Этот вечер длится вечно. Остервенело работаю. Пальцы совершенно деревянные от холода, складной швейцарский нож зажат в кулаке, сдираю корку наледи с дров. Как я их только отколупал от поленницы? Тьма непроглядная, вьюга воет, такое чувство, что в этом доме холоднее, чем снаружи. Да, в первый раз здесь было как-то иначе. Топор бы сейчас, да нет его, найти не реально. Помню, у хозяина он лежал в дальнем углу под навесом, где дрова, но сейчас снега там по самый водосточный желоб, только вот охапку дров с краю отколол, отбил из ледяного плена, ногой. От каменного камина так и веет холодом. Одежда стоит колом, пока шли было ещё ничего, а сейчас это сырое неудобное чувство, что не хочется шевелиться. Штаны будто из фольги сделаны, только фольга эта белая с черными проталинками. Фонарик налобный еле теплится, батарейки бы заменить, есть даже на что, но нереально, пальцы не слушаются. Потом, свет сейчас не главное, только бы камин разжечь. Лизка, ты как там? Сидит на лавке с ногами, завернул её в хозяйский тулуп, в плед завернул, всё равно стучит зубами словно град по жестяной крыше. Но это хорошо, пусть лучше так, значит организм борется. Как она вообще дошла, молодец, девочка, сама добралась, из последних сил. На вершине этой бесформенной кучи горит и трясется тусклый светлячок фонарика. Совсем сдох у тебя, но теперь уж не важно, можно не выключать. А под пледом, под тулупом бутылка вина. Красного. Идиоты, романтики хреновы, пошли молодость вспоминать! На лыжах, телефоны дома оставили. Карта, компас, фонари – мы гуляли до зари. Но ничего, пусть греет бутылку пока, бутылка в рюкзаке замерзла, не то, что полностью, но изрядный комок льда в ней плещется.
- Жива, Лиз?
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы…
- Ничего, малыш, держись, сейчас разожгу.
Как, собственно, разожгу? На каминной полке спички лежат, большие, каминные. Но подумать страшно, чтобы взять их в руки. Да и толку что, эта ерундища от спичек не загорится. Тогда, в первый раз, в этой избушке мы оказались совершенно при других обстоятельствах. Погода была чудная, луна пробивается сквозь облака, снег будто пуховая перина, но не то, чтобы очень толстая, а самое главное – домишко был недавно протоплен. Как же мы были молоды и наивны, пять лет прожили вместе, а казалось тогда, что всю жизнь, что другой жизни и не существовало, что понимаем друг друга без слов. Вот придурки молодые, казалось тогда, всё что можно переругать уже переругали-перевыругали. Что ссориться будет больше не из-за чего, что вот так мы юбилей нашего семейного гнезда отметим и вступим во вселенскую бесконечную идиллию, и умрем в один день… Может и в один, да только не сегодня! Идиоты, это у нас детей тогда ещё не было, свечи жгли… Кстати, свечи! Где же они, ни зги не видно!
- Лизк, ты не помнишь, где он свечи хранил?
- Ты ш-т-т-т-т… на кух-х-х-хне б-были. У п-плиты, на п-полке.
Разогнуться бы теперь, такое чувство, что примерз к полу. Почти ощупью добираюсь до кухни, собственно, добираться особо некуда, просто дальний конец комнаты, здесь газовая плитка стоит на тумбочке древней как сама жизнь. Справа такой же древний кухонный стол, покрашенный зеленой масляной краской. А тумбочка коричневая. Сверху нелепый шкафчик, дверца обклеена куском клеенки в подсолнухах, только в этом холодном мраке солнечные цветы смотрятся как-то зловеще, как памятник лету в стране вечной зимы. Пытаюсь открыть шкафчик – не идет. Ах, гвоздь же надо повернуть! Так, с легким скрипом отворился, но свечей нет, огарок какой-то мышиный воткнут в жестяной подсвечник и всё. Специи какие-то, кружки эмалированные, с непременными сколами. Веник какой-то сушеной травы. Ну, хоть ты, брат, мне поможешь. Беру веник, поворачиваюсь, что я вижу! Керосиновая лампа! Какая-то вся кособокая, с закопченным стеклом, иди ко мне, моя хорошая! У плиты зажигалка с длинным носиком. Тоже пойдет.
- Сейчас, Лиз, сейчас, держись…
Так, дровишки небольшим домиком, ломаю веник, втыкаю посередине, сверху щепки, что отковырял ножом раньше. Откручиваю горелку от лампы, керосина немного. Ладно, выливаю половину на веник. Лампу в сторону, палец продеваю в скобу зажигалки. Что ж это такое!? Не жмет совсем, приходится помогать второй рукой. Щелчок. На конце носика появляется крохотный огонёк. Как будто проснулся от зимней спячки, прямо смотреть на него жалко. Подношу к венику, языки желтого яркого пламени начинают так лениво, так вальяжно подниматься по дровам. Ух, только бы занялись. Ещё какие-то щепки лежат в корзине рядом, всё туда, всё в огонь. Прямо каким-то добром сразу веет от огня, в доме всё равно колотун собачий, а на душе уже как-то теплее. Нет, кажется, веник был волшебный, щепки занялись, занимаются дрова.
- Лизка, иди сюда!
- М-м-мммм…
- Давай помогу, - подскакиваю (на самом деле подползаю), беру где-то на треть ниже верхушки этого айсберга, тут плечи должны быть, - пойдем к огню.
В отблесках пламени становится понятно, что фонарик не светит совсем. Прислоняю мою Лизавету к стене, стаскиваю с топчана матрац и тащу его к камину.
- Садись сюда, малыш. И дай мне эту грешную бутылку вина. Руки к огню, давай.
Так, вино почти растаяло. Ставлю бутылку поближе к огню. Пальцы уже начинают чувствовать. Ох, лучше бы такого никогда не чувствовать, но могут шевелиться. С третьей попытки попадаю хвостиком фитиля обратно в колбу, накручиваю горелку. Ещё один щелчок зажигалки, и на конце фитиля вспыхивает желтое пламя. Надеваю стекло, подкручиваю колесико. Пламя кривое, фитиль никто не подрезал давно, да и бес с ним. Беру лампу, плетусь на кухню.
Ха, а с керосиновой лампой уже гораздо лучше видно. Снова лезу в полку. Специи, приправы… Лист лавровый, перец-горошек, имбирь сушеный молотый… Гвоздика, тоже в дело пойдет, ну а без лаврушки можно обойтись. Сухофрукты для компота. Отлично, я вам устрою компот сейчас, беру пару кружек, тех самых, со сколами на эмали. Лезу в стол, в основном сковородки, шампуры – самое время! Тарелки стоят стопкой, вот миска в углу жестяная. Отлично, миска пойдет.
- Эл, я сейчас помру!
- Не помрёшь, я согрею тебя своей любовью.
- Где ж ты был со своей любовью, когда я замерзала там, на лавке?
- Я согревал своей любовью этот камин, а теперь он греет тебя, - а зубы у нее ещё стучат, только уже мелко, едва слышно.
Так, штопор есть на ноже. Вкручиваю стальную спираль в пробку. Тогда, пятнадцать лет назад, я делал это вальяжно, мне казалось – изящно. Рисовался. Сейчас движения сильные, злые, брови сведены. Я уже знаю, что мы не пропали, уже отпускает, но движения всё равно резкие, сильные. Левой рукой сжимаю горлышко, будто хочу задушить. Наваливаюсь всем весом. Чпок! Давай, родной, иди в мисочку, будет нам компотик. Вслед за вином в мисочку отправляются сухофрукты, перец, гвоздика, имбирь. Миска полная на две трети рубиновой жижи встает сверху на домик из поленьев. Теперь главное не прозевать.
- Лизка, раздевайся, ты всё равно вся мокрая.
- Эл, да ты опух!
- Ничего, я тебе помогу, - расстегиваю на ней гамаши, скидываю крючки с петель (о, эти волшебные крючки! Спасибо тому, кто их придумал), - тянем-потянем! – сняли лыжный ботинок, теперь второй. Мокрые носки долой.
Теперь мокрые штаны долой. Пламя ещё не бушует, но уже веет теплом от камина, а не холодом. Если эту капусту развернуть со стороны камина, то, пожалуй, там будет более чем комфортно внутри.
Компотик начинает покрываться пузыриками, пора снимать. Двумя полешками аккуратно переношу миску на пол. Снимаю шапку, падает налобный фонарик. Через шапку беру миску за края и наполняю варевом кружки. Тогда, помнится, мы привезли с собой бокалы. Ой, не надо бокалов, кружка куда практичнее. А как она греет руки! За одно это можно всю жизнь пить только из эмалированных кружек!
- На, возьми, Лиз, - подаю кружку ей.
Обнимая кружки двумя руками, мы склоняемся друг к другу и тихонько чокаемся. Оба с громким шипением мы всасываем обжигающий напиток в себя – нектар богов! Тепло разливается по пищеводу, заполняет живот и ползет тихонько во все стороны, будто где-то там внутри поселилось маленькое улыбчивое солнышко.
Наливаю вина в миску ещё раз, к старым жабуреньям подбрасываю новых, ставлю на огонь. Лизка начинает шевелиться под своей скорлупой, потом выбрасывает в сторону уже оттаявшую куртку. С шипением потягивает из кружки горячий компотик.
Мир потеплел, метель всё ещё точит свои зубы о бревенчатые стены, но она уже где-то там, за чертой, не в этом мире. В этом мире только мы с тобой вдвоем. Где-то там ещё есть наши дети, уже такие большие, но сегодня наш день, и здесь только мы. Я достаю из рюкзака два наших спальника, два наших теплых зимних спальника, зеркально одинаковых, состегиваю их вместе. Снимаю с себя эту мокрую оттаявшую скорлупу, сажусь с тобой рядом на матрац. Ты приподнимаешь край тулупа и толстого хозяйского пледа, пригласительно держишь их рукой, глядя вперед на пламя, а в руке у тебя чудом сохраненная шоколадка. Я накрываю тебя спальниками и забираюсь сам в твое логово. Мы победили. Это не самая страшная вьюга, через которую нам пришлось пройти, но мы победили и ее. Мы сидим, обнявшись, и молча смотрим на пламя. Вино скоро нужно будет снимать. Мы молчим. Слова не нужны, теперь уже всё понятно без слов.