МОМЕНТОВ МОРЕ
Из постов Дмитрия Федоровича Вертинского, доцента и блюдешанеля, замполита (заместителя по литературе) Среднерусского информационно-военного округа, заслуженного ловца слов Российской Федерации, а также ее окрестностей и местностей, словесного эмира Русского мира, шаха по мату, янычара по чарам, пашИ от слова пахать (а бей от слова бить, спец от слова спать и жрец от слова жрать — это не про него).
Я всего лишь собираю фольклор.
В помощь филологам будущего.
Чтобы лет эдак через 50 какому-нибудь студиозусу было что скачать для своего курсовика «К вопросу об Интернет-жаргоне России 10-х-20-х годов II тысячелетия».
Или набрел на этот текст в сети автор монографии «Россия перед выбором: языковые аспекты эпохи» – и пару раз тонко улыбнулся (едко усмехнулся), читая набранные мной страницы.
Мне и того довольно.
Это ли не истинное бессмертие?
И никаких рецептов Макропулуса, цветков Гильгамеша, Платоновых эликсиров, нектаров-амброзий и молодильных яблок не надо.
Будет Россия, значит, русский язык будет.
А будет язык, будем и мы.
Ведь слово вечно.
В начале было Слово.
Слово это Бог.
Слово, всему основа.
Слова, слова, слова.
Единого слова ради.
Золотое слово, со слезами смешанное.
Слово, словцо, словечушко, глагол, союз, предлог, существительное, прилагательное, наречие, антоним, синоним, вокабула, речение, эллинизм, эффемизм, лексема, мимема, пароль…
Придут новые слова.
Одни упадут в речь, как зерна в подходящую почву.
Прорастут. Укоренятся. Заколосятся.
Каждый колос — чей-то голос.
Колосок — колесо.
Крутись, крутись, колесо, чтобы наше дело пошло хорошо.
Другие упадут, да не взойдут.
А взойдут, так тут же птицы их склюют.
Жаворонки, жар в лазурной воронке.
Синицы, спицы в небесной колеснице.
Журавли женихи Зари.
Клесты, божие хлысты.
Жар-птицы.
Райские птицы.
Сирины, Гамаюны, Фениксы, Финисты, Симурги, Алконосты.
Синие птицы.
И птицы-тройки.
И птицы счастья завтрашнего дня (выбери меня!)
Бывает, отцветут слова пустоцветом.
Как бесприданная сирота Соня.
Как сон минуют.
Но уж коли останутся, бессонница нам обеспечена.
4 июня
Проснулись мы однажды летним утром в ином пространстве-времени.
Искривленном.
Век вывихнулся.
Хахаль рас-ха-ха-тался.
Шилась фата, а получилась — туфта.
Свадебный букет — улетел в Пхукет.
Ухажер ухо сожрал.
Статуя Свободы запалила свой fuck-ел.
Россия и Америка торжественно плюнули друг другу в глаза.
Да что нам ваша Америка.
И что хомячки с их хохмочками.
В бруликах Бруклин?
Сползли брюки.
В шиншиллах страшилы.
Старые брюквы.
Брюссель, брысь в щель.
Что скажет Гаага?
А что скажет леди Гага?
Га-га-га!
5 июня.
Как мы любили тебя, Европа!
Всего только год назад, до всего этого холивара, написал я шансонетку:
Мне бы кусочек Парижика –
Сладкого пирожка,
Да кружку теплого, рыженького
Небесного молока.
Мне бы флакончик Ниццы,
Повергавшей поклонников ниц.
Нимфа ее дразнится
Стрелами из-под ресниц.
Во Флоренции Флора
Обольстила все зеркала.
Кожу прозрачней фарфора
Я гладил бы до утра.
В Венеции тронула Венус,
Васильки на груди Весны:
- Я никуда не денусь,
В синий атлас оденусь,
Вот она вся, возьми!
Целую руки Равенны,
Рубины ее и вены.
Я бы в Мадридские ночи
С мудрецами рассорился всласть.
Всех варшавянок ножки
Мне б навевали вальс.
(Слишком уж он мудрит,
Старый, как мир Мадрид).
А солнечным днем в Шампани
Шампанского бьет фонтан,
И за плечами пена
Летела бы, как фата…
А что теперь?
Свадьбы не будет.
6 июня.
Горбачерт вспомнился, не к ночи будь помянут.
Состоялся торжественный вынос Сороса из избы.
На место Барашки-Обманщика прыгнула было нехилая Хилари.
А на юге еще этот Эрдогад.
Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Трам-пам-Трамп!
Вышел некто с мертвой белкой на голове, вместо прически.
Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а Трамп...
В общем, трампец.
Трампокалипсис.
Майн Трампф.
Нет, ныне Байден.
Не бай.
Екарный бабай.
Ныне и присно - бай-бай.
15 июня
А ведь еще недавно казалось, что в мире стало поспокойнее.
Что дна мы коснулись, дальше только наверх.
Меньше попадалось на улицах прохожих с прелестными, блещущими чистейшим безумием глазами.
Майкл Бом после очередной драчки в прямом эфире густо наштукатурил фэйс печальными белилами, как трагический клоун Бом.
Ковтун купил себе новую кофту на гонорар, полученный за создание на российском телевидении образа тупого хохла.
А Охрименко совсем охримел со своими вечными четками в беспокойных, суетящихся ручках.
Оч. умелые ручки (деньги получать), но очумелые.
И все падали, падали с неба самолеты словно пытаясь доказать нам, что рожденный летать ползать не должен.
Самолеты (МИГи, Боинги, Ту) сделались главными действующими лицами и исполнителями исторической драмы. Более людьми, чем сами люди.
Впрочем, мы все с вами — самолеты.
Самолетающие неопознанные объекты.
Исполняющие Большое Авиашоу жизни.
Под софитами. В пику софистам.
Не тут-то было.
Из Интернета (чудища обла, озорна и стозевна) полезли слизни: фэйл, фэйк, выпил, слив.
И прозвенело за окном звездчатым осколком стекла: звездец.
А милое слово «верность» плавится, капает слезами стойкого оловянного солдатика.
А милое слово «истина»…
А милое слово «честь»…
Они еще значатся в словарях эти лексемы, но употребляются все реже и скоро обретут пометку «устар».
17 июня.
И выползли из каких-то бункеров укрывавшиеся там до поры старые монстры.
Динозавры времен холодной войны.
Нарастившие мускулы.
Отточившие зубы и когти.
Накинувшие на скелеты новые пуленепробиваемые шкуры.
Расписавшие их новыми тату.
Сделавшие себе круговую подтяжку морд и ботокс.
Мы смеялись над ними в свое время.
Мы отказывались верить в них.
А они оказались живехоньки, все эти:
США и их прихвостни.
Американские марионетки.
Банды апологетов крупного капитала.
Стервятники, рядящиеся в тоги миротворцев.
Нацистские недобитки.
Воинствующие молодчики в реваншистском угаре, поющие с чужого голоса и пляшущие под дудку своих заокеанских покровителей.
Послушные исполнители воли иностранного капитала.
Глашатаи европейской солидарности, продавшие право первородства за миску чечевичной похлебки.
Наймиты продажной власти.
И просто:
Кое-кто на Западе.
В бессильной злобе…
В реваншистском угаре…
На буксире Пентагона…
Бряцая оружием…
Политика большой дубинки.
Дипломатия канонерок.
Длинные руки дяди Сэма.
Щупальцы ЦРУ.
Непотопляемый авианосец штатов.
На чью мельницу льют воду эти господа?
Со стеснением в груди, со слезами умиления читал я старые наработки из коллекции:
Дождь идет над островом Манхэттен, и невесело простым американцам.
Солнце светит над островом Манхэттен, но невесело простым американцам.
Зима приходит в Лондон.Центральные улицы столицы сверкают огнями рождественской иллюминации. Но не стоит обольщаться парадным фасадом западного благополучия.
О, мое детство, чистота моя!
Передовая статья в газете «Правда».
Свежий номер «Блокнота агитатора», продающийся в каждом киоске «Союзпечати».
И продавец - волшебник Кио Скёр.
Первый пункт повестки дня комсомольских и партийных собраний.
Политинформация перед рабочей сменой.
Полит-пятиминутка на пионерском сборе.
Плачу, плачу о вас.
Ностальгия.
Впрочем,и дежавю.
Город Желтого Дьявола.
Каменные джунгли.
Истинное лицо статуи Свободы.
Звериный оскал империализма.
Злобная гримаса гегемонизма.
Длинные когти ястреба военщины.
Как вам перл застойных времен:
Это позиция заокеанской кукушки, мечтающей подложить в европейское гнездо свои яйца.
Ничего не напоминает?
Ну и, натурально:
На днях нелегкая журналистская судьба снова забросила меня в Париж.
А это над бы выбить в граните, отлить золотыми буквами:
Клеветнические измышления Запада.
Новая стряпня пропагандистской машины.
Лживые инсинуации.
Падкая на сенсации буржуазная пресса.
Бездоказательные обвинения.
Грубая идеологическая фальшивка.
Антисоветская (-российская) вакханалия.
Грязная провокация акул пера.
Нынешние-то соколы и орлы агитации так высоко не реют.
Учите, господа, бессмертную классику.
19 июня.
Я живу сейчас в бывшей квартире академика Платона Дурова, ныне покойного.
В высотке на Котельнической набережной, на последнем этаже, над миром - Третьим Римом.
Четвертому не бывать.
В словесном ковчеге.
В скинии Большого нашего с вами академического Словаря, коим П. М. Дуров по факту являлся.
Впрочем, и продолжает таковым являться, но в уже иной ипостаси.
Сплю в его кабинете на потертом кожаном диване.
Сижу за его старым дубовым письменным столом, с двумя львиными тумбами, столешницей, обитой зеленым сукном.
Включаю его настольную лампу, на бронзовой ноге, под зеленым колпаком, точно такую, какие стояли в дни моей молодости на столах в читальном зале Государственной святой публичной библиотеки имени атеистического вождя мирового пролетариата.
Я могу взять любую книгу, которыми впритык набиты высокие, от пола до потолка, почтенного красного дерева стеллажи.
Влезаю на стремянку, и вытягиваю наугад, что попадется.
Потом стоя за конторкой, надев пенсне, читаю.
Не важно что, все равно.
Достаю из сейфа коньяк в хрустальном графинчике, сахар в серебряной сахарнице, лимон в позолоченной лимоннице с витой ручкой.
Представьте, имеются и щипчики для лимона, изящные, и, судя по их весу, золотые.
Орудие пытки?
Может, ими — цап! — можно зацепить себе из небытия немного счастья.
Добавим ко всем этим сокровищам еще банку ленинградского растворимого кофе, из стратегических запасов академического бункера.
Маленькую рюмку синего стекла, надтреснутую, зигзагом.
Всего их 12, синих пражских рюмок.
Одна с трещинкой, это моя.
Стакан в мельхиоровом подстаканнике, с чеканным двуглавым орлом и надписью «300 лет дому Романовых».
Сувенир Ходынки.
Лимон я режу на тонкие дольки длинным и узким, похожим на рапиру, ножом для разрезания книг.
Выпиваю залпом рюмку трехзвездочного Дербента, который успел уже заценить выше этих ваших Курвуазье и Камю.
Камю. Кому?!!
Курвуазье. Курва ж е.
А Бурбон, он и есть бурбон.
И заесть — шоколадный бон-бон.
Коньячные три звездочки для меня, как сноска в академическом тексте.
Закуску предпочитаю классическую, изобретенную последним российским монархом.
Ломик лимона присыпать мелко смолотым кофе и солью, чуть-чуть.
Молотова! Молотова!- кричала толпа на Красной площади.
- Товарищи, успокойтесь! Молотов давно на пенсии!
- Тогда в зернах! Тогда в зернах!
Миллион за лимон.
Лиза Мона.
На тридцать три лимона.
Лизнул бы, но..
Косточка домино.
Ласточка в кимоно.
Кадр из немого кино.
Лимонов с лимонкой тоже икнулся.
Можно сдобрить лимонную луну икрой черной (красной).
Икра! И — край!
А сверху - улитка. И оливка.
Аж раскраснелся от удовольствия, но красный я только снаружи, внутри я монархист.
Читателю интересно, конечно, на каком таком основании я пользуюсь всеми этими благами?
По праву законного наследника.
После смерти одинокого нашего Михал Платоныча в его сейфе обнаружились не только три источника и три составные части счастья: Наири, Дербент и Белый аист, но и завещание, в котором все свое имущество он отписал в мою пользу.
Квартиру в высотке на Котельнической, книги и мебель, счет в Сбербанке и эхологос-17, бурбоны, бон-боны и боны.
После третьей рюмки меня, случается, прошибает сентиментальная слеза.
Бесценный учитель!
Друг!
Незабвенный Платон Михайлыч!
Сколько слов ты принял в себя.
Точно их подсчитал начальник Всея устной русской речи болярин Гуторя в департаменте царя нашего, Кота Баюна: 999999 слов успешно, хоть и не без боли и лихорадки, а то и временных отторжений, навеки срослось с тобой.
Примерно столько же было в муках отторгнуто.
Не выдержал старик последнего словца. Миллион-первого.
И какого!
Лексического кровососа.
Вампира.
Нетопыря.
Ядовитого монстра.
Жаргонизма галимого.
Мема осатаневшего. Осетеневшего.
ЛОХОКОСТ.
О-ло-ло!
Хо-хо.
В горле кость.
Мозги зашелестели, как страницы на ветру.
Кожа сделалась изъеденным червями сафьяновым переплетом.
Кровь превратилась в чернила.
Печать избранничества во лбу обернулась библиотечным штампом.
Человек-книга окончательно прекратил быть человеком и стал книгой.
Неужели мне предстоит то же самое?
1 июля.
В приемный день домофон в моем подъезде трезвонит с утра до ночи.
Подмигивают светодиодные глаза камеры наблюдения.
По металлической двери профессорской квартиры деликатно постукивают костяшки интеллигентских пальцев, барабанят простонародные кулаки, а то и пинков достается двери.
Ко мне, человеку одинокому, нервному, неуживчивому ломятся посетители.
Зачем?
За славой и златом.
Ибо химически чистым (алхимическим) золотом готов я платить за каждое пойманное (не воробей!) новое слово.
Вечная слава ловцу также положена.
Ведь слово это Жар-птица.
Волшебница.
Вечная.
Ухватясь за его хвост, нырнешь в бессмертие и ты.
Есть люди-слова:
Пассионарность — Гумилев-младший.
Или: Нипоняла! — Света из Иваново.
Или: Палочка Коха (Кох без палочки).
Только трудно, знаете ли, в этом мире сказать что-то новое.
Трудно даже уловить из воздуха нечто новенькое, сказанное другим.
Далеко не каждое словцо живое, порхающее в метро или на рынке, в институтской аудитории или, к примеру, в ночном клубе «Доктор Живаго» можно, приманив в сачок, считать своей добычей, конвертируемой в валютном эквиваленте.
Все было, было, было.
Пшик, шок, фэйк, фиг, фак.
Открываю я двери словостарателям (словострадателям) после долгих расспросов, пристальных наблюдений и мучительных сомнений.
В большинстве случаев не открываю вовсе.
Полагаюсь на свое чутье многоопытного охотника и блюдешанеля.
Чутье Ловца — оно, знаете, никогда не подводит.
Оно уж либо есть у человека, либо уж, нету его.
Не дано.
И коли так, то никогда вам не намыть золотого песку.
Не вручить свой честный старательский хабар перевозчику Фоме на Великой реке, соединяющий два царства, Великую Русь и Великую Речь.
Мы Речи данники.
Платим ясак.
Слово-куница, слово-соболь, слово-белка, слово-русак.
Я — ордынец, имеющий ярлык.
Так.
Я охотник за словами.
Поймать словечко, это, доложу вам, удовольствие редкое.
На самом деле, это нечто неизъяснимое.
Несказанное.
Слово — это то, что понять нам нашим человеческим умом невозможно.
Ухватить его за хвост, обжигая руки жаро-птицевым пером.
Потом оно войдет в словари.
Будет определено, классифицировано, прокомментировано сотнями профессоров и доцентов.
Займет свою строчку, свой раздел, свой титул в словарях.
А пока оно только твое, наиграться с ним вволю.
Чародейство!
Волхованье!
Впрочем, обойдемся без сказок — у меня есть эхологос.
Легендарный «Златослов-17». Тот самый.
Эхологос знает все о каждом, никакой мистики-шмистики, задери ее, эзотерики.
Никаких: псевдо-, пара-, ложно-, карго- и квази-.
Никаких финтифлюшек фантазии.
Чистая прагма – на прочной основе многолетнего потенциала отечественных и конкурирующих с ними спецслужб.
Чудный мой смарт-лексем!
Дивный мульти-морфем!
Кэч-люкс последней модели.
Изобретенный Емелей (Емейлом).
Разработанный и внедренный в производство конструкторским бюро Федота Стрельца.
Испытанный на Байкодроме Космодур лично Иваном Дураком.
Утвержденный его величеством Котом Баюном.
Таких аппаратов в Великой Речи имеется всего четыре экземпляра.
По числу сторон света.
Один у царя Речи кота Баюна.
Один у Соловья-разбойника, который там по ведомству контрразведки.
И один у Фомы-перевозчика, таможенника, перевозящего слова из яви в Речь.
Четвертый эхологос по наследству от великого словаря Дурова перешел ко мне многогрешному.
Я смотрю на экран — аппарат должен дать добро на контакт.
Т. е.,должен поморгать, просвистеть, зависнуть, отключиться, как бы в полной прострации.
Хлопнуться в обморок, как институтка.
Потом очнуться, встрепенуться.
Перезагрузиться.
И снова миру удивиться, как благородная девица.
Еще помедлить чуток и выдать ответ.
Да или нет.
В неброском стиле моей подруги пророчицы Фотинии.
И лишь после этого (ежели ответ «да») имею я право впустить посетителя.
Не в сами палаты священного нашего присутственного места на Котельнической.
Всеобщей котельной, обогревающей город слов.
Но в коридор, обычную по виду чиновничью кишку, с десятком гаше по периметру гипсокартонных стен.
Не в сам лексикон, но в его примечания.
Мелким шрифтом, по ссылке.
Стучите, и вам отворится.
12 июля
Ежедневно в укромных уголках и в переполненных мегаполисах России вылупляется из тайных гнезд от двух до пяти новых слов.
Всем им (за малым вычетом) суждено быть пойманными в сачки любителей-коллекционеров или попасться на крючки-приманки-обманки наших профи, тоже владеющих персональными эхологосами, но, что уж там говорить, пониже качеством, чем у меня.
Попались!
Расправлены в филологических расправилках.
Засушены в лексических сушилках.
Усыплены мертвым сном на семинарах и конференциях.
Но лишь одно из 998 (подсчеты Гутори) войдет в Великий Текст Словаря.
И соответственно, лишь один из 16 ловцов получит за добычу положенный гонорар в валютном эквиваленте.
Надоели вы мне, о, как вы мне осточертели! Со своими киллерами, кулерами, колерами, фэйсами, баксами, киксами!
Фриксы — кискам?
Кот бы говорил!
Киксами вас по фэйсам!
Кекс подгоревший!
Кокс прогоревший!
Носите словосырье ко мне мешками и ящиками, а толку.
Кому нужен этот нафталин! Этот ацтой галимый! Этот абыр второй свежести!
Презираю передерлинг.
Помесь французского с нижегородским.
Привет Ишке Мятлеву, изрядно в веках помятому, но еще благоухающему свежей мятой.
Госпоже Курдюковой, куре подкованной, с курдюком-животиком:
Кирдык!
Киксы, миксы, фиксы, биксы, пиксы, фриксы!
На самом деле, все те же криксы и плаксы.
Бре-ке-кексы!
Гудлак вам в глотку, с горохом!
Впрочем, фикса у меня во рту долго стояла. Недавно на металлокерамику заменил — трудно стало цыкать зубом, разгрызая словечки.
А пиксы и миксы вообще вечны.
Уж о фриксах не говоря.
И одна бикса младая мне до сих пор снится.
Так что, может, и киксы кексами не подавятся.
Кыс-кыс-кыс, киски.
Проснувшись сегодня поутру в спальне покойного профессора Дурова, я осознал, что вот уже месяц, как вступил в свою нынешнюю должность.
Чудный летний месяц промелькнул, с томлением любовным и благорастворением воздухов.
Щелкал и чувыкал в воскресный вечер Соловей.
Наша черемуха стреляла новыми побегами.
Акация в белых одеждах навевала самые смелые надежды.
Буки росли и мужали.
Кедры задавали на орехи.
От буйства Тополей негде было укрыться.
Луна совершила полный оборот вокруг Земли. И столько девушек стало женщинами! И столько женщин зачали детей!
И столько легких, крылатых, шелковых и бархатистых, только что вылупившихся слов летало, роилось в эти дни на улицах Москвы.
Но ни единой новой лексемы не было принято мною, доцентом Вертинским Дмитрием Федоровичем, в словарь.
Проснувшись поутру, я выл от ужаса.
Ежели так дальше пойдет, царь-кот Баюн скоро отберет у меня эхологос.
Гуторя-опричник забанит в аккаунте.
Емеля на мельнице смелет. В свою неделю.
А перевозчик-Фома просто расфрендит и: «блокировать этого пользователя».
Кто не танцует на барабане, кто не вангует на шарабане, того забаним.
Вертинского, овечью вертячку.
Ветрянку!
Ветряную мельницу!
Выхухоль из холивара.
Блюдешанеля, облевавшего шинель.
Выгонят из домика, выпилят из домена.
И рвало меня вчерашним лимоном.
19 июля.
Мог бы приличный костюм, офис-ризу надеть на деловую встречу, но нет — все в том же диссидентском свитерке с продранными локтями.
Латынина бы, что ли, залатала.
Или хоть Бабченко, вместо бабенки.
Весь Белкинд какой-то трепаный, жеваный, облезлый.
Демшиза в демшузе.
Глаза выпучены, и неприличное в них отражается отчаяние.
С чумной своей белочкой в заплечном ортопедическом рюкзаке.
С белою горячкой, которую он всюду с собой таскает, заражая окружающих.
Но не надо думать, что к Белкинду прискакал полный альбац и лютый звездец.
По жизни у него полный стабилизец.
И никакого белка в моче.
А Белочка это его бухгалтер, рыжулька в очках.
Она песенки поет, да орешки все грызет, а орешки непростые, в них скорлупки золотые, ядра чистый изумруд.
На меня Белкинд трудится не пенсионерского выживания для.
А из страстной любви к русскому языку и словесности.
Эта романтическая, до слезы, влюбленность интеллигентных евреев в 33 буквы русской азбуки, действительно, существует.
Что он добыл на этот раз?
Надыбал?
Намахал детским своим наивным марлевым сачком (Вольдемар ты наш Набоков).
Чем порадуете, Мордыхай Моисеевич?
Сепаратисты. Сепоры. Сепорюги.
Вы это серьезно?
Ну, милый мой, это же победитель в номинации «Слово года» — позапрошлого. Даже уже не прошлого, а по-за...
Вы бы еще «чао-какао» и «чав, бомбила» припомнили.
Что у вас, ребята, в рюкзаке?
Да уж выкладывайте все, коллега, раз принесли, чего стесняться, свои люди, сочтемся.
Вали кулем, потом разберем.
Прямо на стол, всю эту инсталяцию.
Все кунштюки нашей кунсткамеры.
Все штуки штукарства.
Штучки модной щучки.
Как и следовало ожидать, не махаоны и не ванессы.
Так, мелкая мошкара.
Комарики-кошмарики, на воздушном шарике.
Хайп.
Хейтер.
Безвиз.
Было, голубчик. Все было.
Фейк-ньюз.
Харассмент.
Пост-труф.
О-го! Главный пост эпохи.В классики жанра норовите сподобиться? Было, родной. Чего только не бывало на этом свете.
«Экклизиаст» читали? Еще в юношестве? Не худо бы еще раз полистать.
- Какой еще ёлки-зиаст! Зачем он мне, русскому человеку!
Хохочет он, прекурьезно пуча глаза, надувая щеки — и воображает, что это кому-то еще смешно.
А сам-то все переживает.
Бегал за словами.
Деньги платил.
Изловил! Обаял! Заклеил! Поимел!
Присоединил к личной коллекции.
Не сложилось.
Надо с начала начинать.
С другой уж бабочкой.
У которой крылышки пофартовей.
Я думал — бабий прихвостень.
Пи-страдалец.
Волочился.
Весь лучился.
Расставлял хитроумные ловушки в полевых (боевых) условиях, как-то: скамейка в парке (Сельвинский), темные аллеи (Бунин), отдельные кабинеты (Куприн), номера сомнительной гостиницы (Пастернак).
Хватал на лету языком ящера проносящиеся в воздухе эфемериды.
Трепетал.
Фристайл!
Прокрутили динамо.
Тили-тили, дай, дама! Трали-вали.
Обещали, не дали.
Канули в дали.
Кинули.
Одни нули.
Любовь к искусству без взаимности.
Что остается?
Заимствования.
С признаками взлома (против лома нет приема).
Зоркий, как дракон с Коммодо.
Он таскает из комода,
Из чужого огорода,
Из кармана пешехода
Все, чего взыскует мода.
Эхологос не ошибается никогда.
Кражи из куража.
Грыжа грабежа.
Изнасилования, из последних сил.
Я гляжу (стараясь, чтобы было незаметно собеседнику) на зкран эологоса. Аппарат дает сигнал: С.В.О.
Запомните это сово. Нам без него никак.
24 июля.
Весь день валялся в профессорской кровати, смотрел телеящик.
Новости (вечерние хреновости и утренние хреновости):
В Цюрихе шуршит шелками желтый дервиш из Алжира и, жонглируя ножами, штуку кушает инжира.
У Эйфелевой башни сносит башню.
На Шанз Элизе нет шансов уже.
Кокосовары варят в скороварках кокосовый сок, а косовары коксом пробавляются.
Пикадили с покер-фэйсом: пики сдали с черным перцем.
Брекзит бесит.
Курды круты.
К шаху шла шахиня, до полу накидка.
Шаг — она шахидка!
Гам, гром, ор ртов.
Готов.
Вахабит.
Вах! Убит.
Вести с полей:
Конституциальный конституционалист консультировал костолома в Констанце.
Константин констатировал инцидент с интендантом и прецедент с претендентом.
Демократ Кондрат Панкратьев надорвался на домкрате. Но скорбит не о домкрате, а о демократии.
«Пока не все дома»:
Пелевин в пенале сам себя пеленал да распеленывал.
Максакова все плакала.
Каннские львы ли нам венки не вили?
Нобили—шнобили премию загнобили.
Все айфон, да айфон, едем лучше на Афон.
Реклама:
Бомбардир бонбоньерками бомбардирует барышень.
(В бонбоньерках гашиш, а с барышень – барыш?).
Мама Милу мыла мылом, Мила мыла не любила. Вот Миле имэйл – получше намыль.
Сфинксы вставили золотые фиксы.
А сфинксов интенданты — импланты.
Экономика дня:
Фараонов фаворит сменял нефиг на нефрит.
Фараонов фаворит нефрит меняет на иприт.
Опять провайдеры соврали — сорвали сэмплинг самоваров.
Матросов в Мадрасе развели на матрасы.
Мани-мани — всё на обмане.
«Пусть говорят»:
Ужа ужалила ужица, ужу с ужицей не ужиться.
Уж от ужаса стал уже – его ужица съест на ужин.
Санька Соньку-Нефертити вез на санках в Москва-Сити.
Неферитити-с, не вертитесь!
Ах простите, ах, простите, дорогая Нефертити,
что-то нос у вас нечист.
Вы, конечно, обезьяна,
обезьяна без изъяна, но ведь вы не трубочист!
Сам Санька-то — в сугроб, а Сонька — в гроб.
В саркофаг Соньку — шварк!
Их нравы.
Карл с Кларой друг дружку короновали, на карнавале.
Карлик на "Кароле" и Клара – его краля.
Были королями, поменялись ролями.
Ретро-Корлеоне.
Грусть, на корвалоле.
Он в ее кораллах, а она коварна.
Алая каверна!
С краденым кларнетом, с красавцем-корнетом.
Карл Кларе подлил кураре, а Клара - крысиного яду в кларет.
Карл у Клары украл рекламу, а Клара у Карла украла бюджет.
Ах, Китай, ты Китай, ты нас не кидай!
Ах, Пекин, ты Пекин, люби меня, не покинь!
И шипят скороговорки, будто шкварки в сковородке.
И плюются кипятком они, как щучки в скороварке.
И хохочут, и танцуют, словно штучки у шинкарки.
Чушка в щетинке.
Щучка в чешуе.
Чукча в чуме.
Чувырла в шушуне.
А Щеневмерловка в вышиванке.
Ванин валенок провалился в поталинок.
Как хохлы на москалей не жалели ста рублей… Ну, про это и не начинать лучше.
Как дела? Да как вирус Эбола.
Мэрченайзер мэнчердайзеншу мэрчендайзил.
27 июля
Пинковский является ближе к ночи, а то и заполночь.
Поднятый из постели стуком в дверь нервных костяшек пальцев, отворяя ему, я зеваю.
Я в пижаме, в доморизе с кисками. Хэлло, Китти.
Он в рэйн-рокле и болотокиксах.
Непромокаемый.
Непроницаемый.
Слово ли он?
Мистер Пи.
Флейта Пикколо.
Или даже, леди Пинк.
Здесь он у меня в другом качестве: эльф Пик из солнечной Америки.
Вождь Пикейных жилетов Орегона, Айовы и Флориды.
Мистер Крутое Пике, в инспекторской поездке по Мордору.
Нет, он еще не слово.
Но у Пинка есть шанс сделаться знаком препинания.
Левой скобкой.
Или правой?
Вечно я путаю. Что у эльфов левое, то у орков правое.
Антимиры.
Подумаешь, иррациональное число Пи.
Верный мой эхолайзер давно сообщил мне все о Пиковском.
Валет пик он.
Валет (не туз, не король) большой игры.
- Я принес вам радость, люди! - говорит он, и лицо лучится от фэйк-счастья.
Искорки фейерверков Дня Благодарения.
Огни цивилизации санаторного типа.
Звезды-плевочки ежедневной медитации.
Пиковский промокает глаза устаревшим аксессуаром-платком.
Потом, прозвенев хитрой лазерной отмычкой, открывает свой личный переносной форд-нокс и бережно вынимает из него:
Эмодзи. Морщинки, появляющиеся вокруг глаз от положительных эмоций.
Айсбакет-челенж. Это, кто еще не видел ролик в ютубе, обливание из тазиков ледяной водой, в благотворительных, представьте, целях.
Плезур. Pleisure (to please someone – побаловать кого-либо, pleasure – удовольствие) сладость ничегонеделания. Представьте, что вы лежите где-нибудь на теплом морском берегу, или растянулись у камина в своем уютном таунхаузе, скинув конверсы, расслабленно попиваете ваш любимый смуззи…
Под легким мягким пледом...
Это и есть то самое состояние.
First world problems, sure.
Мульки и бульканье высокоразвитого цивилизованного общества, над которыми любой житель мира второго, не говоря уж о третьем, даже не улыбнется.
А смачно выкинет их из своей жизни.
Пинками.
На мороз.
Но мы с Пинковским, оба, отчего-то дико ржем, истерически, до слез.
Ржем и футболим друг другу, короткими передачами, его кейс из поддельной шкуры дяди Сэма, из мокасин последнего могиканина, из брони бронтозавра…
- Когда я был ребенком, под Мариуполем, на ху... на хуторе... - Пинковский заходится в параксизме хохота.- Мы с дядькой… тоже водой ледяной! Из тазика!
- С теткой! - говорю я, и мы снова истерически гогочем.
- Из пластмассового тазика! Имени Елены Батуриной!
- Органы малого тазика!
- Таки, закалялись.
- В луже!
- Имени Лужкова!
- На ху... на ху... на хуторе мы жили! - запевает Пинковский. - И ба… и ба… и бабочек ловили!
У него обнаруживается не лишенный приятности малороссийский тенор.
- И бли… и бли… и блинчики пекли!
Пинковский кашляет, поперхнувшись хохотом, я бью его по спине, он чихает и стонет.
Оно того стоит?
Боевой бронтозавр демократии перетрудил бронхи.
Бронтозавр принял бронгексин.
И забронзовел.
Сделался бронетранспортером на двух ногах.
Вот что случилось с Пинковским.
- Извини! Хочу пи-пи! Дохохотался!
Он выбегает.
Я скашиваю глаза на эхологос.
Аппарат мой — фи! — глумливую корчит рожу.
8 августа
Перенес со своей съемной квартиры в Нагатино кое-какие вещи и бумаги в профессорские аппартаменты.
Гитару.
Костюм Пьеро:
Все четыре атласных помпона.
Словно шарики для пинг-понга,
По волану двойное перо.
Разбирал поэтические тетради, допотопные, написанные от руки, и щемило сердце.
Заряженному танку в дуло не смотрят.
В чужое АО со своим уставом не лезут.
Рожденный брать – давать никому не может.
Пока ты семь раз отмеришь, другие отрежут.
Светло, как у Малевича в том квадрате.
Гомик гомику люпус не съест.
Весело, как у Ленина в мавзолее.
Бедным подаст собес, а начальству бес.
Лучше синица в руке, чем под задницей утка.
Сутками я не сплю. С гусями тоже не сплю.
Не так уже страшен черт, как его малютка.
Спутник-то был на сопле, да утерли соплю.
Вам – «Севильский цирюльник»,
А мне бы - цивильный серюльник.
Каждой твари по паре! – угрожает препод.
Мы с ней в прямом эфире, а тут ее муж идет,
Морда страшней Карабаха, крупный рогатый кот.
Мой дядя – самых честных не правил, а грабил.
Ты наш медведик, а мы, народ, твоя зайка.
Живешь, и все лайкаешь, как ездовая лайка.
И все-то кликаешь, вот и беду накликал.
Не пей из колодца, наплевать придется.
Был бы человек, а статья найдется.
Ломит солому сила: де факто, де юро, де било.
Все бабки отмыть – не хватит на Яндексе мыла.
Где совок, там и мусор.
Язык доведет до киллера,
Наглость второе счастье:
С корабля, да на баб.
Не суй свой взнос в чье-то дело.
Солдат считают по осени.
С мэйлом рай в шалаше.
Думаноид! Уменьши хап!
Лучше колымить
На Гондурасе,
Чем на Колыме гондурасить.
А овцы-целки под норок бриты,
А баба с возу – и волки сыты.
Жизнь это вредная штука,
От нее умирают.
Один в поле не понял.
Друзья познаются в бидэ.
Где ты, вагон, в котором всем доверяют?
Мне отвечают хором – в Караганде.
Эх,ностальгия! Какими юными и наивными мы были тогда. Если б знать…
19 августа
Мир Дмитрия Федоровича можно описать в нескольких мемах.
Пленник Берлоги (Man cave).
Сиречь, комната или любое другое жилое пространство, оберегаемое мужчиной от любого женского влияния и присутствия.
Бывшая спальня профессора Миши Дурова, мудрого Михаила Потапыча наших народных сказок.
Дубовый паркет, антикварная кровать на птичьих ногах, с балдахином, с ортопедическим матрасом Дормео.
Сейф:
Универсальный ящик Чичикова, коробочка Коробочки, красный дорожный мешок Анны Карениной, сумочка муравьихи-Марины,кейс начинающего ловца бабочек, Форд Нокс, беременная матка, эхологос.
Неиссякаемый источник коньяка и закуски?
Я тоже поначалу так думал.
Но и домашний форд-нокс мой, как все сущности на свете, питается аурелием.
Аура аурелия.
Есть на боку узкая, едва заметная щель у него, куда надо вставлять золотые облатки.
Нет у меня (у менял) философского камня.
Благо, предусмотрительный Михал Потапыч оставил мне в наследство небольшой запас драгоценного металла высокой пробы.
Высоко сижу, далеко гляжу.
Как Машенька в коробе с пирожками.
А вдруг он явится с того света, медведь.
Шатун, разбуженный несвоевременной весной.
Шайтан!
Локис.
Кис-ло.
И увидев меня, разметавшегося на ортопедическом матрасе Дормео, в объятиях какой-нибудь Медоры (мегеры Доры), гаркнет:
Кто спал на моей кровати?!
Кто сидел на моем стуле?!
Кто ел из моей чашки?!
И почему же ты, отъевшаяся потребля, к своим сорока не научился сам гнать бабки?
Не баб гонять надо было!
А бабло!
Напрасно сел я на этот пенек и съел пирожок.
2. Диванная микстура (Couch syrup).
Бутылка, спрятанная за диваном или в любом другом укромном месте алкоголиком, который делает вид, что завязал.
См. Рюмка синего стекла с трещинкой-зигзагом, щипчики для лимона, понюшка кокса с хрустящего новенького бакса.
Сироп свиреп.
3. Книжное похмелье (Book hangover)
Чувство, когда окружающий мир кажется несовершенным и сюрреалистичным из-за того, что человек только что закончил читать книгу, в которую был полностью погружен.
4. Домашняя слепота (Domestic blindness)
Неспособность найти какую-либо вещь (часто в собственной квартире) до тех пор, пока кто-нибудь не придет на помощь, несмотря на то что предмет лежит на самом виду.
5. Друго-враг (Frenemy)
Субъект истории, с которым удается поддерживать дружеские отношения, несмотря на взаимную непереносимость.
Это все мои посетители.
И не только Пинковский, Белкинд или Макаронный Монстр с мальчиком Карлом в широкополой шляпе.
Никита Бельмесов - их ныне двое, русский и украинец, Мыкыта и Ника - окончательное раздвоение личности совершилось.
Иван Бестужев, по прозвищу Рюмкин,пьющий поэт, первоисточник слова.
И Светик-Семицветик, волшебница, исполняющая желания.
Возлюбленные мои френеми, френды-енеми.
Я одинок в этом мире, как и положено стареющему блюдешанелю.
Но от одиночества не страдаю ничуть.
Они являются в приемный день, люди ужасно-прекрасные, прекрасно-ужасные.
Каждый — целый мир.
Каждый — представитель всего человечества.
Каждый — брат мой.
Не делай ближнему того, чего сам себе не желаешь.
А делай то что сам себе желаешь.
А ведь он-то, ближний, брат мой, возможно, совсем другого желает, нежели аз многогрешный.
На всех не угодишь.
Что не сделаешь — все грех.
Тогда лучше ничего не делать.
Вообще из дома не выходить.
Невзначай ведь можно муравья ботинком раздавить.
Ни черта не предпринимать.
Не совершать поступков.
Валяться в постели.
В нежной пастели.
21 августа.
Я еще понимаю разницу между словами и людьми.
Однако, предпочитаю слова.
Вы в царской свите!
Придите, люди!
Мне принесите
Слова на блюде.
Впрочем, и те, и другие делятся на две категории:
- Такая гадость, что просто прелесть.
- Такая прелесть, что просто гадость.
За словами я бегаю.
Люди бегают за мной.
Иногда догоняют.
И тогда происходит:
5. Изнасилование рукопожатием (Handshake rape)
Демонстрация доминации путем сильного сжатия пальцев жертвы до того, как человек успел как следует взяться за протянутую ладонь.
6. Скромное хвастовство (Humblebrag)
Высказывание, хвастливость которого автор пытается замаскировать самоиронией или шуткой в жанре «я никто, ничто и звать меня никак».
За годы одиночества я овладел вполне искусством хвастаться с потрясающей скромностью.
7. Воздушная гитара (Air guitar)
Невидимая.
Неслышимая никому кроме играющего на ней.
Мой любимый инструмент, упражняясь на котором, я провожу большую часть времени своей жизни.
Для исполнительства на нем божественных мелодий, уточняю, не требуется никаких особых навыков.
30 августа
Таков был мой мир еще несколько дней назад.
Плох или хорош.
И вот, ему пришел конец.
Ибо новое слово внедрилось мне под кожу.
В плоть мою, персть, суть.
Я теперь другой.
И прежним мне никогда не стать.
Началось все, как всегда все начинается, т. е., с секса.
С визита Баронессы.
Мадам не молода, но еще в весьма приличной форме — благодаря серной кислоте, коей вся, до печенок, пропитана.
Стервозность — лучший консервант.
Люблю стреляную стерлядь.
Хочется добавить, с хреном, но это уж вовсе моветон, как сказали бы Париже. И даже мовы тон, как говорят в Киеве.
Ворвалась Афродита Лоэнгриновна ко мне в спальню, лепеча на лету:
Полюбила я Париж — на пари-ж!
Не понЯл меня Париж — ты поди ж!
Ницца - нам только снится.
Ах, Прованс — не про вас!
Кап д`Антиб — не ахти.
Херры — у вас маленькие херы.
Мусью — одно сю-сю.
Шер ами — они по жизни шаромыжники.
Шерочки с машерочками — кыш в Париж!
Упала на профессорскую кровать со смятыми мною простынями.
И распахнув свой непомерный, мехом отороченный, пахучий ридикюль, достает из него…
Из коробочки Коробочки,
Из бонбоньерки гризерки,
Из нищенской сумы,
Ридикюля мадам Курдюковой,
Из красного дорожного мешка с отрезанной головой Анны Карениной,
Из барсетки с пояса шахидки,
Из «Самсонайта» на колесиках, сданного в багаж в аэропорту города Каира…
Ка Ира!
Из сумки дамской, кошмара всех мужиков (что они там носят, в этих своих сумищах, ведьмы сущие?)
Цацки, клецки, няшки, бляшки, фишки.
Крем со стволовыми клетками абортированных младенцев: пяточки, пальчики.
Пара ушек для юных старушек.
Пресловутые распятые мальчики.
Девочки, разобранные на органы (куда смотрят органы?)
Стволовые клетки: детки в клетке.
Повеселиться с подтяжками на лице или на подтяжках повеситься, налицо?
Из клацнувшего клатча извлекла:
Себяшечку.
Саму себя.
Это, стало быть, селфи по-русски.
Интересная калька обратная.
«Вселфи» — коллективное селфи с приятелями.
Селфи — фэйс в сейфе.
Всё в мире – я.
Молодость, Обратова, не вернешь обратно.
Вы (мы) устар. малоупотреб.
Устар.?
У! Стар!
Позвольте, Турандот Леопольдовна, прозвоню по каталогу.
Я нажал соответствующие кнопки на лексема-люкс.
Эхологос мертво молчал.
…Еврабия, конверсы-кеды, тверк-танец попы, диссернет...
Молчание.
Укроп, ленинопад, «вот приедет Байден, Байден нас рассудит»…
Молчание.
Сперлинг, «объЕГЭрить», «фуфломицин», «Не ту страну назвали Гондурасом»…
Аппарат вырубился, демонстрируя презрение.
Тьфу!
А мы с Дульцинеей Сигизмуновной купили сову.
На Дуровской (нет, теперь моей, без дураков) кровати.
С балясинками.
Совокупление прошло удачно.
Как увидишь златой балдахин,
Упадешь, бездыхан.
Лишь приляжешь на этот матрас,
Вспомнишь знойный Мадрас.
Кто ваял этот полог,
Безумия сполох!
Кто подушку набил
Перьями гамаюновых крыл!
На такой-то кровати -
Лишь только гвоздаться разврате!
Лучше уж по-простому,
На вате.
Слаще спится на нищей перинке из ситца.
Что я, важная птица?
А что ты, последняя спица?
Ты сомни простыню,
Златокожая ню!
Вороха пенных кружев
Пьяным вальсом завьюжив!
И вот, последнее словцо вытаскиваю из ортопедического рюкзачка, за хвост.
Оно клекочет злобно, царапается когтями и клюет меня в руку.
Злое, наглое, живое.
Хвастограм.
«Пост в инстаграм хвастливого содержания».
А что, мне нравится. Хвастун с хвостом.
Поэт Хвостов вспоминается, хохочущий.
Хват был прирожденный.
Так и хватал все радости подряд.
- Ну что, Шехеризада Магометовна, улетно!
Можно даже сказать: ку-ку!
Разрешаю вас премировать себя, любимую, хвастограмом в инстаграмме.
Баронесса обнажает в усмешке все свои импланты:
- Хвастограм в инстаграм — это для дженерэйшн Пи. Или для мистера Пи-пи.
Нет уж, мерси. Мне бы лучше: ин сто грамм.
Сто грамм ин меня!
Я открываю дверцу сейфа, достаю коньяк и рюмки.
Монархический лимон в вазочке.
Пыточные золотые щипчики.
Трещинка по голубому стеклу.
Чокнулись двое чокнутых.
И в этот многообещающий миг очумелым соловьем заливается «Златослов-17».
Я схватил его — на табло с курьерской скоростью раскрывались все новые окна.
Мне будто дали в табло.
Звонарь ударил во все колокола.
Зазвенели бубенчики под дугою у тронувшейся тройки.
Колокольчик-аутист скромно раскрыл свою красу в тени лесной ели.
Себяшечка!
На мою ладонь выпросталась из портала для зарядки эхологоса стандартная порция высококаратного золота, величиной с пластинку сперминта.
Золото - сперма счастья, - хотел было поумничать я.
Но тут сумасшедший овод впился раскаленным жалом в мою шею.
1 сентября
Всю ночь рука болела.
В месте укола выступил на предплечьи пузырек, как от полузабытой детской прививки.
Реакция Манту.
За ночь манту обратилась в тату.
Я не знал, что это так больно.
Неужели, так будет еще 999999 раз?
Миллион слов вторгнутся, врастут в меня.
Они станут мною.
А миллион первого слова-монстра я не выдержу.
И моя человеческая кожа превратится в кожаный переплет.
Дерьмо дермантина!
А ветшающая плоть — в книжные страницы.
И я стану словарем.
И займу место на библиотечной полке царя Великой Речи.
Рядом с Далем, Ожеговым, Виноградовым, Ушаковым, Дуровым…
Большой Академический словарь Д. М. Вертинского.
Или, все-таки, малый?
Брошюра «Русские жаргонизмы 10-х годов II тысячелетия».
Неважно.
Просто «Вертинский».
Девушка, мне первый том Вертинского.
Что значит, нету? Из фондов принесите.
Из шубо... извините, книгохранилища.
Нету книгохранилища?
И фондов нет?
Единственный экземпляр?
Ну, хоть на одну ночь.
У меня курсовик по Вертинскому.
Диплом.
Кандидатская.
Трилогия в четырех томах!
Девушка, ну хоть на час!
Я прямо тут посижу! В читалке полистаю!
Нет читалки?
За вашим столиком пристроюсь, с краешку.
Как рядовой читатель.
Нет больше читателей?
Как, и книг больше на свете нет?
Зря Вертинский всю жизнь вертелся.
Умер-шмумер.
Не желаю!
Ненавижу, презираю, проклинаю, боюсь!
Не могу, отпустите меня!
Под утро пузырьки на предплечье стали подсыхать.
Но в этот день явились еще трое: Макаронный Монстр, Света из Иванова и мальчик Карл в широкополой шляпе.
И еще трижды бешеная оса ужалила меня.
3 сентября
Света из Иванова забрела, с мертвой птицей в руках.
Как безумная Нина Заречная с подстреленной писателем Треплевым чайкой.
Ныне символом русского театра.
- А Чайковского, ты, Света любишь?
- Нипоняла.
- А не хочешь ли чайкА?
- Ты монету гони.
- Да за что монету? Что это у тебя?
- Чайка-менеджмент, - с интимной хрипотцой в голосе пояснила Света, потягивая мне убитую птицу.
Внезапно, вполне себе живехонькую, только малость подбитую.
«Чайка-менеджмент» - кошмар мелких рыбок, офисного планктона.
Это когда начальник внезапно налетает, орет, гадит и улетает.
Эхологос позвонил: Атас! Аларм! Аттанде!
Мертвая птица из ада встрепенулась, заклекотала.
Выпроставшись из объятий Светы, упорхнула ко мне в объятья.
И застонала страстно.
И клюнула в нежное место под челюсть.
И еще одно слово срослось со мной навсегда.
4 сентября
Мутнеет в глазах моих.
Все путается в бедной моей голове.
Мальчик Карл в широкополой шляпе.
Почему именно ему, по-русски не говорящему, геополитикой не интересующемуся, в холиварах незамеченному,в спецолимпиадах не участвовавшему, призраку Сети, глюку и фрику, выпало:
Получить от меня, словаря Вертинского, золотую пластинку?
Именно ему я обязан неологизмом из Древней Греции, матери демократии.
Инкарнацией одного из ее отцов.
Платон.
Это слово, если кто не знает, означает «плата за тонны».
Ты мне не друг, Платон!
Дальнобойщики — больно-дайщики!
Водилы-шоферюги, читайте «Диалоги»!
Стоя в пробке на МКАД Николай Белосельский-Белозерский прочел «Диалоги» Платона.
С тех пор полюбил подниматься на философские плато.
Ты мне друг, Платон, но стоишь дешевле истины.
Еще был Сократ, возлюбленный стократ.
Истина — сто карат.
6 сентября.
И неожиданно золотой мой «Златослов 17» сработал как простая Нокия.
На том конце связи я услыхал задыхающуюся скороговорку Никандра Белосельского-Белозерского:
...И свидомиты еще обижаются, когда их бандерлогами называют,да это МММ Мавродия, обезьяны протестуют, щеневмерлики до сих пор еще не поняли, что от Европы их будут отгонять брезгливыми пинками, Буратины с поля чудес, осталопы Остапа Бендера, как бы они ни лизали панский сапог или что еще, будь на их месте хвостатые, они бы давно догадались, что им никогда евробананов не дадут, разве унитазы мыть, памперсы менять, судна выносить, Гейропе своих сомалийцев хватает...
Бандар-лог (хинди ?????-???, англ. Bandar-log) — вымышленный обезьяний народ из «Книги джунглей» британского писателя Редьярда Киплинга, а также советского мультфильма «Маугли».
Белозерского (русская половинка расдвоившегося Бельмесова) я не упускаю из виду.
Официант, блогер, сепаратист-доброволец, чутье на слово редкостное.
Принес недавно в профессорскую коллекцию словоупаков новую персоналию.
Полковник Ворон — Стивен Уоррен, верный рупор Госдепа, каркающий на Минобороны.
На черно-вороньих НАТОвских бриффингах.
Ворон, ворон, воронок. Будто шило, коготок.
Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: в чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый.
Черный ворон, что ты кружишь над моею головой?
Ты добычи не дождешься, черный ворон, я не твой.
Я воскликнул, ворон вещий, птица ль ты, иль дух зловещий?
Ну и натурально, каркнул ворон, nevermore.
Прехорошенькая живая статуэточка полковника Ворона заняла свое место в коллекции покойного академика Дурова.
В стеклянной шкатулке, между Псаки-псюшей и Обамой-обманом.
Слово-карлик.
Слово-лилипут.
Лексический малыш.
Коротыш.
Малоросток.
Недомерок.
Пигмей.
Мы, фанаты (их всего, включая меня, во всем мире не более двух десятков) называем этих писклявых куколок миньонами.
У меня коллекция миньонов.
В тот же день виделись мы и со второй ипостасью доппельгангера — Мыкытой Бiлий-Лебiдем.
Бандерологи — произнес он и поболтал перед моим заострившимся от бессонной ночи носом клеткою с миниатюрными, десятого кегля (нонпарель) обезьянками.
Где ты их наловил, детским своим сачком? Вольдемар Набоков ты наш?
В каких джунглях?
Я почувствовал себя пантерой Багирой.
И даже отчасти Шер-Ханом.
Мон-шером и ханом во флаконе одном.
Охота была удачной, маленький брат.
Мы с тобой одной крови, ты и я.
Даже этикетку наклеить не поленился, Маугли Гугла.
А обезьянок-бандероложек жаль.
Сидят в своей берложке имени Остапа Бендера.
Нет, имени Бандеры.
В Бандерстане.
Детки в клетке.
Я сунул руку за железные прутья и пощекотал пальцем ушко у мартышки.
Она заверещала и укусила меня за палец.
7 сентября
Макаронный Монстр… кто ж его не знает, чудище состряпанное из мучных спиралей.
Кому он не являлся в тяжелые времена.
В час роковой.
Бомж-пакет.
Суп-кирпич.
Мусью Доширак.
Известный также, как:
Обед быстрого реагирования.
Лапша на уши.
Гастро-террор.
Быдло-черви.
Опарыши капитализма.
Макароны Макарова.
Калачи Калашникова.
Вот и съеден Доширак, а не съел бы душу рак!
Тролль он — Роллтон.
Макаронный Монстр принес ко мне на Котельническую богатое слово «спойлер».
Я нянчил левой рукою изувеченную правую кисть, меня мутило, бросало в жар.
Лихорадка, радующаяся лиху.
Еще бы одну бессонную ночь пережить.
Спойлер(от англ. spoil - испортить, загубить) - преждевременно раскрытая важная сюжетная информация, которая разрушает задуманную авторами интригу, не даёт её пережить, прочувствовать самостоятельно, и соответственно лишает зрителя/игрока/читателя некоторой части удовольствия от этого сюжета, чем портит впечатление от него.
В назидание пишущему эти строки.
Но не утерплю, обнажу главную пружину интриги.
Сюжет — сожжет!
И все же мне хотелось мусью Доширака поскорее спровадить — не перевариваю глютамина натрия, меня от одного этого слова «глютамин» глючит, как от анфитамина.
Крысы перед глазами шмыгают. Нутрии натрия.
Мы шли по коридору в профессорских хоромах, длинному, мрачному, роскошному, убогому, с тремя поворотами, шли мимо бывшей комнаты для кухарки — и там завозилось, запищало тоненько, жалобно.
Макаронище вопросительно глянул на меня. Поморщился брезгливо.
Нет, не из страха, что он донесет всему интернет-сообществу о моих педофильских или зоофильских наклонностях, открыл я ему железным ключом дверь в чулан.
А...Сам не знаю, почему. Устав от одиночества, наверное.
Там действительно были дети.
Детишки покойного Дурова, усыновленные им в каких-то пост-коммунистических приютах.
Собственных детей он за всю жизнь так и не завел, хотя намеревался.
По женской части был не промах. Три раза вступал в законный брак, не разводился ни разу — жил с тремя женами, плюс еще любовницы.
Но на Котельнической прописан один был, никого сюда не впускал.
Женушек обеспечил, ни одна на наследство претензий не заявляла.
Детей, вот, завел приемных. Причем каких — тех, что никому не нужны.
Перешедших вместе с квартирой на Котельнической, эхологосом и подвигом жизни — мне в наследство.
К этому перечню надо еще добавить няню, Марлену Дитриховну, строгую приходящую пожилую немку, которая о чадах образцово заботится.
Все это досье я, как мог, постарался втюхать Монстру. Он меня плохо слушал, совершенно обомлев от открывшегося ему зрелища.
Посмотреть было на что.
Детки сидели на стульчиках за столиком и играли в крестословицу, кроссворд по-басурмански.
Нет, просто из букв одного длинного слова составляли короткие: любимое их занятие.
Марлена отсутствует — видать, отлучилась на кухню.
Кухарка, ей бы управлять этим государством.
Питомцы — вечно детсадовского возраста. Собственно: стишки той поры, которая еще памятна мне и смешливому Пинковскому (он бы тут же и скончался от параксизма хохота).
Но для юных особей вроде Карлуши или Светы с приветом решительно ничем легендарная великая та эпоха не отличатся от ретро-синема.
Старший стишок (белая глаженая рубашечка, черные брюки, пионерский галстук), завидев нас, встал во весь свой росток и представился:
- На свой флажок на красненький
Любуюсь я гляжу!
Я с ним в большие праздники
По улицам хожу!
С флажком хожу,
Флажок в руках держу!
Вслед за ним, по очереди, стали подыматься и другие. Два мальчика, по виду четырех и пяти лет:
- Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной!
И:
- Камень на камень, кирпич на кирпич.
Умел наш Ленин, Владимир Ильич.
Жалко рабочим, жалко и мне.
Красное знамя висит на стене!
Девочка Гертруда(герой труда):
- Ты за Луну или за Солнце?
За советскую страну или за пузатого японца?
Братик ее, Розик (полное имя Розалюкс — в честь Розы Люксембург):
-Поскорее жуй и жуй,
А иначе ты буржуй!
И девочка Энгельсина, русая Лорелея, моя любимица:
- Звездочка наша прекрасная,
Звездочка яркая красная!
На солнце сверкай,
Лучами играй,
И нам свети в пути!
И еще одно дитя, картавившее по малолетству:
- Пелвое мая, кулица хломая,
А петух косой подавился колбасой!
Больше я этого слышать не мог, зарыдал истерически (нервы в последнее время совсем сдали).
Ухватил за руку Монстра, и вышли мы оба вон.
17 сентября
Открою страшную тайну, которую не открыл и болярину Гуторе, когда он меня вербовал в словари.
Я нежный.
Языковой пурист.
Вульгарофоб.
Чураюсь жаргонизмов.
Особое страдание вызывают у меня воровской арго и наркоманский слэнг.
Не переношу также уличные belle mot.
Бельмо.
Лейкома вкуса.
- Когда говорят тортЫ, красивЕе, звОнит, а еще «в Украине»;
- «прецендент» и «подскользнулся»;
- «латтЕ» и «эКспрессо».
Фраза «одел пальто, обул кроссовки» — красная линия, за которой для меня может прекратиться общение с человеком.
Ненавижу, презираю, брезгую.
Меня тошнит от диминутивов.
Приветики, вкусняшки, фенечки и человечки способны вызвать у меня приступ неконтролируемой агрессии.
За слова «он хороший человечек» и, особенно, «она хороший человечек», надо штрафовать нещадно.
Все эти:
«Короче», «озвучить», «по ходу», «без понятия», «в этой связи», «быдло», «реально», «на самом деле», «крутизна», «круто», «прикольно», «вкусный» (вкусный момент в фильме), «вау», «жесть», «хачи», «зиговать», «совок»…
Я боюсь их, как другие боятся пауков или тараканов.
И как тараканы, они неистребимы.
Им не страшна даже ядерная зима.
То, что вся эта мерзость будет жить и плодиться внутри моей плоти, приводит меня в ужас.
Но еще ужаснее этих пауков речи (словоупаков!) - междометие «блин».
За «блин» надо бы по морде бить блинами.
А за «совок» - по сопатке, совком.
- «Блин», это же не феноменально!- регулярно, в ночь с пятницы на субботу, говорю я приятелям своим, наслаждающимся,кто сексом, кто коксом, а кто кексом.
Отдыхая в приятельской компании, неизменно, с печалью, говорю я приятелям своим:
- Блин, господа, это же ноуменально!
С элегической элегантной грустью.
- Ноуменально, блин! - соглашаются господа.
- «Блин» - это просто неталантливо!
- Еще б! Неталантливо, блин!
- Это... жирно!
- Точно так, жирно! Бли-и-ин!
А, вау-какао вам в горло!
Фенечки — в темечки!
Блины в глотку!
Плоские, плиз-плиз!
На вилках, велл-кам.
Вот кэн ай ду?
Водки найду.
Схаваю, с хау ар ю.
24 сентября
Никогда этот медийный персонаж не являлся ко мне на Котельническую.
Но есть ли на свете место, где можно от него скрыться?
Клоун Бем весь вечер на манеже.
Па-ачтеннейшая публика!
Парад алле!
Звезда политэфира.
На виду у полмира.
Вашим и нашим.
Перевертыш.
Туда-обратно.
Палиндром.
Скопил на дом, хоть не скопидом — гонорары высокие.
По бим-бом-брамселям!
Я слушал Бема в эфире.
С карандашом в руках.
С карандашом в зубах, как Павка Корчагин.
Я тоже жертва революции, пожирающей собственных детей.
Полу-парализованный пропагандой массового поражения.
Мемы с душком.
Поговорки-пословицы, шуточки совка, страшилки 90-х.
Немцов мост (отвергнут словарем).
Бессмертный барак (отвергнут словарем).
Людены (отвергнуты словарем).
Гениальные, на мой взгляд:
Мифотворческие войска (Принуждение к Мифу).
Увы, и они не прошли.
Отступили.
Нет, у Бема нечем поживиться.
Но на следующий день, когда я,по обыкновению, встав на стремянку, нашаривал рукой книжку на стеллажах профессора Дурова, толстый том «Мифы народов мира», сорвавшись с полки, чуть не убил меня.
Стукнул по виску, свалил на пол.
С детства я этой книгой ушиблен.
Ударяла она мне по мозгам.
Принята была эхологосом и вживлена мне под кожу (в ту часть, на которой сижу) лишь одна лексема Бема.
Бедофилия. Да, именно так, на букву «б».
Может, это от английского акцента.
Та самая влюбленность в собственные несчастья, та эйфория-блэк, что началась у нас после эпической нашей Новороссии, сакральных санкций и без одной минуты Апокалипсиса.
Шок-с! Нас выгонят из ШОКС.
Бре-ке-кекс! Нас вычеркнули из БРИКС.
Нам Гаага, что леди Гага.
ПАСЕ нас больше не пасет.
Ваши Бонны — нам не бонны.
Байдену - бой дан.
Калифу Калифорнии.
Королю Каролины.
Мини-соты Миннесоты.
Обезьяна не без изъяна.
Дядя Сэм свалил насовсэм.
Пиндостан — по кустам!
Вашингтон-фашингтон, выйди вон!
Пакс американский — бакс тьмутараканский.
Нам на руки повяжут путы,
Как Гуливеру, лилипуты.
Нам перепутают расчеты,
Все нечеты и четы.
Нас мимо денег пронесут.
Куда, дружок?
На Страшный Суд.
И пустят по миру,
Как фантик по ветру.
Под вой пурги, под свист софиста,
Под хохот йеху:
Россию исключат из Свифта! –
Вещает «Эхо».
Нас выбросят из Ойумены,
Рыдайте же, Камены!
Промчится ль мимо нас свинец
Смертельный, прохрипев: конец?
Мы обойдемся, знай наверно,
Европа, без эльфийских евро.
Без ваших чипсов, ваших кексов,
Без сэконд-хэндов, хэппи-эндов,
Без пипифаксов и твин-пиксов,
Без трендов-брендов.
Мы обойдемся без фаст-фуда,
Но не без Фауста.
Без чуда?!
Нам без Гамлета – как без лета.
Как без Лаур прожить, без лир?
Все Дездемоны, Маргариты
Не будут нами позабыты.
Ведь Сольвейг – солнце,
Вертер – ветер,
Мими – ведь это: миг и мир.
Манон, Русалочка, Джульетта –
Бессмертны в ореоле света.
О ты, Изольда изл льда!
Гори, гори, иоя звезда!
Нам Беатриче – рая весть,
А Сирано – сирени ветвь.
В снегу фиалка – Виолетта.
Вы, Уленшпигель, Манфред, Швейк –
С Россией венчаны навек.
Не парадайс, не дольче-вита,
Фантастов луч, любви планида –
Суровый русский сказ.
Нет, нас не исключить из Свифта.
Его не исключить из нас.
Золотую пластинку я отправил Бему по почте.
Выгравировал на ней:
Бедофилу от бедофила.
Москва-река, яхта «Беда», Россия.
26 сентября
Проходят века, тики-таки.
Звенят в казино мани-мани.
Девчонки идут в мини-мини.
Собаку ведут чау-чау.
Ребенок жует тутти-фрутти.
С невестой жених муси-пуси.
Воришка мелькнет, ширли-мырли.
Гармошка поет: Рио-Рита.
И Чита — да-да, Маргарита.
Поедем в рай-рай, Баден-Баден!
Но не разрешает нам Байден.
В наушниках шум: уоки-токи.
Из дансинга вой буги-вуги.
Лакает ликер Луки-Лаки.
Ливанец идет, беден-беден.
Вот русские пьют виски-фриске.
Нальют и ему: Будем-будем!
Ливанец вскричал: Путин-Путин!
Путин — главное слово эпохи.
Навареа России.
Пароль времени.
Очевидно, что Путин от слова путь.
«Они нас никогда не любили» и «кроме Путина все равно никого нет» - конценсус либертенов и патриотов.
Путь! - воскликнул я.
Я был один в комнате, некому было услышать меня, ответить мне.
Но эхологос мой вздрогнул, проснулся, открыл глаза.
И я услышал голос «Златослова-17»:
- Путник, попутчик, путеводный, путепровод, путеец, путеобходчик, «Красный путиловец», путешествие, путешественник, спутник, Спутник…
ПутИна. Все путем. В путь!
Откликнулись блоковские «Распутья».
И «Сорокопут».
И журнал «Новый путь».
И кино «Светлый путь».
«Путевка в жизнь».
«Попутная песня».
И песня «Путь к свету».
Сопутствовать, репутация, депутат, диспут…
Путь-дороженька.
Кто тот путник и отколе и далече ль путь ему?
Путы, которые славяне символически разрезают на ножках у младенца, которому исполнился год.
И путы любви.
И путы судьбы.
И в дальний путь на долгие года.
Всего 1101 слово с этим корнем.
Я вдруг увидел совершенно явно, внутренним взором, как бывает в days-dream, дневном сне:
Миллионы слов-людей шли в поле, каждый по своей тропинке, дорожке, меже, колее.
Жизнь прожить - не поле перейти.
И все дорожки где-то у горизонта сливались в одну.
Как она называется?
Наш путь.
Особый путь.
Карма страны.
Национальная идея.
Миссия России.
Соборность братьев.
Собор избранничества.
Выбор.
Вечный Путь.
Млечный Путь.
То, да не то.
Должно быть слово.
Оно есть.
Если нет его, кто-то должен его родить.
Может быть, я?
Нет,это уже для младого племени, новой генерации.
Мне время тлеть, а вам цвести.
Дорогу да осилит идущий.
Счастливого пути.
...Но не умру, пока это слово не будет найдено!
27 сентября
Они лежат в чуланчике профессорской квартиры, ожидая разборки, дезинфекции и реализации.
От них исходит неистребимый сладковатый, хлорно-холерный запах секонд-хенда.
Мешки с гуманитарной помощью.
Я периодически заглядываю в них.
Но инвентаризацию оставляю на потом.
И людоедский слышен напев:
Кик-тап, риза-шона, кик-тап, риза-шона…
Кик (кикстартер «ножной стартер мотоцикла», кикбоксинг «ножной бокс»), который в русский язык вошел со значением «ножной». Из этого компонента образуем суффиксоид, обозначающий «обувь».
И вот, размножаются, лихо, как мушки-дрозифиллы:
бегокиксы – обувь для бегунов
болотокиксы – обувь для хождения на болотистой местности
босокиксы – легкая летняя обувь (босоножки, сандалии и пр.)
велокиксы - обувь для велосипедистов
горнокиксы – обувь для альпинистов
десантокиксы – обувь для десантников
матросокиксы – обувь для моряков
космокиксы- обувь для космонавтов
лунокиксы- обувь для лунных космонавтов…
ТАП
мокротапы - галоши
балетотапы - балетные туфли
канатотапы - тапочки канатоходца…
Гляжу на их нескончаемый ряд безнадежно, вспоминая курганчик истлевшей обуви узников Освенцима, ныне выставленный в музее того же имени на обозрение туриста.
РИЗА
Я, как прачка, перестирал все это тряпье, руки стер до крови.
Я достирался о таланта:
алтариза (упр. от алтарериза) – облачение священника при богослужении
буднириза – повседневные шмотки
военриза – военная форма
деториза – детское барахлишко
дождериза – непромокашка, для дождливой погоды
домориза – домашний халат (пижама)
женориза – кольцы и браслеты, шляпки и жакеты
модориза – смарт-дурь из журнала мод
офицериза (упр. от офицерориза) – офицерская форма
парадориза – парадная форма
пилоториза – лётная форма
подводориза – костюм для подводного плавания
ретрориза – туалет казуал, виз-а виз, тет-а-тет, ретро-стайл
приваториза – гражданская (не офисьон) конфекция пред-аппарте
формориза – простой русский дресс-код.
Одежда, одежда, одежда, и где ж тут надежда?
ШОНА
Главошона?
Шок? Зона?
Головной убор.
Чтоб голову с задом не перепутать.
И вот: велошона (кепка для езды на велике), вязошона (вязаная шапочка), зимошона (на зиму), летошона (на лето), демишона (на демисезон)…
Макушона (макушка + шона) – головной убор тюбетейка-смайл, либо ермолка-стайл.
Формошона – шапка государевого человека (фуражка, пилотка и пр.),собственно, и делающая его государевым человеком.
Царь-шона.
Шах-шона.
Халиф-шона.
Президенто-шона.
Либерало-шона.
Патриото-шона.
Мама-шона.
Папа-шона.
Май лав-шона.
ОН
Настало время ОНа.
котон – хлопчатобумажная тряпка
линон (лат. linum «лён», ср. линолеум) – льняная тряпица
синтон – синтетическая тряпуличка
шелкон – то же, из натурального шёлка
шерсон (шерсть: ть – это суффикс, ср. горсть) – шерстяная трям-пам-пе.…
Мужесон (оскорбит.) — ты, мужчина — тряпка.
Херсон.
Паркинсон.
Сукинсон.
Это раковая опухоль, а не слова!
Неужели когда-нибудь они все вцепятся в меня? В бедную мою, день ото дня истончающуюся плоть?
Мой кошмар — ОН!
Всюду — ОН!
И плакал я, стоя, нагой и босой, в дверях академического чулана.
28 сентября
И вот сегодня, проходом из туалета в спальню, снова заглянул туда.
А они там сидят.
Там сидят они.
Они сидят там.
Четверо.
По числу сторон света.
А. Демшиза.
Демшиза в демишоне, дождесинтоне и болотокиксах (на протесте).
Рядом:
Та же демшиза, но в ночном клубе «Матросская тишина» - в матросоризе и балетотапах.
Б. Олигарх.
В шерстоне, линоне, лилеях, луннокиксах.
Олигарх, отбывающий срок:
В тюремной робе? Нету теперь роб.
Рабы есть, а роб нету.
Ныне, как я видел по ТВ, арестанты одеты в прошлогодний (по-скромному) адиас и серые тюбетейки с вышитыми казенной гладью номерами.
Олигарх на отсидке, в спортризе и кишлак-шоне.
В.Гламур-киса в модоризе.
Она же, в левой проекции:
Бедная Лиза в будниризе.
Она же, в правой проекции:
В алтаризе (приват-рясе) и шона-клобуке.
Четыре четырки.
Налево ли пойдешь, направо, прямо или назад повернешь — все равно на кого-то из них нарвешься.
На юг ли, на север, на восток, на запад пойдешь…
Кого-то из четверых найдешь.
И пропадешь.
Но самое страшное не это (пропадешь ты и так, в любом случае).
Четыре сезона года.
Четыре времени суток.
Четыре стороны света.
Четыре возраста человека.
Пятого пути вообще нет.
Разве что, вглубь, в сыру землю.
Или вверх, в небо.
И...
Г. Ватники в ватниках.
Валенки в валенках.
Мой товарищ в смертельной агонии,
Не зови ты напрасно врачей.
Средь снегов согреваю ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
И не плачь, не стони ты, как маленкий -
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-как лучше сниму с тебя валенки,
Нам еще воевать предстоит.
30 сентября (Вера, Надежда, Любовь).
Ах, Дмитрий Федорыч!
Сегодня тебе, непутевому, стукнул полтинник!
Полташка.
Каковы же твои итоги?
Что скопил для вечности?
В чем твоя вера?
Где твоя любовь?
На что надеешься?
Бледный Пьеро.
Из сказочки Перро.
Пьеришка с перышком.
Побитый Петрушка.
Я обзвонил трех (четверых теперь) моих агентов, трех странников пустынных.
Коллег.
Калик перехожих языкознания.
Калек, чего там.
В их числе, раздвоенного Никиту-Мыкулу.
Был он двойным агентом. И на меня работал, и на бывшебратьев. Там и здесь подвязался.
И не за деньги, вот что редко.
За интерес.
Ни Богу свечка, ни черту кочерга.
Сам себе режиссер.
Сам себе лучший друг.
Сам себе худший враг.
Вошли в положение, сделали операцию.
Разделили сиамских близнецов подсознания.
Утилизовали доппельгангера.
И теперь их двое, оба — самостийные личности.
Океюшки.
Только вот общаться с ними скушно, что с Мыкулой, что с Никитой.
Простые они стали. Черезчур понятные. Без тайны.
Итоги жизни твоей, Митрий Федорыч: семь лексем.
Хвастограм;
Бандерологи;
Чайка-менеджмент;
Платон (плата за тонны);
Жрители (оперы «Тангейзер» — пения гейзер);
Бедофилия;
Моментов море.
Memento mory. Также: Моментально, в морге.
Въелись в меня эти лексемы, мемы, пароли.
Мало меня в детстве пороли.
Внедрились.
Укоренились.
Обжились.
На обеих предплечьях, в ягодице, в пояснице, в левом колене, под челюстью, в печени,в коронарных сосудах сердца.
1 октября
Седьмая лексема была поймана мной лично в одну мрачную ночь на Котельнической набережной.
Это была пресловутая Ночь Длинных Ковшей (отвергнута словарем).
И плач палаток.
Бигмак, он, конечно, Биг Маг, большой волшебник, ему никакая напасть не страшна.
А вот кафешкам "Абрек" и "Урюк" пришел каюк.
Я не мог уснуть из-за болей в руке, ноге, животе и шее.
Фантомных, фантомасовых, фэйковых.
Вышел пройтись.
Купить сигарет в последнем московском шалмане у метро.
Шалман. Духан.
Ларек. Шинок.
Корчма. «Шаурма».
Блинная. Пельменная. Бутербродная.
Рюмочная. Распивочная. Рыгаловка.
Харчевня «Три пескаря». Клозери де Лила.
Ресторан.
Нота ре и сто ран.
А ресторан наоборот — народ сер.
Притом — притон.
Бар и бардак.
Дак?
И столько слов, едва вылупившихся, влажных и пушистых, кружило над притонами и шалманами!
Мне остро захотелось поймать хоть одну прекрасную Лексему.
Вышедшую из пены морской, из первоокеана слов Венеру.
Без помощи эхологоса.
Как встарь.
Голыми руками.
Раздухарить ее в духане.
Пошаманить в шалмане.
Я выбрал ее по натию, из десятков, может быть, сотен, других.
Наитие соития.
Сервитерка. Стерва с теркой?
Официантка-овсянка?
Продавалка-давалка.
Духанщица румяная.
Трактирщица Мирандонелла.
Ханума из чайханы.
Шинкарка-жидовка.
Барменша Кэт.
Подавальщица Лиза.
Вас интересует, какова она собой? Да, хороша. Но не в этом дело.
Красавица, говорю вам.
Я-то уж как-нибудь разбираюсь во всех этих прелестях, старый охотник на бабочек.
Ванесса, лишенная веса.
Пьеретта первого лета.
Для черного Пьеро (Вертинского).
Была у меня такая песенка, на заре туманной юности, когда я выступал с гитарой в клубах и кафеюшках.
С утра в шелках,
в ажурных чулках,
бархатных перчатках.
Маме солгав,
пируешь в лугах,
в наливных початках.
У Катулла хватило б смелости
описать бархатистые чресла,
твои грудки молочной спелости,
крылышки-весла.
Ты ныряешь в солнце,
пьешь нектар,
каплет золотцем
сот кристалл.
Раскрываешь цветок,
в цветке – хоботок,
в хоботке – жало,
острей кинжала.
Если описать ее одним словом…
Есть ли слово для нее?
Много ли на свете романов, в которых возлюбленная описывается одним словом?
Нежность.
Это ведь так нетипично для нашего грубого времени, верно?
Она запуталась в расставленных мною хитроумных сетях.
В паутине. Скайпа и вайбера.
Поймал осторожно, не повредив драгоценного узора на крылышках.
Склеил легким клеем так незаметно, что она и сама не поняла, что потеряла свободу.
Дал надышаться ядом приманки — горько-сладким.
И, наконец, пронзил до самого донышка.
Это были прекрасные моменты моей и ее жизни.
- Моментов-море! - сказала она.
Сачок мой трепетал.
Эхологос отреагировал трелью свиристеля.
И слово впилось на этот раз, не в предплечье, не в горло, не в печень, а в сердце.
В моей жизни уже случались подобные любовные драмы.
Я описал технологию процесса в тексте для шансонетки.
У меня в альбоме
заперты навеки –
опились любовью,
бабочки-калеки:
Высохла лимонница
старая любовница,
отцвела нимфетка,
божия конфетка.
В небесной зале,
В нагой игре
Тебя пронзали,
Ты на игле.
Пчел казна –
собирали, карлики,
долго, по капельке –
разорена.
Любви кромка,
крыло – ломко.
Вскрывает клетку
грудную фомка.
В конце был огненный георгин,
страдания пьедестал.
Медовый колол он тебе героин,
и вот, перестал.
Навсегда опусти жалюзи,
солнце выпачкано в грязи.
Ты пишешь в небе:
нота бене:
любовь = экстази.
Осталось присоединить ее к своей коллекции.
Но я понял, что на этот раз не смогу этого сделать.
Я, ловец слов с четвертьвековым стажем, заслуженный блюдешанель, чемпион московской эхолвитвы:
порвал охотничьи сети,
сломал о колено свой сачок.
Не покажу ее никому.
Не расскажу о ней никому.
Ни с кем ею не поделюсь.
7 октября.
Вот и все.
Вчера взорвался мой эхологос.
Он лежал на профессорской кровати, меж подушек,в еще теплой от моего тела ложбинке (я встал по нужде) внезапно вспыхнул, загорелся, громыхнул и разбился на тысячу осколков — золота, платины, свинца. Так, бывает, взрываются смартфоны новейшего поколения, без всяких видимых причин, просто в виду нежной сложности их конструкции.
Я подобрал несколько золотых пазлов, рассматривал их, положа на ладонь.
Стоя у кровати, я размышлял, что делать дальше, уже зная, впрочем, что делать мне нечего.
Другого канала связи с Речью у меня нет.
Я не знаю дороги туда.
У меня нет подходящего транспорта.
Доскакать до реки Великой я мог только на спине у Михал Платоныча, обернувшегося медведем — но Дурова больше нет.
Даже если бы каким-то чудом добрался б я до сакрального берега, где пришвартована Фомина лодка — я не знаю навареа.
Таможенник не пропустит меня через границу.
- Фома! Фома! - страшным голосом панночки-ведьмы взвыл я.
И добавил еще одно слово, самое отчаянное.
И тут он явился.
Он вплыл в мою спальню, в высотке на Котельнической, правя рулем, отталкиваясь веслом от воздушных потоков.
Его ладья свободно прошла сквозь стены.
Оказалось что граница меж Жизнью и Речью проходит именно здесь.
Верней, она проходит везде, эта граница.
- Ну, здравствуй, Словарь!
- Здравствуй, Мытарь!
Перевозчик, водогребщик, парень молодой.
Фома взял меня на борт.
Взмахнул дареным веслом Гутори.
Жизни махнул рукой.
И мы поплыли в Речь, боевую и кипучую колючую и едучую, летучую и блескучую, и прочая,и прочая. К самодержцу Коту Баюну.
А дальше у меня в памяти провал, ибо голова моя…
Я попросил у Царя Речи новый Златослов.
Кот, ощерившись, бросился мне на голову, вырвал волосы на макушке, расцарапал темя, перекусил каменными челюстями, железными зубами хрустнувшую кость черепа.
И, полумертвому, вставил мне в мозг —
Золотой чип.
И вырвал грешный мой язык, и празднословный и лукавый.
И жало мудрыя змеи в уста немолчные мои вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль,пылающий огнем
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал.
У меня больше нет эхологоса.
Эхологосы (мне следовало догадаться!) и всегда-то были не золото-свинцовыми коробочками, не аппаратами, не техническими приборами, а людьми, принявшими новый вид — сперва бесправными зеками великих строек (Златословы 1-8), потом добровольцами-силовиками,солдатами невидимого фронта (Златословы 8-12) и, наконец, учеными фанатиками, российскими Фаустами (Златословы 13-17).
А Златослов-21, модель последнего поколения — это я.
Я и есть Эхологос.
6-е октября.
Я — новый человек.
Я — сверхчеловек.
Я - богочеловек.
Пост-человек.
Я — вечный проект человечества.
Мечта философов, пророков, утопистов, этиков.
Их воплощенный идеал.
Любопытно, что я стал таковым перестав, собственно, быть человеком.
Все слишком человеческое утратив.
Преобразившись душой и телом.
Мне теперь не нужно для счастья ни рюмки дорогого коньяка, ни ломтика лимона с солью.
Я питаюсь буквами, гурман-буквоед.
Словами звучащими, и словами на письме, и словами печатными.
Их доставляют ко мне, только что пойманными, свеженькими, в мой кабинет на Котельнической набережной стремянные и сокольничьи всей России.
В мой сакральный кабинет с дубовым письменным столом, обтянутым зелёным сукном, с настольной лампой на львиной ноге.
Я испражняюсь золотыми слитками.
Коими расплачиваюсь с когортой ловчих.
Я сам, без подсказки извне, решаю, какое словцо достойно жизни вечной.
Я сам летом и зимою, ночью и днем, весной и осенью, вечером и утром, и в пятое время года, и в пору меж волком и собакой, и в неучтенную минуту, и в час роковой — могу вызвать к себе в Котельническую высотку, котел Речи - перевозчика Фому.
И Фома откликнется. Явится, на своей ладье, бороздящей времена.
Я лично сдаю золотую добычу Коту Баюну.
Я — Эхо.
Бессмертная нимфа, обитающая в лесах и горах, лугах и пустынях, на стогнах и пажитях, во дворцах и хижинах, в храмах и вертепах.
Вторящая каждому напеву, но сама ни от кого не ждущая отклика.
Я Голос и Логос.
Я знаю Навареа.
13-е октября.
Я дожил до утра.
Боль сверлила темя.
Время, бремя, пламя…
Всю ночь золотой чип жег мне мозг.
Всю ночь слова бродили внутри меня.
Ярились и прорастали в моей плоти.
Выживали и воевали во мне.
Заклинаю тебя всеми тридцатью тремя буквами русской азбуки!
Глаголом и Добром.
Буки и веди.
Азом и ижицей.
Фертом и фитой.
Юсом малым и юсом большим.
Мягким знаком и твердым знаком.
И с замкнутым на висячий замок ртом, репрессированной буквой ять.
Гласными и согласными.
Мягкими и твердыми.
Звонкими и глухими.
Шипящими и свистящими.
Подлежащим, суду людскому не подлежащим.
Сказочным сказуемым.
Определяющим определением.
Полным дополнением.
Обстоятельствами времени, места и образа действия.
Укоренившимся корнем.
Приставной приставкой.
Окончанием, которым все кончается.
Предложеньем, что поцеловало меня и сделало предложенье.
Святым причастием.
Дееспособным деепричастием.
Личным обращением и безличным.
Неопределенной формой и определенной.
Несовершенным видом и совершенным видом (людей, слов, людей-слов).
Повелительным наклонением власти.
И сослагательным наклонением толпы.
Точками, точками с запятой, отточиями, многоточиями, двоеточиями.
Наречий градом.
Междометий звездопадом.
Двоеточьями и тире, что льнут к душе моей, как к сестре.
Ямбом, хореем, дактилем и анапестом.
Долей дольника.
Ананасами ассонансов.
Лимонами лимериков.
Форой метафоры.
Пиететом эпитета.
Юмором оксюморона.
Зовом призвания.
Скороговорками, поговорками, проговорками Парки.
Былью, былинами, быличками.
Небылицами в лицах, небывальщиной, невидальщиной, неслыхальщиной.
Фатемами Фатума.
Считалками Судьбы.
Пророчествами Рока.
Сказами, сказками и присказками.
Заговорами и наговорами.
Заклятиями и проклятиями.
Колдовством и ведовством.
Судьбой и волшбой.
Рифами рифм.
Закличками Весны.
Заплачками Любви.
И всем в тебе, чего не успел перечислить.
Заклинаю тебя, язык всех музык!
Люби меня!
Не бросай меня!
Прости меня!
Спаси меня!
Сохрани и спаси, и вразуми, и наставь!
Спит Язык,
Высунув язык.
Чуткое чудище,
У Божьего трона.
Чуть еще, чуть еще –
(Прянул!) – трону.
Заклинаю впотьмах
Твое дыханье,
Груди колыханье,
Ресницы взмах.
На подвздошную впадинку
Кладу росную ладанку.
Будут легкие –
Крылья легкие,
Солнце – зев,
Сердце – лев.
Охраняет шаг
Каждый – птица Шах.
Сберегает вздох
Каждый – птица Рох.
Мы одни в глуши, ни души.
Подыши, прошу, подыши.
Ты змеись, язык!
Жаркое дыханье
Ахнет: хан я, хан я,
Хан я всех музык!
Восстань, птеродактиль!
Подай перо и дактиль!
Это Речи причет.
Каждый камень кличет:
Назови,
Оживи!
Одиноки звуки.
Собери их в руки,
Ожени.
Для любви.
Ольга Мартова 2014-2020 гг.