему, когда слушал откровения знакомого, а рассказал он мне вот о чем:
  - …Тогда я работал в ночную смену. Часа через два погас свет, ещё через час электричество на цех так и не подали, и смену отправили по домам. Я не стал дожидаться первого рейсового автобуса – потопал домой ножками.
Небо было в сплошных облаках, оттого шёл медленно. Подходя ближе к мясокомбинату засеменил – фонари комбината хорошо освещали большую площадь. Но так мне лишь показалось.
Приблизившись к высокому каменному забору, а тропинка пролегала вдоль забора, понял – показалось: свет остался по другую его сторону. Я осторожно посунулся вдоль забора, навстречу, вроде, никто не шёл, хотя тишина и заползала неприятным холодком под одежду, как, вдруг – «бац» меня чем-то тяжёлым по голове. Да так сильно – в момент мордой об землю. Я лишь успел «ойкнуть», как меня «огрели» во второй раз – по спине. Точно поленом! А когда кто-то ещё и на ноги навалился, мелькнула мысль: отгулял бобик!
На автомате подгрёб под себя ноги, закрыл голову руками и – заорал.
Что орал – не помню, не помню также, сколько так, «калачиком», пролежал, да не понятно от чего страх, наверное, и ноющая боль рёбер все же подняли на ноги. Точнее сказать, вскочил я испуганным козликом – и бежать, да тут же на что-то огромное наткнулся и перевалился – слава Богу, что так, через это что-то. Руки прочувствовали то ли кожу, то ли брезент. Я осмотрелся. Вроде, никого рядом нее было, достал зажигалку, чиркнул – мать твою: сумка хозяйственная; и здоровая, что собачья будка! И тут я уже сообразил: не кто, а что меня «отбомбило»?!
…Во второй сумке тоже была колбаса. Сервелат. Свежайший! А запах – обалдеть! И я быстренько, с сумками, разумеется – бегом! Как домой припёр такую тяжесть – ума не приложу. Ведь я и зашибся не хило!..
С десяток палок сервелата себе оставили, остальные «размели» соседи и знакомые. Жена ещё у телефона, а они уже – тут как тут. …Денег – на весь стол! Во, удача-то привалила!
 Я после этого сам попросился работать в ночную смену, а по выходным, после полуночи, сажусь в свою «Ладу», у комбината оставляю машину на стоянке, а сам вдоль забора – туда-сюда, туда-сюда!
…Долго удача, ещё раз, мне не улыбалась. А как-то в воскресенье – мне повезло, так повезло!
 …Затаился я под деревом, покуриваю невдалеке, когда в три ночи слышу – гуп!.. Жду – не бегу забирать, надеюсь, что и вторую сумку перебросят. И точно: «гуп» во второй раз. Я – туда, хватаю два баула, а меня в этот же самый момент берут под белые рученьки охранники мясокомбината. Появились, буквально, ниоткуда?! Ну, точно – из табакерки!.. Я даже пискнуть не успел, как оказался у них в «дежурке».
…Бить – не били. Правда, грозились копчёной свиной ляжкой накормить до кровавого поноса – а в баулах в этот раз были копчёности, – если не скажу, кто именно перебросил продукцию мясокомбината через забор.
Утром и вовсе комедия: на своём автомобиле я привёз сам себя к следователю в РОВД.
 «Следак» с порога: «Подумаете, мясной вы мой, ещё раз хорошенько над тем, пойдёте ли «вагончиком», или – «паровозом?.. И – с глаз долой. Тут же вошли в его кабинет два дядьки-милиционера, под два метра каждый, … «трах-бах» и я – на полу, а морда – понятно, какая… Думаю: э-е-е, нет – мой выход, иначе «закроют», хоть «вагончиком», хоть «паровозиком».
…Только «следак» вернулся и присел, я ему ключи от своей «Лады» и техпаспрт на стол, говорю – мол, там же нашёл, стоит у вас под окном. Тот – в окно, стоит и впрямь, отливает золотом да хромом. Взял он с меня подписку о невыезде, потом с неделю мурыжил переоформлением на него «Ладушки» моей, а с работы меня уволили в течение суток с момента задержания!

•
…Уверен, мало кто из украинцев знает, кто такие горнорабочие очистного забоя, они же «лесогоны», они же – «короеды», они же «собаки»? Знают лишь работавшие на угольных шахтах и, непосредственно, под землёй, хотя…
«ГРОЗ» – это шахтная профессия, а производственная функция –  обеспечить «забойщика» молотковой лавы, где уголь рубят отбойным молотком, крепёжным лесом. Особенность этой категории шахтёров – их лексика, или лексикон – так, пожалуй, точнее, с точки зрения многообразия и специфичности этой «подземной» лексики. В основе – поддёвки, обзывалки, розыгрыши, и все это и многое другое (в основном, игровое) с фигуральным матом и сентенциями матерщины. Это даже не причуды и, тем более, не скудность речи; когда вы на глубине одного километра под землёй и находитесь в пространстве до одного метра в толщину, скажем так, да ещё и под углом в тридцать градусов от земной оси (крутопадающие пласты залежей угля) – вам будет, поверьте, не до смеха. Тем не менее, «лесогоны» резвятся именно в таких условиях, ибо обстоятельства внезапного обрушения породы, или такого же внезапного выброса газа метана из угольного массива – в любой момент(!), естественно, здорово напрягают, поэтому, бранной веселухой они блокируют в себе и напряжение, и страхи. Словом, развлекаясь, отвлекаются и, что называется, пашут: гонят лес. Они рассаживаются друг над другом и подают один другому лес – не столь важно для читателя, что это за лес и как он выглядит?
К примеру, когда в бригаду вливается новенький, понятия не имеющий о «лесогонской» этике, на первых порах его поддерживают все члены бригады и знай себе, нахваливают. Проходит какое-то время, и новичок в бригаде становится, чуть ли не самым-самым… Он это видит, чувствует, а подобное, разумеется, льстит себялюбию. Так вот, на одном из «нарядов» в бригаде на полном серьёзе заговорят о премиальных, о доске почёта, и т.п. Как тут –  бригадир обратится к новенькому, попросит его принести самое лучшее своё фото. (Ну, понятно ведь – зачем?!) Тот, конечно же, принесёт свой «фейс» уже на следующий день, – бригадир возьмёт это фото, на виду у всех приложит его к груди, погладит, нежно и вдохновенно, и скажет: «Сегодня же поставлю это фото в сервант, чтобы дети за спичками туда не лазили!»…
Из числа ГРОЗ (горнорабочих очистного забоя) нередко посылают кого-либо на «насыпку»: загрузку добытого угля в вагонетки… Работа очень пыльная, на лебёдках – только и смотри, чтоб стальной трос, тягающий взад-вперёд вагонетки, не перебил ноги, – но не такая интенсивная. Как то: засыпал в двадцать или в двадцать пять вагонеток уголь, и звонишь в диспетчерскую внутришахтного транспорта – через какое-то время приезжает электровоз, увозит «груз», а после другой электровоз заталкивает очередную партию пустых вагонеток. Бывает, «какое-то время» – это и полчаса, и час, так как добычных участков много…
Сидим мы, как-то, с напарником, Николаем Мирошником (дай Бог, чтоб жив был и здравствовал!) и ждём, чтобы забойщики нарубили угля, ибо тот, что был в «дучках» (это наподобие бункерного люка), мы выбрали и отправили. В этот день мне нужно было пораньше выехать на-гора, а так как смена заканчивалась, я попросил Мирошника меня отпустить. Николай согласился, но поставил условие: решишь задачку для первоклассника, после этого, мол, и отпущу. Я согласился – ещё бы: задачка-то для первоклассника!?
Николай взял кусок породы, а угольная порода, точно мел, и стал рисовать на боковине вагонетки. Рисуя, он озвучивал условия задачи:
«Вот это – остров, остров посреди озера, по краям озера лес… На берегу –  дом лесника, у лесника – маленький козлёнок, ему три месяца. По лесу рыщет волк, поэтому, лесник лодкой переправляет козлёнка на остров диаметром 10 метров, вбивает в середину острова кол, и садит козлёнка на цепь, длинною 4,5 метра; тот пасётся – наелся, наконец, и хочет пить. Как ему напиться?
… Забегая вперёд, скажу, что я решал эту задачку… до конца смены, потом дома по учебникам, какие у меня сохранились, и ещё две рабочие смены – разумеется, когда ожидали «порожняк». В конце концов, я сдался – Мирошник спросил, сколько мне лет и, услышав, что двадцать пять, поджал озабоченно губы. Выдержав академическую паузу и удручающе покачивая головой, проговорил назидательно: «Вот тебе, козлу, уже двадцать пять лет, однако ты третий день не можешь решить, как козлёнку напиться, а как же ему, трёхмесячному до этого додуматься. …А-а-а!?».
PS. В моих планах, когда-то, было себе литературное задание – написать о «лесогонах», и я даже это сделал, мне не было тогда и тридцати лет, да я так и не смог себя заставить переработать огромный черновой, по сути, материал – так и лежит в серванте!

•
…Этим летом, в июне, я купил на рынке цыплят. Как сказала продавец – им по два месяца, она же и выбрала мне пять «девочек». Впервые я решился на курятник – европейская жизнь заставила…  Огородив за сараем некое пространство и сделав то же самое в сарае, запустил туда своих будущих несушек. С супругой дали всем имена: Юля (беленькая) Варвара (рябая), Фрося, Поля и Анжелика (коричнево-красные).
Кормили исключительно пшеницей, к тому же, отварной такой – сам бы ел, капустные листы и пр. овощи и даже фрукты – обязательно; поили водой хорошо отстоявшейся и тёплой, а уж накланялись мы с супругой перед своими девчатами, убирая из-под них – будь-будь!
 К осени курочки похорошели, что тюльпаны и розы стали. Стал и я почаще к ним заглядывать, так как, со своей стороны, в курятник вложил немалые средства и силы, а от обратной стороны ждал, естественно, благодарность и щедрость в виде яиц. И то правда, что благодарить меня никто не спешил, потому пришлось продолжать то кланяться…, то разгибаться и – двигать на рынок за очередным ведром пшеницы.
 Пришла зима, а удача как-то все – мимо. Как тут – ЧП!.. Подбегаю к курятнику, супруга в шоке – дерутся девки да так, что перья по всему сараю, а кровь – на стенах!
  …На шум отреагировала соседка, подошла – успокоила: «Мальчики подросли и делят территорию», –  говорит. «Какие, к чёрту, мальчики?!» – чуть ли не ору. А соседка только руками и развела, и при этом горько пошутила: Вы же яйца ждали? …Получите-распишитесь: яйца есть, но петушиные». И ушла.
 …Обмыли мы драчунов, развели-рассадили по углам, но грустили и охали недолго: вспомнили, что 2017 год – год красного петуха. А у нас, теперь, только красных – аж три! Решили, заодно, «декоммунизировать» их девятимесячное прошлое: Юлю переименовали в Юлиана, Фросю – во Фрола, Анжелику – в Александра-1, Варвару – в Сеню-2, а Полю – в Петю-3. …Это на тот случай, если в следующем, новом, году нечем будет кормить семью.
 PS.   ...Петя-3, крикливый и прожорливый, прожил дольше всех, до сентября. О, как же здорово без этой сумасшедшей птицы!..

•
…На днях мой пятнадцатилетний сын попросил сделать ему подарок к Новому Году: купить имиджевые, как он сказал, очки. Я, не подумав, согласился.
И вот мы на городском рынке. Заходим в магазин, в котором сплошь – очки. Сын приветливо и значительно улыбнулся продавцу, та – ему.
«…Ну, как тебе?» – спрашивает сын. Я держу-верчу в руках «окуляры» в пластмассовой оправе, правда, стекла отсвечивают цветами бензинового пятна на воде. Оказывается, такой эффект даёт наклеенная на стёкла защитная плёнка от излучений компьютера, мобильника, ещё чего-то. Слушаю обоих, друг другу поддакивающих, а сам понимаю – понты! Не соглашаюсь за них платить, потому, как понты интеграции в европейское сообщество сделали меня практически нищим. За сорок три трудовых года заработал пенсию, более-менее кормившую семью, а сейчас – только и радости на один день: дождаться почтальоншу, подержать в руках денежку, а дня через два-три – снова в подвал: может, что-то ещё осталось из прошлогодних запасов. «Чтобы у вас, умников хреновых, нещадно прихватило животы в тот самый момент, – думаю про себя, – когда руки будут загребать очередное «бабло» за распродажу Украины. Осталось только ещё продать наши чернозёмы, да с населением никто не купит, вот и освобождают мало-помалу, всяко… Даже бога не бояться – похоже, что и ему «зарядили!».
Так я думал и откровенно злился на судьбу, покуда сын не забеспокоился. Я ему сказал всё, что думаю об имиджевых очках, но вручил деньги, какие отложил на новогодний подарок – мол, думай-решай, а сам вышел на улицу.
 Рядом суетилась, по-своему, бригада «менял». Двое сразу же привлекли моё внимание, и не только моё – толстенными пачками денежных купюр, перехваченных красными резинками, они баловались, точно снежками. Хохотали вызывающе громко, то и дело имитировали движениями, что вот-вот бросят «снежку», даже отворачивались друг от друга, как бы уклоняясь, а на самом деле на виду у прохожих демонстрировали понты своей деловой успешности. В какой-то момент они стали неинтересны снующей туда-сюда толпе, так как из-за угла магазина выкатилось, в буквальном смысле, зрелище: «дама», девочка-переросток, на роликовых коньках – и в гололёд!? …Я лишь успел подумать об очередных понтах «сьогодення», как из магазина вышел сын, вернул мне деньги, и мы побрели рынком.
   Признаться, я был по-настоящему счастлив. И как отец, и как гражданин. Мой сын взрослеет! Хотя и понимал, что где-то в глубине души мой паренёк, скорее всего, страдает – ну, кто из нас в подростковом возрасте «не дорисовывал» себя понтами? Однако же, понты (завышенные претензии…) во взрослой и, особенно, в общественной жизни – проявление чего-то так и не вызревшего в нас, оттого и не ставшее каким-либо достоинством. Некая умственная и физическая недоразвитость, а потому ущербность …для всех. Ибо политика на понтах, экономика… дают в результате понты в соцстандартах – это, прежде всего. Отсюда продукты, какие едим, отвалив за них втридорога (если не в пять, в десять…!) одежда и обувь, какие носим, опять же, отвалив за них немерено, в основном и, как правило, есть не что иное, как понты импорта для конечного потребителя. Если не сказать – «конченого» потребителя, но мы, слава Богу, ещё даже и брыкаемся…
 Позже, по пути домой, я попросил сына объяснить своё решение, и он объяснил:
- Не хочу недопонимания в семье. Мама ведь тоже против этих очков.
И подумалось: если проекцию этих слов сына перенести на Украину, где он родился, и будет жить со мной, без меня и после меня, очевидным становится причина «взрослых» понтов в украинской повседневности – чуть ли не во всём! Причина в историческом прошлом. И что не является, кстати, ни для кого открытием: у «неньки» никогда не было своей собственной семьи – всё по чужим домам, не стала она таковой и для народа, сейчас, кто бы что ни говорил, а, следовательно, повзрослеет Украина лишь тогда, когда повзрослеет её народ и создаст-таки свою собственную семью. Где не будет недопонимания друг друга, а исключительно должно будет любить, жить и побеждать без подростковых понтов!..

•
…«Сорок дней» совпали с днём рождения моей мамы – ей исполнилось бы 82 года. Ранее, мы с ней договорились, что только после 84 лет я внимательно выслушаю её предсмертные наставления. Она даже была рада этому, а я, потом, и не раз, корил себя за то, что «не отмерил» ей 90!
  Без мамы сиротеет взгляд – нигде мамы не видно, слух – мамы не слышно, а эмоции и чувства теперь прежние лишь в снах.
Снится мама вне возраста, всегда, вне черт лица и деталей одежды; то я её вижу и разговариваю с ней, то просто ощущаю её присутствие и слышу голос – со мной мама, а все прочее лишено для меня всякого значения и смысла. О, как мне хочется – после пробуждения и когда тут же вползает в душу горечь утраты – признаться ей, одной-единственной, что как мало, оказывается, родиться сыном и как это много – стать сыном своей маме! Но перед тем, как это ей сказать, я бы припал к её рукам и молил о прощении за всё. Особенно, за то, что не берег её, ни в днях, ни в годах! Нет, при этом я не искал бы для себя оправданий, но сказал бы нечто важное и для меня, и, знаю, для неё: с той самой минуты, когда Она покинула этот мир, мои дети –  её внуки, и правнук, стали для меня всем земным и неземным! Они теперь – моя МАМА в Вечности! И это не просто громкие слова. Это то самое потаённое чувство ответственности через прозрение, которое волной накрывает тебя с ног до головы.  Сначала, когда ты в последний раз видишь лицо своей мамы, а потом, бросая в память земли первую такую, сыновью, горсть, проникает в тебя и сразу же освобождает навсегда от иллюзий, что ещё можно что-то изменить, или даже исправить. Теперь я знаю – это чувство мама передала каким-то образом мне и в назидание, и в помощь. Пусть только после своей смерти, пусть виноватому перед ней и, может, за что-то и не прощённому, но мне – её сыну, осознавшему за столь короткий срок прощания с ней гораздо больше всего того, что я знал и понимал до этого. Что, потеряв маму, обостряется память и мне, по крайней мере, не избежать страданий сыновней памяти. Ведь память – это и наше наказание, отложенное или без срока давности!
  Теперь я часто разговариваю с мамой – теперь я осознаю, что такое обращаться к Богу! В основном, я рассказываю ей о внуках и правнуке.
Дочь Неля совсем взрослая женщина – в этом году ей исполнится (самому не верится!) 40 лет. Правнучек Марат подрастает, в учёбе звёзд с неба не хватает – этот «грех», безусловно, от меня, да только грех это, условно говоря, ибо по всему видно, что мальчишка талантливый и целеустремлённый, отсюда быть ему – нарекаю –  самодостаточным человеком, а это дорогого стоит.
 Мой Станислаф – уже выше меня, ещё год – окончит школу, по дому помогает, хотя, не заставляли бы, так и вылёживал бы бока. Вместе с тем, интересуется политикой, кое-что полезное почитывает и даже пробует себя в прозе. Не берусь предугадывать, кем станет, да помогу вырасти ответственным и обязательным человеком. Дай-то Бог – это, как говорится!
Об отце рассказал маме лишь, как и когда умер – пережил её на два, с небольшим, года: умер через два месяца после инсульта. В апреле 2013 г. я приехал в Горловку, похоронил его на центральном городском кладбище рядом с ней и дочерью (моей старшей сестрой, трагически погибшей в далёком 1967-ом). Да памятник отцу поставить, как он просил и на что выделил ещё при жизни деньги, не могу до сегодняшнего дня.  И молчу – почему не могу это сделать? Ведь всё, что только мог ей рассказать – уже рассказал, и не один раз, а вот как сказать о том, что её сделает глубоко несчастной даже там, в раю?!
…И, главное, как объяснить-оправдать всё то, что произошло в конце 2013 начале 2014 гг., и после – до сегодняшнего дня?! Не знаю! Хотя понимаю!.. Только как ей, родившейся в Винницкой области украинке и прожившей на Донбассе 64 года, объяснить праведное безумие, какое ещё и сейчас переживает Украина. Вот, какие-такие слова извинения за украинских солдат мне подобрать, чтоб сообщить маме – прости, посекли осколками артиллерийских снарядов и мин, подолбили пулями, твой памятник и твоей дочери, прожившей-то 15 лет; а теперь вы все, трое, разве покоитесь с миром в тверди донбасской земли?! Чем успокоить хотя бы их невинные души? Может, тем, что ведь не специально посекли и подолбили – шли бои, а кругом так и вовсе памятники и надгробия развалило-расшвыряло?.. А от могильного холмика отца-«бандеровца» (родом с Хмельницкой области!) и следа не осталось!?
  Предположим, что где-то так скажу-поясню. 
…«Сынок – отзовется (предположим) мама.  – Ты в своём уме?!.. Какие украинские солдаты? Какие осколки и пули?». «Мама, родная, война на Украине! – скажу ей, как на духу. – Крым уже не украинский, а российский, некогда наш с тобой Донбасс – это, с одной стороны, территория военных действий антитеррористической операции украинских МВД и ВСУ, с другой – территории Донецкой народной республики и Луганской народной республики. Не выехавших с территорий ДНР и ЛНР украинцев считают «сепарами» и «ватниками»; они, поэтому, враги Киеву – их убивают солдаты ВСУ и добровольческих батальонов. И то же самое делают с солдатами ВСУ, добробатов и патриотами «сепары» и «ватники». Но больше всех страдает мирное население: их убивают, калечат и пускают по миру и те, и другие!» … «Валера! – скажет на это мне мама, – Признайся: ты пил?». И, не дождавшись ответа, прикроет лицо руками, чтоб только не закричать от жуткой догадки: «…Ты стал употреблять наркотики?!». Наверняка к такому выводу придёт она. Да и как по-другому: только пропитая и обкуренная башка не треснет от такого!..
Предположим даже, что мама выслушает меня без вопросов. Но после она сразу же (непременно и обязательно!) спросит: «А что с нашей Нелей, нашим Маратиком? Они ведь в Горловке?..». Я отвечу, что сейчас их там нет. После второго налёта украинской авиации они выжили – пролежали с мужем на полу коридора, прикрыв своими телами Марата, до утра, а к вечеру были уже у меня, в Геническе, где пробыли всё лето (2014 г.). Одно время жили в Красноармейске, потом перебрались в Артёмовск, где ещё и сейчас снимают жилье; живут в относительной безопасности – ведь линия фронта всего в тридцати километрах.
Предположим, это не вгонит маму в эмоциональный ступор, она заплачет, естественно, чтобы хоть так успокоить свою отлетевшую в небеса душу, затем поинтересуется судьбами родственников моей жены Марины – её мамы и сестры, проживавших на соседней улице. Они там же и живут, сообщу я, но, опять же, им тяжелее всего: их судьбы – и таких, как они –  мировой экран, своего рода, на котором третий уж год война миров! «Русский мир» всем элементарно запудрил мозги, не уведомив донбассовцев о том, что ими отгораживаются от НАТО, украинский же – давно не мир, а теперь и артиллерийское, и пр. наказание за то, что родились они на богатой украинской земле, из-за которой только к сегодняшнему дню уже погибли и искалечены десятки тысяч украинцев. Маме и сестре Марины ещё и здорово повезло, как бы ни звучало это по-иезуитски: российские «Грады» отстрелялись, как-то, из-под их дома и умчались восвояси, а уже на следующий день в их подъезд, прилетел украинский снаряд. Погибла семья – двое маленьких детей и родители. Погибли мгновенно – никто не мучился. Отца семейства так и похоронили без ноги – не смогли найти этот фрагмент расшматованного тела, в полуразрушенном подъезде.
   «Что с нашей квартирой?» – конечно, спросила бы мама, так как свою «двушку» заработала на химическом комбинате, причём, на пенсию ушла из цеха по выпуску серной кислоты, куда трудоустроилась ещё молоденькой-молоденькой «хохлушкой» …Взрывной волной – признался бы я ей, – выбило оконную раму спальни. То же самое – во всём доме. Но в тот день погибло много горловчан в районе магазинов «Мелодия» и «АТБ», что по проспекту Победы. Узнать об этом – страшно, но видеть последствия этого артобстрела в Интернете – меня хватило лишь на два десятка секунд!..».
Не уцелела и моя «двушка», пришлось бы все равно признаться маме, даже не знаю, жива ли семья из Лисичанска, купившая у меня эту квартиру?! Решились на переезд в Горловку из-за отсутствия в Лисичанске аппарата гемодиализа – спасали от недуга сына, а вот спаслись ли сами?
…Впрочем, и хорошо, даже правильно, пожалуй, что я так и не решаюсь рассказать своей маме об украинском праведном безумии. Праведное потому, что жить во лжи равно –  не осознавать себя хозяином своей единственной жизни, ну, а безумие – большинству из нас оно и так понятно! Думаю, не расскажу я маме об этом никогда! Да и воины не попадают в рай – они стражи рая! Никто не расскажет – и пусть будет так!

•
…С Николаем Теофановичем я познакомился, можно сказать, что на берегу Днепра – где его дом, половину которого с недавних пор я приобрёл в собственность. Там, где родился я, такие дома называли почему-то «финскими», а по сути – это дом на два хозяина.
 Родом Теофанович был из Киевской области, а в пгт. Казацкое, что на Херсонщине, перебрался после того, как отслужил «срочную» и неудачно женился… Вскоре создал новую семью, работал добросовестно много на государство, но и о себе, как водится, не забывал – год за годом его подворье прирастало то сарайчиком, то баней, то бетонной дорожкой через весь огород… Жил тихо и скромно, рыбачил, как практически все в той местности, а уж желанным гостем был повсюду и всегда. Оттого, прежде всего, что работа в его руках обретала результат чего-то весьма полезного и искусного. Про таких говорят, что мастер на все руки!
 На пенсию мой новый сосед вышел в Украине, только размер ежемесячного вознаграждения за его гражданский труд не дотянул и до двух тысяч гривен. «А кто больше получает?» – отшучивался он не без горечи в голосе. Сам же о отвечал: «Я дорожил своей работой, потому как любил… Да и откуда я мог знать, что, прогнав коммунистов, цены задерут так, что молодухе юбку так не задирают!».
   Больницы Теофаныч обходил стороной. Понимал – с его пенсией там было делать нечего. Как вдруг подпалила тело температура, раскашлялся, будто что поперёк горла застряло, и пошёл-таки к врачу. А рентген показал – рак правого лёгкого. Домой вернулся позже, чем об этом узнали соседи. Я думал – сейчас накачает себя горькой до беспамятства. Нет – запустил пилораму (в тот день) и порезал мне, по-соседски, бревна на дрова. А на следующее утро, раненько – в огород, и так – до зимы.
 Цеплялся ли мой сосед за жизнь, борясь с недугом? Не вопрос! Для него неподъёмным вопросом было, где денег взять хотя бы на одну процедуру химиотерапии в Херсоне? А там, в областной онкологии, действенное участие в большой цене, то бишь, стоит немалых денег. Да и одна-две таких процедур – это несерьёзно. Так ему и сказали: «Ищи деньги, дед! Может, ещё и поживёшь…». Я приплюсовал свою пенсию к его – он сказал: «Не надо!», как отрезал. Подготовил от его имени письма… Сообщил о своём намерении поехать в Херсон и кровь из носа, но встретиться с заведующим областной онкологии и губернатором… Смирился, короче, Теофаныч, да и чувство собственной беспомощности лишь возрастало в разы всякий раз, когда перед ним, предварительно заглянув в его медицинскую карту, разводили руками: а чем теперь поможешь? Он и на это не жаловался – рассказывал мне после каждого такого похода за гарантированной Конституцией помощью, что да как.
Понятно, сочувствовали ему многие, искренне, к тому же, да даже родные и друзья не смогли ни сочувствие, ни сострадание конвертировать, как ни старались, в мало-мальски обнадёживающую сумму. Призвав на помощь сообразительность и убедительность, я пытался разубедить угасавшего соседа в том, что «…Если настоящее копает могилу, то будущее – это последний гвоздь в крышку гроба!». Я готов был отступить от собственного умозаключения, забыть его навсегда, оттого много времени проводил с Теофанычем – иногда мне казалось, что он оттаивал от ужаса переживаемого, но его бесноватые (к тому времени!) глаза уже видели – и мне это не казалось, – иной мир; там, как он, возможно, полагал ему не скажут: «Ищи деньги, дед!..».
 Осень ещё прогуливалась с постройневшем от сухоты соседом и двором, и огородом, но к первым зимним холодам она завела его в дом и уложила в постель. Перезимовал Теофаныч на своих последних в жизни таблетках и уколах, а в самом начале апреля 2016 г. умер. Точь-в-точь, как и жил: тихо, незаметно и с любовью к своей Родине. Потому и похоронили его в украинской вышиванке. Да я спрашиваю себя и всех, кто сейчас читает: а гражданин Украины Николай Теофанович Скляр – не просто человек, нет, – умер или ему помогли умереть? …Те, кто на Библии и Конституции божились и клялись служить ему так, чтобы он ни в чем земном не нуждался; те, кто летали за казённый счёт за моря и океаны целовать и от его, в частности, имени (причём, не испросив у него разрешения) чьи-то «важные» задницы тогда, когда он, честный-порядочный-законопослушный, выплёвывал, от безучастности государства и злыдней от того же государства, поминутно свою единственную жизнь на берегу великой украинской реки Днепр; те, кто с голубых телеэкранов и высоких трибун поквартально заверяли его (да разве только одного Теофаныча?!) – мы не оставим стариков один на один с их проблемами, а сами в то же самое время закупали на миллионы просроченные лекарства и сами себе начисляли баснословные премиальные…; те, кто, в области, ее городах и весях вассалили, опять же, поквартально задирая цены на крайне важное и необходимое для именно малоимущих украинских пенсионеров (Как метко подметил сам Теофаныч – так молодухе даже юбку не задирают…); те, кто как раз в непростую и материально трудную для их соотечественника минуту на поверку оказались такими далёкими и недосягаемыми, как созвездия бесконечной Вселенной. И глухими … в бесконечности нахальства сытости, оплаченной, кстати, Теофанычем и такими, как он!
  Увы, времена дикого средневековья – мораль и принципы того во многом бессердечного и безумного периода существования человечества, как я понимаю, не канули в лету. Жаль! Вместе с тем, за окном гражданина Н.Т. Скляр, равно как за окнами кабинетов украинской чиновничьей рати, господствовал и правил 21-ый век, и такая, с позволения сказать, дистанционная безучастность в судьбе соотечественника может (и должно, опять же, как я понимаю) рассматриваться опосредованным участием в его смерти. Ведь надо-то было всего двадцать, может, двадцать пять тысяч гривен, чтобы сразу же удалить поражённое раком правое лёгкое Теофаныча, а там – или на все воля божья, или судьба… Но тем самым предоставить ему надежду – умирающая, как известно, последней, – от лица государства. Ведь он – его сын, муж и раб! Да и на кой, простите, хрен в таком случае нужна нам представительная и исполнительная власть, если из-за чиновничьих «хатинок» и «забаганок» мы не видим неба, а только под ним умираем?!
…Так умер Теофаныч, гражданин Украины, или его убили?

     …Чем ближе момент встречи с Создателем, тем честнее и громче мысли в слух. Я это к тому, что на седьмом десятке лет ценишь время, переживаешь за здоровье и не создаёшь себе кумиров… Оттого и жизнь твоя – стакан до краёв, и, прежде, чем сделать глоток, сто раз подумаешь: а что потом? Ибо все в действительности – в руках божьих. И не потому, что Бог есть – это ещё не доказано, да именно мировые религии предопределили для нас и формализовали в законы и нормы мораль и нравственность. То бишь, наполнили душу регулятором наших поступков – это прежде всего. Поэтому, можно быть умным, но зверем, сукой и падлой в деяниях, а можно быть убогим и откровенным дураком, однако с душой Ангела.
   О чём это говорит? …Душа не подвластна уму – стыд, совесть, честь и пр. такое обязуют ум задуматься, как бы странно это не прозвучало. Так рождаются и формулируются истины и истинности (либо истина, либо ложь). Отсюда жить во лжи тоже можно, другое дело – чем все закончится и чего это будет стоить, – тем, кому (за них самих) сформулировали мировоззренческую и поведенческую ложь бытия. И от этого белое – всегда для них чёрное, а зло доброе потому, что, вроде, противостоит злу.
…Я рассказал (пусть и по-своему), как умирал и умер хороший человек – украинец Николай Теофанович Скляр. Его прах покоится теперь на берегу великой украинской реки Днепр (земля ему пухом!), да правда ещё и в том, что жива его супруга.
Ей 78 лет, у ней болезнь «Паркинсона», слепа на один глаз от глаукомы, а глаз видящий чаще ранит старушечье тело… и отбирает через тандем больница-аптека слёзные гривны. А их у старушки – пенсия в тысячу …с мышами и их норами! Продала все, что нажила с домовитым Теофанычем, остались у неё крыша над головой да пустые сараи. Рядом (в резерве и на тот самый случай…) соседи; помогаем с огородом, побелкой-покраской, с мелким ремонтом, да это пока сами не слегли. Вот и ползает она с тяпкой по плодородной украинской тверди, кляня судьбу и выбрызгивая боль уставшей одинокой души.
Был когда-то у неё сын, да в последний раз зрела его в 2001 году (говорят, утопили его), супруг Теофаныч отправился на небеса, или его туда отправили – это, как кто понимает, а дарованная европейскость и обглоданное своими же правителями-барбосами достоинство пока что, увы и ах, доживающую своё украинку-гражданку не обувают, не одевают, не кормят и не охраняют. (Зимой, когда Теофаныч добивала в постели смертельная хворь, воры взломали подвал и вычистили его под «ноль», как «справжні» чистюли: даже паутину головами поснимали! Потом, на следующий день, во дворе толкалась полдня полиция, все из себя – «ато ж як: упаковані не гірше американськіх «копів», да только в результате потеряла бабка с ними лишь время – и через полтора года от них ни «гу-гу»).
Короче, овдовела Елена Ивановна Скляр, просит у Бога смерти, а того не знает, что костлявая с косой ей уже заказана …временем, в котором живет. Так что, не такое уж время только тикающее. Оно и спешит, и отстает в часах жизни, когда – стрелочку-то подкрутили!..

…Вопросом «Зачем или для чего мы живём?» мы задаёмся, обычно, в подростковом возрасте; взрослея и становясь взрослыми, уточняем, дополняем или вовсе пересматриваем свой же ответ, но, для кого мы живём – этот вопрос рождается в наших головах с рождением детей или, когда наши родители не могут о себе сами позаботиться.
Не утверждаю, однако, думаю, что здесь я близок к истине. «Зачем живём?» – не совсем корректно в данном случае моего повествования, а вот «Для чего мы живём?» – это я и хочу (пусть и в очередной раз для себя) выяснить, так сказать, на людях.
  Как мы знаем, в начале было Слово… – фраза, с которой начинается «Евангелие от Иоанна», является одной из самых популярных библейских цитат. И одной из самых спорных. Полностью первый стих звучит так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». И главный вопрос заключается в том, Что (или Кто) тут – это Слово.
 В оригинальном тексте Нового Завета на месте русского – «Слово» стоит древнегреческое ; ;;;;; (logos), которое можно переводить не только как «слово», но ещё и как «ум», «основа», «утверждение» и т.д. Всего у него около ста значений. Переводчики Евангелия перевели так, как перевели: «слово», я же делаю ставку на «ум», оттого – «В начале был ум…». Пусть ум Создателя, пусть кого-угодно ещё, но ум – это начало всему, для чего живёт человек. Проще говоря, чтобы поумнеть и жить собственным умом.
Но ум, как все мы прекрасно знаем, не только созидает и облагораживает, поэтому и умы людей испокон веку стремятся подчинить как церковь, так и государство. Церковь – понятно зачем: спасти душу (это, конечно, в идеале!), а вот государство – для эксплуатации ума народа как в личных (управленческого аппарата), так и в общественных, политических и геополитических целях.
 Государства, как люди – не так давно я об этом писал, – только с душой и без души. То есть, бездушные, как мы обычно говорим о ком-то жестоком и коварном. А ведь душа регулятор ума, того сложнейшего механизма человеческой сущности, его главнокомандующий – поступи так, или не делай так, и государства это так же касается: государства, как люди?! Не потому ли мы и долдоним дни напролёт своим детям, а по отношению к нам точно так же поступали и наши родители: «Включай мозги! …Не стыдно?!» И если я прав (а я прав!) в том, что государства, как люди, тогда умное государство – это пример умного человека. Набросаем себе такого из Интернета: «Умный человек видит дальше своего носа (глядит в перспективу), в отличие от большинства людей. Он способен анализировать события и отличать существенное от несущественного. Люди не всегда пользуются умом; в повседневной жизни его с разной степенью успешности заменяют, когда наработанные привычки и автоматизмы, когда образованность, а когда-то люди просто выключают голову и полагаются на свои эмоции и чувства. Конкретный анализ показывает, что, похоже, большинство людей думает едва ли более 10% времени. Люди делают глупости нередко вовсе не из-за недостатка ума, а из-за отсутствия привычки им пользоваться. Не все люди любят думать, не всегда это принято…». И – стоп: вот оно – «не всегда это принято» (думать – авт.), к чему государства принуждают свои народы, если не кнутом, то пряником. И тогда, грубо говоря, без мозгов человек живёт исключительно для государства (не путать с Родиной), поработившего его душу гораздо раньше, чем он это поймёт и осознает.
В украинской истории за последние сто лет гайки самосознания с тем же креном закручивали коммунисты, а сейчас это же делают демократы-реформаторы. Нас снова отучают пользоваться своим собственным умом, обильно и попеременно заливая умы то коктейлем из пропаганды облаков из сахарной ваты, то сиропом несбыточных желаний, а это значит – жить во лжи и на баланде ожиданий обещанного. Да, как я говорил ранее, и так можно жить (не я же врун и не я же обворовываю-обделяю сам себя!), только и Николай Теофанович Скляр, бездумно доверившись по умолчанию этим крикунам из-за горы…, хотел со всеми пройти путь к заплутавшему в годах Счастью и Достатку, и его супруга, Елена Ивановна, тоже – вон вижу в окно! – только и того, что ещё не ползёт на животе по огороду …к тому же самому. Одного им не сказали – не все дойдут, потому как (помните): «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». Все, кто знали – и при коммунистах, и при демократах, – для чего они живут, и есть те самые крикуны из-за горы, и они уже там: за горой!.. Им некогда, да и незачем толковать Апостола Иоанна: «В начале было слово… – в Украине они работают, в основном, светскими богами, к тому же, они любят думать, не в последнюю очередь поэтому умные и коварные и, безусловно, читали Евангелие: «…И Слово было у Бога, и Слово было Бог. Ох, как же их это устраивает!
 Парадокс лишь в том, что украинцы, в основном, набожные и душевные люди, а государство жадное и бездушное исключительно к своим верноподданным. И вот тут как раз нам есть над чем задуматься: если государства, как люди, логично предположить тогда, что и украинцы могут, рано или поздно, стать такими, как сегодняшняя Украина… Или мы такими уже стали?

•
…Так уж случилось: второе моё дитя, сын, поздний ребёнок. В отличие от дочери, родившейся в УССР, сын родился в Украине, ему сейчас без малого 16 лет, и на что его напутствовать в плане нравственного начала – это проблема. И моя – отца, и жены – его мамы!
  Понятно, что улица сейчас, а в дальнейшем жизнь повзрослевшего юноши сформулирует в нем свои абстрактные смыслы и устои, тем не менее, именно такой возраст сына, как известно, требует родительского внимания и коррекции мировоззренческих и поведенческих рецептур-инструментов влияния на социум. А уж проявления самое себя в социуме – обязательно! Но беда – в смене эпох, а ещё в том, что современность все больше и больше стирает грань между извечными моральными ориентирами «добра» и «зла». Это когда-то они, добро и зло, боролись постоянно и сражались до победы, сейчас все гораздо и проще, и сложней. Чаще – соперничают открыто, а то и вовсе соревнуются в беге людских страстей и желаний. Дистанция – физическая жизнь, а приз победителю – всякие блага, с криком торжества, но без всяких там угрызений совести или чего-то ещё из святого сосуда духовности.
Начну с правды.
Вот как рассказать о ней так, чтобы сын понял и зарубил себе на носу, что жизнь без правды – только «кривда», что и по звучанию кривоватая «особа»? Вместе с тем, Правда – сторожевой пёс (это в лучшем случае!), как правило, сорвавшийся с цепи. Она всегда догоняющий и, более того, являясь единственно Правдой, не может бежать, как ей вздумается. То есть, она будет (обязана!) догонять неправду только по прописанным моралью, нравственностью и законами путями-маршрутами. Неправда же будет убегать, чтоб убежать: без разницы, кто или что ни стояли бы у неё на пути!.. Следовательно, жить по правде – значит, постоянно догонять, а в течение всей жизни – скалиться и гоняться за …людьми, кто полагается на собственные таланты и Удачу; таких – попробуй, догони?! И Правда ведь проигрывает, куда и куда чаще (если не сказать, что практически всегда) кривой неправде. Может, проигрывает потому, что жить талантливо честно  - это интересно одному, а вот другому интересны результаты труда талантливых или, скажем, его интересы и талант "работают" на личную успешность... И плевать таким на Правду, тем более, на "кривду"?! Главное, не пойман – не вор! А вы, правды псы, доказывайте теперь свое...
В своей прежней, советской, жизни я бы решил эту проблему на раз-два – за меня тогда думало государство: каким мне должно быть гражданином. Да, государство таким макаром отключало мне мозги, и я всегда и во всем, за редким исключением, прибывал оттого в иллюзии самодостаточности, но и зло, и добро имели свои морально-нравственные «одежды». …Я не вырос, кстати, слабоумным и, хотя бы тугодумом, да и зло не рядилось в добро безнаказанно, а добро не страдало от чуть ли абсолютного неверия в справедливость. Всяко было – не было ощущения обречённости в выборе пути следования к мечте или цели. А жизнь любили за ее соразмерность в правах, обязанностях и возможностях. Хотя, вряд ли, советские люди это понимали, потому и жили будущим, жертвуя многим в своём единственном настоящем.
Теперь так идейно и высоконравственно не живут. Может, и правильно поступают. Ведь объяснение этому никто не придумывал – оно стало очевидность само: где много моральности и нравственности, очень мало финансовых и материальных благ. Даже Искусство покатило рельсами коммерции, а уж, сколько церквей и храмов возвели – замолить бы деньгами хотя бы всё то, что уже с миром, и, в частности, с Украиной сделали?! Потому и не знаем с женой, как да чем наставить сына, чтоб жизнь, ехидно улыбаясь, мимо не пронеслась, а с ней и не ускользнула его же Удача.
Жена от природы крепко опирается о земную твердь, я же – правдоискатель. Короче, где-то между небом и землёй завис в пространстве и времени православных ценностей и ориентиров. Больше мудрый, вместе с тем, не выживший из ума – это точно; понимаю-осознаю, что теперь уже – что в землю, что в небеса: и рано, и не время еще!
 Вчера, например, пришёл со школы сын, просит совета: задали сочинение написать о Родине, о том, кем и каким я вижу себя во взрослой жизни и «яким повинно бути моє ставлення до співвітчизників»?..
Говорю ему:
- Родина, сынок, как мама – заботы о тебе её будят по утрам, а по ночам ей не даёт спать волнение и беспокойство за твой завтрашний день… Поэтому, Родина пишется всегда с большой буквы, и это – правильно.
- Твоя Родина, сына, там, где тебе хорошо и безопасно, – вставляет свои «пять копеек» мама. – Если кроме тебя самого никто больше не думает о твоём комфорте и безопасности, тогда родина пишется с маленькой буквы потому, что является местом твоего рождения. Ты запомни, сына, что матери тоже бывают разные: одна родила и бросила умирать. Другая, совсем чужой человек, подобрала умирающего младенца, вдохнула в него жизнь, воспитала и поставила на ноги – живи сам, но всегда и во всём она будет рядом с ним! Вот это и есть Мама-Родина с большой буквы.
- Работать должно с усердием, – продолжил я. – Уже сейчас осознай тот факт, что не все в трудоспособном возрасте смогут стать тебе товарищами или друзьями по работе – в силу того же физического нездоровья, поэтому, прими как данность: работай так, чтобы и они всегда были сыты, одеты и по-своему счастливы. Помнишь мой афоризм: «Не вина хромого с рождения, что он хромой!»…
Жена – из кухни:
- Много платят – работай! Мало платят – ходи вовремя на работу, если другой работы нет! И вообще: пока что ты только смотришь, как мы с отцом гнём спину в огороде, да когда-то сам всё посадишь, а вот плоды и овощи однажды соберут и выкопают другие. И очень даже может быть – те самые, о ком говорит отец. Косые и хромые, и не только с липовыми справками. А знаешь, как будет, когда ты кому-то из них лопатой проломишь голову? А будет так: тебя посадят (жена прикусила язык и постучала по столу), а в тюрьме ты будешь ещё работать не менее тяжело, как и в огороде, для того, чтобы, в том числе, компенсировать этим же негодяям-ворам физический и материальный ущерб. Вот так! Твой отец правильно говорит – я с ним целиком согласна: народ нужно учить зарабатывать не только себе на жизнь, но и на всё прочее, однако сейчас людей научили делать деньги буквально из ничего… Причём, таких больших денег даже с волшебным усердием не заработаешь. …Сел за стол, сына – ешь от пуза, если стол накрыли и для тебя тоже, будешь умничать и хихикать – останешься голодным…
Монолог мамы показался мне излишне эмоциональным, оттого я жестом дал ей понять, что готов продолжить говорить. И продолжил:
- …Относись к людям не как к равным себе. Если оно того стоит – равняйся на них! А взаимное уважение так и вовсе уравнивает само. Ты это прими к сведению, парень! Помни: не имей сто рублей, а имей сто друзей?! И плечо соседа цени – он ближе всех к тебе…
 - Ага! – вмешалась мама. –  Соседи ближе всего в горе – согласна, а вот в подлости – гораздо ближе… Сына, а чья собака день и ночь лает у нас под окном? Чей дымоход чадит так, что ни двери открыть, ни во двор выйти – задохнёшься, только сунься?!
  - Ивана Александровича! Соседа нашего, – ответил и сразу же уточнил сын.
- А все почему? …Потому, что «голубь мира» – этот Иван Александрович! Собачью будку не у себя под окнами смастерил и установил, а прямо под окном нашей спальни. Знает: спальня у нас одна – никуда мы не денемся, зато, он хозяин положения. То есть, будка – его, а круглосуточный лай его собаки – это наша проблема. Поэтому, сына – в сердцах резюмировала мама, – самый высокий и прочный забор – пока это самый лучший и самый надёжный сосед. А что касается друзей – имей сто рублей и сто друзей сами к тебе прибегут!
 «Крыть» мамины доводы мне было нечем – очередные наставления любимого чада на том и закончились.

•
...Сижу, смотрю на воду и думаю: что в ней такого, что, наливая воду во что-нибудь, переливая или неся куда-то и для чего-либо, даже дети стараются не перелить, не разлить, не расплескать? Вот пришла в голову такая мысль! Когда слышу за окном, сын говорит, рассержено и назидательно: «…Аш два о тебе, а не водички!» Ну, что тут скажешь –  химик!
Смотрю в окно – щенок поскуливает рядом с перевёрнутой алюминиевой миской, а сын прибирает растасканную по двору обувь. Выхожу – наливаю в миску воды. Щенок жадно лакает – напился, сидит и смотрит на меня (будем считать) благодарными глазками-угольками. Недолго благодарит, и принимается за старое… Так вот же ответ: вода – первая живая субстанция на Земле, она даёт нам силы, чтобы жить дальше! Хотя… с ней шутки плохи: если обидится и разозлится – «ховайся!..», словом. И утопить может, и обжечь так, что мало не покажется, и в ледышку превратит на раз… Да чего она только не может?!
Как тут подходит сын и просит деньги на какую-то жевательную хрень.
- «Аш два о» тебе, а не деньги! – отвечаю без обиняков.
   Возвращаюсь в дом – выхожу с полной кружкой воды, осторожно и аккуратно подаю ее сыну.
- И тебе «Аш два о, папа»! – благодарит сын, хотя язвит, понятное дело, да я не в претензиях.
 …А что: пожелали друг другу здоровья.
  PS. «Аш два о» и Вам, уважаемые читатели! Ещё Au, Ag и Pt …
 
•
…Известно, что всё познаётся в сравнении. По крайней мере, в этом – многое, но не всё, как мне кажется, открывающееся нам сразу или постигаемое на протяжение всей жизни даже. Вот об этом, что не сразу даётся постичь и принять, мы и поговорим. И, немаловажно, а нужно ли принимать?
На первый взгляд аналогия, которая будет приведена ниже, покажется кому-то тривиальной, вместе с тем ничто не объясняет нам кого-то лучше, чем не показная (скрываемая) индивидуальность. А вот что нас делает терпимыми или, как принято говорить в последние годы, толерантными, так это уровень нашей моральности. Причём, чем ниже уровень, тем, понятно, мораль размытая и даже скользкая.
  Я в таком возрасте, когда больше понимаешь, нежели кого-то или что-то принимаешь…, разве что – как данность. Как то: например, понимаешь, что в черешне, скорее всего, червь скрипит на зубах, но продолжаешь ее есть – нельзя выплюнуть, ибо тебя угостили от чистого сердца; к тому же, на тебя смотрят с тем же удовольствием, с каким бы ты выплюнул угощение. Или другая история: а нужно ли садиться за стол, на котором аппетитно возвышается торт, если за стол тебя пригласили только для того, чтобы за маленький-маленький кусочек ты заплатил своими принципами и моралью? Так вот, последние лет десять-пятнадцать меня как бы приглашают присесть именно за такой стол, но свободных мест практически нет – молодые, что несмышлёные птицы…, и этому обстоятельству я и рад, и не рад. Рад за себя, не рад за молодёжь, потому как не знает она, не ведает, чем заплатит за угощение. Ведь в силки кладут именно то, на что ловят несмышлёных!
А теперь – аналогия, о которой я говорил.
У меня частенько собирались приятели. Не в последнюю очередь потому, что жил я один. Однажды, зашли почаёвничать (да, попить чаю) двое хороших моих знакомых. Принесли с собой торт. Я – на кухню, с кухни – в зал с горячим чаем. Попили-поели, а дальше классика мужских разговоров: чуть-чуть о том, о сём, немного о работе, а о женщинах – ещё и у двери: на входе и на выходе! Я больше слушал, так как не угомонилась ещё моя последняя печаль…, когда понимаю, что приятели, точно два заядлых рыбака, нашли друг друга и их, что называется, понесло.  А «понесло» их …к промежности у женщины, где – её «роза», «бутон» (в этом фантазии мужчинам не занимать), а ещё через минуту-другую мне стало ясно, что так возбудило приятелей и разговорило в буквальном смысле до слюней. Оба оказались «лизунами» и очень они это любили делать; их языки такие кренделя выделывали и изображали над столом – мама дорогая!
- …Ты пробовал втянуть губами всю… и ждать, ждать, ждать, покуда… всё там задрожит, а сама взмолится… – и так горячо становится губам?! – цедил сквозь зубы, будто бы пил эль, один.
- А самым-самым кончиком языка – вверх-вниз, вверх-вниз, с обеих сторон… ты пробовал? –  блаженствовал другой.
- …Обожаю, когда она садиться мне на лицо…
- О, да, –  буквально задыхался от воображаемого другой, – особенно, когда у нее волнистый оргазм…
 Вот где-то таким был диалог приятелей. При этом они не перебивали один другого, наоборот: умея слушать, получали ещё и вербальное удовольствие, а их дополнения, уточнения и детализация «розы» были такими яркими и живыми в мимике и эмоциях, что казалось – сейчас сбросят с себя одежды и такое сотворят у меня на глазах!..
 Слушая этих двух соловьёв розовой, а, может, только розоватой чувственности, я был немало удивлён, однако каждый вправе получать удовольствие от женщины так, как он это понимает и принимает, но без насилия над ней. Я подумал тогда о возможных причинах именно такого чувственного сладострастия моих приятелей.  Так как жена первого не давала мне прохода, а я дорожил добрыми и порядочными взаимоотношениями с ним, поэтому, как мог избегал его жену; жена второго, родив фактически для него дочь, после этого сразу же от него ушла, и не раз, в последующих годах, была в моей холостяцкой постели, о чём он прекрасно знал. А ещё я думал о торте на моем столе – хочу я его больше или не хочу?
…Когда приятели уйдут, я выброшу его в мусоропровод. Нет, не из-за брезгливости или чего-то подобного, –  нет! Я сидел за своим столом, оттого и волен был поступать так, как поступил.
 Понимаю, признаю: аналогия условная, только, согласитесь, в ней есть что-то из дня сегодняшнего; что многих побуждает не только говорить об этом – кричать и даже орать, да будто склеены губы. Известно, чем: толерантностью, размытой подо что-то… и скользкой для кого надо!..
 
•
…Был у меня друг. Звали его Сергей. Жили и росли в одном дворе, потому дружили с детства. Когда повзрослели, обзавелись семьями. От меня первого ушла жена… Потом он женился ещё и ещё, да браки были недолгими – год-два и снова один. Как-то признался: от него жены не беременели, оттого и уходили. В отличие от меня, сам жить то ли не хотел, то ли не мог – сходился и сожительствовал с кем-то из свободных девушек или зрелых женщин. Сколько их было – меня это не касалось, поэтому, любую его избранницу я воспринимал как его первую и единственную.
Как-то зимой, я решил проведать Сергея, заодно, и распить бутылку креплёного вина, какую мне кто-то и за что-то презентовал. Скорее, одарили меня вином на одном из поэтических вечеров и, наверное, я как раз и возвращался, поздненько, с этого мероприятия, когда эта мысль пришла мне в голову, завидев, свет в окошке…
 Дверь мне открыла пассия друга, а его самого не было. Я тут же заспешил домой, так как ещё и сейчас придерживаюсь принципа: хозяина нет дома – значит, и мне нечего делать в доме, где замужняя женщина –  одна. Но пассия уговорила: мол, глупости это все, да и Сергей вот-вот придёт.
…Сергей не пришёл ни через час, ни через два. Вино мы, по настоянию пассии, выпили, она разговорилась и, естественно, разоткровенничалась. Закапали слёзки – хочу маленького…, а он-де и в больницу, провериться, не идёт; тяжело мне, не знаю, как и быть!.. Я тогда ей – не вина хромого с рождения, что он хромой, она же – на своём: ой, не знаю, ой, не знаю, сколько ещё выдержу, может?.. «Помощь друга нужна?!» – спрашиваю с таким явным укором, чтобы остановилась…
Разговор после этого не заладился, я откланялся и ушёл.
Утром следующего дня – за окном ни свет, ни заря – врывается ко мне Серёга. И бьёт меня в лицо. Проходит на кухню и усаживается за стол. Дрожат скулы, дрожат руки, едва промолвил: «Разве, я виноват?!.. Разве, я сам не хочу детей?!»
  Я не потребовал объяснений – пассия, понятно, переврала наш разговор, да и я хорош!.. Вытерев кровь на губах, лишь демонстративно открыл дверь на всю ширину проёма: уходи! И Сергей ушёл… вместе с нашей дружбой.
Позже я запишу в своём дневнике: «Женщина прощает все, кроме пренебрежения её телом», а «Мужская дружба уходит с приходом женщины!».
 
•
Недавно примчалась мысль: а ведь государства, как люди! Вроде, и ничего такого особенного и не принесла эта мысль, да с той самой минуты я пытаюсь найти типаж моей Украины.
                Вижу ее красавицей полногрудой, склонившейся над хрустальными водами ивой, голос ее слышу…, глаза вижу…, вот она не идёт – плывёт лугами и долами, а хочу сформулировать ее внутренний мир, заглядываю в душу, и понимаю, что все эти образы и картины – продукт стереотипного мышления. Да и человек – это характер, прежде всего.
         Кто-то умный сказал о нем, о характере, что нетрудно изменить мир, но практически невозможно изменить собственный характер. Оттого – характер! Каков он у моей «неньки»? Что в нем такого, отчего несчастья и злыдни –  исключительно для народа? Почему заборы – под небо, а плечо соседа, точно кол в бок? Как так: по-прежнему, детская игрушка мальчиков – перочинный нож, а детей-сирот все больше, больше и больше!..
         Перечитываю самого себя: «…Тяжёлый, трудный, неуживчивый характер, как врождённая хромота. Кому она мешает в первую очередь?.. Но и поносить человека за подобного рода характер не спешите – не вина хромого с рождения, что он хромой».
          Да, так я полагаю: не вина хромого с рождения, что он хромой. Потому-то мне мила и дорога моя Украина, пусть и с характером, как врождённая хромота. Но что мешает устранить это историческое увечье? Я полагаю – одна страсть. И страсть эта – страсть к свободе. Но! … Я спрашиваю себя: а как украинцы могут понимать свободу после …пяти веков под поляками, 350-ти лет (если не ошибаюсь) при России и 70 лет в составе СССР? Ответ дался легко: как вольницу! Это формально-промежуточное между фактическими беззаконием и свободой.
       Вольница заявила о себе не на пустом месте и не за просто так, а условно говоря, вольница тождественна (но лишь в понимании и восприятии украинцев) с философским значением свободы. А именно: возможность проявления субъектом своей воли в условиях осознания законов развития природы и общества. И я думаю, что украинцы последнего тысячелетия вынужденно, но умышленно, чтобы выжить и сохраниться как этнос, осознали законы развития природы по-своему: во благо единственно себе. То есть, при тотальной (можно сказать и так) несвободе в годах украинцы позволяли каждый себе вольности этического плана, так вольница и «вклеилась» в ментальность… Где-то так и тоже по причине несвободы заявила о себе на весь мир и казацкая вольница.
         А что же сейчас? …Задекларировали свободу и цивилизационный путь развития, а массовым и апробированным в веках инструментарием украинской реальности осталась та же вольница. Таким образом, Украина – это (гипотетически) вольная дородная красавица с серьёзным изъяном в характере, оттого не успешная.
        В реальной жизни такие женщины, насколько я знаю, редко бывают счастливы, ибо востребованы в качестве тугого кошелька, плотских утех и т.п. Дети, как правило, являются братьями и сёстрами лишь по матери, ни во что ее не ставят, хотя на людях очень-очень любят. Корят ее на каждом углу за то, что богатства разворовали и растащили их отцы, дядьки и тётки… Но это моя Украина – парусник в безбрежном океане без парусов свободы…
 
•
Грустно, обидно, страшно: моя/наша Украина, в частности, в лицах управленческого аппарата, по-прежнему аморальна, –  вот что страшно! А это значит, что я и такие, как я, не сошедшие с ума от мировоззрения – сказки (украинской), – в буквальном смысле обречены жить во лжи. Кстати, обречённость привнесена в мою/нашу жизнь, с одной стороны, правящими сегодня политиками-коммерсантами, с другой, именно с ума сошедшими соотечественниками. Такие больны не физически, оттого ими и руководит нездоровое мировосприятие. И если сумасшедший (фактически больной!) живёт в реальности, какую в силу психического недуга не осознает, то сошедшие с ума соотечественники придумывают реальность на вроде того, как несмышлёныши строят домики на деревьях и пр. пр. Но это далеко не безобидное чудачество: заигравшиеся по-взрослому всяко навязывают свои фантазийные дефиниции мне/нам, чтобы не сходить с ума в одиночку и не за просто так: чтобы изменить, безусловно, жизнь к лучшему, да сама суть с ума сошедших – безальтернативная: исключительно дай мне, а блага, подобно плодам, не растут на деревьях…
Итак, я/мы живём во лжи, к которой не имеем ни малейшего отношения, оттого и страдаем не по наитию. Как известно, ложь не бывает большой или маленькой, но последствия – иногда колоссальные. И первая ложь, с которой всё началось 12 лет тому назад – построение современного государства. Ничего подобного, увы и ах, не происходит: минимально, с 2005 г. сорганизованную Л. Кучмой бизнес-территорию ещё и сейчас всяко пытаются формально законсервировать как государство…
…(Хорошо помню плюгавого нардепа Леонида Кучму, впервые по серьёзному заявившего с трибуны ВР о мафиозных тенденциях в украинской экономике – так он сам назвался «груздем», место которого, как известно, в кузове: вскоре его избрали (кто помнит) премьер-министром, а потом и президентом Украины. Сказать, что Леонид Данилович не боролся с мафией, было бы неправдой, вместе с тем, он её и не поборол. И то правда, что к концу своей первой президентской каденции, взяв под контроль преступные региональные кланы, этим он как бы дал им понять, кто в стране главный. Допускаю, что именно тогда, во времена разгосударствления собственности по-взрослому, и состоялись первые «договорняки» – как же без них?! Ведь тогда ещё у региональных кланов не было столько «налички», чтоб застолбить «на теренах» право частной собственности так же по-взрослому. То есть, сначала запустить производства на условиях рынка, а затем загнать их в «тень» от налогообложения надолго-надолго, и немаловажно – эти же кланы и делегировали во власть своих первых представителей. Чуть позже такие стали уважаемыми …и народными депутатами, и членами правительства, и бизнесменами, и меценатами. Кем только, короче, такие не стали, да не стали всё же в веках востребованной национальной элитой, какая определяет вектор становления и развития народного государства. А что такое народное государство?
Народное государство – это, прежде всего, по-настоящему богатая социальная сфера, более того – подвластная исключительно запросам и ожиданиям граждан. Вместо этого, ещё крепкую к тому времени и солидную по деньгам «социалку» стали безбожно и безнаказанно разворовывать – на эти, собственно, народные деньги и оформилась бизнес-территория под названием Украина).
  Как по мне, так В. Ющенко вообще не занимался построением государства. Оно, государство европейского образца, было, конечно, у него в голове, да бухгалтерского ума Виктора Андреевича не хватило на практическое воплощение мечты заморского медосбора… И, если Л. Кучма стал фактическим прародителем украинской олигархии и тотальной к сегодняшнему дню коррупции, В. Ющенко поднял на знамёна идеологию УПА; с того самого времени правда стала кривдой, а вчерашняя, к примеру, кривда, стала сегодняшней «правдой». Отсюда пошло-поехало: горланить гимн, где надо и не надо, кричалками «накручивать» в себе патриота с пустыми карманами и без гарантий хотя бы работы, но при армаде государственных чиновников с нехилыми должностными окладами и «элитой» олигархов и казнокрадов, чьи капиталы надёжно спрятаны и защищены (заблаговременно).
  Короче, всё, с чем Украина столкнулась прямо-таки лоб в лоб за последние 12 лет (лишь отчасти справедливое и цивилизованное) – это результат подъёма ошалелого национал-патриотизма. А до иного качества украинский национализм и не дорос! И не дорастёт никогда хотя бы потому, что в основе той же идеологии УПА лежит (вроде бы, парадокс, да факт!) большевистская парадигма: кто не с нами, тот против нас! Понимал ли это В. Ющенко – теперь нет смысла об этом даже гадать.
 …П. Порошенко не только сумел до сегодняшнего дня сохранить дарованную ему национал-патриотами бизнес-территорию, но и заморские, и заокеанские задницы он перецеловал не за просто так: у него есть теперь какая никакая, да «боєздатна» армия и экипированное МВД – Петра Алексеевича теперь и на гоп-стоп не взять! Скажу больше: отдав бизнес-территорию Украина во внешнее управление стратегическим партнёрам, наш президент не просто легко прогнозируемая личность …на сегодня, завтра и послезавтра. Теперь он мировой игрок-политик чужой руки (послушный украинский «хлопець»), из чего следует – никто из европейских и американских кураторов не даст отмашку на досрочные перевыборы как ВР, так и, тем более, украинского шоколадного короля. 
Из моды не выйдут «вишиванки», распевание гимна по любому поводу, политические и идеологические кричалки-охмурялки, однако же – ой, как же хочется в это поверить – украинский народ больше не хочет ни майданов, ни, тем паче, видеть во власти тех, кто их снова зовёт-«кличе» на киевскую брусчатку… Будь иначе, послушный украинский «хлопець», он же – политик чужой руки у козырька фуражки главнокомандующего ВСУ, после всего того, что уже сотворил с простым украинским людом и, вообще, натворил в стране за время своего президентства, не усидел бы и дня на своём гетманском троне.  Но продолжим по существу первой лжи, с которой все и началось…
Понимаю и принимаю в качестве данности, что поздние дети, внуки и правнуки моего поколения (мне 64 года), а они уже выросли и подросли, сочтут за сказку бесспорный факт, что не так давно наше теперешнее сугубо формальное государство было государством фактическим. Так как функция защищать и заботиться о народе – не подлежала вариативности. Потому, в очередной раз, я пытаюсь понять логику цивилизационного пути развития по-украински. Выходит так, что в 20-ом веке меня, скажу так, бесплатно родили, крестили, учили и лечили; на гроши, как теперь говорят-утверждают, я питался-обувался-одевался; за гроши покупал у государства газ, электроэнергию, воду (холодную и горячую), тепловую энергию в осенне-зимний период, бензин и даже водку с пивом; за проезд в трамвае платил 3 копейки, в автобусе 5 копеек, а лагерная, санаторная или курортная путёвка обходилась мне в 30% от полной стоимости; работал 48 часов в месяц, ежегодно отгуливал отпуск до сорока, а то и более дней, и вышел на заслуженный отдых в пятьдесят лет. Теперь же, в 21 веке, я, оказывается, жил не по-людски, а цивилизованно жить, по-европейски (наверное, чтоб аж слюна на лбу и подбородке от восторга) – значит, за всё, за всё платить, причём по умопомрачительной цене, а кому не нравится –  чемодан, вокзал, Россия…, или – батрачить за рубеж. А, уж, теперь-то дожить в Украине до пенсии – столько, чаще, и не живут!
Не знаю, кому и за что такая искусно перелицованная логичность нравится, я же полагаю, что чужой слюной, пусть и от восторга бытия, можно лишь заразиться. 
Если принять как данность основную функцию государства –   обеспечение комфортного проживания своих граждан, – тогда (при желании) легко «дотумкать», что в нашем случае единственно граждане Украины – это почившие в бозе сограждане: им уже нипочём всё мирское! Никому из них (прости мене Господи) и ты не «дороговказ» и не нравственное мерило. Но мы-то, ныне грешные, а уж, как как грешим, как грешим…, живы?! И для каждого «зона комфорта – область жизненного пространства, дающая ощущение комфорта, уюта и безопасности. За пределами зоны комфорта находится зона риска, зона испытаний, зона напряжения и возможной опасности». Не это ли – риск, испытание, напряжение, опасность – практически во всём теперь, что нас окружает? Тогда, спрашивается, какую такую модель /экзо/ государства нам всем, хорошим и плохим, «впарили» (экзо – это приставка, обозначающая нечто внешнее, находящееся снаружи)?
 …А «впарили» нам, как изнутри, так и снаружи (!), бизнес-территорию, с вольницей под видом формальной демократии, наполнив такую форму организации власти нужным лишь Западу-Америке и удобным во всех отношениях современным украинским буржуа смыслом: борьба за символы, за язык – один из основных способов ведения идеологической войны. И война стала по-настоящему убивать украинский народ – убивает системно, гонит-разгоняет по миру и калечит, особенно, молодых функционально. Потому что нас, жаждущих до слюней европейских благ и преференций, ещё очень много (!?) …И, кто мы есть в результате, если не «спостерігачі» своей единственной жизни, убегающей…, уплывающей…, улетающей… не столько с нашими надеждами и чаяниями, сколько именно с тем самым, о чём нам с придыханием и говорили, и «казали» не один раз: вот-вот и воссияет божья благодать в натуре на украинской тверди! (Эх, хрюкало порося в болоте, да померещилось чудаку – с ним о нём говорят!)
Резюмирую: «Обманули, оболгали, подожгли!..».
За 27 лет Украина даже не обозначилась, хотя бы как-то, в качестве народного государства, а состоится ли оно когда-нибудь теперь – не скоро, по крайней мере! Причина в ножницах интересов и компетентности отечественных, а в последнее время и заморских ваятелей. Одни, к примеру, очень хотели «побудувати», но не знали, как подобные государства создаются, другие тоже хотели и даже знали, но не смогли сделать это от бесталанности, а третьи …хотели построить для себя и под себя. Опять же, в силу своей хромосомной и, к сожалению, до сих пор не осознаваемой приверженности к панству и «мучнозернистой» халяве народ всё это время делегировал во власть преимущественно третьих и они-то не ошиблись при всем нам хорошо известной «розбудові» ни в глубине своих собственных бизнес-интересов, ни в высоте занимаемых, в следствие этого, мест общественного положения.
Простите меня за морализм, да я скажу: наши национально-этнические мечты и стремления могут быть давними и даже очень-очень давними, но методы их воплощения в реальном времени априори не могут быть древними, не говоря уже, об очевидной дикости нравов и поступков…
  Никто и никогда не задохнулся от счастья и любви, Украина же задыхается от открытой ненависти друг к другу – за язык, за символы и тому подобное. Потому как мы продолжаем жить во лжи, всякой и разной. Мы не хотим быть самими собой – как так?..
  Ко всему прочему, мы не идём в Европу – это полная чушь(!), нас, наивных и доверчивых, банально выводят с собственной территории, чтобы, в частности, группами и частями мало-помалу ассимилировать – «процесс утраты национальной идентичности с постепенным утрачиванием или смешением своих культурных ценностей с культурой ассимилирующего (поглощающего) народа, – в мировом пространстве. Но это не злой умысел – это своего рода крайности эволюционных процессов вперемешку с геополитическими раскладами сильных мира сего, так как мы, сначала, заигрались в реформирование социализма-коммунизма, теперь же продолжаем играть в европейскую демократию, и невдомёк нам (никто ведь не скажет!), что не наше как личное, так и общественное счастье нужно кому-то там, и даже не наши искренние любовь и уважение, а наши чернозёмы, наши реки и леса. …Что мы ещё не угробили окончательно, но что через каких-нибудь 25-30 лет станет непременным условием самосохранения и самосовершенствования этноса. И не символы, не «мова», не шмотье и не заманчивые предложения туроператоров будут определять критерии самосознания украинца второй половины 21-го века, а осознание самоё себя в реальности: в том числе, а государство обеспечило ли, зарезервировало ли на долгую перспективу (ли?!) достаточно пресной воды, натуральных продуктов с полей и даров лесов?..
…Бизнес-территории – это примитивные формы государств с формальными признаками народовластия (может, кто-то этого и не знает).
  Пример такого /квази/народовластия – бросили в избирательную урну свой бюллетень, в момент вбрасывания вы есть власть, отошли от урны – никто власти аж четыре года! Хотя бы потому, что, как я указывал не один раз до этого, нет в украинском правовом поле красной кнопочки «Стоп!», чтобы украинский избиратель мог через год или через два, предположим, вбросить в ту же самую избирательную урну вторую половину бюллетеня, где пропечатаны два открытых вопрос: "Вы доверяете своему избраннику…?», Вы НЕ доверяете своему избраннику…!». Тогда и потребность в майданах отпадёт сама собой, раз и навсегда.
Пока же Украину успешно отрабатывают как по вертикали, коррупционеры и казнокрады, так и по горизонтали, региональные мафиози и предприимчивые соотечественники, на манер урвать, как с куста. Шахтные копанки и артели по заготовке чёрного и цветного металлолома, автобусы и (даже) дельтапланы с сигаретами, намыв песка и размыв янтаря, вырубка Карпат и («це жах!) браконьерство на реках-морях – как сами знаете, можно продолжать и продолжать, да, разве только это? …Обратили внимание, что о 50% экономики в тени «слуги народа» перестали бубнить даже себе под нос – как думаете: вывели на свет божий или затолкали так, что днём с огнём не сыщешь?! (Кстати, все мы, законопослушные, задаёмся вопросом: почему нет посадок? Всё и сложно, и просто, аналогия – от великого до смешного… Вот когда эти падлы воздвигнут – разумеется, за народные деньги, – соответствующие их статусу тюрьмы, тогда посадки реальны; они там будут отсиживаться, пока то, что они «замутили», не успокоится…). Короче, по-прежнему, скачем-горланим-охмуряем…, на тверди украинской и невдомёк, что Украину-то, народную, проскакали.
Ложь, как мы знаем, не бывает объёмной (маленькой или большой), тем не менее, виртуозно поданной и содержательной – о, в этом украинцам повезло так повезло! …Нам ведь не договаривают по большому счёту о том, что в основу современной (как бы) Украины изначально была положена концептуальная (мировоззренческая) проекция именно Западной Украины. Таким образом целое пытаются затолкать на часть целого, сбалансировать как-то такую нереальную и алогичную конструкцию, оттого и ни хрена не получается! Что-то подобное происходило на протяжение советского периода с самими «западенцами»: с 1939 года их край всяко пытались растворить в просторах СССР, однако и советскую власть эти ополяченные украинцы по-настоящему не приняли-не признали, не станут они и сейчас дожидаться документального подтверждения своей исторической европейскости – они уже там, на разных ролях, но там…
  Скажу так: польский и литовский ген сделал своё дело в веках (равно как и российский, особенно, на восточных территориях Украины), потому-то, как по мне, большая вероятность того, что правящим ныне политикам-коммерсантам, вросшим ногами и вцепившимися зубами в бизнес-территорию, не удержать-таки западную её часть. Как оно всё будет на самом деле – узнаем со временем, да та же Польша уже здорово прирастает украинским населением.  К тому же, Польша, рано или поздно, обязательно напомнит, причём всему миру, о своём собственном «Крыме»…
 Опять же, как вы думаете, если так и случится, жители Западной Украины воспротивятся?
 PS. Поживем-узнаем…