Начало: http://proza.ru/2018/11/24/20
На третий день повозка дотряслась до монастыря. Когда Дийсан из неё вышла, монахиня взяла калеку под локоть и провела под аркой тяжёлых ворот, которые затворились со зловещим скрипом, напоследок они громко лязгнули.
Ощутив под ногами мощёную камнем дорожку, девушка решила, по бокам скорее всего находятся клумбы или грядки, как во остальных замках. Монастырский холл поразил гулким эхом. Оно рассказало об огромных размерах зала. Холод поведал о каменных стенах.
По длинному коридору помощница привела Дийсан к маленькой келье.
В ноздри ударил спёртый воздух от плохо вымытых тел, что лежат на старых постелях.
- Вот, к вам ещё одна, как раз на четвёртую кровать.
Монахиня закрыла за собой дверь.
- Ты к нам, а меня зовут Дэли, – раздался приветливый голос. К девушке приближались шаги.
- А я Дийсан.
Протянув руку на звук, девушка не ощутила ответной ладони. Она удивилась.
- Ой, а у меня же рук нету. Я поняла, ты пожатия ждёшь, а что я не могу его сделать, не видишь.
Кажется Дэли смутилась.
- Ну да, я слепая. Вот и не догадалась, хотя, наверно, могла, раз попала в приют. Ты меня прости.
Дийсан смутилась тоже.
- Нас тут целых трое. Есть Ане, она не ходит. У неё ног нету. У Мини ноги совсем маленькие, так что она тоже всегда лежит. И вот есть я. Твоя кровать у моей стены, совсем рядом. Да, да, это она. Теперь потрогай её, вот ты и дома.
- Нет, меня привезли насильно в чужое место!
Девушка не могла прийти в себя.
"Здесь очень нехорошо!"
Соседка молчала, не зная, что говорить.
Разложив одежду в ящике для белья, Дийсан достала арфу.
- Ой, это твоя? И ты умеешь на ней играть? – восхищённо спросила Дэли.
- Да, я с детства играю на арфе и даже пробую складывать песни, иногда они у меня выходят, только совсем неуклюжие.
- А мне медведь на ухо наступил. Если я запою, все монахини сбегутся узнать, кто тут ревёт. Писать ногой научилась, читать тоже сумела, а петь духовные гимны никак.
- Вот мне бы читать. Люблю послушать сказания. После из разных историй много песен можно сложить.
Дийсан не знала, чем заниматься. Одежда разложена, арфа в руках, больше делать и нечего. Она вовсе забыла, когда так долго не работала.
"Монастырь большой. Если куда пойду, так сразу же заблужусь, вот стыдно то будет, когда монахини станут калеку в её комнату возвращать."
- Зачем нам играть на инструментах и читать? Если мы всё равно скоро умрём, – раздался суровый голос от дальней стены.
- Ты кто? Ане или Мини?
- Я Ане, но как меня зовут всё равно никому не нужно тем более тебе.
Раньше Ане была совершенно здоровой деревенской девушкой. Впереди предстояла свадьба и обычная крестьянская жизнь. Но на свою беду она попала под тяжело гружёную подводу. Девушка до сих пор корила себя за то, что тогда замечталась, не углядела страшное несчастье. Ноги раздробило в нескольких местах, поэтому, их отрезали. Став калекой, Ане пробыла дома недолго. Родители, конечно, горевали, но всё же отдали дочь в монастырский приют. Бедной семье не под силу кормить лишний рот. Лёжа целыми днями в постели, калека никак не могла понять, почему беда случилась именно с ней? Сёстры в монастыре говорили, убогие созданы для того, чтобы люди проявляли к ним милосердие. Но она-то родилась здоровой, её просто переехала подвода. Теперь Ане молилась Создателю - отчаянно, неистово. Только зачем? Никакая молитва не отрастит отрезанные ноги. Даже Творец не совершит такого чуда. Остаётся одно: поскорее умереть. Наверное, о смерти она и просила. Если Создатель, как говорят, милосерден, он скоро возьмёт её в великий свет.
Увидев слепую девушку, Ане захотела понять, что лучше? Ходить, совсем не видя мира, или смотреть на единственную комнату, вечно лёжа в постели.
"Если глаза покроет тьма, как она будет передвигаться? А вот три слепые женщины, что живут здесь же в приюте, говорят, как-то плетутся вдоль стеночки. А всё равно не видеть неба и солнца так страшно."
От непривычных мыслей пришла головная боль, девушка отвернулась к стене.
Дийсан догадалась об этом, услышав шорох и скрип.
"Нет, я не хочу умирать в приюте! Жить здесь и стареть, покрываясь пылью, словно старый пергамент, пока сам не распался в труху."
На сердце стало тоскливо.
Девушку удивила молчаливость последней соседки.
- Она у нас всегда такая, - объяснила Дэли.
Мини родилась с маленькими ножками. Дома её кормили, одевали, иногда выносили гулять. Дочь богатых ремесленников получала наряды, сладости, слёзы и никогда ничему не училась, так и оставшись большим ребёнком, совсем не умеющим говорить.
Когда отец разорился, а мать умерла, девушка попала в приют, здесь её тоже одевали и кормили, только вместо нарядов - жёсткие платья, вместо сладостей - каша и хлеб. Сначала Мини капризничала, выплёвывала еду, ревела, позже привыкла. Совсем погрузившись в полудрёму, сделалась равнодушной к окружающему.
- А ты? Дэли, сколько лет ты здесь провела?
Соседка вздохнула.
- Я в обители двадцать лет, всю мою жизнь. Родные отдали меня в приют, как только увидели, что я родилась безрукой. Меня вырастили монахини, сестра Марика даже обучила меня грамоте, жалко, она умерла. Марика была очень добрая!
- Целых двадцать лет в монастырском приюте! Да ты старше меня!
- Знаешь, наверное, лучше как я, чем вот так, как вы сюда приходите из родных домов. А потом слишком по ним скучаете.
Дийсан не знала, что отвечать. Она заходила по комнате, устав сидеть на одном месте.
Прозвонил обеденный колокол. Когда Дэли поднялась, соседка положила руку ей на плечо.Они вместе пошли на ужин.
Дийсан вела палкой вдоль стены, запоминая дорогу, она не хотела, чтобы Дэли постоянно ей помогала. Пройдёт пара дней она привыкнет к приюту.
По грому кастрюль и запаху подгоревшей каши, Дийсан поняла, они добрались до места. Девушки сели рядом.
Легко проведя рукой по столу, Дийсан убедилась, перед ней ничего нет. Она внимательно прислушивалась к незнакомым голосам, сливавшимся в смутный гул. Порой из него выскальзывали отдельные фразы.
- У меня болит нога.
- Каша опять подгорела.
– Если бы нас почаще водили гулять...
Когда поставят еду, сразу за неё не хватайся. Надо дождаться общей молитвы, – предупредила Дэли. Рядом села послушница, что постоянно кормила калеку с ложки. Как бы настойчиво монахини не учили смирению, но во время трапезы Дэли ощущала себя неуютно.
"Вот бы удобную скамейку и столик, тогда можно есть точно так же, как я писала и читала ещё при сестре Марике."
Звучный голос монахини начал молитву. Она благодарила Творца за то, что убогим рабам его ниспослана скромная пища. Дийсан едва дождалась, когда закончится чтение.
- Уж кто здесь точно в плохих отношениях с Создателем, так это повар. Был бы в хороших, не готовил бы так отвратительно. И сами припасы можно купить получше, у нас и бедный крестьянин такого не ест.
Девушка отбросила ложку.
- Не надо так, мы за эти припасы просить подаяния каждый месяц выходим, иначе приют бы совсем пропал.
Голос Дэли звучал боязливо.
- А что, калеки в обители не работают?
Такое открытие оказалось поразительно неприятным. Ещё Дийсан совсем не наелась.
Вечером она очень старалась заснуть. Одеяло тонкое, в келье холодно. Дэли храпит, Ане временами стонет. Мини издаёт странные звуки губами.
В первый раз девушка спит в комнате не одна.
Предутреннюю тишину разорвал звон колокола. Услышав его, Дэли вскочила и принялась быстро одеваться.
- Ты чего? – спросила Дийсан.
- Колокол зовёт нас к заутренней службе. Опаздывать на неё нельзя, туда даже Ане и Мини монахини понесут.
Вода для умывания была ледяной. Когда Дийсан шла вместе с Дэли в храм, у неё непривычно горело лицо.
"Если умываться холодной водой, кожа высохнет, станет шершавой на ощупь."
Девушка трогала горячие щёки.
В храме она опустилась коленями на холодный пол рядом с соседкой,
не зная, сумеет ли долго так простоять. И вдруг запели монахини. Мелодия текла под каменным сводом, возвышенная, печальная. Слов было не разобрать, но сердце подсказывало, монахини влекут её вверх, туда, где горит ослепительный свет, что живому неведом. Сердце затосковало, заплакало. Дийсан поняла, что хочет на солнышко, туда, где ветер и птицы поют о земных делах. Ничего не пройдено! Ничего не сбылось! Но великий свет принимает всех.
После службы и завтрака начались повседневные дела. Монахини переписывали свитки, рисовали духовные картины, вышивали полотна; послушницы и служки трудились на кухне, огороде и скотном дворе; калеки лежали без дела.
Вернувшись в келью, Дийсан проспала до обеда, а когда он прошёл, взяла в руки арфу.
Тихо заиграв, она запела.
- Как пойду я жать полосу.
Столько ржи я в дом принесу!
Будет много хлеба зимой.
Долюшки не встретим лихой.
Нехитрую песню любили замковые крестьянки, простой мотив утешал госпожу.
Дэли замерла без движения, ловя каждый звук. Она никогда не слышала таких песен.
Мини было всё равно, она, как обычно, дремала.
Но Ане вдруг зарыдала в подушку. Родной напев разбудил сердце. Девушка вспомнила поле. Колоски стоят тугие, полные ржи. Солнце палит. Жницы поют протяжную песню. В ней надежда на зиму, на то, что крестьяне принесут домой хлеб.
Как она тогда уставала! Как ночью чесалось тело, и громко пели сверчки.
- Прости, это наши крестьянки пели. Я с детства их слушала. Отец у меня был добрый. Он наших людей любил.
- Нет, ты пой, пожалуйста. Мне хочется их послушать. Они такие мои!
И Дийсан продолжила.
Проходя мимо кельи, одна из монахинь, сестра Клара, услышала греховные звуки. Она отворила дверь, чтобы их прекратить.
- В обители Создателя полагается петь духовные гимны, а вовсе не это, - раздался суровый голос.
- Но я не знаю гимнов Творцу, а песни крестьян люблю! А ещё они дом мне и Ане напомнили.
- Духовные песни можно выучить, когда ты на службу ходишь. К тому же мирская суета для Создателя неважна. Твой дом – пристанище временное. Великий свет вечен. Когда он придёт за тобой, ты отринешь убогое тело, чтобы предстать в Его чертоге чистой. Для того вы, калеки, и живёте в приюте монастыря.
- Но я не хочу оставаться в обители! Отпустите меня за ворота, если такое возможно.
- Такова твоя судьба. Роптать на неё великий грех.
"Но почему Творец решил так со мной поступить? Нет, это не он отправил меня в приют, а Гердана. Создатель вложил в мои руки арфу и дал хороший голос, чтобы я могла петь для других."
Так успокоив себя, Дийсан, не став молчать, пела до самого ужина.
Вернувшись в келью, она не нашла арфу там, где оставила.
- Куда монахини задевали мой инструмент?
- Приходила сестра Клара и унесла его, чтобы ты не искушала нас,- ответила Ане. – Мы же калеки, у нас ничегошеньки своего не должно оставаться.
Девушка рассердилась. Арфу подарил отец. Он выбирал инструмент долго, с любовью.
В гневном сердце поднялось что-то неудержимое. Встав на середину кельи, Дийсан затянула во весь голос о четверых из Гаера, величественную балладу о смелых воинах. Девушка пела совсем не тихо. Голос лился мощным потоком, заворожив даже Мини, испугавшуюся никогда прежде не слышанных звуков.
Из-за громкого голоса в келью ворвалась разъярённая сестра Клара.
- Как ты смеешь показывать всем твой нечестивый талант? – крикнула она.
- А как вы смели забрать мою арфу? Она же не ваша! Разве создателем одобрено воровство?
Голос калеки звучал с вызовом.
Монахиня сперва побледнела, потом покраснела, задыхаясь от ярости.
- Завтрашний день ты проведёшь на хлебе и воде, – произнесла она тихо сквозь стиснутые зубы.
- Я могу замолчать сейчас и больше не исполнять ничего в приюте, но только верните мой инструмент! Он - подарок отца. Без памяти о родных стенах оставаться в обители трудно!
- Никаких условий, уступки не принимаются. Арфа останется у нас, и я даже не сомневаюсь, что ты и так замолчишь.
Только Дийсан не унялась, Мелодия продолжалась.
- Зачем ты с ней спорила? Не подчиняться уставу нехорошо, это грех, – спросила Дэли, когда они готовились ко сну.
- А разве красть чужую арфу достойное дело?
- Но сёстры говорят, мы должны быть всегда покорны. Смирение и послушание – добродетель. Чем лучше мы будем мириться с судьбой и слушаться тех, кто мудрей, тем легче нам будет в свете Создателя.
- Вот я приду к Творцу, Он спросит меня: «что ты сделала на земле?» А я отвечу: "В приюте всю жизнь прожила, в постели постоянно лежала.- Так зачем я такая в великом свете? Чем я его заслужила? Создатель возьмёт и прогонит меня в великую тьму.
Обе девушки замолчали. Дийсан отвернулась к стене. Утром она не пошла на службу. За это ослушнице добавили ещё трое суток наказания. Так вышло четыре дня.
Сперва девушка бодро пела крестьянские песни и героические баллады, дальше устала, всё больше хотела есть.
Лёжа в постели, ослушница старательно вспоминала замок.
"Вот утро пришло. Крестьянки коров подоили, налили детям кувшинчик парного молока. Кур покормили и сами завтракать сели. Хлеб ржаной чуть кислый. Да что же это такое? Я есть хочу! Как есть охота!"
Но несмотря на голод, Дийсан не собиралась сдаваться, подарок отца нельзя оставить в чужих руках.
Девушке приходилось молчать. Решив, соседка неисправимая грешница, Дэли боялась шептаться с ней.
"Вдруг сёстры возьмут и меня тоже накажут. Но как же она так смогла? Взяла и поспорила с монахинями. Я бы вот так не сумела."
Ане просто не знала о чём могла говорить. В тайне ей хотелось, чтобы Дийсан не возвратили её инструмент, крестьянке понравились песни, какие о доме напомнили. Но соседку всё-таки было жалко, Арфа – хорошая память о родных.
На четвёртую ночь голод Дийсан притупился, она то ли дремала, то ли грезила наяву.
Девушка не знала, показались ли ей лёгкие шаги или в келью кто-то вошёл. Но тёплая рука легла ей на лоб.
- Грустно, что я не могу послушать песен, за какие тебя наказали, хочется понять, можно их петь в обители или нет, – произнёс приятный голос.
Возле постели дерзкой девчонки стояла сестра Натэль. Калеки и послушницы знали, она добрая и никогда не бранится. Говорили, в приют её привела очень печальная, романтическая история.
- В храме бедняжка так молится, ну так просит Создателя! Видно душа не на месте!
Шептались они, глядя на склонённую фигурку Натэль на каменном полу.
Приют для калек стал главным делом доброй сестры. В душе она была не согласна с суровостью матери-настоятельницы.
"Я могла бы здесь много чего поменять, цветочки на окнах поставить. Хорошее бельё бы купила и приказала, чтобы его почаще стирали."
Узнав о наказании слепой девушки, монахиня пришла её навестить. Склонившись над постелью, она увидела, калека красива. Правильные черты лица, такими по традиции живописи отмечается сильный характер, гладкая кожа, каштановые волосы с лёгким рыжим отливом, да ещё глаза. Большие, зелёного цвета немного странные, но не отталкивающие.
- Зачем кому-нибудь мои песни? Если никто не может вернуть мне арфу.
- Возможно я и смогу тебе помочь, мне очень хочется с тобой поговорить.
- Для чего вам со мной разговаривать? Вы же хотите, чтобы Создатель меня поскорей прибрал. Ходите за мной, как за древней старухой. А я жить хочу! Я любви хочу! Понимаете?!
В уголках зелёных глаз скопились слезинки.
"Вот, надо же, и она о страсти мечтает."
- А ты влюблялась когда-нибудь? Я вот так сильно влюбилась, что меня печаль об утрате в монастырь отправила.
- Нет, не любила я никогда. А теперь вот и не встречу, кому бы могла чувства свои отдать!
- Хорошо, я попрошу мать-настоятельницу, чтобы тебе возвратили арфу. Но не знаю, получится ли.
Сестра Натэль вышла. Когда монахиня подходила к приёмной матери Галины, у неё тряслись поджилки.
Настоятельница правила монастырём и приютом жёсткой рукой.
Кири Барайт рано осиротела, родителей совершенно не помнила. Грустная некрасивая девочка редко слышала ласковое слово в доме строгого дяди. В его семье она и выросла, просто теряясь среди многочисленных детей бедняка. А ранимому сердцу хотелось любви. Девочка мечтала, чтобы её погладили по голове, обняли или просто сказали что-то хорошее.
Становясь девушкой, Кири поняла, едва ли она выйдет замуж,раз удалась некрасивой. Маленького роста, с бледным неправильным лицом она вовсе не привлекала внимание деревенских юношей, а в её положении сироту-бесприданницу могла спасти только красота. От равнодушия и невзгод сердце очерствело. Девушка стала мечтать о власти и положении.
Сирота ушла в монастырь сама, не дожидаясь, пока родные об этом попросят. Сестра Галина стала матерью-настоятельницей, благодаря хитрости и упорству. Сколько унижений перенесла она пока была послушницей, сколько пришлось склоняться перед другими, став простой монахиней. Теперь никто не посмеет ей и слово сказать без почтения и страха. Мать Галина вела аскетический образ жизни, не оставляла себе ни одного подношения. Каждая монета отправлялась в казну монастыря. Обитель должна быть богата. Монахиням надлежит жить в строгости, они служат Создателю. Их долг скорбеть на земле за тех, кому в жизни выпало радоваться. Калеки должны быть покорны, они, самые немощные пришли на свет для страдания. Вот пусть со смирением встречают судьбу.
Увидев в приёмной сестру Натэль, мать Галина мгновенно решила не выполнять её просьбу.
"Такая красивая монахиня не может быть праведной. Её обязательно посещают грешные мысли. Долг настоятельницы просвещать неразумных детей."
- Я смиренно молю вас возвратить арфу несчастной слепой девушке, недавно поселившейся в нашем приюте.
Голос звучал негромко, но решительно.
- Обитель Создателя не место для мирских песен. Они развращают души калек. Слепой полезно узнать, что такое покорность.
- Но разве нельзя проявить милосердие? Несчастная девушка недавно приехала в монастырь. Она пока не привыкла к приюту. Со временем она успокоится и всему научится.
- Не стоит продолжать отнимать моё время. Иначе я могу посчитать, что ты, сестра, тоже заслуживаешь наказания, как и непокорная калека.
Ничего не добившись, Натэль покинула приёмную настоятельницы. Она рассердилась на себя и на мать Галину.
"Ничего не могу у неё добиться. Почему она так сурова? Но можно же разрешить несчастным заниматься мирскими делами: ткать, вышивать, или даже готовить. Такие занятия не вернут им здоровье, но хотя бы скрасят тоску."
Монахине стало стыдно перед Дийсан, она страшилась идти к ней в келью.
"Но чем я тогда лучше Галины? Выходит, я тоже лелею своё самолюбие?"
Чтобы смягчить неудачу, сестра принесла наказанной кусок белого хлеба с маслом.
- Прости, у меня не получилось вернуть тебе инструмент. Вот возьми, поешь.
Хлеб был очень вкусный, но Дийсан ела медленно, от голодных крестьян девушка слышала, жадно накинувшись на пищу после голода, человек может и умереть.
- Ничего, я спою вам и так.
Девушка тихо запела о любви.
Нежная мелодия откликнулась тоской в сердце Натэль, разбудила утраченные мечты.
- Нет, не надо. Твоя песня не грех для тебя, ты мирянка. Это мне нельзя её слышать, просыпается слишком многое. Может потому тебя и наказали настолько сурово.
На другое утро с Дийсан сняли наказание. Она ходила на службу, а после исследовала монастырские коридоры. Калеки нередко слышали, как постукивает по стене звонкая палка. По вечерам девушка напевала, так тихо, чтобы монахини не слышали, пела о многом: о крестьянской жизни, о любви, о героической смерти.
От наполненных жизнью звуков в сердце Дэли приходили страх и восторг. Душа Ане наполнялось непрошеным желанием жить. Даже Мини порой вспоминала что-то: сладкие конфеты, лицо и руки матери, яркие наряды, она начинала реветь в голос, по-детски. Дийсан и Дэли едва удавалось её успокоить.
Продолжение здесь: http://proza.ru/2018/12/27/929