Помню детство в одной из безымянных российских деревень. Пятилетний, или около того, сажусь за стол, покрытый цветастой клеёнкой, в маленькой проходной кухне низкой избы. На столе лежит ложка, и больше ничего. Над столом, сбоку в стене – небольшое окно, как в поезде, перекрещенное облупившимся деревянным крестом рамы. Из окна светит внутрь тусклое зимнее солнце. За стеклом – медленно всплывает рожа взрослого мужика, лет тридцати, но тогда для меня все были взрослыми. Лицо – грязное, щербатое, серо-коричневого оттенка. На голове – шапка-ушанка из неопределённого искусственного меха со слипшимися волокнами, причём одно ухо поднято вертикально, и лихо изогнуто на верхушке, как у охотничьей собаки, почуявшей зверя, а другое ухо – печально висит, как у спаниеля, заканчиваясь длинной и тонкой меховой соплёй. Мужик смотрел на меня сквозь окно немигающими глазами. Прометей. Так его звали. Не знаю, почему – возможно, какая-то мода сталинских времён. Он родился когда-то очень давно – сам, без родителей, как говорили в деревне – непорочно. Имел тяжёлый врождённый дефект умственного развития, поэтому говорить не умел – просто ходил по деревне, и заглядывал людям в окна, надо ведь что-то в жизни делать. Прометей всегда был при одной и той же шапке – и зимой, и летом. В деревне говорили, что его шапка обладает чудесными свойствами. Давно, в начале, Прометея выгоняли со дворов – на улицу выбегали мужики с палками и вилами, как только в окне показывалась его грязно-серая рожа, и обвисшая меховая шапка. После – надоело, и плюнули, благо никакого ущерба он не наносил. Пусть смотрит – скрывать что-либо от Прометея людям в деревне было совершенно нечего. Правда, иногда случалось, что он находил двери в дома – люди, мирно устроившись вечером за столом, или под телевизором, вдруг слышали шум из тёмной горницы – это Прометей, найдя дверь, копошился у входа. Вот тогда уже бежали, и Прометея изгоняли – все, кто был в доме, мужики, бабки, дети.
После началась первая волна эмиграции из деревни. Те из репатриантов, кто помоложе, и ещё верили в жизнь – уезжали в город. Другие же, которые постарше, и уже не верили – уезжали в другую сторону, на кладбище. Если бы кому-то вздумалось писать историю безымянной деревни, он бы увидел, что помимо двух направлений репатриации оттуда было также несколько алий, разделённых во времени. Я уехал в первую. В последнюю – последний старик, в направлении кладбища. Он шёл сам, неся на спине гроб – других людей в деревне уже не осталось. Вечером Прометей молча ходил по дворам, и заглядывал в пустые окна. Поняв, что выгонять его уже никто не будет, Прометей заходил в двери, долго копошился в горнице, садился на стулья, и сидел, и молчал. Кажется, он был вечен…