Голь в наши ворота

Андрей Жеребнев
                1
- И куда вы спешите? - искренне недоумевал человечный наш капитан, - Люди такие деньги платят, чтобы сюда на какую-то недельку-другую прилететь отдохнуть, а вы?!. Отдыхай, ничего не делай, на пляж только ходи загорай! Поят-кормят, так еще и восемь баксов в сутки тебе платят! Живи – не хочу!

Не хотели мы, капитан, здесь больше загорать, не хотели! Пусть нас уже на Родину отправят! Пусть вернут нас на родную сторону!

Дело было в самОм Санта-Крусе – красивейшем главном городе острова Тенерифе Канарского архипелага. Ну, правду сказать, не прямо в самом городе - в его окраинном порту мы стояли.

- Чемпионат мира по футболу, вон, досмотрим, - на свой лад подпевал старший механик.

- По ходу, мы еще здесь чемпионат мира по хоккею посмотрим – от начала, до конца.

Шел июль 1998 года. Нас, и без того несчастных, оставили теперь здесь сторожить все восемь судов тунцеловной флотилии, которые завершив промысел в Атлантике, один за другим зашли одним солнечным утром в этот порт месяц назад. И их экипажи благополучно улетели – они честно отработали промысел.

А нас, восемнадцать каторжан, оставили – чтоб на билеты, знать, заработали еще . Потому как, весь промысел, затянувшийся на много месяцев, мыкался наш зачумленный сейнер между другими тунцеловами потерянно, по мере возможностей помогая (но, больше, кажется, мешая) делу общему. И в том только наша и была беда, что морозильные трубы в рыбных чанах – некогда стальные -  от времени истлели до толщины папиросной бумаги. Латал их сварщик, латал, мы, матросы, десятью слоями сурика красили – может, хоть на краске держаться будет (капитану позарез нужно было в море выйти – кредит приличный на строительство особняка у бандюков – фирмачей наших  взял) – все бестолку! И ловить еще толком не начали, а все охлажденные чаны дружно приказали жить. А без них – как работать-то?..

Фирмачи придумали: будем в наблюдении косяки тунца высматривать – а может даже и ловить! -  а потом другим, через борт, передавать.

Видать, шибко много они капитану ссудили!..

- Никто нас с промысла снимать не собирается, - прознав благую весть, вошел в раж капитан. - Ну, дрючить вас буду по полной!

Вот попали! Теперь «торчать» бандитам нам было и капитанские долги!

Так и сновали мы в  группе работающих судов, зорко высматривая желтоперого тунца, а порой его и залавливая. И тогда уж останавливались, ложились в дрейф, и смиренно ждали, кто же соизволит на закате, закончив свой промысловый день, к нашему борту подойти – улов забрать.
- Кто сегодня к «Стромбусу» идет? – слушалось на дежурном канале.
Все капитаны начинали дружно отнекиваться, отбояриваться, «откорячиваться» от этой постылой повинности – у одного еще невод, якобы ,не выбран, другой, вроде, планирует  «метнуть» напоследок, перед темнотой, и все подобное в таком же роде. А наш капитан – настоящий, опытный, азартный рыбак, всем сердцем радеющий за промысел, и как мальчишка подкидывающийся порой («Желтоперый!.. Видел – бок из воды блеснул: желтоперый!») понуро покуривал в уголке рубки, даже уже не кляня верных соратников. Которые чуть что, немедленно стращали по любому поводу своих моряков:
- А будешь трандеть – спишу на «Стромбус»!
Нашли арестантское судно! Тюрьму плавучую: о списании с нащего «Стромбуса»  уважаемая компания со звучным названием  «Галс Интернешнл»  ( юридический адрес вел в столицу, гендиректора с логичным окончанием фамилии на «-идзе»  никто никогда в глаза не видал) и слышать не желала: «Хотели бы напомнить, что «Галс Интернешнл» не являемся туристическим агентством».
Сами дураки – думать надо было, с кем связываться! Ведь и подсказку нам честно дали – «Галс…»: то в правую сторону, то влево (сюда больше, конечно), но не ровно – ни в коем случае.

В общем, девятый месяц уже и чалились. Во второй-то партии (в первой полетели экипажи головных судов во главе с главным капитаном флотилии, что, будучи накоротке с береговым начальством, теперь привычней базарил по понятиям, нежели говорил по морской субординации) четверых наших мы отправили. Старпома с бумагами, камбузницу, как женщину единственную, старшего мастера добычи с язвой от спирта, и матроса – да, матроса! – Игорку.

С Игоркой, конечно, поторопились – край некуда, как выяснилось, ему было спешить ужу. Всем прожужжал за девять этих месяцев он уши о любви своей, что ждала его на берегу… Или не ждала?.. В общем, с мужской солидарностью (а буфетчица – с женской сердобольностью) все этой загадкой-ромашкой поневоле увлеклись, незаметно в драму втянулись, и сопереживать вместе с Игоркой сердечной занозе его стали. Тем более, что парнишка был, в общем, хороший, душевный, не больше каждого лентяй. Так что, чисто по-человечески жалко его было. Вот и решили безо всяких на то возражений, Игорку  во вторую партии улетающих всунуть: будь уж там, как будет, лишь бы нам здесь страданий тех больше не слушать.- утомились, честное слово!

На радостях, он позвонил зазнобе в последний вечер: «Подарочки тебе везу!» - «Есть уже у меня, кому подарки мне дарить».

- Рогоносец я, рогоносец! - пьяными слезами плакал Игорка прощаясь с нами у дверей автобуса на причале.

- Ты – лучший матрос моего судна! – утешил, как мог, капитан. А мы молчали, чтоб не вякнуть сдуру: «А что мы тебе весь рейс  н е  говорили?».

А шеф-повар, не поленившись шагнуть на ступеньку автобуса.  пожелал на прощание восседающей на первом сидении камбузнице такого, что та истерично замахала рукой в ответ.

Шеф – он из брянской деревни был. И бабка, говорил, его – колдунья…

Укатил автобус, разбрелись с раскаленного полуденным жаром причала жалкие остатки еще пять минут назад славной тунцеловной флотилии, поковыляли на камбуз и мы с шеф-поваром Юрием: теперь я ему в подмогу на камбуз вызвался – не бросать же парня одного!

Правда, он-то меня в этот день одного бросил. Вслед  за сковородой с плиты, и опрокинутой кастрюлей под первое: разошелся парниша на горести-то такой! Да ведь, мы еще отъезд товарищей с ним щедро отметили. В общем, устроив небольшой на камбузе погром, оставил Бра меня на хозяйстве, и, по моему увещеванию, благоразумно спать пошел.

Обед я наскоро приготовил – и это был мой первый поварской опыт. Его оценил даже капитан, после непродолжительной трапезы (вернее бы было сказать – короткой дегустации), лично зашедший на камбуз… Но, нет худа без добра – за капитанским разносом («Андрей, ты долго этих алкашей поить собираешься?») я узнал, что в суп – любой! – обязательно надо делать пассировку – поджаривать на сковороде лук с морковкой: оказывается!

Как говорится: «Считай несчастным тот день и час, в который ты не усвоил ничего нового». А в этот капитан мне целую Америку открыл!

Следующим днем я нанес ответный визит капитану -  деловой, с бумагой. Да, нас оставалась мало, но мы все также были в тельняшках, и сдаваться лично я не собирался.

Рукописным листочком я рапортовал капитану и компании, что, как член экипажа, и как гражданин, даже, России, объявляю голодовку до тех самых пор, пока меня в порт приписки не доставят.

Капитан проникся таким уважением к дОкументу, что велел переписать разборчиво и, желательно, печатными буквами – серьезная, ведь, то бумага, и серьезные люди будут ее читать.

Понятное дело, что в первой рукописи буквы кое-где плыли – кропал ведь я пафос строк после обильной похмелки с Юркой: написано в здравом, называется, уме, но не трезвой памяти.

                2

- А тебе что? – размашисто шинкуя морковь на ту самую пассировку, говорил в мою сторону Юрик. – Весь день не ешь, а ночью здесь, на камбузе, втихаря затрепал полбулки хлеба с батоном колбасы, чтоб никто не видел – да и опять себе голодуй!

Нет, он не понимал всей отваги момента и твердости моей гражданской позиции!

Я помогал Юрию теперь на камбузе – старательно чистил овощи, тщательно мыл посуду, добросовестно ему внимал. Негоже было бросать товарища одного – больше-то никто уж, по сути не работал. Лежали по очереди вахты у трапа – там, у стола с нардами, стояли две широкие скамьи. Живчик боцман, изображая работу, толокся до обеда в кедах и шортах на глазах капитана, а после обеда, через пролом в причальной стене, он спешил на  гряду огромных камней, несколько пестря своими плавками картину нудистского пляжа. Мы-то, от греха подальше, ходили на пляж, что располагался много дальше – в живописнейшем местечке Сан-Андрэс  (польщен я был названием, признаться).

- Слушай, Юрик, а если я к твоей бабке, в деревню приеду, она сможет одну девчонку приворожить?

Юра вздыхал тяжело и с участием.

- Да, приворожить-то сможет – не вопрос! Только, тут в другом беда. Положим, тебе через время какая-то другая понравится, а от этой отделаться ты уже не сможешь… Опять придется к бабке ехать.

- Нет, не поеду в другой раз – не нужен мне никто больше!

«Порешали» вопрос: Юрий для меня безусловным авторитетом был. Что там наши девять месяцев заточения – два с лишним года он на брошенном нуворишами судне в Анголе куковал.

- На «Отроге»… Вот и получился у меня – острог на «Отроге». Света уже давно не было: машина-то не работала – топлива нет. Готовили каждый себе сам – на палубе: что на удочку с борта поймают. Поддоны деревянные все на костры спалили. Я, хорошо хоть, собаку потом себе завел! Рыбу поймаю, отварю, голову – собаке, остальное себе. Хоть было с кем пообщаться – вокруг-то все уже хуже собак стали!

В Анголе его капитан одного тунцеловного сейнера, что отрядили «сгонять» за солью для флотилии, и подобрал. И сказал сразу: «Язык на замок – до самого конца рейса». Помни, мол, доброту нашу!

Юрик и молчал глухо. Зубами, разве что, скрипел, наблюдая, как камбузница, утомившись от мытья палубы, отставляла ведро со шваброй, и той же рукой, что пять минут назад половую тряпку в ведре полоскала, лезла в сковороду с отбивными.

И здесь хлебнул, парнишечка!.. Впрочем, творческим натурам переживания только на пользу идут.

- Слушай, Юрик, а как ты в Москву-то поступить смог?

Юрий окончил Московское Училище Культуры – да!

- Да, как-как, - скрывал улыбку шеф,  - просто, на самом деле. Стоим на экзамене перед дверью, все в мандраже. Я ухом к щели дверной приник: москвичка, что зашла, стихи читает. Бойко так, с выражением! Клеймит империалистов, еще что-то… Выходит – в слезах: «Два!». Е-моё – а я следующий. Зашел – а коленки подгибаются! «Ну, молодой человек, вы нам что декламировать будете?» - «Я это…Твардовского». - «Хорошо, слушаем вас!». Я начал чего-то там мямлить-читать, и бац – забыл с перепуга! Стою в обмороке – полном! «Ну, хорошо, а как бы вы сам закончили это стихотворение – своими словами?». Я уж совсем какой-то ахинеи наплел – лишь бы выгнали поскорей. «Хорошо, правильно мыслите! Пять».
- Да ну! – я даже картофелину с ножом отложил.
- Да – пятерку поставили! – и насладившись моим восторженным удивлением, Юра продолжил:

- Это потом мне один препод разъяснил: «Ну, возьмем мы эту москвичку, отучится она, а ведь работать по специальности не будет! .Не поедет она туда – в твою глухомань. А ты выучишься и вернешься в свой район: культуру колхозную поднимать». Вот, поэтому…

- Ну и что,- теперь улыбку скрывал уже я, - поднял на должный уровень?.. Или - на невиданный?

- А то! Помню,поехали на свадьбу механизатора передовикам в деревню: я - массовиком-затейником главным.На полдороге автобус в грязи завяз: "Все, выгружайтесь!".А мы - в туфельках,в брючках: куда вылезать - там грязи по-колено, болотник нужны! Хорошо хоть,кортеж свадебный нас подобрал: молодые с росписи с райцентра - на самосвале, на КРАЗе, прикинь!В кузов нас и загрузили.

Не напрасно время в том училище московском Юра потратил – это точно! И поднятие культуры на сто верст вокруг даром не прошло. На летней дискотеке под открытым небом, что споро организовали предприимчивые  канарцы прямо за портом, Юрик в один из вечеров дал гвоздя! Дискотека была солидной -  не чета, конечно, танцплощадке-то колхозной! На входе крепкие парни в белых рубашках с короткими рукавами наших парней, что приперлись  в кроссовках разворачивали восвояси: дресс-код и фейс-контроль.

Юрик, со своей простоватым лицом жителя брянской глубинки, но кучерявой шевелюрой и  умными глазами морского мученика, благополучно кордон миновал. И правильно его пропустили! Ибо в разгар танцевального действа стал парень демонстрировать такое соло, что публика, восторженно хлопая в такт музыки в ладоши, сначала организовала истому танцору круг, а потом и вовсе мягко Юру вытолкали на сцену.

- Блин, я танцую, испанцы хлопают, а Вовка сзади меня за рукав рубашки цепляет, тянет: «Здесь так не танцуют!.. Здесь так не танцуют!»

Во, блин, собственная служба худсовета!

Я-то на дискотеку не ходил: одна доносившаяся музыка, и та – сердце волновала. По той, которую не мог я пока на танец пригласить, не мог, за расстоянием в полсвета, плеч ее коснуться… Как и в каждодневных полуденных походах в Сан-Андрес (управившись на камбузе, мы, вместе с поджидавшими нас сварщиком – первым другом Юрика, и тем самым Володькой, что вис на дискотеке у него на  рукаве, выдвигались на пляж), я отставал от ребят в этом сказочном по красоте местечке, и, выбрав лавочку под тенью, надолго усаживался в думах о своем.

А парни не кисли – брали бутылочку красного вина с кислинкой, и шли туда, где игривые синие волны все норовили похлеще шлепнуть загорелых, шумных и веселых купальщиков.

Вот там-то и случилась история, о которой в красках поведал мне на следующий день шеф-повар.

Они играли в волейбол в воде (у нас был настоящий волейбольный мяч, который с гордостью, вслед за полотенцами, но до бутылочки вина, извлекался из спортивной сумки), и, заваливаясь в воду за каким-то уходящим мячом, Юрик воскликнул на испанский манер: «Го-оль», - точно так, как восклицали телевизионные комментаторы. Чем непростительно ввел в заблуждение плещущихся рядом девиц.

- Итальяно? – кокетливо поинтересовалась одна.

- Руссо, - бесхитростно признался Юра.

Как я хохотал все последующие дни, когда Юрик на бис изображал, активно шевеля плотно прижатыми и согнутыми в локтях к бокам руками, и растерянно и часто хлопая ресницами глаз, моментальное бегство милых девушек от такого соседства!.. Конечно, сгущал краски человек искусства, но по сути – правдивая сцена была.

Вот это «голь», так «голь» - точно в наши ворота!

А через пару дней откликнулись фирмачи на пафосную мою голодовку: «У вас, капитан, там с продуктами, что ли, плохо? Есть нечего?» - «Да нет, нормально в этом смысле». – «Тогда почему у вас люди голодают?».

Чисто по- новорусски  – капитана еще и «нагрузили». Поневоле пришлось голодовку прекратить – не подставлять же командира дальше. Благо, не сильно я к тому моменту отощал: честно поголодав полтора суток, перешел на предложенную Юрой схему тайного ночного хомячения.

0:2 – к завершению, уж верилось, матча.

Ну, а довели счет до крупного нам поражения чуть позже – ровно через месяц, когда благополучно вернулись-таки мы на землю родную: успели! Пасмурным августовским утром грянул дефолт, окончательно похоронивший все надежды на какой-то благополучный всем нам из всех этих безумных лет исход.

                3

О главном – о главном чуть не позабыл сказать за всей суетой и боданием бестолковыми: о той невиданной красоты панораме, что открывалась по пути на тот самый пляж. Океанские дали простирались до самого горизонта, и суда под разными углами чертили свои следы на синей глади, словно линии на огромном листе ватмана, что лежит на ровной скатерти стола, словно линии жизни, предложенные тебе судьбой.

В море отражалось небо, и в зависимости от времени дня, океан был то лазоревым, то синим, то розово-фиолетовым – на закате. И необозримые бескрайние дали лежали, маня во все стороны света, которые еще предстояло пройти, и там далеко-далеко за этими далями, на своей земле найти свое счастье и обрести свое место под этим изменчивым, но не оставляющим нас Небом.

И были силы, была вера, и было ясное желание преодолеть все те временные трудности, и зажить уже честно и по-человечески.

И грех мне, по прошествии стольких лет, жаловаться –   на ничью я честно отыграл.